* * *

Она окопалась высоко над улицами Торонто, свила кокон в комнате без окон, из тех, что временно предоставляли солдатам во время ремонтных миссий; Нандита Беккер, уставившись в стену, наблюдала за сетью.

Стена была, разумеется, пустой. Сеть разворачивалась в голове Беккер, пройдя через запасной ход в височной доле. Она и Ведомый слишком много времени провели в компании друг друга, решила капрал. Пришла пора пригласить компанию.

Например, гостей из «Зеркала будущего» на «Глобал»: юристку из корпуса военных адвокатов, вышедшего на пенсию профессора военного права из университета Далхаузи, номинального левака из движения «Ветераны за подотчетное правительство». Какого-то специалиста по кибертехнике, которого Беккер никогда не видела: его одолжило Министерство обороны и явно выбрало не только за профессиональную компетентность, но и за милую внешность. (Беккер представила, как по ту сторону камеры дергает за ниточки Бен Монахан.) Ничем не примечательного модератора, чьи эмоции варьировались от неподдельной искренности до неудачных попыток очаровать всех вокруг.

Все они говорили о Беккер. По крайней мере, она предположила, что тема пока не изменилась. Звук она отключила уже через пять минут просмотра.

Медальон в руке мерцал сквозь плоть пальцев, как тусклый кобальт, слабым нимбом на частоте в 3 МГц. Она пристально изучила материал, декоративную гравировку на металле (рельеф из какой-то амазонской культуры, не пережившей первый контакт, как сказала Сабри), тонкую, словно волос, трещину выхода для интерфейса. Утопленная кнопка «Передать» посередине: нажми раз, и он даст сигнал, говорила Сабри. Не отпускай, и он станет передавать одно и то же по бесконечному кругу.

Беккер нажала на кнопку. Ничего не произошло.

Разумеется. Все же должно быть зашифровано. Сейчас в полевых условиях без подготовки не передают ничего, хотя бы раз прогоняют данные через псевдослучайные временные ряды, синхронизированные с базой, – никогда не знаешь, когда в кустах засядет какой-нибудь из дружков Амаль Сабри, готовый перехватить передачу прямо из воздуха и унести домой для комфортного препарирования. Сигнал имел смысл только в момент создания. Если ты пропускал его в первый раз и хотел повторить ради ясности, то тебе нужна была машина времени.


Этим вечером Беккер построила собственную машину времени и поместила ее под номером один в списке на воспроизведение: три строчки макропрограммы, которая сбивала системные часы на ту ужасную минуту, случившуюся недели назад, как раз перед тем, как весь мир Беккер пошел прахом.

Она снова включила звук сети. Одна из говорящих голов на «Глобал» выражала мнение, что Беккер – такая же жертва, как и те несчастные, что попали под огонь ее похищенного тела. Другой повел мудреную речь о близкой связи ответственности и намерения, о том, что вина – если вообще этот отягощенный ассоциациями термин можно применять в нашем случае – лежит на технике, а не на благородных душах, которые ежедневно рискуют собой на передовой изменяющегося мира.

– Но все-таки эта технология ничего не решает сама по себе, – сказал модератор. – Она делает лишь то, что солдат уже решил под… извините, предсознательно.

– Это упрощение, – ответил специалист. – У системы есть доступ к огромному диапазону данных, обыкновенный солдат просто не сможет обработать их в реальном времени: переговоры по радио, спутниковая телеметрия, визуальные сигналы широкого спектра, – поэтому система берет предсознательные намерения бойца и модифицирует их согласно тому, что солдат сделал бы, имей он в своем распоряжении все факты.

– Значит, она предполагает, – сказал человек из «Ветеранов».

– Она предсказывает.

– А разве тут не открывается большое пространство для ошибок?

– Нет, шанс на ошибку как раз снижается. Система оптимизирует человеческий опыт и здравомыслие, основываясь на максимально доступной информации.

– Тем не менее в этом случае…

Беккер поставила передачу на паузу и движением глазных яблок вызвала прокрутку (по таймингу) вперёд.

– …не хочу идти по этому пути, – сказала юрист. – И неважно, что там говорит нейрология.

Тридцать пять секунд. Потом сигнал пропал без следа.

– Вся наша правовая система обусловлена концепцией свободы воли. Это моральный центр человеческого существования.

Какая чушь! Беккер-то знала. Точно знала, где находится моральный центр человечества. Смотрела на него всего-то шесть часов назад: на место, где мозг держал эмпатию, сострадание, вину, и стыд, и жалость.

Вентромедиальная префронтальная кора.

– Предположим… – ведущий поднял палец, – я сажусь в машину с отключенным анализатором дыхания. Ставлю ее на ручное управление и кого-то сбиваю. Я же, без всяких сомнений, несу ответственность за тот факт, что сам сделал выбор сесть пьяным за руль, даже если не собирался причинять кому-то вред.

– Это зависит от того, получили ли вы законную команду от вышестоящего офицера сесть за руль, – парировала мисс Военный Адвокат.

– То есть вы хотите сказать, что солдату могут приказать стать киборгом?

– А чем это отличается от приказа снайперу взять винтовку? Чем отличается от приказа солдатам принимать лекарства от малярии – между прочим, в прошлом эти лекарства также ассоциировались с побочными эффектами, вызывающими неадекватные изменения в поведении, – когда мы отправляем их на Амазонку? Солдат клянется защищать свою страну; он принимает присягу, зная о современных методах обороны, зная о технологическом развитии и прогрессе. Если явишься на перестрелку с ножами, войну не выиграешь…

Прокрутить ещё вперёд.

– …можете не любить киборгов – и я первой признаю, что здесь есть законные основания для беспокойства, – но, если вы не сумеете уговорить китайцев притормозить с их технологиями, наши киборги – это наименьшее зло.

На этот раз двадцать восемь секунд.

– Мы живем в мире, где косвенный ущерб* неизбежен. И нельзя закрывать столь важную программу из-за одного трагического несчастного случая.

Трагический несчастный случай. В это верила даже Беккер. Верила, пока Сабри не сунула ей медальон с импульсом статических помех в центре, с зашифрованным сигналом, украденным одной тихоокеанской ночью со смарточков мертвого парня. Сигналом, который каким-то образом смог отключить капрала от сети на промежуток от двадцати до шестидесяти трех секунд.

Интересно, есть ли какая-то закономерность в этом наборе чисел?

– Тогда, по крайней мере, нужно установить предохранители. – Модератор решил держаться умеренной позиции. – Нужны способы, чтобы удаленно контролировать этих… гибридов и отключать их при первом признаке проблем.

Беккер фыркнула. Ведомый не получал команд в полевых условиях, даже не слышал их. Разумеется, Беккер могла провести какого-нибудь улыбчивого пиарщика через свою височную долю, но он бы все равно остался лишь соглядатаем без доступа к двигательным системам. А "металл на поле боя" даже встроенным приемником не оборудовали; он был от рождения глух к беспроводным командам, пока кто-то вручную не прикрепил спинной блок между лопаток Беккер.

Кто будет намеренно делать боевой комплекс, который может отключить любой человек, хакнувший правильные коды? Неужели у кого-то совсем нет мозгов?

И все же.

Передача. Прокрутка.

– …на активной службе их мало. Точную цифру нам, конечно, не сообщат, но, скажем, двадцать или тридцать. Пара десятков киборгов, которых нельзя винить, если что-то пойдет не так. И это только сейчас. Вы не поверите, как быстро они собираются увеличить производство.

Сорок секунд. В точку.

– Я не только поверю, я даже поддержу. Современный мир – это настоящая пороховая бочка. Войны за воду, засухи, беженцы повсюду, куда ни глянь. Угроза силой – единственный метод, который еще удерживает систему на плаву. Сегодня необходимость в сильном военном комплексе велика как никогда, такого с самой холодной войны не было, особенно с падением американской эко…

Прокрутка.

– …и что случится, когда у каждого пехотинца на поле боя в голове будет сидеть машина, которая станет читать его мысли и спускать курок от его имени? Что произойдет с самой концепцией военного преступления, когда любую резню можно будет назвать несчастным случаем на производстве?

Тридцать две.

– Вы хотите сказать, что Беккер намеренно…

– Я ничего такого сказать не хочу. Я выражаю беспокойство. Я обеспокоен тем, с какой скоростью негодование из-за расстрела невинных людей сменилось сочувствием человеку, который убил их, причем оно идет даже оттуда, откуда его вовсе не ожидаешь. Вы видел статью о Беккер, которую Амаль Сабри запостила в «Стар»[32]? Да это больше похоже на признание в любви.

Команда на отключение, переданная по радио системой, у которой нет приемника.

– Никто здесь не забывает о жертвах. Но нет никакой тайны в том, почему люди испытывают определенное сочувствие к капралу Беккер…

Беккер все спрашивала себя, кто может провернуть такой трюк. И каждый раз приходила к одному и тому же ответу.

– Разумеется. Она вызывает сочувствие, она харизматична, она мила. Образцовый солдат, даже пятнышка нет в послужном списке. Она добровольно вызвалась работать в ветеринарной клинике, когда училась в старшей школе.

Кто-то с желанием «захватить инициативу».

– Начгенштаба не мог себе и пожелать лучшее лицо для кампании, даже если бы спланировал всю операцию…

Прокрутка.

– …будут ли ей вынесены обвинения, решит следствие.

Сорок две секунды.

Беккер подумала о том, что по идее должна была сейчас ощутить какие-то эмоции. Ярость. Чувство, что над тобой надругались. Ей говорили, что лекарства разберутся только с посттравматическим синдромом. Но они, похоже, поработали не только над ним.

– Тогда пусть следствие и решит. Но мы не можем позволить, чтобы это дело отменило Женевские конвенции.

А вот другие чувства… Жалость, эмпатия, чувство вины. Центр морали. Все они тоже исчезли. Их выжгли, как опухоль.

– Конвенциям уже сто лет от роду. Вам не кажется, что их пора пересмотреть?

Но Беккер по-прежнему отличала правильное от неправильного.

Это ощущение мозг, похоже, хранил где-то в другом месте.

Загрузка...