Красная весна

Глава VI. 1993 год

К началу 1993 года, то есть к моменту, когда значение совершенно нового «фактора Клинтона» было осознано полностью и западными, и российскими элитными группами, сформировался такой расклад внутриполитических сил.

Первая сила боролась за мягкую, законную, демократическую ресоветизацию России. А значит, и за возврат к тем или иным вариантам восстановления СССР. Ибо как тогда, так и теперь вопрос о восстановлении СССР на 85 % определяется стратегией Москвы. Меняется эта стратегия — меняется соотношение между центробежными и центростремительными процессами, протекающими на постсоветском пространстве.

Эта сила имела все шансы помешать всему тому самому страшному, что разворачивается в России с 1993 года до момента, когда я пишу эти строки.

Вторая сила — ельцинисты всех мастей, возглавляемые самим Ельциными, обуреваемым жаждой власти и сознающим исключительность решаемой задачи ускоренного построения российского капитализма из недоброкачественных социальных материалов. Материалов, имеющих закономерно-криминальный характер! Ведь в СССР отсутствовали зачатки будущего капиталистического уклада в виде узаконенных ремесленных мастерских, торговых домов и прочего бурно произраставшего в лоне позднего феодализма и ставшего легальной (что очень важно!) базой первоначального капиталистического накопления. В СССР место всего этого занимали в лучшем случае «цеховики», чаще же — криминал, нашедший, как ни странно, общий язык с поддерживавшей Ельцина либеральной интеллигенцией, частично — диссидентской, но по преимуществу состоявшей из вчерашних мастеров культуры, восхвалявших СССР и клявшихся в верности коммунизму.

Эта вторая сила готова была применять любые средства для того, чтобы помешать первой силе провести даже ту очень мягкую, щадящую ресоветизацию, в которой нашлось бы место всему на свете: и рынку, и демократии, и постепенному взращиванию элементов некриминального капитализма.

Когда я говорю «любые средства», то имею в виду не только вызывающе-антидемократический расстрел из танков собственного парламента, осуществленный по совершенно непонятной причине. Ведь нельзя же назвать причиной этого варварства несколько некрупных провокаций, которые кто-то осуществил по чьему-то указанию! Кроме того, после вопиюще незаконного Указа № 1400, подписанного Ельциным, любые действия его противников можно было считать не провокационными, а революционно оправданными (штурм Останкино? — а почему бы нет; баркашовцы на стороне Верховного Совета? — и что, собственно говоря, чудовищного?). Если люди с националистическими убеждениями пришли поддержать законную власть — подчеркиваю не мятежников, а именно очевидным образом законную власть — то это их законное право. Равно как и использование для такой поддержки оружия.

Но даже за вычетом всех этих очевидностей… Даже приняв предположение о наличии у Ельцина и его команды странной убежденности в законности своих действий… Знаю твердо, что этой убежденности не было и в помине, но ради большей логической убедительности готов это свое знание игнорировать. Даже, повторяю, если бы в целом правота была на стороне Ельцина (а она, по всем меркам, была полностью на противоположной стороне), стрельба из танков по своему парламенту, выразившему несогласие с точкой зрения Президента, по действовавшей Конституции обязанного подчиняться воле парламента, была обоснована лишь в одном случае — если задачей была организация кровавого шоу, демонстрирующего всему миру, что в России победили силы, не имеющие ничего общего с нормами западного общества. Силы варварские, криминальные, бесчинствующие. В этой телевизионной картинке — танки палят по парламенту — был вызов, было новое послание миру.

Ельцин, поступая так, говорил: «Вы, слабаки, не можете долбануть по своему Кнессету или Конгрессу, а я могу! Потому что я вам не чета! Я только прикидывался вашим ревностным учеником, а на самом деле — вот я какой!» Это послание сочинил не Ельцин. Оно рвалось из коллективной души вознесшего ЕБН бандитского протокласса, рвавшегося к большой грабиловке и готового смести всё, что воздвигнет на его пути какие-то преграды, станет навязывать ему какие-то ограничения и нормы.

За несколько дней до расстрела здания Верховного Совета мои сотрудники (в панике бежавшие от меня после 3 октября 1993 года) навещали своего доброго знакомого — Анатолия Ракитова. Того самого, который был идеологическим рупором и особо доверительным консультантом К-17/5. Ракитов сообщил моим тогдашним, вскоре обнаружившим свою изнанку сотрудникам, что здание Верховного Совета будет расстреляно из танков. «Да не беспокойтесь, — сказал он им. — Мы потом там всё отремонтируем по высшему классу!» Заявляя это, Ракитов:

а) озвучивал позицию К-17/5, поскольку своей независимой позиции у Ракитова не было и быть не могло;

б) демонстрировал полное безразличие к людям, находившимся в здании Верховного Совета, обсуждая только судьбу здания как такового, заботясь о сохранении только материальной среды;

в) сообщал мне через посредников, что К-17/5 перебежал на сторону Ельцина, выйдя за рамки плана К-17, согласно которому Ельцин должен быть заменен Скоковым.

Ракитов и К-17/5… творческая интеллигенция, науськивавшая Ельцина, и К-17/5… И, наконец, Стругацкие и К-17/5!

Вскоре после расстрела Дома Советов вышел манифест нового, вошедшего во вкус Ельцина, в котором ельцинисты впервые заявили о себе как о инопланетянах-прогрессорах. Которые всегда в меньшинстве. Которые, будучи представителями принципиально более развитой цивилизации, имеют право, будучи в меньшинстве, подавлять непрогрессивное, неразумное большинство. «Малый народ» начал, с благословления К-17/5, работу по обоснованию своего исключительного права на власть в России, своего исключительного права на подавление неполноценного «большого народа».

Кастовое высокомерие, обосновывающий это высокомерие вульгарный научно-фантастический китч, ставший культовым для позднесоветской высокомерной и гуманитарно безграмотной технократии, воспитанной на этих самых, принадлежащих к К-17/5, двусмысленных донельзя Стругацких, помесь элементарного общака с псевдосложнейшим прогрессорством…

Начинался стремительный рост макросоциальной патологии. Рост, исключающий любую, даже самую убогую, модернизацию. Зловещий рост огромной социально-политической раковой опухоли. Рост, поощряемый Клинтоном ради оптимального убиения России. Рост, поощряемый К-17/5, потому что… Потому что — что?

В связи с особой важностью точного ответа на вопрос, почему К-17/5 в 1993 году поддержал Ельцина, я снова и снова буду перечислять все слагаемые, оказавшие решающее воздействие на это возмутительное решение К-17/5.

Первое. Я категорически отрицаю, что К-17/5 принял это решение в качестве клинтоновской «шестерки», коллективного агента ЦРУ, Уолл-стрит, Моссада, тех или иных лобби или кого бы то ни было еще.

Второе. Я столь же категорически отрицаю мотив личной алчности в действиях представителей К-17/5. Как по причине отсутствия такого мотива у «касемнадцатых», так и по причине наличия у «касемнадцатых» самых разнообразных возможностей удовлетворения этого мотива при любом развитии событий.

Третье. В основе действий К-17/5 — неотменяемость неожиданного и очень страшного нового фактора — фактора Клинтона. При Клинтоне «русский кемализм» невозможен, поскольку никакой «кемализм» невозможен без стратегического партнерства с Европой. А Клинтон такое, именно стратегическое, а не абы какое, партнерство парализовал полностью.

Всё, кроме «русского кемализма», отвратительно, бесплодно, губительно.

Нет и не может быть «русского кемализма» без яростного отвержения СССР, как не может быть аутентичного турецкого кемализма без такого же отвержения Османской империи.

Победа законной власти, власти Съезда народных депутатов РСФСР, будучи победой над антисоветчиком Ельциным, смягчила бы или даже обнулила если не отвержение советизма вообще, то, по крайне мере, отвержение отдельных мотивов этого самого советизма. А значит, советизм начал бы укрепляться («тут ведь только дай палец — сразу руку откусят!»). И, укрепляясь, свел бы к нулю шансы «русского кемализма».

Таким образом, первая и самая симпатичная политическая сила должна была быть разгромлена. «Да, — заявляли представители К-17/5. — Сейчас мы обладаем всеми возможностями контроля над ключевыми руководителями этой в чем-то нам симпатичной силы. Но одно дело — руководители, а другое — сила как таковая. Одно дело — наш контроль над этими руководителями сегодня, когда они слабы. И совсем другое — наш контроль над ними завтра, когда они завоюют власть. Впрочем, всё это не имеет решающего значения. Решающее значение имеет только то, что, победив антисоветчика Ельцина, эта сила объективно, в силу неотменяемых обстоятельств, воспрепятствует досоветизации-декоммунизации хотя бы отчасти. И этим вольно или невольно воспрепятствует единственному спасению России, каковым является «русский кемализм», основанный на системном отторжении всего советского и имперского, подобно тому, как кемализм турецкий системно отвергал всё османское.

Итак, надо разгромить первую силу! Разгромить ее предельно жестко, наглядно. Для этого надо объединиться со всеми, кто заинтересован в этом разгроме. Хоть с ельцинскими монстрами, хоть с негодяем по фамилии Клинтон».

Четвертое. В отличие от К-17/5, смирившегося с невозможностью запланированной ранее постпостперестройки по причине глобального форс-мажора по фамилии Клинтон, К-17/3 рвался к немедленному осуществлению запланированной постпостперестройки вопреки чему угодно, включая пришествие зловещего Клинтона.

Пятое. К-17/3 отвергал поддержку «первой», нардеповской, политической силы ничуть не в меньшей, а возможно и в большей степени, чем К-17/5. Причем по той же самой «кемалисткой» причине.

Шестое. Ориентируясь на Скокова и его сценарий «третьей силы» (две первые — советисты-нардеповцы и антисоветские либералы-ельцинисты), К-17/3 был убежден в необходимости зачистки сразу и коммунистов (то есть советистов-нардеповцев), и либералов (то есть ельцинско-гайдаровских монстров). В точности по той же схеме Скоков стал бы действовать в конце 1992 — начале 1993 года, если бы не пришествие Клинтона.

В ноябре 1992 года Юрий Владимирович Скоков был почти всесильным секретарем Совета безопасности. Высокий рейтинг в депутатской среде позволял ему стать премьером. То есть обзавестись легитимностью, достаточной для того, чтобы стать постпостперестроечным диктатором, осуществляющим авторитарную модернизацию России. Но осенью 1993 года Скоков уже не имел никакого (!) официального статуса. А ведь ему даже в случае успешного низвержения Ельцина предстояло бороться с тандемом Руцкой-Хасбулатов. Оба этих политика были и неизмеримо раскрученнее Скокова, и опытнее Скокова в делах публичной политики, и харизматичнее, и весомее (с учетом авторитета Руцкого в военной среде и контроля Хасбулатова над Съездом народных депутатов).

Скоков мог сделать ставку только на то, что, столкнувшись, Ельцин и Хасбулатов с Руцким взаимоуничтожатся и тем самым расчистят поле для утверждения во власти самого Скокова.

События разворачивались стремительно. Скоков сначала попытался свергнуть Хасбулатова в ходе известного заседания Верховного Совета (это заседание получило название «заседания при свечах»). Свергая Хасбулатова, Скоков хотел продвинуть на его место своего ставленника Вениамина Соколова. Большую роль в этом заговоре играл Рамазан Абдулатипов, действовавший на стороне Скокова. Однако планы Скокова-Абдулатипова-Соколова сорвал Руцкой, получивший неопровержимые доказательства того, что после свержения Хасбулатова, его, Руцкого, Скоков намерен элементарным образом ликвидировать. Руцкой блестяще выступил в поддержку Хасбулатова и лишил Скокова возможности захвата таких необходимых позиций.

Провалился и план избрания Верховным Советом премьер-министра, имеющего автономную силовую поддержку. В качестве такового Зюганов и Дунаев (которого Верховный Совет назначил министром внутренних дел) предлагали мэра Москвы Лужкова, а Абдулатипов, Соколов и другие — Скокова. Но предательство Абдулатипова и Соколова сделали их врагами Хасбулатова и Руцкого. А значит, о премьерстве Скокова можно было забыть. Не стал премьером и Лужков. Хасбулатов и Руцкой слишком хорошо понимали, чем это для них обернется. Кроме того, Лужков был ставленником К-17/5. А К-17/5 сделал ставку на Ельцина — по причинам, которые я изложил в пункте 3 этой аналитической разработки. Сделав эту ставку, К-17/5 убедил Лужкова поддержать Ельцина.

Так что же оставалось делать К-17/3 и лично Юрию Скокову? Только одно — искать у региональных лидеров и политической поддержки, и легитимности. Сделав это, Юрий Скоков и закусивший удила К-17/3 становились заложниками региональных элитных игр. А также тех элитных силовых структур, которые имели свои виды на ситуацию. Под имеющими свои виды силовыми структурами я имею в виду спецназ ГРУ, чье руководство не чуралось игр с главами регионов.

Седьмое. Так, играя сразу и против «нардепов», и против Ельцина, и против Клинтона, и против К-17/5, К-17/3 вскоре стал дудеть в одно дуду с регионами. То есть фактически играть в ту же игру, что и Бжезинский, предлагавший Клинтону ускоренное расчленение Российской Федерации. И настаивавший на том, что это в большей степени отвечает интересам США, нежели предлагаемое Тэлботом, Саммерсом и другими медленное разложение РФ, неминуемое в случае беспрепятственного развития криминально-буржуазного ельцинизма.

В принципе, игра против Ельцина с использованием суверенизирующихся регионов (Татарстана, Башкирии, Чечни, Сибири, Урала) велась еще при Горбачеве, когда двое приближенных Горбачева, занимавших при нем достаточно высокое положение, убеждали татарских и башкирских руководителей заявить о выходе из Российской Федерации и вхождении в так называемый Союз Суверенных Государств. Горбачев расхваливал этот мертворожденный конфедеративный союз как обновленный и улучшенный СССР. На самом деле, речь еще до августа 1991 года шла об осуществляемом исподволь расчленении не только СССР, но РСФСР, то есть об осуществлении всё того же «плана Бжезинского». И К-17/5, и К-17/3 оказали тогда жесткое противодействие подрыву целостности Российской Федерации, несовместимому с «планом-17», «русским кемализмом», авторитарной модернизацией России. То есть со всем тем, что было взлелеяно К-17. Но к 1993 году для подсистем, входивших в К-17, дестабилизация регионов с целью тех или иных трансформаций центральной власти перестала быть чем-то категорически неприемлемым.

Играя вместе со Скоковым и ГРУ в игру под названием «третья сила», К-17/3, вопреки своему особо накаленному «белому» русофильству, счел допустимым связывание своей «третьей силы» с региональными вождями, тяготеющими к суверенизации своих регионов, а значит и к развалу России.

Играя вместе с Ельциным в игру под названием «ускоренное построение криминального капитализма ради недопущения ослабления десоветизации» (кто не верит в подобное содержание этой игры, пусть ознакомится с откровениями Чубайса), К-17/5, вопреки своему, пусть и либеральному, но всё же «квазикемалистскому» русофильству, допустил перерождение плана К-17 (на мой взгляд, губительного и без подобных метаморфоз) в план Клинтона-Тэлбота-Саммерса, то есть в другой план, имеющий аналогичную цель — окончательное уничтожение державы.

Играя против первой, «нардеповской», силы, К-17/3 и К-17/5 воспрепятствовали движению постсоветской истории в русле «наименьшей злокачественности». Ради чего? Ради «квазикемалистской утопии», сооруженной оборзевшей антисоветской элитой госбезопасности. Элитой, превратившейся из стражей, охраняющих государство, в заговорщиков, это государство уничтожающих. В момент, когда господин Клинтон расправился с «русским кемализмом», как повар с картошкой, К-17/5 и К-17/3 во имя спасения совсем уже эфемерных шансов на реализацию своего мертворожденного детища, круто повернули штурвал, понимая, что теперь корабль поведет в зону абсолютного бедствия.

1993 год был последним для меня годом «политической классики». Я знал, что у «нардеповской» силы мало шансов на победу. Но я знал также, что «нардепы» сделали всё то, чего не сделало ГКЧП. Они сумели добиться абсолютной правовой внятности.

Во время ГКЧП граждане Советского Союза (я имею в виду политически продвинутых граждан, но ведь именно от них в подобные моменты зависит очень и очень многое) недоумевали:

• Почему Янаев называет Горбачева своим другом, а не изменником Родины?

• Если Горбачев не разоблачен как изменник, то почему его не показывают народу? А если он разоблачен, то почему нам об этом не сообщают? Зачем эта ложь?

• Какова мера законности ГКПЧ? Чем эта мера определяется?

• Почему безмолвствует главный новый политический институт — Съезд народных депутатов СССР?

• Почему Ельцин не боится призвать своих сторонников выйти на улицы, а ГКЧП своих сторонников не мобилизует?

• Какова позиция КПСС в целом, и МГК КПСС, имеющего свой актив в столице, в частности?

• Зачем в город введена бронетехника и почему эта бронетехника не работает?

• Почему по телевидению в столь ответственный момент показывают «Лебединое озеро»?

Все эти вопросы общеизвестны. На каждый из них в принципе можно дать задним числом более или менее внятные ответы. Я сам их давал в ходе телепередач «Суд времени» и «Исторический процесс». Но, во-первых, давать эти ответы надо было не в 2011-м, а двадцатью годами раньше. А, во-вторых, «более или менее внятные ответы» — это одно. А абсолютно внятные ответы — это другое. По вопросу о ГКЧП таких ответов не было тогда. Их нет и теперь. И их в принципе быть не может.

А по вопросу о ельцинском Указе № 1400 всё для политически продвинутых граждан было ясно уже тогда. Причем абсолютно ясно! И то, что Ельцин, подписавший этот указ, превратился из президента в клятвопреступника, изменившего своему конституционному долгу. И то, что на стороне «нардепов» не только буква закона, но и его дух. Ибо нардепы апеллируют к гражданам, а их противники — к танкам и БМП.

К этим очевидностям добавлялось нечто еще более важное. История — это эстафета идеалов. Когда в 1917-м народ сменил идеал Третьего Рима на идеал Третьего Интернационала, то история России не прекратилась, как не прекратилась история Франции после Великой Французской революции. Был ли отвергнут народом советско-коммунистический идеал? Формально — нет. Потому что народ проголосовал на референдуме за сохранение обновленного Союза Советских Социалистических Республик.

19-21 августа у здания Верховного Совета собрался не народ, а 0,0005 % советских граждан. То, что другие граждане, тогда представлявшие собой большинство (или большой народ), не вышли поддержать СССР — трагично. Но объяснимо: их никто не призывал, не организовывал, они были и всегда будут рассредоточены по огромной стране, ситуация была до ужаса непрозрачная. Что же касается Беловежской пущи, то к этому моменту все силы, способные хотя бы теоретически организовать «большой народ», были разгромлены.

Да, большинство граждан РСФСР выбрали на демократических выборах 1991 года антисоветчика и антикоммуниста Ельцина. Но кем это большинство его выбрало? Президентом Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, одной из республик, входящих в СССР. И было ли на сто процентов ясно избирателю в 1991-м, куда ведет Ельцин, кем он является на самом деле? Ведь он успел побывать и твердокаменным коммунистом, и обновителем социализма, и неким невнятным рыночником.

Итак, в 1991-м нельзя было ничего с уверенностью сказать ни об отказе народа от идеала, ни о новом идеале, замкнувшем на себя великую народную страсть.

Идеальное внутри мутного перестроечного потока с трудом прощупывалось вообще. Но если о каком-то новом идеале и можно было говорить (конечно же, с огромной натяжкой), то, конечно, речь должна была идти об идеале свободы, права. Не будем обсуждать, насколько это тянет на идеал. Согласимся с тем, что ничего другого, тянущего на новый исторический идеал, явно не было в том, что именуется «перестройкой».

В 1991 году можно было только гадать на кофейной гуще. То ли народ вообще не отбросил коммунистический идеал. То ли он его отбросил в пользу некоего идеала, связанного со свободой и правом. То ли (о ужас!) народ сменил идеальное на материальное (потребительский капиталистический «рай»).

Ведь карнавальность, на которую Бахтин рекомендовал опереться К-17, дабы демонтировать коммунистическую «смысловую вертикаль», как раз и требует смены верха на низ, духа на чрево, идеала на инстинкт, первородства на чечевичную похлебку. Если К-17, следуя рекомендациям Бахтина, осуществил такую инверсию (члены разных орденов одинаково называют ее «контринициацией»), то нет ни народа, ни истории. Есть падшая обыдленная толпа, которая постепенно будет терять даже элементарную социальность, превращаясь из социума в зоосоциум, а из зоосоциума — в ничто. Но тогда какая модернизация по плану из 17 пунктов? Какой «русский кемализм»?

Бахтин, будучи на порядки умнее и злее своих хозяев, организовал инферно, черную дыру. А хозяева заказывали всего лишь демонтаж коммунистической «вертикали». «Так я всего лишь это и разрабатываю», — заверял Бахтин своего шефа Андропова. А делал — совсем другое.

Итак, либо исторический идеал сохранен.

Либо произошла смена идеала при сохранении историчности народа, осуществляющего подобную смену.

Либо карнавал перестройки и впрямь сломал народу хребет. И тогда на месте исторической самости — пустота. А в пустоте копошатся червячки низменных вожделений.

Смерть народа… Смерть истории… Ведь не зря главным символом карнавала является Беременная (то бишь плодоносящая) Смерть. Либо… Либо… Либо… Так можно было рассуждать в 1991-м.

В 1993-м наступил момент истины.

Ельцин прямо заявил, что строит дикий капитализм. Его подельник Гайдар чудовищно обокрал население. Указ № 1400 лишал всех возможности рассчитывать на ельцинскую приверженность идеалам свободы и права. Высокостатуснейшие противники Ельцина (к Хасбулатову и Руцкому следует добавить еще и председателя Конституционного суда Зорькина) говорят «нет» ельцинским преступлениям.

Точкой, вокруг которой должны собираться те, кто тоже говорит Ельцину «нет», является знакомый всем Белый дом (Дом Советов на Краснопресненской набережной). Над этим Домом взвиваются три флага: нынешний, символизирующий новый идеал, советский, символизирующий идеал советской эпохи, и имперский, символизирующий досоветскую идеальность. Есть лидеры. Есть точка сборки. Есть правовая безупречность. Есть гражданский призыв. Всё это есть.

Эксперимент поставлен правильно. Его результат приобретает метафизическое значение. История или Игра? Литургия или карнавальный шабаш? Первородство или похлебка из чечевицы?

Память вновь и вновь возвращает меня к моменту, когда Хасбулатов, выйдя на балкон, увидел внизу вместо трехсоттысячной массы, кипящей исторической страстью, пять-шесть тысяч людей, часть их которых, конечно же, работала в рамках того или иного политического ангажемента, но другая часть… Какова бы ни была каждая отдельная человеческая частица, слагающая эту «другую часть» пришедших к Дому Советов, в целом эта другая часть была на тот момент всем, что имело право на сопричастность Истории.

Незаурядность Хасбулатова была мне очевидна уже после первой нашей встречи. Незадолго до выхода Указа № 1400 я нарисовал ему на бумаге, как именно станут играть К-17/5 и К-17/3. Лист бумаги был испещрен стрелками и цифрами. Хасбулатов схватил этот лист, сунул его в карман (раньше он никогда не позволял себе ничего подобного). «Мне надо подумать, — сказал Руслан Имранович, засовывая бумагу в карман. — Мне надо крепко подумать», — добавил он. Хасбулатов понял, что К-17/5, с которым он был достаточно тесно связан, предал и его лично, и Россию. Он понял, что игроки, которых он близко знал, повернули штурвал и сознательно ведут страну в ад несвободы, нищеты, ад прозябания и самоизмены.

Днем позже один из моих знакомых, человек весьма осведомленный и донельзя обеспокоенный понятным ему до боли разворотом событий, написал длинную аналитическую записку для Хасбулатова. Помимо ценных конкретных данных, в записке была знаковая фраза, повторяемая чуть ли в каждом абзаце: «Руцкой не готов к большой политике… Руцкой не может оценить происходящее сообразно законам большой политики… Хасбулатов почти готов к большой политике…» — и так далее. Под большой политикой понимались игры К-17/5, К-17/3, Клинтона, Ельцина, ГРУ, Бжезинского, Совета регионов, Скокова и т. п.

Хасбулатов с интересом прочитал эту записку. Руцкому он ее показывать не стал. Всё, на что всерьез рассчитывал Хасбулатов, было связано не с играми, а с историей. Хасбулатов, уже глядя на мой листок с цифрами, именами и стрелками, понял, что игру он полностью проиграл, что для настоящих игроков он не партнер, а сдаваемая фигура.

Но Хасбулатов был не фигурой, а человеком. Талантливым политиком… Гражданином, сопричастным исторической страсти. Да и игроком он был весьма одаренным. Просто собственных фишек для большой игры у него, к сожалению, не было. А те, кто обещал ему эти самые фишки, холодно и расчетливо предали. К счастью, Хасбулатов всё понял до того, как предательство вошло в конечную фазу.

Еще одним человеком, понявшим вовремя смысл игры, был Баранников. Поняв, насколько подло ведут себя игроки, он поступил им наперекор. И, в итоге, был физически ликвидирован.

Не факт, что Руцкой понял вовремя все перипетии игры. Но его человеческое нутро уловило главное.

Видя, к чему всё клонится, понимая, как мало у «нардепов» шансов переломить ситуацию, я твердо решил сделать всё для их победы. «Плевать, что на победу очень мало шансов! Надо сделать всё, что можешь, для победы тех, на чьей стороне правда, — думал я. — Сделать и подвести черту!»

«Они говорят, что вы слишком сильно играете», — твердил мне один «добровольный помощник» из числа молодых офицеров госбезопасности. В те дни таких добровольных помощников было много. Часть из них вела двойную игру. Но этот молодой тогда человек двойной игры не вел. И был зверски избит в наказание за оказанную мне помощь. Я пришел к нему домой. Он полулежал в кресле и еле шевелил губами. Голова была забинтована. Лицо покрыто синяками. Повязка не могла скрыть наличие шишки чудовищного размера, сопоставимой с размером головы этого человека. «Они вас обязательно убьют», — проговорил он с трудом. И начал объяснять мне, как надо сбрасывать «хвост», проверять наличие «жучков» и так далее. «Ну, убьют — и ладно», — подумал я, выходя из квартиры зверски избитого офицера госбезопасности.

На следующее утро мы долго говорили с Баранниковым. Потом разгорелся спор — между мною и одним из руководителей штаба осажденного Дома Советов. Я настаивал на том, что небольшой шанс победить имеется только в случае, если собравшиеся вокруг Дома Советов, прорвав оцепление (а уже было ясно, что оно будет прорвано, его помогут прорвать и так далее), подчеркнуто мирно пойдут на Кремль.

Споривший со мной депутат, один из реальных руководителей штаба обороны Дома Советов (ни Хасбулатов, ни Руцкой штабом уже не руководили), связывал все шансы на победу с успешным штурмом Останкино. Я страстно отговаривал его, объяснял, что если даже Останкино будет захвачено защитниками Дома Советов, телецентр элементарно обесточат. Мой оппонент криво усмехался. Я предупредил, что пойду к Хасбулатову и Руцкому и буду их отговаривать от авантюры, предлагаемой моим оппонентом.

До Руцкого я не дошел: выйдя от Хасбулатова, который выслушал мои аргументы с необычным для него безразличием, я наткнулся на группу баркашовцев, которые заявили, что им приказано вывести меня из Дома Советов.

Баркашовцы… Сразу после подписания Ельциным Указа № 1400 небольшое количество баркашовцев оказалось в Доме Советов. Это были плохо одетые, щуплые пареньки. Вскоре их заменили другие. Высокие, одетые в хорошо пошитую форму…

Сразу после срыва антихасбулатовского демарша Абдулатипова и Соколова ко мне подошел Виктор Баранников, бывший глава ельцинской ФСБ, перешедший на сторону Руцкого и Хасбулатова. Баранников завязал со мной беседу в приемной Хасбулатова. Из приемной Хасбулатова мы, беседуя, прошли в сектор Дома Советов, где находились апартаменты Баранникова. Апартаменты эти состояли из приемной, в которой сидел доверенный офицер Баранникова, собственно кабинета и комнаты отдыха. Мы зашли в кабинет. Сидевший в приемной офицер принес нам чаю и удалился. Баранников, извинившись, ушел ненадолго в комнату отдыха. И вернулся в синем тренировочном костюме и мягких тапочках (Дом Советов был уже оцеплен и мы ночевали в своих кабинетах, укрывшись кто осенним плащом, кто одеялом, пронесенным в Дом Советов заботливыми и пронырливыми супругами (оцепление поначалу не было на сто процентов непроницаемым).

Переодевшись, Баранников коротко поговорил по тогдашнему очень громоздкому мобильнику с женой и одним своим, перешедшим к Ельцину, сослуживцем.

Затем мы снова стали обсуждать ситуацию. Разговор почему-то был невероятно долгим. Возбуждение после срыва демарша Абдулатипова и Соколова было огромным.

Мы засиделись до утра. Утром в кабинет ворвался офицер, сидевший в приемной, и закричал: «Сергей Ервандович, идите скорей, вам надо это видеть!» Потом офицер взял себя в руки, извинился перед шефом, но продолжал настаивать на том, что мне надо «это» видеть.

Мы вышли из кабинета в приемную. Из окон приемной была видна и территория, примыкавшая к зданию Дома Советов, и находившееся рядом здание американского посольства. У офицера, находившегося в приемной, были свои возможности более детально мониторить происходящее. А происходило следующее. По территории, примыкающей к Дому Советов, аккурат мимо наших окон маршировала колонна «необычных» баркашовцев. Статных, хорошо одетых, вымуштрованных, невесть откуда появившихся накануне (обычные баркашовцы — невзрачные, плохо одетые и невымуштрованные с самого начала находились в Доме Советов). Необычные баркашовцы больше всего напоминали подразделение военнослужащих, специально отобранных для исполнения воинских ритуалов (почетных караулов, торжественных похорон и так далее). Маршировали необычные баркашовцы очень и очень впечатляюще. Впереди шел человек с переносной рацией.

— Сейчас, они остановятся, — сказал офицер, предложивший нам стать зрителями этого и впрямь впечатляющего спектакля. Они и вправду остановились.

— Сейчас их развернут так, чтобы фотографы могли сделать фотографии анфас, — сказал офицер. «Они» и впрямь развернулись нужным образом. По команде человека с переносной рацией.

— Сейчас сфотографируют их приветствие. — Необычные баркашовцы приветственно вытянули вперед правые руки, демонстрируя нашивки на рукавах (четкие, яркие, аккуратные). Приветствия очень напоминали фашистские. Нашивки — гитлеровские свастики.

— Сейчас их развернут в профиль, — предупредил офицер. Новый ракурс. Опять — приветственно выкинутые вперед правые руки.

— Сейчас их чуть-чуть подвинут и снова сфотографируют, — сказал офицер. Именно это и произошло. Но даже без ценнейших комментариев офицера было ясно, что подразделение необычных баркашовцев: а) построено и выведено на площадку для фотосессии; б) фотосессия ведется или напрямую с территории американского посольства или с территории, к этому посольству непосредственно примыкающей.

— Всё, сессия окончена, — сказал офицер. Баркашовцы развернулись и стройной колонной покинули съемочную площадку.

— Ну вот, Сергей Ервандович, вся ваша работа насмарку, — сказал Баранников, входя в свой кабинет. Перед этим мы с ним подробно обсудили смену интонации западных масс-медиа, с которыми была проведена впечатляющая работа. Я говорил Баранникову, что расстрелять Дом Советов Ельцин сможет, лишь заручившись поддержкой Клинтона. А Клинтон сможет это открыто поддержать только в случае абсолютной демонизации сторонников Верховного Совета.

— Демонизация состоялась, — добавил сухо Баранников. И очень резко оценил роль Бобкова, являвшегося, по его мнению, главным организатором этой демонизации. И тут я начал разбирать, чем именно действия К-17/3 отличаются от действий К-17/5. Я описал подробно все провокативные подходы К-17/3: попытку свергнуть Хасбулатова, готовящееся покушение на Руцкого, игры с регионами, планируемую стратегию напряженности. Баранников выслушал всё это с изменившимся лицом. Он яростно проверял детали («вот это произошло не в 13:00, а в 14:15…» и так далее).

— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Но перед тем как признать или опровергнуть вашу правоту, мне надо встретиться в городе с одним моим человеком.

Мы расстались. Через час я увидел, как он, одетый в черный кожаный плащ, выходил из здания. Я обратил внимание на особую решительность походки, на выражение лица. «А ведь человек-то он очень сильный», — подумал я, как бы подводя итог первой своей встрече с Баранниковым.

Это была моя с ним встреча первая и последняя. Выйдя из тюрьмы, Баранников, в отличие от Хасбулатова, Руцкого, других «нардеповских лидеров», никогда не появлялся ни на заседаниях моего клуба «Содержательное единство», ни на доверительных «мозговых штурмах», регулярно проводившихся в моем офисе для узкого круга оппозиционных политиков.

Гибель Баранникова, проводившего свое независимое расследование событий 1993 года… Аналогичное несчастье с одним из наиболее осведомленных высокопоставленных сотрудников ГРУ… Разговоры о сенсационном досье, которое Баранников собрал и публикация которого очень резко ударит по Бобкову лично и возможностям К-17/5, обсуждение роли Бобкова в ряде открытых публикаций… Засветка Глебом Павловским «зловещей роли Ю. Скокова» в знаменитой статье «Версия I»[34]… Очень откровенные рассказы Жардецкого о Бобкове, Калмановиче, К-17/5… Операция «лицом в снег»…

Всё это дополнительно подтвердило (и уточнило) ту аналитическую картину, которую я обсуждал с Баранниковым как до фотосессии необычных баркашовцев, так и сразу после этой фотосессии, расставившей все точки над i.

Впрочем, все эти события относятся уже к другой эпохе. Вернусь к тому, что произошло сразу после нашего разговора с Баранниковым. Попрощавшись с ним, я вернулся в свой кабинет, где ждали малочисленные доверенные помощники. Мы обсудили ситуацию. Я выдал задание. Они разошлись. Я улегся на сдвинутые стулья, накрылся плащом и ненадолго забылся тревожным сном. Меня разбудили мои помощники, сообщавшие тревожную информацию о подготовке новых провокаций, выдвигаемых бредовых проектах и тому подобном. В моем распоряжении был тогдашний мобильный телефон, весьма отдаленно напоминающий нынешние «мобильники». Тогдашний мобильный телефон состоял из трубки и довольно большого переносного ящика. Пользовались этой громадиной немногие. Но поскольку связь в Доме Советов не работала, возможность переговорить с кем-либо за пределами Дома Советов полностью определялась наличием подобной мобильной связи. Связавшись с теми, кто находился по другую сторону тогда еще не очень плотного оцепления, я понял, что баркашовская фотосессия имеет колоссальный резонанс. Снимки салютующих баркашовцев разошлись по всему миру. Колебавшейся международной общественности были даны неопровержимые доказательства чудовищности сил, противостоящих Ельцину. Клинтон получил материал, оправдывающий официальную поддержку любых действий Ельцина против ужасных нацистов, оказывающих ему сопротивление и готовящихся захватить страну с огромным количеством ядерного оружия. Дело двигалось к развязке. Шансы на победу «нардепов», и без того не слишком большие, стали теперь исчезающе малыми.

Но всё же они были. Ровно до тех пор, пока не произошла еще одна провокация, позволявшая выставить «нардепов» как мятежников, добивающих ни в чем не повинных людей. Поэтому бредовый проект штурма останкинского телецентра был категорически неприемлем.

Обсудив со своими помощниками и эту тему, и тему вопиющего непрофессионализма тех, кто организовал защиту Дома Советов (в группе моих помощников был человек с блестящим опытом защиты сходных объектов от превосходящих сил противника). Я достаточно резко, наиболее резко за все эти тяжелые дни, поспорил с высоким парламентским деятелем, одним из ключевых руководителей так называемого штаба обороны Верховного Совета. Этот в целом солидный и неглупый человек с наигранным азартом, не отвечавшим ни уму его, ни солидности, пропихивал план штурма Останкино. Обратив его внимание на явную провокативность такой затеи, я направился к Хасбулатову.

Хасбулатов во все предыдущие дни был в хорошей форме. То есть предельно собран, крайне энергичен, конкретен, точен в оценках. А тут его как будто подменили! У него впервые был потухший взгляд. Его манера речи, степень контактности и заинтересованности — всё выдавало в нем человека, впервые полностью потерявшего надежду на победу и теперь занятого выбором наилучшего из, мягко говоря, «непобедных» сценариев. Сценарии эти он со мною не обсуждал. Поэтому оценка моя держится лишь на особенностях поведения моего собеседника. Странно сникшего в этот мрачный, безумный день. Вряд ли это можно объяснить плохим самочувствием или недооценкой важности моей информации. Скорее, всё же информация, полученная от меня, довершила формирование неутешительной картины всеобщего предательства. Или, точнее, одновременного предательства К-17/5 и К-17/3. Хасбулатов, видимо, оценил шансы на свой выигрыш, выигрыш своего дела, как избыточно низкие. И стал анализировать варианты проигрыша сообразно своим ценностям, своему представлению о благе, своим интересам, наконец. Впутывать меня в подобные для него самого еще невнятные размышления он не стал, понимая, что я полон решимости бороться до конца за победу «нардепов», сколь бы малы ни были шансы на такую победу. Я был для Хасбулатова советником по вопросу о достижении победы. Советником по выбору наилучшего сценария проигрыша я бы не стал. А если бы стал, то оказался бы далеко не лучшим советником. Да и зачем я был нужен Хасбулатову в этом неприемлемом для меня и неудобном для него качестве? У Хасбулатова был дефицит советников по вопросу о достижении победного результата. По другим вопросам у него был явный профицит советников с иным, чем у меня, жизненным опытом, иной вписанностью в систему.

Выйдя из кабинета Хасбулатова, я двинулся к Руцкому. Но по дороге был перехвачен группой нормальных, некомильфотных членов баркашовской организации. Они были вооружены автоматами.

Руководитель группы завопил, что им приказано вывести меня из здания Верховного Совета. Автоматы баркашовцев были наведены на меня и моего помощника. Того самого, который отбил однажды некий объект от атаки ста с лишним вооруженных до зубов полицаев. Этот мой помощник был спецназовцем высшей квалификации. Он выжидающе смотрел на меня. Отобрать автоматы у пяти пацанов он мог и без моей помощи. Что дальше? Открывать огонь на поражение по тем, кто прибежит к ним на подмогу? Идея, согласитесь, дикая. Да и вообще… Данный наезд не мог быть самодеятельностью этих пацанов.

У кого-то из их кураторов не выдержали нервы. Я кому-то слишком сильно мешал. И этот кто-то ждал, что я сорвусь, решусь на вооруженный конфликт внутри Дома Советов. Тогда можно будет, убив меня репутационно, убить меня и физически.

— Держи автомат на положенном расстоянии от задержанного, — сказал я пацану-баркашовцу. — А то отберу игрушку и по шее накостыляю.

— Где ваши вещи? — заорал испуганный баркашовец.

— В моем кабинете, — ответил я.

— Какой номер комнаты? — завопил он, зажмурившись.

Я назвал номер комнаты.

— Какие там вещи? — спросил он, успокаиваясь.

— Плащ, — ответил я.

— И что еще? — спросил он. Интонация не оставляла сомнения в том, что мальчишку инструктировал профессиональный провокатор.

— И шляпа, — ответил я.

— И всё? — спросил он разочарованно (ожидалось, видимо, что в ходе диалога я поведаю ему нечто пикантное, лакомое).

— И всё, — ответил я.

Руководитель группы баркашовцев отправил за моим плащом и шляпой одного из мальчишек. Тот торжественно принес и то и другое. После чего мы: я и мой помощник с богатым боевым опытом — беспрепятственно прошли оцепление, которое к этому времени стало уже непроницаемым. Стоявшие в оцеплении омоновцы знали, что меня и моего помощника выведут. Знали, кто и когда выведет. Имели приказ, согласно которому меня и моего помощника надо было беспрепятственно пропустить.

Чей приказ?!

В тот же день я сделал заявление, в котором достаточно точно описал готовившуюся провокацию, дал прогноз развития процесса, указал на самые опасные болевые точки, позволяющие врагу использовать внутренние конфликты для окончательного разрушения России.

Мое заявление было перепечатано изданиями, входившими в «кольцо региональных информационных оппозиционных ресурсов». Меня благодарили. Не раз говорилось, что мое заявление спасло многих и многое.

На следующий день резко активизировались оппозиционные силы, находившиеся за пределами Дома Советов. Было заявлено о том, что «мы прорвем оцепление, воссоединимся со своими товарищами, находящимися в Доме Советов, и общими усилиями свергнем Ельцина и его наймитов». Количество идущих на прорыв оппозиционеров выросло, хотя никакой «критической массы» не было и в помине. Среди активистов, прорывающих оцепление, появились люди с профессиональной выправкой и сноровкой. Представители силовых структур, стоявшие в оцеплении, действовали так, будто бы в их задачу входила помощь прорывающимся.

Наконец, оцепление было прорвано. Сторонники «нардепов» объединились. Они могли продолжить стояние у Дома Советов, наращивая численность. Они могли организовать подчеркнуто мирное шествие, наподобие того, которое устраивали — и тогда, и впоследствии — те, кого инструктировал Шарп. Ведь в этих инструкциях всячески акцентировалась необходимость подчеркнуто мирного характера организуемых шествий. А также то, что только такой подчеркнуто мирный характер шествий позволяет достичь политической цели.

Единственное, чего категорически нельзя было делать, так это атаковать малыми силами объект, захватить который ты не можешь в силу его особой охраняемости и захват которого тебе ничего не дает. При этом твой переход к слабым, плохо организованным вооруженным действиям менял твой статус, переводил тебя в разряд вооруженного, льющего кровь субъекта.

Причем достаточно неразборчивого, способного и к пролитию крови ни в чем не повинных людей. Например, работников того же Останкино. Сделал ты такой, слабый в силу твоей слабости и невыгодный тебе ход, — жди хода ответного и гораздо более сильного. Тем самым, сценарий взятия Останкино был нужен тем, кто нуждался в оправдании своего ответного, несопоставимо более свирепого «хода». Но ведь именно такой сценарий яростно пропихивал, отвергая и сценарии мирного стояния, и сценарии подчеркнуто мирного шествия, высокостатусный парламентарий, один из реальных руководителей так называемого штаба обороны Дома Советов. Отстаивая свою позицию, этот высокостатусный парламентарий говорил о необходимости прорыва информационной блокады с целью активизации народных масс. На эту наживку клюнули все. Ведь Останкино — и впрямь ключевое звено, аналогичное почте, телеграфу и телефону, о необходимости захвата которых говорил Ленин. Захватил Останкино — обращайся к народу. Обратился — тебя поддержали массы. Опираясь на эту поддержку, ты и впрямь можешь свергнуть ельцинскую преступную власть.

С технической точки зрения эта фантазия была невероятно безграмотна, ибо в распоряжении ельцинистов был второй — Шаболовский — телецентр. А первый, Останкинский, легко было обесточить, отключив рубильник, находящийся в нескольких километрах от Останкино.

С военно-революционной точки зрения это была еще большая ахинея. Те наискуднейшие возможности, которыми располагала «нардепия», позволяли осуществить шоу на тему о вооруженном противостоянии ельцинистам или же отдельный наезд на безоружного обывателя. По максимуму — захват плохо охраняемого среднегабаритного магазина. Но планировать, располагая такими возможностями, захват стратегического объекта, превратившегося в условиях политической борьбы в объект особой, исключительной важности мог только провокатор.

Осталось обсудить произошедшее с самой прискорбной, полицейско-провокационной точки зрения. Сторонников «нардепов» «вели». Их «вели», впаривая им идею штурма Останкино. Их «вели», помогая прорывать оцепление. Их «вели», реализуя план по штурму Останкино, то есть вытащив плохо вооруженных, слабо подготовленных людей из здания на площадь перед телецентром. Их «вели», стягивая к телецентру войска в количестве, достаточном для разгрома вооруженных оппозиционеров даже в случае, если бы их было не только в десять, но и в сто раз больше, чем их было в наличии. И, наконец, их «вели», сообщая им, что на их сторону перешла аж вся Софринская бригада[35]. А значит, они всё могут. А раз могут, то и должны!

«Софринцы»… Не знаю, кто из них конкретно испытывал симпатии к противникам Ельцина. Но если бы слухи о переходе всей Софринской бригады на сторону «нардепов» были верны, то, во-первых, никто бы не расстрелял Дом Советов из нескольких танков, во-вторых, сторонники Ельцина не могли бы расстреливать противников Ельцина, находившихся у телецентра, безнаказанно, как безопасные живые мишени. И, в-третьих, имея в своем распоряжении Софринскую бригаду, «нардеповцы» просто не могли проиграть. Зачем им в этом случае штурмовать Останкино? Им тогда были бы по плечу гораздо более масштабные и амбициозные политические проекты.

Окна моего офиса выходили на Садовое кольцо. По нему, пятясь, шли профессионалы высокого класса в сером пятнистом камуфляже. Считалось, что они отступают под напором вооруженных сторонников Верховного Совета. Отступали? Они вели себя, как загонщики, заманивающие зверя в ловушку. Заманив же, они сделали то, что полагается людям их профессии.

Расстрелянная беспомощная толпа откатилась к Дому Советов. Люди инстинктивно жались друг к другу.

Ельцинские охотники торопились. Они опасались только Скокова и реальных силовых возможностей той части К-17/3, которая не порвала со Скоковым. Ельцинских палачей беспокоили не растерянные люди, скучившиеся у Дома Советов.

Их беспокоили подразделения спецназа ГРУ, присягнувшие «третьей силе», элитные подразделения милиции и, главное, регионы.

Скорая беспощадная расправа, наглядная, внушающая ужас, парализующая. Такое не исполняется по приказу регулярными войсками, чей долг — отражение внешней агрессии. Такое могут делать только бандиты в погонах. А бандиты работают за деньги. Не за премию, не за звездочки, не за досрочную квартиру — за черный долларовый нал. Покойный Гайдар раздавал черный долларовый нал танковьм экипажам, согласившимся выполнять карательные функции. Рано или поздно всё это обязательно выйдет наружу. Но и сейчас лицезревшие гайдаровскую пакость не соблюдают «закон молчания».

Бандиты в погонах принялись за свою пакостную работу. Если бы оборона Дома Советов находилась на должном уровне, бандитская торопливость ельцинских палачей могла обернуться крахом ельцинской авантюры. Но операция по разгрому «нардепов» и их сторонников была продумана достаточно тщательно. В здании Дома Советов до перестройки находился Совет министров РСФСР. Это по определению был стратегический объект с соответствующей инфраструктурой. Включающей автономное жизнеобеспечение. А как иначе, если размещенный в здании Совмин РСФСР должен был держать под контролем ситуацию даже в случае начала ядерной мировой войны? Кто разрушил эту инфраструктуру? Почему «нардепы» оказались после изоляции Дома Советов без автономного жизнеобеспечения? А также без связи, без своего мощного радиопередатчика?

Почему, готовясь к силовому столкновению к ельцинистами, подталкивая Хасбулатова к этому столкновению, генералы, окружавшие Хасбулатова, устраивали шоу, полоскали ему мозги, рассказывая о поддержке «фиговой тучи дивизий», а не укрепляли обороноспособность Дома Советов? А это было так легко сделать! Укрепление автономной инфраструктуры, законодательные решения, обеспечивающие будущих защитников здания нормальным оружием вместо «милицейских пукалок», создание реального военного контингента, охраняющего Дом Советов… Лестничное остроумие? Крепость задним умом? Отнюдь! Я и мои соратники неоднократно направляли Хасбулатову предложение по укреплению охраны Дома Советов. Предложения эти формулировали профессионалы. Хасбулатов рассматривал эти предложения, советовался с близкими ему генералами. В том числе с тем особо близким к Хасбулатову генералом, который сказал мне о том, что по его зову Верховный Совет поддержит «фигова туча дивизий»! «Фигова туча дивизий»… Для того, чтобы остановить гибель страны, массовое избиение благородных безоружных людей тогда достаточно было одной противотанковой роты!

«Фигова туча дивизий!» Над парламентом, расстреливаемым из танков, висела эта самая туча. Туча лжи, самодовольства, провокаций, вожделений, заговоров, интриг, амбиций, неполноценностей… Туча наливалась черной, смертной энергией. Она набухала, превращалась в инфернальное, смертельно ядовитое марево. Сейчас оно начнет опускаться… Опустившись же, станет туманом, превращающим простые, несомненные истины в кикимор, леших, хихикающие плазмоиды. Честь? Убеждение? Долг? Достоинство? Грань между добром и злом? Всё это ценно, лишь пока не погрузились в ядовитый туман общество и страна.

Потом же всё безусловное и внутренне необходимое в лучшем случае превратится в «чемодан без ручки» («и бросить жалко, и тащить тяжело»), а в худшем — вообще исчезнет.

Туча безнормативного мрака, туча, состоящая из разного рода «фиг» и потому и впрямь фигова («фиг вам, а не серьезность, нашли лоха», «фиг вам вера, надежда, любовь», «фиг вам совесть, честь, служение, долг») сгущалась и опускалась на мою Родину. Внутри тучи копошились призраки, сотканные из слов, сказанных людьми. И отличающиеся ровно настолько, насколько эти слова отличались от того, кто их зачем-то произносил. Внутри тучи маршировал генерал в специально сшитых пиночетовских сапогах и зычно восклицал: «Фигова туча дивизий!» В колоннах, возглавляемых генералом, бодро маршировали безликие глумливые бесы из К-17/5 и гоготали: «Фигова туча — га-га-га! Га-га-га!»

А в Доме Советов, по которому палили танки, съежившись сидел этот же генерал, но реальный. Он не только не исполнил своего обещания. Он не смог организовать реальный отпор, используя имевшийся у него немалый боевой опыт. Он даже не подменил, как растерявшиеся начальники, не справившиеся со своими обязанностями в 1941 году, функцию управления боем функцией участия в боевых действиях. Он не стрелял из автоматов, как рядовые жертвы его пустопорожней болтовни. Он сидел и ждал. Чего? Чтобы его опустили, как отработанную мишень. И снова подняли в начале нового полицейского представления. Он чуял, что через несколько лет именно так и будет. Его расчет оказался точен.

«Фигова туча дивизий»… Займись этот генерал вовремя своим реальным боевым делом, займись этим другие — не было бы тучи, сотканной из словесных призраков. И скорчившихся ничтожеств, существующих отдельно от таких призраков, тоже не было бы.

Были бы или павшие герои, или герои-победители. Да, победители. Ибо даже в момент расстрела Дома Советов крохотный шанс на победу был. Ельцинисты, испугавшиеся «третьей силы», мобилизовали для кровавой расправы крайне ограниченный контингент. Собери напыщенные генералы не «фигову тучу дивизий», а полсотни профессионалов, окажись у этих профессионалов, готовых победить или умереть, два десятка РПГ, несколько СПГ, необходимый боекомплект, простейшая инфраструктура — и танки ельцинских палачей пылали бы, как кинутые в печь картонные игрушки. Пылали бы — на глазах у всей России и всего мира. И кто знает, как отреагировала бы на это страна, как повели бы себя верные своему долгу военные?

Ельцинисты боялись «третьей силы» и играли ва-банк. А «третья сила», оцепенев, наблюдала за авантюрой Ельцина. Отреагировать на непредсказуемый временной сдвиг она не сумела. (Ее «днем Че» было четвертое октября 1993 года, а события начались третьего октября.)

К тому же в ходе противостояния «нардепов» и «ельцинистов» от «третьей силы» откололась наиболее патриотичная часть К-17/3.

Конечно же, эти элитные спецслужбисты-антисоветчики не перешли на сторону «нардепов», которые были для них слишком близкими к ненавидимым ими коммунистам.

Но видя, как набирают обороты региональные тенденции, как отвязанно ведут себя представители «третьей силы», заигрывающие с региональными сепаратистами, патриотичные представители К-17/3 стали присматриваться к нелибералам, окружавшим Ельцина. И прежде всего к Коржакову и его команде. Коржаков пообещал переходящим на сторону Ельцина представителям К-17/3, что ненавидимые этими белыми патриотами либералы будут изгнаны из Кремля. И выполнил свое обещание этак процентов на девяносто.

Расстреляв из танков парламент, Ельцин оказался крайне зависим от поддержавших его силовиков. И особенно от Коржакова, на которого в новых условиях была возложена роль вожака опричнины. Об опричнине после 3 октября 1993 года говорили открыто и коржаковцы, и их противники. Впрочем, все исторические аналогии бессильны раскрыть реальную природу суррогатного существования после того, как сотканная из словоблудия черная туча окутала обитателей того, что еще вчера было страной, а назавтра превратилось в Зону всеобщего бесчестия, Зону спецслужбистских ненормативных игр, кровавых шоу, цинизма, похоти. Чтение исторической литературы не поможет постижению сути этой Зоны, ее динамики, ее асоциальных и антисоциальных причуд.

Читайте Бахтина! Точнее, научитесь читать то, что написано между строк в его якобы филологических исследованиях карнавального антибытия.

Читайте Достоевского! Бахтин ведь не зря исследовал прежде всего чудовищные предчувствия, мучившие этого гения. Сначала это — а потом уже антимессы Рабле, адепта темного телемизма.

Достоевский и Рабле причудливо переплелись в том, что началось в России после октября 1993 года. Враги СССР любили апеллировать к «Бесам». Вот, мол, что такое коммунистический ужас: «Мы пустим пьянство, донос, мы пустим неслыханный разврат, мы каждого гения задушим во младенчестве». Коммунисты создали великую культуру, общество, регулируемое очень жесткими моральными нормами. Мечтания Петра Верховенского, которые я только что процитировал, реализовали «касемнадцатые», воплощая карнавальный антимир Бахтина, своего коварного консультанта.

Впрочем, не «Бесов», не «Записки из подполья», а «Бобок» надо внимательно читать для того, чтобы понять природу антимира, в котором мы оказались после октября 1993 года. Историческое глумление состоит в том, что название повести и фамилия лидера К-17/5, на славу потрудившегося ради воплощения замысла Бахтина, совпадают. Так может глумиться только Туча, давно стремившаяся превратиться в непроницаемый и всепроникающий туман, превращающий великую страну в «зону Ч». Как тут не вспомнить еще и двусмысленных донельзя, опекаемых Бобковым братьев Стругацких.