Красноречивое молчание

Глава третья

Дрейк попросил метрдотеля вызвать такси, и тот тут же бросился выполнять просьбу любимого артиста. Пока они шли к входной двери, Дрейка остановили и попросили дать автограф целых три почитательницы его таланта.

Лаури только диву далась произошедшей с ним метаморфозе. Только что перед ней сидел встревоженный отец, всей душой болеющий за свое дитя, и вот уже его место заняла этакая капризная, взбалмошная звезда экрана, тем не менее, отлично владеющая собой и рассыпающая своей обожаемой публике обольстительные улыбки. А уж о голосе, которым он обращался к каждой женщине, и говорить не приходится — мягкий, вкрадчивый.

Такое ощущение, что он влюблен в каждую из них. «Интересно, он и в самом деле испытывает такие чувства или играет очередную роль?» — подумала Лаури. Но мысль эта была ей неприятна, и она поспешила выбросить ее из головы.

— А она не притворяется? — Лаури кивком головы указала на стоявшую в сторонке женщину.

Страстная поклонница Дрейка Слоуна прижимала к груди салфетку, на которой он только что поставил свой автограф — на лице неподдельное блаженство.

— Нет, что вы! Она и в самом деле меня обожает. Я стараюсь преодолеть в себе так называемый звездный синдром и ко всем своим почитательницам отношусь терпеливо и снисходительно. Ведь без них я не был 6ы тем, кто есть. Об этом я никогда не забываю.

Они вышли из ресторана. Лаури попросила сначала заехать в школу, где ей нужно было забрать кое-какие бумаги, а потом домой. Она жила неподалеку — всего в нескольких кварталах от места работы.

— Конечно, — отозвался Дрейк. — Я все равно собирался навестить Дженифер.

Лаури бросила взгляд на свои золотые часики:

— Но уже десятый час! Наверняка она спит.

— Ничего, разбудим, — весело проговорил Дрейк.

— Похоже, мистер Ривингтон, никакие правила на вас не распространяются.

Он рассмеялся:

— Разве что очень немногие. Доктор Норвуд знает, что иногда я работаю в студии до восьми, а то и девяти часов в зависимости от того, какие испытания выпадут на долю доктора Хембрика на текущей неделе. И поэтому разрешает мне в отличие от остальных родителей вечерние посещения.

Они подъехали к школе. Лаури открыла своим ключом дверь. На цыпочках добрались они по темному коридору до комнаты, в которой жила Дженифер вместе с тремя девочками, ее ровесницами.

Лаури зашла следом за Дрейком, но к кровати подходить не стала, осталась у двери. Дрейк уселся рядом со спящей малышкой и, включив стоявший на прикроватной тумбочке ночничок, легонько тронул Дженифер за плечо. Та пошевелилась и, открыв глаза, увидела склонившегося над ней отца. Издав радостный крик, девочка тут же села и обхватила его ручонками за шею.

Лаури ожидала чего угодно, но только не такой бурной реакции от всегда сдержанного ребенка.

— Как ты, девочка моя? Рада меня видеть?

Вопрос остался без ответа, однако и так все было ясно. Дженифер только теснее прижалась к его широкой груди, а он гладил дочь по кудрявой головке.

Это был уже третий Дрейк Ривингтон за сегодняшний вечер. Черты лица смягчились — куда только девалась циничная усмешка, совсем недавно кривившая его губы! Глаза сияли счастьем и любовью.

Когда первая буря восторга улеглась, Дженифер принялась шарить крохотными пальчиками по карманам отца, радостно смеясь, когда он шутливо отталкивал их. Наконец она выудила пачку жевательной резинки и торжествующе принялась разворачивать ее.

— Постой-ка, малышка, — заметил Дрейк. — На ночь глядя жвачку не жуют. — Но через секунду, когда Дженифер развернула одну пластинку, сдался. — Ну, так уж и быть. Но только одну.

— Ни одной, — спокойно, но твердо вмешалась Лаури.

Дрейк взглянул в ее сторону, но Дженифер не повернула головы — она ведь ничего не слышала. Но только она собралась сунуть жвачку в рот, как Лаури дернула за край одеяла, чтобы привлечь ее внимание.

Дженифер подняла глаза и улыбнулась. Лаури улыбнулась в ответ и сказала языком жестов:

— Привет, Дженифер. Скажи-ка, как меня зовут.

Девочка показала жестом, а потом тоненьким робким голоском произнесла ее имя. Дрейк рот разинул от удивления.

— Да ведь это здорово, маленькая моя! — радостно воскликнул он, еще теснее прижав дочку к себе.

Дженифер так и засветилась счастьем, поняв, что доставила удовольствие этому замечательному высокому человеку, который время от времени приходил к ней в комнату и только ее одну одаривал знаками внимания.

Лаури решила не останавливаться на достигнутом. Снова завладев вниманием Дженифер, она сказала:

— Это Дрейк.

И показала девочке жест, которым они с Дрейком придумали обозначать его имя.

— Не уверена, что она понимает значение таких слов, как «отец» и «мать». Скоро я попытаюсь объяснить ей, что такое отец и дочь. А пока вы для нее будете просто Дрейк, — пояснила Лаури.

Дженифер жестом изобразила имя отца и указала на него.

— Да, — кивнула Лаури.

Тогда девочка принялась непрерывно повторять это слово до тех пор, пока руки у нее не запутались и они все трое не разразились веселым смехом. Вдоволь насмеявшись, Дженифер вспомнила про жевательную резинку и хотела было сунуть ее в рот, но Лаури не дала. Жестами попросила она малышку положить жвачку на тумбочку, а съесть ее утром.

Дженифер с надеждой взглянула на отца — может, он ей поможет, — но Дрейк покачал головой, положил пакетик на тумбочку и жестом, который только что увидел у Лаури и запомнил, показал, что пора спать.

Зевнув, девочка откинулась на подушку. Белокурая головка в локонах, розовая ночная рубашка в оборочку — ангелочек, да и только! Она потянулась к Дрейку ручонками, и тот, быстро чмокнув ее в лобик, встал. Лаури хотела было выключить свет, но увидела, что девочка тянет пухленькие ручки к ней.

Лаури посмотрела на Дрейка — на его лице играла нежная улыбка.

— Лучше и не скажешь, верно? — проговорил он.

Не ответив, Лаури подошла к Дженифер поближе, наклонилась, и девочка крепко ее поцеловала.

Они с Дрейком подоткнули под нее одеяло, выключили свет и вышли из комнаты. Сделав несколько шагов, Лаури остановилась посреди холла — пришедшая в голову мысль вдруг как громом поразила ее.

— А ведь вы двое только что сыграли на моей жалости, — задумчиво сказала она.

— Что мы и собирались сделать, — вывел ее из задумчивости голос Дрейка.

Лаури взглянула на него — надо же, оказывается, она уже начала размышлять вслух.

— Дрейк, она любит вас. Сейчас вы для нее самый главный человек в жизни. Но в скором времени я увезу девочку от вас за тысячу миль и займу в ее сердце ваше место. Вы отдаете себе в этом отчет?

Окинув взглядом пустынный холл, Дрейк сунул руки в карманы своих роскошных слаксов и уставился взглядом в никуда.

— Да. — Он стиснул зубы, и от этого на скулах заиграли желваки. — И не стану скрывать, мне это не очень-то приятно. Но что я могу сделать? Мне ужасно не хочется, чтобы Дженифер росла в городе, но с ней я уехать не могу и сделать для нее сейчас то, что способны сделать вы, я тоже не в состоянии. — Он повернулся к Лаури лицом. — Я понимаю, что возлагаю на вас огромную ответственность. Но думаю, что поступаю правильно. Как только смогу, приеду навестить дочь.

И, криво усмехнувшись, Дрейк добавил:

— Не такой уж распутный образ жизни я веду, как пишут в журналах.

Лаури деловито протянула ему руку:

— Принимаю ваше предложение. Дрейк молча пожал ей руку.

Когда они подъехали к дому, в котором жила Лаури — уютному, однако далеко не роскошному, — Дрейк сказал, что проводит ее до квартиры, и, невзирая на протесты Лаури, настоял на своем. Заплатив водителю такси, он отпустил его, заявив, что возьмет другое, как только благополучно доставит Лаури домой.

Пока они поднимались в лифте, Дрейк заметил:

— Думаю, недельки через две можно будет ехать. Вам хватит времени, чтобы собраться? И, когда Лаури кивнула, продолжил:

— Дом у меня хоть и самый обыкновенный, но уютный. Нужно будет нанять прислугу, чтобы хорошенько в нем прибралась. Купить машину, чтобы отвезти вас из аэропорта Альбукерке до Уиспез (Whispers — шорохи), так называется городок, где находится мой дом. Так что, когда привезете Дженифер, все уже будет готово.

— Уиспез… — задумчиво протянула Лаури. — Какое милое название.

Лифт остановился, и Дрейк, взяв ее под локоток, Вывел в коридор.

— Это довольно необычный город, очень тихий и спокойный. В нем живут в основном пожилые люди, которые давно вышли на пенсию, да несколько шахтерских семей. Природа там потрясающая в любое время года.

Они подошли к дверям ее квартиры.

— Я буду платить вам столько, сколько вы получаете у себя в институте. Дом и машина тоже, естественно, будут в вашем полном распоряжении. На еду и одежду для Дженифер получите столько, сколько скажете.

— Деньги меня волнуют меньше всего, — прервала его Лаури.

Вставив ключ в замок, она повернулась пожелать Дрейку спокойной ночи, но увидела его лицо и слова замерли у нее на губах. Он шагнул к ней, Лаури попятилась и пятилась до тех пор, пока не почувствовала спиной стену. Дальше отступать было некуда. Упершись ладонями чуть выше ее головы, Дрейк приблизил к ней свое лицо. Теперь их разделяли какие-то миллиметры, но тут он остановился и прошептал:

— Вы мне нравитесь и такая.

Лаури слова вымолвить не могла от волнения. Наконец, с трудом обретя голос, выдохнула:

— Какая такая?

— Спокойная, уверенная в себе, деловая донельзя. Впрочем… — он довольно хмыкнул. — Я был от вас в восторге и в тот день, когда вы бросались на меня, как пантера, а волосы ваши горели огнем.

Он придвинулся еще ближе:

— Так что, миссис Перриш, хоть и ищу я, что бы такое мне в вас пришлось не по душе, но найти не могу. Лаури поняла, что он сейчас ее поцелует и что она не должна этого допустить, но не в силах была ни рукой, ни ногой пошевелить. Его лицо неумолимо приближалось. Наконец его губы коснулись ее губ, и Лаури закрыла глаза. Огромная волна невыносимого блаженства, казалось, накрыла ее с головой и понесла. Он придвинулся еще ближе, крепко и бережно прижал ее к себе. И хотя Лаури едва доставала ему до середины груди — ростом Господь его не обидел, — оказалось, что они идеально подходят друг другу. Словно встретились две половинки единого целого. Ее мягкая грудь тесно прижалась к его груди, но никаких неудобств Лаури при этом не испытала — будто какой-то гениальный скульптор высек специально для нее две ямочки в его теле.

Его рот поглотил ее губы, и Лаури охватило желание обнять его, прижаться к нему еще теснее. Однако не решилась. Только робко подняла руки к его груди, легонько погладила.

Но и этого оказалось достаточно. Дрейк, вздрогнув, издал тихий, протяжный стон и нетерпеливыми губами все целовал и целовал ее, жадно, ненасытно.

Поначалу Лаури, ошеломленная случившимся, не отвечала на его поцелуи — сказывался страх ко всем мужчинам вообще, оставшийся в ней со времени неудавшегося замужества. Но Дрейка, похоже, не смутила ее сдержанность. Он страстно целовал ее снова и снова, пока у Лаури уже не стало сил оставаться нарочито спокойной. Она чуть приоткрыла губы, и язык его желанным гостем скользнул в сладкую влажность ее рта. В глубине души Лаури понимала, что не должна позволять Дрейку заходить так далеко, но сейчас, в минуту величайшего наслаждения, бессильна была что-либо сделать.

И немудрено — он ни на миг не оставлял ее в покое. Даже когда губы его на мгновение отрывались от ее губ, он не отпускал Лаури от себя. Все гладил руками ее плечи, спину, шею, словно не в силах был поверить, что вот она, стоит перед ним, такая милая, желанная. Губы его добрались до ее уха, Лаури почувствовала, как он легонько куснул мочку, и вздрогнула от наслаждения. А его неугомонные пальцы уже коснулись ее лица, принялись нежно поглаживать ее щеки.

— Вы всех своих артисток так целуете? — игриво спросила Лаури.

Думала, вот сейчас Дрейк улыбнется и отпустит в ответ какую-то шуточку. Но произошедшая с ним метаморфоза потрясла ее. Вся кровь отхлынула у него от лица — оно сделалось белым как мел. Зеленые глаза, только что горевшие призывным огнем, казалось, снедавшим ее, сделались холодными и непроницаемыми, словно двери, пропускающие в душу, внезапно захлопнулись.

Дрейк отстранился от нее — медленно, не спеша. Сначала опустил руки, потом чуть подался назад, но этого оказалось достаточно, чтобы Лаури вдруг почувствовала леденящий холод. Захотелось кинуться к нему, обхватить руками за шею, притянуть к себе и вновь почувствовать уже такое знакомое тепло его тела. Но отрешенное выражение его лица настолько поразило ее, что Лаури не посмела. Он смотрел на нее так, будто увидел перед собой привидение.

— Дрейк, что…

Закончить она так и не смогла — голос прервался. Он беззвучно шевелил губами, пытаясь что-то сказать, и, наконец, ему это удалось.

— С… Сьюзен всегда так говорила… Дрейк провел дрожащей рукой по лицу, словно пытаясь отогнать призрак.

— Сьюзен? — тоненьким голоском переспросила Лаури.

Она догадывалась, кто такая Сьюзен, но не хотела услышать подтверждение своей догадки. И все-таки услышала.

— Да. Моя жена. Она умерла…

И такая тоска звучала в его голосе, что Лаури е трудом подавила желание завыть в голос. Значит, он все еще любит свою жену! Он не сказал, как она умерла, да это было и неважно. Главное, что она, уходя, забрала с собой его любовь.

— Простите… — прошептала Лаури.

Жалкое, конечно, словечко, но ничего лучшего она придумать не могла, а чем-то необходимо было заполнить гнетущую тишину, обрушившуюся вдруг на них Дрейк выпрямился, очнувшись наконец от столбняка. Пригладив серебристо-каштановые волосы, он резко бросил:

— Ничего!

Как же, ничего… Всего несколько секунд назад ее обнимали, да так, как еще никогда в жизни! И вдруг… Единственный человек, сумевший заставить ее тело отзываться на малейшее прикосновение — чего с ней прежде не было, — ведет себя теперь так, словно они едва знакомы.

Сунув руки глубоко в карманы, Дрейк отвернулся от нее, а когда повернулся, Лаури поняла, что он принял какое-то решение — губы плотно сжаты, темные брови нахмурены.

— Считаю своим долгом сообщить вам, Лаури, что не терплю в своей жизни никаких осложнений. Не верьте тому, что пишут обо мне модные журналы — я никогда не привязываюсь к женщинам. Когда-то я был женат и любил свою жену. Так что потребности мои в женщине чисто физиологического свойства. Думаю, вам с самого начала следует это знать.

У Лаури было такое чувство, будто ей на голову падают кирпичи: каждое слово — кирпич. Гнев и унижение переполняли ее душу, но она не дала охватившим ее чувствам вырваться на волю и, ощетинившись, словно рассерженная кошка, бросилась в атаку.

— Теперь послушайте меня, мистер Ривингтон, — дрожа от едва сдерживаемой ярости, начала она. — Раз уж вы завели этот неприятный разговор, позвольте ответить откровенностью на откровенность. У меня нет ни малейшего желания, как вы выразились, привязываться к вам. Помимо того, что это отрицательно скажется на моих профессиональных качествах, отчего неминуемо пострадает конечная цель, считаю своим долгом сообщить вам, что вы меня мало волнуете. Не выношу самонадеянных мужчин! Когда-то у меня был муж-музыкант, тоже артист в своем роде. Так вот, он, равно как и вы, обожал самого себя и ждал такого же обожания и от других. Я сыта этим по горло! Так что будьте спокойны, я позабочусь, чтобы наши отношения не выходили за рамки деловых. Благодарю за обед. С этими словами Лаури вошла в квартиру и с силой захлопнула за собой дверь, а потом прислонилась к ней спиной, пытаясь сдержать набегающие на глаза злые слезы.

— Дура! — в сердцах воскликнула Лаури, притопнув ногой, совсем как в детстве.

Потом швырнула сумочку на ближайший стул и сдернула с себя куртку — она полетела следом.

— Сукин сын!

Лаури никак не могла решить, на кого ей больше злиться — на Дрейка или на себя. Она прошла в спальню и, включив свет, бухнулась на кровать и принялась расстегивать туфли, приговаривая:

— Ну когда ты чему-нибудь научишься, идиотка! Мало тебя жизнь била!

Продолжая раздеваться, Лаури ругала себя на чем свет стоит за то, что позволила Дрейку поцеловать себя. Да как она могла! Ведь он теперь ее работодатель. Она собирается учить и воспитывать его дочь — в общем, возлагает на себя ответственность за Дженифер. Разве сможет она после всего того, что произошло, объективно относиться к ней? Маловероятно. Да и вообще, всякие там шуры-муры с Дрейком нанесут неминуемый удар по благополучию ребенка, отрицательно скажутся на учебном процессе. Так что пылать страстью к отцу своей ученицы — просто безумие, подвела Лаури итог своим мыслям.

Однако в глубине души Лаури понимала, что не сам поцелуй обеспокоил ее, а те чувства, которые она при этом испытала. Даже в самую лучшую пору их с Полем любви никогда не кружилась у нее голова от счастья, когда он ее целовал. Так, как это было с Дрейком.

Лаури казалось, что она умирает от восторга, а когда он так безжалостно и бесцеремонно отстранился от нее, ее вдруг охватило чувство, что она лишилась чего-то самого дорогого. А он — наверное, чтоб было больнее — не моргнув глазом, заявляет, что, мол, она сама бросилась ему на шею! Да как он только смеет! Впрочем, что взять с этих артистов. Все они одинаковы. Сначала удовлетворяют свою безудержную похоть, потом плачутся в жилетку, а напоследок плюют тебе в душу.

Лаури пошла в ванную, умылась и принялась мазать лицо кремом. Вспомнилось, как она вышла замуж за Поля Джексона. Познакомились они на какой-то вечеринке. Она только что приехала в Нью-Йорк и получила такое желанное место преподавателя в институте для глухонемых детей Марты Норвуд.

Чувствовала она себя в то время очень одинокой и сильно скучала по родителям, которые остались в Небраске, штате, казавшемся ей теперь на самом краю света. И когда молоденькая учительница, работавшая в том же институте, где и Лаури, пригласила ее на вечеринку, она с радостью согласилась.

Сборище оказалось смешанным — семейные пары и одиночки плюс несколько танцоров, музыкантов и писателей. Поль Джексон аккомпанировал на пианино какой-то длинноногой блондинке, которая своим дребезжащим голосом только все портила.

Он сразу обратил внимание на молоденькую девушку с отливающими золотом каштановыми волосами, с живым интересом слушавшую его игру. Во время перерыва он подошел к ней, представился, завязался оживленный разговор. Лаури очень высоко отозвалась о его искусстве, особенно когда узнала, что он исполняет собственные песни.

Только много месяцев спустя Лаури осознала, что с первого же дня знакомства они говорили исключительно о нем, о Поле, о его честолюбивых мечтах сказать в музыке свое слово. О ней же, о Лаури, о ее мыслях и чаяниях, планах и перспективах речь даже не заходила. Так что с самого начала можно было догадаться, насколько он эгоистичен и не уверен в себе.

Поль был красив, но какой-то нервной красотой, часто встречающейся у людей искусства. Свои длинные каштановые волосы он мог не стричь месяцами, пока Лаури ласково не замечала ему, что неплохо было бы сходить в парикмахерскую. Вообще все, о чем она говорила или на что намекала, делалось ласково и нежно — не дай Бог обидеть или оскорбить будущего музыкального светилу.

Скорее всего, чувство, которое Лаури, испытывала к Полю, было сродни жалости, однако, встречаясь с ним в течение долгих месяцев, она убедила себя, что это любовь. Да иначе и быть не могло! Ведь она так нужна ему. Чтобы слушать его музыку, говорить восторженные слова, подбадривать, когда что-то не клеится, утешать, когда дела идут из рук вон плохо. Кто же займется этим, как не она?

— Ты переедешь ко мне жить, Лаури? Мне просто необходимо, чтобы ты все время была со мной, — сказал он ей как-то раз.

Они только что вернулись из кино в квартиру, которую он снимал, и сейчас лежали на кровати, тесно прижавшись друг к другу.

— Ты делаешь мне предложение, Поль? — улыбнулась Лаури.

Наконец-то! Свершилось! Как здорово! Он любит ее. Теперь они всегда будут вместе. Она сможет помогать ему, ободрять, когда нужно, — словом, будет играть роль тихой, надежной гавани, в которой всегда можно укрыться от невзгод.

— Нет!

Слово прозвучало, как выстрел. Поль выпустил ее из объятий, встал и подошел к столику, на котором в изобилии стояли бутылки со спиртным.

— Просто прошу тебя жить со мною.

Он плеснул себе в стакан виски.

Лаури села, одернула юбку. Он уже неоднократно склонял ее к близости. Она отказывалась, тогда он начинал действовать силой и, ничего не добившись, обычно язвительно извинялся за то, что вынуждал ее компрометировать себя.

— Поль, ты же знаешь, что я не могу этого сделать. И я тебе уже сто раз говорила почему.

— Потому что у тебя отец священник? — с вызовом бросил он.

Глаза его искрились злостью.

— Не только, хотя если бы это произошло, мои родители ужасно расстроились бы.

— О Боже… — простонал он.

— Поль, пойми, я хочу быть твоей больше всего на свете! — воскликнула Лаури. — Но только твоей женой, а не любовницей.

Тихонько выругавшись, Поль опрокинул в себя остатки виски, поставил стакан на стол, долго смотрел на нее, будто видёл впервые, потом подошел и опустился перед ней на колени.

— Ах, ты рыжеволосая моя стервочка, — прошептал он, взъерошив ей волосы. — Знаешь, что я жить без этого больше не могу…

Он коснулся рукой ее живота и принялся легонько поглаживать его, потом поцеловал Лаури в грудь — сначала в одну, потом в другую.

— Похоже, придётся-таки на тебе жениться.

— О Поль! — восторженно воскликнула Лаури, бросаясь ему на шею.

Через несколько дней они поженились. К величайшему разочарованию ее родителей, венчаться не стали, а ограничились гражданской церемонией, на которой присутствовали только двое друзей-музыкантов Поля, да и те в качестве свидетелей. На следующий день после свадьбы Лаури переехала к мужу.

Первые два месяца все шло относительно нормально, если не считать нескольких взбрыкиваний новоиспеченного мужа и непродолжительных периодов депрессии. Поль работал над альбомом, возлагая на него большие надежды. Каждый день, возвращаясь с работы, Лаури заставала мужа за инструментом, из-за которого он вставал лишь затем, чтобы рассеянно съесть то, что она приготовила, а потом вернуться к любимому занятию.

Когда она ложилась спать, Поль забирался к ней под одеяло, быстренько удовлетворял свои сексуальные потребности и снова садился за работу, а она долго лежала одна в темноте, пока наконец не засыпала. А утром она тихонько, чтобы не разбудить его, выбиралась из кровати и отправлялась на работу.

Когда музыкальные критики не приняли его альбом, Поль впал в состояние депрессии, становившееся день ото дня все более угрожающим. Он пил, поносил всех и вся и плакал. Потом все начиналось сначала. Когда Лаури пыталась утешить его и ободрить, он начинал орать:

— Что ты-то суешься? Ведь ни черта в этом не смыслишь! Толчешься там в своем институте со своими идиотиками, которые вообще не в состоянии слышать музыку, ни хорошую, ни плохую! Так что лучше заткнись и не возникай!

Наконец период озлобленности закончился и наступил этап раскаяния, который оказался еще похлеще предыдущего. Поль плакал навзрыд у нее на плече, а она обнимала его и, покачивая, успокаивала, как ребенка. Потом он слезно просил у нее прощения, обещал никогда больше не говорить с ней в подобном тоне, а она гладила его по головке, утешала — в общем, нянчилась с этим вконец распустившимся взрослым мужчиной, как с малым дитем, пытаясь вернуть ему хоть какое-то подобие человеческого облика.

Но и этот период скоро кончился. В последующие восемь месяцев припадки происходили все чаще. Поль пил, поскольку не способен был написать хорошую музыку, а хорошую музыку не мог написать, потому что пил. А больше всех от этого страдала Лаури.

Когда он бывал трезв настолько, чтобы заняться с ней сексом, ни о какой теплоте и любви не было и речи. Казалось, будто даже в такие интимные моменты он вымещал на ней злобу.

Лаури чувствовала, что должна его бросить, чтобы самой не скатиться до его уровня, уровня человека с поврежденной психикой. Она не в состоянии была больше выносить внезапных перемен настроения, вспышек злости, эгоизма и шизофрении.

И она съехала от него на другую квартиру. На развод подавать не стала, надеясь, что Поль как-то преодолеет свою слабость, и они снова станут жить вместе. А три месяца спустя он умер. Лаури сообщила об этом по телефону его очередная подружка — нашла его за пианино. Он сидел, уткнувшись лицом в клавиши. Вскрытие показало, что летальный исход наступил вследствие перенасыщения организма алкоголем и барбитуратами.

Теперь, расчесывая свои каштановые волосы и вспоминая о покойном муже, Лаури грустно покачала головой. На похоронах почти никого не было. Ее родители так никогда и не увидели Поля. Они не смогли приехать в Нью-Йорк на свадьбу, а ехать «в такое Богом забытое место, как Небраска», он сам отказался. Лаури позвонила матери Поля, которая жила в Висконсине. Ее она тоже никогда не видела. Та внимательно выслушала известие о смерти сына и, не проронив ни слова, спокойно повесила трубку.

Сначала Лаури винила в смерти Поля только себя. Будь она более чуткой, окажи она ему моральную поддержку, останься с ним, может, и не случилась бы эта ужасная смерть. Только после долгих разговоров с отцом Лаури прекратила самобичевание и примирилась со смертью мужа.

И, тем не менее, замужество ее не прошло бесследно. Теперь она сто раз думала, прежде чем начать с кем-нибудь встречаться, и предпочтение обычно отдавала молодым карьеристам, которые превыше всего ставили работу, а уж потом личную жизнь, включая и любовные похождения. Каждая встреча оставляла Лаури равнодушно-спокойной, но если она чувствовала, что ею начинают увлекаться всерьез, тут же прекращала всякие отношения.

Лаури выключила свет в ванной, прошла в спальню и, сбросив с себя всю одежду, голышом скользнула под одеяло.

— Не везет тебе с мужчинами, Лаури Перриш, — вздохнула она.

Все пять лет, прошедшие со дня смерти Поля, она была предельно осторожна. Холодная и неприступная, она не впустила в свою жизнь ни одного мужчину. Вплоть до сегодняшнего дня. То, что произошло сегодня, нельзя считать незначительной ошибкой — это был крупный промах.

И дело не только в том, что Дрейк Ривингтон — отец девочки, которую она собирается учить. Он к тому же и актер. А это похлеще, чем композитор, и его сегодняшнее поведение — прекрасное доказательство тому.

То целует ее так страстно, что кружится голова и сердце готово вырваться из груди, а в следующую секунду холоден, как лед — она, видите ли, напомнила ему его умершую жену!

Но больше всего Лаури разозлила его безмерная самонадеянность. Привык, что женщины так и вьются вокруг него, почитая за счастье, если он обратит на них внимание, а уж если скажет слово или прикоснется невзначай, вообще оказываются на верху блаженства.

«Да черт с ним!» — зло подумала Лаури, стукнув по подушке кулаком. Ей вскоре предстоит тяжелый труд, который потребует высочайшей сосредоточенности и самоотдачи в течение, может быть, долгих лет. Тут вообще ни до каких мужчин, не говоря уж о Дрейке Слоуне. Так что к дьяволу его самого вместе с его издевками и самонадеянностью.

Забыть серебристо-каштановые волосы, темно-зеленые глаза, окаймленные густыми черными ресницами, пронизывающие, кажется, тебя насквозь, забыть высокую, худощавую, но сильную фигуру.

Лаури беспокойно поерзала под одеялом, пытаясь затолкнуть в самые укромные уголки памяти воспоминания о губах Дрейка и чувствах, которые она испытала. Лаури невольно прижала руку ко рту, будто все еще чувствовавшему сладкое прикосновение. Пальцы ее скользнули к шее, и она словно вновь почувствовала ласковое поглаживание его усов.

Лаури застонала и перевернулась на живот. Ее тело страстно желало ощутить блаженное тепло и мягкость его рук, но огромным усилием воли Лаури подавила в себе это желание, равно как и голос рассудка, говорящий ей о том, что, несмотря ни на какие уговоры, ее непреодолимо влечет к Дрейку Ривингтону.