Козлы отпущения

1

Перед тем как изложить сложные перипетии общественных событий, я позволю себе кратко обрисовать основы политической ситуации в нашей любимой стране, ибо без этого грядущие поколения не смогут понять оглушительного успеха Общенационального Движения защиты волосатых.

Итак, властную структуру нашей страны в описываемый период можно охарактеризовать как олигархическую республику. На простом народном языке это означает, что правящая партия получает вечный мандат на свободных выборах каждые четыре года. Однако действиями свободно избранного правительства руководит элита, т. е. «историческое руководство», которое утратило свой аристократизм, но удержало огромные богатства — банки, земельные наделы, копи и заводы. Только право первой ночи, принятое у средневековой аристократии, им уже не принадлежало. Что касается национального характера жителей нашей страны, то мне кажется, что самым метким определением здесь было бы «сражающийся воинственный народ», народ-солдат от рождения. У нас всегда с особой гордостью подчеркивалось, что с момента образования нашего государства мы побеждали во всех войнах, а если и проигрывали большинство из них, то лишь из-за того, что духовная мощь гражданского населения была подорвана катастрофическими неудачами армии, вынужденной отступать на всех фронтах.

Вместе с тем если уж мы обсуждаем политическое положение, то нужно учесть, что наша страна всегда находилась под покровительством высокопоставленных святых и они, в особенности могучий святой Антал, всегда защищали нас. Жители нашей страны искони обращаются к св. Анталу, особенно если хотят заполучить титул «советника правительства» — предмет вожделения лучших сыновей нашей страны.

Вообще наш народ проникнут глубоким религиозным чувством, и молитвенные дома у нас всегда заполнены до отказа. У нас проводится уйма конгрессов и религиозных шествий, ибо приверженность вековым традициям отцов — это главная отличительная черта наших граждан, находящихся на исключительно высоком уровне морального развития.

Лишь благодаря царящей в стране высокодуховной атмосфере наш народ на нашей священной земле смог сохранить национальную гордость несмотря на нестерпимую нищету широких кругов населения, которое возлагает свои чаяния лишь на грядущий мир, учитывая, что сборы пожертвований у нас издавна запрещены властями.

Приверженность принципу «возлюби ближнего своего» и глубокие религиозные чувства, присущие нашему населению, не идут вразрез с высоким морально-патриотическим духом сражающегося народа. Наоборот, наше правительство всегда раздувало очаги ненависти с целью дальнейшего разжигания патриотизма. В связи с этим сверху было спущено указание, над каждой дверью установить табличку «Смерть соседям!». Поэтому нечего удивляться, что боевой дух нашего народа по-прежнему высок, ибо именно соседние народы — причина всех наших бед, но грядет день Суда и будет и на нашей улице праздник. Вместе с тем необходимо отметить, что, как правило, на наших границах царит тишина, а в стране властвуют строгий порядок и дисциплина. Куда ни кинь взгляд, увидишь людей, лучащихся довольством — на балах, в казино и даже на ипподромах. Что же касается других мест нашей замечательной страны, то приличный человек старается держаться от них подальше.

* * *

Ну, может хватит теории?

Итак, бурлящая толпа, как было сказано выше, после ликвидации стекол в окнах редакции «Утреннего вестника» направилась к больнице св. Иоанны. Люди устремились туда, дабы выразить солидарность с Эрнстом Шумкоти, смертельно раненным и поверженным в прах группой приспешников лысых. А между тем Эрнст Шумкоти спешил в такси к своей больничной койке.

Меня увлек поток толпы, и я позволил волнам демонстрантов утащить меня с собой. Некоторые но дороге отпали, другие, напротив, присоединялись к колонне, когда им становилось известно, о чем идет речь. Полицейские на перекрестках вели себя пристойно и дисциплинированно, и лишь заслышав слишком грубые антилысистские экстремистские лозунги, делали демонстрантам замечания, ибо взрослым людям не приличествует орать на улице.

Перед самой больницей произошла небольшая потасовка. Толпа поймала какого-то лысого типа, который пробирался под стенами домов. Несколько секунд можно было слышать крики лысого, но массы разделались с ним на удивление быстро. Трусливый лысый тип был раздавлен ногами толпы, и демонстранты продолжили свой путь.

Колонна заполнила до краев большой сад больницы св. Иоанны. Я тоже находился там. Вскоре повсюду разнеслось эхо голосов.

— Шумкоти! — орали тысячи глоток. — Шумкоти!

Вдруг дверь балкона второго этажа распахнулась и появился Пепи, весь перевязанный. Его вели под руки две медсестры.

Мой друг вышел в цветастой пижаме, и вид его был настолько убедителен, что я подумал на мгновение: «А может, действительно, не приведи Господи, что-то случилось, какая-нибудь авария?»

Пепи поднял руку. Приветственные возгласы прекратились, и тысячи восторженных глаз глядели безотрывно на нового народного лидера. Все напряженно ждали, что он скажет.

— Сыны родины! Братья и сестры! — начал Пепи мощным голосом, довольно-таки бодрым в свете его многочисленных ранений. — Я обращаюсь к вам, друзья мои! Ваше поведение доказывает высокую степень преданности национальной волосатой идее. Я понимаю, что эта демонстрация не предназначена мне лично, ибо кто я? Маленький человек среди бурного моря.

Тут Пепи отвесил публике глубокий поклон. При этом толпа начала бурную овацию, которая прекратилась лишь тогда, когда поклоны всем надоели.

— Вместе с тем, — продолжал виновник торжества, — эта народная демонстрация есть грозное предупреждение. Патриотически настроенным массам надоели пустопорожние разговоры, они хотят видеть реальные дела. Они хотят существенных ограничений для этих лысых кровопийц, которые ведут народ к гибели. Чаша нашего терпения переполнена, господа! Нас на колени не поставить!

Ревом одобрения из тысяч глоток встретил народ слова гневного пророка.

— Долой «Утренний вестник»! — ревела толпа. — Долой грязную продажную редакцию! Смерть лысому редактору, требуем выдать его нам!

Одна из медсестер что-то шепнула на ухо Пепи. Ом попросил тишины, и действительно, вследствие его торжественного обращения в саду воцарилась тишина.

— Неисповедимы пути Господни, — сказал Пепи, — издатель «Утреннего вестника» лысый Шимон Гузлицер подло предал меня как раз тогда, когда я без сознания был доставлен в больницу.

Толпу обуяла смесь отвращения и примитивной радости — плоды глубокого религиозного чувства.

— Господь совершает чудеса, — слышались голоса из толпы, — небеса пошлют кару главарю лысых. Так обойдется судьба с теми, кто пойдет в прислужники к предателям и совратителям, ненавидящим волосатых!

— Хватит! — заявил Пепи, полностью контролировавший ситуацию. — Я спрашиваю вас, защитники волосатого дела, есть ли грех хуже, чем лысина?

— Да, — закричал какой-то парень в кожаной кепке, стоявший за оградой, — конечно, есть! Это — жуткая нищета в нашей стране.

Развить свою идею он не успел — двое полицейских и три сыщика в штатском напали на него. Кто-то обрушил дубинку на голову демагога, затем его утащили куда-то, и он пропал бесследно.

Пепи тем временем старался обрисовать присутствующим путь будущей бескомпромиссной борьбы против лысых, и этот путь оказывался покрыт терниями, а не розами, но несмотря на это он был единственным путем, ведущим к обществу свободы, проклинающему лысых.

— Вскоре мы, руководствуясь требованиями широких народных масс, заложим основы новой политической партии, — объявил Пепи, — которая будет заниматься назревавшей с древних времен проблемой защиты волосатых. Проблема эта будет решаться самыми радикальными средствами — демократическим путем с применением грубой силы, ведь это единственный язык, понятный лысым. Чаша с ядом переполнена до краев! Все лысые — сволочи!

Пепи быстренько ретировался с балкона и исчез с глаз публики, поскольку от интенсивной жестикуляции его повязки ослабли и бинты стали развеваться в воздухе.

Толпа снова прокричала: «Ура Шумкоти, ура!» и направилась на улицу бить витрины. Я же поспешил к Пепи в палату, чтобы основать партию.

В коридоре больницы толпились наши потенциальные приверженцы, которые хотели использовать возможность взглянуть хоть одним глазком на обожаемого больного руководителя. Однако метрдотель преграждал им путь своим израненным телом. Лишь мне, единственному из всех, он позволил приблизиться к Пепи, что вызвало бурю зависти у присутствующих.

Пепи освобождался от остатков бинтов и остервенело швырял их в угол.

— Привет, Гиди, — сказал он после небольших колебаний. — Хорошо, что ты пришел участвовать в празднестве в мою честь. Ты стоял там внизу?

— Да. Но я просто лопался от смеха.

— Ну и что? Один человек, даже такой, как ты, ничего не решает, когда все остальные преисполнены обожания. Если слухи, дошедшие до меня, верны, они собираются пройти по улицам, разбивая витрины лысых торговцев.

— Похоже на то. Очень скоро будет большой спрос на стекло для витрин…

Я осекся, но было поздно.

Друг взглянул на меня проницательным взглядом:

— Я тебя предупреждаю — я сам буду вести переговоры со стекольщиками. Я подзуживал весь этот сброд, так значит, я на этом и заработаю, завтра после обеда я схожу в объединение стекольщиков.

— А я?

— А кто ты такой вообще? Какое ты имеешь отношение к общенациональному волосяному кризису?

— Снова ты начинаешь? А кто подал тебе историческую идею? На кого Пулицер подает в суд — на меня или на тебя? Кому знакомы все твои подлые штучки? Кто сейчас разобьет тебе голову, а?

По выражению лица Пепи было видно, что он раскаялся в своем безответственном поведении. Он попытался меня успокоить, но напрасно. Я обижался до тех пор, пока Пепи не пообещал мне половину сумм, которые предполагалось взыскать со стекольщиков. Он поклялся жизнью своей покойной тети, что вовсе не намеревался ущемлять мои интересы. Мы быстренько все подсчитали; выходило, что ликвидация двух витрин на каждой из главных улиц столицы может принести нам при самом худшем раскладе 8,5 % от доходов производителей стекла и стекольщиков. Так что если организовывать митинги раз в неделю, то можно достичь весьма неплохих результатов.

— Вот видишь, — воодушевился Пепи, — теперь ты понял, зачем нужно заниматься политикой? Никогда нельзя знать, что из этого выйдет. А ведь это только начало!

— Ты серьезно думаешь о создании партии?

Пепи сел напротив меня и начал описывать радужные перспективы на будущее:

— Вот гляди: идея общенациональной защиты волосатых распространяется в широких массах, и ее уже не остановишь. Наша популярность растет день ото дня. Теперь необходимо предпринимать конкретные действия. Сегодня утром на зеленном рынке избили до смерти лысого торговца яйцами.

— А кто его избил?

— Другие торговцы яйцами. Точнее те, у кого с волосами все в порядке. Послушай, дорогой, ты знаешь, я начинаю верить, что лысые — действительно нехорошие люди, и с ними надо обходиться жестко.

— Вот и со мной то же самое! В последнее время я начинаю понимать, что эти лысые… они… они…

— Ну конечно! И это, разумеется, не случайно.

Затем Пепи продолжил свое социальное пророчество:

— У партии Национальной защиты волосатых есть прекрасные шансы. Проблема лысых — это мощная идеологическая платформа. Правительство против нас, и это говорит в нашу пользу. Кроме того, эту проблему можно связать с бескомпромиссной борьбой против экстремистских политических движений. Такой подход автоматически даст хороший толчок к продвижению нашей партии. Опасности в этом никакой нет, поскольку ни одна партия не сможет конкурировать с нами по уровню экстремизма, который мы собираемся проявить. К тому же мы будем уважительно относиться к религии, ведь мы живем в стране св. Антала, защищающего волосатое население. Понял?

— Кстати, это мне кое о чем напомнило, — я передал Пепи медаль св. Ливии от вдовы Шик. Пепи растроганно взял амулет и попросил передать огромную благодарность этой благородной женщине. Он поднес медаль к губам, поцеловал и сунул и карман:

— Что ты скажешь — она золотая?

— Позолоченная.

— Тогда зачем эта дура мне ее послала?

— По ошибке.

— Оставь эти дешевые шуточки для лысых, — призвал меня к порядку будущий лидер Национально-волосатой партии, — проблема, которая меня волнует — это то, что мы с тобой не очень-то разбираемся в политике. Газету Национально-волосатой партии я бы еще смог редактировать без проблем, но у меня же нет никакого понятия, как руководить партией.

— У меня тоже. К сожалению, придется взять третьего человека, дорогой Пепи.

По выражению лица будущего национально-волосатого лидера я понял, что он не очень-то воодушевлен идеей делить предстоящие доходы на троих. Тем не менее Пепи пришлось согласиться, что по крайней мере один специалист для нашего предприятия необходим. Мы решили начать подыскивать какого-нибудь дешевого политика. Затем мы высвистали Йони и втроем свалили из больницы через заднюю дверь, не обращая внимания на объятые антилысистским духом массы, что ожидали нас и коридоре.

* * *

Придя домой, я решил организовать летучий опрос общественного мнения и обратился к госпоже Шик, дабы выяснить ее позицию по вопросу вступления в Национально-волосатую партию.

— Моя путеводная звезда — это моя религиозная вера, — прояснила свою позицию вдова, — политикой я не занимаюсь. Я не могу оправдать никакого политического движения, объединяющего добропорядочных, верующих лысых с лысыми безбожниками.

— Разумеется, госпожа.

— Поэтому я могу взять на себя часть организационной работы только для того, чтобы предотвратить новые нападения на высокопоставленных деятелей, как, например, господин главный редактор Шумкоти — единственный честный журналист в этой стране.

Тут госпожа Шик покраснела.

— Вы передали ему медаль?

— Разумеется.

— Он был рад?

— Он был просто счастлив. Он повесил медаль на грудь и заявил, что теперь не боится посещать кафе, поскольку в случае нового покушения пуля обязательно попадет в медаль св. Ливии.

Вдова счастливо заулыбалась и перекрестилась, тем более, что по улице проходил трамвай с пассажирами, направлявшийся в район церквей.

— А как он выглядит, этот господин главный редактор? — спросила вдова, опустив глаза. — Я бы хотела с ним познакомиться, господин Пинто.

Меня охватил приступ гнева. Я не выношу, когда в моем присутствии кто-то высказывает открытое обожание Пепи, в особенности если это женщина, сдающая квартиры.

— Вы ведь его видели, это тот низенький парень, с которым мы катались по полу несколько дней назад.

Вдова всплеснула руками:

— Я догадывалась, что это он. Какой симпатичный мужчина! Он здорово наподдал вам тогда.

Бедная женщина, ее болезненные наклонности совсем лишили ее рассудка. Я перестал ею интересоваться. Вместо этого я решил заскочить к моему адвокату доктору Шимковичу, дабы продолжить обсуждение наших общих проблем.

Доктор Шимкович подчеркнул, что он очень занят, и сразу перешел к делу:

— Дело ваше продвигается. Клеветник будет разбит в пух и прах, господин Пулицер. Можете считать этого вашего Пинто уже покойником.

— Это я Пинто. А он — лысый Пулицер.

— Тем более. Главное, что дело движется.

Да, доктор Шимкович доказал, что отлично помнит обстоятельства дела. Но главное, он прекрасно разбирался в вопросах причитающегося ему аванса, который, как вы помните, я обещал выплатить в знак моего доверия к нему. И теперь, используя предоставившуюся возможность, он проинформировал меня, что судебное положение этого подонка Пулицера плачевно. Шимкович сообщил, что мое дело находится у прокурора, подозреваемого в ношении лысины, — мудрому достаточно…

— Черт побери! — Я просто задохнулся от гнева. — Неужели на ответственных должностях еще остались лысые?!

— Молодой человек, как вы наивны, — вздохнул судебный мудрец, тряхнув своей гривой.

Адвокат поведал мне, что лысые занимают самые важные должности, а общественное мнение совершенно равнодушно к этому.

— Они и пальцем не шевельнут, чтобы заменить лысых на волосатых, — горько признался адвокат, — все идет по-старому, будто ничего не случилось, а потом многие поколения будут горько плакать.

Я стукнул кулаком по письменному столу:

— Черт бы их побрал! Это еще одна причина для создания партии!

Доктор Шимкович придвинул ко мне свой стул, и за толстыми линзами его очков засверкали искры любопытства:

— Что это значит? Что вы намереваетесь предпринять?

— Создать общенациональную политическую партию для защиты интересов волосатых. Вместе с Эрнстом Шумкоти.

Доктор Шимкович от волнения вскочил и даже угостил меня сигарой, а потом интимным тоном сообщил мне, что уже подумывал об идее создания организации по защите волосатых. Он лично готов принять активное участие в таком движении на какой-нибудь высокой должности, соответствующей его скромным способностям.

— Скажите, руководящий состав партии уже укомплектован?

— Я полагаю, что есть еще одно свободное место, — остудил я пыл адвоката, — но это место зарезервировано для политика с большим стажем, из элиты.

Доктор Шимкович проглотил слюнки и подсел ко мне еще ближе. В весьма красноречивых выражениях и с большим энтузиазмом он заявил, что уже десятки лет является влиятельным лицом в политических кругах нашей страны. Он старая лиса, и представители партии власти с самыми высокими доходами советуются с ним по важнейшим вопросам. Например, в последнее время он был зам. президента национального объединения домовладельцев. По его словам, он так поднаторел в законодательной области, что большинство виднейших парламентариев прибегают к его услугам всякий раз, когда граждане, которые посылали этим депутатам запросы, отказывались потом оплачивать заранее обусловленную сумму. Сфера деятельности доктора Шимковича широка и разнообразна. Как раз на днях в правительственном органе увидела свет его статья «Необходимо создание общенационального движения по борьбе с бедностью». Это драматический манифест, занимающий три с половиной колонки. Собственно, одна эта публикация доказывает, что ее автор одарен недюжинными политическими способностями.

Я слушал отчет о деятельности адвоката с видом явного превосходства.

— Вы хотите присоединиться к нашему движению? — спросил я после задумчивого напряженного молчания. — Хотите?

Доктор Шимкович глубоко вздохнул:

— Ну разумеется!

— Это обдуманное решение?

— Конечно.

— Если так, то на меня возложена обязанность получить с вас некую существенную сумму, дабы я мог убедиться, что вы нам доверяете и готовы на определенные жертвы ради нашего движения. Я ожидаю от вас полного доверия, доктор Шимкович. Это будет ваш первый шаг, а затем мы снабдим вас необходимыми указаниями.

Адвокат барахтался, как пойманная в силки дичь, но в итоге все же вернул мне, с выражением отчаяния на лице, аванс, который я ему только что передал, и даже добавил к нему небольшую сумму. Затем мы решили, что я принимаю его в партию с испытательным сроком и что он будет иметь право на определенный процент от средств, поступающих в партийную кассу. Однако ему придется отрабатывать ту долю, которая будет причитаться ему в будущем. В противном случае он может быть исключен с первого числа любого месяца.

— Вы должны быть рады и горды, Шимкович, что будете одним из основателей Национально-волосатого движения. Возможно, наступит день, когда вам соорудят памятник как одному из первых борцов — пионеров борьбы против лысых.

Лицо будущего основателя искривилось гневом:

— Я бы с большим удовольствием собственными руками повесил всех лысых на дереве, господин Пулицер, мы обязаны очистить нашу несчастную страну от лысины. Это мое кредо.

Еще много часов мы со все возрастающим энтузиазмом обсуждали национальный кризис, до которого довели страну лысые. Мы договорились, что доктор Шимкович достанет разрешение, и мы втихаря начнем производство и реализацию средств против облысения. Делить доходы от этого мероприятия мы будем пополам, а Пепи лучше об этом не знать. Зачем ему это?

* * *

Вследствие этой встречи передо мной открылись новые горизонты. Свое вхождение в большую политику я по праву полагал поворотным пунктом собственной биографии. Прежде всего это на пользу любимой стране, но, судя по всему, не вредно и для меня лично.

Однако мое понимание политики можно было приравнять к пониманию, которым обладает молодой кенгуру. Тогда я знал лишь, что в нашей любимой стране раз в четыре года происходят выборы, и тогда какой-нибудь любитель приключений обещает публике, что позаботится об отмене общественных долгов, о сокращении безработицы, налогов и о других льготах для избирателей. После окончания предвыборной речи кандидат дает обильный ужин за свой счет, и в процессе насыщения избиратели провозглашают здравицы в его честь.

Избиратели действительно выбирают того, кто обещал им ряд льгот, хорошо зная при этом, что они голосуют за мошенника. А чего еще можно от них ожидать?

Никакими другими знаниями о политике я не обладал. У меня вообще-то даже не было избирательного права, поскольку я избегал сообщать властям об изменении своего адреса ради экономии времени и нервов.

Когда мне последний раз случилось пребывать у избирательной урны, я хорошо помню, что голосовал за Чико Шамгара, ибо звучание этого имени мне понравилось. Я немало слышал о взяточничестве и темных делишках в общественном секторе, но полагал, что так и должно быть. Ведь ясно, что политический деятель должен хорошо зарабатывать, а иначе зачем ему выбирать такой образ жизни? Есть также несколько сумасшедших, болтающих о всяких гуманистических идеалах и думающих, что они занимаются политикой вместо того, чтобы заниматься поправкой своего шаткого финансового положения. Этих наивных людей, разумеется, вышвыривают с политической арены, поскольку они совершенно неконкурентоспособны в современном обществе. Я никогда не старался вступить в ряды сильных мира сего, ибо их устремления не соответствуют моему характеру. Вместе с тем я при любой возможности старался проникнуть в это царство высшего света, текущее молоком, медом и коньяком, где люди не обременены обязанностями, зато имеют крупный гарантированный доход. В свете всего вышесказанного я почувствовал некое опьянение при мысли об открывающихся передо мной горизонтах — производство париков, витрины, средства для ращения волос. Это пока. Мне с трудом удалось подвести итог всем ждущим меня возможностям и обрисовать свои личные перспективы, проистекающие из Национального движения в защиту волосатых.

К моему великому сожалению, на следующий день меня ждало большое разочарование. Я встретил на улице Пепи, который возвращался из объединения торговцев стеклом. Там заместитель председателя сказал ему, что они ни гроша не пожертвуют на движение защиты волосатых. В ответ Пепи пригрозил, что мы можем и удержать толпы от плохого обхождения с витринами магазинов, принадлежащих лысым, однако в ответ на это партнер по переговорам разразился веселым смехом и выразил сомнение в том, что нам удастся остановить буйство волосатых.

Итак, верный источник дохода выпал из рук. Я старался выглядеть более удрученным, чем был на самом деле, чтобы Пепи не начал подозревать, что я не так уж сильно нуждаюсь в этих деньгах. Я также опасался, что Пепи своим извращенным воображением начнет подозревать, будто утром я уже успел побывать в объединении торговцев стеклом и сошелся с зампредседателя этой организации на том, что Шумкоти — этому безответственному типу и хроническому пьянице, который собирался прийти к ним после обеда, — нельзя давать ни гроша. Я же, Гидеон Пинто, задействую все свое влияние с тем, чтобы ликвидация витрин проводилась в нужном объеме, ведь именно я настоящий руководитель движения…

Именно таким элегантным и дипломатическим способом думал я решить эту проблему, но идиот Пепи поперся туда утром и испортил все мои планы своим жутким дилетантизмом…

В процессе гуляния по улице я пришел к столкновению с Пепи и по вопросу о третьем человеке в партии.

Пепи встретил какого-то своего старого дружка, с которым познакомился несколько лет назад в тюрьме, обо всем с ним договорился и нанял его в качестве политического эксперта нашей партии. Однако я настаивал на том, чтобы задействовать доктора Шимковича, поскольку успел возложить на себя, как вы помните, обязательства по совместному производству и распространению средств для ращения волос.

— Доктор Шимкович — не только блестящий специалист в политике, обладающий большим опытом, — доказывал я, — но и человек, полностью разделяющий идеалы национально-волосатого движения. Кстати, сколько требует твой человек?

— Пятьдесят процентов плюс покрытие дополнительных расходов.

— Чего это вдруг? — перебил я. — Доктор Шимкович согласен работать за ничтожную сумму наличными плюс какие-то там проценты от общих доходов. Вот увидишь, мы будем им очень довольны.

— Но я уже обещал…

Я нахмурился:

— Скажи, дорогой друг, почему ты так настаиваешь на своем человеке? Нет ли здесь некоего дополнительного экономического интереса, а?

Пепи — человек достаточно подлый — густо покраснел и тут же согласился задействовать доктора Шимковича. Этим он подтвердил то, о чем я уже давно догадывался, — он заключает за моей спиной какие-то грязные сделки. Я хотел было углубиться в обсуждение этой проблемы, но тут Пепи буквально затрясло — он указал пальцем на какого-то парня, проходящего по улице, и заорал:

— Вот он, вот! Это тот тип, что напал на меня в кафе!

Я тут же узнал Мики, брата Мици. Я уже успел напрочь позабыть об этом случае, так как Пепи вставили пару новых фарфоровых зубов вместо сломанных, и ничто больше не напоминало нам о происшедшем. И вот теперь, при виде брата Мици, сердце мое вдруг забилось:

— Ты уверен, что это он? Ты не ошибаешься?

— Это он меня ударил, я не ошибаюсь! Теперь я, в конце концов, узнаю, в чем же тут дело.

— Давай за ним, — закричал я, — надо его догнать!

Я опрометью бросился за этим парнем, но буквально через несколько шагов с моей ноги слетела туфля — такое вот несчастье, — попала под ноги Пепи и покатилась дальше, а Пепи пропахал носом тротуар. Я, разумеется, сразу остановился и с максимальной осторожностью поднял друга с холодного асфальта. Пепи отчаянно глянул на удаляющийся силуэт и плюнул ему вслед. При этом он выплюнул два новых фарфоровых зуба…

Да, странные вещи творятся в этом мире. Надо быть очень-очень осторожным…

В эти дни я уже поджидал Мицечку каждый вечер. Я прятался, дабы у прохожих создалось впечатление, что мы встречаемся случайно, когда Мици выходит из конторы лысого. Время мы проводили весьма приятно. Каждый вечер мы сиживали за столиком под открытым небом в какой-нибудь кондитерской, прижавшись друг к другу, после захода солнца или перед восходом, неважно. Мы не чувствовали никаких ограничений, давая волю рукам и губам, не говоря уже о других позициях, которых я касался в связи с этим. Мици, без сомнения, оказывала на меня положительное воздействие. Находясь в ее обществе, я всегда тосковал по порядочной жизни, когда человек ложится спать с чистой совестью, рядом со своей возлюбленной, и начисто забывает обо всем свинстве своего прошлого и настоящего. Меня радовало, что с тех пор, как я поближе познакомился с Мици, я стал жить жизнью добропорядочного гражданина. Новые экономические перспективы, раскрывшиеся передо мной благодаря национальной инициативе по защите волосатых, удерживали меня от различных хулиганских акций, совершаемых против моей собственной воли.

Мици вела себя со мной исключительно дружелюбно и сердечно. Благодаря моему к ней вниманию она просто расцвела. В те дни она напоминала какой-то экзотический цветок, который вернули с чужбины на далекую родину. Ее глаза лучились настоящей любовью, перед которой нелегко устоять, да я даже и не пытался. Мы были молоды, и перед нами открывалась вся жизнь. Было множество и других причин, оправдывавших наши развивающиеся отношения, однако сейчас мы не будем их касаться. Лишь проблема защиты волосатых в национальном масштабе оказалась камнем преткновения в наших счастливых и радостных отношениях.

Чем больше я углублялся в этот вопрос, чем больше понимал, что это подлинно всенародная проблема, приносящая к тому же неплохие доходы, тем больше моя возлюбленная отдалялась от меня. С непонятным упрямством она насмехалась над защитниками волосатого дела, но я удерживался от признания, что ее отторжение от этой темы растет не без моей любезной помощи.

Во мне зарождалось подозрение, что лысый Пулицер подстрекает ее в этом деле. Я с нетерпением ждал момента, когда смогу вырвать ее из когтей старого лысого черта.

После того случая с ее братом я сделал Мици выговор:

— Голубушка, ведь я же говорил тебе, что лучше, если твоего брата не будут видеть на улице. Ты хочешь, чтобы Мики попал в тюрьму?

Мици закрыла мне рот поцелуем и пообещала держать брата под домашним арестом. Еще она сказала, что Пулицер хочет ускорить судебный процесс против меня, чтобы покончить с этим делом. Старик, очевидно, почувствовал, что власти лысых приходит конец раз и навсегда.

Мы бродили по улицам и однажды в нашем парке наткнулись на большую толпу. Я знал по опыту, что женщины очень любопытны, поэтому мы поспешили посмотреть, что там происходит.

За складным деревянным столиком стоял парень, который с помощью широких жестов и портативного патефона объяснял собравшимся, что он обладает мировым патентом, благодаря которому с любой одежды можно мгновенно вывести чернильные пятна. Он пролил красные чернила на белую салфетку, вылил на пятно мировой патент, и пятно исчезло как не бывало.

— А теперь, дамы и господа, — строчил парень как из пулемета, — а теперь наступит событие, которого еще не бывало в истории человечества, событие, благодаря которому вас будут помнить потомки. Вот сейчас, господа, наступит эта незабываемая минута. Вот вы, господин, подойдите ко мне, с вашего позволения, протяните мне руку, пожалуйста, спасибо, и вот оно — чудо…

Парень с торжественным видом вылил чернила на рукав моего пиджака, отчего мой новый костюм украсился оригинальным желтым пятном кричащего оттенка. Мици и я глядели на пятно остекленевшим взглядом. Парень тут же схватил меня за рукав; в другой он держал мировой патент, который намеревался вылить на пятно.

— А теперь смотрите, господа, — произнес владелец мирового патента в наступившем напряженном молчании, — смотрите хорошенько! Пятно на пиджаке этого господина сейчас исчезнет, будто его и не было. Нет пятна, убежало пятно, исчезло пятно, что случилось?

А случилось то, что обладатель мирового патента услышал свист парня, стоящего на углу. При этом звуке выводитель пятен быстренько собрал свой столик вместе с патентом, выкрикнул: «Извините, полиция!» — и тут же исчез, будто растворился в воздухе. Однако пятно никак не хотело повторять его путь. Более того, оно безо всяких помех все больше расплывалось по рукаву. По-видимому, мое лицо выражало некоторое беспокойство, ибо Мици оперлась на столб для объявлений и залилась веселым смехом, который продолжался и после того, как зрители мирового патента рассеялись.

Я стоял, глядя на это вопиющее безобразие, и тут ко мне подошел с дружественным видом человек средних лет.

— Кто это сделал? Кто этот подлец?

— Не знаю, — ответил я, — я с ним незнаком.

— Он был лысый?

Тут меня вновь окружили зеваки, так что Мици могла наблюдать за происходящим лишь издали, бросая на меня удивленные взгляды.

— По-моему, он был лысый, — пробормотал и, — но я в этом не уверен.

— Что-то вы слишком колеблетесь, господин хороший, — раздался вдруг голос толстой тетки позади меня, — вы, конечно, видели человека, который испортил вам новый костюм. Так был он лысый или нет? Вы что, слепой?

— Правильно, — неслось отовсюду, — это на них похоже, они увидели человека с шевелюрой, сказали: «А ну-ка, покажем этим волосатым!» — и вылили на него целую бутылку чернил.

— Каждый лысый носит в кармане бутылку чернил. Они без этого на улицу не выходят, — сказал человек средних лет, обращаясь ко мне. — Короче, он был лысый или нет?

— Кажется… не помню.

Раздались гневные выкрики:

— А чего это вы их выгораживаете, дорогой, когда они на вас средь бела дня льют яд?

Тяжелая рука легла мне на плечо:

— Может, и ты лысый, дружок?

Несколько сильных рук вцепились в мой пиджак.

— У него парик! — завизжала молодая женщина, гулявшая с младенцем. — Сорвите подлый парик с этой лысой свиньи!

Мужчина средних лет вырвал пучок волос из моей головы, после чего любопытные разошлись с видимым недовольством.

— Сумасшедшие, — кричала Мици вслед толпе, — чего вы от него хотите?

— Ничего, девушка, — ответил мужчина средних лет, — но понятно, что этот господин ясно видел — был террорист лысым или нет.

— Ведь я уже сказал, — вздохнул я, — что я почти уверен…

— Он просто не хочет раскрывать свой рот! — проревел какой-то обладатель густого баса. — Такие типы даже хуже, чем сами лысые!

Я посмотрел по сторонам и увидел в глазах окружающих меня людей пламя любви к родной стране. Толпа ожидала лишь сигнала, чтобы обрушить на мою голову все свое патриотическое негодование. Мне надо было срочно что-то решать.

— Да, он был лысый! — выпалил я. — Это почти наверняка. Он был лысый, и когда он поливал меня чернилами, то кричал: «Смерть волосатым!»

Толпа была просто потрясена.

— Наконец этот тип открыл-таки свою пасть, — сказал тот самый мужчина средних лет, — из-за таких лысых террористов, как этот, с чернилами, у нас в стране инфляция!

— Вот именно! — согласилась толстая тетка. — Они все заодно!

Я использовал минутную передышку, чтобы проложить себе дорогу сквозь толпу вместе с моей Мици. Мы еще долго были подавлены случившимся.

— Вот видишь, — сказал я Мици, — до какой абсурдной ситуации могут довести человека эти наглые лысые!

2

И вот настал день основания Партии.

В качестве арены для проведения исторического мероприятия, сулящего великое будущее, была избрана моя съемная комнатушка. Я заранее обратился к вдове Шик и потребовал от нее по случаю торжества осуществить функцию выметания пыли из-под шкафа, а также соизволить приготовить кофе для делегатов. Вдова вначале не оценила возложенной на нее миссии, но когда узнала, что господин Шумкоти будет присутствовать на заседании, быстренько все сделала.

Пепи пришел раньше доктора Шимковича. Мой друг был изысканно одет и даже надушен одеколоном. Он поцеловал руку вдове, и она чуть не разрыдалась от нахлынувших на нее чувств.

Моему врожденному чувству справедливости была нанесена травма, когда я увидел, как эта пожилая женщина прямо-таки таяла при взгляде на этого беззубого мошенника, хотя она с тем же успехом могла бы влюбиться и в меня.

Мы с Пепи быстренько обсудили ситуацию. Мой друг выразил радость по поводу того, что мы можем наконец приступить к работе после того как, вследствие подлой измены «Утреннего вестника», потеряли наш единственный орган средств массовой информации для волосатого сообщества. Сейчас возникла настоятельная необходимость в издании новой социально-ориентированной газеты. Мы подняли знамя борьбы и надежды на чудесное возрождение нашего движения.

— Знаешь, Гиди, — сказал Пепи, устремляя взгляд в пространство, — еще когда я писал статью о Пулицере, я был уверен в том, что на меня будет возложена руководящая роль в деле борьбы с лысыми и что в этой борьбе я буду не одинок. Свидетельствует ли это о моей социальной зрелости? Нет, Гиди, то была просто моя феноменальная интуиция.

Я пододвинул кресло поближе к моему лучшему другу.

— Я тебе очень многим обязан, Пепичка, — сказал я, будучи погружен в размышления, — в конце концов Пулицер был всего-навсего первым толчком. В моем подсознании всегда жила картина будущего нации. Я чувствовал, что должен сделать первый шаг, если хочу, чтобы История возложила на меня руководящую роль. Знаешь, Пепуля, на определенном этапе я действительно поверил, что я пророк национального волосатого движения. А сейчас мне просто смешно об этом вспоминать. Ведь сегодня это уже не вопрос веры — сегодня мы это знаем наверняка.

Пепи нервно отпил из рюмки абрикосового ликера, будто бы намекая, что руководящая роль мне никак не подходит. Я с трудом скрыл саркастическую улыбку. Мое видное место в Движении бросалось в глаза хотя бы потому, что я весил на пятнадцать килограмм больше Пепи. В этом вопросе у меня никаких сомнений не было. Тем не менее, мой друг сделал последнюю попытку отстоять свою главенствующую роль.

— Мое положение в обществе обязывает меня, — сказал он энергично. — Мне как руководителю Движения срочно нужна личная охрана. Посему я нанял на эту должность метрдотеля Йони, моего пылкого приверженца, который призван заботиться о моей личной безопасности на суше и на море.

Я охладил пыл своего соратника щелчком по лбу:

— У тебя нет никакого права нанимать людей на работу без согласия руководства Движения. При всем моем к тебе уважении ты должен вначале получить согласие лидера.

Пепи проглотил обиду и попросил моего согласия, каковое я ему охотно и дал. При этом я сообщил ему, что у меня не было намерения задеть его, просто для меня важно, чтобы люди беспрекословно выполняли руководящие указания. Затем мы пришли к соглашению, что финансовые вопросы Движения будут решаться между нами в тайном порядке и доктор Шимкович не будет в них вмешиваться, поскольку в этом нет необходимости.

Тут как раз вошел доктор Шимкович. Несмотря на полноту, он обладал упругой походкой. У него в руках была портативная пишущая машинка, поскольку я заранее позаботился о том, чтобы в его обязанности была включена и работа с этим инструментом.

Я представил моего протеже Пепи. Доктор Шимкович полчаса восхвалял статьи Пепи по проблеме защиты волосатых и чуть ли не исповедовался перед ним. Я подал несколько бутылок изысканных напитков будущему партийному руководству, дабы поднять бокалы за процветание нашего дела, и мы приступили к спасению нации.

* * *

Доктор Шимкович открыл пишущую машинку и вставил туда лист белоснежной бумаги. Это придало встрече на высшем уровне некую торжественность. Несколько секунд мы глядели друг на друга, потрясенные значительностью минуты. Я со своего кресла смотрел на адвоката, сидящего за столом, а адвокат — на Пепи, развалившегося на диване с закрытыми глазами.

Довольно быстро завязалась беседа об основных принципах, на которых должна зиждиться партия.

— Говоря откровенно, — отозвался Пепи из глубины дивана, — нам надо заявить, что главный и единственный наш принцип — освобождение родины от гнета лысых. Эта идея закалит наш народ и создаст внутреннее единство.

— Правильно, — сказал доктор Шимкович, — это замечательная идея, вне всякого сомнения, но какова будет наша программа действий после того, как мы окончательно разделаемся с лагерем лысых?

Мы с Пепи обменялись смущенными взглядами. Действительно, мы никогда об этом не думали. Да, это была правильная мысль — присоединить к нам профессионала.

— Лысых невозможно окончательно победить в мировом масштабе, — выдал я основную идею, — всегда будут люди, у которых внезапно обнаруживается лысина. Ведь под волосами каждый лыс. Как мы сможем, господа, заранее определить лысых? Может, и наши волосы завтра…. то есть…

Я тут же понял, что сказал глупость. Пепи гневно взглянул на меня, но адвокат поспешил мне на помощь:

— Вот еще одна причина, чтобы помимо великой генеральной идеи включить в нашу программу дополнительные пункты. Это не так уж и сложно. Я в жизни подготовил платформы для восьми разных партий. По сути, это была одна и та же платформа.

— Вперед, — призвал Пепи, — давайте начинать. Чаша с ядом переполнена.

Доктор Шимкович предложил для начала придумать символ партии, поскольку это самый существенный момент при создании нового движения.

Каждый из нас положил перед собой лист бумаги, и мы начали изображать разные рисунки. Быстро родилась идея круга, который должен был символизировать неестественную форму лысой головы. В этом круге торчат четыре гарпуна — оружие охотников на акул, охочих до живого мяса. Эти четыре гарпуна производят на зрителя устрашающее, убийственное впечатление.

«Фронт гарпунеров» назвал доктор Шимкович родившийся герб. Он несколько раз повторил новое словосочетание, будто примеряясь к нему.

— Скажите, доктор Шимкович, у нас ведь народное движение? — спросил я.

— Еще как! Самое народное, что ни на есть!

— Почему?

— Это невозможно объяснить. Это надо чувствовать, господин Пинто!

— Название партии должно включать слова «национальная защита волосатых», — высказал свое мнение Пепи, — это наш козырь.

Постепенно выкристаллизовалось название, которое доктор Шимкович отстучал на машинке:

— Ну, теперь мы подошли к формулировке платформы.

Адвокат обернулся ко мне, будто бы я, а не он был главным специалистом по этому вопросу.

По правде говоря, я на него еще раньше рассердился. Едва прибыв на нашу встречу, он прошептал мне на ухо, что пока не сумел достать разрешения на производство средств для ращения волос в соответствии с нашим тайным соглашением.

— Извините, Шимкович, — сделал я ему замечание. — Мы вас наняли, чтобы вы приносили нам готовые тексты, не так ли? Вы уже должны все параграфы знать наизусть.

Шимкович что-то смущенно пробормотал насчет нехватки времени. Затем он принялся быстро выстукивать на машинке:

Целью движения является коренная перестройка страны на основе ответственности всех и каждого, лишенная каких-либо личных мотивов, базирующаяся на расширенных общепризнанных границах государства, посредством бескомпромиссного удаления лысых из всех сфер общественной жизни в рамках движения национального спасения, которое должно проводиться безо всякой жалости на основе уважения к правам личности как она есть, с полным соблюдением законодательства и удалением подлых отбросов общества.

Мы с Пепи согнулись над машинкой и с почтением читали формулировки конституции, рождавшейся на наших глазах. По правде говоря, я не очень понимал смысл написанного, однако явственно ощущал, что все делается лучшим образом.

«Да, это правильно, — подумал я, — никогда больше! Чаша переполнена!»

Машинка продолжала стучать:

— Желательно привлечь людей с капиталом, — усмехнулся специалист, но тут же осекся, увидев наши суровые лица, и улыбка замерла на его устах.

— Шимкович! — сказал я сурово. — Если дело национальной защиты волосатых сводится для вас лишь к увеличению притока средств в кассу, то я прошу вас покинуть этот зал немедленно!

Пепи глянул на меня, широко раскрыв глаза, и поспешил присоединиться ко мне:

— Правильно! Мы не можем позволить себе, чтобы те, кто гонится за наживой и привилегиями, находились в партийном помещении под сенью гарпунов.

Шимкович промямлил, что он лишь хотел гарантировать партии как можно более прочную финансовую основу ввиду предстоящих свободных выборов и пообещал впредь воздерживаться от комментариев, которые могут быть неправильно истолкованы.

Нам удалось, правда с трудом, подавить наш гнев, и мы перешли к обсуждению принципов членства в партии. После длительных дебатов мы пришли к выводу, что в партию может вступить каждый, кто жив и движется, чья голова покрыта волосами, если он регулярно платит членские взносы.

Лишь после этого мы приступили к формулировке основных принципов партии:

всемерное и скорейшее способствование расцвету страны всеми доступными средствами.

Мы стояли вокруг профессионала, стучавшего на машинке, и я видел, что Пепи лишь кивает, но на самом деле не понимает ни слова из того, что мы произносили и записывали. Он не осмеливался задавать мне вопросы, так как я постоянно выражал согласие с Шимковичем, делая вид, будто проникаю до конца в суть его формулировок.

1. Человек, определяемый как лысый, не пользуется правами гражданина государства, даже если он признает свою жизненную или культурную общность с ним, за исключением тех случаев, когда у него отрастут волосы на голове.

2. С целью дальнейшего укрепления общенациональных интересов партия будет последовательно проводить антилысистскую политику как в рамках проведения свободных выборов в частности, так и в других сферах в целом.

— Наша основная идея почти не упоминается, — вскипел Пепи, обращаясь к адвокату, — слово «лысый» упоминается всего дважды. Нет, товарищ, так работать невозможно.

Доктор Шимкович переключил ленту машинки на красный цвет:

Лысые сегодня в нашей стране овладели всеми сферами жизни. Существует насущная необходимость удалить их, а также лиц их происхождении как с ключевых общественных постов, так и с командных постов в частной жизни, лишив их какого-либо влияния в государстве.

— Извините, — перебил я, — что значит «лица их происхождения»?

— Ну, это просто. Это те, у кого отец был лысый, — ответил доктор Шимкович.

На основании его ответов мы пришли к выводу, что в этой области, судя по всему, может иметь место совершенно нежелательное развитие событий.

— А теперь надо написать что-нибудь со словом «социальный».

— Нет проблем, — ответил Шимкович и продолжал выстукивать:

1. Деятельность Движения зиждется на основе общепринятых норм, гарантирующих осуществление социальных идеалов, с позиции оправданных общенациональных интересов.

2. К числу наших основных требований относятся:

2.1. Отмена подоходного налога, НДС, таможенных пошлин, штрафов, налагаемых в судебном порядке, за исключением общепринятых марок госпошлины. Прекращение в законодательном порядке удобных процессов о банкротстве, отмена уже принятых судебных решений по этим вопросам, отмена продажи имущества за долги. Социальное разоблачение всех подлых лысых грабителей.

— Ну, если уж это не пройдет, тогда я просто не знаю, что писать, — заметил Пени, — пошли дальше!

3. Отмена в законодательном порядке долгов волосатых граждан, не по своей вине запутавшихся в долгах и оказавшихся в кабале у лысых стервятников.

— Да, но как быть с теми, кто ссужает деньги под проценты, если они не лысые? — поинтересовался я, вследствие чего в документе тут же появился новый пункт:

3.1. Вместе с тем мы требуем полного соблюдения интересов нелысых кредиторов.

— Господа! — сказал я прочувствованно. — По-моему, хватит на сегодня. Предлагаю приступить к выборам Центрального комитета. Кто будет Генеральным секретарем партии?

Мы с надеждой смотрели друг на друга. Я не горел особым желанием возложить на себя обязанности руководителя партии, поскольку полагал, что, судя по скрытым во мне способностям, мне больше подходит должность главного партийного казначея. Поэтому я набрал в рот воды.

— Я полагаю, что господин Пинто больше всех подходит для этой миссии, — заявил адвокат, — я же не гонюсь за высокими постами и могу удовлетвориться скромной административно-финансовой должностью.

— Нет, — запротестовал Пепи, — это предложение ни в коем случае не может быть принято, господин адвокат. Вам решительно подходит должность советника по внутренним делам. А функцию казначея, довольно сложную по всем показателям, я уж, так и быть, готов возложить на себя.

Тут в ход дискуссии вмешался я, заявив, что в качестве бухгалтера с огромным опытом больше всех подхожу на сложную должность финансового руководителя. К сожалению, товарищи по партии не очень тепло отнеслись к тому, что я отказываюсь использовать свои административные способности.

Через полчаса жарких дискуссий был создан «Общенациональный руководящий совет партии» в следующем составе:

Я — председатель партии и казначей.

Пепи — ответственный за пиар и средства массовой информации, а также зам. казначея.

Доктор Шимкович — советник по внутренним делам и помощник зам. казначея.

После успешного достижения консенсуса Пепи попытался улизнуть, поскольку к тому времени у нас кончился коньяк, однако я настоял на том, что прежде чем разойтись мы, в соответствии с обычаем, должны принести клятву верности Движению. Я даже вызвался провести эту церемонию.

Пепи отчаянно сопротивлялся, утверждая, что даже в детстве он питал отвращение к заключительным церемониям, однако доктор Шимкович энергично встал на мою защиту — в частности, благодаря нашему тайному средству для ращения волос, которое вот-вот появится.

Дача клятвы получилась довольно торжественной. Оба руководителя Движения встали передо мной с другой стороны стола, возложили правую руку на грудь и начали повторять за мной вслух:

«Во имя правды и справедливости я торжественно обещаю: быть верным делу Движения в защиту волосатых. Я не предам вождя, не повернусь к нему спиной и не причиню ему вреда из упрямства и в финансовом аспекте, аминь».

Разумеется, можно критически отнестись к формулировке клятвы, но для сымпровизированного текста это было совсем неплохо. К этому выводу можно было прийти, глядя на Пепи, который при произнесении присяги покраснел до корней волос и пытался скрипеть отсутствующими зубами. Невооруженным глазом было видно, что ему не очень нравится факт моего избрания харизматическим вождем, однако, стиснув зубы, он вынужден был признать, что человек без зубов выглядит недостаточно представительно.

После этого я велел доктору Шимковичу поискать в центре города подходящее место для партийного штаба. Я также дал указание Пепи без промедления приступить к созданию средств массовой информации нашего Движения. В силу данных мне, как Генеральному секретарю, полномочий я разрешил двум другим руководителям партии использовать свои личные средства для покрытия жизненно необходимых расходов, пока партийная касса не наполнится наличностью.

Закончив все эти действия, я вызвал к себе вдову Шик и спросил ее, согласна ли она взять на себя руководство женским отделом общенациональной партии по защите волосатых. Вдова долго боролась с признаками сильного волнения и в конце концов заявила, что признает меры, направленные на сдерживание лысых, однако предпочитает, если это возможно, развернуть в их среде миссионерскую деятельность, дабы их общественная реабилитация проходила под покровом религиозной веры.

Центральный совет партии тут же собрался и утвердил ее в должности религиозного проповедника. В силу этого вдова от нахлынувших чувств расцеловала Пепи.

Я направил госпожу Шик с обращением ко всем нашим приверженцам в доме: к доктору Шванцу, Артуру Мольнару и Гагаю с тем, чтобы вышеперечисленные составили ядро первичной организации нашей будущей массовой партии.

Первопроходцы общенародного движения в защиту волосатых пришли, как подобает, в темных костюмах, и лишь Гагай явился, не имея ни стыда ни совести, в рубашке с засученными рукавами.

Наши новые товарищи выстроились в ряд и с горящими глазами выслушали речь ответственного за пропаганду и агитацию. В своем выступлении Пепи подчеркнул, что новые члены партии составят ее будущее идеологическое ядро, которое будет строить новый, лучший и более справедливый мир.

— Братья волосатые! — закончил Пепи свое выступление. — Терпение наше иссякло, чаша переполнена!

Было роздано угощение — наименее принципиальная часть деятельности Движения.

Доктор Шванц был назначен руководителем отдела текущих дел, а госпожа Мольнар — зам. зав. женским отделом. На господина Мольнара была возложена задача тайно выслеживать лысых, которые прикидываются волосатыми. Метрдотель, стоявший в дверях, удостоился звания вышибалы, и лишь с жалким Гагаем мы не знали, что делать. Старик все время хихикал и просил оставить его в статусе наблюдателя, поскольку, по его словам, ему с детства нравился театр кукол.

Поведение этого сенильного старца пробуждало у руководства партии подозрения, так что мы поручили доктору Шванцу тайно следить за стариком, чтобы предотвратить опасность внедрения в наши рады тайного агента лысых.

Затем я предложил членам первичной ячейки вносить пожертвования — от каждого по возможностям — для создания партийного фонда. Предложение было принято с энтузиазмом. Я пообещал внести в два раза больше, чем внесет доктор Шванц; чета Мольнаров внесла наличные.

Напоследок была провозглашена партийная здравица:

— Терпение! Да здравствует Пинто!

Я почувствовал приятное покалывание в области позвоночника. В дальнейшем это чувство возникало у меня неоднократно — каждый раз, когда в мою честь организовывали какое-нибудь празднество или что-то в этом роде.

После того, как соратники покинули мою комнату, я погрузился в ностальгические размышления о незабвенных минутах основания партии. Единственное, что мне мешало — это отсутствие пачки сигарет, которая, судя по всем признакам, перекочевала в карман Пепи.

* * *

Но все это были лишь первые шаги в истории нашей партии. Мы тут же сообщили о создании партии защиты волосатых в МВД, используя солидную формулировку доктора Шимковича, то есть уважая принципы демократии и конституции в борьбе за очищение общества от лысой нечисти. Мы гарантировали правительству, что Общенациональный фронт гарпунеров будет бороться со своими подлыми противниками лишь общепринятыми средствами. Я как руководитель партии торжественно обещал, что «в этой героической борьбе нас будет вечно сопровождать немеркнущий свет идеи защиты волосатых». Я подписал обращение к министру внутренних дел, добавив:

«С глубочайшим почтением остаюсь покорным слугой Вашего превосходительства

Гидеон Пинто-сын».

Правительство отреагировало на первые шаги нашего движения, к нашему удивлению, весьма заинтересованно.

«Мы надеемся, — отмечала передовица правительственного официоза, — что эта молодая симпатичная партия не намеревается подрывать основ стабильности власти, а будет высоко нести знамя великих принципов защиты волосатых в общенациональном масштабе».

По мнению доктора Шимковича, это означало, что они нас боятся.

Не только экономический упадок, тяжело отразившийся на благосостоянии всего общества, но и международное положение были нам на руку. В соседних странах лихорадочно готовились к войне, и тучи предстоящей битвы уже сгущались над нами. Неудивительно поэтому, что историческое руководство нашей страны действовало из страха, но принимало во внимание и возможность приобретения новых территорий для нации, гордящейся, как вы помните, великой древней воинственной традицией.

Мы, защитники волосатых, использовали каждую минуту. Доктор Шимкович нашел симпатичную мансарду с почти полной меблировкой под штаб партии, а я в личном порядке вел интимные переговоры с Тровицем, стараясь убедить его перевести производство париков с примитивного уровня на конвейер, ибо это был единственный способ удовлетворять растущие с каждым днем потребности населения.

Не забывали мы и о пропаганде. Доктор Шимкович придавал большое значение святым под руководством св. Антала. Поэтому мы разделили между собой контроль над церквами в столице и в других крупных центрах. Каждый получил в свое распоряжение несколько приходов, поскольку церковное руководство страны занимало весьма сдержанную позицию. Более того, некоторые священники в глухой провинции предупреждали прихожан, чтобы те не приближались к нам. Я возложил на себя обязанность каждую вторую субботу посещать какую-нибудь церковь.

Главный раввинат, тем временем, тоже не мог выработать четкую позицию по отношению к нашей партии. Раввины прежде всего намеревались проверить, нет ли расхождений между идеей общенациональной защиты волосатых и еврейской традицией. Этот вопрос они изучали досконально с целью принятия обязательного для всех решения.

Главной нашей проблемой по-прежнему оставалась финансовая. Говоря откровенно, мы были в полном болоте. И хотя нас со всех сторон подбадривали многообещающими посулами, у партии все еще не было начального капитала, проще говоря — наличных. Процветание парикового бизнеса, к сожалению, не могло служить источником партийных доходов из-за болезненной подозрительности Пепи, а операция по производству средств для ращения волос, которую мы втайне затеяли с Шимковичем, как вы помните, была исключительно частным проектом.

На партийной конференции доктор Шимкович жаловался, что ничтожные суммы, которые текли в кассу от членских взносов, не дают возможности основать партийную газету. На эти гроши невозможно даже покрасить помещение штаба в фиолетовый — официальный цвет нашей партии. Я понял, что мне в любом случае придется предоставить в распоряжение партии свое личное имущество, которое, кстати, за последнее время значительно увеличилось. Чтобы не допустить даже тени подозрения со стороны членов руководства нашей партии, я заявил, что приобрел все это за счет какого-то проклятого кредитора, ссужающего деньги под огромный процент с ежемесячным погашением. Я сообщил на заседании, что совершенно безвозмездно взял на себя функцию посредника между этим кредитором и нуждающимися в займах.

К моему удивлению, Пепи сказал, что у него тоже есть приятель, который дает деньги в долг под большие проценты. Этот приятель готов предоставить партии кредит, и поскольку у нас нет выбора, нам придется воспользоваться услугами этого проклятого ростовщика.

От гнева мой лоб покрылся холодным потом. Я прекрасно знал, что ни один кредитор не даст Пепи ни гроша. Поэтому у меня возникло естественное в этих условиях умозаключение: Пепи хочет провернуть махинацию со своими собственными грязными деньгами. С некоторых пор я заметил, что мой лучший друг стал вести совершенно шикарную жизнь и появляться в свете в обществе легкомысленных девиц с задом вызывающей формы. Мне стало ясно, что у этого мерзавца есть тайные источники доходов, которые он тщательно скрывает от партийного контроля.

Впрочем, я сделал вид, что ничего такого не подумал, и согласился обратиться к кредитору Пепи. И все же мною овладел бессильный гнев.

На следующий день я поставил перед доктором Шимковичем задание: в качестве тайного агента, в порядке совершенной секретности, расследовать, не извлекает ли Пепи все же некоторые льготы от объединения торговцев стеклом.

Доктор Шимкович добросовестно все изучил и доложил мне, что, к сожалению, все в полном порядке и господин Шумкоти чист. Однако это заявление нисколько не рассеяло моих подозрений в отношении Пепи.

Слухи об основании новой партии привели к тому, что наши враги очнулись от спячки. Некоторые безответственные СМИ начали против нас кампанию подлого подстрекательства, а наемные писаки выливали на нас ушаты грязи с целью опорочить партию в глазах общественного мнения.

«Идиотская идея защиты волосатых, — писал, к примеру, пресловутый профессор Сил, — разжигает низменные инстинкты толпы. Эта низкопробная идея может сбить с толку и порядочных людей, но в основном она предназначена для отбросов общества, снедаемых естественной завистью к более удачливым. За неимением другого выхода этим людям приходится придумывать различные обходные пути, недостойные порядочных людей. «Защита волосатых» может превратиться в настоящую общественную эпидемию, которая потребует вмешательства властей».

Однако профессор напрасно ожидал вмешательства властей. Демократическое правительство такими мелочами не занимается.

«Невозможно решить проблему лысых путем проклятий, — писал политкомментатор правительственного официоза, — и даже образованным людям иногда стоит заткнуться».

Однако поток проклятий в наш адрес нас нисколько не задевал. Мы нутром чувствовали, что идем по верному пути, и нам этого было достаточно. Единственное, что несколько нарушило ход моей тихой и спокойной жизни, — это записка, которую кто-то сунул под входную дверь. Вдова Шик принесла ее мне.

— Не принимайте близко к сердцу, господин Пинто, — сказала она с видимым удовлетворением, — бывает.

На клочке бумаги красными буквами было написано:

Чтоб ты сдох, свинья с загребущими лапами!

Содержание записки меня несколько смутило. Ну хорошо, чтоб я сдох — это ладно. Но откуда автору послания известно про загребущие лапы? То есть на каком основании он предполагает, что я делаю все это только ради денег? Откуда он это знает?

Я тут же побежал к Пепи, в его новую, со вкусом обставленную квартиру, и швырнул эту грязную бумажку ему в лицо. Пепи мельком глянул в записку и ответил с чувством собственного превосходства:

— Просто не надо обращать внимания. В конце концов, ты же не свинья с биологической точки зрения. А то ты уже чуть в штаны не наделал от страха.

Я плюхнулся на глубокую мягкую тахту, подставив свой покрытый холодным потом лоб под поток воздуха от кондиционера.

— Я боюсь? — раскатисто рассмеялся я. — Да чтобы меня напугать таким письмом, дружочек, надо вставать пораньше утром.

— Тогда зачем же ты ко мне прибежал?

— По делу. Теперь Йони будет моим телохранителем.

— С чего вдруг? — резко ответил Пепи. — Ведь и я могу получить такую штуку.

— Моя записка представляет гораздо большую угрозу для общего дела, — проревел я, — ведь я руководитель партии.

В ответ Пепи загнул нечто такое, что здесь невозможно процитировать. Упомяну лишь, что он затронул честь моей матери. Однако ваш покорный слуга не испугался и ответил этой свинье, гоняющейся за длинным форинтом, в том же духе. Я сообщил ему, что если он будет упорствовать и держать при себе этого телохранителя, похожего на гориллу, то я просто собственноручно разобью Пепи голову.

— Мое терпение на исходе, — предупредил я его.

Все это смягчило сердце Пепи. Мы договорились, что Йони будет обслуживать нас попеременно: четыре дня в неделю ему придется охранять меня, три — Пепи. Причем график охраны устанавливаться не будет, чтобы расписание дежурств не стало известно потенциальным злоумышленникам.

* * *

Помимо этого все шло нормально. Доктор Шимкович обставил штаб партии симпатичной мебелью за счет кредитора Пепи. Таким образом, пребывание в мансарде стало довольно приятным делом для посетителей. Стены покрасили кричаще фиолетовым, а на моем сымпровизированном письменном столе установили флаг с большим гарпуном, однако флаг развевался лишь тогда, когда мы открывали окна, чтобы выпустить вонь. Доктор Шимкович, в прошлом служивший консультантом многих партий, с гордостью заявил мне, что число граждан, желающих стать членами нашей организации и принять участие в борьбе за волосатое дело, уже достаточно велико. И это несмотря на то, что партийная газета «Подавляющее большинство» еще не вышла в свет. Граждане узнают о существовании нашей партии лишь по грязным публикациям враждебной прессы и по нашим листовкам. Они были составлены в основном нашим зав. отделом пропаганды, то есть Пепи, и по всем признакам оказали значительное влияние на массы.

Или:

До выхода в свет газеты «Подавляющее большинство» оставались считанные дни. Пени нанял нескольких низкопробных журналистов, и они энергично готовили первый выпуск партийного органа. Мне не разрешили даже взглянуть на материалы газеты — Пепи заявил, что он готовит мне сюрприз, который должен стать подарком дорогому руководителю партии; короче, он не хотел подпускать меня к газете. Он вежливо попросил меня не подходить близко к редакции, и я уважил его просьбу.

Единственное, что омрачало мой душевный подъем, было ощущение вины перед Мици. Наша связь уже углубилась до полного интима, больше которого не бывает. Мы теперь встречались каждый день, а я все глубже погружался в лабиринт лжи.

К сожалению, я неправильно подошел к вопросу. Мне надо было еще в начале нашего знакомства набраться смелости и сообщить Мици, что создание движения в защиту волосатых — это, по сути, первородный грех Пулицера, и мое желание отмщения невозможно остановить. Если б я сказал ей это с самого начала, то не попал бы в ситуацию, при которой должен был служить питательным бульоном для атак девушки на мою партию. Вначале в ответ я только помалкивал и кивал, якобы меня это не волнует, а позже начал поддакивать с отчаянным видом. Не раз я решал раскрыть глаза Мици на мое центральное положение в национальном движении, дабы ей не довелось узнать это самой. Тем не менее, я всякий раз откладывал признание из-за опасения, что эта девушка с предрассудками сделает неправильные выводы и оставит меня. Иногда у меня возникало желание стать каким-нибудь неприметным кассиром, а не вождем и основателем партии, ибо на должности кассира можно вести себя скромнее. Но в реальности я заглушал свои сомнения морем поцелуев.

* * *

Утром в понедельник меня разыскал налоговый инспектор доктор Шванц. Сонный и раздраженный я встал с постели и открыл дверь, однако мой ранний гость проявил определенную настойчивость, из чего я понял, что дело серьезное.

С радушием товарища по борьбе я предложил ему войти и угостил абрикосовым ликером. Доктор Шванц выпил напиток залпом и оглядел комнату, будто опасался увидеть уши вдоль стен. От отчаянной серьезности у него даже взмок нос.

— Я человек прямой и чистосердечный, господин, — перешел он к делу, — и, руководствуясь чувством ответственности, считаю необходимым довести до вашего сведения, до сведения партийного лидера, что господин Шумкоти, ответственный за пропаганду, ведет за вашей спиной закулисные переговоры с сомнительными элементами. Можно сказать, что он проводит тайные встречи.

Я наклонился к нему.

— Откуда вам это известно, господин советник?

— Превратности слепой судьбы привели меня к этому открытию. Вчера я притаился за дверью партийного штаба и обратил внимание, что после того, как все ушли, некий полный, элегантно одетый человек пробрался к начальнику отдела пропаганды. Они пробыли там час и одиннадцать минут. Напомню, что я открыл это случайно, но если б я не притаился за дверью, то никто бы об этом не узнал и грязные делишки Шумкоти так и остались бы в тени. Вот что я хотел довести до вашего сведения, господин Пинто. Терпение!

Итак, Пепи прокололся. Я сразу подумал, что это незначительное, но позорное происшествие проливает свет на источник его тайных доходов.

— Так уж получилось, что я знаком с этим человеком из-за его махинаций с налогами, — доктор Шванц приблизился и наклонился ко мне, — это Эльмир Вацек, и.о. председателя объединения промышленников.

— Вот оно что! — Мои ногти впились в ладони. Мой гнев был страшен, и я некоторое время не мог вымолвить ни слова.

— Спасибо, Шванц, — прошептал я, — я вас не забуду!

— Я всего лишь выполнял свой долг. Надеюсь, что после победы нашей партии я буду достоин занять пост министра финансов! Терпение! Да здравствует Пинто!

* * *

На следующий день я остался в штабе партии после окончания рабочего дня. Я сидел за своим письменным столом и ждал, подобно рассерженному пауку, попавшему в собственные сети.

Утром я послал на официальном бланке партии небольшое письмо председателю Вацеку, на адрес компании «Дабчик Первый» — туда, где я с ним встретился, как вы помните, в начале моей политической карьеры.

В письме я просил его посетить центр партии вечером. Дабы придать посланию больший вес, я не стал ставить свою подпись, а вместо этого подписался за Пепи — не очень разборчиво, но достаточно, чтобы получатель не ошибся.

Как я и предполагал, Вацек явился точно в назначенное время и явно удивился, когда вместо Пепи ему открыл я.

— Заходите, господин председатель, — сказал я приветливо, — доктор Шумкоти, к сожалению, не смог прийти на встречу из-за неотложных дел. Он просил меня провести переговоры насчет некоторых спорных вопросов.

Глаза Вацека недоверчиво заморгали за стеклами пенсне. Было ясно, что он пытается вспомнить, откуда ему так знакомо мое лицо. Он прошел в соседнюю комнату, тяжело неся свое грузное тело. Я попросил его сесть и снять шляпу, однако он выполнил лишь первую часть просьбы. Вацек сидел напротив меня, и его шляпа торчала на нем с подозрительным упрямством.

— Извините, господин, — сказал председатель, чувствуя себя весьма неловко, — не сердитесь на меня, если я не смогу оказать вам немедленно полного доверия, но главный редактор господин Шумкоти взял с меня клятву, что я никому даже не намекну об этой деликатной проблеме. Поэтому я удивляюсь, господин Пинто, что он вдруг возложил на вас эту функцию.

— Господин председатель, вы должны знать, что я и господин Эрнст не только соратники по патриотической борьбе в защиту волосатых, но и добрые друзья. Вплоть до сегодняшнего вечера он давал мне отчет по каждому форинту, который от вас получал. Сейчас речь идет о том же.

Вацек попался. Он глядел на меня как глупый наивный откормленный теленочек. Затем похлопал меня по колену; в душе его бушевала буря, но он преодолел в себе подозрительность.

— Снова вы хотите денег? Кто может это выдержать при нынешнем экономическом положении?

— Дела, господин Вацек, — ответил я уклончиво. — Движение в защиту волосатых обходится все дороже, а между тем элементы, пытающиеся подорвать закон и порядок, постоянно усиливают свою активность вокруг нас.

Мой пробный шар прошел удачно.

— Да, я же говорил господину Шумкоти, что мы готовы вам помогать, но я категорически против шантажа.

Я видел, что он слишком раскипятился, поэтому настойчиво предложил ему снять шляпу, раз уж он сидит напротив меня. Моя настойчивость в этом щекотливом вопросе принесла плоды. Уважаемый председатель дрожащими руками снял шляпу, оказался наполовину лысым и покраснел от пяток до корней волос. Прямо над ним висел наш лозунг:

Гость стал как-то меньше ростом.

— Я прекрасно осведомлен о размерах услуг, которые вы оказываете промышленности, — сказал он, — у нас в «Дабчик Первом» уже создана рабочая ячейка Фронта гарпунеров.

Я дал ему возможность выговориться.

— Какая сумма требуется сейчас? — спросил Вацек, и я ответил кратко:

— Как обычно.

Гость вытащил из кармана чековую книжку. Моя спина напряглась, когда золотое перо закончило выводить последний ноль в цифре 20 000 форинтов. Мои руки в карманах сжались в кулаки, ибо я вспомнил Пепи, эту последнюю скотину на эволюционной лестнице. Вацек по секрету добавил еще пятьсот долларов новенькими, хотя и совершенно нелегальными в нашей стране купюрами.

— Я даю это от чистого сердца, — добавил мой благодетель, — как давал и большие суммы, когда еще не было никакой уверенности в том, что Движение в защиту волосатых расправит крылья. Я до сих пор помню радость Шумкоти, когда я нанес ему визит после его блестящего ответа профессору Силу. Я был первым, кто гарантировал Шумкоти активную верность Движению.

Короче, Пепи с самого начала был своим человеком в промышленной верхушке. Я был глубоко потрясен такой подлостью. Как он вообще после этого смел смотреть мне в глаза? Как он мог называть меня своим сердечным другом, обводя меня при этом вокруг пальца?

Тут в коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге возник Пепи.

* * *

Такое потрясение и удивление я испытал лишь однажды в жизни. Бродячий польский цирк гастролировал в нашем городе, и фокусник извлек из цилиндра вместо белого кролика сэндвич с бужениной.

Пепи застыл на пороге, раскрыв рот и переводя взгляд с меня на Вацека. Видно, ему было тяжело собраться с мыслями. Его можно было понять. Я спокойно подошел к двери, запер ее и ключ положил в карман.

Вацек дружески приветствовал Пепи:

— Обычную сумму я передал господину Пинто. Как дела, господин Шумкоти?

Пепи ответил на приветствие с поразительной грубостью. Он издал рык и рванулся к двери, но увидев, что она заперта, бросился к окну. Однако он успел сделать всего лишь несколько шагов, как я вцепился в него сзади.

— А теперь получай, что заслужил, — заорал я, прижимая пожелтевшее лицо этого подонка к полу, — будешь знать, как обманывать лучшего друга!

Пепи завывал как сирена «Скорой помощи» и всеми силами пытался высвободиться из моих плотных объятий. Когда он понял, что выхода нет, то укусил меня за щиколотку и стал орать.

— Ты тоже откуда-то деньги получаешь, — кричал этот подлец, — меня ты не обведешь вокруг пальца, скотина!

— Кто одолжил свои деньги партии под огромный процент, а?! — перекричал я его, продолжая прижимать его голову к полу.

Он лежал на полу, извиваясь как змея, и пытался вцепиться ногтями в мои волосы, но напрасно. Даже плюнуть мне в глаза он не сумел и несколько раз промазал.

— Я не больший мошенник, чем ты, — визжал мой друг, задыхаясь от моей железной хватки, — ты, вор ковриков в парадных, грабитель общественных туалетов, спекулянт туалетной бумагой!

— А ты — шулер паршивый! Сорока-воровка, верни мне мои сигареты!

Председатель Вацек следил за нашей потасовкой без всякого удивления. Не сказав ни слова, он погрузился в глубокое кресло и медленно закурил. Наша стычка длилась уже несколько минут, когда Вацек произнес:

— Господа, этот вопрос вы можете решить между собой несколько позже.

Мы прекратили деловую беседу. Пепи встал, тяжело дыша и приводя в порядок остатки своей одежды. В его взгляде горела убийственная злость, когда он обратился к председателю.

— Я действительно рад, мой друг Вацек, — сказал он, задыхаясь, — я рад до глубины души, что мой шаловливый друг раскрыл перед вами свой горячий норов. Он так любит гимнастические упражнения.

— Но господа, — Вацек поспешил надеть шляпу, — это ведь ваше личное дело. Оба вы джентльмены, без всякого сомнения. Я предлагаю вам сесть, и мы в тишине, как и подобает настоящим промышленникам, спокойно обсудим наши дальнейшие дела.

Мы с Пепи переглянулись, пожали плечами и уселись возле Вацека.

— Пополам, — процедил я сквозь зубы Пепи.

— Ладно, — просипел Пепи мне в ухо, — но ни слова Шимковичу.

Мы начали длительные переговоры с Вацеком. В сердечной атмосфере мы обсудили вопросы сплочения сил борцов за дело волосатых, а также проблему бюджета, необходимого нам для дальнейшего успешного выполнения этой общенациональной задачи.

— Чаша терпения переполнена! — заявил Пепи, и мы пришли к полному согласию.

* * *

Итак, мы находились в шаге от разрыва отношений между лидерами движения. Решающим фактором примирения был мой добрый, покладистый характер, напоминающий характер судьи, знающего, что цель наказания не месть, а исправление преступника. Пепи как раз и напоминал кающегося преступника, особенно после того, как он добровольно согласился разделить между нами дотации объединения промышленников и с печальным выражением лица вернул мне пачку сигарет. После этого я уже не видел никаких препятствий к продолжению нашего делового сотрудничества, и через несколько дней мы уже не упоминали об этом прискорбном случае. Лишь когда Пепи время от времени делил со мной действительно большие суммы, на его кислом лице появлялась тень некоторого отчуждения.

Все-таки постепенно мы пришли к такому уровню финансового благосостояния, что я начал все чаще размышлять о материальной стороне своего бытия. На определенном этапе я даже стал подумывать, не стоит ли мне покинуть квартиру, которую я снимал у вдовы Шик, и купить небольшую виллу. Однако я тут же сообразил, что подобная сделка с недвижимостью может пробудить у Пепи подозрения. Этот мелочный человек доберется в конце концов до истории с париками и средствами для ращения волос, а это отнюдь не входит в мои планы.

Так размышлял я в своей комнате и на всякий случай открыл счет в одном серьезном банке, лысина директора которого гарантировала хорошее обслуживание.

Попутно я, рука об руку с адвокатом Шимковичем, занимался, не теряя времени, распространением средств для ращения волос. Как только мой партнер получил разрешение на открытие производства, мы сняли симпатичный подвал в пригороде и сделали из него лабораторию. В качестве директора мы наняли двоюродного брата доктора Шимковича, который был не только химиком-любителем, но также ответственным и симпатичным человеком. Молодой химик занимался различными опытами, в процессе которых изобрел средство для ращения волос, которое сразу же было запатентовано в патентном бюро. Секретный состав был следующим: 98 % воды, 1 % ментола и 1 % еще чего-то. Мы назвали наше средство «Антитер», и это название оказалось довольно удачным. Может, благодаря ему наше жизненно важное предприятие сразу же оказалось завалено заказами. Наше средство быстро стало популярным, тем более, что процедура его использования была легка и приятна. «Каждые два часа втирайте чайную ложечку чудо-средства в кожу головы, а затем делайте легкий массаж пораженных мест (избегать слишком сильного втирания!) вплоть до вырастания необходимого количества волос.

Цена маленькой бутылочки — 33,70 форинта, большой, экономичной — 45,40. Берегите себя и своих близких от угрозы появления лысины!»

Мы дали большое рекламное объявление об «Антитере» в первом номере нашей газеты «Подавляющее большинство». Тровиц — директор завода париков — просил поставить на полосу и его объявление, но мы убедили его этого не делать. Я справедливо опасался привлечь внимание Пепи к этой отрасли, не без оснований предполагая, что этот сопляк с его вечной погоней за наживой немедленно свяжется с производителями париков, что, с моей точки зрения, было бы совершенно излишне.

* * *

Перед выходом первого номера «Подавляющего большинства» в партийном штабе произошла весьма существенная встреча.

Я сидел и читал отчет местного отделения Фронта гарпунеров, когда ко мне в кабинет вошел низкорослый седой человек.

— Извините, господин, если я вам помешал, — тихо сказал гость, — но, возможно, вы меня знаете. Я профессор Сил.

Я почувствовал, как краска смущения разливается по моему лицу. Что ж, я отреагировал как мог, к тому же я не знал, насколько этот неожиданный визит имеет отношение ко мне. Надо ли мне протягивать руку профессору, или, может, я должен прогнать его с позором? Я промямлил что-то и в панике вызвал Пепи. В конце концов, он ответственный за пропаганду, и его долг вести переговоры с противниками.

Пепи вошел, увидев профессора, развернулся и попытался удрать, но тут же одумался и быстро овладел ситуацией. С холодной учтивостью он предложил уважаемому профессору сесть. Тот сел и сразу же обратился к нам:

— Я признаю, уважаемые господа, что мои публикации не смогли изменить вашего мнения и вернуть вас на честный и прямой путь. Нельзя сказать, что я большой патриот, но я опасаюсь за свою страну в достаточной степени для того, чтобы прийти сюда, в логовище льва, и поговорить с вами.

— Покороче, — заметил Пепи, — мы очень заняты в нашем движении, времени совсем нет.

Ученый глубоко вздохнул:

— Ну хорошо. Я постараюсь покороче. Вы считаете себя порядочными людьми?

Профессор взглянул на меня. Я прикрыл глаза, чтобы его не смущать.

— Порядочные люди? Это весьма широкое понятие, господин профессор, — заявил Пепи, — у каждого своя мера порядочности. На мой взгляд, порядочный человек — это тот, кто после окончания разговора по телефону-автомату не проверяет, не упала ли случайно обратно монетка, которую он использовал. Я никогда этого не делаю.

— Вы слишком циничны. Ладно, я буду говорить с вами, учитывая, что в вас отсутствует всякое понятие о совести. Вы сейчас совершаете подлые и беззаконные действия, не понимая их жутких последствий. Вы поступаете так, ибо стремитесь к деньгам и власти, именно в такой последовательности.

— Не смешите нас, дружок, — отвечал Пепи с ледяным спокойствием, — мы ведем общенациональную борьбу против мафии лысых, доведшей страну до упадка. Нам верит множество людей, и мы сами верим в высокоморальность и оправданность наших действий.

— У меня нет сомнения, что вы, господа, знаете об истинном положении вещей.

— Какое значение имеет мнение одного человека по сравнению с мнением многотысячных масс?

Я почувствовал, что мне пора вмешаться в дискуссию. Я всегда нервничал, когда Пепи не давал мне возможности высказать мое, заранее сформулированное мнение.

— Идея защиты волосатых, — начал я словами одного из наших плакатов, — освещает народу путь подобно солнцу, ведя нацию к светлому и счастливому будущему.

Тут профессор впервые поднял голову с явным нетерпением.

— Возможно, человеческая глупость не столь бесконечна, господа, как вы себе представляете.

— Все это пустые разговоры, — ответил я, а Пепи добавил:

— Господин Сил, а вы, случайно, не носите парик?

Профессор резко встал.

— Вы ведь знаете, что я не ношу парик, — повысил он голос, — и запомните хорошенько то, что я вам сказал, друзья. Не думайте, что путем подлых и разрушительных действий по отношению к людям, которые не сделали вам ничего плохого, вы сможете создать себе обеспеченную жизнь в вашем фальшивом мире.

— Ой, как трогательно! — воскликнул Пепи. — А теперь я тебе кое-что скажу, дружок, и ты тоже запомни хорошенько: наступит день, и мы оставим в наследство грядущим поколениям великие принципы защиты волосатых, принципы, которые завоюют весь мир, а ты будешь все еще чирикать, как одержимый, про наши «жуткие дела».

Интеллектуально Пепи явно превзошел противника. Старенький профессор долго не мог вымолвить ни слова.

— Если бы даже весь мир сошел с ума, — хлестнул нас его голос, — правда найдет себе дорогу.

— Это уже другое дело. — Пепи позвал метрдотеля, что дежурил у входа:

— Йони, соизволь проводить на улицу профессора вместе с его правдой.

3

В семь вечера я прогуливался на углу, где назначил встречу с Мици, погруженный в сентиментальные размышления. В нескольких шагах за моей спиной маячил Йони — рыцарь, охраняющий мое телесное благополучие, — поскольку пришла моя очередь пользоваться его услугами. Наступил конец лета, и было уже не так жарко. На улицах толпились люди, погруженные в газеты. Каждую четверть часа по улице пробегал газетчик в фиолетовом галстуке защитников волосатых и орал во всю глотку:

— «Подавляющее большинство»! Вышла газета Фронта гарпунеров!

Сто тысяч экземпляров было продано на улицах до обеда, а к вечеру продавали уже четвертый выпуск. Газета сразу завоевала популярность бдительного населения столицы — как приверженцев Фронта гарпунеров, так и наемников лысых. И это было не случайно. Я пришел к выводу, что наш печатный орган соответствует самым строгим критериям качества. На первой странице бросался в глаза манифест партии, набранный большими фиолетовыми буквами. Пониже было напечатано мое воззвание, выдержанное в драматических тонах. Это и был «приятный сюрприз» Пепи. Я призывал весь наш лагерь и всех волосатых людей доброй воли «рука об руку продолжить борьбу против международного порабощения лысыми». В середине текста красовался мой портрет — я глядел за горизонт, озабоченный судьбами народа. Под фотографией была подпись:

Да здравствует Гидеон Пинто — несгибаемый руководитель непобедимого Фронта гарпунеров!

На второй странице газеты Пепи в своей блестящей статье обращался ко всем патриотам с призывом бороться против роев лысой саранчи. Пепи опирался на приветствие св. Иоанна Капистерена, который призывал всех честных людей к восстанию против бритоголовых исламских поработителей.

Огонь, пылающий в груди рыцаря веры, зажигает наши сердца, — писал Пепи. — Я взываю из этого пламени, поглотившего меня: вставай, подымайся, волосатый народ, вставай на священную войну! С твоей помощью мы поднимем до небес наш лозунг:

«По прямому пути Гарпуна ради справедливости, ради Родины!»

Пепи был настолько уверен в себе, что не посчитался даже с дурачками из «этого безответственного правительства», назвав их «ястребами, погрязшими во лжи и червях», и это несмотря на то, что пока что мы удостаивались лишь открытого восхищения на всех правительственных форумах.

Нас не подкупишь, — писал Шумкоти, — дни правящего истеблишмента сочтены.

В газете я нашел и изложение фактов собственной биографии. Это было красивое (правда, не совсем точное) описание. Из заметки я узнал, что вырос в трущобах, однако путем неустанной работы над собой получил академическое образование, проявив при этом железную волю. Разумеется, было упомянуто, что я весьма влиятельная личность в политике, а как оратор раздвигаю перед слушателями горизонты и отличаюсь выдающимся красноречием. Непоколебима моя вера в принципы морали, которая для меня превыше всего, крепка и непоколебима моя любовь к отечеству! Все эти мои замечательные качества — залог дальнейших успехов и процветания Общенационального фронта гарпунеров.

Доктор Шванц, наш консультант по внутренним вопросам, сообщал в своей разоблачительной статье, что преступная цель международного заговора лысых — расшатать основы мироздания и уничтожить человечество, сжигая за собой все мосты. Поэтому борьба с лысыми является международной миссией, целью, вызовом и долгом, ибо чаша переполнена.

На других полосах газеты освещались лишь специальные вопросы, особенно в отделе «Волосатость», где мы пригвоздили к позорному столбу торговые фирмы, о которых было известно, что они находятся в руках лысых. Интересно, что многие из лысых владельцев компаний публиковали у нас рекламу. Этих мы пока что не трогали, к тому же принципиальная позиция редакции — направлять стрелы критики против тех, кто не публикует рекламу у нас.

Помимо этого раздела идеи защиты волосатых можно было найти на каждой странице как в аналитических, так и в развлекательных материалах. Мы напечатали, к примеру, несколько анекдотов о лысых; органически вписывались в тему и наши кроссворды. Вот одна из наших наиболее удачных шуток:

«Двое лысых встречаются на улице:

— Слушай, Рабинович, я тебя вчера видел.

— Где, Левинзон?

— В бане.

— Значит, это был не я».

Эта шутка мне очень нравилась, она показывала, что лысые не любят мыться. По правде говоря, я обратил на это внимание еще в детстве в бассейне. Все лысые дядьки со злостью хлопали глазами, когда на них попадали брызги.

Конкурс кроссвордов основывался на знаменитой фразе Наполеона (по горизонтали): «Что хуже нерешительного полководца?» Правильный ответ императора: «Лысый полководец». Те, кто отгадают кроссворд, получат историческую книгу доктора Эрнста Шумкоти «Протоколы лысых мудрецов», которая еще не вышла из-под пресса в типографии.

Первый выпуск газеты разошелся так быстро, что пришлось прибегнуть к помощи добровольцев, дабы выпустить второй. Его мы выпустили огромным тиражом и без редактуры.

К нам поступали многочисленные сведения о растущем влиянии нашей газеты на население. Группы добровольцев собирались на улицах в поисках лысых, а эти трусы отсиживались по домам, боясь высунуть нос.

Возможно, что все это продолжало бы забавлять меня, если б не опасение перед судьбоносной встречей с маленькой Мици — встречей, которая неизбежно приближалась. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что мы уже дошли до конечной станции в вопросе лысины и борьбы с ней, и мне придется предоставить девушке всю информацию насчет моего участия в движении, дабы она сама прежде не узнала об этом из газеты. Я надеялся, что мне удастся устроить ей небольшую промывку мозгов, однако понимал, что мозг девушки весьма стоек. Все же я заранее приготовил формулировку, в которую собирался облечь эту новость.

— Дорогая Мици, — начну я, глядя ей прямо в глаза, — ты должна знать, что я — руководящая персона в антилысистском движении. Да, я пытался скрыть это от тебя, ибо не хотел вызывать лишнюю бурю в твоем сердце. Голубка моя, ты сейчас же оставишь контору лысого Пулицера и станешь моей секретаршей с удвоенной зарплатой. Врата грядущего широко распахнутся перед нами, и любовь наша поднимется пламенем до небес в огне предстоящих нам событий. Мы не можем сопротивляться велению времени, дорогая. Ведь это шаг, к которому нас обязывает жизнь, и горе тому, кто игнорирует зов судьбы и сопротивляется ему.

Да, так я буду говорить с маленькой Мици.

Мици пришла ровно в семь. Я уже издали увидел, что она взволнована настолько, что даже забыла застегнуть пальто и его полы развевались по ветру. Когда она подошла ко мне, я заметил, что глаза ее красны от слез, а сама она бледна. В ее взгляде читалась огромная боль, и мне было тяжело начать разговор, когда я видел ее в таком состоянии. При встречах мы всегда обменивались поцелуями, но сегодня уклонились от этого. Несколько секунд мы стояли, застыв, друг против друга.

— Гиди, — начала Мици незнакомым голосом, — ты — духовный лидер всего этого свинства?

Бедная девушка разразилась рыданиями.

— Я не виноват, — промямлил я, — это все этот идиот Пепи. Я просто не осмеливался тебе сказать. Что можно сделать?

Мици рыдала, и нам пришлось найти убежище в парадном какого-то дома, чтобы на нас не глазели. Я тоже разволновался. Лишь сейчас я понял, как ее люблю. Я притянул Мици к себе, но она продолжала дрожать всем телом. Я решил рассказать ей все с самого начала.

Сперва запинаясь, а затем все быстрее и быстрее, я выложил ей всю историю, начиная с того, как повел борьбу в защиту волосатых, заказав Пепи статью ради народного блага, и до момента, когда вокруг нашего Фронта защиты волосатого дела началось сплочение масс. Я чувствовал, что наша борьба справедлива, иначе большинство граждан не присоединилось бы к нам. Я рассказал, что на определенном этапе и в мое сердце закрадывались сомнения, однако произошедшие судьбоносные события смели их; короче, рассказал чистую правду без всяких прикрас.

— Я всю жизнь был бродячей собакой, — закончил я свою исповедь, — у меня никогда не было ни гроша за душой, меня пинал каждый, кому не лень. А теперь движение принесло мне общественное положение, массы придали мне сил и доверили власть, у меня появились новые экономические возможности, так должен ли я сейчас отказаться от всех этих выпавших на мою долю перспектив?

— Не только деньги важны, — всхлипывала девушка, — важно, как человек получил эти деньги. Знаешь ли ты, что за люди дают тебе силу и положение в обществе? Это бездари, сумасшедшие, в лучшем случае — чудаки, которых вы ведете к гибели.

Я крепко обнял бедную девушку, все еще дрожавшую всем телом, и погладил ее по спине, но она продолжала плакать.

— Голубка моя, — сказал я в порыве нахлынувших чувств, — ты права, я давно должен был тебе во всем признаться, но давай закончим все это попросту. Меня не оставляет вопрос: «Почему лысых значительно больше среди директоров банков и всяких спекулянтов, чем среди гимназистов и призывников?»

Мици высвободилась из моих объятий.

— Гиди, — прошептала она, — я все же надеюсь, что ты не говоришь такое всерьез. Ведь это звучит как преступная шутка.

Я не успел ответить — мы углубились в парадное, поскольку по улице шла орущая толпа. По мере приближения стал заметен ее оригинальный состав. Среди восьми веселых ребят студенческого вида один, лысый, ползал на четвереньках. Он был перепуган до смерти. Было ясно, что он не по своей воле принял такую животную позу.

— Но! — кричали парни, весело пиная лысого. — Но! Ну, начни уже ржать как лошадь. Мы еще не слышали, как отличники копируют животных, ну, давай!

Парень пытался встать, но его снова возвращали в прежнее положение ударами кулаков. Потом его принялись щипать за уши, и он действительно начал издавать ржание. Все это происходило напротив нашего дома, и мы обратили внимание, что большая часть прохожих смотрела на это неодобрительно, но не вмешивалась в личные дела студентов. При очередном ржании Мици начала кричать, и студенты заметили нас в глубине подъезда. Трое из них зашли в подъезд и вытащили меня на улицу.

Я оглянулся, ища моего охранника, но его нигде не было. Вследствие этого я попытался объяснить, что я не лысый. Один из студентов с издевательским видом схватил меня за волосы, но тут же отдернул руку, как будто до него дотронулись волшебной палочкой. Вся группа встала по стойке «смирно».

— Тысяча извинений, — пробормотал наиболее распоясавшийся из них. — Терпение! Да здравствует Пинто!

— Господи, это ведь наш вождь! — пробормотал другой студент. Тут-то я и вспомнил, что в глазах этих дрессировщиков лошадей я являюсь образцом для подражания. Студенты наперебой стали рассказывать мне, что потешались над своим лысым товарищем, который полагал, что раз он отличник, то может сидеть рядом с волосатыми. Наконец у этих наглецов открылись глаза…

Я пробормотал несколько одобрительных слов, так как чувствовал, что от меня ждут такой реакции. Затем студенты продолжили свой путь, потрясенные встречей со мной. В ответ на мою просьбу они пообещали, что теперь будут пинать беднягу лишь символически, несмотря на то что он почти полностью лыс.

— Видишь, Гиди, — грустно сказала Мици, — вот они, твои поклонники.

— Да, у нас бывают и перегибы, — сказал я, защищая движение, — но, поверь мне, я тоже не очень-то воодушевляюсь при виде подобных картин. Но ведь ради кого я начал все это дело, ради кого я боролся, взбираясь все выше и выше по социальной лестнице? Только ради тебя, дорогая.

Я обнял ее плечи и заглянул ей в глаза:

— Я сделал все это, чтобы быть достойным взять тебя в жены.

Я говорил от чистого сердца, но Мици снова разрыдалась:

— Несколько дней тому назад я была бы счастлива такому предложению, но теперь я должна сказать тебе, Гиди, что не могу быть женой человека, который отождествляет себя с защитниками волосатых.

— Почему? — повысил я голос. — Какая связь между политикой и любовью?

Мици медленно отступила:

— Дурак. Ты думаешь, что зло, которому ты служишь, не коснется тебя самого?

Я подошел к ней близко-близко, чтобы обнять ее, но она жестом остановила меня.

— Ты должен в конце концов понять — мой отец совершенно лысый, — бросила она и побежала через дорогу.

Мои ноги приросли к земле. Широко открытыми глазами я следил за ее исчезающим силуэтом.

* * *

Прошло несколько минут, прежде чем ко мне вернулась способность рассуждать. Я вышел на улицу и медленно побрел к дому. Тут появился и Йони, но я прогнал его. Я хотел остаться наедине со своей болью.

Сюрприз, который преподнесла мне Мици, оглушил меня, словно дубиной. Может ли такое быть, чтобы у моей любимой, маленькой, веселой очаровательной Мици был лысый отец? Нет, этого я принять не могу. Если бы еще он только лысел, но совсем лысый? Я, пророк Учения защиты волосатого дела — и девушка лысого происхождения? Господи, почему ты ставишь меня перед столь тяжким испытанием? В чем я согрешил, что мне уготовано испить чашу с ядом до дна?

Сказать по правде, меня раздражало, что Мици до сих пор молчала о катастрофическом положении с волосами своего отца. Если человек действительно любит другого, то он не должен иметь от него тайн. Если б эта девка меня раньше предупредила, что положение настолько плохое, я мог бы с ней тогда расстаться без всяких проблем, и мне теперь не нужно было бы изворачиваться.

В моей карьере на поприще защитника волосатых мне еще не приходилось попадать в такую позорную ситуацию, да к тому же сопровождаемую подавленным настроением. У меня появились дурные предчувствия, которые, к великому сожалению, полностью сбылись.

* * *

Было уже совсем темно, когда я добрался до дома. На улице людей не было, да и жильцы нашего дома старались попасть внутрь до того, как закроют ворота. Может, в другое время я бы вел себя поосторожнее, но болезненная измена Мици совершенно смешала все мои чувства.

В нескольких шагах от ворот я услышал быстрый топот шагов. Кто-то положил руку мне на плечо. Я полагал, что мой метрдотель находится сзади, однако, к моему удивлению, выяснилось, что мне в темноте преградили путь четыре силуэта. Я оглядывался в поисках Йони, но мой телохранитель спрятался за доской объявлений и оттуда подавал мне знаки:

«Не сдавайся, я слежу за тобой».

Моей единственной надеждой было — может, это очередные защитники волосатого дела, подозревающие во мне скрытого лысого?

— Я не лысый, господа, — энергично заявил я.

При этих словах один из них влепил мне пощечину. Другой, не говоря ни слова, ударил меня в живот. Я упал.

— Господа, — выпалил я, — если вам нужны деньги, я буду рад вам помочь….

— Заткнись!

Кто-то поднял меня. За доской объявлений уже никого не было. Меня объял смертельный страх. Вися в воздухе, я заметил, что нападавшие были в шапках.

— Не трогайте меня, умоляю, — говорил я, стуча зубами, — я принимаю участие в защите волосатых лишь для того, чтобы кто-нибудь худший не занял мое место.

В ответ послышался грубый смех. Кто-то ударил меня по ребрам.

— Я не виноват! Я могу привести свидетелей, что отец моей невесты лыс.

— Слушай ты, кусок ничтожества, — сказал тот, что держал меня, — если в твоей газетенке снова появится статья, что в законном руководстве сидят «лживые ястребы, покрытые червями» и что дни правительства сочтены, то мы тебя просто убьем.

Неподалеку послышался шум шагов. Меня бросили на землю. Нападавшие навалились на меня всей тяжестью своих тел; слышались лишь их вздохи. Слова застряли у меня в горле, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в постели у себя в комнате. Я попытался открыть глаза, и меня пронзила острая боль под ребром.

Госпожа Мольнар, стоявшая у моей постели, смачивала мне лицо и губы. Она ткнула мне в нос каким-то отвратительно пахнущим веществом, и это заставило меня проснуться. Все мое тело болело, язык ворочался с трудом.

— Пепи тоже побили? — спросил я тоном умирающего. Госпожа Мольнар ничего об этом не знала. А ведь это известие могло бы стать единственным утешением в моем плачевном состоянии!

— Жаль, — прошептал я. — А как я сюда попал?

Лишь сейчас я заметил Цуцлика. Старик торчал в углу комнаты и смущенно мял шапку.

Госпожа Мольнар в нескольких словах описала историю моего чудесного спасения. Оказалось, что приближение дяди Цуцлика помешало нападавшим. Старик, увидев меня распростертым без чувств, издал жуткий крик и побежал в нашу сторону. Он поднял такой шум, что нападавшие предпочли скрыться. Старик, собрав все силы, потащил меня домой и по дороге встретил госпожу Мольнар. Тут появился и самый трусливый из метрдотелей, и его послали за врачом.

— Спасибо, Цуцлик, — сказал я старику. — Я был один перед превосходящими силами противника, и вы вмешались, по сути, в последнюю минуту. Если б вы на мгновение опоздали, то лысые отмечали бы большой праздник.

— Тысяча извинений, — пробормотал старик, — мое вам почтение, господин Пинто, но ведь и я лысый.

И действительно, я вспомнил бедственное положение старика в волосяном аспекте.

— Вы, Цуцлик, это совсем другое дело, — сказал я. — Вы исключение. Я позабочусь о том, чтобы вы не пострадали из-за вчерашнего буйства.

— Большое спасибо, господин Пинто!

Я собрал остаток сил и приподнялся на локте. Передо мной открылась жуткая картина: вся мебель была перевернута, ящики стола валялись на полу. Похоже, что мою квартиру разметало землетрясением.

— Что здесь произошло?

— Вам нельзя волноваться, господин Пинто, — сказала госпожа Мольнар, — здесь была полиция.

Я снова упал на подушки, решив, что такой уж несчастный мне выпал день. Если б не острая боль между ребер, я бы отчаянно взвыл.

В ответ на мои настоятельные расспросы госпожа Мольнар рассказала, что в тот же день, после обеда, в квартире появилась группа сыщиков. Они устроили у меня обыск, утверждая, что я распространяю нелегальные листовки. Они провели также обыск в комнате вдовы Шик. У меня они не нашли никаких листовок, поскольку те были спрятаны в мансарде, она же штаб партии, но забрали с собой вдову Шик.

— За что? В чем согрешила бедная женщина?

— У нее нашли спрятанные доллары, — глаза госпожи Мольнар засветились. — Вы ведь знаете, какое тяжкое наказание грозит тем, кто прячет валюту.

Я чуть с кровати не упал. Я, идиот, дал вдове Шик пятьсот долларов, полученных от председателя Вацека, думая, что у бедной вдовы их искать уж точно не будут. А сейчас она, конечно, втянет меня в это дело, меня обольют грязью и поволокут в камеру пыток.

То есть меня, наполовину покойника из-за множества полученных побоев, бросят за решетку. Я бы предпочел сейчас потерять сознание вторично, но это мне не удалось.

И вообще я утратил всякое желание заниматься этими глупостями.

* * *

Я уже двое суток находился в больнице имени святой Иоанны. Душевное мое состояние было ужасным. Трещину в ребре я еще как-то мог стерпеть, правда, с большим трудом, хотя главврач любезно предоставил мне особый уход. Но постепенно мною овладел род мании преследования. Из газет мне стало известно, что меня доставили в больницу вследствие того, что «чувствующее свою ответственность правительство нанесло удар по преступникам из предательского фронта гарпунеров».

«В наши тяжелые дни, — писала правительственная газета, — когда война бушует уже на всех континентах и в нескольких сотнях километров от нашей границы собираются многомиллионные армии, в эти судьбоносные дни правительство, несущее ответственность за будущее страны, видит свою обязанность в том, чтобы обуздать и взять в свои руки систему защиты волосатых. Труппка экстремистов, называющих себя «фронтом гарпунеров», совершила попытку монополизировать общенациональную борьбу с лысыми. Невозможно представить себе, чтобы в стране святого Антала, где особое значение придается общественной морали, правительство самоустранилось бы от этой борьбы. Правительство само, без непрошеных «помощников», возьмет в свои руки борьбу с лысыми пораженцами, ведущими антинациональную политику в свете стоящей на пороге войны».

Нетрудно было догадаться, что кроется за всем этим. Правительство начало завидовать славе нашего Движения. Господа пришли к выводу, что сами могут использовать неоспоримую популярность проблемы лысых с тем же успехом, что и мы. Поэтому правительство начало совершенно диким образом подстрекать народ против лысых, стремясь в то же время нейтрализовать нашу партию полицейскими силами, в процессе каковой нейтрализации мне и сломали три ребра.

Больше всего меня раздражало во всем этом то, что прошел слух, будто меня забили до смерти. Пени тут же стал искать себе убежище, а я оказался прикован к больничной койке и лишен малейшей возможности бежать.

И вот в этом-то положении я стал ждать развития событий. Из-за больничных стен доносились вести о гонениях на людей, связанных с нашим Движением, да к тому же я ожидал ареста вследствие признания вдовы Шик по факту сокрытия моих долларов.

Из всех моих приближенных только советник но внутренним делам доктор Шимкович проявил обо мне некоторую заботу. Однажды после обеда он навестил меня в больнице и сообщил с глазу на глаз, что кто-то начал распространять конкурирующее средство для ращения волос «Кассонал».

Оно было дешевле нашего и точно так же бесполезно. Шимкович пытался выяснить, кто производит и распространяет «Кассонал», но ему это не удалось. Он смог установить лишь, что производитель блюдет анонимность. Это сильно нас задело, поскольку мы охотно составили бы картель вместе с конкурирующей фирмой. Но в создавшихся условиях нам не оставалось ничего, кроме снижения цен на нашу жидкость для волос, даже если это принесло бы нам убытки. Впрочем, мы были уверены, что это невозможно, пока в водопроводе есть вода.

Пепи прислал мне записку через начальника общего отдела доктора Шванца, но из-за моих многочисленных ран я затруднялся ему ответить.

«Дорогой друг, — писал Пепи, — я поговорил с нашим общим метрдотелем и проинформировал его, что его поведение совершенно недостойно настоящего мужчины. У меня все нормально, если не считать того, что иногда болит колено. Вследствие этого я уезжаю на грязевые ванны и буду отсутствовать в течение месяца. Обо мне не волнуйся — они меня не найдут.

Обнимаю, Эрнст».

Это письмо, выдержанное в теплом дружелюбном духе, расстроило меня.

— Почему в нашей газете не сообщили, что я пал жертвой нападения, — прорычал я Шванцу, — если раньше поднимали такой шум из-за того, что Пепи выбили два жалких зуба?

— Этот вопрос находится в ведении господина Шумкоти, — уклонился начальник отдела, — господин главный редактор полагает, что не нужно информировать читателей о том, что нас можно убрать. Кроме того, газета уже два дня не выходит, поскольку арестована властями.

— Что это? Неужели всему приходит конец?

Доктор Шванц печально кивнул:

— Такое создается впечатление. Жаль, так хорошо все начиналось…

* * *

На мгновение у меня появилась нечестивая мысль: а что бы случилось, если б мы действительно оставили все это дело? В конце концов, у меня есть недурные сбережения в банке, парики еще некоторое время останутся товаром первой необходимости, да и средство для ращения волос при пониженной цене сможет продержаться на рынке еще несколько месяцев. Главное, что мы с маленькой Мици без помех сможем начать счастливую жизнь.

Признаться, мысли о Мици продолжали занимать меня и теперь, когда в моей жизни наступило неожиданно тяжелое время, — и это несмотря на ее низкое происхождение. Порой внутренний голос нашептывал мне:

— Не обращай внимания на то, что ее отец лыс, ведь если бы у Пулицера были волосы, отец Мици не считался бы подлецом и до сего дня и ты смог бы надеть в церкви обручальное кольцо на палец его дочери.

Эти чуждые мысли были подобны тайным агентам лагеря лысых, и я преодолевал их путем напряженной душевной работы. Чтобы вытеснить из сознания эти предательские идеи, я попытался развить в себе дух мщения. Какая-то таинственная сила во мне подзуживала отомстить этим лысым, которые теперь, был я уверен, радуются полученным мною ранам.

На третий день моего пребывания в больнице напряжение спало. Я узнал о нескольких отрадных фактах. Прежде всего, мои ребра стали быстро заживать и я начал вставать со своего одра. Появилась надежда, что в конце недели я смогу покинуть больницу. К тому же газета «Подавляющее большинство» снова начала выходить, и власти прекратили нас травить, как будто кто-то нажал какую-то кнопку. Все это было для меня и моих товарищей приятным сюрпризом — ведь мы уже начинали смиряться с мыслью о возможности распада организации.

К тому же меня весьма удивило и успокоило небольшое сообщение из полиции, которое я прочел в газете. Оказалось, что полицейским удалось после тщательного расследования выследить и арестовать некую г-жу Шик, розничную торговку по специальности, которая прятала дома пачки долларов. Женщина показала, что валюта действительно принадлежала ей и она хранила ее с целью спекуляции.

Это был прекрасный пример самопожертвования, тронувший меня до слез. Мне стало ясно, что благородная вдова взяла на себя вину за хранение моих долларов, дабы спасти своего уважаемого руководителя от преследований. Да благословит ее Господь!

Тут же у меня появилась мысль, что я должен отблагодарить эту благородную женщину за ее жертву. Я прямо с постели дал указание обеспечить несчастную, страдающую в застенках, вкусными продуктами, резиновой подушкой, а также новейшими молитвенниками. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, мне для полного душевного покоя очень не хватало Мици. Я передал моей девушке, что лежу в больнице и состояние мое весьма серьезно. Я просил ее навестить меня, чтобы мы смогли поговорить о нашем будущем.

Моя уверенность в себе возрастала, и я благодарил высшую таинственную силу, что хранит меня и наше Движение.

Лишь позже я выяснил, что эту высшую силу звали доктор Зенмайер.

* * *

На четвертый день моего пребывания в больнице на пороге моей палаты постоянно дежурили два дюжих охранника в фиолетовых галстуках. Почти все члены движения спешили навестить меня, кроме Йони, этого жалкого телохранителя, который сторонился меня, имея на то свои причины.

Налоговый инспектор доктор Шванц тоже удостоил меня визитом. Он пришел вечером, и это было весьма мудро с его стороны, поскольку правительство запретило государственным чиновникам быть членами Фронта гарпунеров. Этот запрет сказался уже через несколько дней, когда количество госслужащих, желающих стать членами нашего движения, резко выросло.

Доктор Шванц официально поприветствовал меня и вручил свежий номер «Колеса».

Профессор Сил писал о Движении защиты волосатых следующее:

«Психическое заболевание, распространяемое группой мелких мошенников, представляет собой пародию на защиту прав — как личности, так и общества, и это воздействует на массы как весьма опасный наркотик».

Я бросил читать эти глупости.

— Что вы скажете о том, что здесь написано? — спросил я доктора Шванца. — Какой наглый тон!

— Скандал, — ответил начальник общего отдела, — оргия невежества. Что это значит: лысина — это массовый наркотик? Ведь наркотики применяются не только для приглушения чувств, но и как лекарство. Современная медицинская наука использует наркотики с поразительным успехом. На основе наркотиков делают очень эффективные лекарства, такие как морфий и кодеин.

Шванц был готов рассуждать на эту тему бесконечно, но тут вошел Пепи. Мой друг казался очень взволнованным и попросил начальника общего отдела немедленно удалиться. Затем Пепи срочно стал наводить странный порядок в палате и зарядил мою тумбочку целой батареей бутылок с коньяком.

— Дорогой, — сказал Пепи, — ты бы как-то привел себя в порядок.

— Я позвоню медсестрам.

— Ни в коем случае! Нельзя, чтобы кто-то знал, что ты принимаешь здесь нашего гостя, который сейчас подойдет. Я тебя прошу, постарайся произвести на него хорошее впечатление.

— А кто это?

Пепи выпрямился, стараясь придать себе внушительный вид, и отвесил глубокий поклон:

— Это доктор Зенмайер.

Я не понимал, в чем причина такой торжественности, тем более, что никогда прежде ничего не слышал об этом человеке. Его имя не произвело на меня никакого впечатления, однако поведение Пепи заставило меня пересмотреть мою точку зрения. Я уже готов был его уважать, тем более, когда выяснилось, что доктор Зенмайер — секретный посланник державы, воюющей в союзе с нашей. Он прибыл в нашу столицу, чтобы установить связь с вождями Движения в защиту волосатых. Пепи уже встречался с ним, но второпях. В тот раз они договорились, что нужно организовать более серьезную встречу в нейтральном месте, например, в моей больнице. Было особо подчеркнуто, что переговоры должны проходить в атмосфере полнейшей секретности.

Эта странная встреча заставила и меня разволноваться. Нетрудно было догадаться, что она не сулит больших шансов на получение финансовой поддержки. Если бы такие шансы существовали, Пепи не привел бы этого человека ко мне. Через два часа после прихода Пепи в дверь моей отдельной палаты постучали и вошел высокий человек зрелого возраста. По радостному виду подскочившего к нему Пепи я сразу понял, что это и есть доктор Зенмайер. Пепи увивался вокруг гостя, подобно собачке, радующейся приходу хозяина.

Светлые волосы доктора были коротко острижены, за стеклами пенсне поблескивали холодные глаза военного. Мы представились друг другу, и я попросил прощения у гостя за то, что принимаю его в таком виде.

— Энтшульдигунг, — ответил доктор Зенмайер, — вас, битте?

Ответ доктора был намеком на то, что наш высокий гость предпочитает общаться по-немецки. Это предложение мы оба отбросили с порога — вежливо, но твердо. Немецкий Пепи был слаб настолько, что возбуждал сочувствие, я же не хотел в присутствии высокого гостя своим беглым немецким смущать Пепи; кроме того, я не знаю на этом языке ни слова. Таким образом, гость вынужден был общаться с нами на нашем языке, хотя и с жутким акцентом.

— Ну как защита волос — это хорошо, успешно? — поинтересовался высокий гость. — Есть много сторонников?

— Конечно, ваше превосходительство, очень много, — ответил я, четко произнося каждое слово по слогам. — Число членов Движения постоянно растет, их уже как песчинок на морском берегу.

Пепи бросил в мою сторону гневный взгляд, как всегда, когда я проявлял свой интеллект — значительно более высокий, чем его собственный. Пепи начал громко объяснять основные принципы непобедимого Движения гарпунеров, покорившие широкие массы в результате его исторических публикаций, однако доктор Зенмайер насмешливо перебил:

— Скажите, господин, вы действительно верите, что все это проходило так гладко-гладко само собой?

Мы с Пепи переглянулись и отпили из рюмочек.

— Да, да, — пробормотали мы, — все наши успехи достигнуты благодаря нашим замечательным идеям.

— И господа не задумываются, откуда все эти пламенные последователи? Из воздуха? Откуда все эти демонстрации, почему раздраженное вашими действиями правительство не покончило с вами раз-два? Откуда снова разрешение на идиотскую газету? Господа, вы действительно верите лишь в собственное везение?

Мы взглянули на него с удивлением.

— Мы так полагали, ваше превосходительство… Вы хотите сказать, что…

— Да, господа, вот именно! Мое правительство следит за вами с ваших первых шагов, в большом-большом секрете… Если бы не мы, вы бы уже давно сидели в тюрьме или вас бы избили до смерти.

Так был пролит свет на тайну драматических событий последних дней. Нам помогала вовсе не высшая сила, а обожающее нас правительство доктора Зенмайера, точнее, его секретная служба.

Я был весьма благодарен нашему высокому гостю, однако Пепи тяжело было смириться с этим проявлением доброй воли. Он грубо начал выяснять, какой в этом смысл, зачем правительство доктора Зенмайера столь явно и энергично действует в нашу пользу?

В ответ доктор лишь улыбнулся и отделался туманными намеками, из которых мы поняли, что его страна находится в состоянии войны и поэтому нежелательно, чтобы в соседней стране, то есть у нас, пришло к власти сильное нейтральное правительство.

Поэтому правительство доктора Зенмайера заинтересовано в существовании в нашей стране беспорядков, ибо при таком положении их правительству легче втянуть нашу страну в сферу своего влияния.

Это было весьма рациональное объяснение, которое легко можно было осмыслить с общечеловеческих позиций.

— Все это хорошо, — заметил я, — но какова наша роль во всем этом?

— Никакой, — успокоил нас доктор Зенмайер, — ну просто никакой. Развивайте свое движение много-много защита волос, сильные лысые борцы, все патриоты очень хорошо.

Мы пришли к соглашению, что доктор Зенмайер, пользуясь своими обширными связями, позаботится о том, чтобы мы получали существенную общественную поддержку и в будущем. Я тут же между прочим попросил, чтобы доктор помог вытащить из тюрьмы вдову Шик, однако он с ходу отверг мою просьбу, утверждая, что такими мелочами не занимается.

— Пардон, ваше превосходительство, иногда важны и мелочи.

Перед нашим расставанием произошел неприятный инцидент.

Дружеский и любезный тон гостя пробудил во мне некоторое нахальство; мне, как говорят в народе, в голову стукнуло, и я стал усиленно намекать ему на необходимость существенных инвестиций в наше Движение ради его дальнейшего развития.

— Да ладно вам, у вас есть деньги, господа. Я знать все, вы получать от промышленников много-много и еще от париков.

По правде говоря, в ту минуту мне не хотелось особо распространяться на эту тему, но Пепи уже навострил уши, на лбу у него вздулись жилы, как будто у него сперло дыхание.

Я закутался в одеяло и простонал:

— Ой, мне так плохо, спина жутко болит.

Однако на Пепи это не подействовало.

— Какие еще парики? — спросил он доктора. — При чем здесь парики?

— Ну как же, — этот неприятный блондинистый шпион ухмыльнулся, — вы не знаете? У господина Пинто каждый месяц пачка денег от Тровица, хватит на три партии.

Я продолжал стонать из-за внезапно охватившей меня ужасной боли. Я старался не смотреть на Пепи, но чувствовал, что он внимательно глядит в мою сторону. Я интуитивно ощущал, что этот истерический петух затаил на меня смертельную злобу. Однако в присутствии харизматической личности доктора Зенмайера Пепи не решился обсуждать вопрос париков. Лишь после того, как доктор покинул нас, начался большой скандал.

Прошло полчаса, прежде чем мне удалось успокоить Пепи. Этот невысокого полета тип обнажил наконец свои хищные зубы и обрушил на меня поток проклятий. Он так бушевал, как будто я разрушил основы Вселенной, и упорно не хотел верить, что я просто-напросто забыл сообщить ему о прибылях от производства париков.

— Как раз сегодня я вспоминал об этом, — пытался я убедить его, — как раз сегодня утром я подумал о том, что мне нужно рассказать тебе все, мой дорогой друг, однако это показалось мне таким несущественным, что я решил тебя не беспокоить.

— Лысый черт! — ругался Пепи. — Почему же ты не подумал, что деньги, причитающиеся тебе от Вацека, — это несущественно, подонок?

— Это другое дело. Там шла речь о злонамеренном сокрытии доходов. Ты ведь и не думал извещать меня о тайных источниках своего финансирования.

— Конечно, думал! Я как раз собирался тебе сказать…

Я положил руку на лоб:

— Пепи, мой дорогой, если б я только знал, что ты собираешься мне об этом сказать!

Пепи еще проявлял признаки растерянности, но быстро успокаивался. Я вырвал ядовитый корень. Принимая во внимание чувствительность Пепи, мы пришли к соглашению, что теперь станем делить доходы от парикового бизнеса пополам и будем вместе проверять бухгалтерские книги Тровица. Что касается доктора Шимковича, то мы не будем тревожить его этими сведениями — зачем ему лишнее беспокойство?

Я не могу сказать, что это вынужденное решение, которое мне пришлось принять вследствие определенных обстоятельств, вызвало во мне большую радость. Однако в создавшемся положении у меня не было выхода. Переживая по поводу снижения своих доходов, я мог утешать себя тем, что мне больше не придется обманывать лучшего друга. Кроме того, мне ведь продолжали поступать доходы от продажи средства для ращения волос, которые должны были покрыть все убытки, поскольку, как вы помните, об этом знал лишь доктор Шимкович.

После того как я убедился в мещанской сущности Пепи, меня волновало лишь одно: придет ли Мици навестить меня? Весь вечер я размышлял, как сохранить достоинство в глазах товарищей по партии и одновременно удержать Мици. Была уже глубокая ночь, когда во мне созрело решение, которое позволяло убить двух зайцев — сохранить верность принципам Движения и гуманизм по отношению к отцу Мици, который так просчитался. Я решил, что девушка должна позаботиться о том, чтобы ее отец носил парик, а я буду делать вид, будто ничего не замечаю. Вот и все.

На следующее утро ко мне пришла маленькая Мици.

Несколько мгновений мы глядели друг на друга, затем она наклонилась ко мне и начала глухо смеяться. Я разволновался. В основном из-за того, что глаза девушки были полны слез. Было ясно, что с момента нашего расставания жизнь для нее стала нестерпима, и я легко мог это понять.

— Птичка моя маленькая, — шептал я ей на ухо, — признайся — ты ведь действительно не можешь жить без меня. Твое место рядом со мной, и неважно, кто твой отец.

Я изложил Мици свою идею, подчеркивая, что парик для ее отца ничего ему не будет стоить. Однако она лишь покачала головой:

— Это невозможно, Гиди, невозможно строить семейную жизнь на парике. Кроме того, папочка не согласится.

Я положил ее хорошенькую головку себе на менее израненный бок. Сказать по правде, меня раздражало, что она назвала его папочкой. Как можно так называть совершенно лысого человека?

— Скажи мне, душа моя, твой отец гордится своей лысиной?

— Он не гордится, но и не стесняется. Он говорит, что это дело случая.

— Ну конечно, только случая!

В комнате воцарилась напряженная атмосфера. Мици снова разрыдалась, и я снова принялся ее утешать. В конце концов, кто из нас не подвержен влиянию со стороны родного отца?

— Гиди, — взмолилась маленькая Мици, — оставь это дурацкое Движение. Мы могли бы стать самой счастливой парой, если бы не это безумие, которое нас разделяет.

Я взял ее личико в ладони.

— Дорогая, я тоже об этом думал, но это ничего не изменит. Движение в защиту волосатых будет продолжать развиваться. А что касается твоего отца, то для него весьма желательно, чтобы во главе движения стоял его зять, то есть человек, способный защитить его в случае необходимости.

Эти слова, по-видимому, подействовали на Мици, но несмотря на это она продолжала жаловаться и говорить, что не знает, как ей быть. Ее мать умерла, когда Мици была еще маленькой, отец воспитал ее, и она боится рассказать ему о наших интимных отношениях. Брат неделю тому назад в связи с тотальной мобилизацией получил повестку на службу в погранохране.

Я решил пойти в своем самопожертвовании еще дальше и пообещал, что после свадьбы не произнесу в доме ни слова о защите волосатых. Я буду вести себя так, будто не являюсь вождем Движения, и мы решительно отделим частную жизнь от политики.

Вначале Мици отрицательно качала головой, утверждая, что ей тяжело все это себе представить, однако в итоге мы все же пришли к соглашению. Мици сказала, что попытается убедить отца, и мы скрепили наш договор долгим, почти бесконечным поцелуем.

Что и говорить, я был несказанно рад, что настоящая любовь одержала в сердце девушки победу над ее упрямством и предрассудками в отношении чистоты волосяного происхождения.

На следующий день я оставил больницу имени св. Иоанны, будучи совершенно здоровым. Главврач, обладатель буйной шевелюры, который подчинялся лишь директору, тронутому лысиной, попрощался со мной в краткой, но любезной речи, которую написал ради такого события.

— Мы, врачи, не занимаемся политикой, — начал он свою речь с многозначительной улыбкой, — да здравствует Пинто!

У ворот больницы собралась небольшая, но весьма энергичная группа женщин. Они выстроились в две шеренги, и я прошел между ними к новому автомобилю Движения, украшенному флагами Фронта гарпунеров.

— Терпение! — раздались восторженные крики встречающих.

Среди незнакомых лиц я заметил Артура Мольнара, доктора Шванца и Йони. Тот, завидя меня, зааплодировал как сумасшедший, видимо выражая таким образом радость, что мне не размозжили череп и не отправили в лучший мир на его глазах.

Я хорошо знал, что это маленькое, но такое сердечное торжество организовано доктором Шимковичем, но все равно мне было очень приятно. Я почувствовал, что мне нужно сказать несколько теплых импровизированных слов моим поклонникам. Я выбросил руки вперед и попросил тишины.

— Дорогие друзья! Товарищи по партии! Мои волосатые братья, собравшиеся под знаменем Гарпуна! Я не большой мастер говорить речи, но знайте — никогда больше! Эти лысые умеют лишь брать! В отличие от лысых, волосатые всегда с нами! Это мое кредо! Я благодарю всех вас за вашу преданность, терпение! Да здравствует Пинто!

В ответ раздалось громкое «Ура!». Люди напряженно оглядывались вокруг в поисках лысых. И тут в больничный садик вышел лысый зав. отделением. Я не стал ждать развития событий, сел в закрепленную за мной машину и поехал домой.

В квартире меня ожидали идеальная чистота и порядок, поскольку госпожа Мольнар, временно замещающая арестованную вдову Шик в женской секции движения, все подмела и позаботилась о мебели. Помимо этого, я обязал энергичную женщину приобрести за счет Движения различные вкусные вещи для страдающей в застенках вдовы. Госпоже Мольнар даже удалось перекинуться с арестованной благородной женщиной несколькими словами. Мольнар шепнула заключенной, что ей и впредь нужно вести себя разумно, «и тогда господин Пинто позаботится о том, чтобы вас освободили из застенок и хорошенько отблагодарит».

После возвращения домой я с удвоенной энергией приступил к партийной работе. Внимательно рассмотрев отчет доктора Шимковича, я пришел к радостному выводу, что идея защиты волосатых распространяется по стране со скоростью, превышающей скорость звука. Нашим функционерам удалось распространить свою деятельность на большинство населенных пунктов страны. В основном это были добровольцы с хорошей зарплатой, свободные от одностороннего взгляда на политическое положение, которые раньше работали во всевозможных партиях и набирались политического опыта и у правых, и у левых. Там, где антилысистская пропаганда не достигала успеха, мы использовали антианархистские аргументы, подчеркивая незыблемые и вечные религиозные принципы, базирующиеся на учении св. Антала. Молодые люди в фиолетовых галстуках раздавали листовки, содержавшие нашу политическую платформу. Эти листовки приобрели большую популярность. Они были размером в четверть печатного листа, и их лепили на стены. На листовке был изображен молодой парень с пышной шевелюрой, указывающий на собравшуюся толпу. Он говорил:

Молодежь (как правило, обладающая буйной шевелюрой) вдохновилась идеей защиты волосатых не только на плакатах и листовках, но и в реальной жизни. Наиболее верные члены Движения вышли из рядов чистого помыслами подрастающего поколения. Не преувеличу, если скажу, что молодежь всеми фибрами души, как промокательная бумага, восприняла разоблачительную силу публикаций нашей газеты. Шумкоти стал предметом обожания в молодежной среде.

Студенты по соглашению с частью преподавателей создали свою антилысистскую организацию и принялись за систематическое силовое изгнание лысых студентов и преподавателей из храмов науки. Юные офицеры также выказали пламенную поддержку нашей позиции. Эти молодые люди, воспитанные в условиях суровой дисциплины в лучших военных школах и называемые руководством страны цветом нации, взяли за правило прогуливаться по выходным и праздникам, держа в руках хлысты, на которых золотыми буквами было вытиснено: «Для проституток, собак и лысых».

Что же касается лиц старшего возраста, то, согласно сухим данным статистики, среди них значительно больше обладателей лысины, нежели среди представителей молодежи. Может, вследствие этого некоторые пожилые люди вступили в различные гуманитарные организации и принялись выступать с торжественными заклинаниями, осуждающими преследования по волосяному принципу. При этом они пользовались давно устаревшими лозунгами типа «права человека», «человеческое достоинство» и т. д. Впрочем, этим они никого особенно не привлекли, наоборот, многие начали потешаться и подсмеиваться над ними, тем более что среди этих людей почти не было обладателей густых шевелюр. Эти необузданные гуманисты, которые группировались вокруг профессора Сила, тщетно потрясали кулаками — к ним все равно никто не относился всерьез. Мы не читали даже те немногие номера «Колеса», которые пропускала цензура.

Правительство св. Антала воевало и с нами, и с нашими противниками. Оно заботилось о том, чтобы лидеры наших врагов сидели в тюрьме, и запрещало их собрания. О нас правительство было самого плохого мнения и даже затаило на нас глубокую обиду, однако с определенного времени и оно встало на рельсы борьбы с лысыми, чтобы выпустить пар из котлов. Тем не менее наши комментаторы продолжали раздувать бурю, которая все сильнее и сильнее бушевала на просторах страны.

Когда отделения нашей организации уже были рассеяны по всей стране, различные религиозные организации пришли к выводу, что и они должны сформулировать свою позицию по отношению к лысым. Проблема стала весьма актуальной. Трудно сказать, что церкви относились к проблематике лысинизма с большой симпатией. Глава протестантов признал, что удаление лысых из молитвенных домов проистекает из естественной потребности народа защитить себя. Тем не менее, он высказал опасение, что стороны, вовлеченные в конфликт, проявляют недостаточную сдержанность, и призвал осознать, что проблема очень сложна.

«Лысина, — по мнению просвещенного теолога, — подлежит эзотерическому суду. Общественность лысых требует, напротив, псевдопатриархальной справедливости, и обе стороны склонны отрицать, что не следует забывать об эрозии, которая является вечной по существу времени, даже если не очень популярна на данный момент».

Через несколько дней после появления этой туманной «Нагорной проповеди» католический епископ тоже опубликовал важное послание к прихожанам. Он называл лысых «подвижной тканью», которая ищет своего места в трещинах исторического процесса, подобно эмплопсису — ползучему растению, не дающему цветов. Глава церкви категорически выступил против того, чтобы лысые последователи Святого Престола упоминались вместе с лысыми язычниками. Он цитировал Евангелие от Луки: «…Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии», — и добавлял, что лысый, вставший на путь исправления, подобен грешнику, удостоившемуся райских плодов в грядущем мире после его очищения в плавильном котле христианства.

Из всех этих разговоров Пепи сделал всего один вывод, который и опубликовал в газете «Подавляющее большинство»:

«Глава христианской церкви согласился рассматривать лысых как грешников».

Итак, церковь решила не оказывать нам сопротивления, и мы восприняли ее молчание как подтверждение наших успехов в расширении связей с молитвенными домами и укреплении морально-религиозных принципов нашего движения.

Такая взвешенная позиция церквей и различных религиозных организаций положила конец сомнениям, которые еще вили гнезда в сердцах последователей св. Антала, и оказала свое благотворное влияние на идеологическую сферу вообще. Соответствующие цитаты из священных текстов повлияли в основном на средний класс населения. Можно сказать, что начался здоровый процесс раскола общества без различия религии или расы, который усилился с момента публикации раввинатом галахического постановления, базирующегося на книге «Второзаконие». Постановление говорило о необходимости усиления контроля над лысыми с точки зрения здравоохранения и в свете требований поклоняющихся Господу.

4

Как и ожидалось, множеству разочарованных граждан открылось теперь истинное лицо их лысых друзей и знакомых, хотя эти лысые и были в отдельных случаях уважаемыми потомками именитых граждан страны. Отныне контакты между некоторыми людьми стали невозможны — это зависело от наличия или отсутствия шевелюры. Дело дошло до того, что люди, которые были близки десятки лет, прекращали общаться друг с другом и довольствовались лишь краткими сообщениями по работе в том случае, если один из них был лысый, а другой — волосатый. На рабочих местах воцарилось молчание, в семьях стал острее проявляться конфликт поколений. Молодость и сопутствующая ей шевелюра стали предметом гордости, и молодые люди частенько стыдились, а порой и презирали лысых родителей. Иногда, исходя из той же патриотической мотивации, они заодно презирали и дедушку с бабушкой. Расслоение общества по новому принципу стало высшим результатом идеологической деятельности Движения. Оно особенно усилилось с тех пор, как в «Подавляющем большинстве» стали появляться большие фиолетовые подзаголовки:

Волосатый, не покупай у лысых!

Этот естественный процесс, разумеется, не обошелся и без проявлений народного юмора. Например, преподаватель легкой атлетики в академии физкультуры завел обычай, согласно которому лысые и волосатые студенты тренировались раздельно. Физрук подчеркивал, что в этом нет никакого намерения дискриминировать ту или иную группу. И все же в начале урока случилось небольшое происшествие, когда один из учеников, который начал лысеть, колебался, в какую группу ему определиться. Преподавателю пришлось подогнать его: «И будет жить каждый под своей виноградной лозой и под своей шевелюрой, паршивые-плешивые!»

Обладатели шевелюр, составлявшие в классе большинство, встретили эти слова смехом и аплодисментами, и новое прозвище быстро укоренилось.

Однако не будем скрывать, что Движение не раз было вынуждено признавать свое болезненное поражение. Например, наша фиолетовая листовка, которую распространяли активисты, содержала два портрета отвратительных лысых с подписью: «Ни гроша лысым!»

Это было очень удачное обращение к широкой публике, обладающей национальным самосознанием, но на деле произошло следующее. Слишком энергичная ударная бригада доктора Шимковича широкими взмахами кисти с фиолетовой краской нарисовала на подозрительных витринах букву «Л», и в тот же день другая не менее энергичная бригада перебила эти витрины с криками: «Ленивые — плешивые — сопливые!»

До сих пор все шло как надо. Однако выяснилось, что три магазина из числа восьмидесяти четырех подозрительных лысым не принадлежали, поэтому страховые компании отказывались выплачивать их владельцам компенсацию за неоправданное нанесение ущерба. Нашему Движению пришлось потратить немало денег, чтобы компенсировать потери честным владельцам магазинов, у которых с волосами все было в порядке.

Наш советник по внутренним делам вызвал к себе руководителя группы витрин и обрушился на него всем своим весом.

— Слушайте, хулиган, — кричал доктор Шимкович, — с каких это пор мы нападаем на мирных граждан? Вы что, не слышали о чистоте помыслов защитников волосатых?

— Извините, — оправдывался не в меру активный парень, — я не мог знать, что трое хозяев записали магазины на своих жен.

— Надо быть осторожнее! Лысые всегда норовят уйти от ответственности. Нам нужна высокая волосяная бдительность.

— Я понял, волосатый командир! Терпение!

— Да здравствует Пинто!

Благородные принципы Движения защиты волосатых впитывались все глубже в души активистов, и это проявлялось в самых разных сферах жизни. К примеру, производство париков в течение нескольких месяцев превратилось в одну из самых развитых отраслей промышленности страны. Постоянно увеличивающиеся счета Тровица я теперь проверял вместе с Пепи. Мы ободряли шустрого промышленника бесконечными славословиями и поощряли его сконцентрировать все усилия на дальнейшем росте производства и реализации продукции с целью удовлетворения постоянно растущих потребностей населения.

Есть хорошие шансы, полагали мы, что идея защиты волосатых распространится во всем цивилизованном мире, и это даст толчок массовому производству париков в большом ассортименте.

С жидкостью для ращения волос возникли определенные проблемы из-за того, что конкурирующее средство «Кассонал» снова упало в цене. Маленькая бутылочка продавалась теперь за 10,5 форинтов, то есть дешевле нашей. Я договорился с доктором Шимковичем, что мы будем продавать наш «Антитер» по 8,85, и мы без промедления ввели новую сенсационную цену — ведь поначалу наше средство стоило 32,7. Это было весьма существенное снижение для лысого потребителя, ограниченного в деньгах.

Тут я должен заметить, что существовала профессия, для которой наше Движение представляло сущую катастрофу. Недавно меня в партийном штабе посетила многочисленная делегация парикмахеров высокого класса. Они однозначно выразили решительный протест против «бесчеловечной идеи» защиты волосатых и заявили, что преследование определенной части человечества на основе лысины не соответствует понятиям о совести; в связи с этим они пришли высказать свое глубокое возмущение.

— Уже два месяца никто не посещает парикмахерские, — жаловались члены делегации, — каждый стремится доказать обществу, что у него нет проблем с волосами, и у людей не возникает никакой потребности стричься. Люди просто гордятся длинными растрепанными волосами. Где же справедливость, господин Пинто?

Я постарался ответить, выказав максимум уважения этим людям, для которых существенны лишь материальные соображения. В соответствии с платформой нашей партии я обещал им, что мы, идя навстречу законному решению проблемы лысых, задействуем парикмахеров в качестве специалистов по проблеме волос на государственной службе, как только придем к власти. При этих словах члены делегации успокоились и тут же попросили принять их в ряды Национального фронта гарпунеров.

* * *

Я сидел на заднем сиденье моей новой машины, направлявшейся в город Бакачан, а моя молодая жена Мици свернулась у меня на коленях. Машина пожирала расстояние со скоростью 120 км/час, как и подобает транспорту лидера общенационального массового движения. Наша очередь на бракосочетание в большой базилике выпала на утренние часы. Мы справили шикарную свадьбу с участием высших церковных кругов. Затем мы сели в машину и отправились в свадебное путешествие. Вдоль улицы шеренгами выстроились почетные члены Национального фронта в фиолетовых галстуках. Это было трогательное зрелище. Когда мы, выйдя из церкви, проходили вдоль рядов почетного караула, на нас со всех сторон сыпались бесконечные поздравления.

— Да здравствует наш вождь! — кричал народ. — Желаем вам много густоволосых детей! Приятного медового месяца! Она просто чудо, Гидеон! Терпение! Да здравствует Пинто!

Руководители партии по очереди поздравляли молодых. Пепи лично изъявил желание забыть «прискорбный случай с задницей», который в свое время случился с ним и с моей будущей женой в конторе лысого Пулицера. Пепи преподнес нам свадебный подарок — свой большой фотопортрет с автографом. Среди приглашенных находились видные представители общественных структур. Высокие гости лично поздравляли нас. Только отца невесты не было на торжестве, причину чему нетрудно понять. Мы избегали говорить на эту тему. Зато как тронуты мы были, когда маленькая девочка, блондинка в фиолетовом платье, стоявшая в конце очереди поздравляющих, преподнесла нам букет цветов и продекламировала своим детским голоском:

Я взял девочку на руки и запечатлел на ее щечке бесчисленное количество поцелуев. Однако лицо Мици приняло суровое выражение, едва она услышала финальную часть этого замечательного поздравления. Надо сказать, что отец невесты не особенно сопротивлялся нашей женитьбе. Когда он понял, что его дочь любит меня всей душой, то, хотя сам и не разделял этих чувств, согласился на нашу свадьбу, просто не видя иного выхода. Разумеется, ему тяжело было согласиться с тем, что его любимая дочь будет расплачиваться за грехи отца. Что же касается меня, то в моем сердце не было никакой неприязни к маленькой Мици. В конце концов, убеждал я себя, дочь за отца не отвечает.

Однажды я встретил своего тестя и, к своему удивлению, нашел, что это симпатичный и спокойный человек. Он был, как и следовало ожидать, директором процветающего предприятия. Мне показалось, что он лишен многих негативных черт, присущих лысым: бесхарактерности, стремления к наживе, трусости. Тесть в открытую сказал мне, что, по его мнению, проблема лысых возникла вследствие болезненного недопонимания. Я в свою очередь объяснил, что вопрос видится ему в таком свете лишь потому, что он сам представляет уникальный случай. То есть он полагал, что все лысые граждане, подобно ему, являются порядочными, а исключения лишь подтверждают правило, и пытался убедить в этом меня. Я тут же попросил его, пользуясь случаем, хранить в тайне семейно-родственные проблемы, и он мне это пообещал. Тем не менее, расстались мы в атмосфере достаточно напряженной, что не могло меня не беспокоить, да и Мици была встревожена фантазиями отца.

Однако прекрасные пейзажи, проносившиеся перед нами, радовали взор моей молодой супруги. Мы составили себе развлекательную программу на период пребывания в Бакачане. Еще дома мы позаботились о том, чтобы во время медового месяца нас не беспокоили понапрасну. Я дал указание госпоже Мольнар продолжать заботиться о страдающей в застенках вдове, которая в последние дни становилась все более требовательной и просила предоставить в ее распоряжение электрическое одеяло и ананасовый компот. Пепи я заявил, что разрешаю беспокоить себя по партийным вопросам только в том случае, если он сам никоим образом не сможет разрешить какую-либо проблему. Пепи по-дружески успокоил меня, заявив, что по этой причине он меня никогда не побеспокоит.

Кстати, во время нашей поездки случилось забавное приключение. Бакачан был город простой, патриархальный и, как и еще сто восемьдесят четыре села вокруг, принадлежал богатому дворянину. Этот дворянин — барон Фиделио Бонифаций, личное имя Мария — считался со своими пятью тысячами гектаров одним из богатейших помещиков страны. Молодой барон одним из первых воспринял идеи защиты волосатых и потрудился изгнать лысых из своих владений еще за два месяца до нашего приезда. Затем он предоставил всех своих людей в распоряжение Национального фронта гарпунеров. Его крестьяне, выполняя приказ барона, во время полевых работ надевали фиолетовый галстук на обнаженный торс. Его сиятельство лично объезжал поля на своем скакуне, следя за тем, как выполняются его распоряжения, выдержанные в духе гарпунного учения. Когда Фиделио стало известно, что я собираюсь жениться, он изъявил готовность предоставить в мое распоряжение любой из своих пятидесяти восьми замков, находящихся в бакачанских поместьях.

Молодой барон, потомок древнего знатного рода, прямо-таки умолял меня, чтобы я не отказывался от приглашения погостить вместе с моей уважаемой супругой в его роскошном дворце.

— Друг доктора Эрнста Шумкоти — мой друг, — заявил барон. — Своим визитом вы окажете мне высокую честь.

За те две недели, что мы гостили во дворце, мы поближе познакомились с бароном, который оказался исключительно благородной личностью. Монокль придавал некий оттенок аристократической странности и дополнительный шарм его лицу, обладавшему чертами женской красоты. Фиделио сразу же стал нашим другом и, стараясь проявить себя с самой лучшей стороны, предоставил в наше распоряжение замок со ста двадцатью девятью комнатами и полным штатом прислуги. Оригинальные идеи, появлявшиеся в голове барона, заставляли нас глубоко задумываться. Так, он соорудил перед дворцом гору высотой восемьдесят метров; к дворцу вела железная дорога, проходившая через тоннель в горе. Кроме того, меня несколько раздражало, что барон обращается к своей охотничьей собаке на «вы».

Однако как только барон начинал говорить о целях и задачах движения, всякие странности в нем исчезали. Его взгляд становился твердым и уверенным, когда он говорил, что принципы защиты волосатых должны охватить весь мир, поскольку человечество за свою историю еще не выработало более красивой и справедливой идеи. Это произносилось особым тоном, ибо Фиделио был весьма верующим человеком, не жалевшим никаких денег для найма профессиональных проповедников, которые рассказывали его работникам о грядущем мире. Работники барона любили; исключение, пожалуй, составляли отдельные крестьяне, зараженные неправильными идеями. Они время от времени даже устраивали мятежи, направленные на слом установившейся здесь справедливой социальной структуры. Как-то раз мне случилось побеседовать с крестьянами, находившимися под влиянием ложной идеологии.

* * *

Эта встреча произошла, когда Мици еще спала в спальне замка, обставленной в стиле графа Валленштейна, растянувшись под шикарным балдахином Марии Антуанетты. Вчера ночью мы легли поздно, поскольку Фиделио организовал в нашу честь костюмированный бал с пышным фейерверком. Я встал пораньше и поехал кататься в пролетке по огромному имению, дабы полюбоваться чудесными пейзажами.

По дороге я встретил нескольких крестьян, работавших на полях в фиолетовых галстуках. Они послушно приветствовали меня в соответствии с указаниями барона.

— Наше нижайшее почтение господину вождю, — воскликнули они, снимая шапки. Я прошел с ними на поле и спросил их:

— Каково ваше мнение о принципах защиты волосатых?

Крестьяне смотрели на меня и неуверенно мяли в руках шапки.

— Замечательная идея, — сказал наконец один из них, сплевывая, — это должно быть замечательно. Ведь сам его сиятельство барон дал указание так думать.

Я вышел из повозки, и поскольку прекрасное солнечное утро пробудило во мне веселое настроение, кратко описал крестьянам суть волосозащитной идеологии. Будучи прирожденным оратором, еще с пеленок обладавшим огромным даром убеждения, я осветил проблему со всех сторон, вытащив на яркое солнце все грязное белье подлых лысых бандитов.

— Мы удалим их со всех ведущих позиций в сельхозсекторе, — завершил я свою речь, — и это откроет перед вами перспективы лучшей жизни. Наш лозунг: «Каждому бедняку — по прянику и пирогу!» Что вам еще нужно, друзья?!

Крестьяне снова замолчали, и лишь через некоторое время кто-то из них сказал:

— Нам нужны участки земли, уважаемый господин.

— Какие участки?

— Земля. Участки.

Мне было тяжело понять этих необразованных людей.

— Но ведь это земля его сиятельства барона Фиделио, — сказал я. — Эта земля вас кормит и поит. Я не могу поверить, что вы завидуете старинному родовому имению вашего достопочтеннейшего господина.

Крестьяне, подобно стаду гусей, забормотали что-то нечленораздельное, не выразив однако существенного неприятия моих слов. Я, разумеется, попенял им на то, что их мысли не соответствуют ни образу мышления добрых христиан, ни чистоте помыслов защитников волосатого дела.

— Только провокаторы и подстрекатели говорят так, — напомнил я, — эти слова подобают антихристу, в которого вселился волосатый черт. Мы, члены Национального фронта гарпунеров, прекрасно осведомлены о чаяниях и нуждах проживающих здесь простых крестьян. В нашей политической платформе есть пункт о раздаче земельных участков бедным.

Тут крестьяне словно проснулись и обрушили на меня град вопросов относительно будущего раздела земли.

— Это очень просто, друзья. Земля будет отнята у лысых наглецов и разделена между вами по справедливости. Вот, например, неподалеку от границ владений моего друга барона проживает некий толстый лысый крестьянин. Его сиятельство о нем упоминал — Стефан как его там.

— А, этот лысый черт! — крестьяне развели руками в знак разочарования. — Так у него всего пол-гектара.

— Но ведь и это уже что-то, друзья. Сколько здесь у вас безземельных?

— Около пяти тысяч в нашем районе, достопочтенный господин.

Я быстренько поделил в уме 0,5 на 5000.

— Да, выходит, что таким образом вы много не получите, особенно если учесть многодетных. Многодетной семье не хватит 0,5 кв. метра земли. А других лысых поблизости нет?

— Конечно, есть. Амрих Качкаш, Петер Галь и еще несколько.

— Вот видите. Нет проблем. Сколько земли у этих лысых гордецов?

— Да ничего у них нет. Они такие же нищие, как и мы.

Мне стало тяжело среди этих невежественных людей, в этой путанице и неразберихе, когда невозможно даже получить достоверную информацию об уровне их благосостояния. Они просто ленятся работать, вот и все. В этом они похожи на лысых. Я помахал кучеру, коляска подъехала, и я, расстроенный, покатил обратно в замок.

* * *

Что хорошо, то хорошо. Мы провели в Бакачане две незабываемые недели. Мици и я катались в пролетке, загорали, а в теплые дни купались в одном из озер для разведения рыбы. Я научился ездить на лошади, и придворный фотограф сделал пятьдесят отпечатков моих портретов для партийных нужд. После этого я слез с лошади, так как боялся, что она из-под меня уйдет. Фиделио научил меня играть в игры, соответствующие нашему статусу, — гольф и крикет. Однажды я даже ездил на охоту и подстрелил горного ястреба, который при ближайшем рассмотрении оказался аистом, но зоология никогда не была моей сильной стороной.

Тут же выяснилось, что я способен прекрасно ладить с маленькой Мици, ибо сумел совершенно разделить политику и частную жизнь. Мы просто были влюблены друг в друга и избегали затрагивать социальные проблемы. Мици каждый день писала отцу подробное письмо, где сообщала, что мы живем, как пара волосатых голубков. Она, несмотря ни на что, обожала отца.

Вследствие приятности нашей жизни в Бакачане я подумывал погостить здесь еще две недели, но расстался с этими планами, узнав, что правительство собирается проводить новые общенациональные выборы. В эти судьбоносные дни мое место было во главе партийных рядов.

Мы тепло распрощались с Фиделио. Пользуясь случаем, я намекнул ему, что деятельность по национальной защите волосатых требует огромных средств, но лидеры Национального фронта ни у кого не просят пожертвований, поскольку слишком себя уважают. Тут же барон по доброй воле предложил внести крупную сумму в партийную кассу. После некоторых колебаний я согласился принять деньги, но предупредил барона, чтобы он не слишком интересовался судьбой своего взноса, поскольку у нас есть секретные фонды, в которых накапливаются резервные капиталы, пожертвованные в партийный фонд благородными людьми.

План организации новых выборов был для нас неожиданностью. Правительство перепробовало тысячи путей, чтобы выбраться из кризиса, но все было напрасно. Порой оно предлагало решить проблему лысых законным путем, а иногда выступало против пророков с шевелюрой, подобных нам. На этот раз правительство вознамерилось попытать счастья, объявив новые выборы, и тем самым показало всем, что оно полностью утратило чувство реальности. Проявляло свою силу правительство лишь в арестах лысых, принадлежащих к антинациональным кругам.

Мы, защитники волосатого дела, были благодарны руководству страны за эти действия. В те дни полиция арестовала группу вольных каменщиков, прятавших пишущую машинку. Их руководитель, молодой лысый мошенник, вел себя в особом трибунале весьма нахально. В своем последнем слове он, намекая на нас, заявил, что у правительства две левые руки, и оно готово терпеть даже всяких беспутных чертей, если это продлит его власть.

— Однако господа у власти забывают, — утверждал этот лысый наглец, — что черти могут утащить в ад.

В то время мы уже покинули съемную комнатушку. Я переехал в новую восьмикомнатную квартиру, которую доктор Шимкович снял для меня и моей жены за время нашего медового месяца. Эта квартира полностью соответствовала эстетическим критериям Национального движения защиты волосатых. Стиль мебели был строго выдержан, роскошные ковры заглушали шум — все это делало наше новое жилье весьма приятным. Прогуливаясь по своему новому дому, я с чувством глубокого удовлетворения отмечал, что моя деятельность на благо нации не была напрасной. Я понял, что люди, работающие не покладая рук не ради материальных благ, достигают значительных успехов, а те, кто гонятся лишь за внешним благополучием, несут наказание. Ведь эта квартира принадлежала какому-то лысому богатею, который от стыда бежал за границу.

Во время моего отсутствия мне прибыла повестка с требованием явиться в суд по делу, связанному со свободой слова, — «Пулицер против Пинто». До начала суда оставался еще месяц. Мици работала у лысого черта вплоть до самого замужества и утверждала, что ее босс вовсе не сломлен последними событиями на антилысистском фронте. Напротив, он преисполнен убийственного гнева. Когда Мици мне все это рассказала, я обрадовался. Я напоминал себе тореадора, которому, наконец, попался достойный бык.

Только мысли о вдове Шик, страдающей в тюремных застенках, не давали мне покоя. У этой доброй женщины все время возникали новые требования, которые невозможно было выполнить. Она даже начала прибегать к шантажу. Во время последнего свидания с госпожой Мольнар заключенная прошептала:

— Скажите Пинто, что я больше не могу.

Разумеется, она намекала на то, что в конце концов может подло предать меня, заявив, что найденные у нее доллары принадлежат мне. Вместе с тем я чувствовал себя в определенной степени обязанным этой женщине. Я попытался компенсировать ей свой моральный долг и спросил доктора Шимковича, какова сумма, за которую власти готовы закрыть дело. Цена, которую мне предложили, никоим образом меня не устроила. Тайный представитель генерального прокурора потребовал такую большую взятку, как будто речь шла об оправдании серийного убийцы. Поэтому я прекратил попытки освобождения вдовы официальным путем и попытался найти более дешевый способ вызволить благородную женщину из застенок.

* * *

За несколько дней до выборов мы созвали общее массовое собрание. После длительных совещаний мы назвали его «Первый Всемирный конгресс по общенациональной защите волосатых». Мы выбрали большой зал на территории городского рынка. Этот зал мог вместить десятки тысяч пламенных приверженцев Национального фронта. Для обеспечения присутствия широких масс мы пустили слух, что по окончании работы Конгресса состоится жарка быка целиком на вертеле с последующей всеобщей торжественной трапезой, а также что среди участников будут разыгрываться ценные золотые медали.

Павильоны рынка были тщательно задрапированы фиолетовой бумагой. В самом здании, напоминавшем огромный ангар, была сооружена деревянная сцена, которую построила серьезная фирма, связанная с нашим движением. Над сценой развевались флаги с победным символом Гарпуна. Под потолком красовался огромный лозунг:

Президиум из трех человек тронулся в путь из штаба партии. Мы были в фиолетовой форме, пошитой специально по такому случаю. Форма состояла из фиолетовой рубашки и такого же цвета носков и сапог. Мы уселись в партийную машину и снова начали выяснять, кому что делать. Пепи с большой тревогой спросил меня, выучил ли я наизусть свое выступление, которое написал для меня доктор Шимкович. Я успокоил его, сказав, что неоднократно отрепетировал текст перед зеркалом, однако собираюсь добавить неожиданную эффектную концовку, почерпнутую из глубин своего интеллекта. Услышав это, Пепи жутко перепугался и попытался протестовать всеми доступными ему способами. Я обратил его внимание на то, что я являюсь вождем партии и посему вправе делать все, что мне взбредет в голову. Тут Пепи провел совершенно неуместную параллель между мной и бараном-вожаком, а я в ответ на это осуществил сжатие его горла своей мощной рукой и несколько раз с силой привел его голову в контакт с дверцей машины. На протяжении поездки я неоднократно повторял в быстром ритме вышеописанное действие, а мой друг молча таскал меня за волосы, поскольку шум нашего общения не должен был привлекать внимание водителя. В конце идеологических дебатов мне удалось мощно обхватить тело моего друга и спихнуть его на дно машины, но тут мы прибыли на рынок, и народ стал выкрикивать в нашу честь «Пинто — Шумкоти! Пинто — Шумкоти!»

Громкие здравицы, долетавшие до небес, сопровождали нас, пока мы выходили, обнявшись, из машины и готовились пройти вдоль почетного караула товарищей в фиолетовых галстуках, выстроившихся в две шеренги, плотные, как стена. Затворы фотокамер щелкали непрерывно. Однако праздничная атмосфера была несколько подпорчена запахом, исходившим от ближайших помоек и разносившимся по просторному залу. Мы официальным образом решили игнорировать это препятствие, стараясь не дышать глубоко.

Зал, к нашему удивлению, оказался слишком просторен для участников Конгресса, поэтому я высказал серьезные претензии доктору Шимковичу, обвинив его в недостаточных усилиях по привлечению необходимого количества лохов.

— Я не виноват, дорогой вождь, — защищался адвокат, — ведь все население страны близко по убеждениям к защитникам волосатых, однако далеко не все проявляют достаточную активность в рамках акций Общенационального фронта гарпунеров.

— Шимкович, — сурово ответил я, — слова «нет» для меня не существует!

В зале было несколько полицейских, и некоторые из них незаметно аплодировали, когда я вошел в зал, тогда как другие реагировали на наше появление враждебно. Один из наших активистов у входа сорвал фуражку с пожилого полицейского и, увидев, что тот лысый, с силой пнул его под дых. Другой гарпунер присоединился к патриотической акции первого, и оба стали кричать:

— Плешивый-паршивый! Получай свое!

С большим трудом группа полицейских умерила их патриотический пыл. Как только я ступил на сцену, раздался крик метрдотеля:

— Волосатые! Тихо!

— Да здравствует Пинто! — ответили массы мощным хором. — Долой проклятую заразу, с лысыми покончим сразу!

Партийные трубачи, нанятые по такому случаю, задули в свои фанфары, и под шумные возгласы одобрения на трибуну вышел Пепи.

— Братья в волосах! Чаша с ядом переполнена! — начал он взволнованно. — От имени всего человечества я прошу подняться на трибуну героя Национального фронта гарпунеров, нашего дорогого товарища ГИДЕОНА ПИНТО!

Началось нечто неописуемое. Люди сбрасывали с себя пиджаки, галстуки и непрерывно выкрикивали мое имя. Они просто плакали от счастья лицезреть меня лично. Рядом со сценой стоял мужчина с горящими глазами. Он разодрал на себе рубашку, крича:

— Вонзи в меня нож, любимый вождь, если ты сомневаешься в моей верности!

Я не мог бы, даже если бы захотел, выполнить его просьбу, поскольку не имею обыкновения носить с собой ножи.

Пепи отвесил глубокий поклон и поблагодарил публику за восторженный прием. Затем он сказал:

— Волосатые братья! Чаша переполнена! Только что мы слышали мнение разгневанных граждан. Все прогрессивное человечество наконец стряхнуло с себя…

Тут Пепи прервался, поскольку у входа послышались крики и какие-то люди в масках и с дубинками ворвались в зал.

— Нападение лысых! — послышалось в рядах кавалеров Почетного легиона Национального фронта. Они в панике побежали к выходу. Однако нападавшие выскочили из засады и, не говоря ни слова, набросились на них. Члены Президиума сидели как завороженные и глядели на происходящее с раскрытыми ртами в основном из-за того, что нападавшие вовсе не были лысыми, напротив — большинство из них обладали пышной шевелюрой. Таинственные люди в масках уже проложили себе дорогу почти до самой сцены, раздавая удары направо и налево, но я не утратил мужества и в последнюю минуту спас положение.

— Господа, — обратился я к окружающим, — здесь должен быть запасной выход.

Однако оказалось, что в паническом бегстве не было никакой необходимости. К рынку уже подъехали четыре патрульные машины, полицейские окружили этих трусов и быстренько нейтрализовали всех троих. Их тут же увезли с места происшествия, и я лично выразил благодарность офицеру полиции, которая мощной рукой остановила бандитов.

— Мы всего лишь выполняли свой долг, — ответил капитан, ответственный за операцию, и дружески попросил прощения за помеху: — Тут имело место некоторое недопонимание. В двух кварталах отсюда проходит митинг забастовщиков, и товарищи в гражданском и в масках просто ошиблись адресом. Бывает. Извините. Да здравствует Пинто!

После того как симпатичный полицейский удалился, снова восстановилась железная гарпунная дисциплина и конгресс продолжался просто до самозабвения. Храбрые борцы фиолетовых легионов снова вернулись в зал, и Пепи снова подошел к микрофону, воодушевленный победой над трусливыми террористами.

— Лысые бандиты обнажили свои кровавые клыки, — подвел Пепи итог происшествию, — однако подобные террористические акции не достигнут своей цели! На этот раз полиция спасла их от справедливого возмездия бойцов Национального фронта, но в следующий раз мы уже не будем такими добренькими. Железный кулак волосатого народа размозжит их проклятые головы! Никогда больше! Волосатые товарищи, встанем же и споем во весь голос наш гимн! Это будет достойным ответом.

Во мгновение ока на рынке воцарилась тишина, а затем к стеклянной крыше здания вознеслась мощная песня:

Широко и мощно неслась наша песня, однако какая-то мошка попала мне в глаз, и я все время тер глаз и мигал, пытаясь ее изгнать. Когда звуки гимна смолкли, я увидел, что большинство присутствующих растроганы до слез и многие из них плачут от нахлынувших чувств. Я понял, что сейчас лучший момент, чтобы сказать собравшимся несколько слов, поднялся на трибуну и попросил тишины.

Меня охватило волнение — ведь я впервые выступал перед столь значительной аудиторией. Впрочем, вскоре я немного успокоился — присутствующие сверху выглядели как один фиолетовый букет. В толпе маячили два лозунга:

Лысые — причина всех наших бед!

Отнять все у лысых и поделить между волосатыми!

— Мои волосатые братья! — доносили репродукторы до народа идеи доктора Шимковича. — Настала священная минута в истории нашего народа! Жители страны воспрянули ото сна. Все видят, все знают и чувствуют, что мы сейчас являемся свидетелями исключительно важного события. События, которое выходит за рамки любых финансовых или узкопартийных соображений. Здесь сегодня волосатое общество ведет борьбу не на жизнь, а на смерть против ига лысых, ведущих народ к страшной катастрофе!

— Правильно! — неслось снизу. — Имущество лысых — гарпунерам!

— Это — наша программа, волосатые товарищи! Наше терпение иссякает! Я, как вождь нашего Движения, заявляю вам от всего гарпунерского сердца, — тут я начал стучать кулаком по трибуне, как учат на курсах риторики, — не будет у нас социальной справедливости, пока лысая мафия подрывает основы гражданских прав! Чаша с ядом переполнена!

Мои слова возбудили толпу до такой степени, что я стал задумываться над тем, что говорю. Я почувствовал даже что-то вроде благодарности нашему советнику по внутренним вопросам, который составил для меня этот текст, высекающий искры из масс.

— Правительство наемников лысых колеблется, — продолжал я читать написанный текст, — и я призываю руководство страны перестать, наконец, сидеть на двух стульях и бросить вызов международному фронту лысых, дабы уничтожить их раз и навсегда ради нас и ради грядущих поколений. Лучше ему это сделать сейчас, пока мы, бойцы-гарпунеры, не взяли власть в свои руки для спасения Отечества!

— Долой правительство! — ревела толпа, несмотря на слабые потуги полицейских утихомирить наиболее активных крикунов.

— Тихо, тихо! — пытались успокоить собравшихся отдельные полицейские, впрочем, не проявляя особой настойчивости.

— Время настало! Да здравствует Пинто! Пинто — наш идеал! — ревела толпа.

Я повысил голос:

— Я спрашиваю вас, собратья по несчастью, кто ведет мир к катастрофе?

— Лысые! — ревела толпа.

— Кто довел народ до нищеты?

— Лысые!

— Кто разжигает братоубийственную войну?

— Лысые!!

— Кто развращает наших невинных детей?

— Лысые!!!

— Кто распространяет наркотики, спекулирует, занимается контрабандой и делает аборты?

— Лысые!!!!

— Кто обманывает, торгует краденым, занимается шпионажем и диверсиями?

— Лысые!!!!!

— А теперь, братья, ответьте — кто спасет Родину?

— Лысые!!!!!!

Последний ответ народа был, возможно, не совсем верным с точки зрения формальной логики, но тысячи членов Национального фронта дошли уже до такой степени возбуждения, что на такие мелочи никто уже не обращал внимания.

— Волосатые братья! — тут я оставил текст и стал импровизировать. — Преступное правительство не ограничивается преследованиями бойцов Фронта. Наступило решающее время! Терпеть далее невозможно! Правительство ведет народ к катастрофе! Правительство бросает в тюремные застенки наших верных последователей! Оно творит неправый суд! Вот, например, вдова Шик…

— Ууу, — ревела толпа, — долой ведьму!

— Вдова Шик томится в тюрьме без всякой вины, только за свою преданность идеям национальной защиты волосатых!

— Да здравствует вдова Шик! Ура!

Пепи потянул меня сзади за рукав фиолетового смокинга, а доктор Шимкович, бледный как мел, пытался подавать мне знаки рукой, но меня уже невозможно было остановить:

— Глас народа — глас Божий! А теперь, братья в волосах, слушайте меня. Сейчас мы направимся к тюрьме на улице Чука, ибо честь Гарпуна обязывает нас. Мы не можем больше молчать! Чаша с ядом переполнена! Шагом марш к тюрьме! Разобьем оковы несчастной вдовы! Терпение! Да здравствует Пинто!

Воздействие моих слов на толпу невозможно описать. Пепи силой оттащил меня от микрофона, издавая дикие бессмысленные звуки. В ярости он бушевал и топал ногами. Трусливый адвокат побелел как мел и постоянно спрашивал: «Что же будет?» Доктор Шванц без конца крестился. Однако широкие массы борцов уже приняли мой клич близко к сердцу. Они вышли на улицу и хлынули, как радиоуправляемая лавина, к центру города.

* * *

Ужас, которым были объяты Пепи и другие товарищи по партийной борьбе вследствие моей руководящей инициативы, оказался совершенно необоснованным.

Товарищи по Фронту на удивление дисциплинированно, не нарушая общественного порядка, шагали вдоль главной улицы. Порой несколько камней, брошенных верной рукой, разбивали витрины отдельных магазинов, владельцы которых вызывали подозрение с точки зрения волосяного покрова, после чего срочно организовывались операции по спасению магазинного имущества, то есть товары из витрин поступали на нужды бойцов-гарпунеров.

На улицах попадались безответственные личности, прогуливавшиеся как ни в чем не бывало, несмотря на свою вопиющую к небесам лысину. Они получили суровый урок на всю жизнь в отместку за томящихся в застенках вдов, вся вина которых состоит лишь в том, что они являются членами Движения.

Бойцы Национального фронта бросали излишки товаров под колеса трамваев, предавали принадлежащее лысым имущество огню, а также перевернули несколько частных машин, поскольку те мешали им двигаться к цели. Демонстранты выкрикивали антилысистские лозунги и, между делом, проломили трубы центрального газопровода. Потоки газа, вырвавшиеся из труб, издавали звук, подобный звуку боевых труб. Чьи-то ловкие руки бросили в струю горящую спичку, и пламя национальной борьбы разгорелось в нескольких точках города. Огонь патриотизма поднялся до небес, однако никаких особых происшествий не последовало.

Полиция сумела овладеть ситуацией и пристально наблюдала за процессией. Руководство партии держалось на определенном расстоянии от демонстрантов, однако также внимательно контролировало происходящее. Даже доктор Шимкович, еще недавно объятый страхом, вынужден был признать, что все идет нормально.

Передовые колонны демонстрантов подошли к воротам тюрьмы. В стройных рядах были видны лозунги, державшиеся на вырванных с корнем дорожных указателях. В конце концов все собрались у тюрьмы.

— Свободу вдове Шик! — звучало мощное выражение народной воли. — Выдайте нам лысых тюремщиков! Свободу вдове Шик!

Я же тихо улыбался, думая о том, что сейчас чувствует вдова в своей темнице. Но в этот момент наемники лысых прислали какую-то полицейскую машину, которая перекрыла вход в тюрьму.

Впрочем, было ясно, что попытки плешивых-паршивых защитить тюрьму обречены на провал. Напряжение возросло многократно, когда полицейские попытались силой удалить из толпы наиболее крикливых демонстрантов, расталкивая при этом людей направо и налево. Казалось, не избежать массовых столкновений, чреватых беспорядками, но тут вдруг ворота тюрьмы распахнулись и на пороге появился заместитель начальника. Он двинулся прямо в толпу, выясняя, кто здесь главный. Затем капитан направился к моей машине. Он несколько удивился при виде нашей фиолетовой формы, но отдал честь:

— Я вынужден выйти сюда, ибо я заменяю моего лысого начальника в важных ситуациях. Нам беспорядки не нужны. Если вы обещаете успокоить людей и покончить с атмосферой ненависти, царящей в толпе, я задействую свои полномочия и отпущу вдову Шик до суда.

— Согласен, — ответил я, — я вас не забуду, дорогой тюремщик.

— Я только выполняю свой долг. Кстати, мой начальник совершенно лысый.

После достижения соглашения Пепи приступил к успокоению толпы и велел командирам подразделений бойцов отвести людей в дальний район города, дабы навести порядок и там.

— Вперед, гарпунеры! — выкрикнул Пепи. — Звуки разбиваемых витрин магазинов, принадлежащих лысым, будут нам наградой! Чаша переполнена!

Но есть предел даже количеству витрин, обреченных в жертву разгневанным демонстрантам. Во мне вдруг снова почему-то пробудилось опасение, что Пепи все же получает определенный процент от доходов торговцев стеклом и объединения стекольщиков, хотя доктор Шимкович опять принялся меня успокаивать, говоря, что не нужно сомневаться в честности господина Шумкоти.

Через короткое время Пепи вернулся к машине и заявил, что это был единственный и самый быстрый путь освобождения вдовы. Вместе с тем он попенял мне за то, что я заранее не поставил его в известность о своем плане.

— Нельзя ничего скрывать от лучшего друга, — сказал Пепи, — это же элементарно.

В эту минуту ворота тюрьмы отворились, и в них появился хрупкий силуэт вдовы. Бойцы Фронта, оставшиеся с нами, подняли измученную женщину на руки и понесли к машине. Остальные тащили целую груду подарков, которую я приготовил для благородной женщины за время ее томления в застенках. Для всех этих чемоданов пришлось заказывать отдельное такси. Вдова уселась в машину между мной и Пепи, рыдая от счастья.

— Огромное спасибо, — шептали ее сухие губы. Она взволнованно пожимала руку Пепи. — Я обязана вам своим освобождением, господин главный редактор. Я знала, что такой человек, как вы, не оставит меня в беде.

— Это я вызволил вас из тюрьмы, — кричал я, — я и никто другой! Кстати, госпожа, не хотите ли вы вернуть мне мои пятьсот долларов?

Она посмотрела на меня странным взглядом:

— Какие пятьсот долларов?

— Которые я вам дал, чтобы вы их спрятали. Которые эти палачи нашли у вас.

— О чем речь? — сухо ответила вдова. — Ваши доллары до сих пор спрятаны у меня в доме, за портретом Гершона, моего покойного мужа. Они нашли МОИ доллары.

Если б мы не сидели так плотно на заднем сиденье, я бы начал истошно орать.

* * *

Я до сих пор удивляюсь, как я мог подумать, будто вдова взяла на себя вину за хранение моих долларов. Разумеется, я тут же выбросил все продукты и предметы роскоши, которые посылал ей в тюрьму. И зачем только я организовывал демонстрации ради ее освобождения? Кстати, вдова так и не вернула мне пятьсот долларов. Она утверждала, что сыщики могли с таким же успехом найти и мои деньги. Несмотря на все это, я убедил ее взять в свои руки управление моим домашним хозяйством, в порядке работы руководителя женской секции партии. Мне это было необходимо, поскольку работа по дому не была сильной стороной маленькой Мици. Кроме того, таким путем я надеялся подобраться поближе к району расположения портрета покойного Гершона.

* * *

Вдова попросила несколько дней на размышления, но в конце концов согласилась и переехала в одну из восьми комнат моего дома. Пользуясь случаем, она распродала по дешевке все запасы своего магазина, что послужило причиной резкого падения цен на рынке предметов культа.

Однако все эти мелочи бледнеют на фоне совершенно неожиданных дальнейших событий, которые возвели вдову в ранг Жанны Д'Арк Общенационального движения в защиту волосатых.

Придворный композитор Фронта был так растроган трагическим образом героической вдовы, что однажды в конце недели, сидя за своим роялем, создал музыкальное произведение «Марш в честь Неизвестной вдовы». Вот фрагмент этого незабываемого сочинения:

* * *

Несмотря на то, что наше Движение переживало свой звездный час, у меня возникли определенные экономические проблемы.

Однажды объятый отчаянием доктор Шимкович сообщил мне, что лишенные всякого стыда и совести производители «Кассонала» продают свой жалкий, никому не нужный товар за 3,40 форинта. Это было весьма существенное снижение, поэтому нам ничего не оставалось, как последовать их примеру и снизить цены на «Антитер» до 0,96 форинта. Мы пришли к печальному выводу, что если так будет продолжаться, то вскоре нам придется продавать наш продукт по себестоимости, то есть бесплатно.

Наше движение уже не страдало от отсутствия притока капиталовложений, поскольку наши приверженцы из числа промышленников делали все возможное, чтобы помочь нам в свете приближающихся выборов. Гендиректор Вацек, к примеру, передал нам утроенный взнос и с широкой улыбкой заявил:

— Мы предоставляем эти скромные средства с радостью, ибо знаем, что средства пойдут на общенациональные, достойные цели. Но мы жертвуем деньги с одним условием: вам нужно как можно более активно распространять в широких кругах населения замечательные идеи защиты волосатых, ибо они того стоят.

Мы заверили его, что будем стараться по мере наших скромных сил выполнять это требование, и господин Вацек остался полностью удовлетворен. Кстати, и доктор Зенмайер был доволен нами.

— Ви идти верной дорогой, товарищ, — сказал он нам на последней встрече, — ви получить много-много голоса на выборах, будет ваших много членов парламент. Потом будет балаган, и новий правительств в моих руках. Это есть хорошо.

— А что ваше превосходительство думает о нас в связи с формированием нового правительства? — засветились глаза Пепи.

Но Зенмайер быстро остудил его пыл:

— Ничего не будет. Я не есть сумасшедший. Ви есть только большие патриоты, преследовать лысых, как всегда, и все.

На определенном этапе мы с Пепи провели дискуссию по этому болезненному вопросу и пришли к выводу, что у доктора Зенмайера в отношении нас есть лишь одна цель — задурить населению мозги защитой волосатых, дабы он смог заменить существующее правительство на послушных ему марионеток.

Но доктор не сделает из нас управляемых кукол! Если он полагает, что мы станем инструментом в его руках, то он глубоко ошибается. Мы будем выполнять его указания лишь по зрелом размышлении и после долгих раздумий. Иногда мы настолько глубоко погружались в анализ ситуации, что даже предугадывали мысли господина Зенмайера.

* * *

Мы уверенно шли навстречу выборам. Наша информационно-разведывательная служба и, в первую очередь, газета «Подавляющее большинство» превзошла сама себя. С их помощью, а также благодаря активности общественности, нам удалось нанести поражение нашим врагам, которые стремились очернить нас, распространяя клевету, будто мы являемся агентами иностранной державы. Так, прибегая к подлой хитрости, они пытались подорвать наши усилия по спасению Отечества.

Правительство св. Антала сворачивало горы, чтобы достичь своих целей, однако им не удалось покорить сердца избирателей из-за, мягко говоря, крайне нелогичной внутренней политики. Дабы привлечь на свою сторону приверженцев Общенационального волосатого движения, правительство критиковало нас в той же мере, что и лысых, которые «бессовестно и нагло просочились во все сферы жизни». Однако их критика не достигла своей цели, ибо мы лучше понимали суть проблемы и своей пропагандой проникали прямо в души людей. Если правительственные газеты называли лысых паразитами, то мы на следующий день называли их пиявками-кровососами, тянущими кровь из народа. Если правительство говорило о необходимости законодательного решения проблемы лысых, то мы тут же призывали судить их военно-полевым трибуналом.

Тем не менее, правительство все же смогло убедить некоторую часть граждан в том, что лысые тормозят прогресс нашей страны во всех сферах и именно из-за них уровень жизни не растет должным образом. Таким образом, средний гражданин, убежденный, что лысые ведут народ к катастрофе, говорил своей жене:

— Слушай, зайчик, если эти лысые на самом деле источник всех наших бед, так надо же с ними что-то делать!

Правительственные функционеры напрасно сотрясали воздух на своих собраниях, стараясь опорочить наше движение. Им уже никто не верил, ибо кто же поверит, что самые опытные и заклятые ненавистники лысых, то есть мы, — не настоящие патриоты?

Сам господин президент принял участие в избирательной кампании. Он выступил по радио, что само по себе было уникальным событием, так как наш первый гражданин был известен своими невысокими и не очень развитыми способностями к восприятию действительности. Господин президент прочитал по бумажке свою импровизированную речь, в которой предостерег нацию от различных форм экстремизма. Он энергично агитировал за кандидатов своей партии и за себя лично и всячески подчеркивал, что в эти тяжелые дни, когда враг уже стоит на пороге, долг каждого волосатого гражданина занять свое место в соответствии с насущными требованиями момента и зовом истории. В этом, обещал господин президент, он не пойдет ни на какие компромиссы. И действительно, вследствие столь драматического призыва нашего первого гражданина многие начали интересоваться зовом истории, который звал их, конечно же, в наши ряды.

В создавшихся условиях Национальный фронт гарпунеров мог позволить себе участие в выборах с соблюдением всех парламентских демократических норм. Мы разделили между собой избирательные участки, уделяя особое внимание тем из них, где нам противостояли кандидаты лысые или, по крайней мере, в нужной степени лысеющие.

* * *

Я избрал для себя город Сокинч по ностальгическим причинам, поскольку родился там и жил до семи лет. В этом возрасте я продал стадо коров учителю, и вследствие этой акции родителям порекомендовали перевезти меня куда-нибудь в другое место. Так я очутился в столице, где и поселился, и до самого дня выборов мне не приходила в голову мысль посетить любимый родной город. И вот теперь потомок изгнанников решил искупить первородный грех своих родителей.

На вокзале меня встречали с оркестром пожарной команды лучшие люди города. Они выстроились у триумфальной арки, на которой было написано:

— Мы всегда со слезами на глазах вспоминали нашего блудного сына, — заявил мэр в приветственной речи, — который наконец прибыл к нам после долгого отсутствия. Долгие годы, во время неурожаев, мы в мэрии утешали друг друга тем, что вот приедет наш Гиди и сотрет ухмылку с уст лысых.

Преисполненный благодарности за торжественную встречу, я как раз успел поприветствовать собравшихся несколькими теплыми словами, как вдруг стал жертвой ужасного нападения.

5

Из-за угла здания выскочил какой-то лысый исполин и набросился на меня.

— Я докажу, что Сокинч не нуждается в патриотах! — кричал он.

Меня тут же окружили толпы любопытных.

Это были решающие минуты всей моей жизни. Великан поднял свои огромные кулаки, дабы обрушить их на меня, но я не растерялся и выдал ему серию из двенадцати быстрых ударов по животу. Нападавший свалился к моим ногам, не успев вымолвить ни слова, и потерял сознание.

По толпе пробежал шепоток удивления, смешанного с восхищением.

Я наклонился над распростертым на земле хулиганом и с мужественной улыбкой произнес:

— Врача, скорей! Еще случится что-нибудь с этим несчастным, попавшим под влияние вражеских идей.

Однако мое джентльменское поведение не сбило народ с верного пути. Слухи об этом событии облетели городок, как лесной пожар. Вскоре все узнали, что лидер Фронта гарпунеров — настоящий мужчина.

Насколько мне известно, это удивительное происшествие до сих пор упоминают на уроках обществоведения в окрестностях Сокинча в качестве доказательства тезиса «В здоровом теле здоровый дух».

Такой же случай припоминают и в других районах нашей страны, поскольку в процессе своей предвыборной поездки я несколько раз давал жестокий отпор тому же лысому великану.

В здании местного штаба Фронта гарпунеров я раздал нашим приверженцам краткие, но решительные ценные указания. Прежде всего я попросил составить отчет о недвижимости, находящейся в руках лысых, проживающих на моем избирательном участке. Затем я разослал моим волосатым избирателям приглашения на выборы с примечанием: «Отметьте необходимое вам из списка имущества, принадлежащего пока лысым». Среди патриотически настроенных волосатых жителей идея раздела имущества лысых получила широкую поддержку, и количество приглашений, которые вернулись ко мне с пометками, было равно количеству разосланных.

«Мы всегда ждали появления настоящего народного вождя», — писал мне парень-подсобник, работавший в лавке. Он потребовал для себя квартиру, 0,5 га фруктового сада, страховой полис и велосипед с новыми шинами — все это из числа того, что пока принадлежало его хозяину.

«Наконец я знаю, — писал он, — кто по-настоящему борется за социальную справедливость, за права простых граждан. Терпение! Да здравствует Пинто!»

Моя популярность среди местного населения росла не по дням, а по часам. Кандидат от правительственной партии, толстый директор местной школы, пытался выступить против меня, но, разумеется, у него ничего не вышло. Его беспринципность проявлялась все более явно. Так, несмотря на наличие обильной шевелюры, он пытался убедить лысых избирателей голосовать за него, обещая им в случае победы на выборах гарантии физического выживания.

Совершенно неожиданно по нам открыл огонь и местный священник, который также мог гордиться безукоризненной прической. За день до выборов он выступил с проповедью, в которой называл наше движение грубыми, нехорошими словами вроде «армия антихриста, попирающая основы христианской морали». И хотя прихожане выслушали эти выпады со вниманием, большинство из них после краткой внутренней борьбы осталось верно нашим идеям в свете тех неопровержимых фактов, что богатый владелец местного кабака и городской мельник были лысыми.

Этот проповедник-подстрекатель впоследствии был переведен в далекий горный приход.

Я же гулял по улицам города, поглаживал по головке, выполняя указания доктора Шимковича, всех встреченных по дороге грязных сопляков и выдавал каждому из них форинт, при этом категорически запрещая рассказывать кому бы то ни было о том, что эту сверкающую монетку дал им хороший дядя — вождь Движения защиты волосатых.

Остроумные идеи нашего советника по внутренним делам принесли вполне неплохие результаты. Он, например, предложил награждать бутылкой старого вина каждого, кто докажет при помощи двух свидетелей, что дал пощечину одному из вконец обнаглевших лысых жителей города. Это предложение привлекло внимание населения, особенно любящей спорт молодежи. В новом популярном развлечении в полуофициальном порядке приняла участие и местная жандармерия, и городишко несколько дней был наполнен шутками и забавными историями, связанными с лысыми. Нарушений спокойствия отмечено не было.

Накануне выборов уже стало ясно, что за нас готово проголосовать подавляющее большинство избирателей. Решающее влияние на исход выборов оказал инцидент с директором одной из центральных школ. Он должен был выступить на нашем предвыборном митинге, но в последнюю минуту отказался от выступления, поскольку на него напали неизвестные и наголо обрили машинкой.

Пени гневно осудил это происшествие.

«Чего хотели достичь лысые этой выходкой?» — задавал он вопрос со страниц газеты.

Надо добавить и еще одну немаловажную подробность. Наши опытные активисты стояли у избирательных урн и заявляли, что хотя выборы тайные и демократические, но настоящему патриоту, в отличие от хитроголовых лысых, скрывать нечего. Таким образом, широкие массы голосовали совершенно открыто, на глазах у всех, за список Общенационального фронта гарпунеров — Движения защиты волосатых.

На следующий день я послал Пепи телеграмму:

Победа / решительное большинство / жду ответа / терпение / да здр Пинто.

* * *

Движение в защиту волосатых получило по стране в целом даже больше голосов, чем ожидалось. И хотя партия власти сохранила парламентское большинство, сорок пять наших бойцов прошли в парламент. Такое количество мандатов доставило нам кое-какие проблемы, поскольку членами парламента могли стать лишь люди без уголовного прошлого, а этому требованию удовлетворяли весьма немногие наши кандидаты. Вот почему, помимо трех руководящих деятелей партии, депутатских мандатов удостоились: доктор Шванц, наш общий охранник-метрдотель, зам. председателя женского отдела госпожа Мольнар, а также председатель этого отдела освобожденная вдова Шик. Последняя вначале оказывала определенное сопротивление попыткам ввести ее в ряды законодателей; согласилась она лишь после того, как я обещал, что Пепи будет сидеть рядом с ней.

Через несколько дней после выборов швейцар нашего дома начал интересоваться, не существует ли и для него возможности стать членом парламента. Пепи сперва отказался даже говорить с ним на эту тему, указав, что швейцар в свое время не стыдился получать чаевые из рук лысых, а посему недостоин нашего доверия. Через некоторое время, однако, мне пришлось согласиться и, за неимением других кандидатур, ввести его в парламент. Сделал я это, правда, весьма неохотно, ибо от швейцара разило алкоголем не меньше, чем от Пепи.

Мой друг ввел в парламент людей, которые заботились о его здоровье — маникюрщицу и массажистку, — а также своего брата-близнеца. Кроме того, Пепи обратился через нашу газету с призывом к читателям:

«Требуются мужчины 16–32 лет, с пышной шевелюрой, для выполнения высших государственных функций, при условии, что их зовут Шумкоти. Умение читать и писать обязательно».

Около девяноста человек откликнулись на это предложение, но лишь одиннадцать из них носили, как было обусловлено, имя Шумкоти, а прочие оказались Берковичами и т. д.

Видя, что я лопаюсь от смеха, Пепи обиделся не на шутку:

— Тебе что, жалко, если мои родственники будут в парламенте?

— Да ладно тебе, — рассмеялся я, — можно подумать, что это твое аристократическое имя — настоящее. Ты ведь Пепи Гольдштейн, если я не ошибаюсь.

— Имя не имеет значения. Значение имеет родство.

Я не стал с ним спорить, поскольку нам очень нужны были люди с густой шевелюрой. Поэтому я весьма сожалел, когда один из ветеранов нашей партии, Артур Мольнар, не получил мандата. А дело было так: Артур развил активную деятельность по распространению наших идей, выступая на различных митингах в пригородах вплоть до самого дня выборов. На одном из особо массовых собраний, где он был главным оратором, Артур своими лозунгами хлестко клеймил лысых позором, бросая в толпу возгласы:

— Можно ли договориться с лысыми? Нет! Могут ли лысые оставить нас в покое? Нет! Может ли быть на земле мир, пока существуют лысые? Нет, нет и нет!

При каждом таком возгласе оратор энергично качал головой, так что его парик все время съезжал набок, а при словах «нет, нет и нет!» в конце концов соскользнул и упал. Толпа, опьяненная речью оратора, в экстазе набросилась на него и чуть не растерзала насмерть.

Однако это не сломило дух нашего верного сторонника.

— Человек может защищать принципы волосатых, даже не имея волос, — стонал Мольнар под ногами разъяренной толпы, — в конце концов, нам не запрещена самокритика…

Он еще успел выкрикнуть: «Да здравствует Пинто!» — до того, как потерял сознание.

Я почувствовал, что мой моральный долг — и не только из-за нашего общего военного прошлого — навестить Мольнара в больнице. Я принес ему букет цветов и три новых парика производства фабрики Тровица.

Артур лежал на больничной койке во всем великолепии своей лысины, так как разъяренная толпа разорвала его парик в клочья. Увидев мои подарки, несчастный расплакался от счастья.

— Какой почет! — шептал он. — Господи, я так хотел в парламент…

— Успокойтесь, Артур, вы еще будете депутатом парламента.

Однако на самом деле все было не так просто. Когда доктор Шванц узнал о моем решении, он тут же подал в отставку, и я принял ее без колебаний. В ответ на это налоговый инспектор поспешил изложить мне свою позицию:

— Я не могу смириться с тем, что в парламенте будет заседать лысый депутат от нашей партии. Так что извините, дорогой вождь.

Я посмотрел ему прямо в глаза и ответил без колебаний:

— Послушайте, Шванц, здесь я решаю, кто лысый, а кто нет!

Лишь позже мне стало известно, что мой гуманный жест предотвратил семейную трагедию. После того фатального случая с париком Артура, а также в духе современности, то есть различного социального статуса лысых и волосатых, госпожа Мольнар потребовала развода. Возможно, она опасалась, что, имея лысого мужа, утратит свой высокий социальный статус зам. председателя женского отдела партии. Однако после того, как я пообещал Артуру кресло в парламенте, в семье вновь воцарился мир.

Партийное руководство попыталось отмежеваться от привилегий, которые я предоставил Артуру. Доктор Шимкович, наш советник по внутренним делам, как-то с кислой миной спросил меня:

— Если такое возможно в Движении защиты волосатых, то тогда ради чего все это?

— Чтобы получать много денег, — прозвучал мой несколько прагматический ответ, намекающий на некое средство для ращения волос, пользующееся большой популярностью на рынке. Этот ответ полностью удовлетворил вопрошавшего.

Пепи интересовало лишь одно — заплатил ли я за три парика, подаренных Артуру Мольнару? Я не счел нужным отвечать на этот вопрос.

В этот напряженный период у нас возникли определенные трудности с Гагаем, почтальоном на пенсии. Я облагодетельствовал своего бывшего соседа, обладающего слабыми интеллектуальными способностями, мандатом депутата, чем открыл перед ним путь к успешной общественной карьере. Однако старик вместо того, чтобы радоваться своему счастью, явился ко мне, причем на его лице был отражен весь его хронический идиотизм. Этот старый дурень заявил, что не собирается быть общественным деятелем или чем-то в этом роде, поскольку в этой сфере слишком много нехороших людей.

— Если это и так, — ответил я ему, — то вы, находясь на законодательной должности, сможете попытаться исправить их. Есть ли более достойная задача, чем помогать ближнему?

— Есть, — ответил он, — я бы хотел работать в конюшне. Лошади — хорошие, господин Пинто.

Разумеется, я изгнал его из своего офиса. Было совершенно ясно, что близость к лысому Цуцлику привела беднягу к окончательной утрате остатков способности восприятия действительности. Однако сильно наказывать его я не стал, поскольку Мици с ее наивным мировоззрением весьма тепло относилась к умственно отсталому старику. Надо отметить в связи с этим, что моя жена тщательно соблюдала наше соглашение и не вмешивалась в мою политическую карьеру даже в напряженные периоды наших отношений. Ее отец тоже практически исчез с моего жизненного горизонта, и от меня даже скрывали, где он прячется.

— Папа в надежном месте, — заявила Мици, предотвратив дальнейшие расспросы поцелуем, — да здравствует Пинто!

Разумеется, мне было тяжело что-либо возразить на подобный ответ.

Надо отметить, что после выборов количество лысых на улицах резко уменьшилось. Эти подлецы заперлись в своих квартирах с видом святых, которых вот-вот потащат на костер. Такие игры в прятки можно было объяснить еще и тем, что доходы предприятия «Тровиц и К, парики» взлетели до небес. Не раз я расстраивался из-за того, что мне приходилось делиться с Пепи изрядными доходами от реализации париков. Однако это был необходимый на тот момент политический компромисс. Ведь политик постоянно должен принимать болезненные решения, как выразился мой коллега Черчилль. А если он такого и не говорил, то думал об этом.

* * *

Первым серьезным следствием успеха Фронта гарпунеров стала отставка правительства. Портфелей в новом кабинете, и это никого не удивляло, удостоились все те, кому покровительствовал доктор Зенмайер.

Новый премьер-министр, приемный сын доктора Зенмайера, господин Эберхарт Титус Дугович, заявил, что новое правительство продолжит уверенно идти курсом старого, но в совершенно другом направлении. В правильности этого заявления я вскоре смог убедиться сам.

Однажды в пятницу, когда я играл дома в карты с женой, ко мне постучала старшая горничная, сообщившая, что главный редактор, доктор Шумкоти, хочет поговорить с господином вождем. Она также добавила, что доктор Шумкоти находится в весьма бурном состоянии духа.

Пепи ворвался к нам в гостиную, обставленную в стиле рококо. Выглядел он, как безумный. Я жестами показал ему, чтобы он отошел в сторонку, где мы смогли бы поговорить с глазу на глаз. Впрочем, он уже и сам понял, что в присутствии Мици нельзя говорить о делах защиты волосатых.

— Итак, Гидеон, — начал он торжественно после того, как мы остались одни, — я пришел сюда прямо с пресс-конференции премьер-министра. Все новые люди наверху работают не покладая рук, дабы поскорее найти решение общенациональной лысой проблемы. Сердце радуется тому, с каким энтузиазмом члены правительства занялись обсуждением этого вопроса. Несмотря на то, что страна стоит на пороге войны, новое правительство все же находит время и желание возвращаться от вопросов обороны к проблеме защиты прав волосатых. Новый министр внутренних дел, мой друг барон Дорфенхаузнер, заявил, что вскоре будет создан государственный институт для исследования проблемы лысых во всех ее аспектах.

Для усиления произведенного эффекта Пепи сделал шаг назад.

— Гиди, я думаю, что нас могут назначить зам. министрами.

Я пожал плечами:

— Что же здесь удивительного? Ни слова Шимковичу.