Красные облака

Первый снаряд.

Как началась война, я помню хорошо.

В город пришло что-то новое, незаметное, но с каждым днём стало расти, расти…

Раньше посмотришь на набережную- люди гуляют. Просто так. Неву разглядывают, на корабли любуются.

Теперь набережная опустела. Если кто-нибудь идёт, – то куда-то идёт по делу. Спешит. Торопится. Это сразу видно.

На улицах висят большие репродукторы. Если передают сводку Совинформбюро, – сразу рядом люди. Стоят слушают. Молчат. Послушают, вздохнут – и дальше торопятся.

Противогазы стали носить. Кто на л^вом боку, кто на правом – не военные ещё люди, привычки нет.

Военное дело не простое, сразу всего не выучишь.

А надо! Как можно быстрее надо!

На площади перед Кировским Дворцом культуры занимаются отряды рабочих: ходят строем, колют штыком, бьют прикладом.

Стены домов запестрели грозными надписями: "Бомбоубежище", "Газоубежище".

Около парадных и возле ворот сидят дежурные.

Наш дом на Васильевском острове небольшой, и ребят в нём тоже раз, два – и обчёлся. Да и то всё больше малыши.

Самая старшая Алла, дочка дворника дяди Никифора. Она уже девятый класс окончила, а мы только седьмой: Вовка, я и Костя Стальбаум. Костю звали ещё Шлагбаум. За то, что он длинный, тощий и всегда ходил в каких-то полосатых футболках.

Когда по радио объявили войну, Костя был в лагере где-то под Лугой. Но вскоре он появился во дворе и показал нам осколки. Три осколка от настоящего снаряда. Два маленьких и один побольше. Они лежали на Костиной ладони – чёрные кусочки железа с блестящими изломами и колючими краями.

Это были самые первые осколки, которые мы увидели. Может быть, и верно от самого первого снаряда войны, как заверял Костя. Холодные, какие-то притаившиеся. А ведь могли и убить.

Не помню уже зачем, но мне очень захотелось иметь такой осколок. Я, по старой привычке, тут же выпалил:

Меняем?…

– На что "меняем", придумать я ещё не успел.

Костя прищурился, покачал головой, и осколки исчезли в кармане его брюк.

– Некогда пустяками заниматься, – сказал он. – Надо готовить город к обороне.

Мы согласились. Это тоже интересно, а главное – по- настоящему важно: готовить город к обороне. Все взрослые готовились к обороне. А мы? Оставаться "маленькими" нас никак не устраивал.

В военкомат идти бесполезно – это мы понимали. Постарше ребята ходили на фронт проситься – и то их не взяли. Но можно было что-нибудь придумать и самим. Для обороны города. Тем более, что Костя вернулся из лагеря!

Этот Шлагбаум всегда всё узнавал первым и всегда что- нибудь придумывал. Иногда настоящее, а то и чепуху какую- нибудь. Но мы всё равно его слушались. Как-то так получалось…

Зимой, например, по Костиной инициативе мы "воевали" с Аллой. Из-за горки.

С осени к нам во двор всегда завозили уголь для кочегарки. Придёт зима, насыплет на уголь снега – чем не горка? Костя и придумал:

– Зальём?

– Зальём!

Вовка пожарный рукав раскрутил, пустили воду.

Хорошо получилось! Горку залили, дорожку. Летишь с кучи – прямо на клумбу! Подкидывало, помню, не хуже, чем на трамплине. За нами и малыши на горку полезли. Всем хорошо!

Так ведь нет! Алке не понравилось. Такой крик подняла!… И уголь мы портим, и по дорожке пройти нельзя, и малыши могут разбиться!… А что этому углю сделается? Он же каменный!

Потом-то мы уже сообразили, что к чему. Не в угле дело было – в клумбе. Алла на ней каждое лето высаживала какие-то незабудки-баламутки, – вот за них и испугалась. Дядю Никифора позвала. Нас, конечно, с горки долой.

– Подумаешь! – рассердился Вовка. – Назначили пионервожатой, так и заважничала! Мы-то при чем тут? Пускай в своём отряде командует!…

Костя молчал. Чертил прутиком по снегу и придумывал. Потом сказал: "Ладно", – и ушёл домой.

Часа через два он вышел снова. С листом толстой бумаги, свёрнутым в трубку.

Мы пошли за поленницу, и там Костя развернул лист. Красиво! В самой середине был нарисован патефон. А сверху и снизу строчки плакатным пером: "Даю уроки современных танцев. Дом 4 кв. 26. Алла Новикова".

– Пошли, – мотнул головой Костя. – Повесим.

Куда вешать, он тоже придумал. На дерево возле дверей морского училища. В эти двери курсанты как раз в увольнение выходят. От них до нашего дома -два шага.

Приклеили. Канцелярским клеем. На ствол прямо. Ну а дальше всё пошло, как по нотам. Алла в выходной на лыжах укатила, а к дяде Никифору – гости. Повзводно и по- ротно. Он кричит: "Безобразие!", а ему отвечают: "Объявление!". Кто-то даже сбегал принёс. Дядя Никифор извиняется. "Я ей, – говорит, – устрою школу танцев!"

Алла потом на нас целый месяц волком смотрела.,.

А теперь встретила, здоровается.

– Все в сборе? – спрашивает.

– Все, – говорит Костя.

– Ну и как?

– Восемь.

– Чего восемь? – удивилась Алла.

– А чего "ну как"?

Рассмеялась.

Но такой уж эта Алла человек: дня не прошло-новый трам-тарарам!

Дело в том, что готовить город к обороне Костя решил серьёзно.

– Будем копать щели от воздушного нападения, – сказал он. – Дом у нас старый. Современная фугасная бомба прошивает насквозь восемь этажей. А у нас всего четыре. Рухнет – и засыплет бомбоубежище.

Поэтому копать щель мы решили подальше от стен: прямо посреди двора – в клумбе.

Лопат достали только две и копать взялись по очереди.

– Что вы тут делаете? – сразу же налетела на нас Алла. – Для вас тут цветы сажали? А ну брысь отсюда!

Мы с Вовкой тотчас же выполнили команду "брысь". А Костя остался. И тоже стал кричать. О том, что сейчас война и пусть Алла сходит в военкомат, прочитает там на стенке приказ о строительстве дерево-земляных убежищ.

В военкомат Алла не пошла, а выскочила за ворота и привела милиционера.

– Кто приказал копать? – спросил милиционер.

– Костя, – сознались мы с Вовкой.

– Военкомат, – заявил тот.

Милиционер о чём-то подумал и сказал, что копаем мы неправильно.

– Нужно не как попало, – заключил он, – а по чертежу.

И велел нам идти в военкомат срисовывать чертёж.

Костя сказал: "Ладно", – и повёл нас к себе домой.

Оказалось, что ни в каком военкомате он не был. А чертёж есть в "Ленинградской правде". Надо его только перечертить, статью переписать и тогда – хоть весь двор перекапывай.

Статью мы переписывали до самого вечера. А когда снова пришли во двор, смотрим – там и дядя Никифор копает, и Алла копает, и Ананьевы, и профессор Колловский. И вообще нам велели не путаться под ногами.

А чертёж взяли.

– Ладно, – махнул рукой Костя. И мы успокоились.

При расшифровке этого короткого "ладно" получалось что-то вроде: сидите, мол, и ждите. Что-нибудь придумаю. Мы ждали. Привыкли как-то, согласились с тем, что лучше, чем Костя, нам всё равно не придумать. На то он и командир! Хотя никаких собраний у нас не было и никто Костю в командиры не выбирал.

Если честно, то Вовка был даже сильнее Шлагбаума. Да и я, если бы довелось подраться, пожалуй, наподдал бы Косте. Но для командира что-то ещё такое требуется… Ориентироваться в обстановке, что ли?… Или замечать всё, чего другие не замечают? У Кости на этот счёт глаза прямо какие-то особенные были.

Когда в городе начались воздушные тревоги и всех стали загонять в бомбоубежища, Костя и там дело нашёл.

Сидеть в этих убежищах – тоска одна. Думаете, страшно? Нет. Противно. Сидишь, сидишь… Со скуки хоть на стенку полезай. Ещё какой-нибудь малыш, вроде Андрюшки Ананьева, разревётся. Как включит сирену!…

Костя и придумал.

Однажды, только разошлись все по квартирам после отбоя, Костя к нам.

У тебя игрушки есть? – спрашивает.

– Какие игрушки?

– Ну, разные… Когда маленький был, играл ведь…

Полезли за шкаф. Кубики нашли. Оловянных солдатиков.

– Забирай, – говорит Костя. – Пошли к Вовке.

Вовка от удивления рот разинул.

– В игрушки играть будем?

– В игрушки, – кивает Костя. – Только не здесь. В бомбоубежище. Люди и так нервничают, а тут ещё Андрюха орёт.

Вот это да! Мне бы до такого ни за что не додуматься. На это какая-то особая голова нужна. Командирская.

Теперь уже сколько лет прошло, могу сказать честно – у Кости эта голова была. Не чета нашим! Мы всё ещё мальчишками были, а он думал уже, как взрослый. Потому, наверное, мы так охотно и выполняли все его приказы. Скажет: "На чердак надо", – и верно, надо: мусор вытряхивать, воду в бочки таскать. Скажет: "Пошли на завод", – в проходной безо всякого пропускают. Станки в ящики заколачиваем. Для отправки в тыл. А то и так просто ходили. На Стрелку.

Лето было хорошее. Солнышко светило. На Стрелке полукругом зеленели деревья. Чуть ниже под ними спокойно набегала на гранитные ступеньки Нева. Кричали чайки. Звенели по Дворцовому мосту трамваи. И только притаившиеся под деревьями зенитки напоминали о том, что лето, солнышко, каникулы – это всё не то. Не самое главное. Главное сейчас – война.

Мы шагали по набережной мимо нашей школы, и Шлагбаум размышлял вслух, сколько ещё нам троим придётся всего сделать-переделать. Во-первых, надо организовать концерт для зенитчиков. Собрать всех ребят, кто остался в городе, и дать концерт. Потом надо узнать, где находится ближайший госпиталь, и писать письма для тех бойцов, которые сами не могут. А главное – следить и вылавливать "ракетчиков", которых фашисты забрасывают в наш город.

Фашистские самолёты ещё до Ленинграда не долетали. Их просто не пускали сюда наши истребители. Сбивали на подходе.

И немецкие пушки ещё не обстреливали дома и улицы.

Но когда я вспоминаю теперь, как это случилось, мне кажется, что какой-то вражеский снаряд – невидимый и неслышимый- всё-таки прорвался в наш город, прилетел прямо в наш двор, угадал точно в нашу дружную тройку.

Не настоящий снаряд. Настоящие были где-то впереди: свистящие, грохочущие, разрушающие дома… Но всё равно, мне кажется, что это был именно снаряд. Особый снаряд войны. От которого не рушатся дома и не падают люди, но всё равно больно.

Прилетел и разорвался. Прямо у нас во дворе.

…Мы сидели с Вовкой возле сарая и ждали Костю. Хотели идти к Неве: помогать морякам красить буксир в цвета маскировки. Всё было готово, но Шлагбаум что-то задерживался.

Наконец он появился в дверях и как-то медленно побрёл к нам через двор. Длинный, нескладный Шлагбаум в полосатой футболке.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Куда? – не поняли мы сразу.

– Есть приказ об эвакуации маминого завода…

Костя был нашим командиром. Он лучше нас знал, что такое приказ.

– Сегодня, – вздохнул он и побрёл к нашей щели.

Щель была вырыта точно по чертежу. На всех окнах белели крестики против взрывных волн. На чердаках стояли ящики с песком и бочки с водой. Где-то с той стороны окон темнели плотные шторы светомаскировки. Дом был готов к обороне.

В полдень во двор въехала машина. Шофёр побежал наверх, вынес два чемодана, за ним спустилась тётя Лиза Стальбаум с каким-то узлом и кошёлкой. Всё это она забросила в кузов, а сама села в кабину.

Потом вышел Костя. Он тоже забросил в машину какой-то баул и стал оглядываться.

– Подите сюда! – позвал он меня и Вовку.

Мы подошли. Костя полез в карман, покопался там, что- то перебирая, и мы снова увидели на его ладони три осколка. Два маленьких и один побольше.

– Вот, – сказал Костя, – берите два.

Мы взяли маленькие.

А большой осколок поехал куда-то в тыл, в город Арысь, в эвакуацию.

Такие уж у войны законы: когда рвутся снаряды, осколки разлетаются далеко-далеко…