Крах игрушечного королевства

Глава 1

В штате Флорида кража со взломом остается таковой, невзирая на время суток. Тяжесть приговора не будет зависеть от того, в какое время дня или ночи ты ее совершил. Вот если ты был вооружен или на кого-нибудь напал, тогда да, тогда это будет кража первой степени, и власти вкатают тебе пожизненный срок. В зависимости от способа проникновения в жилище и от того, находился ли кто-нибудь из жильцов в этот момент дома, преступление могут счесть кражей второй степени.

Тогда тебя засадят на пятнадцать лет.

Уоррен собрался провернуть это дело днем — если она все-таки уберется из дому, — и он был без оружия, хотя и владел лицензией на право ношения. Кондоминимум подпадал под определение жилища, так что если его здесь застукают, ему будет грозить пятнадцать лет тюрьмы, поскольку, по законам штата Флорида, тайное проникновение в любое здание или транспортное средство без позволения владельца считается первейшим доказательством преступных намерений.

Но он в любом случае туда войдет.

Если, конечно, она наконец соберется и уйдет по делам.

А пока он включил радиоприемник.

Я направил в федеральный суд Калузы жалобу с просьбой о возбуждении дела. Судья Энтони Сантос удовлетворил иск и назначил слушание на двенадцатое сентября. За это время судебные исполнители переслали повестку Бретту и Этте Толанд, владельцам фирмы «Тойлэнд, Тойлэнд», приказав им явиться в суд. Сегодня был вторник, двенадцатое число, девять утра — и уже стояла кошмарная жара.

Первое, что сказал Сантос, увидев меня:

— Как ваше самочувствие, Мэттью?

Мне отчаянно хотелось, чтобы окружающие перестали интересоваться моим самочувствием.

Или чтобы я начал чувствовать себя хорошо.

Больше всего это походило на вспышку, следующую за крупной аварией. Вокруг было абсолютно темно, но наверху бушевала гроза.

Вспышки молний перемежались раскатами грома. Я стоял в глубокой яме, которая медленно, но неуклонно заполнялась угольно-черной водой. Сперва она дошла мне до пояса, потом до груди, потом до горла. Я был прикован к стене этой бездонной ямы, и пока гроза ярилась где-то там наверху, зловонная черная вода дюйм за дюймом поднималась, и наконец дошла мне до ноздрей. Но внезапно ослепительно-белая молния ударила совсем рядом — может, даже, в саму яму. Мокрые каменные стены содрогнулись, а я оглох от грохота, ослеп от этой вспышки, и…

И отчаянным прыжком выскочил из ямы.

Вот так это выглядело для меня.

Возможно, вы, выйдя из комы, будете воспринимать свое состояние как-нибудь иначе.

— Со мной все в порядке, ваша честь, — ответил я.

— Обе стороны готовы к слушанию? — спросил Сантос.

— Я, Мэттью Хоуп, представляю истца, Элайну Камминс.

— Я, Сидни Бреккет, представляю ответчика, фирму «Тойлэнд».

Бреккет был лучшим в Калузе специалистом по ведению дел, касающихся авторских прав. Он прославился, выиграв дело о незаконном использовании торговой марки «Огненный опал». Я же был лучшим в Калузе специалистом широкого профиля, и прославился тем, что не далее как в апреле этого года схлопотал две пули — в руку и в грудь. Теперь со мной уже все было в порядке. Нет, правда. Со мной все в порядке, черт подери!

— Я вижу, что жалоба, письменные показания свидетелей и краткое письменное изложение дела обеими сторонами наличествуют, — сказал Сантос. — Потому, я думаю, мы можем перейти к сути дела, не тратя время на длительные вступления. Надеюсь, вы объяснили вашим уважаемым клиентам…

— Да, ваша честь…

— Да, ваша… — …что цель данного слушания — определить, действительно ли фирма «Тойлэнд, Тойлэнд» — в дальнейшем именуемая просто «Тойлэнд», — при создании и продаже игрушечного медвежонка, именуемого ими Глэдис Косоглазик, нарушила авторские права мисс Камминс. Мисс Камминс, на вас лежит обязанность доказать, что вы являетесь владелицей ныне действующих авторских прав и торговой марки на медвежонка, именуемого вами Глэдли, и, пунктом первым, предоставить доказательства незаконного использования защищенных патентом деталей. Вторым пунктом вы должны доказать незаконное использование торговой марки. Это всем понятно?

— Да, ваша честь, все это было объяснено моему клиенту.

— Мои клиенты осведомлены о сути дела, ваша честь.

— Я полагаю, — сказал Сантос, — что адвокаты также объяснили, что запатентовать идею нельзя. Защитить можно лишь выражение идеи. Например, недостаточно будет показать, что обе стороны, и истец, и ответчик, использовали идею косоглазого медвежонка, зрение которого исправляется при помощи очков. Для того, чтобы доказать факт нарушения авторских прав, следует доказать, что было скопировано выражение этой идеи. Суть нарушения авторских прав заключается не в том, что ответчик использовал общую идею работы истца, а в заимствовании конкретного образа, в котором истец воплотил свою идею. Точно так же, чтобы доказать факт незаконного использования торговой марки, следует показать, что подобное использование названий и отличительных черт изделия может привести к путанице при продаже. Отличительные черты изделия могут подпадать под действие закона о защите торговой марки, но только в том случае, если они являются неотъемлемыми, или если при продаже они приобретают вторичное значение. Это ясно?

— Да, ваша честь.

— Да, ваша честь.

— Надеюсь, вы также объяснили, что судебное решение может быть вынесено лишь после экспертизы?

— Да, ваша честь.

— Да, ваша…

— Прежде чем мы перейдем к слушанию дела, я должен упомянуть, что суд всецело осознает необходимость решения данного вопроса, поскольку Рождество уже не за горами, и вне зависимости от того, какая сторона выиграет дело, медвежата должны вовремя поступить в продажу. Но, с другой стороны, именно потому, что суд учитывает коммерческие интересы обеих сторон, он не намерен принимать поспешных решений.

Лицо Сидни Бреккета, сидевшего по другую сторону зала суда, за одним столом со своими клиентами, было непроницаемо каменным. Или скучающим. А может, и тем, и другим одновременно. Этот коренастый круглолицый человечек, которого угораздило родиться похожим на Ньюта Джингрича, сейчас сидел рядом с двумя более симпатичными людьми, мистером и миссис Бретт Толанд, ныне обвиняемыми в краже плюшевого медвежонка.

— Я должен также упомянуть, что правила процедуры слушания совпадают с правилами процедуры судебного разбирательства, — сказал Сантос. — Единственное отличие заключается в отсутствии присяжных. Сперва дают показания свидетели истца…

Я считал, что в наше время не осталось людей, не знакомых с этой процедурой, по крайней мере в той ее части, которая совпадает с уголовным правом. Все, кому только не лень, последние двадцать два года, шесть месяцев, три недели и двенадцать дней смотрели мыльную оперу «Дело Симпсона», и знали все детали чуть ли не лучше меня. Я жалел об отсутствии присяжных, потому что они, обычные граждане, могли бы заметить допущенные мною ошибки, и возможно, в письменном виде сообщить мне, что я — паршивый, никуда не годный адвокат. Обожаю получать такие письма. Когда я очнулся в больнице Доброго Самаритянина, то обнаружил целую груду писем от посторонних людей, которые считали, что я сам виноват в том, что меня подстрелили, и еще в том, что я недостаточно быстро вышел из комы. Я бы, конечно, с удовольствием встал с операционного стола минут через десять, будь на то моя воля, но, увы, здоровье не позволило… Само собой, я вообще предпочел бы обойтись без всех этих проблем. Я вовсе не был счастлив схлопотать пулю. Вы сами как-нибудь попробуйте поймать пулю, а я тогда напишу вам письмецо, когда вы не сумеете выйти из этой чертовой комы.

А мне еще говорят, что после выздоровления я стал каким-то нервным.

— …А затем адвокат ответчика проводит перекрестный допрос.

Потом приходит очередь свидетелей ответчика, и, соответственно, перекрестный допрос проводит адвокат истца. Если у какой-либо из сторон есть какие-либо вопросы, пусть она сообщит об этом сейчас. Я хочу, чтобы все присутствующие полностью понимали суть происходящего.

Вопросов ни у кого не было.

— В таком случае, мистер Хоуп, — сказал Сантос, — если вы готовы, мы можем начать.

«Да выйдешь ты когда-нибудь?» — подумал Уоррен.

Обычно он ездил на стареньком, видавшем виды сером «форде», который прекрасно подходил любому представителю его профессии, не желающему оповещать всех жителей штата Флорида о своих планах и намерениях. Но проблема заключалась в том, что она отлично знала этот «форд». Он столько раз возил ее на этой машине, что сбился со счета.

Потому припарковывать машину перед ее домом было бы в высшей степени неразумно. Если в потрепанном сером «форде» сидит чернокожий мужчина, то кто же это может быть, если не старина Уоррен Чамберс?

Поэтому сегодня Уоррен приехал не на «форде», а на взятой напрокат красной «субару» с помятым левым крылом, да и припарковал он ее на углу, в тени огромного баньянового дерева, ронявшего свои листья на капот с той же непосредственностью, с какой голубь роняет помет. Отсюда Уоррен мог наблюдать за воротами гаража, расположенного под ее домом.

Он тоже хорошо знал ее машину. Он узнает ее в ту же секунду, как она выедет. Если, конечно, она вообще выедет.

Над ухом у Уоррена принялась жужжать муха.

Вот и посиди тут с открытым окном.

Черт бы побрал Флориду и всю здешнюю мошкару!

Нужно следить за выходом. С этой стороны стоянки на цементе нарисована большая белая стрела, указывающая внутрь. А с другой стороны — такая же стрела, но указывающая наружу. «Ну выходи же, — подумал Уоррен. — Стрела указывает тебе путь, так воспользуйся этим указателем».

Он посмотрел на часы.

Девять часов тридцать семь минут.

«Время-то как летит», — подумал Уоррен.

Элайна Камминс — или Лэйни, как она предпочитала себя называть, — была высокой и стройной тридцатитрехлетней женщиной. Ей была присуща та элегантная небрежность, которую обычно приписывают уроженкам Флориды, но на самом деле Элайна переехала сюда из Алабамы всего лишь пять лет назад и до сих пор говорила с заметным южным акцентом. Сегодня утром она была одета в длинную плиссированную шелковую юбку и пуловер из хлопчатобумажной пряжи. Никаких чулков — длинные загорелые ноги и легкие туфли на низком каблуке и с плетеным ажурным носком. На правой руке — единственное золотое кольцо, то же самое, которое было на ней, когда Элайна впервые пришла ко мне в контору. Элайна тогда назвала его викторианским кольцом-печаткой. Оно было сделано в виде сердечка и украшено мелкими цветочками. Золото кольца и золотисто-пшеничный тон одежды прекрасно гармонировали со светло-русыми волосами Элайны, забранными в хвост и перевязанными зеленой лентой под цвет ее глаз. Эти зеленые глаза были обеспокоенными и внимательными. И еще они слегка косили. Это вовсе не портило Элайну, и я упомянул об этом лишь затем, чтобы в точности передать все подробности.

Человека, о котором англичанин скажет, что тот косит, в Америке назовут косым или косоглазым. Хотя иногда в Америке могут назвать косым человека, который вовсе не косит, а просто смотрит на вас, полуприкрыв глаза — ну, например, щурится от солнца. Забавный, однако, язык у этих колонистов, а? Лэйни нельзя было назвать косоглазой. То есть ее глаза не смотрели в переносицу. Но все-таки она косила — когда ее левый глаз смотрел прямо на вас, правый был повернут чуть в сторону. Этот дефект был важен для ее иска — я даже надеялся, что именно он поможет нам выиграть, — но в то же время каким-то странным образом придавал Лэйни уязвимый, и при этом чертовски привлекательный вид. Элайна положила руку на Библию и поклялась говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды, и да поможет ей Бог.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя, — попросил я.

— Элайна Камминс.

Голос у нее был мягким, словно теплый летний ветерок, дующий над рекой Теннесси. Чуть косящие зеленые глаза расширились, и в них появилось выражение ожидания. Левый глаз смотрел прямо на меня, а правый — на американский флаг, стоящий за креслом судьи. Полные чувственные губы слегка приоткрылись, как будто Элайна ожидала следующего вопроса, затаив дыхание.

— Ваш адрес, пожалуйста.

— Северная Яблочная улица, дом 1312.

— Является ли это одновременно адресом вашей фирмы?

— Да. Я работаю дома, в небольшой студии.

— Как называется ваша фирма?

— «Просто класс!»

— Какого рода деятельностью вы занимаетесь, мисс Камминс?

— Я придумываю детские игрушки.

— Когда вы начали этим заниматься?

— Десять лет назад, после того, как окончила Род-Айлендскую школу дизайна.

— И с тех пор вы постоянно занимались созданием детских игрушек?

— Да.

— Все эти десять лет вы работали самостоятельно?

— Нет, раньше я работала на другие фирмы.

— Работали ли вы в фирме «Тойлэнд», выступающей ответчиком по этому делу?

— Да, работала.

— В качестве кого?

— В качестве дизайнера.

— Вы придумывали игрушки?

— Да, детские игрушки.

— Вы придумали Глэдли Косоглазика в то время, когда работали на фирму «Тойлэнд»?

— Нет, конечно!

— А когда вы придумали этого медвежонка?

— В апреле этого года.

— А когда вы ушли из фирмы «Тойлэнд»?

— В январе.

Я подошел к столу истца. На столе сидели два почти одинаковых игрушечных медвежонка. Тот, которого я взял, был девятнадцати дюймов высотой. Тот, который остался сидеть на столе, был на дюйм ниже. Оба они были плюшевыми. У каждого на шее висели очки на золоченой цепочке.

— Ваша честь, — спросил я, — могу я обозначить этот предмет как первое вещественное доказательство истца?

— Можете.

— Мисс Камминс, — сказал я, — вы узнаете этот предмет?

— Да.

— Что это такое?

— Это мягкая игрушка, которая называется Глэдли Косоглазик. Я придумала ее, запатентовала, и зарегистрировала торговую марку.

— Я предлагаю считать этого медведя вещественным доказательством, ваша честь.

— Возражения будут?

— Никоим образом, — подал голос Бреккет. — Суть наших разногласий заключается в том, что этого медвежонка придумала не мисс Камминс.

— Принято к сведению.

— Мисс Камминс, внешний вид этого медвежонка придуман вами?

— Да, мной.

— Известно ли вам, существовала ли до вашего медвежонка другая игрушка, которая называлась бы Глэдли Косоглазик?

— Насколько мне известно — нет.

— Вы зарегистрировали торговую марку Глэдли Косоглазика?

— Да.

— Ваша честь, могу я обозначить этот документ как второе вещественное доказательство истца?

— Обозначайте.

— Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Вы его узнаете?

— Да. Это регистрационный сертификат на Глэдли.

— Вы, конечно, имеете в виду медвежонка Глэдли?

— Да, я имею в виду медвежонка Глэдли Косоглазика. Косящие глаза — его уникальная отличительная черта. Так же, как корректирующие очки. Они являются неотделимой частью его товарного облика.

— Ваша честь, я предлагаю считать этот сертификат вторым вещественным доказательством.

— Возражения будут?

— Нет.

— Ваша честь, могу я также представить на рассмотрение суда следующий документ?

— Обозначьте его как третье вещественное доказательство истца.

— Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Что это такое?

— Это авторское свидетельство на Глэдли.

— К свидетельству прилагаются какие-либо рисунки?

— Да, конечно.

— И они в точности изображают внешний вид вашего медвежонка?

— И его очков.

— Ваша честь, я предлагаю считать авторское свидетельство и прилагаемые к нему рисунки еще одним вещественным доказательством.

— Возражения будут?

— Нет.

— Мисс Камминс, — сказал я, — как бы вы описали Глэдли?

— Это косоглазый медвежонок с большими ушами, глупой улыбкой и очками, которые можно на него надевать.

— И все эти элементы его внешности придуманы вами?

— Да.

— А что, в мире нет других игрушечных медвежат с большими ушами?

— Есть. Но они не похожи на Глэдли.

— А с глупой улыбкой?

— Да сколько угодно! — воскликнула Лэйни и изобразила эту самую глупую улыбку, заставив, в свою очередь, судью Сантоса заулыбаться — тоже довольно по-дурацки, надо заметить. — Но они тоже не похожи на Глэдли.

— А существуют ли другие косоглазые игрушечные медвежата?

— Насколько мне известно — нет.

— Тогда защищенные свидетельством об авторском праве косящие глаза вашего медведя являются его уникальной особенностью.

— Да.

— Как и имя, присвоенное ему в торговой марке.

— Да.

— А его очки? Существуют ли другие медвежата, которые носили бы очки?

— Возможно, но не такие.

— А чем эти очки отличаются от остальных?

— Они исправляют его косоглазие.

— Подобных очков не имеет никакой другой игрушечный медвежонок в мире?

— Ни один, насколько мне известно.

— Когда вам впервые пришла идея сделать такого медвежонка?

Наконец-то она появилась.

Точнее, появилась ее машина, темно-зеленый «шевроле», здорово напоминающий серый «форд» Уоррена, — точно такой же неприметный. Он медленно выбирался со стоянки, словно песчаная акула. Она посмотрела по сторонам и повернула вправо. Уоррен подождал, пока «шевроле» скроется из вида, потом посмотрел на часы. Без десяти десять.

«Дадим ей еще пять минут», — подумал он.

Лучше убедиться, что она не забыла дома какую-нибудь фигню и не захочет за ней вернуться.

По словам Лэйни Камминс, в Калузе до сих пор существуют тупички и переулки, попав в которые, можно подумать, что время потекло вспять. Ее дом вместе с примыкающей к нему студией стоял как раз в одном из таких переулков. Именно так должна была выглядеть Калуза — а на самом деле и вся Флорида, — в сороковые-пятидесятые годы.

Я никогда не считал Калузу тропическим раем. Даже весной, когда все вокруг цветет, здесь не наблюдается такого буйства красок, как, скажем, на Карибских островах. На мой взгляд, преобладающим цветом в Калузе является отнюдь не зеленый, а бурый, как будто трава, кусты и деревья покрыты изрядным слоем пыли. Даже бугенвилия и гибискус кажутся какими-то вялыми и блеклыми по сравнению со своими собратьями, произрастающими в настоящих тропиках.

Но в апреле…

Апрель — тот самый месяц, когда к Лэйни впервые пришла идея сделать Глэдли, и тот самый, когда я валялся пластом в отделении интенсивной терапии больницы Доброго Самаритянина и пребывал в коме, — так вот, апрель — это совсем другое дело.

Лэйни рассказывала, что в апреле улочка, на которой она живет, превращается в настоящие джунгли, и о цивилизации напоминает только узкая полоса асфальта. Вход на Северную Яблочную улицу — не путать с Южной Яблочной — находится в полутора милях от моста, соединяющего Шуршащий риф с материком. У въезда стоит дорожный знак, обозначающий тупик. В полном соответствии с этим знаком Северная Яблочная улица пробегает два квартала, потом плавно разворачивается и движется обратно.

Пройдясь по этой улочке — стоящие на ней дома крыты гонтом, а на окнах висят жалюзи, — вы можете полюбоваться, как выглядела Калуза в старые добрые времена, пока не стала землей обетованной для паломников со Среднего Запада и из Канады. Здешние дома буквально тонут в густых зарослях капустных и карликовых пальм, красных бугенвилий, розовых бугенвилий, пурпурных бугенвилий, белых бугенвилий, образующих сплошную стену, неряшливых перечных деревьях, увешанных лохмотьями испанского мха, золотых деревьев, усыпанных желтыми гроздьями, розового олеандра, золотой аламанды, лилового вьющегося лантана, красновато-ржавого креветочника, желтого гибискуса, розового гибискуса, красного гибискуса, бутылочных деревьев с их длинными красными соцветиями — последнее прибежище ботанического великолепия Калузы, рай для птиц, чье яркое-оранжевое или синевато-пурпурное оперение то и дело мелькает среди растительности.

Жители этой улицы утверждают, что это последний уголок настоящей Флориды.

Они, пожалуй, имеют в виду, что этот уголок выглядит одновременно захолустным, заросшим, диким, зловонным, потайным и безмолвным. Вам так и кажется, что сейчас на дорогу вперевалочку выйдет аллигатор или из-за кустов появятся полуобнаженные калузские индейцы. Вместо этого вам на глаза попадаются загорелые молодые солнцепоклонники — некоторые из них действительно ходят полуобнаженными. Они проживают здесь по шесть-семь человек в доме и берутся за любую работу, позволяющую проводить пять дней в неделю на открытом воздухе, и два — на пляже. В двух кварталах, образующих Яблочную улицу, проживает больше садовников, чистильщиков бассейнов, маляров, красящих здания, мойщиков окон, водников-спасателей и лодочников, чем во всем штате Небраска.

По крайней мере три здешних дома занимает публика, претендующая на принадлежность к миру искусства, но как раз в этом нет ничего необычного ни для штата Флорида в целом, ни для Калузы в частности.

Калуза любит называть себя Афинами южной Флориды. Это прозвище заставляет моего компаньона Фрэнка — перебравшегося сюда уроженца Нью-Йорка, — фыркать и ехидничать. Четыре человека из жителей Яблочной улицы гордо называют себя художниками, еще шесть — скульпторами, и шестеро — писателями. Но единственный профессионал, проживающий на этой улице, — это Лэйни Камминс. В конце концов, она опытный дизайнер, хотя ни одна из придуманных ею игрушек и кукол, как и изобретенная ею настольная игра, не расходилась так хорошо, как рассчитывали компании, на которые она работала.

Стены ее крохотной студии увешаны игрушками, которые она создавала сперва для компании «Мир игрушек» в Провиденс, где Лэйни работала в течение года после окончания Рисди, потом для компании «Детство» в Бирмингеме, неподалеку от ее родных мест, и наконец, для «Тойлэнд, Тойлэнд», уже здесь, в Калузе, где она проработала три года, а в январе этого года уволилась.

Идея сделать Глэдли впервые пришла к ней где-то в начале апреля — точной даты она не помнит, в чем честно и признается суду. Вокруг ее дома растет так много деревьев и кустов, что в студии всегда, даже среди ясного дня, царит полумрак. Потому она работает при свете большой лампы дневного света, которая висит над столом — зарисовывает приходящие ей в голову идеи, потом развивает их. При работе она всегда носит очки. Точнее говоря, она носит их постоянно, а не только на работе. Сейчас она сняла их исключительно по просьбе Мэттью, который хотел, чтобы судья Сантос заметил ее косоглазие и проследил связь между ее внешностью и обликом игрушечного медвежонка. Стробизм, — так называется этот дефект зрения, — появился у нее еще в детстве, когда ей было три года. По крайней мере, именно тогда ее мама заметила, что правый глаз ее дочки слегка косит. Исправить этот недостаток при помощи очков не удалось. Две операции также потерпели неудачу. Правый глаз продолжал косить. (Когда Лэйни было шестнадцать лет, ее мать по секрету сообщила подруге, что у ее дочки «косоглазие» — она почему-то не любила употреблять термин «стробизм»). Сейчас Лэйни рассказала суду о состоянии своего зрения, изящно обойдя тот факт, что слово «стробизм» происходит от греческого слова «стробос», что означает «косой» — так-то, ребята. Самое что ни на есть раскосое косоглазие, черт бы его побрал!

Глэдли пришел к ней из песенки.

В тот день она работала с раннего утра, возилась с моделью пожарной машины. Вести машину должна была кукла, а еще несколько кукол с длинными рыжими волосами — огненно-рыжими, почти такого же цвета, как сама машина, — должны были висеть по бокам. Лэйни как раз вылепила всех кукол из воска и прикрепляла их к модели машины, сделанной из деревяшек и проволоки, когда поймала себя на том, что напевает себе под нос…

Идеи действительно иногда появляются именно таким образом, — пояснила она суду.

…одну мелодию. А потом она запела ее вслух — старую детскую песенку:

— Мишка косолапый по лесу идет…

…и вдруг ей вспомнилось, что в детстве она иногда оговаривалась и пела «мишка косоглазый по лесу идет», и как над ней из-за этого смеялись. И внезапно она подумала «О Господи!» — ей представилась целая серия игрушек, которая начиналась с Глэдли Косоглазого Медвежонка, Черепашонка в распашонке — да мало ли сколько идей можно почерпнуть из детских песенок!

Она тут же отодвинула пожарную машину подальше, достала блокнот и начала рисовать — склоненная набок голова медвежонка, косящие глаза, черный треугольный носишко и простодушная улыбка…

И при этих словах Лэйни продемонстрировала суду первый набросок Глэдли.

— Ваша честь, я бы хотел предложить считать рисунок мисс Камминс вещественным доказательством.

— Возражения будут?

— Нет.

В тот день Лэйни сделала около двадцати эскизов с изображениями Глэдли. Она работала с утра до позднего вечера, захваченная лихорадочным порывом вдохновения, а потом пошла спать, усталая, но чрезвычайно довольная. Посреди ночи она проснулась от рези в глазах и пошла в ванную, чтобы закапать глаза «Визином». Потом Лэйни вспомнилось, какое жестокое разочарование она испытала, когда офтальмолог в Бирмингеме сказал, что вторая операция оказалась безрезультатной. И, стоя в ванной с пипеткой в руках, Лэйни подумала: «Я приведу в порядок глаза Глэдли!» — и снова помчалась в студию. Она нацепила свои очки и принялась рисовать очки для Глэдли.

— Я прошу считать эти восемнадцать рисунков мисс Камминс вещественными доказательствами, ваша честь.

— Возражения будут?

— Нет.

— Может быть, засчитать их как одно вещественное доказательство, мистер Хоуп?

— Как будет угодно суду.

— Тогда это будет пятым вещественным доказательством истца, — сказал Сантос.

— Насколько я понимаю, — начал я, — если надеть эти очки Глэдли на нос…

— Да.

— …то его глаза начинают выглядеть нормальными.

— Да. Если надеть очки и посмотреть на его глаза…

— Не могли бы вы продемонстрировать это? — перебил ее я, и протянул Лэйни медвежонка, на шее которого болтались висящие на цепочке очки. Лэйни взяла очки, водрузила их медвежонку на мордочку, поверх черного треугольного носика, и зацепила их дужками за медвежьи ушки.

Словно по волшебству, косые глаза в то же мгновение стали выглядеть нормальными.

— Вы надеваете очки, — сказала Лэйни, — и глаза больше не косят.

— Как вы добились такого эффекта, мисс Камминс?

— Я нашла оптометриста, которые сделал мне эти очки по заказу.

— У вас есть спецификация на эти очки, мисс Камминс?

— Да.

— Я прошу вас предъявить третье вещественное доказательство, свидетельство об авторском праве на этого медвежонка, и проверить прилагающиеся к нему заверенные копии. Наличествуют ли там спецификации, которые вы только что упомянули?

— Да, наличествуют.

— Прилагались ли эти спецификации к вашему заявлению о регистрации авторских прав?

— Да, они были частью этого заявления.

— И, таким образом, они попали под защиту авторских прав, не так ли?

— Я протестую!

— Протест принят.

— Ваша честь, могу я…

— Слушаю вас, мистер Бреккет.

— Ваша честь, — вопросил Бреккет, — разве компетенция мисс Камминс позволяет ей знать или комментировать закон об авторском праве?

— Я ведь принял ваш протест — разве не так?

— Совершенно верно. Благодарю вас, ваша честь. Но кроме того, ваша честь, очки как таковые нельзя подвести под охрану свидетельства об авторских правах. Они не являются предметом, на который можно получить авторские права. Авторские права не защищают идею или систему, они защищают лишь выражение этой идеи.

— Да, я знаю, — согласился Сантос. — Я знаю, чем идея отличается от ее конкретного выражения.

— Я в этом не сомневаюсь, ваша честь. Но адвокат противной стороны высказал предположение, что авторское свидетельство на медвежонка распространяется и на очки медвежонка…

— Ваша честь, — вмешался я, — очки являются частью товарного вида медвежонка. И в качестве таковых…

— Это будет решать суд. Давайте дослушаем показания.

— Благодарю вас, ваша честь, — поклонился Бреккет.

— Мисс Камминс, — вернулся я к прерванной теме, — вы владеете этими спецификациями?

— Я заплатила за их проектирование и взамен приобрела все права на эти чертежи и их использование.

— Известно ли вам, использовались ли прежде такие чертежи кем-нибудь другим?

— Насколько мне известно — нет.

— Известно ли вам, использовал ли кто-нибудь прежде подобное приспособление в виде очков для косоглазого медвежонка?

— Насколько мне известно — нет.

— Очки, будучи надетыми, создают впечатление, что косоглазие исправляется. Использовал ли кто-нибудь раньше это приспособление подобным образом?

— Насколько мне известно — нет.

— Вы первой придумали применить его в подобных целях?

— Да.

— Вы пришли к этой мысли самостоятельно?

— Да.

— Что составляет самую суть закона об авторском праве, — констатировал я. — Оригинальная манера исполнения, сознанная незави…

— Решение вопроса о сути закона об авторском праве находится в компетенции суда, — перебил меня Бреккет, — а не в…

— Протест принят, — сказал Сантос. — Следите за своими выражениями, мистер Хоуп.

На задворках этого дома — как и почти всякого жилого дома, построенного в сороковые-пятидесятые годы, — воняло плесенью и гнилью.

Дом был построен из шлакоблоков и выкрашен белой краской. Там, где плесень угнездилась особенно давно, появились зеленовато-серые полосы.

Над входом в каждую секцию — по подсчетам Уоррена, их было двенадцать на каждом этаже, — на прогнивших столбах, изъеденных к тому же термитами, красовался рифленый навес из зеленого пластика. Уоррен осторожно вошел в длинный коридор. Осторожно — поскольку единственной деталью внешности, не поддающейся перемене, был его цвет кожи.

Можно попросить у приятеля напрокат помятую красную «субару», можно переодеться в бежевый тропический костюм, придающий тебе вид заезжего торговца недвижимостью или банкира, который зашел позвонить, но если ты негр, ты все равно будешь неуместно выглядеть в доме, в котором все жильцы белые. Потому Уоррен очень осторожно прошел по длинному коридору — лучи солнца пронизывали пластик, и окрашивали пол и нижнюю часть белых стен в ядовито-зеленый цвет. Уоррен молился, чтобы ни одна из дверей не отворилась, и в коридор никто не вышел. Он был чернокожим, который тайком проник в здание без позволения владельца либо жильца, но он не был грабителем, и ему не хотелось бы, чтобы его приняли за такового.

В бумажнике у Уоррена лежала ламинированная карточка, выданная в соответствии с 493-м пунктом статута Флориды. Она давала своему владельцу право вести расследование и собирать информацию в различных обстоятельствах некриминальными способами, подробно перечисленными в статуте. Теперь Уоррен достал эту карточку из бумажника, чтобы с ее помощью открыть дверь двадцать четвертой секции — ее секции. Он ловко просунул карточку между дверным косяком и язычком паршивенького замка, вдавил язычок и почувствовал, что дверь подалась. Потом Уоррен проскользнул в секцию и сразу же закрыл за собой дверь.

У него бешено колотилось сердце.

Сидни Бреккет спросил у Лэйни, правда ли, что идея так называемого первоначального медвежонка Глэдли была разработана ею еще в то время, когда она работала в фирме «Тойлэнд, Тойлэнд». Лэйни с негодованием отвергла это предположение. Бретт и Этта Толанд, сидевшие за столом ответчиков, невозмутимо наблюдали за ходом слушания. Они были уверены, что Бреккет не оставит камня на камне от показаний первого свидетеля, и вообще быстро добьется завершения этой дурацкой истории.

Сорокачетырехлетний Бретт Толанд был одет в элегантный синий блейзер и серые брюки — и то и другое пошито у хорошего портного, — и в белую рубашку, расстегнутую у ворота. Туфель не было видно из-под стола, но я не сомневался, что это хорошие кожаные туфли с тиснением.

На загорелом лице выделялись синие глаза — две блестящие льдинки.

Густые светлые волосы были тщательно уложены. Он держал жену за руку.

Они являли собою дивную картину сплоченности перед лицом угрозы со стороны наглой самозванки Лэйни Камминс.

В калузском обществе их зачастую называли лордом и леди Толанд, хотя они отнюдь не принадлежали к британской аристократии. Несомненно, их можно было назвать весьма гостеприимными хозяевами — я вспомнил один их прием: лужайка перед их домом стоимостью не в один миллион долларов была увешана гирляндами японских фонариков; на ней было расставлено больше пятидесяти столов, и на каждом стояла изящная чаша с плавающими в ней золотыми рыбками. На приеме присутствовал сам губернатор штата.

За приглашениями на их феерии охотились, как за билетами на Большой Кубок. Но я лично чувствовал себя как-то неуютно в этой роскошной обстановке — может, потому, что вырос я в Чикаго, в небогатой семье.

Возможно, человек не в силах окончательно избавиться от бедности.

Этта Толанд…

Этт и Бретт — так их звали близкие друзья, нежно любящие семейство Толандов, и их особняк на рифе Фэтбэк, и их вечеринки, и их теннисный корт и плавательный бассейн, и их девяносточетырехфутовую яхту «Игрушечка», и их частный самолет, не обладающий именем собственным, хотя и у самолета, и у яхты — на фюзеляже и на транце соответственно, — красовалась эмблема их фирмы: две куклы, сидящие рядком, светловолосый мальчик и темноволосая девочка, оба сияют улыбками. Та же самая эмблема была изображена на ярлыке, привешенном ко второму игрушечному медвежонку, сидевшему сейчас у меня на столе, — мальчик и девочка, над головами полукругом выгнулось слово «Тойлэнд», и второй такой же полукруг у них под ногами. Фирма «Тойлэнд, Тойлэнд», принадлежащая Этте и Бретту Толандам. Они пришли сюда, чтобы опровергнуть иск Лэйни Камминс, обвиняющей их в нарушении авторских прав и незаконном использовании торговой марки.

Волосы тридцатисемилетней Этты были такими же черными, как у куклы-девочки на эмблеме фирмы. Прямые черные волосы по плечи, высокие скулы, темные миндалевидные глаза и великолепные губы, подчеркнутые кроваво-красной помадой, придавали ее внешности какой-то восточный оттенок, хотя в девичестве Этту Толанд звали Генриеттой Бехерер, и предки ее происходили из Германии. Впрочем, это не помешало конкурентам и недоброжелателям прозвать ее Леди-Дракон. Ходили слухи, что Бретт встретил ее на ярмарке игрушек в Франкфурте — она была продавщицей в павильоне фирмы братьев Герман. В это жаркое сентябрьское утро Этта в своем шелковом костюме цвета сумерек и темно-синей шелковой блузе с воротником-шалькой выглядела холодной, полной самообладания, деловой и очень женственной. Ее левая рука лежала на руке мужа, а золотая запонка указывала, где заканчивается рукав ее жакета.

— Вы помните, над какими игрушками вы работали, когда находились на службе? — спросил Бреккет.

— Вы имеете в виду службу в компании «Тойлэнд»?

— Да. Это будет… как вы сказали, мисс Камминс, — сколько времени вы там проработали?

— Я проработала там три года и уволилась в январе.

— В январе этого года?

— Да.

— И работали там в течение трех лет?

— Да.

— Помните ли вы игрушки, созданные вами за эти три года?

— Я помню все свои игрушки.

— Не была ли идея Глэдли подсказана вам…

— Нет, не была.

— Ваша честь, я могу закончить свой вопрос?

— Да, конечно. Мисс Камминс, пожалуйста, сначала дослушайте вопрос до конца, и только потом отвечайте.

— Я думала, что он уже закончил, Ваша честь.

— Продолжайте, — нетерпеливо бросил Сантос.

— Правда ли, что идея Глэдли была подсказана вам мистером Толандом…

— Нет, неправда.

— Мисс Камминс, дайте мистеру Бреккету договорить.

— Подсказана вам мистером Толандом на одном заседании, состоявшемся в сентябре прошлого года?

— Нет.

— И это произошло в то время, когда вы, мисс Камминс, еще работали на…

— Нет.

— …на компанию «Тойлэнд, Тойлэнд»?

— Нет, это неправда.

— Правда ли, что ваша оригинальная идея на самом деле принадлежит мистеру Толанду?

— Нет.

— Обращался ли мистер Толанд к вам с просьбой сделать ему несколько набросков этой игрушки.

— Нет.

— Не были ли показанные вами рисунки идентичны тем рисункам, которые вы сделали и передали мистеру Толанду через несколько недель после того заседания.

— Нет, я сделала эти рисунки в апреле этого года, у себя в студии на Северной Яблочной улице.

— О, я не сомневаюсь, что вы их сделали.

— Я протестую! — вмешался я.

— Протест принят. Мы вполне можем обойтись без редакторских поправок, мистер Бреккет.

— У меня больше нет вопросов, — сказал Бреккет.

Уоррен подумал, снова приоткрыл дверь, засунул в замочную скважину зубочистку и сломал ее, так, чтобы конец остался в замке. Если теперь кто-нибудь захочет открыть дверь снаружи и вставит ключ в замочную скважину, то раздастся легкий щелчок сломавшейся щепки. Маленькая безотказная сигнализация взломщика. Плохо только, что она знала этот фокус с зубочисткой ничуть не хуже самого Уоррена. Она сразу поймет, что у нее в квартире находится кто-то чужой. Вполне может статься, что она вытащит щепку, продует замок, а потом примется стрелять по всему, что движется, и продырявит ему голову.

Уоррен запер дверь и огляделся по сторонам.

В квартире было сумрачно. Окно было закрыто белыми металлическими жалюзи. Проскальзывающие сквозь щели солнечные лучи падали на софу, стоящую у окна. Софа была застелена белым покрывалом, усыпанным красными пятнами, которые напоминали цветы гибискуса. Постепенно глаза Уоррена приспособились к полумраку. В комнате было грязно. По полу была разбросана одежда, пустые бутылки, жестяные банки и окурки — Уоррен и не знал, что она снова начала курить. Скверный признак. Интересно, здесь всегда такой бардак, или просто сейчас неудачный момент? По улице проехал автомобиль, потом еще один. Уоррен ждал, неподвижно замерев в полутемной комнате. Здесь только одно окно, единственный источник света, и то задернуто жалюзи. Видимо, софа раскладывается и превращается кровать, потому что на чем же еще ей спать?

На кухню вел дверной проем, — один проем, без двери. Холодильник, плита, небольшой столик, окна нет, — не кухня, а отгороженный уголок размером с телефонную будку. Ну ладно, он преувеличивает. Но все же не хотел бы он угощать здесь гостей. Уоррен вошел в кухню. Справа от себя он увидел прижавшийся к стене круглый деревянный столик. Рядом приткнулись два кресла. Кухня была чуть больше, чем ему показалось сначала. Да все равно, ему здесь губернатора не принимать.

В раковине груда грязной посуды. Еще один скверный признак.

Остатки еды намертво засохли — то есть посуду не мыли уже давно.

Совсем скверно.

Уоррен открыл дверцу под раковиной. Там обнаружилось мусорное ведро. Уоррен поднял крышку и заглянул в ведро. Три пустых коробки от мороженого. С каждой минутой положение вещей выглядело все хуже. Уоррен вернул крышку на место, прикрыл дверцу и заглянул в холодильник.

Завядшая головка салата-латука, пачка оплывшего по краям маргарина, пакет с молоком — судя по запаху, с прокисшим, — ссохшаяся половинка апельсина и три банки кока-колы. Уоррен потянул на себя лоток для кубиков льда. Лед давно не заменяли, и он отстал от стенок лотка.

Уоррен чуть не подскочил до потолка — его взгляд неожиданно упал на таракана, внаглую рассевшегося на столе.

Здесь их называли пальмовыми жучками. Вот ей-Богу, эти отвратительные твари умеют летать! Если не поостережешься, могут даже врезаться прямо тебе в физиономию. Два-три дюйма длиной, и мерзкие — просто слов нет. Конечно, в Сент-Луисе, где он жил раньше, тараканы тоже водились, но не такие же! Уоррен закрыл холодильник. Таракан даже не шелохнулся — просто сидел на столе и наблюдал за пришельцем.

По улице проехала еще одна машина.

Ну и оживленное же движение на этой улице, не меньше машины в час.

Прямо тебе главная артерия города. Уоррен только надеялся, что среди проехавших машин не было ее «шевроле», что ей не взбрело в голову плюнуть на покупки и вернуться домой пораньше. Вот был бы номер!

Уоррен рассчитывал, что сейчас, в половине одиннадцатого, она находится где-нибудь в Новом городе, ходит по магазинам. Таракан — пальмовый жучок, сука такая, — продолжал неподвижно сидеть на столе и следить за Уорреном. Уоррен вернулся в главную комнату — гостиная, она же спальня, она же столовая. Он задумался, как же правильно ее назвать.

Уоррен подошел к софе, усеянной цветками гибискуса, перегнулся через нее и поднял жалюзи, впустив в комнату солнце.

Помимо самой Лэйни, у меня был только один свидетель, оптометрист, доктор Оскар Неттлетон. Доктор заявил, что занимается выявлением дефектов зрения и погрешностей преломления и борется с ними не хирургическим путем, а при помощи корректирующих линз или специальных упражнений. Он скромно сообщил, что является председателем того, заслуженным профессором сего и почетным членом совета медицинского университета Калузы. Я принялся вытягивать из него показания о том, что Лэйни выглядела ликующей…

— Я протестую, Ваша честь.

— Протест отклонен.

…светилась от гордости…

— Я протестую!

— Протест отклонен.

— …уверенной в себе, и вообще находилась в приподнятом настроении…

— Я протестую!

— Протест принят. Мистер Хоуп, личные впечатления можно высказывать покороче.

— …когда пришла к нему в апреле месяце этого года с рисунками Глэдли и с объяснениями, какие именно очки ей нужны для ее медвежонка.

— Она называла их очками от косоглазия, — улыбнулся Неттлетон.

Доктор засвидетельствовал, что конструкция этих очков была разработана им, что он получил за их чертежи гонорар в три тысячи долларов, и подписал документ, заверяющий, что впредь он не будет претендовать на эти очки и препятствовать какому-либо их использованию.

— Скажите пожалуйста, доктор Неттлетон, — обратился к свидетелю Бреккет, — вы ведь не офтальмолог, не так ли?

— Нет.

— И вы не врач, правильно?

— Да.

— Вы просто делаете очки — так?

— Нет. Очки делает оптик. Я выписываю корректирующие линзы. Я — доктор оптометрии, а кроме того — доктор философии.

— Благодарю за пояснения, доктор, — сказал Бреккет, хотя по его тону чувствовалось, что он не видит особенной разницы между оптиком и оптометристом. — Но объясните, пожалуйста, что конкретно вы имели в виду, когда сказали, что конструкция этих очков принадлежит вам.

— Я имел в виду, что мисс Камминс пришла ко мне со своей проблемой, и я разрешил эту проблему, не опираясь при этом ни на какие ранее существовавшие приспособления.

— В самом деле? Вы хотите сказать, что прежде не существовало приспособлений, решающих эту же задачу?

— Понятия не имею. Мне не встречалось ни одно. Я взялся за эту задачу и решил ее. Спецификации, которые я передал мисс Камминс, были разработана мною совершенно самостоятельно.

— Стали бы вы считать это приспособление оригинальным, если бы вам было известно, что кто-либо другой создал его раньше, используя точно такие же линзы?

— В моем приспособлении не используются линзы.

— Разве? А что тогда такое очки, если не корректирующие линзы?

— Линзы этих очков плоские. Следовательно, они ничего не могут откорректировать. Это обычный прозрачный пластик. Попробуйте подсунуть под них руку, и вы сами увидите, что изображение руки не искажается.

Эти стекла не являются корректирующими линзами.

— Тогда как же они исправляют косоглазие медвежонка?

— На самом деле, они вовсе его не исправляют. Они просто создают видимость. Я создал иллюзию. У этого медвежонка двусторонее косоглазие. Коричневая радужка и белый зрачок смещены к носу относительно склеро-коньюнктивальной ткани глаз. Так это выглядело на рисунках, которые принесла мне мисс Камминс. Тогда я сделал…

— Так вы утверждаете, что сделанные вами очки являются вашей оригинальной разработкой?

— Это не очки, но это приспособление действительно сконструировано мною.

— Когда вы называете это приспособление оригинальным, хотите ли вы также сказать, что не скопировали их с каких-либо других очков?

— Именно это я и хочу сказать. И это не очки.

— Ваша честь, — повернулся к судье Бреккет, — если свидетель будет продолжать настаивать, что предмет, который совершенно явственно выглядит очками…

— Возможно, он сможет объяснить, на чем базируется его утверждение, — сказал Сантос.

— Возможно, свидетель старается настоять на своем потому, что ему прекрасно известно, что это приспособление скопировано с очков…

— Я протестую, Ваша честь.

— Я отклоняю это утверждение, мистер Бреккет. Но мне действительно хотелось бы знать, почему доктор Неттлетон не считает это приспособление очками. Доктор Неттлетон, не могли бы вы пояснить свое мнение?

— Если мне позволено будет воспользоваться чертежами, Ваша честь…

— Они входят в число вещественных доказательств, Ваша честь, — вмешался в разговор я.

— Мистер Бреккет, вы не станете возражать?

— Если суд располагает временем…

— Располагает.

— Тогда у меня нет возражений.

Я передал скрепленные чертежи Неттлетону, сидевшему на свидетельском месте. Неттлетон пошуршал страницами, потом перевернул несколько и показал первый рисунок.

— Вот пластмассовые косящие глаза, прикрепленные к морде медвежонка. Как вы можете видеть, радужка и зрачок смещены к носу.

— А вот изображение пластмассовых нормально глядящих глаз. Такими они отражаются в спроектированных мною очках.

— Можно глянуть?

Неттлетон передал рисунки судье.

— Отражаются?..

— При помощи зеркал, Ваша честь.

— Зеркал?

— Да, Ваша честь. Позвольте, я покажу вам следующий чертеж.

— Да, пожалуйста.

Неттлетон перевернул еще несколько страниц, откинул их и показал Сантосу еще один рисунок.

— Это — оптическая схема глаз медвежонка, — сказал он. — Она иллюстрирует способ, которым я воспользовался, чтобы создать иллюзию исправления косоглазия. А и В — дополнительные пуговки-глаза, которые будут отражаться правым и левым зеркалом. Их отражения появятся в точках П и Л соответственно.

Для правого глаза, расстояние от А до Б будет равняться расстоянию от Б до П на мордочке медвежонка. Точно так же для левого глаза расстояние от В до Г равно расстоянию от В до Л. Эти линзы, как я уже упоминал ранее, являются плоскими.

— Боюсь, я не совсем понял, в чем тут суть, — признался Сантос.

— Следующий чертеж все прояснит, — заверил его Неттлетон и снова принялся листать спецификацию.

— Ваша честь, — подал голос Бреккет, — все это очень мило…

— Я не нахожу это милым, — одернул его судья.

— …Но это не имеет никакого отношения к вопросу о том, было ли это приспособление скопировано, или же…

— К этому вопросу относятся абсолютно все различия между двумя медвежатами, мистер Бреккет.

— Ваша честь, для того, чтобы продемонстрировать оригинальность и реальные отли…

— Ну так для этого мы и смотрим чертежи, разве нет? — спросил Сантос. — Нашли, мистер Неттлетон?

— Да, вот он, — откликнулся Неттлетон и протянул бумаги Сантосу.

— Этот чертеж иллюстрирует действие данной оптической системы. Как видите, форма оправы позволяет прикрепить пуговки-глаза А и В на внутренней, широкой поверхности дужек. Между оправой и дужками закреплены также зеркала, расположенные под углом в 45 градусов. Глубина оправы позволяет замаскировать зеркала. Таким образом, когда не косящие глаза и окружающий мех, приклееный изнутри на дужки, отражаются в посеребренных зеркалах, создается впечатление, что они располагаются непосредственно на морде медвежонка.

— Гениально! — не удержался Сантос.

— Спасибо.

— Это просто гениально, доктор Неттлетон.

— Еще раз спасибо.

— Мистер Бреккет, вам не кажется, что это гениальное решение проблемы?

— Если вы желаете обозначить этим словом оригинальность замысла, Ваша честь, то я вынужден буду с вами не согласиться. На самом деле, если мне позволено будет продолжить допрос свидетеля…

— Да, пожалуйста, — кивнул Сантос и вернул Неттлетону бумаги. — Гениально, доктор, просто гениально.

Бреккет откашлялся.

— Доктор Неттлетон, — начал он, — известно ли вам о существовании очков, идентичных, или, по крайней мере, очень похожих на те, которые вы сделали по заказу мисс Камминс?

— Мне неизвестно ни об одном приспособлении, которое внешне напоминает очки, но фактически является просто кронштейном, или, если вам угодно, держателем для зеркал. Если подобное приспособление где-либо и существует, я не имел к нему доступа.

— Ага. Значит, не имели доступа. Обращался ли мистер Хоуп к вам с просьбой упомянуть об этом?

— Нет, не обращался.

— Вам известно об связи понятия «доступ» с вопросом об авторских правах?

— Мне ничего не известно об авторских правах. Я — оптометрист. Я выявляю дефекты зрения…

— Да-да, я в курсе.

— …и исправляю их при помощи корректирующих линз или специальных упражнений…

— Да, и без помощи лекарств или хирургического вмешательства. Спасибо, это я уже слышал. Что для вас означает слово «доступ»?

— Это значит, что если я видел что-либо, то я говорю, что имел к нему доступ.

— Применительно к вопросу об авторских правах, это также может значить, что вы имели реальную возможность видеть это.

— Я никогда не видел приспособления, аналогичного тому, который я сконструировал по заказу мисс Камминс.

— А что, если я скажу, что очки, подобные вашим…

— Это не очки!

— Ваша честь, — произнес я, вставая, — возможно, мы могли бы оговорить в качестве особого условия, что приспособление доктора Неттлетона — это не очки, а некое устройство, внешне напоминающее очки?

— Я против, — возразил Бреккет.

— Тогда, возможно, мистер Бреккет перестанет называть это приспособление очками, ведь ему ясно объяснили…

— Если я вижу перед собой очки, то я и говорю об очках.

— Пусть он называет их, как ему угодно, мистер Хоуп. Мы уж как-нибудь с этим смиримся.

— Благодарю вас, ваша честь, — поклонился Бреккет и снова повернулся к свидетелю. — Доктор Неттлетон, известно ли вам, что описание очков, на редкость схожих с вашими, появилось в вашем отраслевом журнале уже много лет назад? Будете ли вы по-прежнему утверждать, что вы не имели доступа к подобному устройству?

— Я никогда прежде не встречался с подобным приспособлением.

— Вы читаете научные журналы по своей специальности?

— Да, конечно.

— Вы читаете «Оптика и линзы»?

— При случае — да.

— Читали ли вы номер, вышедший в марте 1987 года?

— Нет.

— Ваша честь, могу я предложить вниманию суда вот этот номер журнала «Оптика и линзы» за март 1987 года?

— Мистер Хоуп, вы не возражаете?

— Нет, Ваша честь.

— Суд принял к сведению этот журнал. Запишите его как первое вещественное доказательство со стороны ответчика.

— Доктор Неттлетон, не могли бы вы взять этот журнал и открыть его на двадцать первой странице?

Неттлетон открыл нужную страницу и посмотрел на нее.

— Вы видите заголовок напечатанной здесь статьи?

— Вижу.

— Не могли бы вы зачитать суду то, что вы видите?

— Всю статью?

— Нет, только заголовок.

— Здесь написано: «Об использовании корректирующих линз для лечения стробизма».

— Благодарю вас. Доктор Неттлетон, можете ли вы назвать ваши очки способом использования корректирующих линз для лечения стробизма?

— Нет, не могу.

— Как же? Разве медвежонок мисс Камминс не косоглаз?

— Косоглаз.

— А разве этот дефект зрения не именуется медицинским термином «стробизм»?

— Да, но…

— И разве ваши очки не исправляют этот дефект?

— Да, но…

— Тогда почему вы не согласны с утверждением, что ваше приспособление использует ваше приспособление для лечения…

— Простите — у меня используются зеркала, а не линзы.

— Линзы, зеркала — все это имеет отношение к оптике.

— Зеркало — это отнюдь не линза. Зеркалом называется поверхность, создающая изображение отражения. Линза же фокусирует лучи света. Это две совершенно разные и…

— Разве ваше приспособление не демонстрирует возможность излечения дефекта, именуемого стробизмом?

— Только в наиболее общем смысле слова. В данном случае нельзя говорить о настоящем стробизме…

— Пожалуйста, ответьте конкретно — да или нет?

— Если интерпретировать это понятие в наиболее широком смысле…

— Ваша честь!

— Доктор Неттлетон, ответьте — да или нет.

— Ну хорошо, да.

— Не будете ли вы так любезны открыть страницу двадцать пятую?

Неттлетон перевернул несколько страниц.

— Вы видите чертеж, изображенный на этой странице?

— Вижу.

— Можете ли вы назвать этот чертеж спецификацией для линз, предназначенных для исправления стробизма?

Неттлетон повнимательнее присмотрелся к чертежу.

— Да, могу.

— Можете ли вы сказать, что она идентична тем чертежам, которые вы сделали для мисс Камминс?

— Ни в коем случае.

— Разве вы не согласны с тем, что они поразительно похожи?

— Ничуть. Линзы предназначены для исправления стробизма, а мои зеркала — для создания оптической иллюзии.

— Эта спецификация была напечатана в вашем отраслевом научном журнале в марте 1987 года. Согласны ли вы с утверждением, что у вас была вполне обоснованная возможность видеть этот чертеж?

— Да, но я его не видел. А даже если бы и…

— А можете ли вы утверждать, что ваше приспособление прибавляет к напечатанному здесь чертежу что-либо новое помимо незначительных изменений?

— Я бы сказал, что эти приспособления в корне различны.

— В самом деле? И чем же они различаются?

— Начнем с того, что приспособление, описанное в журнале, является очками.

— А разве ваше приспособление не является очками?

Неттлетон закатил глаза.

— Ваша честь! — в один голос воскликнули мы с Бреккетом.

— Мое приспособление основано на использовании зеркал, — устало сказал Неттлетон.

— Да, но разве на шее у медвежонка висят не очки?

— Нет. Они не являются приспособлением, способным исправить или улучшить зрение.

— Но на мой взгляд они выглядят очками.

— Ваша честь! — взмолился я.

— Протест принят.

— Вы согласны с тем, что этот предмет выглядит, как очки?

— Да, но он таковыми не является. У него совершенно другое предназначение.

— Но базовый чертеж подобного приспособления напечатан в журнале — правильно?

— Нет, неправильно. Эти приспособления нельзя считать подобными.

— Вам, конечно, известно, что мисс Камминс включила ваши спецификации в свою заявку на получение авторских прав?

Я сообразил, что Бреккет пытается объявить свидетельство об авторских правах недействительным.

— Да, известно.

— Откуда вы об этом узнали?

— Мисс Камминс сама мне сообщила.

— А вы ей сказали, что очки, которые она пожелала включить в свидетельство об авторских правах как часть ее игрушки, не являются вашим оригинальным изобретением?

— Как это не являются?!

— Вы ей сообщили, что чертеж подобных очков был опубликован еще в 1987 году?

— Я об этом не знал. И кроме того, они не подобны.

— Но несколько минут назад вы описали приведенные в журнале чертежи как спецификацию по использованию корректирующих линз для лечения стробизма, не так ли?

— Вы просто попросили меня зачитать заголовок статьи…

— Но вы согласились с тем, что изображенные на чертеже очки были предназначены для этой цели?

— Да, но…

— И вы также согласились, что ваши очки также предназначены для…

— Только в наиболее общем смысле, поскольку…

— Да в каком угодно смысле — но вы согласились…

— Я протестую, Ваша честь.

— Протест принят. Мистер Бреккет, прекратите это.

— Тогда скажите мне, доктор Неттлетон, — вы говорили раньше, что мисс Камминс пришла к вам в апреле этого года и показала оригинальные рисунки придуманной ею игрушки?

— Да, говорил.

— Откуда вы узнали, что эти рисунки были оригинальными?

Ну вот, сначала очки, а теперь уже и сам медвежонок.

— Там стояла ее подпись, — ответил Неттлетон.

— Да, но откуда вам известно, что рисунки не развивали идею, подсказанную другим человеком?

— Ваша честь, я протестую!

— Я вынужден поддержать вопрос, мистер Хоуп. Доктор Неттлетон ранее описал эти рисунки как оригинальные. Доктор, ответьте, пожалуйста.

— Ну, мне неизвестно, откуда появилась эта идея, — признал Неттлетон. — Мисс Камминс сказала, что это ее идея, и я предположил…

— Точно так же, как вы сказали ей…

— Я протестую! — …что идея очков принадлежала вам, в то время как…

— Я протестую! — …в то время, как их чертеж…

— Я протестую! — …уже был опубликован, причем очень давно…

— Ваша честь, я протестую!

— Протест принят, — сказал Сантос.

— Вызывайте ваших свидетелей.

Все три окна выходили на восток, и из них нельзя было увидеть стоянку. Зато из них открывался вид на уличный переход, маленький магазинчик, киоск, торгующий видеокассетами, прачечную, химчистку и бар. У входа в бар стояли два белокурых бронзовых полубога (на вид — из тех бездельников, которые целыми днями валяются на пляже), одетые в футболки и мешковатые шорты, — наверно, ждали, пока тот откроется. В прачечную вошла женщина с узлом белья. Из одежды на ней были купальник и сандалии. На улице по-прежнему было солнечно и жарко.

Уоррен посмотрел на часы.

«Ну что ж, за работу», — подумал он.

Он снял с софы подушки и разобрал ее — разбирать оказалось очень просто, даже пятилетний ребенок справился бы, — надеясь, что обнаружит аккуратно сложенное белье. Вместо этого он увидел сваленные в кучу простыни, подушки и единственное одеяло. От постели слабо пахло потом и еще непонятно чем. Уоррен сдвинул белье, надеясь обнаружить хоть какую-то деталь, которая подсказала бы ему, насколько он прав в своих предположениях, но так ничего и не нашел. Так что он сложил софу, вернул подушки на место и повернулся, чтобы еще раз осмотреть комнату.

Из окон за его спиной лились потоки солнечного света.

Кондиционер отсутствовал, и, естественно, в комнате стояла жуткая жарища. На полу рядом с софой валялась розовая ночная рубашка, обшитая кружевами. Уоррен поднял ночнушку, подержал в руках, внимательно изучил. Положил было на софу, потом подумал, что хозяйка вполне может помнить, где она оставляла свое имущество, и бросил ночнушку на прежнее место. Он осмотрел пол, но опять не обнаружил никаких подсказок.

Порылся в комоде. Опять ничего. Осмотрел стенку — помесь книжного шкафа, бара, стереосистемы: несколько черных деревянных полок, опирающихся на черный металлический каркас. На одной из полок стоял проигрыватель для компакт-дисков и магнитофон, но телевизора не было.

Еще один скверный признак. Но Уоррен вопреки всем этим признакам продолжал надеяться, что он ошибается. Круглый стол, деревянный, побольше кухонного. Два стула — точно такие же, как на кухне. И стол, и стулья задвинуты в угол, слева от входной двери. На столе телефон, по полу тянется провод. Рядом с телефоном раскрытая записная книжка.

Уоррен отодвинул стул и сел.

Дальнейшее слушание превратилось в потасовку по принципу «а он сказал», «а она сказала».

Я, как представитель Лэйни, доказывал, что Глэдли Косоглазик целиком и полностью разработан ею, что она нарисовала эскизы этой игрушки в начале апреля этого года, вскоре после этого проконсультировалась с оптометристом, в мае оформила авторское свидетельство и прилагающиеся к нему документы, и тогда же зарегистрировала торговую марку и название игрушки. Я доказывал, что косящие глаза и исправляющие косоглазие очки являются неотъемлемой частью облика и отличительным признаком медвежонка. Я доказывал, что на идею сделать эту игрушку Лэйни навели воспоминания об собственных страданиях — тут я попросил Лэйни посмотреть прямо в лицо судье Сантосу, чтобы он мог убедиться, насколько глаза медвежонка похожи на ее глаза, — и о песенке, которую она еще маленькой девочкой выучила в своем городке, Винфилде.

Бреккет же доказывал, что Бретт Толанд — сам по происхождению южанин, уроженец Теннесси, — был вдохновлен той же самой песенкой и подсказал эту идею Лэйни еще в то время, когда она работала на фирму «Тойлэнд», а в ее контракте указывалось, что все плоды ее труда переходят в полную и исключительную собственность компании. Бреккет утверждал, что Толанд попросил Лэйни сделать для него эскизы этой игрушки, и что она нарисовала их в сентябре прошлого года, за три месяца до ухода. Медвежонка, которого мистер Толанд планировал выпустить в продажу к Рождеству, назвали Глэдис Косоглазик. В очках его медвежонка использовались не корректирующие линзы и не зеркала, а обычные вставки из прозрачной пластмассы, на которых были нарисованы не косящие глаза. Бреккет также доказывал, что эти очки тоже разработала Лэйни по заказу мистера Толанда, а то более сложное приспособление, которое она позже заказала доктору Неттлетону, было всего лишь развитием первоначальной идеи мистера Толанда.

Это Он украл идею.

Это Она украла идею.

Так оно все и шло.

Уоррен знал имена большинства жителей Нового города, с которыми она могла захотеть связаться, но ни одного из этих имен в записной книжке не оказалось. Возможно, она ездит не в Новый город, а куда-нибудь в другое место. Возможно, она решила, что там она будет чересчур бросаться в глаза — хорошенькая светлокожая блондинка в негритянском районе Калузы. Возможно, она нашла другое место, где можно получить то, что ей нужно, — если действительно нужно, если он не ошибся. Уоррен лениво пролистал книжку, стараясь не пропустить ни одной знакомой фамилии, но имена шли все какие-то незнакомые. На вид она была чиста, как новорожденный младенец. Уоррен закрыл книжку и еще раз оглядел комнату.

Она не ожидала, что кто-нибудь явится сюда и примется обшаривать квартиру. Значит, у нее не было необходимости делать тайники во всяких нелепых местах — под абажуром, или, скажем, в туалетном бачке. Вроде бы следовало согласиться с тем, что он промахнулся, уйти отсюда и пригласить ее на обед в самый шикарный ресторан города. Но Уоррен слишком хорошо знал эти признаки.

Он еще не успел обыскать ванную.

Сантос заявил, что суд не обязан решать, не украл ли доктор Неттлетон идею своего приспособления из журнала «Оптика и линзы» — кстати, лично он, судья, не думает, что такая кража имела место.

— На самом деле, я нахожу эту дискуссию неуместной и отказываюсь ее обсуждать, — сказал он. — В задачу суда входит определить, является ли медвежонок Толандов, именуемый Глэдис, копией медвежонка мисс Камминс, именуемого Глэдли, и имело ли место нарушение авторских прав.

Далее суд должен определить, может ли сходство, хотя и не полная идентичность имен двух медвежат привести к путанице при продаже — то есть, имело ли место нарушение торговой марки. И наконец, пункт третий.

Суд должен решить, какие именно детали оформления медвежонка мисс Камминс являются его неотъемлемыми чертами, или, по крайней мере, имеют второстепенное значение и подпадают под защиту положения о зарегистрированном товарном виде. Случай весьма непростой, — сказал Сантос и тяжело вздохнул. — Знаю, знаю. Уже середина сентября, и Рождество не за горами. Мисс Камминс получила предложения от двух крупных компаний, производящих игрушки, а мистер и миссис Толанд спешат побыстрее запустить своего медведя в производство. Но…

Тут Сантос снова вздохнул, сцепил пальцы в некое подобие не то церкви, не то колокольни, водрузил подбородок на портал, образованный большими пальцами, и обвел присутствующих задумчивым взором.

— Я должен все как следует обдумать, — изрек он. — Прежде чем я решу запретить мистеру и миссис Толанд производить и продавать их игрушку, мне необходимо самостоятельно убедиться, что обвинения мисс Камминс неопровержимы. Я прошу вас проявить терпение. Я постараюсь сообщить вам свое решение к концу следующей недели. Это у нас будет… — судья посмотрел на настольный календарь, — двадцать седьмое число.

Если я не уложусь в этот срок, то, в соответствии с федеральным законом, я имею право на дополнительные десять дней. Но я могу твердо обещать, что приду к решению раньше. Скажем, я обещаю объявить его не позже двадцать девятого сентября. Вопросы будут? Тогда слушание объявляется отложенным.

Дверь в ванную находилась с другой стороны комнаты. Уоррен положил записную книжку, оставив ее открытой на той же странице, вернул стул на место и двинулся в ванную.

Никаких неожиданностей. В ванной ни трупа, ни дохлой лошади. Все мирно и благообразно. Над душем сохнут трусики, двое белых и одни желтые. Теперь он будет знать, что она носит под юбкой. Бюстгальтеров не наблюдается. На раковине помятый тюбик зубной пасты. По крайней мере, чистить зубы и менять белье она еще не перестала. Повинуясь привычке, Уоррен переложил пачку бумажных салфеток с бачка унитаза на раковину, снял крышку, заглянул в бачок, перевернул крышку, чтобы убедиться, что к внутренней поверхности ничего не прикреплено, потом вернул и крышку, и салфетки на место.

Затем он принялся за аптечку.

Обычный набор средств от головной боли, от аспирина до таленола и бафферина. Бутылочки и тюбики с лосьонами и кремами для загара.

Какие-то лекарства, проданные по рецепту — в маленьких коричневых пластиковых флаконах с белыми крышками. Несколько пачек тампонов и прокладок. Несколько упаковок таблеток от простуды и от аллергии. Еще нераспечатанная зубная щетка. Флакон с пептобисмолом. Пустой баллончик из-под диалпака. Маникюрный набор. Начатая пачка зубочисток. Какие-то маски и кремы. Ничего не найдя, Уоррен закрыл зеркальную дверцу и открыл дверцу шкафчика, расположенного под раковиной. Туалетный ершик.

Несколько упаковок мыла «Пальмолив» — Уоррен представил, как она принимает душ. Неначатая пачка бумажных салфеток. Банка с лизолом.

Уоррен закрыл дверцу.

Перед унитазом лежал светло-синий пушистый коврик. В узком промежутке между раковиной и унитазом стояла мусорная корзинка того же светло-синего оттенка. Уоррен заглянул в корзину. Смятые бумажные салфетки со следами губной помады. Целлофановая обертка от тампонов.

Обертка от мятной жвачки. Несколько влажных ватных шариков. Уоррен поднял корзинку, поставил ее на раковину, поворошил содержимое.

Опаньки! А вот и оно.

— Я знаю, он решит дело в их пользу! — мрачно сказала Лэйни.

Мы зашли пообедать в кулинарию, расположенную неподалеку от здания суда. Заведение называлось «Нью-Йоркер», но по вкусу булочек и хот-догов можно было предположить, что они сделаны где-нибудь в Корее.

Даже горчица здесь была неправильная — не горчица, а какая-то ярко-желтая дрянь, ничуть не похожая на ту жгучую зернистую коричневатую смесь, которую мой компаньон Фрэнк считает неотъемлемой частью истинно кошерной пищи. А кроме того, тут приходилось платить лишних пятьдесят центов за кислую капусту — Фрэнк непременно счел бы это оскорбительным. Хотелось бы мне, чтобы сейчас с нами здесь был Фрэнк. Фрэнк умел так толковать закон, что в его устах это звучало, словно приговор Верховного Суда. И еще он превосходно умел успокаивать расстроенных клиентов. Но с другой стороны…

— Я думаю, ему просто понадобилось время, — сказал я.

— Зачем?

— Потому что это дело не из тех, которые решаются легко. Сантос честно нас об этом предупредил. Помнишь, что он сказал?

— И что же он сказал?

— Он сказал буквально следующее: «Суд не намерен выносить поспешное решение». Он понимает, что на карту поставлено очень много, причем с обоих сторон.

— Толанды не поставили на карту ничего! — возмутилась Лэйни. — Для них это всего лишь еще одно изделие. Если они загребут его себе, они выпустят Глэдли к Рождеству, если же нет, к следующему Рождеству они выпустят другую игрушку, а через год — еще одну, и еще, и еще. А у меня на карту поставлено будущее. Если Глэдли…

— Я все понимаю, Лэйни. Но я не вижу причин считать…

— Нет, ты не понимаешь… — …что Сантос собирается решить дело в пользу Толандов. Нет, ну правда. В его предосторожностях нет ничего странного. Ты же знаешь, ему нужно учесть множество факторов…

— Это каких же?

— Ну, не считая того, что ему надо решить, имело ли место нарушение авторских прав…

— Он думает, что не имело. Он сказал…

— Я помню, что он сказал.

— Он сказал, что должен лично убедиться, что Глэдли действительно был скопирован.

— Да, но мне кажется, он…

— Откуда ты можешь знать, что он?..

— Он ведь отмахнулся от этого дурацкого предположения, что Неттлетон украл чертеж очков из журнала, разве не так?

— Это еще не значит, что он думает, что их долбаный медведь был скопирован с моего.

— Ну, может, пока и не думает.

— Может, вообще не думает.

— Лэйни, тут дело не только в том, было ли это просто копией, или имеются какие-то отличия.

— Ага.

Лэйни с видом глубокого уныния поковырялась в своей порции жареной рыбешки. Она явно вбила себе в голову, что Сантос уже все решил, и дело проиграно. Один ее глаз был обращен на меня, второй глядел куда-то в сторону. Лэйни залила рыбу кетчупом. Ее загорелое лицо покрылось легкой испариной. Похоже, кондиционеры этой забегаловки тоже делали в каком-нибудь Пхеньяне. Лэйни поднесла рыбешку ко рту.

— На самом деле, то, что он должен решить к концу недели…

— Он сказал — к концу месяца.

— Ну, он сказал — самое позднее, к двадцать девятому. Так вот, он должен решить, окажемся ли мы правы по существу дела, если дойдет до экспертизы.

— А такое возможно?

— Ну конечно. На самом деле, он может просто приказать провести экспертизу.

— И все это затянется до Рождества, — мрачно сказала Лэйни.

— Да нет же. Если он примет такое решение, он, видимо, прикажет провести экспертизу немедленно. Он понимает, что вам нужно успеть к Рождеству, и сам сказал…

— Насколько срочно? Для меня любая задержка может оказаться губительной. Мэттью, ты не понимаешь, насколько это для меня важно!

— Нет, понимаю.

— Нет, не понимаешь! — возмутилась Лэйни, положила рыбешку обратно на тарелку и посмотрела на меня через стол. На мгновение ее правый глаз сфокусировался на мне, потом снова вильнул в сторону. Мне представилось, как четырехлетняя девочка проходила первую стработомию — довольно болезненная процедура. А через год — еще одну. Две операции, потерпевшие неудачу. При нашей первой встрече Лэйни рассказала, что она плакала по ночам — так ей хотелось стать такой же, как остальные девочки. Но она знала, что этому не бывать. Даже сейчас, когда она говорила об этом, в глазах у нее стояли слезы.

— Я знаю, что Глэдли — это выигрышный номер, — сказала Лэйни. — И я знаю, что сейчас его время, — она говорила о плюшевом медвежонке, как о живом человеке. — Не в прошлом году, и не в будущем, а сейчас. Что по-твоему, «Мэттэл» и «Идеал» так им заинтересовались из-за моих красивых глаз? — Они и вправду были красивыми. — Они знают, что могут заработать на Глэдли не один миллион. В этом медвежонке все мое будущее, Мэттью. Вся моя жизнь.

И она тихо заплакала.

Я сказал ей, что мне вовсе не кажется, что Сантос уже принял какое-либо решение. Сказал, что судья должен рассмотреть и другие аспекты этого дела, помимо копирования. Например, как я уже пытался ей объяснить минуту назад, Сантос должен решить, можем ли мы оказаться правы по существу дела. Еще ему следует решить, можно ли считать, что своими действиями Толанды нанесли Лэйни непоправимый вред…

— Подумаешь, всего лишь сломали мне жизнь, — всхлипывая, пробормотала Лэйни.

— …и в какую сумму оценивается нанесенный тебе моральный ущерб.

— Да я не возьму даже миллион долларов…

— Это хорошо, потому что если ты захочешь принять денежную компенсацию…

— За Глэдли? Да никогда!

— …ты уже не сможешь ничего им запретить.

— Я же сказала — нет. Глэдли мой!

И снова она говорила о нем, как о человеке.

— Вот и хорошо, — сказал я.

— Как же, хорошо! Чего тут хорошего?

Лэйни вытерла глаза бумажной салфеткой и посмотрела на меня. Ее зеленые глаза блестели. Они попытались сфокусироваться в одной точке, но потерпели неудачу. Правый глаз снова повело вправо. Странно. Мне захотелось посадить Лэйни на колени и успокаивать ее, словно ребенка.

— Все будет хорошо, — ободряюще сказал я. — Не волнуйся ты так. Ну пожалуйста.

Лэйни кивнула.

Первая новость, услышанная мною в среду утром по восьмому каналу — по местному телевидению, — гласила, что вчера ночью Бретт Толанд был застрелен на борту своей яхты, и что в убийстве обвиняется его бывшая служащая Элайна Камминс, ныне взятая под арест.