Магазин находился рядом с «Древностями» Кобба — в одном квартале с «Голубым драконом», бывшим экипажным сараем, где теперь обосновался Рассел Пэтч, угловым магазином Энди и торговлей всякими мелочами, удовлетворявшей спрос жителей Хламтауна на молитвенники в тисненных обложках и черные панталоны с красной отделкой. Вывеска «Немного старины» красовалась на первом этаже здания, напоминавшего дом Коббов, только вдвое более обшарпанного и менее широкого. Если верить табличке на стене, верхние этажи были отданы меблированным комнатам для мужчин.
Квиллерен поднялся по обледеневшему каменному крыльцу и попал в тускло освещенный холл. За стеклянной дверью он узрел столь привычное для Хламтауна скопление немыслимой рухляди: пыльную мебель, позеленевшие медь и латунь, фарфор и прочие ничего не значащие разрозненные предметы. Понравился ему только котенок, свернувшийся на подушке посреди стола, положив мордочку на лапки. Должно быть, непросто было ему пробираться на осторожных бархатных лапках между бокалами и чашками до своей постели! Журналист вошел.
Увидев посетителя с пышными усами, владелец магазина поднялся с кушетки и раскинул руки в мелодраматическом приветствии. На Бене был объемистый лыжный свитер, подчеркивавший полноту фигуры, и щегольский шелковый цилиндр. Бен сорвал его с головы и низко поклонился.
— Как идут дела? Плоховато? — спросил Квиллерен, оценивая неприглядную обстановку.
— Утомительно, безрадостно, вяло, бесприбыльно, — отвечал продавец, снова прикрывая цилиндром редеющие волосы.
Квиллерен взял в руки противогаз времен первой мировой войны.
— Историческое сокровище, — сообщил Николас. — Привезен на "Мэйфлауэре[5].
Он ковылял за журналистом, быстро переставляя ноги в белых гольфах.
— Я слышал, вы когда-то работали в театре, — проговорил Квиллерен.
Округлый маленький продавец подрос сантиметра на три.
— Нашего фра Лоренса на Бродвее хвалили критики. Наш Догберри был великолепен. Наш Боттом был незабываем… Что это значит? Вы бледны и весь дрожите!
Квиллерен не сводил глаз с котенка на подушке.
— Этот… Этот кот! — выпалил он. — Он мертв!
— Великолепный образчик таксидермистского искусства. Ужели он вам не по сердцу?
— Да, не по сердцу, — ответил Квиллерен, шумно выдохнув в усы. — И вообще, чем вы конкретно занимаетесь? У вас есть какая-нибудь специализация?
— Я счастливый ночной бродяга.
— Бросьте! Не нужно вешать мне лапшу на уши. Хотите рекламу — отвечайте по существу. Вы на чем-то специализируетесь?
Бен Николас замялся:
— На всем, что приносит доход.
— Как долго вы работаете в Хламтауне?
— Слишком долго.
— Вы хорошо знали Энди Гланца?
Антиквар сложил на груди руки и закатил глаза.
— Благородный, мудрый, доблестный и честный, — пропел Бен. — Черный день наступил для Хламтауна, когда святой Эндрю встретил свою кончину. — Он подтянул брюки и лукаво произнес:
— Как насчет кружки божественного напитка в местном кабачке?
— Нет, спасибо. Не сегодня, — отказался Квиллерен. — А это что? Складная книжная полка? — Он взял в руки странное сооружение из черного дерева с медными шарнирами. — Сколько вы за нее хотите?
— Берите ее… Берите… С приветом от старого Санта Клауса.
— Нет, я куплю ее, если это не слишком дорого.
— Мы просим пятнадцать, но позвольте нам сделать скидку. Восемь симолеонов.
Тут в магазин вошел еще один покупатель и нетерпеливо спросил:
— Бляшки для лошадиной сбруи есть?
— Сгинь! Сгинь! — махнул рукой продавец. Этот джентльмен из газеты, и у нас берут интервью.
— Я уже все. Я ухожу, — сказал журналист. — В понедельник пришлю фотографа, чтобы снять вас и ваш магазин.
— Покорно благодарю, сэр.
Николас снял свой шелковый цилиндр и прижал к сердцу. Тогда-то Квиллерен и заметил воткнутое в головной убор красное перо. Это было его перо! Он в этом не сомневался: у самого ствола оно было прокушено. Две недели назад в игривую минуту журналист вынул украшения шляпы из-за ленты, чтобы пощекотать Коко нос, и расшалившийся кот продырявил перо клыками.
Квиллерен медленно вышел из магазина. Остановился на первой ступеньке и нахмурился, размышляя, каким образом оно попало на цилиндр Бена.
И вдруг журналиста швырнуло наземь. Мир опрокинулся на него, бросив коленопреклоненным на крыльцо. Раздался шум, рев, треск, и Квиллерен оказался на четвереньках в снегу, перемешанным с колким льдом.
Бен Николас тут же поспешил на помощь.
— О, дьявольская лавина! — возопил он, помогая журналисту подняться. — С крыши этого богомерзкого дома! Мы подадим на хозяина в суд.
Квиллерен отряхнулся.
— Еще повезло, что на мне была шляпа, — сказал он.
— Пойдемте обратно — сядете и выпьете чуточку бренди.
— Нет, со мной все в порядке. Все равно, спасибо.
Он подобрал книжную полку и сошел вниз по оставшимся ступенькам, морщась от боли в левом колене.
Квиллерен с трудом добрался до дома, где его встретил разбушевавшийся Коко. Юм-Юм, съежившись, сидела в шкафу, похожая на испуганного кузнечика, а кот метался от двери к столу, потом вспрыгнул на кровать и молнией юркнул под стол.
— Ага! Эти уроды наконец установили телефон! — сказал журналист. — Надеюсь, ты укусил представителя компании за ногу.
Коко, шевеля ушами, с интересом смотрел, как Квиллерен набирает номер фотолаборатории «Бега» и заказывает фотографа на утро понедельника. Потом кот, задрав хвост, чопорно прошествовал впереди хозяина на кухню, чтобы проследить за правильным приготовлением пищи. Выжидательно опустив усы, Коко сел на сушилку и внимательно смотрел, как цыплячью печенку мелко рубят, жарят в сливочном масле, добавляют сливки и посыпают порошок соуса-кэрри.
— Коко, я вступил в клуб калек, — сообщил Квиллерен. — У хозяйки повреждена спина, у Расса Пэтча сломана нога, рыжая в гипсе, а я расшиб колено! Не плясать мне сегодня вечером в пресс-клубе!
— Йоу, — утешил его Коко.
Квиллерен всегда проводил субботние вечера в клубе — в последнее время в обществе молодой дамы, писавшей записки коричневыми чернилами. Но теперь она сошла со сцены. Журналист отыскал в телефонном справочнике номер «Трех сестричек» и набрал его: а вдруг? Большинство женщин с радостью ухватились бы за возможность поужинать в пресс-клубе. Но, к сожалению, трубку никто не поднял.
Тогда он позвонил девушке, работавшей в женском отделе «Бега» и занимавшейся светской хроникой.
— Я бы с удовольствием, но сегодня мне надо надписать все рождественские открытки, чтобы они пришли до Нового Года.
— Да, кстати: скажи мне, что ты знаешь о семье Даксбери?
— Они стараются не вести себя вызывающе, но терпеть не могут журналистов. А почему ты спросил?
— У них есть дочери?
— Пять — все названы в честь английских королев. Все замужем, кроме одной. Она покинула семью десять лет назад и…
— И?
— Вернулась обратно, наверное. Ее не видно — и не слышно.
— Как ее зовут?
— Мэри. Она в семье белая ворона.
— Спасибо, — сказал Квиллерен.
Он пошел в пресс-клуб один.
Клуб занимал единственное старое здание в центре города, избежавшее сноса. Это была бывшая тюрьма, похожая на средневековую крепость с башенками, зубчатыми стенами и бойницами. Как только город предлагал снести здание для строительства автострады или аллеи, «Бег дня» и «Утренний комментатор» поднимали возмущенный крик, и ни один выбранный или назначенный на свое место чиновник не отваживался идти против объединившейся прессы.
Квиллерен, хромая, поднимался по ступенькам мрачного старинного строения, когда встретил выходившего оттуда Лоджа Кендолла, полицейского репортера.
— Пошли обратно, я поставлю тебе рюмку, — предложил Квиллерен.
— Не могу, Квилл. Пообещал жене, что пойдем сегодня за елкой. Если заранее не выберешь, упустишь свой шанс. Терпеть не могу кособокие деревья.
— Тогда только один вопрос. В какой части города самый высокий уровень преступности?
— То ли в Полоксе, то ли в Солнечных Садах. Все больше проблем и в Орлином Парке.
— А Цвингер стрит?
— Кое-что я о ней слышал.
— Я снял там жилье пару дней назад.
— Ты, наверное, рехнулся! Это же трущоба!
— Вообще-то, там не так уж плохо живется.
— Что ж, не распаковывай все свои чемоданы, потому что город собирается Хламтаун снести, — весело сказал Кендолл на прощание.
Квиллерен наполнил у буфета тарелку и подошел к стойке; вокруг было удивительно пусто.
— А где все? — спросил он Бруно, буфетчика.
— Делают рождественские покупки. Сегодня магазины открыты до девяти.
— Ты когда-нибудь что-нибудь собирал, Бруно? Ты не коллекционер?
Разнообразные интересы буфетчика были хорошо известны.
— Конечно! Я собираю палочки для размешивания коктейлей. У меня их уже около десяти тысяч.
— Я не это имел в виду. Я говорю о древностях. Вот я только что купил часть железных ворот от замка в Шотландии. Возможно, штуковине больше трехсот лет.
Бруно покачал головой.
— Вот это мне в древностях и не нравится. Все такое старое!
Квиллерен закончил есть и с радостью отправился домой, в Хламтаун, к более серьезным проблемам, чем кособокие елки и палочки для размешивания коктейлей. Никто в пресс-клубе даже не заметил, что он хромает.
Подойдя к особняку Коббов, он взглянул на скат мансарды. Груз снега все еще плотно держался, как и на крыше дома Мэри. Лавина обрушилась только у Бена, хотя все три здания были одного стиля.
В комнате Квиллерен увидел котов, восседающих на позолоченных стульях с точнейшим соблюдением протокола: Юм-Юм, как всегда, слева от Коко. Журналист нарезал для нахлебников ветчину, принесенную из пресс-клуба, а потом сел за машинку и принялся трудиться над материалом о Хламтауне. Через некоторое время Коко вспрыгнул на рабочий стол и стал наблюдать за работой замечательного механического изобретения: как взлетает лента, чтобы сделать отпечаток на бумаге, как толчками двигается каретка. А когда Квиллерен приостановился, давая мысли оформиться, Коко потерся подбородком о соответствующий штырек и сменил ширину поля.
Этим вечером журналиста отвлекли еще две вещи. Над головой то и дело раздавались стуки и шорохи, а по коридору плыли искушающие запахи: сначала аниса, потом масла, потом шоколада.
Вдруг он услышал, как из-за двери его зовут по имени, и, открыв, обнаружил там хозяйку с большим медным подносом.
— Я услышала, как вы печатаете, и подумала, что, может, вам пора перекусить, — сказала она. Я пекла к Рождеству.
На подносе были шоколадное печенье и кофейный сервиз.
Квиллерена рассердил незваный визит, но аппетитный вид глазированных квадратиков, украшенных половинками орехов, смирил его с тем, что, не успел он ответить, как миссис Кобб вошла в комнату.
— Целый вечер провела у плиты, — вздохнула она. — Антиквары у нас наверху обсуждают сценарий рождественской благотворительной вечеринки. У Си Си ведь третий этаж оборудован специально для собраний. Знаете, как он называет нашу верхотуру, до которой не враз и доберешься? Салун «Развяжись пупок»! Знаете, антиквары всегда… О боже! Вы хромаете! Что случилось?
— Ушиб колено.
— Будьте осторожны. Колени — это очень опасно, — предостерегла Айрис. — Сядьте в кресло и положите ногу на скамеечку, а я поставлю поднос на столик между нами.
Она плюхнулась в кресло-качалку, не подозревая, что с каминной полки за ней скептически наблюдает Коко.
Целый вечер у плиты? А выглядит миссис Кобб совсем неплохо: волосы тщательно уложены, ярко-розовое платье с нашитыми крупными стекляшками свежим-свежо; на шее, как всегда, болтаются две пары очков; оправа одной из них украшена искусственными бриллиантами…
Пытаясь вознаградить себя за помеху в работе, Квиллерен уплетал ароматные темно-шоколадные квадратики, полные ореховой начинки, мягкие и еще теплые, а Айрис усердно раскачивалась, словно к чему-то готовилась.
— Я хотела с вами кое о чем поговорить, — наконец начала она. — То, что я сказала о гороскопе Энди, — просто шутка. То есть, я и не думала, что в этом что-то есть. Я бы не хотела создавать вокруг трагедии сенсационный шум.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, мне недавно сказали, что вы ведете криминальную хронику, и я подумала, что вы, возможно, здесь, чтобы…
— Ничего я уже давно не веду, — заверил ее Квиллерен. — А кто вам наплел?
— Дракониха. Я зашла к ней, чтобы одолжить немного пчелиного воска, а она сказала мне, что вы были известным репортером по этим делам в Нью-Йорке или где-то еще, и я подумала, что, может, вы здесь тоже расследуете. Я, честное слово, никогда и не думала, что Энди мог упасть от чего-то такого — он просто оступился на этой стремянке; вот я и испугалась, что вы неправильно меня поняли.
— Ясно, — ответил Квиллерен. — Что ж, насчет этого не беспокойтесь. У меня уже целую вечность нет рубрики такого рода.
— Просто груз с плеч свалился, — сказала Айрис, расслабилась и с хозяйским видом оглядела комнату.
— Вам нравится эта оклеенная стена? — спросила она, критически на нее покосившись. — Я бы с ума сошла: лежать в кровати и смотреть на книжные страницы. Они приклеены пастой, так что, если хотите, можете их снять…
— Честно говоря, мне стена нравится, — отвечал Квиллерен, — поглощая печенье. — Смесь «Дон Кихота» с Самуэлем Пепюсом.
— Что ж, каждому свое. Вы куда-нибудь уходите на Рождество? Я бы с удовольствием присмотрела за котами.
— Нет, у меня нет никаких планов.
— И на службе у вас не будет рождественской вечеринки?
— Нет, только в сочельник в пресс-клубе.
— В газете, должно быть, очень интересная работа!
Айрис перестала раскачиваться и посмотрела на журналиста с искренним восхищением.
— Коко! — вскричал Квиллерен. — Перестань мучить Юм-Юм! и добавил, обращаясь к миссис Кобб, — они оба стерилизованы, но Коко иногда ведет себя подозрительно.
Хозяйка хмыкнула и налила ему еще чашку кофе.
— Раз вы остаетесь на Рождество одни, вы должны присоединиться к нам. Си Си украсит большую елку, а из Сент-Луиса приедет мой сын. Он работает кем-то вроде архитектора. Его отец — мой первый муж — был школьным учителем. Я сама изучала язык, хотя вы никогда и не подумали бы, что это так. Я уже ничего не читаю. В нашем деле ни на что не хватает времени. Этот дом у нас уже четыре года, и всегда есть что-то…
Она продолжала щебетать, а Квиллерен, не слушая, глядел на пухленькую болтушку. Он привык к тому, что его, работника прессы, всячески умасливают, усердно подкармливают — последнее было одним из дополнительных преимуществ профессии, — но хотелось, чтобы хозяйка была чуть-чуть менее разговорчива. Он надеялся, что она уйдет до того, как антиквары начнут спускаться из салуна «Развяжись пупок».
Старания миссис Кобб подружиться с ним были, вероятно, совершенно невинными. Чрезмерная раскованность — от недостатка вкуса. Бог обделил бедняжку серым веществом. Почему она так настаивает на версии несчастного случая с Энди Гланцом? Неужели даже ей ясно, что, возникни сомнения в этом деле, подозрение может пасть на ее мужа?
— Он умер от пищевого отравления — ботулизм, — поставила диагноз Айрис.
— Кто? — оторвался от размышлений журналист.
— Мой первый муж. Я знала, что произойдет что-то ужасное. Я видела это по его руке. Когда-то я читала по ладони — просто хобби, понимаете? Хотите, посмотрю вашу?
— Я не очень-то верю в хиромантию, — ответил Квиллерен, потихоньку выбираясь из кресла.
— Не упрямьтесь. Узнаем ваше будущее. Я не скажу, если будет что-то действительно плохое. Сидите, где сидели, а я примощусь на скамеечке.
Она плюхнулась со своими округлыми бедрами возле его ног и сказала:
— Правую руку, пожалуйста.
Айрис сжала кисть Квиллерена в теплых, чуть влажных руках и погладила, чтобы распрямить кожу.
Мягкое кресло оказалось ловушкой. Журналист неловко заерзал, пытаясь найти тактичный выход из положения.
— Очень интересная ладонь, — произнесла миссис Кобб, надевая одну пару очков.
Она гладила его руку и наклонялась все ниже, рассматривая линии, но вдруг комнату наполнили визг и резкие крики. Это Коко кинулся на Юм-Юм со зверским рычанием. Кошка завопила и начала отбиваться. Парочка каталась по полу, сцепившись в один злобный клубок.
Миссис Кобб вскочила:
— О Боже! Они же убьют друг друга!
Квиллерен закричал, захлопал ладонью по здоровому колену, потом с трудом встал и звонко шлепнул по ближайшему кошачьему мягкому месту. Коко злобно взвыл, и Юм-Юм удалось вырваться. Кот немедленно снова погнался за ней. Самочка перелетела через письменный стол, обежала кресло, бросилась под чайный столик, но Коко не отставал. Они носились и носились по комнате под грозный крик Квиллерена и верещание миссис Кобб. На четвертом кругу гонок Юм-Юм нырнула под чайный столик, а кот проехал по нему, как каток. Журналисту удалось спасти кофейник, но поднос со сливками и сахаром Коко опрокинул на пол.
— Ковер! — вскричала хозяйка. — Берите тряпку, быстро! Я принесу швабру.
Она выбежала из комнаты, из салуна «Развяжись пупок» примчались испуганные антиквары.
— В чем дело? Кого здесь убивают?
— Просто семейная сцена, — кивнул Квиллерен на котов.
Коко и Юм-Юм мирно сидели в кресле. Она выглядела вполне умиротворенно и спокойно; Коко нежно вылизывал ее мордочку.