Кратеры в огне

Воспоминания о Яве

В тот вечер, проведенный у озера, Ришар рассказал мне о том, как после нескольких неудачных попыток ему в конце концов удалось вопреки всем трудностям совершить спуск в кратер на далекой и таинственной Яве. Кальдера вулкана Раунга, так же как и Ньирагонго, считалась недоступной. Речь идет об одной из знаменитых эруптивных вершин этого большого «острова вулканов», и ее устрашающая репутация была первым препятствием, с которым столкнулся вулканолог. Но далеко не единственным. Для того чтобы подняться на вершину Раунга, нужно было в течение двух дней непрерывно прорубаться сквозь джунгли. А дальше предстояло самое трудное – спуск в кальдеру! Стоя на краю пропасти глубиной во много сотен метров, Ришар чувствовал, как она влекла его к себе. В центре гигантского котла было видно мощное вздутие внутреннего конуса, на вершине которого зияющее жерло небрежно выбрасывало столб беловатых паров.

«Не спуститься я не мог»,– рассказывал Ришар. О, как я его понимал!

Но малайцев совсем не прельщал спуск в кальдеру. Наоборот, их влекло почти непреодолимое желание покинуть как можно скорее склоны, на которые они только что взобрались.

Для первой попытки Ришар приготовил ивовую корзину, и, когда все было готово, он сел в нее, взяв с собой собаку и необходимые вещи. Собаку он взял, чтобы она помогала ему обнаружить присутствие углекислого газа. Этот газ тяжелее воздуха и имеет тенденцию скапливаться в углублениях, к тому же не имеет запаха. Собака меньше человека, а потому раньше почувствует присутствие газа и предупредит Ришара. Это классический прием, применяемый в некоторых гротах Неаполитанского залива.

Рабочие (их было 15 человек) медленно стали опускать корзину на прочной длинной веревке. Сначала все шло хорошо. Криками и знаками Ришар поддерживал связь со стоящим у края кальдеры человеком. Но вот корзина достигла выступа; одним своим углом она легко опустилась на него, но, так как веревка все время выпускалась, остальная часть корзины наклонилась над пустотой... У Ришара еще хватило времени ухватиться за край корзины, чтобы не полететь кувырком вниз. Затем корзина резко снялась с выступа и, сильно качнувшись в пустоте, опять приняла нормальное положение. Она вертелась на конце веревки то в одну, то в другую сторону. С этого момента связь между исследователем и его партией прервалась.

Все время спускаясь, вертясь как жалкий паучок на паутинке, чаще рывками, сопровождаемыми ударами о стену кальдеры, «гондола» продолжала свое неудобное путешествие. Если человеку такое путешествие казалось только неудобным и лишенным очарования, то бедная собака была совершенно терроризирована: прижавшись ко дну корзины, она то выла, то рычала. Так длилось до тех пор, пока веревка не кончилась: 200 метров! Почти целый час длился спуск, но Ришар убедился, что это была только половина пути (за отсутствием ориентировочных точек он недооценил глубину кальдеры). Подъем был подобен спуску: толчки, внезапные остановки, резкие рывки кверху пятнадцатью парами сильных рук рабочих, стремившихся поскорее покончить с неприятным делом.

... Несколько месяцев спустя началось извержение Раунга. Ришар услышал его со своей плантации, на расстоянии 70 километров. Сначала он принял его за шум далекого урагана. Но равномерность гула, на фоне которого резкими ударами выделялись взрывы, быстро убедила его, что происходит пробуждение вулкана.

Через несколько часов стал падать очень тонкий беловатый пепел; он забивался в глаза, скрипел на зубах. Обычный дождь шел в виде капелек грязи. «Я ехал на машине, когда разразился ливень, вы хорошо знаете, с какой силой. В одну секунду ветровое стекло было залеплено и я мгновенно ослеп. Представляете себе, как я затормозил!»

Когда через несколько дней Ришар в сопровождении одного геолога вулканологической службы прибыл на место, сила извержения уже ослабла, и можно было, не подвергаясь опасности, подойти к самому краю кальдеры.

Центральный остроконечный пик, такой спокойный во время первого посещения Ришара, теперь раскрыл обращенную к небу красную рычащую пасть, откуда с оглушительным грохотом вылетали густые клубы серого и черного дыма и снопы раскаленных бомб.

– Изверженная лава была похожа на какой-то темного цвета мозг. Вид этого активного, все время растущего за счет новых извилин «живого» мозга был поразителен,– рассказывал Ришар, а удивить его вообще не так-то легко. – Огромные бомбы взлетали на высоту нескольких сот метров; в большинстве случаев они падали на склоны внутреннего конуса, но также усеивали и дно кальдеры. Шум был настолько оглушительным, что мы не могли слышать друг друга.

– А потоки лавы? – спросил я.

– Их не было. Лава, по-видимому, была слишком вязкой. Все вылетало в форме бомб и пепла.

Прошло два года. Вулкан совершенно уснул, в обсерватории заверяли, что никакой опасности извержения на ближайшее время нет. Ришар решил, что настал момент для новой попытки спуска в кальдеру.

Опыт прошлого раза внушил ему отвращение к корзине, и он решил заменить ее просто широким ремнем. В середину предохранительной веревки был пропущен телефонный провод. С наушниками на голове и микрофоном у рта наш вулканолог в начале спуска считал, что жизнь прекрасна. Он переговаривался с «наземным отрядом» и руководил движением, направляя спуск. Все шло хорошо. Но по мере того как расстояние увеличивалось, возрастала и эластичность веревки. Скоро Ришар начал чувствовать себя словно на конце длинной пружины (что очень неприятно). Наконец в наушниках что-то затрещало, и на его призывы «алло, алло, алло!» никакого ответа не последовало. Металлический провод телефона, слишком сильно натянутый, не выдержал и лопнул. В таких условиях продолжать спуск было немыслимо. Он добрался до глубины 250 метров, и вторая попытка кончилась так же, как и первая.

Через год на склоне горы опять был раскинут лагерь. На этот раз Ришар привел с собой многочисленный отряд рабочих и немедленно приступил к сооружению «дороги» от верха стенки до дна кальдеры на откосе в 60°. Стальные скальные крюки, забитые в узкие трещины в твердой породе старых лав, ступеньки, вырубленные кайлом в мощных пластах туфа, веревочные лестницы, закрепленные за скалы, для обхода нависающих выступов, веревочные поручни, поручни из железной проволоки, ступеньки из дерева – для всего этого потребовалось девять дней тяжелой работы. Нужно было без конца уговаривать людей продолжать начатое дело, предупреждать побег малайцев, смертельно испуганных огромной пустотой, дымами, падением камней, дьяволами, богами, туманами... Нужно было подавать пример, раздавать ром, быть мягким, убеждать, быть властным и жестким. По мере того как «тропка» приближалась ко дну, ужас малайцев все рос, и работа продолжалась под нескончаемый шепот молитв...

Надо сказать, что Ява, на которой насчитывается 125 вулканов, частью почти непрерывно действующих, явилась ареной бедствия, совершенно исключительного по своей жестокости. В 1822 году считавшийся погасшим Галунгунг похоронил деревни, жителей и скот под слоем синей грязи толщиной в несколько метров[15]. В тот раз погибло 4000 человек. Келуд в 1919 году погубил 5500 человек; Панпандайян в 1772 году – 3000; Мерашг в 1931 году _ 1300; Кракатау в 1883 году – 36 000; Томборо в 1915 году – 12 000, тогда от всей провинции уцелело только 26 человек. Поэтому вполне понятно, что жители яванских селений, хорошо знакомые с характером и повадками своих «штатных» вулканов, неохотно сопровождали Ришара в его экспедициях.

Но то, что затевал Ришар, вовсе не было безумием. Он не взбалмошен и не безрассуден, мой друг Ришар. Решив спуститься в пропасть, полную дыма и газа, он знал, что показания сейсмографов, наклономеров и термометров – все указывают на надежное спокойное состояние вулкана. Через восемь дней цель была достигнута. В первый раз нога человека ступила на дно кратера Гунунг Раунг.

Ришар поставил две палатки: одну – для себя, вторую – для трех малайцев, которых он уговорил остаться с ним. Ему удалось спустить вниз нужные материалы и продовольствие, но как доставать воду? Было решено, что один из малайцев будет ее приносить каждый день из первого источника на внешнем склоне вулкана. Но один раз он принес почти пустые сосуды, и, испугавшись длинного опасного перехода, водонос сбежал. Так четыре человека остались одни на дне колодца.

В намерение Ришара входило сделать точную топографическую съемку кальдеры, отметить все фумаролы и измерить температуру каждой из них. Кроме того, в течение этой задуманной на долгий период работы он намеревался собрать серию образцов пород. Но уже со второго дня положение стало критическим. Последняя капля воды была выпита. На третий день малайцы согласились пить консервированное молоко, между тем они никогда не пьют ни капли даже свежего молока, считая его напитком только для сосунков.

В конце дня один из них удрал. Около 8 часов вечера люди, собравшиеся около палаток на дне кратера, вдруг услышали протяжные отчаянные призывы, раздававшиеся сверху, с очень большой высоты; это был несчастный малаец, полезший наверх слишком поздно и захваченный темнотой где-то высоко на стене. Совершенно один, обезумев от страха, он искал ободрения в ответных криках товарищей. Всю ночь слышались его жалобные вопли, отражавшиеся эхом от стен адского котла.

Чтобы предотвратить новые попытки дезертирства, Ришар, решившийся продержаться еще 24 часа, так как ему нужно было зарегистрировать хотя бы основные температуры[16], приказал остальным рабочим не расходиться. Но жажда становилась невыносимой. Хотя газы и не затрудняли дыхания, тем не менее их вредоносность была очень велика: толстая ткань палаток через три дня пребывания в кальдере рвалась, как промокательная бумага... Не знаю, на кого это произвело большее впечатление – на Ришара, знавшего причину, или на рабочих, обвинявших всегда во всем местных дьяволов и сопровождавших теперь всякую работу молитвами.

Напрасно Ришар со своим отрядом обошел огромную кальдеру с обманчивой надеждой найти хоть несколько луж от последнего дождя. Все было выпито пористой, как песок, пепловой почвой. Напрасно прошли они 6 или 7 тысяч метров по окружности огромного кратера: ни малейшей капли влаги не просачивалось у подножия отвесных стен.[17].

Придя в отчаяние от необходимости бросить начатое дело, Ришар окидывал взглядом свое царство размером в триста гектаров. «Может быть, там, в том конце?...»– подумал он, заметив остатки маленького внутреннего конуса.

Это старое нагромождение слоев лавы, наверное, уже давно окаменело, а наклон пластов казался благоприятным. Еще раз пересекли очень неровное дно кратера, спотыкаясь в лавовых потоках, проваливаясь в пепел, и, уже не торопясь, обходили вокруг остатка конуса, как вдруг у его подножия увидели тоненькую струйку воды, выделявшуюся темной черточкой на фоне светлой вулканической пыли. С жадностью один за другим приложились к ней губами. Потом, немного разломав хрупкую породу, устроили систему каптажа и получали каждый день до пяти литров воды.

Работа по съемке продолжалась. Так как ночи были холодные, то, чтобы согреться, проскабливали в полу образовавшуюся на поверхности пепла корку, и тепло фумарольных паров наполняло палатку.

Когда по окончании работы Ришар наконец поднялся наверх, то заметил, что толстая проволока, служившая поручнями для крутой, проложенной на стене тропинки, стала наполовину тоньше: так велико было корродирующее действие газов. Скоро от всего этого останется только немного ржавчины и несколько расщепленных обрывков веревки, изъеденной кислотами.

Не беда! Зато с этих пор Раунг включен в число изученных, хотя и не прирученных вулканов. Теперь известно, как можно в него спуститься, чтобы продолжать наблюдение фумарол и изменение температур. Сделан еще один шаг вперед для предупреждения бедствий.

Пока Ришар предавался воспоминаниям, легкие «эскадрильи» комаров, привлеченные огнем костра, тучами кружились вокруг наших голов. Наконец это стало нестерпимым; мы опять обулись, взяли с собой фонарь и вернулись на пляж, находившийся в 200 шагах. С озера доносился глухой, неясный шум колоний фламинго, похожий на отдаленное воркование большой стаи диких голубей.

Без труда мы подошли довольно близко к птицам, гораздо ближе, чем днем. Ночь была светлая, и их хорошо было видно. Они стояли прижавшись одна к другой, затем все разом вдруг начинали двигаться в одном и том же направлении, потом поворачивались в другом, затем в третьем... Иногда они оставались в неподвижности долгие минуты, но вдруг по молчаливой команде какого-то невидимого «генерала» вся армия опять принималась за свои медленные, безупречные и бесшумные маневры...

Мы приблизились на расстояние не больше 10 метров. Вдруг самая ближайшая шеренга, громко хлопая крыльями, взлетела, за ней взлетела вторая; движение прокатилось, как волна, до самых последних рядов. Через несколько мгновений небо над нами закрыла масса машущих крыльев. Но вот авангард сел немного поодаль, а за ним последовательно приземлилась и вся армия.

Идя вдоль берега, мы встретили другие скопления фламинго, и всегда их реакция на наше приближение была во всех отношениях точно такой же. Но когда мы приблизились к сидевшей на земле колонии с зажженным фонарем, то одна птица отделилась от остальных и направилась прямо на свет. Идя довольно быстро на своих длинных тонких ногах, она с размаху ударилась головой о решетку фонаря, покачнулась, но потом опять, уже нарочно, ткнулась клювом в фонарь. Я пытался ее схватить, но она вырвалась и еще раз атаковала фонарь, висевший на руке у Ришара; после этого, ступая нетвердо, как подвыпивший человек, отошла на два-три шага, быстро повернулась и снова напала на наш фонарь... Я поймал ее за длинную тонкую шею и, прижав ей к телу трепещущие крылья, без труда удержал в руках.

Меня удивил размер птицы: я считал фламинго более крупными. Правда, на тех изображениях, которые нам случалось видеть, никогда не бывало масштаба. На самом деле фламинго не больше гуся, длина их ног около полуметра; длинная гибкая шея менее мощная, чем у лебедя, а голова оканчивается толстым клювом, некрасивым и непропорциональным.

Остаток ночи на берегу озера прошел в обороне от туч назойливо пищавших и кусавших комаров.

На следующий день Ришар рассчитывал доехать до озера Баринго в нескольких десятках километров к северу, где расположены крупные рыболовные тони, связанные проезжей дорогой с населенным районом.

Мы опять сели в машину. Ехали зигзагами: дорогу преграждали то конусы многочисленных в этой долине вулканов, то река, но мы все время старались держаться северного направления. Несколько раз встречалась одна и та же довольно широкая речка; как мы ни старались, объехать ее не могли и наконец решили переправиться вброд. Чтобы машина не завязла в прибрежном иле, я пошел вперед на рекогносцировку. На берегу я вспугнул какую-то довольно почтенных размеров ящерицу. Когда она пустилась бежать, то показалась мне больше крокодила. Передвигалась она по земле с поразительной легкостью и бежала очень быстро по крупной гальке, ставя одну лапу за другой, как бегущая рысью собака. Ящерица бросилась в воду и исчезла. Когда я описал животное Ришару, он сказал, что это какая-то разновидность игуаны.

Затем я перешел реку шириной около 30 метров, но, убедившись, что глубина везде была не выше колен, вернулся к Ришару, и он перевел машину через речку.

После этого мы попали в полупустынный, сухой, опаленный жгучим солнцем мир, где долго колесили. Но в конце концов мы все-таки нашли деревню, на первый взгляд показавшуюся пустой. Но на сей раз счастье нам улыбнулось: первый же встречный африканец говорил на кисуахили. Больше того, наше предложение сесть в машину в качестве проводника привело его в восторг. Благодаря проводнику мы дальше поехали быстро, по ровным местам, избегая вулканических сооружений и глубоких каньонов. Все шло прекрасно, пока дорогу не пересекла новая речка, менее широкая, чем предыдущая, но заключенная в крутые берега. Ришар спустился очень медленно, очень осторожно, потом уже в самой реке, насколько возможно увеличив скорость, благополучно въехал на противоположный берег крутизной в 30°, прошел дальше на длину машины, забуксовал на скользкой глине и... скатился назад на дно речки.

После этого прошли часы, уже теперь не помню, сколько именно, пока всеми доступными нам средствами и всеми способами, которые смогли придумать, мы сантиметр за сантиметром взбирались наверх. Веревки, тяга, толчки, замощение глинистой почвы камнями, удаление всех выступающих на поверхности больших каменных глыб там, где должны были пройти колеса автомобиля, использование то одного, то другого домкрата, еле работающий мотор, чтобы украдкой вырвать у расстояния хоть несколько дюймов, мотор, пущенный на полную мощность в попытке яростной атаки,– все было испробовано. Я вновь вижу себя пытающимся двумя измазанными в глине руками удержать домкрат, которым удалось поднять кузов автомашины, в то время как двое африканцев подкладывают снизу камни и охапки камышей. Но почва, на которую опирался домкрат, поддалась и, несмотря на все мои усилия, он вдруг съехал набок. Удар пришелся на тыльную сторону руки и почти на две недели вывел ее из строя. И все-таки в конце концов мы одолели подъем! Проехав несколько километров, мы встретили деревню, расположенную на берегу реки, на этот раз настолько широкой, что о переезде через нее вброд не могло быть и речи. Мы добрались до дороги от Накура до озера Баринго. Примитивный деревянный мост через реку был снесен несколько времени назад, и теперь сооружался настоящий каменный мост. Руководитель работ сказал, чтобы грузовики переезжали реку, подталкиваемые вручную, а моторы велел закутать мешками. После долгих колебаний, взвесив все «за» и «против» и боясь, чтобы наш мотор, помещенный гораздо ниже, чем мотор грузовика, не набрался воды и не приковал нас к месту на несколько дней, мы на этот раз отказались от посещения озера Баринго.