— Федор, левее… Евгений, — он махнул рукой вправо. — И не зарываться! Ждать меня и не выпускать из виду!
Федя, чуть отваливая в сторону моста, наметил себе ориентиром старый корявый вяз на берегу воложки. Он бежал, словно на районных соревнованиях боролся за честь школы. Соревнования эти проходили самой последней предвоенной весной здесь же в займище. И надо было в эстафете на своем этапе не потерять выигранного раньше времени.
Женька тоже чешет правее дяди Пети, только пятки мелькают. Старается. А как же, дядя Петя Евгением его назвал. Дядя Петя — молодец, умеет он с ребятами…
Дальше Федя думает о том, как он будет действовать, если первым выйдет на диверсанта.
Галя не сразу поняла, что произошло. Она не торопясь шла через брод. Даже остановилась и покрутилась на одной пятке, делая дырочку в песке. Песок был чистый-пречистый и приятно скрипел под туфелькой. В другой раз она обязательно поиграла бы на таком песке, например, построила бы дом, в каком она жила в Сталинграде. Но сейчас, во-первых, холодновато для игры в песке, а во-вторых, у нее дело в займище, она пришла сюда не играть.
Перепрыгнув узенький ручеек, каким здесь протекала воложка, Галя стала подниматься на берег. И вот тут с ней что-то произошло. Сначала она услышала страшный рев и гул, и земля у нее под ногами задвигалась.
Галке даже показалось, что все это не наяву происходит, потому что все было хорошо-хорошо — и сразу загрохотало, засверкало. Потом Галя поняла: бомбежка! Вой самолетов, грохот разрывов не прекращались. Тогда Галка стала потихоньку подниматься на берег, чтобы посмотреть, где это. Стояла и смотрела, как бомбили фашисты нефтебазу на той стороне Волги, как вспыхивали, будто спичечные коробки, баки.
Потом самолеты пропали, улетели, только пожар за Волгой, на высоком ее берегу, не пропадал. Страшное не исчезало. Галка повернулась в сторону слободы и тут увидела человека. Он стоял в кустах тальника, в руках у него Галя увидела нацеленный в небо пистолет. Сначала она подумала: это кто-то стреляет из нагана в фашистские самолеты. Но тут в небо взвилась красная ракета. Описав дугу, ракета стала падать в сторону леска на южной окраине слободы. И тогда Галка поняла: этот человек подает сигнал фашистским самолетам, что еще надо бомбить. Вот когда Галке стало совсем страшно. Диверсант был в каких-то трехстах метрах от нее, он пока не видел ее, потому что смотрел в другую сторону, но он сейчас повернется…
Мужчина не повернулся, а быстро спустился с берега и пропал в кустах. И тут Галка вспомнила, как надо поступать, когда очень-очень страшно. Она пошла в сторону кустарника, на человека в фуфайке, она пошла навстречу страху и закричала, не слыша своего крика:
— Стой, фашист, стой!..
Эту повесть я не придумал, а пересказал. То есть все, о чем в ней написано, было в действительности. Мне это важно сказать. Велика ли беда, если пришлось изменить кое-какие фамилии и имена, и велика ли беда, если некоторые подробности, следуя логике характеров и развития событий, я домыслил.
С самой Красной Шапочкой мы знакомы давно. Лет десять назад работали вместе, в одной комнате сидели.
Однажды сидели работали, а потом она и говорит мне:
— А знаете, Александр Иванович, я ведь в войну в вашей Николаевке жила, с сестренкой Ниной, а потом и мама туда приехала. Может, мы и встречались там.
— В каком году вы жили в Николаевке? — спросил я, заинтересовавшись.
— С конца августа 1942 года и до осени следующего.
— Могли, — согласился я. — Меня в армию взяли весной сорок третьего.
Ну тут и пошло. Я свое из тех лет вспоминаю, а Галя свое. Особенно радовались, когда вдруг, вспоминая каждый свое, называли одни фамилии, имена, события. Значит, мы на самом деле были где-то рядом в то время и на самом деле могли встречаться. Ходили по одной улице и не знали, что через двадцать лет будем работать вместе…
Наверняка знаю, где жили первое время Беляковы, и хозяйку дома Марию Ивановну Кречко знаю, которая в годы войны детский дом в своей избе организовала для ребятишек, чьи родители погибли или потерялись.
Гуренко, у которых жили Галя и Нина с мамой, тоже знал я, по мальчишкам их, Женьке и Толику. Толика мы дразнили двуголовым. Толик, говорят, теперь инженером на заводе работает, где — не знаю. Так что не зря двуголовым его называли, оправдал наши надежды. А Женьку года три назад неожиданно встретил в Астрахани, куда ездил по делам службы. Иду из гостиницы по центральной улице на набережную, вдруг останавливает меня морячок в фуражке с кокардой-крабом, в белом-белом кителе с золотыми пуговицами.
— Здрасте…
— Здорово, Женька! Ты как тут оказался? — И, конечно, известное в таких случаях «сколько лет, сколько зим!».
— На корабле я штурманом, прибыли вот в Астрахань, разминку делаю.
— Штурманом?.. Ну, даешь! Рио-де-Жанейро, Сарагоссово море, Канарские острова?..
Женька смущенно улыбается. Помнит он, как раньше завирал насчет своих путешествий, а мы издевались над его мечтами. Больно уж не походил Женька на морского волка. Потому мы все — и романтики и реалисты — относились к нему несколько снисходительно… А он, Женька-то, на тебе — штурман!
— По Каспию, по Волге плаваем, — отвечая на мое «Рио-де-Жанейро», сказал Женька, — с Апшерона в Тарту нефть вожу…
Мы долго стояли с ним тогда, разговаривали, и мне показалось, что в чем-то он совсем не изменился.
…Десять лет жила во мне история про двух сестричек, а потом все-таки попросилась на волю. Сел было за пишущую машинку, но понял, что не помешают в работе кое-какие подробности, поэтому надо снова встретиться с Красной Шапочкой.
Когда я так решил, работала Галя уже в другой организации, и у нее был собственный кабинет на первом этаже, а в кабинете, в углу стоял тяжелый металлический сейф, вделаны в стену шкафы с полированными ящиками, а справа от стола на тумбочке два телефонных аппарата.
Галя, когда я вошел к ней в кабинет, сидела за столом в белой кофточке, коротко подстриженная, совсем еще молодая и красивая. Она, по-моему, обрадовалась, так как мы, в общем-то, редко видимся и не очень надоедаем друг другу. Пригласила меня садиться, что я и сделал. Сначала поговорили о том, о сем. Я рассказал о семье, о делах своих, она мне — о своей семье. А потом незаметно перебрался в разговоре к старому. Не хотелось говорить ей, что это для дела нужно и что пришел я не просто так. Но в конце концов сказать пришлось, так как я хотел не только Галю послушать, но и маму ее, Полину Андреевну, а чтобы с Полиной Андреевной поговорить, надо домой напроситься. Значит, никуда не денешься, придется открывать, как говорится, свои карты.
Уже на следующий день утречком созвонился с Полиной Андреевной, и она пригласила приходить к одиннадцати часам. Погода стояла не знойная, наоборот, небо заволокли серые тучи, но дождя не было. Хорошая для нашего жаркого лета погода, желаемая, особенно если учесть, что было это в середине августа.
Вот еще на что, между прочим, хочу обратить внимание.
События, о которых собирался я рассказать, происходили тоже в августе. Двадцать третьего августа немцы совершили массированный налет на город, длившийся четыре часа. А за день до того налета, разрушившего центр города, и выехали за Волгу Галя и Нина. Так что им повезло. Можно себе представить, что было, если бы они не успели до налета выбраться из города!.. И писать я стал повесть тоже в августе, только через тридцать три года. Не специально это, просто так получилось.
Однако мне в какой-то мере такое обстоятельство и помогало. Я все время ориентировался на погоду, чтобы ненароком чего не перепутать.
Довоенного Сталинграда я не знаю, был он совсем другим, даже улицы не так тогда проходили, но дом, в котором жили Беляковы, как сказала мне потом Полина Андреевна, стоял там, где теперь гостиница «Волгоград». А эвакогоспиталь находился на том месте, где сегодня стоит здание, в котором работает Галина Ивановна. А машину, на которой Полина Андреевна отправила дочек, нашла она у Саратовской улицы, значит, где-то около сегодняшнего Главпочтамта.
Когда я постучался в их квартиру, мне открыла — сразу понял это, хотя ни разу в жизни не видел ее, — Нина. Она вообще-то в Краснодаре живет, но как раз приехала к сестре погостить, маму повидать. Нина уже знала о моем визите и не удивилась. Полина Андреевна пригласила в кресло за журнальным столиком, и мы тут же разговорились, будто знали друг друга очень давно.
Вот только с Иваном Филипповичем познакомиться не успел…
Ну а как же с диверсантом все кончилось? Женька на него налетел. И так неожиданно для диверсанта и для самого Женьки, что, свалившись с берега из кустов, Женька ненароком повалил того дядьку. А тут и вооруженный дядя Петя подоспел. Ракетницы у того дядьки не обнаружили и вообще по его словам выходило: я ничего не знаю, моя хата с краю. Здесь он не соврал — хата его и на самом деле оказалась с краю, за оврагом, и был он слободским жителем. Может, настоящего диверсанта упустили?.. Ничего подобного! Потом на чердаке у него нашли оружие, в тряпочку завернутое и в опилки запрятанное. А ракетницу он успел выбросить в воложку.
Галю тогда спасли. И еще других диверсантов ловили. Немного позже. А если не верите, спросите у самой Гали. Она, между прочим, теперь живет на Краснопитерской.
Окна моей квартиры смотрят на Волгу. И я тоже смотрю на Волгу!
Я плавал на Волге в затонах,
Нырял и выныривал: — Ах!
И Волга, как мать на ладонях,
Качала меня на руках…
Вовек на Волгу мне не наглядеться.
Вдруг в Волге годы сгрудятся, плотины,
Перед окном моим, как бы из детства,
Плывут с верхов медлительно плоты…
Как в Волге воды, много лет утекло со времени войны. Но снова тянет меня на родину. Надумаю — ноги в руки и — в Николаевск! Если лето — «Метеором», зима — автобусом…
Когда строили гидроэлектростанцию имени XXII съезда КПСС, старую слободу переселили. Обновили ее пятиэтажными зданиями, асфальтированными улицами, зелеными парками, садами и назвали городом. Многие дома из старой слободы перевозили на новое место целиком. Дом моего отца тоже так перевезли: подвели под него огромные санные полозья, и два мощных гусеничных трактора стронули его с места. Двигался степью громоздкий, неуклюжий домина, совсем непривычный к путешествиям, суслики замирали столбиками возле своих нор, завидя такое, кузнечики разлетались во все стороны, будто разноцветные брызги… А на окнах дома висели занавесочки, на подоконниках стояли цветы в горшках, и кот Васька грелся на солнышке. Он был так стар и ленив, что не захотел уходить из дома даже при таких необычных обстоятельствах.
Я очень люблю ездить в Николаевск. Он хоть и на новом месте стоит и совсем не похож на старую слободу, но люди-то в нем живут те же, мои земляки, друзья. В прошлый мой приезд летом сошел я с «Метеора», на центральной площади увидел много детей. Празднично одетые, с красными флажками в руках они стояли колоннами перед трибуной, и я сразу вспомнил: сегодня же праздник — Международный день защиты детей!.. Так я, как говорится, попал с корабля на бал. На празднике я встретил свою старую знакомую, Иришку Маркелову. На ней было прекрасное голубое платье с белым кружевным воротником, белые гольфы, новые туфельки, а на голове расцвел голубыми лепестками василек. Наверное, поэтому и глаза у Иришки были синие, как небо…
Мы смотрели рисунки на асфальте, рисовали сами разноцветными мелками. Тут были славные лопоухие Чебурашки, человечки, которых рисуют под песенку: «Точка, точка, запятая…», и еще птицы, зайцы и даже волк. Не тот волк, который съел старую бабушку Красной Шапочки, а забавный, из «мультика», который все говорит: «Ну, заяц, погоди!». И взрослым, и детям очень нравится, что в «мультике» маленький заяц всегда побеждает сильного и большого волка… И еще там были нарисованы домики с солнцем над крышей и написано: «Пусть всегда будет солнце!».
После праздника в парке Иришка пригласила меня к себе домой. Мы пили чай, смотрели отметки в дневнике за первый класс. Среди других пятерок я увидел пятерку по пению и предложил: «Может, споем?». Иришка смутилась, но потом справилась с собой, стояла на стеклянной веранде прямо, как на сцене, и пела очень серьезно и трогательно песню, которая называется «Людмила».
Есть беседка в городе Черкассы…
Красный дом… Зеленая листва…
Пионерка из шестого класса,
Девочка Людмила там жила.
Вдруг в беседку ворвались фашисты,
Стали девочку они пытать:
«Ты скажи, скажи, где коммунисты
И в каком полку родная мать».
Иришка пела очень хорошо, пожалуй, даже на пятерку с плюсом, и песня была хорошая.
Сколько, сколько девочку пытали,
Жгли железом, жгли в огне ее,
Только губы детские дрожали —
Не сказала Люда ничего.
Я слушал песню и опять вспомнил двух девочек из той войны, про которую пела Иришка. «А ведь Гале было в то время как раз столько лет, сколько сейчас Иришке!» Подумал я так и заволновался, словно боялся, что моей подружке — такой славной и такой беззащитно-маленькой — тоже угрожает война. Но тут же я сказал себе: мы не дадим в обиду Иришку. Ведь не зря мой школьный товарищ Юра Осьмак, родной дядя ее отца, защищая ее — будущую, не пожалел своей жизни, хотя ему самому было только восемнадцать лет и он сам был почти мальчишка. В знаменитом городе на Волге высоким курганом вознесена его солдатская могила. А над курганом стоит с мечом в руке Мать-Родина… И скорбно-торжественная музыка плывет над курганом. И красные сполохи пламени Вечного Огня озаряют склоненные над героями знамена.