Красная Звѣзда

I. Счастье.

Эти мѣсяцы… Когда я ихъ вспоминаю, трепетъ охватываетъ мое тѣло, и туманъ застилаетъ мои глаза, и все вокругъ кажется ничтожнымъ. И нѣтъ словъ, чтобы выразить минувшее счастье.

Новый міръ сталъ мнѣ близокъ и, казалось, вполнѣ понятенъ. Прошлыя пораженія не смущали меня, юность и вѣра возвратились ко мнѣ, и, я думалъ, никогда не уйдутъ больше. У меня былъ надежный и сильный союзникъ, слабости не было мѣста, будущее принадлежало мнѣ.

Къ прошлому мысль моя возвращалась рѣдко, и больше всего къ тому, что касалось Нэтти и нашей любви.

— Зачѣмъ вы скрывали отъ меня свой полъ? — спросилъ я ее вскорѣ послѣ того вечера.

— Сначала это произошло само собою, случайно. Но потомъ я поддерживала ваше заблужденіе вполнѣ сознательно, и даже умышленно измѣнила въ своемъ костюмѣ все то, что могло навести васъ на истину. Меня пугала трудность и сложность вашей задачи, я боялась усложнить ее еще больше, особенно когда замѣтила ваше безсознательное влеченіе ко мнѣ. Я и сама не вполнѣ понимала себя… до вашей болѣзни.

— Значитъ, это она рѣшила дѣло… Какъ я благодаренъ моимъ милымъ галлюцинаціямъ!

— Да, когда я услышала о вашей болѣзни, это было какъ громовой ударъ. Если бы мнѣ не удалось вполнѣ вылечить васъ, я бы, можетъ быть, умерла.

Послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія она прибавила:

— А знаете, въ числѣ вашихъ друзей есть еще одна женщина, о которой вы этого не подозрѣвали, и она также очень любитъ васъ… конечно не такъ, какъ я…

— Энно! — сейчасъ же догадался я.

— Ну, конечно. И она также обманывала васъ нарочно, по моему совѣту.

— Ахъ, сколько обмана и коварства въ вашемъ мірѣ! — воскликнулъ я съ шутливымъ паѳосомъ. Только, пожалуйста, пусть Мэнни останется мужчиной, потому что если бы мнѣ случилось полюбить его, это было-бы ужасно.

— Да, это страшно, — задумчиво подтвердила Нэтти, и я не понялъ ея странной серьезности.

Дни проходили за днями, и я радостно овладѣвалъ прекраснымъ новымъ міромъ.

II. Разлука.

И все-таки этотъ день наступилъ, день, о которомъ я не могу вспомнить безъ проклятья, — день, когда между мной и Нэтти встала черная тѣнь ненавистной и неизбѣжной — разлуки.

Со спокойнымъ и яснымъ, какъ всегда, выраженіемъ лица, Нэтти сказала мнѣ, что она должна отправиться на-дняхъ вмѣстѣ съ гигантской экспедиціей, снаряжаемой на Венеру подъ руководствомъ Мэнни. Видя, какъ я ошеломленъ этимъ извѣстіемъ, она прибавила:

— Это будетъ не надолго; въ случаѣ успѣха, въ которомъ я не сомнѣваюсь, часть экспедиціи вернется очень скоро, — и я въ томъ числѣ.

Затѣмъ она стала объяснять мнѣ, въ чемъ дѣло. На Марсѣ запасы радіо-матеріи, необходимой какъ двигатель между-планетнаго сообщенія и какъ орудіе разложенія и синтеза всѣхъ элементовъ, приходили къ концу: она только тратилась, и не было средствъ для ея возобновленія. На Венерѣ, молодой планетѣ, которая существовала почти вчетверо меньше, чѣмъ Марсъ, было по несомнѣннымъ признакамъ установлено присутствіе у самой поверхности колоссальныхъ залежей радіирующихъ веществъ, не успѣвшихъ самостоятельно разложиться. На одномъ островѣ, расположенномъ среди главнаго океана Венеры, и носившемъ у марсіянъ имя «острова Горячихъ Бурь», находилась самая богатая руда радіо-матеріи; и тамъ рѣшено было начать немедленно ея разработку. Но прежде всего для этого было необходимо постройкой очень высокихъ и прочныхъ стѣнъ оградить работающихъ отъ гибельнаго дѣйствія влажнаго горячаго вѣтра, который своей жестокостью далеко превосходитъ бури нашихъ песчаныхъ пустынь. Поэтому и потребовалась экспедиція изъ десяти этеронефовъ и полутора-двухъ тысячъ человѣкъ — изъ нихъ всего одна двадцатая для химическихъ, а почти всѣ остальные для строительныхъ работъ. Были привлечены лучшія научныя силы, въ томъ числѣ и наиболѣе опытные врачи: опасности здоровью угрожали и со стороны климата, и со стороны убійственныхъ лучей и эманацій радіирующаго вещества. Нэтти, по ея словамъ, не могла уклониться отъ участія въ экспедиціи; но предполагалось, что если работы пойдутъ хорошо, то уже черезъ три мѣсяца одинъ этеронефъ отправится обратно, съ извѣстіями и съ запасомъ добытаго вещества. Съ этимъ этеронефомъ должна была вернуться и Нэтти, значитъ черезъ 10–11 мѣсяцевъ послѣ отъѣзда.

Я не могъ понять, почему Нэтти необходимо ѣхать. Она говорила мнѣ, что предпріятіе слишкомъ серьезное, чтобы отъ него можно было отказаться, — что оно имѣетъ большое значеніе и для моей задачи, такъ какъ его успѣхъ впервые дастъ возможность частыхъ и широкихъ сношеній съ Землею, — что всякая ошибка въ постановкѣ медицинской помощи съ самаго начала можетъ привести къ крушенію всего дѣла. Все это было убѣдительно, — я уже зналъ, что Нэтти считается лучшимъ врачемъ для всѣхъ тѣхъ случаевъ, которые выходятъ изъ рамокъ стараго медицинскаго опыта, — и все-таки мнѣ казалось, что это не все. Я чувствовалъ, что тутъ есть что-то недоговоренное.

Въ одномъ я не сомнѣвался — въ самой Нэтти и въ ея любви. Если она говорила, что ѣхать необходимо — значитъ, это было необходимо; если она не говорила, почему — значитъ, мнѣ не слѣдовало ее допрашивать. Я видѣлъ страхъ и болъ въ ея прекрасныхъ глазахъ, когда она думала, что я не смотрю на нее.

— Энно будетъ для тебя хорошимъ и милымъ другомъ, — сказала она съ грустной улыбкой; — и Нэллу ты не забывай, — она любитъ тебя за меня, у нея много опыта и ума, ея поддержка въ трудныя минуты драгоцѣнна. А обо мнѣ думай только одно, — что я вернусь какъ можно скорѣе.

— Я вѣрю въ тебя, Нэтти, — сказалъ я, — и потому вѣрю въ себя, въ человѣка, котораго ты полюбила.

— Ты правъ, Лэнни. И я убѣждена, что изъ-подъ всякаго гнета судьбы, изъ всякаго крушенія ты выйдешь вѣрнымъ себѣ, сильнѣе и чище, чѣмъ прежде.

Будущее бросало свою тѣнь на наши прощальныя ласки, и онѣ смѣшались со слезами Нэтти.

III. Фабрика одежды.

За тѣ короткіе мѣсяцы я успѣлъ съ помощью Нэтти въ значительной мѣрѣ подготовить выполненіе своего главнаго плана — стать полезнымъ работникомъ марсіанскаго общества. Я сознательно отклонялъ всѣ предложенія читать лекціи о Землѣ и ея людяхъ: было бы неразумно сдѣлать это своей спеціальностью, такъ какъ это значило бы искусственно останавливать свое сознаніе на образахъ своего прошлаго, которое и безъ того не могло отъ меня уйти, вмѣсто того будущаго, которое надо было завоевать. Я рѣшилъ поступить просто на фабрику, и выбралъ на первый разъ, послѣ обстоятельнаго сравненія и обсужденія — фабрику одежды.

Я выбралъ, конечно, почти самое легкое. Но для меня и здѣсь потребовалась не малая и серьезная предварительная работа. Пришлось изучить выработанные наукою принципы устройства фабрикъ вообще, ознакомиться спеціально съ устройствомъ той фабрики, гдѣ мнѣ предстояло работать, съ ея архитектурой, съ ея организаціей труда, выяснить себѣ въ основныхъ чертахъ также устройство всѣхъ примѣняемыхъ на ней машинъ, а той машины, съ которою я спеціально долженъ былъ имѣть дѣло — конечно, во всѣхъ подробностяхъ. При этомъ оказалось необходимо предварительно усвоить нѣкоторые отдѣлы общей и прикладной механики и технологіи, и даже математическаго анализа. Главныя трудности тутъ возникали для меня не изъ содержанія того, что приходилось изучать, а изъ формы. Учебники и руководства не были разсчитаны на человѣка низшей культуры. Я вспоминалъ, какъ въ дѣтствѣ мучилъ меня случайно попавшійся подъ руку французскій учебникъ математики. У меня было серьезное влеченіе къ этому предмету, и повидимому, недюжинныя способности къ нему; трудныя для большинства начинающихъ идеи «предѣла» и «производной» достались мнѣ какъ-то незамѣтно, точно я всегда былъ знакомъ съ ними. Но у меня не было той логической дисциплины и практики научнаго мышленія, которую предполагалъ въ читателѣ-ученикѣ французскій профессоръ, очень ясный и точный въ выраженіяхъ, но очень скупой на объясненія. Онъ постоянно пропускалъ тѣ логическіе мостики, которые могли сами собой подразумеваться для человѣка болѣе высокой научной культуры, — но не для юнаго азіата. И я не разъ цѣлыми часами думалъ надъ какимъ-нибудь магическимъ превращеніемъ, слѣдующимъ за словами: «откуда, принимая во вниманіе предыдущія уравненія, мы выводимъ…» — Такъ было со мной и теперь — только еще сильнѣе, — когда я читалъ марсіянскія научныя книги; иллюзія, которая владѣла мной въ началѣ моей болѣзни, когда мнѣ все казалось легко и понятно, исчезла безъ слѣда. Но терпѣливая помощь Нэтти постоянно была со мною, и сглаживала трудный путь.

Вскорѣ послѣ отъѣзда Нэтти я рѣшился — и вступилъ на фабрику. Это было гигантское и очень сложное предпріятіе, совершенно не подходящее къ нашему обычному представленію о фабрикѣ одежды. Тамъ совмѣщалось пряденье, тканье, кройка, шитье, окраска одежды, — а матеріаломъ работы служилъ не ленъ, не хлопокъ, и вообще не волокна растеній, и не шерсть и не шелкъ, а нѣчто совсѣмъ иное.

Въ прежнія времена марсіяне приготовляли ткани для одежды приблизительно такимъ же способомъ, какъ это дѣлается у насъ: культивировали волокнистыя растенія, стригли шерсть съ подходящихъ животныхъ и сдирали съ нихъ кожу, разводили особыя породы пауковъ, изъ паутины которыхъ получалось вещество, подобное шелку, и т. д. Толчокъ къ измѣненію техники данъ былъ необходимостью увеличивать все болѣе и болѣе производство хлѣба. Волокнистыя растенія стали вытѣсняться волокнистыми минералами, въ родѣ горнаго льна. Затѣмъ химики направили свои усилія на изслѣдованіе паутинныхъ тканей и на синтезъ новыхъ веществъ съ аналогичными свойствами. Когда это удалось имъ, то за короткое время во всей этой отрасли промышленности произошла полная революція, и теперь ткани стараго типа хранятся только въ историческихъ музеяхъ.

Наша фабрика была истиннымъ воплощеніемъ этой революціи. Нѣсколько разъ въ мѣсяцъ съ ближайшихъ химическихъ заводовъ по рельсовымъ путямъ доставлялся «матеріалъ» для пряжи въ видѣ полу-жидкаго прозрачнаго вещества въ большихъ цистернахъ. Изъ этихъ цистернъ матеріалъ при помощи особыхъ аппаратовъ, устраняющихъ доступъ воздуха, переливался въ огромный, высоко подвѣшенный металлическій резервуаръ, плоское дно котораго имѣло сотни тысячъ тончайшихъ, микроскопическихъ отверстій. Черезъ отверстія вязкая жидкость продавливалась подъ большимъ давленіемъ тончайшими струйками, которыя подъ дѣйствіемъ воздуха затвердѣвали уже въ нѣсколькихъ сантиметрахъ, и превращались въ прочныя паутинныя волокна. Десятки тысячъ механическихъ веретенъ подхватывали эти волокна, скручивали ихъ десятками въ нити различной толщины и плотности, и тянули ихъ дальше, передавая готовую «пряжу» въ слѣдующее, ткацкое отдѣленіе. Тамъ на ткацкихъ станкахъ нити переплетались въ различныя ткани, отъ самыхъ нѣжныхъ, какъ кисея и батистъ, до самыхъ плотныхъ, какъ сукно и войлокъ, — которыя безконечными широкими лентами тянулись еще дальше, въ мастерскую кройки. Здѣсь ихъ подхватывали новыя машины, тщательно складывали во много слоевъ, и вырѣзывали изъ нихъ тысячами заранѣе намѣченныя и размѣренныя по чертежамъ разнообразныя выкройки отдѣльныхъ частей костюма.

Въ швейной мастерской скроенные куски сшивались въ готовое платье, но безъ всякихъ иголокъ, нитокъ и швейныхъ машинъ. Ровно сложенныя края кусковъ размягчались посредствомъ особаго химическаго растворителя, приходя въ прежнее полужидкое состояніе, и когда растворяющее вещество, очень летучее, черезъ минуту испарялось, то куски матеріи оказывались прочно спаянными, лучше, чѣмъ это могло быть сдѣлано какимъ бы то ни было швомъ. Одновременно съ этимъ впаивались вездѣ, гдѣ требовалось, и застежки, такъ что получались готовыя части костюма — нѣсколько тысячъ образцовъ, различныхъ по формѣ и размѣру.

На каждый возрастъ имѣлось нѣсколько сотенъ образцовъ, изъ которыхъ на всякаго желающаго почти всегда можно было выбрать вполнѣ подходящій, тѣмъ болѣе что одежда у марсіянъ обыкновенно очень свободная. Если подходящаго найти не удавалось, напр., вслѣдствіе не вполнѣ нормальнаго сложенія, то немедленно снимали особую мѣрку, устанавливали машину для кройки по новымъ чертежамъ, и «шили» спеціально на данное лицо, что требовало какого-нибудь часа времени.

Что касается цвѣта костюма, то большинство марсіянъ удовлетворяется обычными оттѣнками, темными и мягкими, въ какихъ приготовляется самая матерія. Если же требуется иной цвѣтъ, кромѣ того, какой оказался на лицо, то костюмъ отправляютъ въ красильное отдѣленіе, гдѣ въ нѣсколько минутъ при помощи электро-химическихъ пріемовъ онъ пріобрѣтаетъ желательную окраску, идеально-ровную и идеально прочную.

Изъ такихъ же тканей, только гораздо болѣе плотныхъ и прочныхъ, и приблизительно такими же способами приготовляется обувь и теплая зимняя одежда. Наша фабрика этимъ не занималась, но другія, еще болѣе крупныя, производили сразу рѣшительно все, что нужно, чтобы одѣть человѣка съ головы до ногъ.

Я работалъ поочередно во всѣхъ отдѣленіяхъ фабрики, и вначалѣ очень увлекался своей работой. Особенно интересно было заниматься въ отдѣленіи кройки, гдѣ мнѣ приходилось примѣнять на дѣлѣ новые для меня способы математическаго анализа. Задача состояла въ томъ, чтобы изъ даннаго куска матеріи съ наименьшей потерей матеріала выкраивать всѣ части костюма. Задача, конечно, очень прозаичная, но и очень серьезная; потому что даже минимальная ошибка, повторенная много милліоновъ разъ, давала громадную потерю. И достигать успѣшнаго рѣшенія мнѣ удавалось «не хуже» другихъ.

Работать «не хуже» другихъ — къ этому я стремился всѣми силами, и въ общемъ не безъ успѣха. Но я не могъ не замѣчать, что мнѣ это стоитъ гораздо большихъ усилій, чѣмъ остальнымъ работникамъ. Послѣ обычныхъ 4–6 (по земному счету) часовъ труда, я бывалъ сильно утомленъ, и мнѣ нуженъ былъ немедленный отдыхъ, — тогда какъ прочіе отправлялись по музеямъ, библіотекамъ, лабораторіямъ или на другія фабрики наблюдать производство, а иногда даже тамъ еще работать…

Я надѣялся, что придетъ привычка къ новымъ видамъ труда, и сравняетъ меня со всѣми работниками. Но этого не было. Я все болѣе убѣждался, что у меня не хватаетъ культуры вниманія. Физическихъ движеній требовалось очень мало, и по ихъ быстротѣ и ловкости я не уступалъ, даже превосходилъ многихъ. Но требовалось такое непрерывное и напряженное вниманіе при наблюденіи за машинами и матеріаломъ, которое было очень тяжело для моего мозга: очевидно, только въ ряду нѣсколькихъ поколѣній могла развиться эта способность до той степени, какая здѣсь являлась обычной и средней.

Когда, — обыкновенно къ концу моей дневной работы — въ ней начинало уже сказываться утомленіе, и вниманіе мнѣ начинало измѣнять, я дѣлалъ ошибку или замедлялъ на секунду выполненіе какого-нибудь акта работы, — тогда неминуемо и безошибочно рука кого-нибудь изъ сосѣдей поправляла дѣло.

Меня не только удивляла, но порой прямо возмущала ихъ странная способность, ни на іоту не отрываясь отъ своего дѣла, замѣчать все происходящее вокругъ. Ихъ заботливость не столько трогала меня, сколько вызывала во мнѣ досаду и раздраженіе — у меня являлось такое чувство, какъ-будто всѣ они постоянно слѣдятъ за моими дѣйствіями… Это безпокойное настроеніе увеличивало еще болѣе мою разсѣянность и портило мою работу.

Теперь, спустя долгое время, когда я тщательно и уже безпристрастно вспоминаю всѣ обстоятельства, я нахожу, что все это воспринималось невѣрно. Совершенно съ такой же заботливостью и совершенно такимъ же образомъ — можетъ быть, только менѣе часто, — мои товарищи на фабрикѣ помогали и другъ другу. Я не былъ предметомъ какого-нибудь исключительнаго надзора и контроля, какъ мнѣ тогда казалось. Я самъ — человѣкъ индивидуалистическаго міра — невольно и безсознательно выдѣлялъ себя изъ остальныхъ, и болѣзненно воспринималъ ихъ доброту и товарищескія услуги, за которыя — какъ это казалось мнѣ, человѣку товарнаго міра — мнѣ нечѣмъ было заплатить.

IV. Энно.

Миновала и долгая осень; зима, малоснѣжная, но холодная, воцарилась въ нашей области, — въ среднихъ широтахъ сѣвернаго полушарія. Маленькое солнце совсѣмъ не грѣло, и свѣтило меньше прежняго. Природа сбросила яркія краски, стала блѣдной и суровой. Холодъ заползалъ въ сердце, сомнѣнія росли въ душѣ, и нравственное одиночество пришельца изъ другого міра становилось все болѣе мучительнымъ.

Я отправился къ Энно, съ которой давно уже не видался. Она встрѣтила меня, какъ близкаго и родного человѣка, — точно яркій лучъ недалекаго прошлаго прорѣзалъ холодъ зимы и сумракъ заботы. Потомъ я замѣтилъ, что она и сама была блѣдна и какъ-будто утомлена или измучена чѣмъ-то; была какая-то скрытая печаль въ ея манерахъ и разговорѣ. Намъ было о чемъ говорить между собою, и нѣсколько часовъ прошли для меня незамѣтно и хорошо, какъ не бывало съ самаго отъѣзда Нэтти.

Когда я всталъ, чтобы отправиться домой, намъ обоимъ стало грустно.

— Если ваша работа не приковываетъ васъ здѣсь, то поѣдемъ со мною, — сказалъ я.

Энно сразу согласилась, взяла съ собой работу, — она въ это время занималась не наблюденіями на обсерваторіи, а провѣркой огромнаго запаса вычисленій, — и мы поѣхали въ химическій городокъ, гдѣ я жилъ одинъ въ квартирѣ Мэнни. По утрамъ я каждый день путешествовалъ на свою фабрику, находившуюся въ сотнѣ километровъ, т. е. въ получасѣ пути оттуда; а долгіе зимніе вечера мы съ Энно стали теперь проводить вмѣстѣ, въ научныхъ занятіяхъ, разговорахъ и иногда — прогулкахъ по окрестностямъ.

Энно разсказала мнѣ свою исторію. Она любила Мэнни и была раньше его женой. Ей страстно хотѣлось имѣть отъ него ребенка, но проходили годъ за годомъ, а ребенка не было. Тогда она обратилась къ Нэтти за совѣтомъ. Нэтти самымъ внимательнымъ образомъ выяснила всѣ обстоятельства, и пришла къ категорическому выводу, что дѣтей никогда не будетъ. Мэнни слишкомъ поздно сложился изъ мальчика въ мужчину, и слишкомъ рано сталъ жить самой напряженной жизнью ученаго и мыслителя. Активность его мозга своимъ чрезмѣрнымъ развитіемъ подорвала и подавила жизненность элементовъ размноженія съ самаго начала; и это было непоправимо.

Приговоръ Нэтти былъ страшнымъ ударомъ для Энно, у которой любовь къ геніальному человѣку и глубокій материнскій инстинктъ слились въ одномъ страстномъ стремленіи, оказавшемся вдругъ безнадежнымъ.

Но это было не все; изслѣдованіе привело Нэтти еще къ другому результату. Оказалось, что для гигантской умственной работы Мэнни, для полноты развитія его геніальныхъ способностей было нужно какъ можно больше физической сдержанности, какъ можно меньше любовныхъ ласкъ. Энно не могла не послѣдовать этому совѣту, и быстро убѣдилась, насколько онъ былъ справедливъ и разуменъ. Мэнни оживился, сталъ работать энергичнѣе чѣмъ когда-либо, новые планы съ необыкновенной быстротой зарождались въ его головѣ и выполнялись особенно успѣшно; и, повидимому, онъ нисколько не чувствовалъ лишенія. Тогда Энно, для которой ея любовь была дороже жизни, но геній любимаго человѣка дороже любви, сдѣлала всѣ выводы изъ того, что узнала.

Она разошлась съ Мэнни; это вначалѣ его огорчило, но потомъ онъ быстро примирился съ фактомъ. Истинная причина разрыва осталась для него, можетъ быть, даже неизвѣстной: Энно и Нэтти сохраняли ее въ тайнѣ; хотя, конечно, нельзя было знать навѣрное, не угадалъ-ли проницательный умъ Мэнни скрытую подкладку событій. А для Энно жизнь оказалась настолько опустошенной, подавленное чувство создавало такія страданія, что спустя короткое время молодая женщина рѣшила умереть.

Чтобы помѣшать самоубійству, Нэтти, къ содѣйствію которой обратилась Энно, подъ разными предлогами затянула на день его выполненіе, а сама извѣстила Мэнни. Тотъ въ это время организовалъ экспедицію на Землю, и тотчасъ послалъ Энно приглашеніе принять участіе въ этомъ важномъ и опасномъ предпріятіи. Уклониться было трудно, Энно приняла предложеніе. Масса новыхъ впечатлѣній помогла ей справиться съ душевной болью; и ко времени возвращенія на Марсъ она успѣла уже овладѣть собою настолько, что могла принять на себя видъ веселаго мальчика-поэта, котораго я зналъ на этеронефѣ.

Въ новую экспедицію Энно не поѣхала потому, что боялась вновь слишкомъ привыкнуть къ присутствію Мэнни. Но тревога за его судьбу не покидала ее, пока она оставалась въ одиночествѣ: она слишкомъ хорошо знала опасности предпріятія. Въ долгіе зимніе вечера наши мысли и разговоры постоянно возвращались къ одной и той же точкѣ Вселенной: туда, гдѣ подъ лучами огромнаго солнца, подъ дыханіемъ палящаго вѣтра, самыя близкія для насъ обоихъ существа съ лихорадочной энергіей вели свою титанически-смѣлую работу. Насъ глубоко сближало это единство мысли и настроенія. Энно была для меня болѣе чѣмъ сестрою.

Какъ-то само собою, безъ порыва и безъ борьбы, наше сближеніе привело насъ къ любовнымъ отношеніямъ. Неизмѣнно-кроткая и добрая, Энно не уклонялась отъ этой близости, хотя и не стремилась къ ней сама. Она только рѣшила не имѣть отъ меня дѣтей… Былъ оттѣнокъ мягкой грусти въ ея ласкахъ, — ласкахъ нѣжной дружбы, которая все позволяетъ…

А зима попрежнему простирала надъ нами свои холодныя, блѣдныя крылья, — долгая марсіянская зима безъ оттепелей, бурь и метелей, спокойная и неподвижная, какъ смерть. И у насъ обоихъ не было желанія летѣть на югъ, гдѣ въ это время грѣло солнце, и полная жизни природа развертывала свою яркую одежду. Энно не хотѣлось той природы, слишкомъ мало гармонировавшей съ ея настроеніемъ; я же избѣгалъ новыхъ людей и новой обстановки, потому что знакомиться и привыкать къ нимъ требовало новаго, лишняго труда и утомленія, а я и безъ того слишкомъ медленно шелъ къ своей цѣли. Призрачно-странной была наша дружба-любовь въ царствѣ зимы, заботы, ожиданія…

V. У Нэллы.

Энно еще въ ранней юности была самой близкой подругой Нэтти, и много разсказывала мнѣ о ней. Въ одномъ изъ нашихъ разговоровъ мой слухъ поразило такое сочетаніе именъ Нэтти и Стэрни, которое показалось мнѣ страннымъ. Когда я задалъ прямой вопросъ, Энно сначала задумалась, и какъ-будто даже смутилась, а затѣмъ отвѣтила:

— Нэтти была раньше женой Стэрни. Если она этого вамъ не сказала, значитъ, и мнѣ не слѣдовало говорить. Я сдѣлала, очевидно, ошибку, и дальше вы меня не разспрашивайте объ этомъ.

Я былъ какъ-то странно потрясенъ тѣмъ, что услышалъ… Какъ-будто — не было ничего новаго… Я никогда не предполагалъ, что я первый мужъ Нэтти. Было бы нелѣпостью думать, что женщина, полная жизни и здоровья, красивая тѣломъ и душой, дитя свободной, высоко-культурной расы, могла безъ любви прожить до нашей встрѣчи. Чѣмъ же вызвано было мое непонятно-ошеломленное состояніе? Я не могъ разсуждать объ этомъ, я чувствовалъ только одно, что мнѣ надо знать все, знать точно и ясно. Но допрашивать Энно, очевидно, было невозможно. Я вспомнилъ о Нэллѣ.

Нэтти, уѣзжая говорила: «не забывай о Нэллѣ, иди къ ней въ трудную минуту!» — И я не разъ уже думалъ о томъ, какъ бы повидаться съ ней; но мѣшала отчасти работа, отчасти — какой-то смутный страхъ передъ сотнями любопытныхъ дѣтскихъ глазокъ, которые ее окружали. Но теперь всякая нерѣшительность исчезла, и я въ тотъ же день былъ въ Домѣ Дѣтей, въ Большомъ Городѣ Машинъ.

Нэлла тотчасъ бросила работу, которой была занята, и попросивъ другую воспитательницу замѣнить себя, провела меня въ свою комнату, гдѣ дѣти не могли мѣшать намъ.

Я рѣшилъ не говорить ей сразу о цѣли моего посѣщенія, тѣмъ болѣе что мнѣ самому эта цѣль не казалась ни особенно разумной, ни особенно благородной. Было какъ нельзя болѣе естественно, что я завелъ разговоръ о самомъ близкомъ для насъ обоихъ человѣкѣ; а затѣмъ оставалось ожидать подходящаго момента для моего вопроса. Нэлла много и съ увлеченіемъ разсказывала мнѣ о Нэтти, объ ея дѣтствѣ и юности.

Первые годы своей жизни Нэтти провела при матери, какъ въ большинствѣ случаевъ и бываетъ у марсіянъ. Затѣмъ, когда надо было отдать Нэтти въ Домъ Дѣтей, чтобы не лишать ее воспитательнаго вліянія дѣтскаго общества, Нэлла не могла уже съ нею разстаться, и сначала временно поселилась въ этомъ же Домѣ, а потомъ навсегда осталась тамъ воспитательницей. Это подходило и къ ея научной спеціальности, — она занималась, главнымъ образомъ, психологіей.

Нэтти была живымъ, энергичнымъ, порывистымъ ребенкомъ, съ большой жаждой знаній и дѣятельности. Особенно интересовалъ и привлекалъ ее таинственный астрономическій міръ за предѣлами планеты. Земля, которой тогда еще не удавалось достигнуть, и ея невѣдомые люди были любимой мечтой Нэтти, любимымъ сюжетомъ ея разговоровъ съ другими дѣтьми и съ воспитателями.

Когда былъ опубликованъ отчетъ о первой удачной экспедиціи Мэнни на Землю, дѣвочка чуть не сошла съ ума отъ радости и восхищенія. Докладъ Мэнни она запомнила отъ слова до слова, и потомъ замучила Нэллу и воспитателей требованіями объяснять ей каждый непонятный терминъ этого доклада. Она влюбилась въ Мэнни заочно, и написала ему восторженное письмо; въ этомъ письмѣ она, между прочимъ, умоляла его привезти ей съ земли ребенка, котораго некому воспитывать: она бралась воспитать его самымъ лучшимъ образомъ. Она увѣшала всю свою комнату земными видами и портретами земныхъ людей, и стала изучать словари земныхъ языковъ, какъ только они появились въ печати. Она негодовала на насиліе, которое Мэнни и его спутники примѣнили къ первому встрѣченному ими земному человѣку — они взяли его въ плѣнъ, чтобы онъ помогъ имъ познакомиться съ земными языками; и въ то же время она горячо сожалѣла, что, уѣзжая обратно, они отпустили его на свободу, а не привезли съ собой на Марсъ. Она твердо рѣшила когда-нибудь поѣхать на Землю, и въ отвѣтъ на шутку матери, что тамъ она выйдетъ замужъ за земного человѣка, подумавши, заявила: «очень можетъ быть!»

Всего этого сама Нэтти никогда не разсказывала мнѣ: въ своихъ разговорахъ она вообще избѣгала касаться прошлаго. И конечно, никто, даже она сама не могла бы разсказать этого лучше Нэллы. Какъ ярко сіяла материнская любовь въ описаніяхъ Нэллы! Минутами я совсѣмъ забывался, и какъ живую видѣлъ передъ собою чудную дѣвочку съ горящими большими глазами и съ загадочнымъ влеченіемъ къ далекому, далекому міру… Но это быстро проходило: возвращалось сознаніе окружающаго, и воспоминаніе о цѣли разговора, и вновь становилась холодно на душѣ.

Наконецъ, когда разговоръ перешелъ къ болѣе позднимъ годамъ жизни Нэтти, я рѣшился спросить, съ возможно спокойнымъ и непринужденнымъ видомъ, — какъ возникли отношенія Нэтти и Стэрни. Нэлла задумалась на минуту.

— А, вотъ что! — сказала она. — Такъ вы явились ко мнѣ изъ-за этого… Почему же вы не сказали мнѣ этого прямо?

Непривычная строгость звучала въ ея голосѣ. Я молчалъ.

— Разумѣется, я могу разсказать вамъ это, — продолжала она. — Это очень несложная исторія. Стэрни былъ однимъ изъ учителей Нэтти, — онъ читалъ молодежи лекціи по математикѣ и астрономіи. Когда онъ вернулся изъ своей первой поѣздки на Землю, — то была, кажется вторая экспедиція Мэнни, — онъ выступилъ съ цѣлымъ рядомъ докладовъ объ этой планетѣ и ея обитателяхъ. При этомъ Нэтти была его постоянной слушательницей. Особенно сблизило ихъ то терпѣніе и вниманіе, съ которымъ онъ относился къ ея безконечнымъ разспросамъ. Сближеніе привело къ браку. Тутъ было своего рода полярное тяготѣніе двухъ очень несходныхъ, во многомъ противоположныхъ натуръ. Впослѣдствіи то же самое несходство, проявляясь болѣе постоянно и во всей полнотѣ въ ихъ совмѣстной жизни, привело къ охлажденію и къ разрыву. Вотъ и все.

— Скажите, когда совершился этотъ разрывъ?

— Окончательно — послѣ смерти Летта. Собственно, уже сближеніе Нэтти и Летта было началомъ этого разрыва. Нэтти становилось не по себѣ отъ аналитически-холоднаго ума Стэрни; онъ слишкомъ систематично и упорно разрушалъ всѣ воздушные замки, всѣ фантазіи ума и чувства, которыми она такъ много и такъ сильно жила. Она невольно стала искать человѣка, который относился бы ко всему этому иначе. А у стараго Летта было на рѣдкость отзывчивое сердце, и много полу-дѣтскаго энтузіазма. Нэтти нашла въ немъ такого товарища, какого ей было надо: онъ не только умѣлъ терпѣливо относиться къ порывамъ ея воображенія, но нерѣдко и самъ увлекался вмѣстѣ съ нею. У него она отдыхала душой отъ суровой, все замораживающей критики Стэрни. Онъ, какъ и она, любилъ Землю мечтой и фантазіей, вѣрилъ въ будущій союзъ двухъ міровъ, который принесетъ съ собою великій расцвѣтъ и великую поэзію жизни. И когда она узнала, что человѣкъ съ такимъ сокровищемъ чувства въ душѣ никогда не зналъ женской любви и ласки, она не могла съ этимъ примириться. Такъ возникла ея вторая связь.

— Одну минуту, — перебилъ я. — Правильно ли я васъ понялъ? Вы говорите, что она была женой Летта?

— Да. — отвѣчала Нэлла.

— Но вы, кажется сказали, что окончательный разрывъ со Стэрни произошелъ послѣ смерти Летта?

— Да. Вамъ это непонятно?

— Нѣтъ, я понимаю васъ. Я только не зналъ этого.

Въ эту минуту насъ прервали. Съ кѣмъ-то изъ дѣтей случился нервный припадокъ, и Нэллу экстренно вызвали къ нему.

На нѣсколько минутъ я остался одинъ. Голова у меня слегка кружилась, я чувствовалъ себя такъ странно, что никакими словами нельзя было описать моего состоянія. Въ чемъ дѣло? Не было ничего особеннаго. Нэтти была свободнымъ человѣкомъ, и вела себя какъ свободный человѣкъ. Летта былъ ея мужемъ? Я всегда уважалъ его, и чувствовалъ бы къ нему горячую симпатію, даже если бы онъ не пожертвовалъ за меня своею жизнью. Нэтти была женою двухъ своихъ товарищей одновременно? Но я всегда считалъ, что единобрачіе въ нашей средѣ вытекаетъ только изъ нашихъ экономическихъ условій, ограничивающихъ и опутывающихъ человѣка на каждомъ шагу; здѣсь же этихъ условій не было, а были иныя, не создающія никакихъ стѣсненій для личнаго чувства и личныхъ связей. Откуда же мое тревожное недоумѣніе, и непонятная боль, отъ которой мнѣ хочется не то вскрикнуть, не то засмѣяться? Или я не умѣю чувствовать такъ, какъ думаю? Кажется, да. А мои отношенія съ Энно? Гдѣ же моя логика? И что же такое я самъ? Какое нелѣпое состояніе!

Ахъ, да, еще вотъ что… Почему Нэтти не говорила мнѣ всего этого? И сколько еще тайнъ и обмановъ вокругъ меня? И сколько ихъ ожидать въ будущемъ? Опять неправда! Тайна — да, это вѣрно. Но обмана тутъ не было. А развѣ въ этомъ случаѣ тайна — не обманъ?..

Эти мысли вихремъ проносились въ моей головѣ, когда дверь отворилась, и въ комнату опять вошла Нэлла. Она, очевидно, прочитала на моемъ лицѣ, насколько мнѣ было тяжело, потому что въ ея тонѣ, когда она ко мнѣ обратилась, уже не было прежней сухости и суровости.

— Конечно, — сказала она, — нелегко привыкать къ совершенно чуждымъ жизненнымъ отношеніямъ, и къ обычаямъ другого міра, съ которымъ не имѣешь кровной связи. Вы преодолѣли уже много препятствій, — справитесь и съ этимъ. Нэтти въ васъ вѣритъ, и я думаю, что она права. А развѣ ваша вѣра въ нее поколебалась?

— Отчего она скрывала все это отъ меня? Гдѣ тутъ ея вѣра? Я не могу ее понять.

— Почему она такъ поступала — я этого не знаю. Но я знаю, что она должна была имѣть для этого серьезные и хорошіе, а не мелкіе мотивы. Можетъ быть, ихъ объяснитъ вамъ это письмо. Она мнѣ оставила его для васъ на случай именно такого разговора, какой сейчасъ былъ между нами.

Письмо было написано на моемъ родномъ языкѣ, который такъ хорошо изучила моя Нэтти. Вотъ что я тамъ прочиталъ:

«Мой Лэнни! Я ни разу не говорила съ тобою о моихъ прежнихъ личныхъ связяхъ, но это было не потому, чтобы я хотѣла скрывать отъ тебя что бы то ни было изъ моей жизни. Я глубоко довѣряю твоей ясной головѣ и твоему благородному сердцу; я не сомнѣваюсь, что какъ бы ни были чужды и непривычны для тебя нѣкоторыя изъ нашихъ жизненныхъ отношеній, ты въ концѣ концовъ всегда съумѣешь вѣрно понять и справедливо оцѣнить ихъ.

«Но я боялась одного… Послѣ болѣзни ты быстро накоплялъ силы для работы, но то душевное равновѣсіе, отъ котораго зависитъ самообладаніе въ словахъ и поступкахъ во всякую минуту и при всякомъ впечатлѣніи, — еще не вполнѣ къ тебѣ вернулось. Если бы подъ вліяніемъ момента и стихійныхъ силъ прошлаго, всегда таящихся въ глубинѣ человѣческой души, ты хоть на секунду обнаружилъ ко мнѣ, какъ женщинѣ, то нехорошее, возникшее изъ насилія и рабства, отношеніе, которое господствуетъ въ старомъ мірѣ, — ты никогда не простилъ бы себѣ этого. Да, дорогой мой, я знаю, ты строгъ, часто даже жестокъ къ самому себѣ, — ты вынесъ эту черту изъ вашей суровой школы — вѣчной борьбы земного міра; и одна секунда дурного, болѣзненнаго порыва навсегда осталась бы для тебя темнымъ пятномъ на нашей любви.

«Мой Лэнни, я хочу и могу тебя успокоить. Пусть спитъ и никогда не просыпается въ душѣ твоей злое чувство, которое съ любовью къ человѣку связываетъ безпокойство за живую собственность. У меня не будетъ другихъ личныхъ связей. Я могу легко и увѣренно обѣщать тебѣ это, потому что передъ моей любовью къ тебѣ, передъ страстнымъ желаніемъ помочь тебѣ въ твоей великой жизненной задачѣ — все остальное становится такъ мелко и ничтожно. Я люблю тебя не только какъ жена, я люблю тебя какъ мать, которая ведетъ своего ребенка въ новую и чуждую ему жизнь, полную усилій и опасностей. Эта любовь сильнѣе и глубже всякой другой, какая можетъ быть у человѣка къ человѣку. И потому въ моемъ обѣщаніи нѣтъ жертвы.

«До свиданья, мое дорогое, любимое дитя.

Твоя Нэтти».

Когда я дочиталъ письмо, Нэлла вопросительно посмотрѣла на меня.

— Вы были правы, — сказалъ я, и поцѣловалъ ея руку.

VI. Въ поискахъ.

Отъ этого эпизода у меня осталось въ душѣ чувство глубокаго униженія. Еще болѣзненнѣе, чѣмъ прежде, я сталъ воспринимать превосходство окружающихъ надо мной, и на фабрикѣ и во всѣхъ другихъ сношеніяхъ съ марсіянами. Несомнѣнно, я даже преувеличивалъ это превосходство и свою слабость. Въ доброжелательствѣ и заботливости ихъ обо мнѣ я начиналъ видѣть оттѣнокъ полу-презрительной снисходительности, въ ихъ осторожной сдержанности — скрытое отвращеніе къ низшему существу. Точность воспріятія и вѣрность оцѣнки все болѣе нарушались въ этомъ направленіи.

Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, мысль оставалась ясной, и теперь она особенно сильно работала надъ заполненіемъ пробѣловъ, связанныхъ съ отъѣздомъ Нэтти. Больше чѣмъ прежде, я былъ убѣжденъ, что для участія Нэтти въ этой экспедиціи существовали еще неизвѣстные мнѣ мотивы, болѣе сильные и болѣе важные, чѣмъ тѣ, которые приводились для меня. Новое доказательство любви Нэтти и того громаднаго значенія, которое она придавала моей миссіи въ дѣлѣ сближенія двухъ міровъ, было новымъ подтвержденіемъ того, что безъ исключительныхъ причинъ она не рѣшилась бы покинуть меня надолго среди глубинъ и мелей и подводныхъ камней океана чуждой мнѣ жизни, лучше и яснѣе меня самаго понимая своимъ свѣтлымъ умомъ, какія опасности тутъ угрожали. Было что-то, чего я не зналъ, но былъ убѣжденъ, что оно имѣло ко мнѣ какое-то серьезное отношеніе; и надо было выяснить это что-то во что бы ни стало.

Я рѣшилъ добраться до истины путемъ систематическаго изслѣдованія. Припоминая нѣкоторые случайные и невольные намеки Нэтти, безпокойное выраженіе, которое я очень задолго улавливалъ на ея лицѣ, когда при мнѣ заходила рѣчь о колоніальныхъ экспедиціяхъ, я пришелъ къ заключенію, что Нэтти рѣшилась на эту разлуку не тогда, когда объ этомъ мнѣ сказала, а очень давно, не позже первыхъ дней нашего брака. Значитъ, и причинъ надо было искать около этого времени. Но гдѣ ихъ искать?

Онѣ могли быть связаны либо съ личными дѣлами Нэтти, либо съ происхожденіемъ, характеромъ, значеніемъ самой экспедиціи. Первое, послѣ письма Нэтти, представлялось наименѣе вѣроятнымъ. Слѣдовательно, прежде всего надо было направить розыски по второму направленію, и начать съ того, чтобы вполнѣ выяснить исторію происхожденія экспедиціи.

Само собой разумѣется, что экспедиція была рѣшена «колоніальной группой»: такъ называлось собраніе работниковъ, активно участвующихъ въ организаціи междупланетныхъ путешествій, вмѣстѣ съ представителями отъ центральной статистики, и отъ тѣхъ заводовъ, которые дѣлаютъ этеронефы, и вообще доставляютъ необходимыя средства этихъ путешествій. Я зналъ, что послѣдній съѣздъ этой «колоніальной группы» былъ какъ разъ во время моей болѣзни. Мэнни и Нэтти участвовали тамъ. Такъ какъ я тогда уже выздоравливалъ, и мнѣ было скучно безъ Нэтти, то я хотѣлъ быть тоже на этомъ съѣздѣ, но Нэтти сказала, что это опасно для моего здоровья. Не зависѣла ли «опасность» отъ чего-нибудь такого, чего мнѣ не слѣдовало знать? Очевидно, требовалось достать точные протоколы съѣзда и прочитать все, что могло относиться къ данному вопросу.

Но тутъ встрѣтились затрудненія. Въ колоніальной библіотекѣ мнѣ дали только собраніе рѣшеній съѣзда. Въ рѣшеніяхъ была превосходно намѣчена, почти до мелочей, вся организація грандіознаго предпріятія на Венерѣ, но не было ничего такого, что спеціально меня теперь интересовало. Это никоимъ образомъ для меня не исчерпывало вопроса. Рѣшенія, при всей ихъ обстоятельности, были изложены безъ всякой мотивировки, безъ всякихъ указаній на все обсужденіе, которое имъ предшествовало. Когда я сказалъ библіотекарю, что мнѣ нужны самые протоколы, онъ мнѣ объяснилъ, что протоколы не опубликованы, и что подробныхъ протоколовъ вообще не велось, какъ обыкновенно и дѣлается при технически-дѣловыхъ собраніяхъ.

На первый взглядъ это казалось правдоподобнымъ. Марсіяне, дѣйствительно, чаще всего публикуютъ только рѣшенія своихъ техническихъ съѣздовъ, находя, что всякое разумное и полезное мнѣніе, высказанное тамъ, либо найдетъ себѣ отраженіе въ принятой резолюціи, либо гораздо лучше и обстоятельнѣе, чѣмъ въ короткой рѣчи, будетъ выяснено авторомъ въ особой статьѣ, брошюрѣ, книгѣ, если самъ авторъ находитъ его важнымъ. Марсіяне вообще не любятъ чрезмѣрно размножать литературу, и ничего подобнаго нашимъ многотомнымъ «трудамъ комиссій» у нихъ найти нельзя: все сжимается до наименьшаго возможнаго объема. — Но въ данномъ случаѣ — я не повѣрилъ библіотекарю. Слишкомъ крупныя и важныя вещи рѣшались на съѣздѣ, чтобы можно было такъ отнестись къ ихъ обсужденію, какъ къ обычнымъ дебатамъ по какому-нибудь обычному техническому вопросу.

Я, однако, постарался скрыть свое недовѣріе, и чтобы отвлечь отъ себя всякое подозрѣніе, покорно углубился въ изученіе того, что мнѣ дали; въ дѣйствительности же тѣмъ временемъ обдумывалъ планъ дальнѣйшихъ дѣйствій.

Было очевидно, что въ книжной библіотекѣ я не получу того, что мнѣ надо: протоколовъ либо въ самомъ дѣлѣ не было, либо предупрежденный моимъ вопросомъ библіотекарь искусно спрячетъ ихъ отъ меня. Оставалось другое — фонографическое отдѣленіе библіотеки.

Тамъ протоколы могли найтись даже въ томъ случаѣ, если не были изданы въ печати. Фонографъ часто замѣняетъ у марсіянъ стенографію, и въ ихъ архивахъ хранятся многія неизданныя фонограммы различныхъ общественныхъ собраній.

Я выбралъ моментъ, когда книжный библіотекарь былъ сильно поглощенъ работой, и незамѣтно для него прошелъ въ фонографическій отдѣлъ. Тамъ я спросилъ у дежурнаго товарища большой каталогъ фонограммъ. Онъ далъ мнѣ его.

По каталогу я быстро нашелъ номера фонограммъ интересующаго меня съѣзда, и дѣлая видъ, что не хочу безпокоить доставаніемъ ихъ дежурнаго товарища, отправился самъ разыскивать ихъ. Это мнѣ также легко удалось.

Всѣхъ фонограммъ было пятнадцать, по числу засѣданій съѣзда. При каждой, какъ обыкновенно у марсіянъ дѣлается, было приложено писанное оглавленіе. Я быстро пересмотрѣлъ ихъ.

Первыя пять засѣданій оказались посвящены всецѣло докладамъ объ экспедиціяхъ, устроенныхъ послѣ предыдущаго съѣзда, и о новыхъ усовершенствованіяхъ въ техникѣ этеронефовъ.

Въ заголовкѣ шестой фонограммы значилось:

«Предложеніе Центральной Статистики о переходѣ къ массовой колонизаціи. Выборъ планеты — Земля или Венера. Рѣчи и предложенія Стэрни, Нэтти, Мэнни и другихъ. Предварительное рѣшеніе въ пользу Венеры».

Я почувствовалъ, что это то самое, чего искалъ. Я вставилъ фонограмму въ аппаратъ. То, что я услышалъ, навсегда врѣзалось мнѣ въ душу. Вотъ что тамъ было.

Шестое засѣданіе открылъ Мэнни, предсѣдатель конгресса. Первымъ взялъ слово для доклада представитель Центральной Статистики.

Онъ посредствомъ ряда точныхъ цифръ доказалъ, что при данномъ ростѣ населенія и прогрессѣ его потребностей, если марсіяне будутъ ограничиваться эксплоатаціей своей планеты, то черезъ тридцать лѣтъ начнется недостатокъ въ средствахъ питанія. Помѣшать этому могло бы открытіе технически-легкаго синтеза бѣлковъ изъ неорганической матеріи, — но никоимъ образомъ нельзя ручаться, что за тридцать лѣтъ этого удастся достигнуть. Поэтому совершенно необходимо, чтобы колоніальная группа отъ простыхъ научныхъ экскурсій на другія планеты перешла къ дѣлу организаціи настоящаго массового переселенія туда марсіянъ. Налицо имѣются двѣ доступныхъ для марсіянъ планеты съ громадными естественными богатствами. Надо немедленно же рѣшить, какую изъ нихъ сдѣлать для начала центромъ колонизаціи, и затѣмъ приступить къ выработкѣ плана.

Мэнни спрашиваетъ, есть ли желающіе возразить по существу противъ предложенія Центральной Статистики или противъ его мотивировки. Желающихъ не оказывается.

Тогда Мэнни ставитъ на обсужденіе вопросъ о томъ, какую планету выбрать на первую очередь въ дѣлѣ массовой колонизаціи.

Слово беретъ Стэрни.

VII. Стэрни.

— Первый вопросъ, поставленный намъ представителемъ Центральной Статистики, — такъ началъ Стэрни своимъ обычнымъ, математически-дѣловымъ тономъ, — вопросъ о выборѣ планеты для колонизаціи, на мой взглядъ, не нуждается въ рѣшеніи, потому что рѣшенъ давно, рѣшенъ самой дѣйствительностью. Выбирать не изъ чего. Изъ двухъ, доступныхъ намъ теперь планетъ только одна вообще пригодна для массовой колонизаціи. Это — Земля. О Венерѣ существуетъ большая литература, съ которой всѣ вы, конечно, знакомы. Выводъ изъ всѣхъ собранныхъ въ ней данныхъ возможенъ только одинъ: овладѣть Венерой мы теперь не можемъ. Ея жгучее солнце истомитъ и обезсилитъ нашихъ колонистовъ, ея страшныя грозы и бури разрушатъ наши постройки, размечутъ въ пространствѣ наши аэропланы и разобьютъ ихъ объ исполинскія горы. Съ ея чудовищами мы могли бы еще справиться, хотя и цѣною не малыхъ жертвъ; но ея бактеріальный міръ, страшно богатый формами, извѣстенъ намъ лишь въ ничтожной степени, — а сколько новыхъ болѣзней для насъ скрываетъ онъ въ себѣ? Ея вулканическія силы еще находятся въ безпокойномъ броженіи; сколько неожиданныхъ землетрясеній, изверженій лавы, океаническихъ наводненій онѣ намъ обѣщаютъ? Разумныя существа не должны предпринимать невозможнаго. Попытка колонизовать Венеру дала бы намъ безчисленныя — но и безполезныя жертвы, не жертвы науки и общаго счастья, а жертвы безумія и мечты. Этотъ вопросъ мнѣ кажется ясенъ, и уже одинъ докладъ послѣдней экспедиціи на Венеру врядъ ли въ комъ-нибудь могъ оставить какія бы то ни было сомнѣнія.

«Такимъ образомъ, если дѣло идетъ вообще о массовомъ переселеніи, то, конечно, только о переселеніи на Землю. Тутъ препятствія со стороны природы ничтожны, ея богатства неисчислимы — они въ восемь разъ превосходятъ то, что даетъ наша планета. Самое дѣло колонизаціи хорошо подготовлено уже существующей на Землѣ, хотя и не высокой культурой. Все это, разумѣется, извѣстно и Центральной Статистикѣ. Если она предлагаетъ намъ вопросъ о выборѣ, а мы находимъ нужнымъ его обсуждать, то исключительно по той причинѣ, что Земля представляетъ намъ одно очень серьезное препятствіе. Это — ея человѣчество.

Люди Земли владѣютъ ею, и ни въ какомъ случаѣ они ея добровольно не уступятъ, не уступятъ сколько-нибудь значительной доли ея поверхности. Это вытекаетъ изъ всего характера ихъ культуры. Ея основа есть собственность, огражденная организованнымъ насиліемъ. Хотя даже самыя цивилизованныя племена Земли эксплуатируютъ на дѣлѣ только ничтожную часть доступныхъ имъ силъ природы, но стремленіе къ захвату новыхъ территорій у нихъ никогда не ослабѣваетъ. Систематическое ограбленіе земель и имущества менѣе культурныхъ племенъ носитъ у нихъ названіе колоніальной политики, и разсматривается какъ одна изъ главныхъ задачъ ихъ государственной жизни. Можно себѣ представить, какъ отнесутся они къ естественному и разумному предложенію съ нашей стороны — уступить намъ часть ихъ материковъ, взамѣнъ чего мы научили бы ихъ и помогли бы имъ несравненно лучше пользоваться остальной частью… Для нихъ колонизація — это вопросъ только грубой силы и насилія; и хотимъ мы или не хотимъ — они заставятъ насъ принять по отношенію къ нимъ эту точку зрѣнія.

Если бы при этомъ дѣло шло только о томъ, чтобы одинъ разъ доказать имъ перевѣсъ нашей силы — это было бы сравнительно просто, и потребовало бы не больше жертвъ, чѣмъ любая изъ ихъ обычныхъ, безсмысленныхъ и безполезныхъ войнъ. Существующія у нихъ большія стада дрессированныхъ для убійства людей, называемыя арміями, послужили бы самымъ подходящимъ матеріаломъ для такого необходимаго насилія. Любой изъ нашихъ этеронефовъ могъ бы посредствомъ потока губительныхъ лучей, возникающихъ при ускоренномъ разложеніи радія, уничтожить въ нѣсколько минутъ одно-два такихъ стада, и это было бы скорѣе полезно, чѣмъ вредно даже для ихъ культуры. Но, къ сожалѣнію, дѣло далеко не такъ просто, и главныя трудности только начались бы съ этого момента.

Въ вѣчной борьбѣ между племенами Земли, у нихъ сложилась психологическая особенность, называемая патріотизмомъ. Это неопредѣленное, но сильное и глубокое чувство заключаетъ въ себѣ и злобное недовѣріе ко всѣмъ чуждымъ народамъ и расамъ, и стихійную привычку къ своей общей жизненной обстановкѣ, особенно къ территоріи, съ которой земныя племена срастаются, какъ черепаха со своей оболочкой, и какое-то коллективное самомнѣніе, и часто, кажется, простую жажду истребленія, насилія и захватовъ. Патріотическое душевное состояніе чрезвычайно усиливается и обостряется послѣ военныхъ пораженій, особенно когда побѣдители отнимаютъ у побѣжденныхъ часть территоріи; тогда патріотизмъ побѣжденныхъ пріобрѣтаетъ характеръ длительной и жестокой ненависти къ побѣдителямъ, и месть имъ становится жизненнымъ идеаломъ всего племени, не только его худшихъ элементовъ — «высшихъ» или правящихъ классовъ, — но и лучшихъ, его трудящихся массъ.

И вотъ, если бы мы взяли себѣ часть земной поверхности посредствомъ необходимаго насилія, то несомнѣнно, что это повело бы къ объединенію всего земного человѣчества въ одномъ чувствѣ земного патріотизма, въ безпощадной расовой ненависти и злобѣ противъ нашихъ колонистовъ; истребленіе пришельцевъ какимъ бы то ни было способомъ, вплоть до самыхъ предательскихъ, стало бы въ глазахъ людей священнымъ и благороднымъ подвигомъ, дающимъ безсмертную славу. Существованіе нашихъ колонистовъ сдѣлалось бы совершенно невыносимымъ. Вы знаете, что разрушеніе жизни дѣло вообще очень легкое, даже и для низшей культуры; мы неизмѣримо сильнѣе земныхъ людей въ случаѣ открытой борьбы, но при неожиданныхъ нападеніяхъ они могутъ убивать насъ такъ же успѣшно, какъ обыкновенно дѣлаютъ это другъ съ другомъ. Надо къ тому же замѣтить, что искусство истребленія развито у нихъ несравненно выше, чѣмъ всѣ другія стороны ихъ своеобразной культуры.

Жить вмѣстѣ съ ними и среди нихъ было бы, конечно, прямо невозможно; это означало бы вѣчные заговоры и терроръ съ ихъ стороны, постоянное сознаніе неотвратимой опасности и безчисленныя жертвы для нашихъ товарищей. Пришлось бы выселить ихъ изо всѣхъ занятыхъ нами областей, — выселить сразу десятки, можетъ быть, сотни милліоновъ. При ихъ общественномъ строѣ, не признающемъ товарищеской взаимной поддержки, при ихъ соціальныхъ отношеніяхъ, обусловливающихъ услуги и помощь уплатою денегъ, наконецъ, при ихъ неуклюжихъ и лишенныхъ гибкости способахъ производства, не допускающихъ достаточно быстраго расширенія производительности и перераспредѣленія продуктовъ труда, — эти милліоны выселенныхъ нами людей были бы въ громадномъ большинствѣ обречены на мучительную голодную смерть. А уцѣлѣвшее меньшинство образовало бы кадры ожесточенныхъ, фанатичныхъ агитаторовъ противъ насъ среди всего остального человѣчества Земли.

Затѣмъ пришлось бы все-таки продолжать борьбу. Вся наша земная область должна была бы превратиться въ непрерывно охраняемый военный лагерь. Страхъ дальнѣйшихъ захватовъ съ нашей стороны и великая расовая ненависть направили бы всѣ силы земныхъ племенъ на подготовку и организацію войнъ противъ насъ. Если уже теперь ихъ оружіе гораздо совершеннѣе ихъ орудій труда, то тогда прогрессъ истребительной техники пойдетъ у нихъ еще несравненно быстрѣе. Въ то-же время, они будутъ отыскивать и подстерегать случаи для внезапнаго открытія войны, и если имъ это удастся, они, несомнѣнно, нанесутъ намъ большія невознаградимыя потери, хотя-бы дѣло и окончилось нашей побѣдой. Кромѣ того, нѣтъ ничего невозможнаго и въ томъ, что они какимъ-нибудь способомъ узнаютъ устройство нашего главнаго оружія. Радіирующая матерія имъ уже извѣстна; а методъ ускореннаго ея разложенія можетъ быть либо развѣданъ ими какимъ-нибудь способомъ у насъ, либо даже самостоятельно открытъ ихъ учеными. Но вы знаете, что при такомъ оружіи тотъ, кто на нѣсколько минутъ предупреждаетъ противника своимъ нападеніемъ, тотъ неизбѣжно его уничтожаетъ; и разрушить высшую жизнь въ этомъ случаѣ такъ же легко, какъ самую элементарную.

Каково же было бы существованіе нашихъ товарищей среди этихъ опасностей и этого вѣчнаго ожиданія? Были-бы отравлены не только всѣ радости жизни, но самый типъ ея скоро былъ-бы извращенъ и приниженъ. Въ нее мало-по-малу проникли-бы подозрительность, мнительность, эгоистичная жажда самосохраненія и неразрывно связанная съ нею жестокость. Эта колонія перестала бы быть нашей колоніей, превратившись въ военную республику среди побѣжденныхъ, неизмѣнно враждебныхъ племенъ. Повторяющіяся нападенія съ ихъ жертвами не только порождали бы чувство мести и злобы, искажающее дорогой намъ образъ человѣка, но и объективно вынуждали бы къ переходу изъ самозащиты въ безпощадное наступленіе. И въ концѣ концовъ, послѣ долгихъ колебаній и безплодной мучительной растраты силъ, дѣло пришло бы неизбѣжно къ той постановкѣ вопроса какую мы, существа сознательныя и предвидящія ходъ событій, должны принять съ самаго начала: колонизація Земли требуетъ полнаго истребленія земного человѣчества.

(Среди сотенъ слушателей проносится ропотъ ужаса, изъ котораго выдѣляется громкое негодующее восклицаніе Нэтти. Когда тишина возстановляется, Стэрни спокойно продолжаетъ).

Надо понять необходимость, и твердо смотрѣть ей въ глаза, какъ бы ни была она сурова. Намъ предстоитъ одно изъ двухъ: либо остановка въ развитіи нашей жизни, либо уничтоженіе чуждой намъ жизни на Землѣ. Ничего третьяго нѣтъ передъ нами. (Голосъ Нэтти: «Неправда!») Я знаю, что имѣетъ въ виду Нэтти, протестуя противъ моихъ словъ, и разберу сейчасъ ту третью возможность, которую она предполагаетъ.

Это — попытка немедленнаго соціалистическаго перевоспитанія земного человѣчества, планъ, къ которому всѣ мы еще недавно склонялись, и отъ котораго теперь, по моему мнѣнію, неизбѣжно отказаться. Мы достаточно уже знаемъ о людяхъ Земли, чтобы понять всю неосуществимость этой идеи.

Уровень культуры передовыхъ народовъ Земли приблизительно соотвѣтствуетъ тому, на которомъ стояли наши предки въ эпоху прорытія Большихъ Каналовъ. Тамъ также господствуетъ капиталъ, и существуетъ пролетаріатъ, ведущій борьбу за соціализмъ. Судя по этому, можно было бы думать, что недалекъ уже моментъ переворота, который устранитъ систему организованнаго насилія, и создастъ возможность свободнаго и быстраго развитія человѣческой жизни. Но у земного капитализма есть важныя особенности, сильно измѣняющія все дѣло.

Съ одной стороны, земной міръ страшно раздробленъ политическими и національными дѣленіями, такъ что борьба за соціализмъ ведется не какъ единый и цѣльный процессъ въ одномъ обширномъ обществѣ, а какъ цѣлый рядъ самостоятельныхъ и своеобразныхъ процессовъ въ отдѣльныхъ обществахъ, разъединенныхъ государственной организаціей, языкомъ, иногда и расою. Съ другой стороны, формы соціальной борьбы тамъ гораздо грубѣе и механичнѣе, чѣмъ это было у насъ, — и несравненно большую роль въ нихъ играетъ прямое матеріальное насиліе, воплощенное въ постоянныхъ арміяхъ и вооруженныхъ возстаніяхъ.

Благодаря всему этому, получается то, что вопросъ о соціальной революціи становится очень неопредѣленнымъ: предвидится не одна, а множество соціальныхъ революцій, въ разныхъ странахъ въ различное время, и даже во многомъ, вѣроятно, неодинаковаго характера, а главное — съ сомнительнымъ и неустойчивымъ исходомъ. Господствующіе классы, опираясь на армію и высокую военную технику, въ нѣкоторыхъ случаяхъ могутъ нанести возставшему пролетаріату такое истребительное пораженіе, которое въ цѣлыхъ обширныхъ государствахъ на десятки лѣтъ отброситъ назадъ дѣло борьбы за соціализмъ: и примѣры подобнаго рода уже бывали въ лѣтописяхъ Земли. Затѣмъ, отдѣльныя передовыя страны, въ которыхъ соціализмъ восторжествуетъ, будутъ какъ острова среди враждебнаго имъ капиталистическаго, а частью даже до-капиталистическаго міра. Боясь за свое собственное господство, высшіе классы не соціалистическихъ странъ направятъ всѣ свои усилія, чтобы разрушить эти острова, будутъ постоянно организовывать на нихъ военныя нападенія, и найдутъ среди соціалистическихъ націй достаточно союзниковъ, готовыхъ на всякое предательство, изъ числа прежнихъ собственниковъ, крупныхъ и мелкихъ. Результатъ этихъ столкновеній трудно предугадать. Но даже тамъ, гдѣ соціализмъ удержится и выйдетъ побѣдителемъ, его характеръ будетъ глубоко и надолго искаженъ многими годами осаднаго положенія, необходимаго террора и военщины, съ неизбѣжнымъ послѣдствіемъ — варварскимъ патріотизмомъ. Это будетъ далеко не нашъ соціализмъ.

Задача нашего вмѣшательства должна была, по нашимъ прежнимъ планамъ, заключаться въ томъ, чтобы ускорить и помочь торжеству соціализма. Какимъ способомъ для насъ возможно это сдѣлать? Во-первыхъ, мы можемъ передать людямъ Земли нашу технику, нашу науку, наше умѣнье господствовать надъ силами природы, — и тѣмъ самымъ настолько сразу поднять ихъ культуру, что отсталыя формы экономической и политической жизни окажутся въ слишкомъ рѣзкомъ противорѣчіи съ нею, и падутъ въ силу своей негодности. Во-вторыхъ, мы можемъ прямо поддержать соціалистическій пролетаріатъ въ его революціонной борьбѣ, и помочь ему сломить сопротивленіе другихъ классовъ. Иныхъ способовъ нѣтъ. Но эти два достигаютъ ли своей цѣли? Мы теперь достаточно знаемъ, чтобы рѣшительно отвѣтить: нѣтъ!

Къ чему приведетъ сообщеніе земнымъ людямъ нашихъ техническихъ знаній и методовъ?

Первыми захватятъ ихъ въ свою пользу и увеличатъ ими свою силу господствующіе классы всѣхъ странъ. Это неизбѣжно, потому что въ ихъ рукахъ находятся всѣ матеріальныя средства труда, и имъ служатъ девяносто девять сотыхъ всѣхъ ученыхъ и инженеровъ, — значить, имъ будетъ принадлежать вся возможность примѣненія новой техники. И они воспользуются ею ровно настолько, насколько это будетъ для нихъ выгодно, и насколько это будетъ усиливать ихъ власть надъ массами. Болѣе того: тѣ новыя и могущественныя средства истребленія и разрушенія, которыя при этомъ попадутъ въ ихъ руки, они постараются немедленно пустить въ ходъ для подавленія соціалистическаго пролетаріата. Они удесятерятъ его преслѣдованія и организуютъ широкую провокацію, чтобы поскорѣе вызвать его на открытый бой и въ этомъ бою раздавить его сознательныя и лучшія силы, идейно его обезглавить, пока онъ не успѣлъ въ свою очередь овладѣть новыми и лучшими методами военнаго насилія. Такимъ образомъ наше вмѣшательство послужитъ толчкомъ для реакціи сверху, и въ то же время дастъ ей оружіе невиданной силы. Въ конечномъ итогѣ — оно на цѣлые десятки лѣтъ замедлитъ побѣду соціализма.

А чего достигли бы мы попытками оказать прямую помощь соціалистическому пролетаріату противъ его враговъ?

Предположимъ — это, вѣдь, еще не навѣрное, — что онъ приметъ союзъ съ нами. Первыя побѣды будутъ тогда одержаны легко. Но дальше? Неизбѣжное развитіе среди всѣхъ другихъ классовъ общества самаго ожесточеннаго и бѣшенаго патріотизма, направленнаго противъ насъ и противъ соціалистовъ Земли… Пролетаріатъ все еще представляетъ меньшинство почти во всѣхъ, даже наиболѣе передовыхъ странахъ Земли; большинство образуютъ не успѣвшіе разложиться остатки класса мелкихъ собственниковъ, массы наиболѣе невѣжественныя и темныя. Возстановить всѣхъ ихъ до крайней степени противъ пролетаріата будетъ тогда для крупныхъ собственниковъ и ихъ ближайшихъ прислужниковъ — чиновниковъ и ученыхъ — очень легко, потому что эти массы, по своей сущности консервативныя и даже частью реакціонныя, чрезвычайно болѣзненно воспринимаютъ всякій быстрый прогрессъ. Передовой пролетаріатъ, окруженный со всѣхъ сторонъ страшно озлобленными, безпощадными врагами, — къ нимъ примкнутъ и обширные слои отсталыхъ по развитію пролетаріевъ, — окажется въ такомъ же невыносимомъ положеніи, въ какомъ оказались бы наши колонисты среди побѣжденныхъ земныхъ племенъ. Будутъ безчисленныя предательскія нападенія, погромы, рѣзня, — а главное, вся позиція пролетаріата среди общества будетъ какъ нельзя болѣе неблагопріятна для того, чтобы руководить преобразованіемъ общества. И опять таки, наше вмѣшательство не приблизитъ, а замедлитъ соціальный переворотъ.

Время этого переворота, такимъ образомъ, остается неопредѣленнымъ, и не отъ насъ зависитъ его ускорить. Во всякомъ случаѣ, ждать его пришлось бы гораздо дольше, чѣмъ это для насъ возможно. Уже черезъ 30 лѣтъ у насъ окажется 15–20 милліоновъ избыточнаго населенія, а затѣмъ каждый годъ оно будетъ возрастать еще на 20–25 милліоновъ. Надо заранѣе произвести значительную колонизацію; иначе у насъ не хватитъ силъ и средствъ для того, чтобы сразу выполнить ее въ необходимыхъ размѣрахъ.

Кромѣ того, болѣе чѣмъ сомнительно, чтобы намъ удалось мирно столковаться даже съ соціалистическими обществами Земли, если бы они неожиданно скоро образовались. Какъ я уже говорилъ, это будетъ во многомъ не нашъ соціализмъ.

Вѣка національнаго дробленія, взаимнаго непониманія, грубой и кровавой борьбы не могли пройти даромъ, — они надолго оставятъ глубокіе слѣды въ психологіи освобожденнаго земного человѣчества; и мы не знаемъ, сколько варварства и узости соціалисты Земли принесутъ съ собою въ свое новое общество.

Передъ нами на лицо опытъ, который позволяетъ судить, въ какой мѣрѣ далека отъ насъ психологія Земли даже въ лучшихъ ея представителяхъ. Изъ послѣдней экспедиціи мы привезли съ собою одного земного соціалиста, человѣка выдающагося въ своей средѣ душевной силой и физическимъ здоровьемъ. И что же? вся наша жизнь оказалась для него такой чуждой, въ такомъ противорѣчіи со всей его организаціей, что прошло очень немного времени, и онъ уже боленъ глубокимъ психическимъ разстройствомъ.

Таковъ одинъ изъ лучшихъ, котораго выбралъ среди многихъ самъ Мэнни. Чего мы можемъ ожидать отъ остальныхъ?

Итакъ, остается все та же дилемма: или пріостановка нашего собственнаго размноженія, и съ нею ослабленіе всего развитія нашей жизни, или колонизація Земли, основанная на истребленіи всего ея человѣчества.

Я говорю объ истребленіи всего ея человѣчества, потому что мы не можемъ даже сдѣлать исключенія для его соціалистическаго авангарда. Нѣтъ, во-первыхъ, никакой технической возможности среди всеобщаго уничтоженія выдѣлить этотъ авангардъ среди остальныхъ массъ, незначительную долю которыхъ онъ представляетъ. И во-вторыхъ, если бы намъ удалось сохранить соціалистовъ, — они сами начали бы потомъ съ нами ожесточенную, безпощадную войну, жертвуя въ ней собою до полнаго истребленія, потому что они никогда не могли бы примириться съ убійствомъ сотенъ милліоновъ людей, имъ подобныхъ, и съ ними связанныхъ многими, часто очень тѣсными жизненными связями. Въ столкновеніяхъ двухъ міровъ здѣсь нѣтъ компромисса.

Мы должны выбирать. И я говорю: мы можетъ выбирать только одно.

Высшей жизнью нельзя жертвовать ради низшей. Среди земныхъ людей не найдется и нѣсколькихъ милліоновъ сознательно стремящихся къ дѣйствительно-человѣческому типу жизни. Ради этихъ зародышевыхъ людей мы не можемъ отказаться отъ возможности зарожденія и развитія десятковъ, можетъ быть сотенъ милліоновъ существъ нашего міра — людей въ несравненно болѣе полномъ значеніи этого слова. И не будетъ жестокости въ нашихъ дѣйствіяхъ, потому, что мы съумѣемъ выполнить это истребленіе съ гораздо меньшими страданіями для нихъ, чѣмъ они сами постоянно причиняютъ другъ другу.

Міровая жизнь едина. И для нея будетъ не потерей, а пріобрѣтеніемъ, если на Землѣ вмѣсто ея еще далекаго полуварварскаго соціализма развернется теперь же нашъ соціализмъ, — жизнь несравненно болѣе гармоничная въ ея непрерывномъ, безпредѣльномъ развитіи.

(Послѣ рѣчи Стэрни наступаетъ сначала глубокая тишина. Ее прерываетъ Мэнни, предлагая высказаться тѣмъ, кто держится противоположнаго взгляда. Слово беретъ Нэтти).

VIII. Нэтти.

— «Міровая жизнь едина» — это сказалъ Стэрни. И что же онъ предложилъ намъ?

Уничтожить, навѣки истребить цѣлый своеобразный типъ этой жизни, типъ, котораго потомъ мы никогда уже не можемъ ни возстановить, ни замѣнить.

Сотни милліоновъ лѣтъ жила прекрасная планета, жила своей, особенной жизнью, не такой, какъ другія…. И вотъ, изъ ея могучихъ стихій стало организоваться сознаніе; поднимаясь въ жестокой и трудной борьбѣ съ низшихъ ступеней на высшія, оно, наконецъ, приняло близкія, родныя намъ человѣческія формы. Но эти формы не тѣ, что у насъ: въ нихъ отразилась и сосредоточилась исторія иной природы, иной борьбы; подъ ними скрыта иная стихійность, въ нихъ заключаются иныя противорѣчія, иныя возможности развитія. Настала эпоха, когда впервые можетъ осуществиться соединеніе двухъ великихъ линій жизни. Сколько новаго многообразія, какая высшая гармонія должна возникнуть изъ этого сочетанія! И намъ говорятъ: міровая жизнь едина, поэтому намъ надо не объединять, а… разрушать ее.

Когда Стэрни указывалъ, насколько человѣчество Земли, его исторія, его нравы, его психологія не похожи на наши, онъ опровергалъ свою идею почти лучше, чѣмъ я могу это сдѣлать. Если бы они были совершенно похожи на насъ во всемъ, кромѣ ступени развитія, если бы они были тѣмъ, чѣмъ были наши предки въ эпоху нашего капитализма, тогда со Стэрни можно было бы согласиться: низшей ступенью стоитъ пожертвовать ради высшей, слабыми ради сильныхъ. Но земные люди не таковы, они не только ниже и слабѣе насъ по культурѣ — они иные, чѣмъ мы, и потому, устраняя ихъ, мы ихъ не замѣстимъ въ міровомъ развитіи, мы только механически заполнимъ собою ту пустоту, которую создадимъ въ царствѣ формъ жизни.

Не въ варварствѣ, не въ жестокости земной культуры заключается ея дѣйствительное различіе отъ нашей. Варварство и жестокость — это только преходящія проявленія той общей расточительности въ процессѣ развитія, которою отличается вся жизнь Земли. Тамъ борьба за существованіе энергичнѣе и напряженнѣе, природа непрерывно создаетъ гораздо больше формъ, но гораздо больше ихъ и погибаетъ жертвами развитія. И это не можетъ быть иначе, потому что отъ источника жизни — Солнца — Земля въ цѣломъ получаетъ лучистой энергіи въ восемь разъ больше, чѣмъ наша планета. Оттого тамъ разсѣивается и разбрасывается такъ много жизни, оттого въ разнообразіи ея формъ возникаетъ такъ много противорѣчій, и такъ мучительно сложенъ и полонъ крушеній весь путь ихъ примиренія. Въ царствѣ растеній и животныхъ милліоны видовъ ожесточенно боролись и быстро вытѣсняли другъ друга, участвуя своей жизнью и своей смертью въ выработкѣ новыхъ, болѣе законченныхъ и гармоничныхъ, болѣе синтетическихъ типовъ. Такъ было и въ царствѣ человѣка.

Наша исторія, если ее сравнивать съ исторіей земного человѣчества, кажется удивительно простой, свободной отъ блужданій и правильной до схематичности. Спокойно и непрерывно происходило накопленіе элементовъ соціализма, — исчезали мелкіе собственники, поднимался со ступени на ступень пролетаріатъ: все это происходило безъ колебаній и толчковъ, на всемъ протяженіи планеты, объединенной въ связное политическое цѣлое. Велась борьба, но люди кое-какъ понимали другъ друга; пролетаріатъ не заглядывалъ далеко впередъ, но и буржуазія не была утопична въ своей реакціонности: различныя эпохи и общественныя формаціи не перемѣшивались до такой степени, какъ это происходить на Землѣ, гдѣ въ высоко-капиталистической странѣ возможна иногда феодальная реакція, и многочисленное крестьянство, отстающее по своей культурѣ на цѣлый историческій періодъ, часто служитъ для высшихъ классовъ орудіемъ подавленія пролетаріата. Ровнымъ и гладкимъ путемъ мы пришли, нѣсколько поколѣній тому назадъ, къ такому общественному устройству, которое освобождаетъ и объединяетъ всѣ силы соціальнаго развитія.

Не такова была дорога, по которой шли наши земные братья, — тернистая, со множествомъ поворотовъ и перерывовъ. Немногіе изъ насъ знаютъ, и никто изъ насъ не въ силахъ себѣ ясно представить, до какого безумія было доведено искусство мучить людей у самыхъ культурныхъ народовъ Земли въ идейныхъ и политическихъ организаціяхъ господства высшихъ классовъ — въ церкви и государствѣ. И что же въ результатѣ? Замедлилось развитіе? Нѣтъ, мы не имѣемъ основанія утверждать этого, потому что первыя стадіи капитализма, до зарожденія пролетарскаго соціалистическаго сознанія, протекли среди путаницы и жестокой борьбы различныхъ формацій не медленнѣе, а быстрѣе, чѣмъ у насъ — въ постепенныхъ и болѣе спокойныхъ переходахъ. Но самая суровость и безпощадность борьбы породила въ борцахъ такой подъемъ энергіи и страсти, такую силу героизма и мученичества, какихъ не знала болѣе увѣренная и менѣе трагичная борьба нашихъ предковъ. И въ этомъ земной типъ жизни людей не ниже, а выше нашего, хотя мы, старшіе по культурѣ, стоимъ на гораздо болѣе высокой ступени.

Земное человѣчество раздроблено, его отдѣльныя расы и націи глубоко срослись со своими территоріями и со своими историческими традиціями, онѣ говорятъ на разныхъ языкахъ, и глубокое непониманіе другъ друга проникаетъ всѣ ихъ жизненныя отношенія… Все это вѣрно, и вѣрно то, что общечеловѣческое объединеніе, которое съ великими трудностями пробиваетъ себѣ дорогу черезъ всѣ эти границы, будетъ достигнуто нашими земными братьями сравнительно гораздо позже, чѣмъ нами. Но посмотрите на причины, и оцѣните глубже слѣдствія. Это дробленіе возникло изъ обширности земного міра, богатства и разнообразія его природы. Оно ведетъ къ возникновенію множества различныхъ точекъ зрѣнія и оттѣнковъ въ пониманіи Вселенной. Развѣ все это ставитъ Землю и ея людей ниже, а не выше нашего міра въ аналогичныя эпохи его исторіи?

Даже механическое различіе языковъ, на которыхъ они говорятъ, во многомъ помогало развитію ихъ мышленія, освобождая понятія отъ грубой власти словъ, которыми они выражаются. Сравните философію земныхъ людей съ философіей вашихъ капиталистическихъ предковъ. Философія Земли не только разнообразнѣе, но и тоньше, не только исходитъ изъ болѣе сложнаго матеріала, но въ своихъ лучшихъ школахъ и анализируетъ его глубже, вѣрнѣе устанавливая связь фактовъ и понятій. Конечно, всякая философія есть выраженіе слабости и разрозненности познанія, недостаточности научнаго развитія; это — попытка дать единую картину Бытія, заполняя предположеніями пробѣлы научнаго опыта; поэтому философія будетъ устранена на Землѣ, какъ устранена уже у насъ, монизмомъ науки. Но посмотрите, сколько предположеній философіи, созданной ихъ передовыми мыслителями и борцами, предупреждаютъ въ грубыхъ чертахъ открытія нашей науки, — такова почти вся общественная философія соціалистовъ. Ясно, что племена, превзошедшія нашихъ предковъ въ творчествѣ философскомъ, могутъ впослѣдствіи превзойти насъ самихъ въ творчествѣ научномъ.

И Стэрни хочетъ измѣрять это человѣчество счетомъ праведниковъ — сознательныхъ соціалистовъ, которыхъ оно сейчасъ въ себѣ заключаетъ, — хочетъ судить его по его нынѣшнимъ противорѣчіямъ, а не по тѣмъ силамъ, которыми порождены и въ свое время будутъ разрѣшены эти противорѣчія. Онъ хочетъ осушить навѣки этотъ бурный, но прекрасный океанъ жизни!

Твердо и рѣшительно, мы должны ему отвѣтить: никогда!

Мы должны подготовить свой будущій союзъ съ человѣчествомъ Земли. Мы не можемъ значительно ускорить его переходъ къ свободному строю: но то немногое, что мы въ силахъ сдѣлать для этого, мы сдѣлать должны. И если перваго посланника Земли въ нашей средѣ мы не сумѣли уберечь отъ ненужныхъ страданій и болѣзни — это не дѣлаетъ чести намъ, а не имъ. Къ счастью, онъ скоро выздоровѣетъ, и даже если въ концѣ концовъ его убьетъ это слишкомъ быстрое сближеніе съ чуждой для него жизнью, — онъ успѣетъ сдѣлать еще многое для будущаго союза двухъ міровъ.

А наши собственныя затрудненія и опасности мы должны преодолѣть на другихъ путяхъ. Надо направить новыя научныя силы въ химію бѣлковыхъ веществъ, надо подготовлять, насколько возможно, колонизацію Венеры. Если мы не успѣемъ рѣшить этихъ задачъ въ короткій срокъ, который намъ остался, надо временно сократить размноженіе. Какой разумный акушеръ не пожертвуетъ жизнью неродившагося младенца, чтобы сохранить жизнь женщины? Мы должны также, если это необходимо, пожертвовать частицей той нашей жизни, которой еще нѣтъ, для той, пока еще чужой жизни, которая есть и развивается. Союзъ міровъ безконечно окупитъ эту жертву.

Единство жизни есть высшая цѣль, и любовь — высшій разумъ!

(Глубокое молчанье. Затѣмъ слово беретъ Мэнни.)

IX. Мэнни.

— Я внимательно наблюдалъ настроеніе товарищей, и вижу, что значительное большинство ихъ на сторонѣ Нэтти. Я очень радъ этому, потому что приблизительно такова же и моя точка зрѣнія. Прибавлю только одно практическое соображеніе, которое мнѣ кажется очень важнымъ. Существуетъ серьезная опасность, что въ настоящее время намъ даже не хватило бы техническихъ средствъ, если бы мы сдѣлали попытку массовой колонизаціи другихъ планетъ.

Мы можемъ построить десятки тысячъ большихъ этеронефовъ, и можетъ оказаться, что ихъ нечѣмъ будетъ привести въ движеніе. Той радіирующей матеріи, которая служитъ ихъ необходимымъ двигателемъ, намъ придется тратить въ сотни разъ больше, чѣмъ до сихъ поръ. А между тѣмъ всѣ извѣстныя намъ мѣсторожденія истощаются, и новыя открываются все рѣже и рѣже.

Надо не забывать, что радіо-матерія нужна намъ постоянно не только для того, чтобы давать этеронефамъ ихъ громадную скорость. Вы знаете, что вся наша техническая химія построена теперь на этихъ веществахъ. Ихъ мы затрачиваемъ при производствѣ «минусъ-матеріи», безъ которой тѣ же этеронефы и наши безчисленные аэропланы превращаются въ негодные, тяжелые ящики. Этимъ необходимымъ примѣненіемъ активной матеріи жертвовать не приходится.

Но всего хуже то, что единственная возможная замѣна колонизаціи — синтезъ бѣлковъ — можетъ оказаться неосуществимой изъ-за того же недостатка радіирующихъ веществъ. Технически-легкій и удобный для фабричнаго производства синтезъ бѣлковъ, при громадной сложности ихъ состава, немыслимъ на пути старыхъ методовъ синтеза, методовъ постепеннаго усложненія. На томъ пути, какъ вы знаете, уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ удалось получить искусственные бѣлки, но въ ничтожномъ количествѣ и съ большими затратами энергіи и времени, такъ что вся работа имѣетъ лишь теоретическое значеніе. Массовое производство бѣлковъ изъ неорганическаго матеріала возможно только посредствомъ тѣхъ, быстрыхъ и рѣзкихъ, измѣненій химическихъ составовъ, какія достигаются у насъ дѣйствіемъ неустойчивыхъ элементовъ на обыкновенную, устойчивую матерію. Чтобы добиться успѣха въ этомъ направленіи, десяткамъ тысячъ работниковъ придется перейти спеціально на изслѣдованья по синтезу бѣлковъ, и поставить милліоны разнообразнѣйшихъ новыхъ опытовъ. Для этого, а затѣмъ, въ случаѣ успѣха, для массоваго производства бѣлковъ опятъ-таки необходимо будетъ затрачивать громадныя количества активной матеріи, какихъ теперь нѣтъ въ нашемъ распоряженіи.

Такимъ образомъ, съ какой точки зрѣнія ни посмотрѣть, мы можемъ обезпечить себѣ успѣшное разрѣшеніе занимающаго насъ вопроса только въ томъ случаѣ, если найдемъ новые источники радіо-элементовъ. — Но гдѣ ихъ искать? Очевидно, на другихъ планетахъ, т. е. либо на Землѣ, либо на Венерѣ; и для меня несомнѣнно, что первую попытку слѣдуетъ сдѣлать именно на Венерѣ.

Относительно Земли можно предполагать, что тамъ есть богатые запасы активныхъ элементовъ. Относительно Венеры это вполнѣ установлено. — Земныя мѣсторожденія намъ неизвѣстны, потому что тѣ, которыя найдены земными учеными, къ сожалѣнію, ничего не стоятъ. Мѣсторожденія на Венерѣ нами уже открыты, съ первыхъ шаговъ нашихъ экспедицій. — На Землѣ главныя залежи расположены, повидимому, такъ же, какъ у насъ, т. е. глубоко подъ поверхностью. На Венерѣ нѣкоторыя изъ нихъ находятся такъ близко къ поверхности, что ихъ радіаціи были сразу обнаружены фотографическимъ путемъ. — Если искать радія на Землѣ, то придется перерыть ея материки такъ, какъ мы это сдѣлали на нашей планетѣ; на это могутъ потребоваться десятки лѣтъ, и есть еще рискъ обмануться въ ожиданіяхъ. На Венерѣ остается только добывать то, что уже найдено, и это можно сдѣлать безъ всякихъ промедленій.

Поэтому, какъ бы мы ни рѣшили впослѣдствіи вопросъ о массовой колонизаціи, теперь, чтобы гарантировать возможность этого рѣшенія, надо, по моему глубокому убѣжденію, немедленно произвести маленькую, можетъ быть, временную колонизацію Венеры, съ единственной цѣлью добыванія активной матеріи.

Естественныя препятствія, конечно, громадны, — но намъ вовсе не придется теперь преодолѣвать ихъ полностью. Мы должны овладѣть только маленькимъ клочкомъ этой планеты. Въ сущности, дѣло сводится къ большой экспедиціи, которая должна будетъ пробыть тамъ не мѣсяцы, какъ прежнія наши экспедиціи, а цѣлые годы, занимаясь добываніемъ радія. Придется, конечно, одновременно вести энергичную борьбу съ природными условіями, ограждая себя отъ губительнаго климата, неизвѣстныхъ болѣзней и другихъ опасностей. Будутъ большія жертвы; возможно, что только малая часть экспедиціи вернется назадъ. Но попытку сдѣлать необходимо.

Наиболѣе подходящимъ мѣстомъ для начала является, по многимъ даннымъ, Островъ Горячихъ Бурь. Я тщательно изучилъ его природу, и составилъ подробный планъ организаціи всего дѣла. Если вы, товарищи, считаете возможнымъ обсуждать его теперь, я немедленно изложу его вамъ.

(Никто не высказывается противъ, и Мэнни переходитъ къ изложенію своего плана, при чемъ обстоятельно разсматриваетъ всѣ техническія детали. По окончаніи его рѣчи выступаютъ новые ораторы, но всѣ они говорятъ исключительно по поводу его плана, разбирая частности. Нѣкоторые выражаютъ недовѣріе къ успѣху экспедиціи; но всѣ соглашаются, что попытаться надо. Въ заключеніе принимается резолюція, предложенная Мэнни).

X. Убійство.

То глубокое ошеломленіе, въ которомъ я находился, исключало всякую даже попытку собраться съ мыслями. Я только чувствовалъ, какъ холодная боль желѣзнымъ кольцомъ сжимала мнѣ сердце, и еще передъ моимъ сознаніемъ съ ясностью галлюцинаціи выступала огромная фигура Стэрни съ его неумолимо-спокойнымъ лицомъ. Все остальное смѣшивалось и терялось въ тяжеломъ, темномъ хаосѣ.

Какъ автоматъ, я вышелъ изъ библіотеки и сѣлъ въ свою гондолу. Холодный вѣтеръ отъ быстраго полета заставилъ меня плотно закутаться въ плащъ, и это какъ-будто внушило мнѣ новую мысль, которая сразу застыла въ сознаніи, и сдѣлалась несомнѣнной; мнѣ надо остаться одному. Когда я пріѣхалъ домой, я немедленно привелъ ее въ исполненіе — все такъ же механично, какъ-будто дѣйствовалъ не я, а кто-то другой.

Я написалъ руководящей фабричной коллегіи, что на время ухожу отъ работы. Энно я сказалъ, что намъ надо пока разстаться. Она тревожно-пытливо взглянула на меня и поблѣднѣла, но не сказала ни слова. Только потомъ, въ самую минуту отъѣзда, она спросила, не желаю-ли я видѣть Нэллу. Я отвѣтилъ: нѣтъ, — и поцѣловалъ Энно въ послѣдній разъ.

Затѣмъ я погрузился въ мертвое оцѣпененіе. Была холодная боль, и были обрывки мыслей. Отъ рѣчей Нэтти и Мэнни осталось блѣдное, равнодушное воспоминаніе, — какъ-будто это все было не важно и не интересно. Разъ только промелькнуло соображеніе: «да, вотъ почему уѣхала Нэтти: отъ экспедиціи зависитъ все». Рѣзко и отчетливо выступали отдѣльныя выраженія и цѣлыя фразы Стэрни: «надо понять необходимость… нѣсколько милліоновъ человѣческихъ зародышей… полное истребленіе земного человѣчества… онъ боленъ тяжелой душевной болѣзнью»… Но не было ни связи, ни выводовъ. Иногда мнѣ представлялось истребленіе человѣчества, какъ совершившійся фактъ, но въ смутной, отвлеченной формѣ. Боль въ сердцѣ усиливалась, и зарождалась мысль, что я виновенъ въ этомъ истребленіи. На короткое время пробивалось сознаніе, что ничего этого еще нѣтъ, и можетъ быть, не будетъ. Боль, однако, не прекращалась, и мысль опять медленно констатировала: «всѣ умрутъ… и Анна Николаевна… и рабочій Ваня… и Нэтти… нѣтъ, Нэтти останется: она марсіянка… а всѣ умрутъ… и не будетъ жестокости, потому что не будетъ страданій… да, это говорилъ Стэрни… а всѣ умрутъ, оттого что я былъ боленъ… значитъ, я виновенъ»… Обрывки тяжелыхъ мыслей цѣпенѣли и застывали, и оставались въ сознаніи, холодныя, неподвижныя. И время какъ-будто остановилось съ ними.

Это былъ бредъ, мучительный, непрерывный, безысходный. Призраковъ не было внѣ меня. Былъ одинъ черный призракъ въ моей душѣ, но онъ былъ — все. И конца ему быть не могло, потому что время остановилось.

Возникала мысль о самоубійствѣ, и медленно тянулась, но не заполняла сознаніе. Самоубійство казалось безполезнымъ и скучнымъ: развѣ могло оно прекратить эту черную боль, которая была все? Не было вѣры въ самоубійство, потому что не было вѣры въ свое существованіе. Существовала тоска, холодъ, ненавистное все, но мое «я» терялось въ этомъ, какъ что-то незамѣтное, ничтожное, безконечно-малое. «Меня» не было.

Минутами мое состояніе становилось настолько невыносимымъ, что возникало непреодолимое желаніе бросаться на все окружающее, живое и мертвое, бить, разрушать, уничтожать безъ слѣда. Но я еще сознавалъ, что это было-бы безсмысленно и по-дѣтски; я стискивалъ зубы и удерживался.

Мысль о Стэрни постоянно возвращалась и неподвижно останавливалась въ сознаніи. Она была тогда какъ-будто центромъ всей тоски и боли. Мало-по-малу, очень медленно, но непрерывно, около этого центра стало формироваться намѣреніе, которое перешло затѣмъ въ ясное и непреклонное рѣшеніе: «надо видѣть Стэрни». Зачѣмъ, по какимъ мотивамъ видѣть, — я не могъ бы сказать этого. Было только несомнѣнно, что я это сдѣлаю. И было въ то же время мучительно трудно выйти изъ моей неподвижности, чтобы исполнить рѣшеніе.

Наконецъ, насталъ день, когда у меня хватило энергіи, чтобы преодолѣть это внутреннее сопротивленіе. Я сѣлъ въ гондолу, и поѣхалъ на ту обсерваторію, которой руководилъ Стэрни. По дорогѣ я пытался обдумать, о чемъ буду съ нимъ говорить; но холодъ въ сердцѣ и холодъ вокругъ парализовали мысль. Черезъ три часа я доѣхалъ.

Войдя въ большую залу обсерваторіи, я сказалъ одному изъ работавшихъ тамъ товарищей: «мнѣ надо видѣть Стэрни». Товарищъ пошелъ за Стэрни и, возвратившись черезъ минуту, сообщилъ, что Стэрни занятъ провѣркой инструментовъ, черезъ четверть часа будетъ свободенъ, а пока мнѣ удобнѣе подождать въ его кабинетѣ.

Меня провели въ кабинетъ, я сѣлъ въ кресло передъ письменнымъ столомъ, и сталъ ожидать. Кабинетъ былъ полонъ различныхъ приборовъ и машинъ, частью уже знакомыхъ мнѣ, частью незнакомыхъ. Направо отъ моего кресла стоялъ какой-то маленькій инструментъ на тяжеломъ металлическомъ штативѣ, оканчивавшемся тремя ножками. На столѣ лежала раскрытая книга о Землѣ и ея обитателяхъ. Я машинально началъ ее читать, но остановился на первыхъ же фразахъ, и впалъ въ состояніе, близкое къ прежнему оцѣпенѣнію. Только въ груди, вмѣстѣ съ обычной тоскою, чувствовалась еще какое-то неопредѣленное судорожное волненіе. Такъ прошло не знаю сколько времени.

Въ корридорѣ послышались тяжелые шаги, и въ комнату вошелъ Стэрни со своимъ обычнымъ спокойно-дѣловымъ видомъ; онъ опустился въ кресло по другую сторону стола, и вопросительно посмотрѣлъ на меня. Я молчалъ. Онъ подождалъ съ минуту, и обратился ко мнѣ съ прямымъ вопросомъ:

— Чѣмъ я могу быть полезенъ?

Я продолжалъ молчать, и неподвижно смотрѣлъ на него, какъ на неодушевленный предметъ. Онъ чуть замѣтно пожалъ плечами, и выжидательно расположился въ креслѣ.

— Мужъ Нэтти… — наконецъ, произнесъ я съ усиліемъ и полу-сознательно, въ сущности, не обращаясь къ нему.

— Я былъ мужемъ Нэтти, — спокойно поправилъ онъ: — мы разошлись уже давно.

— …Истребленіе… не будетъ… жестокостью… — продолжалъ я такъ же медленно и полусознательно, повторяя ту мысль, которая окаменѣла въ моемъ мозгу.

— А, вы вотъ о чемъ, — сказалъ онъ спокойно: — но вѣдь теперь объ этомъ нѣтъ и рѣчи. Предварительное рѣшеніе, какъ вы знаете, принято совершенно иное.

— Предварительное рѣшеніе… — машинально повторилъ я.

— Что касается моего тогдашняго плана, — прибавилъ Стэрни, — то хотя я не вполнѣ отъ него отказался, но долженъ сказать, что не могъ бы теперь защищать его такъ увѣренно.

— Не вполнѣ… — повторилъ я.

— Ваше выздоровленіе и участіе въ нашей общей работѣ разрушили отчасти мою аргументацію…

— Истребленіе… отчасти, — перебилъ я, и должно быть вся тоска и мука слишкомъ ясно отразились въ моей безсознательной ироніи. Стэрни поблѣднѣлъ и тревожно взглянулъ на меня. Наступило молчаніе.

И вдругъ холодное кольцо боли съ небывалой, невыразимой силой сжало мое сердце. Я откинулся на спинку кресла, чтобы удержаться отъ безумнаго крика. Пальцы моей руки судорожно охватили что-то твердое и холодное. Я почувствовалъ тяжелое оружіе въ своей рукѣ, и стихійно-непреодолимая боль стала бѣшенымъ отчаяньемъ. Я вскочилъ съ кресла, нанося страшный ударъ Стэрни. Одна изъ ножекъ треножника попала ему въ високъ, и онъ безъ крика, безъ стона склонился на бокъ, какъ инертное тѣло. Я отбросилъ свое оружіе, оно зазвенѣло и загремѣло объ машины. Все было кончено.

Я вышелъ въ корридоръ, и сказалъ первому товарищу, котораго встрѣтилъ: «Я убилъ Стэрни». Тотъ поблѣднѣлъ, и быстро прошелъ въ кабинетъ; но тамъ онъ, очевидно, сразу убѣдился, что помощь уже не нужна, и тотчасъ вернулся ко мнѣ. Онъ отвелъ меня въ свою комнату, и поручивъ другому, находившемуся тамъ товарищу вызвать по телефону врача, а самому идти къ Стэрни, — остался вдвоемъ со мною. Заговорить со мною онъ не рѣшался. Я самъ спросилъ его:

— Здѣсь ли Энно?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — она уѣхала на нѣсколько дней къ Нэллѣ.

Затѣмъ снова молчаніе, пока не явился докторъ. Онъ попытался разспросить меня о происшедшемъ, — я сказалъ, что мнѣ не хочется разговаривать. Тогда онъ отвезъ меня въ ближайшую лечебницу душевно-больныхъ.

Тамъ мнѣ предоставили большое, удобное помѣщеніе, и долго не безпокоили меня. Это было все, чего я могъ желать.

Положеніе казалось мнѣ яснымъ. Я убилъ Стэрни, и тѣмъ погубилъ все. Марсіяне видятъ на дѣлѣ, чего они могутъ ожидать отъ сближенія съ земными людьми. Они видятъ, что даже тотъ, кого они считали наиболѣе способнымъ войти въ ихъ жизнь, не можетъ дать имъ ничего, кромѣ насилія и смерти. Стэрни убитъ — его идея воскресаетъ. Послѣдняя надежда исчезаетъ, земной міръ обреченъ. И я виновенъ во всемъ.

Эти идеи быстро возникли въ моей головѣ послѣ убійства, и неподвижно воцарились тамъ вмѣстѣ съ воспоминаніемъ о немъ. Было сначала нѣкоторое успокоеніе въ ихъ холодной несомнѣнности. А потомъ тоска и боль стали вновь усиливаться — казалось, до безконечности.

Сюда присоединилось глубокое отвращеніе къ себѣ. Я чувствовалъ себя предателемъ всего человѣчества. Мелькала смутная надежда, что марсіяне меня убьютъ; но тотчасъ являлась мысль, что я для нихъ слишкомъ противенъ, и ихъ презрѣніе помѣшаетъ имъ сдѣлать это. Они, правда, скрывали свое отвращеніе ко мнѣ, но я ясно видѣлъ его, несмотря на ихъ усилія.

Сколько времени прошло такимъ образомъ, я не знаю. Наконецъ, врачъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ, что мнѣ нужна перемѣна обстановки, что я отправлюсь на Землю. Я думалъ, что за этимъ скрывается предстоящая мнѣ смертная казнь, но не имѣлъ ничего противъ. Я только просилъ, чтобы мое тѣло выбросили какъ можно дальше отъ всѣхъ планетъ, — оно могло осквернить ихъ.

Впечатлѣнія обратнаго путешествія очень смутны въ моихъ воспоминаніяхъ. Знакомыхъ лицъ около меня не было; я ни съ кѣмъ не разговаривалъ. Сознаніе не было спутано, но я почти не замѣчалъ ничего окружающаго. Мнѣ было все равно.