Котэрра

Святослав Логинов Барсик

В каждом продуктовом магазине непременно есть кот. Санэпидстанция разрешает и кошку, но кошка — это необходимость возиться с котятами, поэтому заводится кот. Был кот и в нашей Тридцатке. Звали его Барсиком, был он необыкновенно пушист, ленив и труслив. О том, чтобы ловить или хотя бы пугать крыс (а именно ради этого СЭС и допускает существование в магазинах котов), и речи не шло. Барсик целыми днями возлежал на подстилочке в гастрономическом отделе и глядел, как фасовщицы режут колбасу. Колбасу Барсик не ел, питался он исключительно куриной печёнкой и сливками. Специально для него каждый день вскрывалось несколько кур, из которых вытаскивалась печёнка, и приносилась бутылка свежих сливок. Если бы грузчика или какого другого работника застукали за питьём государственных сливок, мало бы ему не было. Но ради Барсика магазин шёл на прямые убытки.

Фасовщицы любили Барсика без ума и прощали ему всё. По малой нужде Барсик ходил в торговый зал и гадил в витрину-холодильник, где были выложены пачки маргарина. Но даже это сходило ему с лап.

— Ничего, быдло сожрёт, — отвечали фасовщицы, если вдруг уборщица начинала жаловаться, что Барсик опять обделал маргарин.

Сколько лет прошло, а этой фразы забыть не могу. Добро бы говорили это дурные представительницы бомонда, высокопоставленные жёны. Так нет же — фасовщицы! На иерархической лестнице универсама они занимали предпоследнюю ступень, сразу вслед за грузчиками и уборщицей. Кассиры по сравнению с фасовщицами считались элитой. Но раз кто-то есть ниже фасовщицы, та будет задирать нос. Ни одна из этих дам нигде не училась, путяги, которую они когда-то закончили, вполне хватало для жизни. Но едва ли не каждая из них в свободную минуту напевала на известный мотивчик: «Феличита! Я учусь в Институте советской торговли, я вам не чета!»

Вот эти дамы и обожали Барсика самой пылкою страстью.

Нетрудно догадаться, что грузчики и уборщицы Барсика ненавидели, проходя мимо норовили поддать шваброй или садануть под рёбра тяжёлым грузчицким ботинком. А фасовщицы за то ненавидели всех, обижавших Барсичка.

Я старался не обращать внимания на зажиревшее животное. В конце концов Барсик был не дурак и срал туда, куда ему дозволялось. Ведь не выходил же он в торговый зал ни по малой, ни по большой нужде в часы, когда там толпились покупатели. Понимал, чем это может кончиться. А от грузчиков и испитых старух со шваброй увёртывался весьма ловко. А на меня привык не обращать внимания, зная, что я его не трогаю. И в нужный момент не сумел увернуться…

В тот раз мы разгружали охлаждённых кур, голенастых синих птиц по рублю семьдесят пять. Обычно ими торговали не в зале, а выдавали лоточнику, и тому были веские экономические причины, о которых я расскажу как-нибудь в другой раз. Но сегодня Володя-лоточник взял отгул и кур свозили в одну из холодильных камер, выставленных на ноль градусов. Камера была пуста, и лотки с курами торчали ровно посередине, стопкой под два метра высотой.

Водрузив наверх последний лоток, я откатил тележку на эстакаду и вернулся, чтобы запереть камеру. Ещё издали заметил здоровенную крысу, которая прошмыгнула в холодильник, намереваясь полакомиться курятиной.

Крыс в универсаме было более чем достаточно, но в камеры, которые сплошь обиты стальным листом, они старались не забегать, понимая, что выбраться оттуда будет не так-то просто. Я быстро захлопнул дверь холодильника и оглянулся, ища подходящее оружие. Что делать, не люблю я крыс и живыми стараюсь не отпускать.

И тут из-за угла вальяжно выходит Барсик.

Я схватил за шкирятник не чающего дурного бездельника и отправил его следом за крысой. Потом навалился на заржавленный рычаг и не просто закрыл камеру, а задраил её, словно там невесть какая ценность хранится и сейчас на дверь будут вешать пломбу.

Прошёл час. Среди фасовщиц началась паника: «Барсинька пропал!» Уже давно была выпотрошена дорогая курица, и печёночка, мелко порезанная, ожидала в кошачьей миске, давно были налиты свежие сливки, а Барсик не приходил. Потом кто-то услыхал протяжные вопли, доносившиеся из запертой камеры.

Сбежалась чуть не вся смена. Беспомощно толкались в затянутую дверь и не могли отпереть. Это вам не колбасу резать, тут сила нужна.

Шаркая ногами, бригада грузчиков возвращалась из бакалейного. Соль разгружали; в бакалее хуже работы нет.

— Ребятки, откройте камеру. Там Барсинька плачет!

— Сами открывайте, — бурчит Саня Хромой Глаз, и бригада проходит мимо.

— Славик, ты хоть помоги!

Надо же, кто-то помнит, как меня зовут… Но мне и самому охота поглядеть, как Барсик управился с крысой. Наваливаюсь на рычаг, и с третьей попытки (ну я его и зажал!) дверь отворяется.

Барсик, изогнув спину дугой, торчит под потолком на верхнем из лотков. Вся его пушистая шкура поднята дыбом и изображает неподдельный ужас. А внизу, у основания этого монумента в позе древнеегипетского сфинкса возлежит крыса и плотоядно поглядывает на орущего Барсика. Увидав меня, крыса метнулась к выходу, и я вместо того, чтобы ударить её ногой, уступил дорогу. Этот пасюк заслужил моё уважение. В коридоре грянул многоголосый визг, крыса нырнула в макулатурный люк и исчезла в подвале.

Барсика сняли с пирамиды и унесли обихаживать в десять рук, а я пошёл обратно в бакалею, где пришла сахарная машина. Пакеты с сахаром укладывают в контейнеры на колёсах; там и один человек справится. Вернулся на центральную эстакаду как раз вовремя, чтобы услышать, как одна из фасовщиц объясняет Мармеладовне, сменившей Нилку на посту эстакадницы:

— Барсику плохо с сердцем!

Аптечка хранилась на эстакаде. Дамы долго перебирали бутылочки с медикаментами, а потом, умницы, догадались напоить Барсика валерьянкой. Ужратый Барсик ворвался в торговый зал и на глазах у покупателей обдристал жидким помётом весь маргарин. Были скандал, крик, гневные записи в «Книге жалоб». Изгаженный маргарин срочно убрали, обещав, что спишут, витрину принялись мыть какой-то дрянью, отбивающей запахи.

Разумеется, никто и не подумал что-то списывать. Маргарин отвезли в рыбный отдел, выложили в ванну, где обычно размораживалась рыба, сполоснули раствором марганцовки, а через день уже вовсю им торговали в святом убеждении, что быдло схавает. Так оно в конце концов и вышло.

А Барсик продолжил беспечальное житие под крышей универсама, но с тех пор шарахался от меня, как от зачумлённого.