Красный дворец

6

Оджин в полном молчании проводил меня до дома. Позже ночью я лежала в темноте, зарывшись в одеяло, и, засыпая ненадолго, просыпалась в холодном поту и вспоминала о том, что мне нужно принять очень важное решение. На кону стояли опасное частное расследование и жизнь медсестры Чонсу.

К утру мой стресс добрался до кожи и обернулся сыпью, казавшейся следами комариных укусов. Я весь день просидела в своей комнате, составляя список того, что знаю и чем рискую.

Дворцовые правила очень строги.

Наследный принц — подозреваемый.

Убитый крестьянин.

Меня могут уволить из медсестер.

И я продолжала и продолжала все в том же духе и, наконец, написала:

Осуждение.

И заострила внимание на этой строчке.

Больше всего я боялась не того, что поспособствую распространению клеветы на наследного принца, и даже не того, что могу лишиться жизни. Мой страх не простирался так далеко. Я боялась неодобрения отца и равных ему — людей власть имеющих и уважаемых. Почему-то я верила, что стоит только отцу признать мои достоинства, и это признание станет почетным знаком, который не смогут не увидеть все остальные.

И, наверное, из-за такого желания отец стал для меня вроде как привидением, не отпускавшим мои мысли ни на секунду. Наверное, все это началось в тот самый день, когда он приехал в Хёминсо пять лет тому назад. «Ваши преподаватели хорошо отзываются о тебе, — сказал он. — Говорят, со временем ты вполне сможешь стать о-ыйнё, медсестрой самого высокого ранга; женщиной, которой доверяет и которую уважает сам король. Я не очень-то этим людям верю, но, возможно, ты сумеешь удивить меня».

Его глаза улыбались, и я запомнила этот взгляд навсегда. С тех пор меня преследовало желание заслужить еще один такой взгляд и страх, что я никогда его не удостоюсь. И этот страх иногда сопровождался гневом.

Я взяла исписанный листок и смяла в кулаке. На кону жизнь медсестры Чонсу, а я беспокоюсь, одобрит ли отец мои поступки. Это показалось мне таким пошлым, таким эгоистичным. Я не желала быть девушкой, которая боится поступать правильно исключительно из страха перед тем, что подумают о ней окружающие.

А я понимала, что правильно и хорошо. И была столь же уверена в этом, как и в сияющем в небе солнце.

На следующее утро я надела новую, с иголочки, форму медсестры. Обычно я приносила ее во дворец и переодевалась там, чтобы не испачкать по дороге подол юбки, но сегодня мне не хотелось выставлять на всеобщее обозрение покрытую сыпью кожу. Замаскировав покраснения на руках и лице с помощью длинных рукавов и пудры, я тихо выскользнула из дома, надеясь, что не разбужу маленького брата, и ступила в раннее утро. Все окружающее затягивал белый туман; мои ноздри наполнил запах готовых распуститься почек. Зима подходила к концу.

Я подобрала подол и побежала по дороге, желая стряхнуть с себя излишнее возбуждение. И бежала до тех пор, пока мои легкие, казалось, не воспламенились, а лоб не покрылся каплями пота. Так я быстро добралась до ворот крепости и на полпути к дворцу поймала обращенный на меня взгляд Чиын — она шла, ссутулив плечи и вцепившись в сумку.

— Чиын-а, — позвала ее я.

Чиын вздрогнула и, завертевшись на месте, уронила сумку, ее лицо сильно побледнело.

— Ах, это ты! — выдохнула она с облегчением, кладя руку на грудь. — А я так испугалась.

Я подняла ее холщовую сумку, в которой, как я знала, лежит ее медицинская форма, и протянула ей.

— Что с тобой?

— Я плохо спала. — Она посмотрела на меня. — У меня не было возможности поговорить с тобой во дворце два дня тому назад. Я хотела спросить, как ты. Хотела разузнать об убийствах. Мой двоюродный брат сказал, что с теми девушками поступили невероятно ужасно.

От теплого чувства, охватившего меня при виде Чиын, не осталось и следа — я моментально вспомнила об Оджине и о том, что мне нужно срочно принять важнейшее решение. Трудно было поверить, что мой жизненный путь совпал с жизненным путем человека, о котором Чиын твердила мне долгие годы. Она была девушкой незнатной и называла его «мой двоюродный брат», или «молодой мастер Со», или «инспектор Со» с тех самых пор, как он поселился в доме ее отца, чтобы учиться в столице.

— Что такое? — насторожилась Чиын.

Я, должно быть, смотрела на нее пустым взглядом.

— Твоего двоюродного брата зовут Со Оджин, верно? — спросила я, в глубине души все еще не веря. — Его ты называешь юным дарованием?

Чиын кивнула, и мы пошли во дворец вместе.

— А ты с ним встречалась? Может, видела его в тот день в Хёминсо? Он только что вернулся из далекого путешествия. — Чиын покачала головой. — Думаю, он расследовал какое-то преступление в провинции и вернулся оттуда одетый как бедняк.

— Но… — Я все еще не могла смириться с тем, что он так молод, и меня по-прежнему мучила зависть. — Трудно представить, что он стал чонсагваном в столь юном возрасте.

— Предыдущему инспектору был всего двадцать один год, — пожала плечами Чиын. — Инспекторы часто бывают молодыми. Никому нет дела до того, сколько им лет, если они происходят из хороших семей.

Я замолчала и нахмурилась. Я все пыталась осознать, как восемнадцатилетний юноша может вести полицейское расследование. Оказавшись у ворот во дворец, мы предъявили свои жетоны, и нас пропустили на дворцовую территорию.

— После работы я хочу зайти в книжную лавку, — сказала Чиын. К ней понемногу начал возвращаться естественный цвет лица, и она уже не так сильно походила на привидение. — Хочешь, пойдем вместе?

Когда мы с Чиын работали в Хёминсо, то очень любили проводить свободное время в книжной лавке господина Чана, особенно Чиын — в самые мрачные дни она всегда сбегала туда.

— Надеюсь, что когда-нибудь получу экземпляр… — Чиын огляделась и прошептала: — «Истории Унён».

Мои губы тронула легкая усмешка. Эта история повествовала о неправедной любви придворной дамы и молодого ученого. Как только мы начали работать во дворце, Чиын принялась упорно искать эту книгу.

— Но… — По лицу Чиын пробежала тень. Уголок улыбки нервно дернулся. — Возможно, «История Унён» — не самое подходящее для нынешнего времени чтение. Мне кажется, она будет напоминать о смерти женщины из дворца. Как ее звали? Придворная дама Анби?

И тут я почувствовала, что за нами кто-то наблюдает.

Перед нами стоял врач Нансин: брови его были слегка насуплены, руки прятались в рукавах халата, полы которого развевались на холодном ветру. На секунду я испугалась, что он слышал наш разговор о скандальной книге и отругает нас либо за него, либо за обсуждение случившегося в Хёминсо. Но потом я поняла, что выглядит он скорее чем-то озабоченным, чем сердитым.

— Медсестра Хён. — В его голосе прозвучала тревожная нотка. У меня тут же напряглись плечи. — Госпожа Хегён хочет поговорить с тобой в своей резиденции.

«Почему?» — хотелось спросить мне. Но я успела усвоить, что во дворце нужно уметь вовремя прикусить язык и подчиняться. И не задавать вопросов.

Крепко сцепив пальцы, я медленно склонила голову:

— Да, ыйвон-ним.

— Но ты лучше немного обожди. Не ходи пока. — Его обеспокоенный взгляд остановился на моей склоненной голове. — Там сейчас наследный принц, и тебе лучше с ним не встречаться. — А затем еле слышно добавил: — Ты очень похожа на его покойную сестру, принцессу Хвахёп. И он может… огорчиться при виде тебя.

Не в первый раз кто-то отмечал мое сходство с принцессой. Сама госпожа Хегён признала два дня тому назад, что я вылитая покойная сестра наследного принца.

Я ждала, пока Чиын переоденется в рабочую форму, и смотрела в лужу растаявшего снега. Мое отражение дрожало на ее поверхности — а может, это было отражение принцессы Хвахёп. Напудренное белое лицо с тонкими чертами резко контрастировало с темными ресницами цвета полуночи и волосами цвета безлунной ночи.

Но разве мое сходство с принцессой Хвахёп имело какое-нибудь значение? Почему мне следовало бояться наследного принца? Он обожал свою седьмую сестру, ну и что в этом могло быть плохого для меня? Я слышала когда-то, что принцесса Хвахёп была единственным другом, единственной сподвижницей наследного принца. Их ненавидели куда сильнее, чем других королевских детей, и это общее несчастье сплотило их.

Чуть посомневавшись, я пренебрегла советом врача Нансин и вместо этого взяла в кладовой поднос, чтобы не создавалось впечатление, будто я шатаюсь без дела. Мне представился, вероятно, единственный шанс увидеть принца. А мне очень хотелось узнать: кто же этот принц, о котором все вокруг шепчутся? Убийца ли он или же невинный и оклеветанный молодой человек?

Я поспешила уйти из Королевской аптеки и направилась к резиденции госпожи Хегён, глядя на гору, возвышающуюся вдали, молчаливую свидетельницу происходящего во дворце. Войдя внутрь, я остановилась у колонны передохнуть. Время текло медленно, но потом мне в глаза бросился блеск синего шелка, халат, сияющий серебристыми драконами.

Наследный принц.

Я стояла совершенно неподвижно и смотрела на него, не в силах моргнуть или вздохнуть, не в силах отвести взгляд. Он был красивым молодым человеком, с прекрасной кожей, с четким профилем и лишенными какого-либо выражения черными глазами, впитавшими в себя все пространство пустого дворца. Двигался он с грацией оленя, но сложен был как генерал. Я попыталась представить его убивающим женщин из Хёминсо мечом, но обнаружила вдруг, что воскрешаю в памяти мифы о богах и прочих бессмертных, истории, передававшиеся из поколения в поколение с начала времен.

Я почти понимала, почему командир Сон решил не расследовать дело, не беспокоить наследного принца. Я смотрела, как его высочество проходит мимо меня в сопровождении свиты, и мне казалось, что этот человек — само королевство. Никто не мог сравниться с ним в величии. Он был нашим будущим.

Неожиданно из резиденции госпожи выбежал щенок. Маленький меховой комочек прокатился по талому снегу, побарахтался в грязи, а затем, взвизгнув, ткнулся в халат его высочества.

Спутники принца замерли на месте. Наследный принц сел на корточки и потянулся к щенку, и моя спина застыла, словно ее заморозили. Я очень боялась, что он ударит бестолковое создание — ведь оно испачкало его красивейший халат. Но вместо этого в черных, ничего не выражающих глазах принца появилась нежность, он поднял щенка перед собой и даже не поморщился, когда тот слюняво облизал ему губы.

— На улице холодно, Кон-а. — Глубокий ровный голос его высочества походил на журчание весеннего ручья. — Тебе надо вернуться в дом, малыш. — Он жестом дал распоряжение одной из своих сопровождающих: — Отнеси его обратно к матери.

Затем он поднялся на ноги и исчез в воротах. Во мне разгорелось любопытство, и оно выманило меня из укрытия. Вне всякого сомнения, доброта наследного принца к животным означала, что он добр и по отношению ко всему человечеству…

Держась в нескольких шагах позади его свиты, я последовала за ним во дворец Чхандок. Когда все они остановились перед воротами, я пристроилась в самый конец этой небольшой толпы, и стражники пропустили меня на территорию дворца вместе с ней.

Там я наконец подняла голову и огляделась. Длинное здание — с рядами красных колонн и нефритово-зелеными окнами, с крышей, напоминающей черного дракона с зеленым брюхом, — обрамляло квадратный двор. И в этом ограниченном стенами пространстве царили тишина и спокойствие. А потом я увидела под крышей вывеску. И кровь у меня в жилах заледенела.

ЗАЛ ХИДЖОНДАН[23]. Кабинет короля.

«Тебя здесь быть не должно», — прошипел мне внутренний голос, предупреждая об опасности.

Я оглянулась через плечо и увидела, что стражники прямо-таки сверлят меня взглядом. Мне было необходимо уйти прямо сейчас, прежде чем я привлеку всеобщее внимание, но ноги у меня не двигались. Я осознала, что жду чего-то такого, что заставит меня пройти в глубь дворца. Я жаждала узнать, о чем шепчутся в кабинете короля. Возможно, именно он был средоточием всех тайн. А ещё, возможно, я раз и навсегда пойму, гиблое ли это дело — расследовать что-то, связанное с этим местом и этими людьми.

Я сделала глубокий вдох и попыталась принять беззаботный вид.

Я шла медленно, бесцельно и прислушивалась ко всем разговорам в надежде получить хоть какую подсказку.

На ярком карнизе сидели две вороны, и воздух наполняло их хриплое карканье. Поскрипывали на ветру сосны. А затем я услышала голоса. Я пошла на них и оказалась на заднем дворе, где увидела в стене по крайней мере дюжину закрытых экранами окон. В одном из экранов я разглядела небольшое отверстие. Кем оно проделано? Может, шпионом? Я глянула в него и увидела ряды коленопреклоненных ученых в шелковых мантиях и с опущенными головами. Среди них стоял на коленях и наследный принц. В другой части зала, совершенно одинокий, сидел на невысоком возвышении белобородый король, одетый в красный с драконами халат и черный головной убор. На стене у него за спиной я увидела живописные изображения солнца, луны и горных вершин, которые символизировали, что сам он — солнце, луна и горы.

— Я прочитал это в молодости и до сих пор могу процитировать наизусть. — Король поднял перед собой внушительной толщины том. — Ты же не помнишь ни строчки. Вот почему ты не способен ничего объяснить. Если ты хочешь что-то понять, то обязательно должен это запомнить.

— Мне очень жаль, но я не тот сын, каким вы хотели бы меня видеть. — Голос наследного принца был ровным, почти бесцветным, лицо его ничего не выражало. — И, кроме того, в последнее время я был очень болен, чтобы учиться, отец.

Король Ёнджо нетерпеливо вздохнул и пробежался глазами по ряду ученых перед ним.

— Вечно ты лжешь мне. Просто тебе не нравится учиться.

Слова его величества были беспощадными, точно как слова моего отца, в них отчетливо прозвучало знакомое мне разочарование, и мое сердце сжалось, а спине стало жарко.

— Ты никогда не заболеваешь, если предстоят военные игры в Запретном саду, — продолжал король, — и, подобно ребенку, проводишь все оставшееся время за рисованием. — Он будто выплюнул последнее слово, а затем дернул рукой: — Принесите это сюда!

Испуганный евнух поспешил удалиться и вернулся с листом бумаги на подносе.

— Ты уклонялся от лекций якобы по болезни, но, по моим сведениям, в это самое время ты занимался живописью. А ведь ты — будущий правитель страдающего королевства, нуждающегося в мудром отце… — Его величество замолчал, он казался очень и очень расстроенным поведением принца. — Но вместо того чтобы учиться, ты рисовал собак?

Король взял лист бумаги и разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще. От раздавшегося резкого звука по телу у меня побежали мурашки. Скоро от большого листа плотной бумаги остались одни обрывки. Наследный принц по-прежнему стоял на коленях, уши у него были красными.

— Уберите это с глаз моих долой, — прорычал король.

Евнух собрал обрывки бумаги и выбросил в окно. Несколько клочков ветер принес мне; я, поставив поднос на землю, сложила их вместе. Пока я делала это, в моих ушах продолжал звенеть голос его величества:

— Ты мой сын, но ты ни чуточки не похож на меня. Я много и усердно работал, чтобы стать достойным трона, стать хорошим королем для моих поданных, ты же предпочитаешь жить припеваючи. Любишь, чтобы тебя баловали, словно собачонку. Вечно пропускаешь занятия, в отличие от собственного сына, который встает на заре, учится допоздна рядом со мной и способен без запинки прочитать наизусть все выученное. Как так получилось, что шестилетний ребенок оказался способнее тебя? Он может стать куда лучшим королем, чем ты.

Наследный принц Джанхон молчал, его веки были красными, как пламя. Он ни слова не произнес в свою защиту.

Король зло цокнул языком — это был звук глубочайшего презрения.

— Согласно учению Конфуция, надо расти в добродетели и непременно культивировать в себе все присущие человеку хорошие качества. — Тень поражения омрачила его лицо. — Ты же не изучаешь труды Конфуция и потому понятия не имеешь, что есть добродетель. Вот небеса и насылают на моих людей беспрестанный голод…

— Сегодня мой день рождения, абамама[24], — прошептал наследный принц.

Все замерли. Я видела и чувствовала, что глаза присутствующих распахиваются, кровь отливает от лиц, а сердцебиение учащается, и мне казалось, что общий страх проникает в мое сердце и колотится в нем.

— Каждый год в мой день рождения, — продолжал принц дрожащим голосом, — вы призываете меня сюда, чтобы отругать перед вашими чиновниками. У меня нет возможности провести этот день в мире и спокойствии. Я ваш сын, и в-все же… — Он замолчал, собираясь с мыслями. — Что бы я ни делал, я не в силах угодить вам. Разве может отец до такой степени презирать собственного сына?

Белая борода короля затряслась, лицо исказила ярость. Вспомнив своего отца, я подхватила поднос и ушла. Обрывки бумаги я оставила там, где они лежали. Прежде они были искусной акварелью, на которой была изображена собака, лежащая спиной к двум щенкам, требующим ее внимания.

Оказавшись за пределами двора, вдалеке от стражей на воротах, я с облегчением выдохнула и закрыла глаза.

Отцы — ужасные люди.

Я умела сохранять спокойствие перед лицом смерти, перед кричащими от боли пациентами, и в то же самое время одно-единственное обидное слово отца превращало меня в уязвимого ребенка. И в его присутствии я не могла удержаться от слез, сотрясавших меня и лишавших возможности говорить, — неважно, сколь противно было ему подобное зрелище.

Я так хотела, чтобы он принял меня.

И я ненавидела это свое желание.

Наконец я дошла до покоев госпожи Хегён; волосы у меня были слегка растрепаны, одежда промокла от пота. Две придворные дамы открыли мне дверь.

Надеясь, что госпожа не заметила моего опоздания, я встала перед ней на колени. Она, как всегда безупречно одетая, сидела на циновке, ее тяжелая шелковая юбка лежала на полу вокруг ног. Лицо госпожи Хегён было изнуренным, усталым, его выражение — апатичным.

— Я слышала, ты прекрасно считываешь пульс, — сказала она.

Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь уловить скрытый смысл ее слов, понять, зачем она послала за мной. Я едва выдавила из себя:

— Я… я горжусь тем, что обо мне так говорят.

— Позволь мне самой убедиться в этом. — Она, подняв руку, обнажила кисть, по которой нитками тянулись синие вены.

Я сделала несколько тихих вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Потом, подавшись вперед, положила три пальца на ее запястье и позволила им прочитать историю, рассказываемую на языке сердцебиения. Пульс бывает неровным, отрывистым, тихим или же пустым. Слушать пульс госпожи Хегён — все равно что разгадывать тайну. Чем дольше я это делала, тем лучше понимала ее. Она была не такой, какой старалась казаться. Она могла лгать всем и каждому, но ее пульс не был на это способен. Для двадцатитрехлетней женщины он был слишком уж напряженным — как у убитой горем женщины лет пятидесяти, склонной волноваться по любому поводу и постоянно одолеваемой малоприятными мыслями.

Я медленно отняла руку и под ее проницательным взглядом осмелилась сказать правду:

— Вас мучают дурные предчувствия, моя госпожа. — И я знала, почему оно так. Увидев, что произошло между королем и принцем, я едва могла представить, насколько госпожа Хегён боится собственного мужа — на нее, конечно же, обрушивается весь его гнев. — Вы чувствуете себя так, будто попали в засаду, и нередко — как если бы потерпели поражение.

Похоже, я нащупала больное место госпожи Хегён, потому что глаза ее увлажнились, а по щеке поползла слеза, которую она поспешила смахнуть. Ее лицо затуманилось, и она спросила:

— Ты говорила кому-нибудь, что принца не было в его покоях той ночью?

Я вздрогнула.

— Абсолютно никому, моя госпожа.

Она долго смотрела на меня.

— А как ты считаешь, медсестра Чиын могла проговориться?

Я яростно помотала головой:

— Нет, моя госпожа. Мы слишком дорожим жизнями, чтобы пойти на такое.

— Я верю тебе. — Она оставалась неподвижной, ее губы были совершенно белыми. — Недавно одна моя придворная дама застала приближенную госпожи Мун за тем, что та шпионила за принцем. Ее зовут медсестра Арам. Ты знаешь ее?

— Нет, моя госпожа, — прошептала я. — Она, вероятно, работает по тем дням, в которые я не бываю во дворце.

— Понятно.

Я ждала, заламывая руки.

— Ну, я расспросила эту шпионку — не без помощи кнута, который основательно прошелся по ее голеням, — и она призналась, что госпожа Мун охотится за информацией о том, где наследный принц был в ночь резни. Понятия не имею, почему этой женщине пришло в голову, что он мог куда-то исчезнуть.

Я кусала нижнюю губу, а затем, осмелев, спросила:

— Прошу прощения, моя госпожа, но как вы считаете, почему госпожа Мун настроена столь решительно?

Госпожа Хегён устало вздохнула:

— Она всегда готова оклеветать принца и настроить короля против сына. Она алчная наложница и хочет, чтобы его величество всецело принадлежал ей. Дворец наводнен ее шпионами — и госпожа Анби была из их числа.

Я задохнулась от удивления.

Госпожа Хегён помассировала виски, а затем посмотрела на меня полным печали взглядом.

— Ты, должно быть, горюешь из-за своей наставницы, — сказала она.

Моя голова все еще кружилась от того, что я только что узнала. Придворная дама Анби шпионка? Но, постаравшись успокоиться, я ответила:

— Да, моя госпожа, я знаю, что она невиновна.

— Ну конечно. Медсестра Чонсу дорога моей семье. Самая младшая из моих сестер росла без матери, она была девочкой угрюмой и болезненной. Медсестра Чонсу посоветовала научить ее читать в самом юном возрасте, убедила ее близких в том, что здоровый ум станет основой здорового тела. Так оно и вышло, и с тех пор я ее очень уважаю.

Я наклонила голову, не зная, как отреагировать на ее слова.

— Поэтому, когда до меня дошло известие о том, что две ученицы медсестры Чонсу будут работать во дворце, я позвала ее и расспросила о тебе и Чиын. Она хвалила вас обеих, особенно тебя. Сказала, что ты подобна журавлю среди волков. — Она перевела взгляд на окно, выражение ее лица прояснилось. — Ты умна и обладаешь силой воли, и, я уверена, медсестра Чонсу очень дорога тебе. Знаю, ты пытаешься раскрыть убийства.

Мой желудок, казалось, ухнул вниз, и от этого ощущения у меня закружилась голова.

— Моя госпожа, я не осмелилась бы…

— Об этом мне сообщила шпионка госпожи Мун. Она сказала, госпожа наняла тебя для частного расследования.

Я покачала головой и выпалила:

— Я согласилась на это только потому, что уже искала ответы на возникшие у меня вопросы. Я вовсе не собиралась сообщать ей о чем-то важном…

— Журавль среди волков, — тихо сказала она. — Знаю, ты именно такая. Ты не желаешь мне зла. Надеюсь только, что ты будешь лояльна и к принцу.

Я сильно вонзила ногти в ладонь.

— Разумеется, моя госпожа. — И я действительно имела это в виду, хотя меня продолжал мучить вопрос: «А что, если он убийца?»

И, словно услышав мои мысли, госпожа Хегён сказала:

— До меня дошли слухи, что по столице распространяют листовки, утверждающие, будто наследный принц — убийца и его нужно приговорить…

Повисла пауза. Я, ощущая сильный внутренний трепет, ждала, что последует дальше.

— Но знаете что, медсестра Хён? Анонимный писака не понимает, на чем настаивает. Обвинить принца — значит обвинить всю нашу семью, в том числе и нашего единственного сына, единственного внука короля Ёнджо. Ни осужденный, ни сын осужденного не могут наследовать трон. Значит, наследника может и не быть. То есть у нас не будет будущего. Династия прекратит свое существование. — Она потянулась вперед и коснулась моей руки. Меня переполнило сострадание. — Но я не стану пытаться остановить тебя.

— Правда? — Казалось, мне не хватает воздуха. Она была членом королевской семьи. Она могла велеть мне прыгнуть с обрыва, и я должна была бы исполнить ее приказ.

— Мы женщины, — продолжала она, — и одна только смерть не даст нам сделать то, что хотим сделать. Законы и прочие ограничения лишь учат нас решимости и хитроумию. Тебе подобные мне не повинуются. Ты можешь сказать, что собираешься стать неподвижной, как скала, но я-то знаю, что ты будешь метаться от одной тени к другой, подобно рыбе. — Она перешла на шепот: — А теперь посмотри на меня. И слушай внимательно.

Что я и сделала. Мои глаза встретились с глазами честными и искренними, такими искренними, что я поверила: все сказанное ею — абсолютная правда.

— Когда принц Джанхон вернулся той ночью во дворец, его халат был чистым — на нем не было крови, ни единого пятнышка, а на его теле не имелось ни единой царапины. Ты должна мне поверить. Он невиновен, медсестра Хён.

У меня чуть было не вырвался глубокий вздох. На халате принца не оказалось крови, что было бы невозможно, будь он убийцей. Я видела неаккуратные раны, частицы плоти под ногтями жертвы, клок волос в руках. На убийце всегда остаются следы учиненного им насилия. Принц и в самом деле невиновен.

— Ты можешь в любое время приходить сюда, чтобы поговорить со мной, медсестра Хён. И делай все возможное для спасения медсестры Чонсу — она хорошая женщина, которой необходим хороший друг. Я лишь прошу тебя не бросать тень на четыреста лет нашей истории.