Косвенный ущерб

* * *

– Я думала, тебя уже отправили на тестирование, – заметила Сабри.

– На выходных.

Журналистка осмотрела помещение, больше похожее на пещеру: приглушенный голубоватый свет, уединенные столики вокруг танцпола, где тусовщики извивались под басовые биты, которые сюда доносились только вибрацией. Взглянула на бокал с коктейлем, который Беккер ей заказала.

– Я со своими собеседниками личных отношений не завожу. Особенно с такими, которые мне могут спину сломать, если что.

Беккер улыбнулась:

– Мы тут по другому поводу.

– Ла-а-адно.

– Блокиратор принесла?

– Он всегда со мной. – Сабри шлепнула устройство на стол; приятная статика забила периферию Беккер.

– Так какого черта мы в два часа ночи сидим в клубе?

– Здесь нет дронов, – объяснила Беккер.

– И в местных «Майлстоунах»^[33] их тоже нет. Даже в рабочие часы.

– Это да. Я просто… хотела затеряться в толпе.

– В два часа ночи.

– Посреди ночи у людей другое на уме. – Беккер взглянула на трио, которое, покачиваясь, направилось в секс-кабинки. – Они навряд ли заметят тех, кого видели на трансляциях.

– Согласна.

– Люди больше… не собираются, как раньше, заметила? – Беккер сделала глоток скотча, поставила бокал на стол и уставилась на него. – Все общаются на расстоянии, каждый сидит в своем коконе. Центр теперь… такой пустой.

Сабри окинула взглядом помещение:

– Только не здесь.

– Сеть не трахается. Пока, по крайней мере. Если хочешь не только подрочить, приходится выйти на улицу.

– Нандита, что у тебя на уме?

– Ты натолкнула меня на одну мысль.

– О чем?

– О цене безопасности. О следующем Майкле Харрисе. Только не говори, что ты про него забыла.

– Не забыла. Просто не понимаю…

– Каждый год от дел, связанных с огнестрелом, умирают двенадцать тысяч человек, Амаль. И в США. И тут, у нас^[34].

– По большей части в США, слава богу, – возразила Сабри. – Но да, ты права.

– И я после разговора с тобой все думала о том, как же Харрис спятил, что расстрелял детский сад, как все говорили, что из-за смерти сестры он окончательно слетел с катушек. Вот только…

– Только? – эхом отозвалась Сабри, когда пауза слишком затянулась.

– Что если он не сошел с ума? – закончила Беккер.

– Да как иначе-то?

– Он потерял сестру. Из-за классического акта бездумного насилия. Вся эта культура оружия, сама знаешь, НРА^[35] держит всех за яйца, и, если кто даже шепнет о контроле за оборотом оружия, его подстреливают на месте. Фигурально выражаясь. – Беккер кашлянула. – Слова не сработали. Юридические меры тоже. Но мог сработать поступок столь немыслимый, ужасный, непристойный и неописуемо злобный, что после него даже отбитые на голову любители пушек не смогли бы возразить против… контрмер.

– Постой, ты хочешь сказать, что кто-то, ратующий за контроль над оружием, – человек, у которого в перестрелке убили сестру, – намеренно расстрелял детский сад?

Беккер развела руками.

– Так, еще раз, ты говоришь, что он превратился в монстра. Убил сорок человек. Ради чего, ради законопроекта?

– Сорок человек против тысяч людей каждый год. Даже если бы закон уменьшил эту цифру на пару процентов, он бы вернул свои вложения уже через неделю или две.

– Вложения?

– Ну, жертвы, – пожала плечами Беккер.

– Ты хоть понимаешь, насколько дико это звучит?

– А откуда ты знаешь, что все было не так?

– Да потому что ничего не изменилось! Не провели никаких новых законов! Его просто списали, как еще одного психопата.

– Он не мог знать об этом заранее. Он знал только, что есть шанс. Пожертвовать собой и еще кем-то ради нескольких тысяч человек. Шанс был.

– Поверить не могу, что ты… особенно ты… после всего того, что случилось, что ты сделала…

– Это была не я, помнишь? А Ведомый. Так все говорят.

Ведомый проснулся, принялся дергать поводок призрачными руками.

– Но ты все равно в этом участвовала. И ты знаешь об этом, Дит^[36], чувствуешь. Даже если те трупы – не твоя вина, она все равно терзает тебя изнутри. Я же видела тебя тогда, в первый раз. Ты – хороший человек, ты – моральный человек, и…

– А ты знаешь, что такое моральность^[37], а? – Беккер холодно взглянула в глаза журналистки. – Морально позволить умереть двум незнакомым детям, чтобы спасти своего собственного. Морально думать, что есть разница в том, как ты убиваешь человека: глядя ему прямо в глаза или зайдя со спины. Все это лишь брезгливость, трусость, «подумайте о детях». Мораль не рациональна, Амаль. Она даже не этична.

Сабри замолкла, не издавала ни звука.

– Капрал, – сказала она, когда Беккер замолчала, – что они с тобой сделали?

Та перевела дух:

– Чтобы они ни сделали…

«…не мог себе и пожелать лучшее лицо для кампании, даже если бы спланировал всю операцию…»

– …все закончится сейчас.

Глаза у Сабри расширились. Капрал видела, как Амаль складывает пазл, как все детали встают на место. Нет дронов. Толпа людей. Нет даже охранников, если не считать пару жалких вышибал из мяса и костей…

– Извини, Амаль, – мягко сказала Беккер.

Сабри метнулась к блокиратору, но капрал схватила его, журналистка даже дотянуться не успела.

– Мне сейчас чужие люди в голове не нужны.

– Нандита, – Сабри почти шептала, – не делай этого.

– Ты мне нравишься, Амаль. Ты – хороший человек. И я бы тебя отпустила, если бы могла, но ты… умная. И ты меня знаешь, пусть и немного, но достаточно, чтобы сложить два и два, потом…

Сабри вскочила. Беккер даже не поднялась с кресла. Схватила женщину за руку, быстро, как атакующая змея, и без усилий толкнула ее обратно за столик. Сабри закричала. Расплывчатые голубые танцоры двигались по ту сторону демпферного поля, их занимали другие вещи.

– Тебе это с рук не сойдет. Ты не сможешь возложить на машины вину за… – Она быстро, но тихо затараторила, она умоляла. Тепловой отпечаток кровоподтека тусклой радугой расплывался на коже Сабри, как мерцающее нефтяное пятно. – Пожалуйста… Ты же не сможешь… Ни за что не сможешь выдать такое за сбой системы и неважно…

– В этом и смысл, – ответила Беккер, надеясь, что хотя бы намек на грусть виден в ее улыбке. – И ты об этом знаешь.

Амаль Сабри. Первая из семидесяти четырех.

Было бы гораздо быстрее просто распахнуть крылья и поднять орудия. Но их вырвали с корнем, и сейчас они лежали, дергаясь, на каком-то складе в Торонто. Беккер могла поднять лишь руки из плоти, крови и графена^[38].

Впрочем, их хватило. Вышло довольно грязно, но работу она довела до конца. Ведь капрал Нандита Беккер была не просто супермашиной для убийств.

Она была самым этичным человеком на Земле.