Красные облака

Письмо

Света в городе не было. Запылившиеся лампочки уныло висели под абажурами и с завистью поглядывали на маленькие коптилки. У коптилок гордо торчал фитиль, было какое-то вонючее, потрескивающее масло, п главное – мерцал огонь! Маленький жёлтый огонёк с синенькими краями. У электрических лампочек не светилось ничего…

Я устраивался возле коптилки и писал письма.

К новому учебному году я приготовил целую гору тетрадей, но они не понадобились. Школа наша закрылась. В бомбоубежище заниматься тоже перестали. Тетрадки лежали без дела.

До тех пор, пока мама однажды не сообщила:

– А тебе письмо.

– Где?!

Раньше я писем никогда не получал. Ни от кого. Папа писал маме, бабушка – маме. А тут вдруг-мне! Я так удивился, что даже забыл стряхнуть с валенок снег, снять шапку… Как ввалился с улицы в комнату, так и стою. С конвертом. Только рукавицы сбросил.

Между двумя круглыми печатями сверху было написано: "Ленинград". И два раза подчёркнуто. Потом – "Васильевский остров". И тоже подчёркнуто. "14 линия…"

Письмо было не от папы. Папа всегда писал ещё: "п/о 50".

Внизу под жирной чертой стояли крупные буквы: "г. АРЫСЬ". И ещё такими же крупными буквами: "СТАЛЬБАУМУ К."

– Это от Кости! – закричал я. И побежал искать Вовку.

Читали мы вместе.

– Ого, куда его занесло! – Вовка даже присвистнул. Повертев в руках листочек, он вздохнул и не очень как-то хорошо сказал: – Помидорчики, значит, ест…

– Он же их собирает! – обиделся я за Костю. – Он же пишет, что всей школой в колхозе работают. Для фронта. Думаешь, помидоры бойцам не нужны?

– Нужны, – вздохнул Вовка. Он вложил листочек обратно и протянул мне конверт. – Привет ему напиши.

Дома я достал чистую тетрадку, вырвал из середины два листа и сел думать.

Мама уже в госпиталь ушла на дежурство. Воздушной тревоги ещё не объявляли, за шторами светомаскировки было тихо. Огонёк в коптилке вздрагивал, изгибался то в одну, то в другую сторону, и серый конверт ловил своими строчками прыгающие тени.

Как он добрался до Ленинграда? Через блокаду ведь! Его, наверное, сначала везли в эшелоне. На разных полустанках эшелон подолгу стоял, пропуская на фронт составы с войсками и танками. Потом он пережидал встречные поезда, которые везли раненых. На какой-то станции мешки с письмами выгрузили из вагонов и сложили в телегу. Грузовики все сейчас на фронте. Или на военных заводах. От вокзала до аэродрома и на телеге можно.

– Давай грузи! – сказали лётчики. – Доставим.

Лётчики – народ смелый! Их, может быть, даже обстреливали, на "мессершмидтах" догоняли, но они всё равно назад не повернули. И привезли Костино письмо в Ленинград. Прямо через линию фронта. И моё назад повезут. Снова через линию фронта.

В таком письме что попало не напишешь. Самое главное надо.

Самым главным было то, что фашистам – фигос под нос, а не Ленинград! Не пустили их сюда и не пустят!

Я так и написал. Сначала, конечно: "Здравствуй, Костя!", а потом про Ленинград.

А потом зачеркнул всё. Костя и без меня знает, что Ленинград не сдаётся. Про Ленинград во всех газетах пишут. И в Москве, и в Ташкенте, и в Костиной Арыси… (Название смешное! Не то "рысь", не то "брысь!", не то "арык" какой-то!…)

На новом листочке я опять написал: "Здравствуй, Костя!"

О чём ему писать?

Долго думать было нельзя: в квартире стояла такая хо- лодюга, что чернила на пёрышке замерзали. Я стал писать всё подряд.

"Дом наш стоит. – Вывел я вторую строчку. – В твоих окнах даже все стёкла целы. Хорошо мы их тогда заклеили! Ребят во дворе совсем мало осталось. Только я и Вовка. Он тебе привет шлёт".

…Коптилка потрескивала. Тени прыгали по конверту, скользили по столу, иногда попадали на бок закопчённой кастрюли.

"Вчера мы с мамой варили суп под названием "на рыбалке у реки". Мама принесла из госпиталя целую ложку перловой каши. Мы вскипятили кастрюлю воды, бросили туда кашу, а потом вылавливали по крупинке. Так и питательнее, и интереснее. И ещё мы отыскали в папином ящике лимонную кислоту. Фотографией теперь всё равно заниматься некому, мы из этой кислоты наделали лимонаду и пили. Вовка тоже пил".

Чернила у меня сгустились. Я заткнул пузырёк пробкой и стал его трясти: от трения вещества нагреваются.

"Вчера прилетали "юнкерсы". Немножко бомбили. Попали в один энский корабль, о котором ты спорил с Вовкой, когда он говорил про "Аврору". Прямо в машинное отделение. Трубу даже на берег выбросило. И сейчас ещё лежит на набережной возле Шестнадцатой. Зажигалок опять накидали…"

Листок у меня кончился. Я взял другой и стал писать про зажигалки. Про них-то Костя наверняка ничего не знает.

Сначала я объяснил устройство зажигалки.

До войны мы часто жгли киноплёнку, делали из неё "дымовухи". Закатаем плёнку в бумагу, нитками закрутим, подожжём с одного конца – и полетела! Кружится! Шипит! Сзади огонь с дымом вырывается. Ну так вот: зажигалка – это почти то же самое. Очень похоже.

Потом написал, как с этими зажигалками бороться.

Тоже просто. Сначала немножко страшно было, а потом ничего. Главное успеть, пока она не разгорелась. Подцепить щипцами – и в бочку с водой. Песком тоже можно. Но лучше в бочку. Возни меньше и гаснет быстрее.

К зажигалкам уже все привыкли. Даже девчонки тушат.

Немцы, наверное, узнали про это и стали придумывать всякие хитрости. Раньше как было? Подходи к зажигалке и хватай! Теперь они новые изобрели. С виду совсем такие же. И горят вначале так же. А потом ка-ак стрельнут! Если подошёл к зажигалке сзади – прямо по ногам. И не сразу стреляют, а с выдержкой. Только ерунда все эти хитрости! Не обязательно ведь сзади подходить. Можно и сбоку. Вовка уже целых шесть штук потушил. Я-четыре. А дядя Никифор – восемнадцать!

Но всё-таки вредные эти зажигалки. На Большом проспекте за булочной больница была деревянная. Сгорела. От зажигалок. И в нашей школе от них пожар был.

"А ещё немцы придумали психические воздушные тревоги,- написал я, -Помнишь кино "Чапаев"? Там белые в психическую атаку шли, а немцы психические тревоги придумали. Пришлют самолёт, чтобы он просто летал, он и летает. Не бомбит, а летает. Где-то высоко-высоко. За облаками. Но в городе всё равно воздушная тревога. Кто же его, гада, знает: вдруг бросать начнёт. Люди в бомбоубежищах сидят. Час сидят, два… А он летает. На смену ему другой прилетит. Тоже летает. А нам в бомбоубежище сиди!… Поэтому никого туда и не загонишь теперь. Чего там сидеть?"

Письмо получилось длинным. Пальцы у меня здорово замёрзли. Но место на листке ещё оставалось. Я нарисовал на нём коптилку. И ещё фашистский самолёт. Он летит, а сзади чёрный дым валит. Внизу написал: "Помни, гад, Ленинград!"- а сверху: "И такие зажигалки у нас тоже падают".

В следующем письме я решил написать про одного жильца из нашего дома, учёного.