Глава 5

У Мэй Роз были и хорошие дни, когда ей удавалось потихонечку выйти во внутренний дворик, держась за спинки расставленных там кресел. Там она могла сидеть, наслаждаясь цветами и тёплым солнышком. Однако бывали дни, когда её охватывала чудовищная слабость, а из зеркала смотрело белое как тесто лицо.

В такие дни она испытывала муторный страх, была слишком слаба, чтобы ходить, и ей требовалась помощь, не только чтобы подняться с постели и одеться, но даже чтобы сесть в своё кресло — каталку. В такие ужасные дни сиделка вывозила её в общую гостиную, а потом в столовую, кормила её, и Мэй Роз казалось, что ей сто двадцать лет.

Но иногда она просыпалась, чувствуя себя сильной, вёселой и готовой встретить новый день так же хорошо, как в пятьдесят. В такие дни она даже могла немного пошить. Разумеется, Мэй Роз всё ещё мастерила платья для кукол. Это почти всё, что у неё осталось. Всю жизнь она шила кукольную одежду, даже когда была очень занята работой в костюмерной. Но это всё было до появления детей. А когда пошли дети, она оставила свой театрик и занялась разработкой кукольного гардероба. Джеймс посмеивался над ней — он всегда относился к ней свысока, — но у неё была книжечка с изображениями кукол в её нарядах, и она продолжала рассылать аккуратно сшитые образцы кукольных пальто и платьев. Прошло немного времени, покупатели специального магазина игрушек оценили её изделия, и она стала получать за них достаточно, чтобы одеваться самой и одевать трех их девочек, а также позволять им маленькие радости, когда они этого хотели. Джеймс говорил, что она портит детей. Джеймс считал её поведение непозволительно ребяческим только потому, что она любила маленькие радости жизни. Что ж, если это ребячество, так тому и быть, она ничего не могла с этим поделать. Джеймс говорил, что ей больше подошло бы жить в викторианскую эпоху, когда женщина вызывала восхищение, если предпочитала, иметь дело только с мелочами и безделушками.

И всё же она вырастила троих детей, причем без особой помощи Джеймса. Он умер, когда их старшей, Марисе, было всего двенадцать. Не вина Мэй, что ей недоставало сил справляться со страстями этих девчонок. Они были дочерьми Джеймса, плоть от плоти. Когда они достигли подросткового возраста, она по-прежнему пыталась в одиночку растить их, не вполне веря, что эти маленькие твари — её дети. Подростковые годы дочерей попортили ей много крови.

Однако все девочки в конце концов вышли замуж, и её страдания постепенно стерлись из памяти. Теперь все они жили так далеко, что лишь изредка могли навещать Мэй. Младшие поселились на восточном побережье, а Мариса — в Канаде на ферме, пятеро её собственных детей требовали постоянного присмотра. Теперь, когда она видела девочек не чаще, чем раз в несколько лет, Винона, её единственный добрый друг, была уже много лет как мертва, и Джейн Хаббл тоже её покинула, ей оставались только кукольные платья.

Она скучала по Джейн. Она скучала по Виноне. Много лет назад, когда умерла Винона, а Мэй только переехала в «Каса Капри», она знала, что проведёт последние годы жизни в одиночестве. Винона была её единственным настоящим другом. Они много лет провели вместе в том маленьком театре, и это было чудесное время. Они часами гуляли по городу, бродили по магазинам, ездили в Сан-Франциско. Винона любила разглядывать ткани для кукольного гардероба, хотя сама не шила. На самом деле Винона не испытывала настоящей любви к куклам, по крайней мере такой, как к кошкам.

Мэй Роз всегда забавляло то, что Винона регулярно ходила к пристани кормить бродячих кошек, как будто это была её единоличная ответственность. А как она баловала собственных кошек, устанавливала особые кошачьи дверки, покупала специальную еду и прочесывала всю округу, если одна из них не приходила домой. Она всегда ужасно переживала из-за своих кошек.

Но затем Винона переехала в Голливуд — ей представился отличный шанс поработать в бутафорском цехе киностудии «Метро-Голдвин-Майер». Мэй полагала, что Винона вёрнется что ей не понравится Голливуд, но та осталась. Она приезжала раз в год, и они проводили вместе несколько дней. Но затеи у Виноны обнаружился рак, в одночасье унесший её жизнь.

Мэй снова осталась одна.

Винона умерла. Джеймс умер. Дочери на другом конце страны. Когда Джейн Хаббл поселилась здесь, это было блаженство. Но вот теперь нет и Джейн. Медсестры говорили, что она в клинике: «А где ещё ей быть?» Но Мэй не верила им.

Она подарила Джейн одну из своих пяти кукол ещё до того, как подругу поразил инсульт — по крайней мере, Мэй сказали, что это инсульт. Как-то раз она спросила у медсестры, осталась ли кукла у Джейн, и та очень удивилась. А потом сказала: «Да, конечно, кукла у неё».

Если Джейн уехала или умерла, Мэй хотела бы получить свою куклу обратно на память о подруге. Но просить она не осмеливалась. Все сиделки были такими суровыми и даже сердитыми. Они неплохо заботились о своих подопечных, поддерживали чистоту, меняли белье, стирали одежду и кормили неплохо, но иногда Мэй чувствовала, что жестокий нрав Аделины Прайор, её холодность передались всему персоналу. Поэтому Мэй не с кем было поговорить.

А когда она позвонила своему попечителю и рассказала, что, по её мнению, Джейн вовсе не в больничном отделении, он говорил с ней как с жертвой старческого маразма. Сказал, что ему жаль, но, по словам владелицы пансионата мисс Прайор, Джейн слишком больна и не может принимать гостей, и что он не видит в этом ничего такого. Сказал, что больничное отделение слишком тесное, на каждом шагу капельницы, и что посетителям нежелательно болтаться там под ногами и мешать действительно больным людям.

Для Джейн, столь жизнерадостной и непокорной, наверняка было ненавистно пребывание в Заботе. В этом Джейн была похожа на Винону. Все те годы, которые Мэй и Винона провели вместе, Винона всегда была скандалисткой и вечно влипала в какие-нибудь неприятности. Она никогда не могла примириться с правилами, с распоряжениями владельца дома или управляющего театром, где она помогала с декорациями. Вот и Джейн была такой. И всегда говорила медсестрам, какие глупые у них тут правила. Она всех смешила, была такой буйной и беспечной, а потом они убрали её отсюда.

Четыре раза Мэй пыталась попасть в Заботу, и каждый раз медсестра замечала её, разворачивала её каталку и вывозила обратно. Это так унизительно, когда тебя вывозят в кресле против твоей воли, словно младенца.

Эула сказала, что Джейн, возможно, собрала вещички и покинула Заботу, несмотря на перенесенный приступ. Эула была теперь её последним другом. Эула, такая хмурая и вечно недовольная.

Она хотела рассказать про Джейн Бонни Доррис, которая затеяла программу «Друг-Не-Вдруг», но решила этого не делать. Бонни казалась ей чересчур деловитой и лишенной фантазии. Эта крепкая веснушчатая молодая женщина с песочными волосами никогда бы не поверила в исчезновение Джейн. Она бы только посмеялась над Мэй, как и все остальные.

Но когда заработала программа «Друг-Не-Вдруг», у Мэй по крайней мере появилась собеседница. Поглаживая Дульси, глядя в её умные зелёные глазки, Мэй могла рассказать ей обо всех своих тревогах, о которых никто другой не хотел слушать. Кошки понимают, что ты чувствуешь. Даже если не понимают слов, они по голосу догадываются о том, что у тебя на душе.

Возможно, кошечке нравился и её голос, потому что, казалось, она действительно слушает. Ложится, глядя прямо в лицо, и трогает своей мягкой лапкой её руку, словно говоря: «Всё в порядке. Я здесь. Я понимаю твое горе. Я с тобой, и я тебя люблю».

Загрузка...