Кредиторы эшафота

Глава I «БЕШЕНАЯ КОШКА»

На улице Захария находился странный кабачок: в него входили через длинный и узкий коридор с сырыми стенами и серым от пыли потолком. Этот коридор упирался в маленький грязный двор, через который нужно было пройти прежде, чем войти в святилище. Этим святилищем была довольно большая комната, которая, должно быть, была раньше конюшней. Стены, не оклеенные обоями, были покрыты самыми разнообразными рисунками мелом и углем.

В кабачке перед громадным прилавком стояло шесть столов, занимавших почти всю площадь комнаты.

Входящий в комнату погружался в необычайно плотную смесь запаха спиртного и дыма. Попав в этот смрад, новички кашляли, но постоянные посетители с восторгом вдыхали его полной грудью. Все вокруг было настолько грязным, что оставляло впечатление довольно странное и крайне неприятное.

Начиная с пяти часов вечера, посетители, вполне достойные этого места, расхаживали здесь взад-вперед. Все, что спаслось от каторги, все, что тюрьмы не хотели хранить, находилось тут. Когда полиция искала какого-нибудь убийцу или мошенника, она прежде всего делала обыск в этом месте. Нужного человека здесь могло не быть, но не было сомнения, что он сюда приходил.

Этот кабачок носил название «Бешеная кошка» из-за мрачной истории, происшедшей в нем.

В один прекрасный день основатель кабачка умер; вдова его, тетка Дюша, которая содержала и еще содержит этот дом, не считая нужным из-за таких, пустяков останавливать обслуживание посетителей, оставила труп своего мужа в подвале, служившем спальней.

Когда для погребения тела несчастного явились гробовщики, они с испугом отступили, увидя его обезображенное лицо: нос и губы трупа были съедены кошками.

Прелестные посетители этого места не пропустили случая дать ему прозвище, и кабачок с этого дня стал называться «Бешеная кошка». Это было последним напоминанием о покойнике, вдова же стала хозяйкой «Бешеной кошки».

Ей было около пятидесяти лет. Мы несколькими словами опишем ее портрет. Она была не некрасива — она была отвратительна.

Ей помогал всего один человек — странное создание: красивый, как Квазимодо, высокий, как Мефистофель. Его руки были так длинны, что он легко доставал концы стола, не наклоняясь. Его звали Грибом.

Одни говорили, что это прозвище было дано ему из-за его носа, другие — из-за его горба.

Теперь, описав помещение, мы можем перейти к тем, кто находился в нем в один из сентябрьских вечеров около десяти часов.

В этот вечер посетители тихо переходили от стола к столу, разговаривая шепотом.

Не было сомнения, что в «Бешеной кошке» происходило что-то необычное, так как клиенты подзывали Гриба и глазами указывали ему на человека, сидевшего одиноко за столом, и после утвердительного знака прислужника снова начинали разговаривать.

Человеку, которым все интересовались, казалось, было лет от двадцати пяти до тридцати.

Довольно красивый собой, кроткий с виду, он выглядел, как рабочий, и, очевидно, был постоянным посетителем этого кабака, так как входя, потребовал:

— Гриб, кружку пива!

И сев за стол, положил на него кусок хлеба, который принес под мышкой.

Затем он вынул из кармана кусок колбасы, завернутый в бумагу, и начал, обедать.

— Вы знаете, они опять приходили, — сказал ему хриплым голосом Гриб.

— А еще придут?

— Вы же знаете, — продолжал Гриб, — что наделаете дел, если будете привлекать сюда неизвестных нам людей.

Тогда незнакомец поднял голову и сказал:

— Но разве это моя вина? Я даже не знаю, кто они… И кроме того, черт возьми, не приставайте ко мне, — прибавил он, пожав плечами и давая понять, что готов на все.

Гриб не ответил ни слова и подошел к столу, стоявшему в глубине, за которым сидели шестеро посетителей.

Когда они выслушали Гриба, между ними начался следующий разговор:

— Ну, это нам не нравится, и мы покажем ему это.

— Но я вам давно говорю об этом.

— Что ты говоришь?

— Я вам говорю, — повторил Гриб, — я вам говорю, что он был и есть еще…

— Полицейский? Он, может быть, пришел сюда для того, чтобы выдать нас…

— Очень может быть! — пробормотал один, искоса глядя на того, о ком говорили.

— И что он здесь делает? Разве он работает вместе с нами?

— Нет, он никогда не ходит на дело.

— В таком случае, для чего он сюда ходит?

— Да, действительно!

— Знаете что, — продолжал первый, — я скажу вам, что мы все дураки. Между нами постоянно отираются шпионы, а потом кому приходится расплачиваться? Все нам! Нет, мне все это уже надоело!

— Да, конечно, надо хоть раз хорошенько показать ему, что мы за люди.

— Вот именно! Гриб сказал нам, что вот уже четыре дня его спрашивает какой-то высокий малый.

— Зачем?

— Видимо, и человек, который его спрашивает — полицейский.

— Ты думаешь? — проговорили пятеро остальных, хмуря брови и сверкая глазами.

— Вам известно, что Гриб знаток своего дела, его трудно обмануть. Он знает в этом толк и сказал мне…

— Что он тебе сказал?

И все шестеро наклонились друг к другу, соприкасаясь головами.

Тот, который казался их начальником, продолжал:

— Он сказал мне: нет сомнения, что на этих днях было какое-то дело, и сюда подослали шпиона наблюдать за нами. Но это еще не все. Он прибавил, что если вы знаете господина Ладеша, то предупредите его.

— Неужели же мы позволим сделать это здесь у нас!

— Нет, никогда.

— Пусть кто-то начнет. Затем бросятся и все остальные.

— Но мне кажется, здесь будет не совсем удобно, — заметил один из негодяев.

— Здесь мы дома. Все предупреждены. Он наверняка полицейский. Напрасно он говорит, что тут замешана любовь. Во всяком случае, раз он был полицейским, то он навсегда им и останется, но надо отучить его от этого. Ну, кто же начнет?

— Я, — сказал один, вставая.

Это был человек огромного роста, бывший каменщик, проведший на каторге пятнадцать лет. Его звали Пьер по прозвищу Деталь.

Видя, что он встает, все обычные посетители кабачка подошли к этой группе, догадываясь, что должно произойти нечто любопытное. Только один незнакомец продолжал спокойно уплетать обед, не замечая готовящегося против него заговора.

Пьер Деталь вытянул руки и пошевелил плечами, как бы желая убедиться, что сила не оставила его.

— Вы увидите, что я с ним живо разделаюсь, — проговорил он.

Тетка Дюша, знавшая, что подготавливается, с улыбкой наблюдала за этой сценой. «Наконец-то мы немного развлечемся», — думало это прелестное создание, так как у нее в кабачке можно было драться и даже убивать друг друга. Она смотрела на это совершенно спокойно, только бы не портили ее вещей.

Каменщик направился к столу, раскачиваясь и немного наклонив вперед голову.

Незнакомец наливал себе пиво, когда гигант встал перед ним и сказал насмешливым голосом:

— Скажи-ка, мой милый, любишь ли ты пиво, которое себе наливаешь?

Молодой человек поднял голову, нахмурив лоб и спрашивая себя, за что его оскорбили, и ответил тем же тоном:

— Я не понял, что вы от меня хотите.

— Сейчас увидишь.

С этими словами Пьер Деталь взял стакан, налитый молодым человеком, и залпом выпил его.

Все посетители «Бешеной кошки» разразились громким смехом.

Тот, кого оскорбили таким образом, сильно побледнел и встал с угрожающим видом, сжав кулаки.

Но, сдержавшись, он взял стакан, только что опорожненный гигантом, и снова налил его до краев.

Все присутствующие смотрели с недоумением.

— Одного стакана мало, — сказал незнакомец, — ты освежил себе только губы — надо освежить все лицо.

И он быстрым жестом выплеснул пиво в лицо Пьеру.

Среди присутствующих послышался ропот удивления.

Каменщик не пошевелился, продолжая стоять с мокрым лицом, как будто пиво, освежив ему лицо, в то же время заморозило кровь в его венах.

Но это спокойствие продолжалось только несколько мгновений.

Пьер Деталь вытер лицо рукой, и видно было, как вены на его шее наливаются кровью. С шумом вздохнув, он произнес глухим голосом:

— Я с тобой разделаюсь!

И наклонив голову, как разъяренный бык, он медленно двинулся навстречу своему противнику, а затем бросился на него.

Последний избежал столкновения, отскочив в сторону.

Все посетители сразу же образовали круг около сражающихся; одни становились на скамейки, другие влезали на столы.

Два борца схватились, сжимая друг друга в объятиях до такой степени, что кости трещали, и несколько мгновений в напряженной тишине слышалось только их прерывистое дыхание.

Вырвавшись из объятий каменщика, молодой человек обхватил его одной рукой за шею, а другой нанес несколько ударов.

Но исход драки не вызывал сомнений. Быстрым движением гигант вырвался из рук противника и, столкнув его на землю, сел на него верхом, подняв свой окровавленный кулак.

Очевидно, голова молодого человека была бы разбита страшным ударом негодяя.

Но вдруг среди зрителей поднялся страшный шум, а каменщик, готовящийся опустить свой кулак на голову противника, почувствовал, что его поднимают и бросают, как безжизненную куклу, в угол.

Дело в том, что в это самое мгновение Гриб крикнул: «Внимание! Полиция!»

Но Гриб ошибался.

Он слышал, что перед дверью остановился экипаж, и видел, что в кабачок входят двое людей, довольно хорошо одетых. Это происходило в то время, когда зрители кричали: «Смерть шпиону!»

В ту же самую минуту один из новоприбывших проговорил другому: «Это он!»

Растолкав столпившихся вокруг сражающихся и увидев, что каменщик одной рукой душит своего противника, а другая рука приготовлена, чтобы разбить ему голову, он бросился вперед, схватил негодяя за шиворот, с неслыханной ловкостью оторвал гиганта от его добычи и отбросил на несколько шагов от себя.

Услышав крик Гриба, все негодяи бросились на свои места.

Несколько мгновений прошло во всеобщем недоумении. Противник каменщика, поднявшись с пола, поворачивал голову и с шумом втягивал в себя воздух, чтобы убедиться — цела голова у него или нет; двое вошедших держались настороже; каменщик полз в глубину зала, боясь встать на ноги вблизи того, кто победил его.

Посетители «Бешеной кошки», обеспокоенные заявлением Гриба о появлении полиции, сначала смотрели исподлобья, но видя только двух изящно одетых молодых людей, начали мало-помалу успокаиваться и наконец заговорили между собой.

Каменщик сильно ушибся во время падения и, ни слова не говоря, сел на свое прежнее место, рядом со своими товарищами.

— Что это за люди?

— Берегитесь их! Это сильные молодцы! — сказал Пьер Деталь.

— Гриб! — позвал вполголоса один из посетителей. — Знаешь ты этих людей?

— Высокий — это тот самый, который его спрашивал.

— А! В таком случае, они… Надо быть осторожнее.

— Не шевелитесь! — тихо проговорил Гриб. — Я слышал, что у дверей остановился экипаж. Весь двор, наверное, набит полицейскими.

— Пойди открой маленькую дверь — на случай, если придется постоять за себя, — велел один из посетителей.

— Будьте спокойны, — отвечал Гриб все так же тихо.

Одна только тетка Дюша спокойно стояла за прилавком.

Поднявшийся молодой человек поблагодарил вновь пришедших за неожиданную помощь, оказанную ему.

— Вы господин Панафье? — спросил один из них.

— А, так это вы, мсье, несколько раз приходили сюда и спрашивали меня?

— Да, я.

— Ну, — проговорил со смехом Панафье, — я очень рад, что познакомился с вами именно теперь.

— Я должен сделать вам одно очень важное предложение.

— Я к вашим услугам, мсье. Но мы должны уйти отсюда, так как эти господа могут снова напасть на нас.

— Хорошо, если вам угодно. Но, — прибавил он громче, — если бы этим господам захотелось побеспокоить нас, то у моего брата и у меня в кармане найдется, чем разбить головы десятку из них.

Панафье взглянул на группу, столпившуюся в глубине зала.

Мрачное молчание встретило слова незнакомца.

— Теперь можно сесть, — спокойно сказал он. — Они не тронут нас. Что же касается каменщика, то я с ним еще разделаюсь. Садитесь же, господа!

Двое незнакомцев и Панафье сели за стол, за которым Панафье перед этим начал обедать.

— Могу я узнать, господа, с кем имею честь говорить?

— Мы скажем вам наши имена, если вы согласитесь на наше предложение.

— Отлично, господа! Гриб, бутылку хорошего вина! Вы позволите мне предложить вам стакан? А теперь я вас слушаю.

— Мсье, — сказал тогда старший из братьев, — мне говорили, что вы знаете трущобы Парижа, что вы знакомы с преступниками и изгоями общества.

— Это правда, мсье. И вы сейчас могли убедиться, что мне не прощают этого.

— Как! Так все было из-за этого?

— Боже мой, да! Вот уже два года, как я живу среди этих людей. Вы очень хорошо понимаете, что я не разделяю ни их вкусов, ни их привычек, ни их принципов. Они напрасно старались понять причину моего присутствия среди них и, не придумав ничего, пришли к выводу, который служит здесь приговором: «Он полицейский!» И сейчас меня хотели заставить заплатить за это.

— Вы знаете все трущобы, где собираются…

— Убийцы, воры, негодяи. Да, мсье.

— Вы знаете этих людей? — спросил с некоторым смущением младший из братьев.

— Да, мсье, я знаю их имена, их жилища, если они их имеют. Я знаю все. И это в особенности их удивляет. Я знаю их преступления и приговоры.

— Одним словом, вы знаете, на что каждый из них способен?

— Да.

Братья переглянулись, как бы говоря друг другу: «Нас не обманули».

— По причинам, которые не стану вам объяснять, я вынужден жить с этими людьми, воплотившими в себе пороки общества, ворами и убийцами, а также с теми, которые неминуемо должны ими стать и которые могут избегнуть этого только благодаря смерти.

— О ком вы говорите?

— О шулерах, об игроках, которые играют на чужие деньги и которые, чтобы играть, продают драгоценности своих любовниц.

— И вы знаете этих людей?

— Вполне!

— Вы знаете средства к существованию каждого из них?

— Средство к существованию для всех них одинаково — преступление.

— Я не так выразился, — возразил молодой человек. — Я хотел сказать, что вы можете заметить, если в один прекрасный день средства кого-то из них увеличатся необъяснимым образом.

— Да, конечно, я знаю места, куда каждый из них ходит. Я знаю его любовницу, знаю, чего она ему стоит или чего он ей стоит. Я знаю, что этот плутует в игре, тот таскает из карманов, а тот — из кассы. Знаю, что те воруют, предварительно совершив убийство. Одним словом, я знаю, чем каждый занимается, и знаю не только средства, но причину и цель.

— Вы приводите меня в изумление.

— Да, мсье, это тяжелая наука, в которой человек оставляет все то, что Бог дал ему доброго и человечного. Это тяжелый путь, на котором, если человек не оставляет своей жизни, то очень часто оставляет свое сердце.

— Что заставило вас заняться изучением всего этого?

Панафье поглядел на обоих братьев и ответил:

— Я уже сказал вам, господа, что не хочу открывать причину, заставившую меня поступать таким образом.

— Извините нас.

Несколько минут продолжалось молчание, затем младший из братьев сказал другому:

— Надо переходить к делу! Давай спросим сейчас.

— Да, мсье, — перебил старший, — вот что я хочу от вас узнать. По причинам, которые так же, как и вам, мне не хочется называть, я хотел бы тоже изучить этот странный мир, хотел бы для этого посещать все трущобы и преступные норы. Я хотел бы, чтобы вы мне показали преступников, безнаказанно живущих в том обществе, где преступление называется работой.

— Боже мой, мсье, прежде чем обратиться ко мне, вы должны были узнать, что я беден и что…

— О, денежный вопрос для нас не существует.

— В таком случае, господа, я согласен.

— Вы согласны руководить нами?

— Да. Могу ли я теперь узнать, господа, с кем имею честь говорить? Это необходимо.

— Вот наши визитные карточки.

На карточках, поданных старшим из мужчин, Панафье прочитал: «Винсент Лебрен. Шарль Лебрен. Улица Шарло».

— Завтра, господин Панафье, если вам угодно, мы будем ждать вас у себя дома и поговорим подробнее.

— Если вам все равно, я приду в десять часов.

— В десять часов. Отлично!

После этого все трое встали. Но в ту минуту, когда они хотели выйти, к ним подошел каменщик. Они отступили, готовясь к обороне, но Пьер Деталь поклонился и, вертя в руках фуражку, заговорил голосом, которому старался придать кроткое выражение.

— Господа, я явился извиниться перед вами от имени моих товарищей. Причиною того, что произошло, были сплетни и ложь. Я прошу господина Панафье простить меня.

Братья удивленно переглянулись. Панафье пристально посмотрел на Пьера, стараясь убедиться, не скрывается ли какая-нибудь западня за его словами.

— Почему ты оскорбил меня? — спросил Панафье.

— Я хотел затеять с вами ссору. Говорили, что вы будто бы полицейский. Но теперь мы видим, в чем дело, и не хотим ссориться с друзьями. Я выпил ваше пиво и пришел предложить вам выпить с нами в знак примирения.

Панафье хотел отказаться, но Винсент шепнул ему:

— Согласитесь, может быть, они нам понадобятся.

— Вы правы, — отозвался Панафье.

— Мы согласны, — громко сказал Винсент. — Только платить буду я.

— О, в этом отношении можете не стесняться, — раздались два или три голоса.

После того, как новые знакомцы чокнулись, надо было пожать друг другу руки, что молодым людям было не особенно приятно. Тем не менее, пришлось покориться. И провожая их, Пьер Деталь проговорил:

— Помните, господа, если вам понадобится кто-нибудь, то я всегда к вашим услугам.

Когда братья Лебрен и Панафье вышли на улицу, Винсент спросил:

— Почему произошла эта перемета?

— Очень просто. Они принимали нас за полицейских агентов, а теперь…

— А теперь?

— Теперь они принимают нас за трех негодяев, таких же, как и они, которые условились вместе провернуть дело.

— Нечего сказать, очень лестно для нас!

Выйдя из кабачка «Бешеная кошка», они прошли по улице Захария до улицы Гюше и скоро подошли к Малому мосту.

Тут Панафье сказал братьям Лебрен:

— Господа, я вынужден с вами расстаться.

— Вы идете не в сторону Маре?

— Нет, я должен встретиться с одним приятелем.

Говоря, что он уходит, Панафье, тем не менее, с видимым смущением продолжал стоять перед Винсентом и Шарлем, не трогаясь с места.

Братья тоже чувствовали смущение. А между тем все объяснялось очень просто.

Скудный обед Панафье, которому так неожиданно помешали, его костюм, более чем бедный, — все доказывало сильную нужду. Братья были готовы дать ему денег, но не знали, как их предложить. Что же касается Панафье, то он желал получить деньги вперед, но не знал, как об этом сказать.

Первым решился Винсент:

— Вы расстаетесь с нами, господин Панафье, и я могу на вас рассчитывать?

— Да, вполне.

— Но дело — всегда дело! Вы дали мне свое слово, я в свою очередь должен вам обязательство.

Вы точно так же дали мне ваше слово.

— Но вы знаете, что многие люди не смотрят на слова, как на исполнение обещания. Вы же — человек, который мне нужен, и я очень хочу сделать так, чтобы вы не могли отказаться.

— Вы, может быть, хотите, чтобы я подписал вам бумагу? — спросил, смеясь, Панафье.

— Нет, господин Панафье, обращаясь к вам, я знал, что вы за человек, и нисколько не нуждаюсь в письменном обязательстве. Завтра мы договоримся относительно плана. Вот и все.

— Но в таком случае я не понимаю, о каком обязательстве вы говорите.

— Дорогой господин Панафье, когда договариваются о каком-нибудь деле, то обыкновенно дают задаток.

— Да, это обязательство очень приятное.

— И я хотел бы вам его предложить.

— Но, — перебил более веселым тоном Панафье, — кроме этого обязательства существует еще другое, очень неприятное.

— Какое же?

— Если в течение двадцати четырех часов дело не состоится, то надо возвратить задаток.

— Напротив, вы ошибаетесь. Если через двадцать четыре часа дело расстроится, то задаток принадлежит тому, кто его подучил.

— Отлично!

— Вот, господин Панафье, задаток, и дело решено.

— Решено! — проговорил бедняк, протягивая руку.

— Берите!

Говоря это, Винсент сунул ему в руку сверток с двадцатью пятью луидорами.

— До свиданья, господин Панафье. Встречаемся в десять часов.

— До завтра, — проговорил Шарль.

— До свиданья, господа. До завтра. В десять часов.

Молодые люди пожали ему руки и удалились, тогда как бедняк взвешивал в руке сверток, говоря себе:

— Не может быть! Похоже, это золото!

Тогда он поспешно побежал к фонарю, и разорвав сверток, с восторгом воскликнул:

— Золото! Золото!

И как бы против воли, он взял одну монету и бросил на тротуар, прислушиваясь к звуку, чтобы убедиться, что она не фальшивая.

— Нет, это настоящее золото! — весело вскричал он, подняв монету и разделяя содержимое свертка на несколько частей. Он начал раскладывать деньги по карманам, как вдруг кто-то ударил его по плечу. Он быстро обернулся и увидел перед собой своего недавнего противника.

— Пьер Деталь! — вскрикнул он, отступая и становясь в оборонительную позу.

Увидев это движение, гигант проговорил:

— Не бойся, Панафье.

— Но почему ты здесь?

— Потому что я следил за тобой и этими двумя людьми.

— Почему ты за мной следил? Что тебе надо?

— Панафье, я поступил с тобой, как негодяй. Я просил уже у тебя прощения. Теперь я пришел к тебе как друг и умоляю выслушать меня!

Молодой человек посмотрел на геркулеса, и увидев по его глазам, что он не лжет, сказал:

— Я слушаю!

Глава II УДАРЫ КУЛАКА ИНОГДА ПОДДЕРЖИВАЮТ ДРУЖБУ

Прежде чем продолжить наш рассказ, представим читателю человека, с которым он познакомился под именем Панафье. Это был красивый мужчина лет двадцати пяти с бледным лицом, прямым носом и голубыми глазами. Его красиво очерченный рот казался созданным для улыбки, а густые каштановые волосы падали локонами на маленькие уши. Ярко-красные губы скрывали блестящие зубы. Он носил усы и бороду, которые были белокурого цвета.

Одетый очень бедно, в пальто, купленное по случаю, он тем не менее выглядел вполне прилично.

— Что тебе от меня нужно? — спросил он каменщика.

— Я хочу убедить тебя, что очень сожалею о случившемся.

— Этот разговор закончен. А дальше?

— В доказательство я пришел к тебе сказать вот что: в настоящее время у меня нет дела; я верю тебе; если у тебя есть какая-нибудь работа, то я хочу принять в ней участие, причем совершенно даром. Согласен ли ты принять меня?

Панафье взял Пьера Деталя за обе руки, и подведя к фонарю, заглянул ему в глаза.

— Почему ты делаешь мне это предложение? — спросил он.

— Выслушайте меня. Это очень просто. Мне сказали: «Он полицейский!» Тогда я напал на вас. Я думал, что попаду на труса. Я привык видеть, что люди отступают передо мной, вы же, напротив, дали мне достойный отпор, и, черт возьми, вы порядочно сильны. Я не говорю о ваших друзьях — они еще сильнее. Высокий — это не мужчина, а настоящий геркулес. Он поднял меня, как перышко. Я до сих пор еще не могу прийти в себя.

— Но все это не объясняет мне причины твоей дружбы ко мне.

— Вы не понимаете, что я вижу все очень хорошо. То, что говорили о вас — неправда. Вы работаете вместе с этими двумя франтами.

— Работаю?

— Да. Я не знаю, что это за работа, но я человек проницательный. Мне надоело работать с такой кучей ленивцев, как в «Кошке». Когда я с вами, я убежден, что меня поддержат, и если вам нужен человек, то я к вашим услугам. Согласен ли ты?

Панафье не знал цели, которую преследовали братья Лебрен, и подумал, что, быть может, человек такой силы, как Пьер Деталь, может им пригодиться. Поэтому он решил посоветоваться с ними.

— Я не могу дать тебе ответ сегодня, — сказал он. — Я подумаю и отвечу тебе завтра вечером.

— Вы на меня не сердитесь?

— Нет.

— О, вы увидите, господин Панафье, я искуплю сегодняшнее происшествие. Я человек невзыскательный, но мне нужно жить на какие-то средства — плохо или хорошо, все равно, было бы только, что поесть каждый день, и чтобы рядом были люди, на которых можно рассчитывать.

— Хорошо. До завтра. Встретимся в «Кошке».

— До завтра, господин Панафье!

— А главное, не говори никому ни слова!

— О, на это вы можете рассчитывать.

Говоря это, геркулес продолжал в смущении стоять перед Панафье.

— Что тебе надо? — спросил последний.

— Неужели вам трудно пожать мне руку?

Панафье засмеялся и протянул руку гиганту, который пожал ее и пошел с веселым видом, сказав на прощание:

— До завтра!

Оставшись один, Панафье вынул из кармана пригоршню луидоров и, пересыпая их с руки на руку, воскликнул:

— О, как это хорошо — золото! Как она будет счастлива! Скорее домой!

И в то же мгновение, словно охваченный внезапной лихорадкой, он опустил золото в карман и побежал.

Так он прошел весь квартал Отель-де-Виль, поднялся на улицу Тампль и, наконец, пришел на улицу Пуату.

Тут он постучался в дом номер 12.

Когда дверь открыли, он, не переводя дух, взбежал на шестой этаж и постучался в дверь, находившуюся в глубине узкого коридора.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Луиза, это Поль! — отвечал Панафье.

— Сейчас! — отвечал тот же голос, и почти в ту же минуту дверь открыла молодая девушка лет семнадцати или восемнадцати, которая сердито сказала ему:

— Ты мог бы вернуться и раньше. Ведь я знаю, что тебя не работа задерживает.

Панафье ничего не отвечал.

Он молча взял Луизу за руку, и закрыв дверь, вывел девушку на середину комнаты.

— Что ты делаешь? — спросила она. — Ты опять собираешься делать глупости. Но я сегодня не расположена смеяться. Вместо того, чтобы проводить вечера в кабаках, ты мог бы прийти за мной в магазин и вернуться со мной вместе домой. Оставь меня в покое!

И так как молодая девушка хотела снова лечь в постель, то Панафье опять удержал ее со словами:

— Видела ли ты золото, «Лизетта? Посмотри!

И Панафье вынул свои двадцать пять луидоров.

Несколько минут Луиза в восхищении стояла перед маленькой кучкой золота.

— И все это твое? Твое?

— Да, мое, Луиза, то есть — наше!

— Что же мы будем с ним делать?

— Сначала поужинаем, а за ужином поговорим.

— Отлично! — весело вскрикнула молодая девушка.

Забыв, что Панафье возвратился слишком поздно и не зашел за ней в магазин, она бросилась ему на шею и поцеловала в губы, говоря:

— О, как я люблю тебя, Панафье!

Панафье был богат и имел право делать что угодно. Он спустился с лестницы, разбудил привратника и сказал:

— Вставайте, Левассер!

— В такой час! Что случилось?

— Я голоден, — сказал Панафье самым естественным тоном.

— Вы голодны? — повторил цербер, приподнимая свой колпак и глядя на жильца, чтобы убедиться, не сошел ли он с ума. — Какого черта вы хотите от меня?

Панафье показал привратнику два луидора, говоря:

— Я хочу ужинать, Левассер. Вот что я хочу. Я знаю, что вас уважают в квартале. Поэтому вы пойдете и принесете нам ужин. Мадам Леваееер, без сомнения, нам поможет, и мы по-братски поделимся с вами.

Мадам Левассер сразу же приподняла с постели свое личико.

Внешне Левассер был накрасив, а его супруга — очень хорошенькая. Левассеру было пятьдесят семь лет, а его жене — тридцать пять, но она клялась, что ей двадцать девять и что ее муж был для нее отцом. Впрочем, она и называла его папашей.

Услышав, что Панафье говорит: „Мадам Левассер, конечно, нам поможет, и мы поделимся“, Нисетта — так звали мадам Левассер — отвечала, улыбаясь:

— Я готова помочь вам, господин Поль!

Сказав это, она встала, а Левассер, взяв луидор, отправился за покупками.

— Вашей жене было страшно, — сказал Панафье, когда привратник вернулся, — и поэтому я оставался с ней. А сейчас поторопитесь! Я же пойду вперед и в ожидании вас накрою на стол.

Сказав это, он поднялся наверх, в то время как Левассер, зажигая огонь, говорил своей жене:

— Какое несчастье, что этот господин Поль такой бедный. Какой он славный малый, и как он нас любит…

— Ну, — отвечала мадам Левассер, — ты всегда такой! Стоит кому-нибудь тебя пригласить — и этот человек становится совершенством. Что касается меня, то я не люблю этого Поля.

— Потому что о нем ходили разные слухи?

— Да, поэтому. Он так легко может скомпрометировать женщину.

— Но ты, кажется, хорошо знаешь, что я презираю сплетни.

— Не все похожи на тебя.

Говоря это, Нисетта отправилась наверх к Панафье, предоставив мужу заняться стряпней.

Мы не имеем ни малейшего желания заставлять читателя присутствовать на этом ужине и позднее расскажем о таинственных отношениях Луизы и Нисетты. Сами же отправимся ожидать Панафье у братьев Лебрен.

Глава III ДА ЗДРАВСТВУЮТ ВИНО И КРАСАВИЦЫ!

Утром, около девяти часов, братья Лебрен беседовали в ожидании Панафье, в то время как в столовой служанка накрывала стол на три персоны. Шарль, младший из братьев, спрашивал у Винсента:

— Итак, ты думаешь, что этот человек проведет нас во все трущобы и игорные дома Парижа?

— Да, это моя цель.

— Но я не понимаю, для чего это нужно.

— А между тем это очень просто.

— В таком случае объясни. Вот уже год, как мы ищем, и ты нашел единственный след — два банковских билета.

— Да.

— Номера которых были в перечне вещей мадам Мазель. Но, следуя по пути, пройденному этими билетами, мы столкнулись с игорными домами.

— Именно.

— В таком случае, нам, может быть, придется искать в игорных домах Германии?

— Эта работа будет напрасной. Игорные дома Германии сейчас закрываются. Следовательно, тот, кого мы ищем, должен вернуться в Париж, а ты знаешь пословицу, что горбатого могила исправит. Нет сомнения, что, возвратившись во Францию, он снова начнет играть. Во Франции нет легальных игорных домов, но их с успехом заменяют нелегальные.

— Но ведь ты ездил по всем германским игорным домам?

— Да, и там мог убедиться, что игрок неизлечим. Он играл, играет и будет играть, каковы бы ни были результаты его игры.

— И ты думаешь, что он игрок?

— Я убежден в этом; все, что я мог узнать в результате следствия, утверждает меня в мысли, что человек, совершивший преступление, не был простым убийцей. Эта найденная на лестнице карта, которая послужила таким ужасным доказательством против нашего увлекавшегося игрой отца, уже является очень сильным доводом.

— Да, это правда.

— И кроме того, дорогой Шарль, если бы ты, как я, мог судить об игроках вблизи, ты понял бы это. Ты понял бы, как необходимо цивилизованному обществу иметь возможность наблюдать за этой страстью, за этим пороком. Ничто не может помешать игроку играть. Но постоянным надзором его можно несколько обуздать. Надо уметь удовлетворить его порок и в то же время ограничить его. Игрок с нетерпением ожидает начала партии. Правда, я видел сдержанных игроков, но таких очень мало.

— Однако, мне кажется, что образование должно было бы смягчить этот порок.

— Нисколько. Для бесчестного игрока недостаточно открытых игорных домов, и эта причина заставила меня вернуться в Париж. Для шулеров нужны игорные дома. Ах, чего я только не насмотрелся там! — продолжал Винсент, мешая угли в камине. — Я видел людей, которых страсть к игре, так сказать, душит за горло, которых ничто не останавливает. Как бы ни были они бедны, все равно нашли бы средства уехать в другой конец Европы и отвезти туда свои деньги, если бы им запретили играть у себя дома. Эти бедняги осуждают себя на всевозможные лишения в течение зимы, чтобы с открытием игорного сезона попытать счастья и обогатиться. Они скапливают двадцать пять луидоров, скапливают их тяжелым трудом, не досыпая ночей, дрожа от холода, и эти деньги проигрывают в течение нескольких дней. И, тем не менее, никогда не перестают играть. Если они не в состоянии играть там, где игра ведется честно, они отправляются в игорные дома, где их будут обкрадывать. Не раз баденский игорный дом доставлял несчастных игроков за свой счет на родину. Его хозяин, господин Дюпрессуар, утешил не одного бедного игрока, уезжающего от него в отчаянья. Но игорные дома безжалостны. Они разоряют, и игрок, проигравшись в них, имеет только два выхода: смерть или преступление.

— Был ли ты в игорных домах?

— Да, в Лионе, возвращаясь из Германии, и здесь.

— Видел ли ты что-нибудь любопытное?

— О, да, в одном игорном доме на улице Тур однажды я видел вошедшего в зал молодого человека с бледным лицом, обрамленным длинными каштановыми волосами, одетого в черный бархат. Улыбаясь, он бросил на стол десять первых луидоров. Проиграл раз, другой, третий, четвертый, пятый, каждый раз удваивая ставку, и продолжая смотреть на женщин, этих молодых женщин с белыми плечами и белыми руками, ногти которых — когти, и которые улыбались ему. Он же невозмутимо опускал руку в карман платья и вынимал оттуда луидоры пригоршнями. Этот игрок по-прежнему проигрывал, и наконец наступила минута, когда со сжатыми зубами и нервной улыбкой он вынул из кармана последнюю пригоршню. Одна из девушек сказала ему на ухо: "Вы постоянно ставите на один и тот же цвет — измените его". И в ту минуту, когда крупье говорил, что все ставки сделаны, он переставил свои деньги на другой цвет — и снова проиграл. Тогда он сразу же вышел из зала и спустился по лестнице, казалось, совершенно спокойный. А вечером привратник сказал, что в подвале нашли повесившегося. Это был бедный молодой человек, которого мы видели несколько часов тому назад. Я думал, что его поступок послужит примером посетителям игорных домов.

— И что же?

— Как только тело вынули из петли, все, что сошли вниз посмотреть на него, бросились к нему и начали поспешно делить веревку между собой, чтобы еще поспешнее вернуться и снова занять свое место у зеленого стола.

— О, это ужасно!

— В одном игорном доме в Листе на Ронской набережной я видел, как вошел мужчина лет тридцати. В течение целого часа он постоянно проигрывал. Наконец, вынув из кошелька последние деньги, он бросил их на стол и, облокотившись головой на руки, опустив правую руку в карман платья, ждал. Когда лопатка крупье загребла его деньги, он вынул руку из кармана, наклонил голову, как бы желая посмотреть на деньги, которые собирается поставить, и когда крупье закричал: "Господа, делайте ваши ставки!", в зале раздался выстрел, и несчастный упал на ковер с разбитым черепом.

— И на этих людей мы будем смотреть, — с отвращением произнес Шарль Лебрен.

В эту минуту вошла служанка со словами:

— Вас спрашивает господин Панафье!

— Очень хорошо, введите его, — распорядился Винсент.

И через несколько мгновений служанка ввела Поля Панафье.

С вечера Панафье сильно изменился. Часть полученных денег он употребил на приобретение приличного костюма и имел очень недурной вид в своем новом платье.

— Здравствуйте, — сказал Винсент, протягивая ему руку. — Мы ждали вас, чтобы сесть за стол.

— Разве я опоздал?

— Нет, нисколько. Жанетта, подавайте завтрак!

Молодые люди сели за стол и начали завтракать. Когда поставили кофе, Винсент проговорил:

— Теперь, господин Панафье, если вы согласны, поговорим о деле.

— Я к вашим услугам.

Винсент помолчал несколько мгновений, потом начал так:

— Мы имеем о вас самые подробные сведения, которые дал человек, указавший нам на вас.

— Кто этот человек?

— Один и в полицейских чиновников.

— A-а, в таком случае, вам должны были оказать, что если я и служил в полиции, то только потому, что имел на это особые причины. Но я не сделал свою службу профессией.

— Он нам говорил это. Мы знаем, кто вы такой, и вот почему мы обратились к вам. Мы желаем приобрести и друга, и руководителя в одно и то же время.

— Вы слишком добры, господа.

— Нам сказали, что мы можем, что бы ни случилось, рассчитывать на вашу скромность.

— О, в этом можете не сомневаться, — улыбаясь, заметил Панафье.

— Я говорю вам это потому, что вы можете не согласиться на наше предложение. В этом случае вы не должны никому говорить о нашем разговоре.

— Даю вам честное слово и признаюсь, что ваши предосторожности возбуждают мое любопытство.

— Вы помните наши имена?

— Да, конечно, — с удивлением отвечал Панафье. — Ваши имена — Винсент и Шарль Лебрен.

— Помните ли вы о преступлении, которое наделало много шума в прошлом году?

— В прошлом году? — Панафье посмотрел на братьев с некоторым беспокойством. — Что вы хотите сказать?

— Мы говорим об убийстве мадам Мазель.

— Мадам Мазель… Я припоминаю. Дело Корнеля Лебрена. Лебрен…

— Лебрен, — повторили братья.

— И вы…

— Сыновья Корнеля Лебрена.

— А-а!

Несколько мгновений длилось молчание, и Панафье, не решаясь спрашивать, ждал, пока заговорят братья.

— Господин Панафье, — сказал тогда старший, — мы убеждены, что наш отец был осужден безвинно.

— Мы это знаем, — сказал Шарль.

— Вы это знаете…

— Да, и желаем найти виновного.

— Я вас понимаю, — откликнулся Панафье.

— Эшафот отнял у нас нашего отца, и мы хотим восстановить его честь. И потому мы нуждаемся в таком человеке, как вы, в таком человеке, который стал бы нам помогать в наших поисках.

— Эта роль мне очень нравится.

— Вы согласны? Вы поможете нам найти виновного?

— Да, даю вам слово.

— Благодарим вас!

И братья с жаром пожали руку Панафье.

— Я не знаю обстоятельств дела и хотел бы изучить все бумаги, которые его касаются.

— У нас все это есть.

— Чтобы найти настоящий след, нужно будет восстановить все обстоятельства преступления. Это было здесь?

— Нет-нет! Мы купили всю мебель и оставили все, как было во время преступления.

— В таком случае, это будет очень интересное следствие.

— Наш отец, мсье, поручил нам сделать это.

— Найти виновного?

— Да.

— Хорошо, господа, я согласен. И клянусь вам, что сделаю все возможное. Я стал сыщиком почти по такой же причине: одна дорогая мне женщина была убита, и я решил найти ее убийцу. Я напал на его след, но он оставил Францию. Мне пришлось прекратить свои поиски. Я занимался этим делом три года. Мной руководил человек, имеющий большой опыт в этих делах, и могу дать слово, что в настоящее время я почти сравнялся с ним, если не превзошел его. Ваше дело вполне благородно, господа, и я помогу вам.

— Отлично! Когда мы начнем? — спросил Шарль.

— Мы начнем сегодня же. Вы расскажете мне все подробности следствия и судебного процесса. Я изучу их сегодня ночью, а завтра или послезавтра мы отправимся смотреть место преступления и через несколько дней нападем на след. Нас трое, и я хочу пригласить еще одного помощника, который будет работать вместе с нами, не зная, что он делает, но который будет нам полезен благодаря среде, в которой он живет и для которой в настоящее время подозрителен.

— Объясните, пожалуйста.

Тогда Панафье рассказал о предложении, сделанном ему накануне Пьером Деталем, и было решено сделать из него помощника, не посвящая его в суть дела.

— Согласны ли вы, — спросил Панафье, — описать мне вашего отца и его отношения с жертвой преступления?

— Охотно.

— Может быть, было бы лучше рассказать господину Панафье все обстоятельства преступления? — предложил Шарль брату.

— Да, конечно. Что вы на это скажете, господин Панафье?

— Если вы станете мне рассказывать о преступлении, то вы невольно будете избегать обстоятельств, которые вольно или невольно послужили главным обвинением против вашего отца. Простите мне, но вы можете быть пристрастны; вы представите все дело в выгодном для вашего отца свете. А для того, чтобы бороться против обвинения, чтобы найти факты, оправдывающие вашего отца, я должен узнать все от лица, совершенно непричастного к этому делу.

— У меня есть рапорт следователя, но он ужасен для нашего отца. Да, я чуть было не забыл, — вдруг сказал Шарль, — у нас есть также донесение первого агента, который рассказал только то, что он видел.

— Да, действительно.

— Рапорт агента?

— Да, и очень даже любопытный.

— Прочитайте мне его.

— Он очень прост, наивен и глуп, но в нем видно желание добиться истины.

— Главное желание было, чтобы его прочли. Это донесение составлено наподобие романа.

— Это мне и нужно.

Тогда Винсент встал, принес бумаги и положил их на стол.

В то время как он искал копию донесения, Шарль предложил Панафье сигары, и последний спокойно уселся в кресло, приготовившись слушать. Братья, отложив свои сигары, сосредоточились, и Шарль Лебрен, опершись на спинку стула, приготовился слушать брата.

Вот что прочел Винсент:

"Преступление на улице Фридланъ.

Госпожа Мазель живет на улице Фридлань на Елисейских полях в Париже. Ее дом открыт и днем, и ночью и служит местом свидания для игроков всякого рода.

Однажды ночью она ужинала, как обычно, с господином Пуляром.

Затем легла спать. Этот аббат имеет с госпожой Мазель самые близкие отношения. Он приказывает ее слугам и почти такой же хозяин, как она. Более трех лет он ест и пьет в этом доме, ночует то в комнате, которая отведена ему в доме госпожи Мазель, то в квартире, которую он нанял на той же улице. Комната, которую он занимает у этой дамы, находится над ее уборной и сообщается со спальней маленькой лестницей, которая оканчивается дверью, расположенной настолько близко от кровати, что она может ее открыть, лежа на постели.

На следующий день, второго октября, ее нашли убитой пятьюдесятью ударами ножа.

Я нахожу на постели госпожи Мазель обрывок черного шелкового галстука, который весь пропитан кровью, и окровавленный платок с цифрой "в" на нем. Я предположил, что госпожа Мазель, защищаясь, сорвала с убийцы этот галстук и платок, которым завязана была его голова. В правой ее руке я нашел несколько волосков. Шнурок от звонка завязан на несколько узлов так, что до него нельзя достать. Я нахожу в камине нож, ручка которого наполовину обгорела. На его клинке нет ни малейших следов крови, но я думаю, что эти следы исчезли от огня. Я не нахожу ни малейшего следа взлома ни на дверях передней, ни в спальне. Двери, выходящие из спальни на маленькую лестницу и в гардеробную, запираются изнутри на задвижку. В спальне есть шкаф, открыв который, я нашел кошелек с двумястами семьюдесятью восемью франками. Я нашел также в шкатулке четыре мешка из-под денег, разрезанных ножом и окровавленных, так как на двух мешках остались следы крови. Затем нахожу маленький пустой мешочек с надписью "Аббат Пуляр". В этом мешочке оказалась четырехугольная коробка, в которой госпожа Мазель прятала свои драгоценности. Эта коробка была пуста. Обыскав платье убитой, я нахожу семьдесят луидоров. Я расспросил двух горничных, и они указали мне на некоего Лебрена, второго любовника госпожи Мазель. Я позвал этого человека, и он объяснил мне, что приходил накануне и был только другом Мазель. Я прошу его рассказать мне о причине его посещения. Он отвечал, что приходил в гости к мадам Мазель и, выходя из ее комнаты, разговаривал на лестнице с ее служанками. Расставшись с ними, он сошел вниз в маленькую гостиную, положил свою шляпу на стол и, усевшись поудобнее перед камином, задремал. Проснувшись ночью и найдя все двери закрытыми, за исключением той, что выходила на улицу, он вышел и запер ее за собой. При помощи комиссара я обыскал Лебрена и в кармане у него нашел ключ, который подходит к замку двери в ее спальню. Этот ключ являлся веским доказательством против него, и я посоветовал господину комиссару арестовать его. После этого я примерил Лебрену платок, свернутый в виде ночного колпака, и он пришелся как раз ему впору. Тогда я расспросил кучера и повара, но они не сообщили мне ничего нового. Продолжая свои поиски, я нашел возле маленькой лестницы длинную новую веревку с узлами, очевидно, служившую лестницей. Тогда я приказал осмотреть Лебрена и не нашел ни на его платье, ни на теле ни малейшего признака крови, ни малейшей царапины. Продолжая поиски, я нашел в погребе дома, под кучей соломы, рубашку, весь перед и рукава которой были окровавлены, а на одном из боков были ясно видны отпечатки окровавленных пальцев. Опечатав всю квартиру и оставив полицию в доме, я ушел, чтобы вместе с арестованным сделать обыск у него на улице Руль. Я нашел там корзинку с вещами, в которой были ключ, пилочка и салфетка с меткой "С.Л." — и ничего больше, что могло бы служить в пользу его обвинения. Я взял белье, чтобы сравнить его с рубашкой, но белошвейки говорят, что оно не имеет ни малейшего сходства с окровавленной рубашкой. Господин комиссар передал экспертам ключ, найденный у Лебрена. Этот ключ открывает не только дверь на улицу, но также и дверь в переднюю и две другие двери в спальню госпожи Мазель. Так как на дверях не было никаких следов взлома, то ключ, найденный у Лебрена, я считаю уликой. Я просил комиссара арестовать Лебрена и предоставить его в распоряжение следствия. Составил 3 октября 1869 года.

Вилардье".

— Это все. Что вы об этом думаете?

Панафье внимательно выслушал чтение документа.

— Это очень любопытно.

— И что вы скажете?

— В этом деле есть тайна, которая возбуждает мое любопытство, но прежде, чем искать преступника, нужно восстановить картину преступления, нужно осмотреть место, где оно было совершено, найти и изучить людей, которые названы в этом донесении.

— Мы можем найти всех людей, бывших в это время в доме, кроме аббата.

— Как! Разве он не появился на процессе?

— Нет, его не нашли.

— Что вы говорите?! Аббат исчез на следующий день после преступления, и ваш отец был приговорен? — вскрикнул Панафье, изумленный этой бессмыслицей. — Но ведь этот аббат жил в доме, был в интимных отношениях с госпожой Мазель — и вдруг исчезает на следующий день после совершения преступления… Нет сомнения, что настоящий виновник его — аббат.

— Но вы не знаете, в чем состоит обвинение, — сказал младший из братьев. — Наш отец был осужден за убийство госпожи Мазель и ее любовника, аббата Пуляра, окровавленное белье которого было найдено в подвале. Наш отец был обвинен в том, что он убил его и запрятал труп.

— А, черт возьми! Это усложняет дело. Одежда аббата была найдена?

— Да, она была разорвана и окровавлена. Белье, найденное в подвале, принадлежало ему.

— А тело?

— Исчезло. Так что не было никакой возможности узнать, что с ним случилось.

— А что было в карманах платья?

— Ничего, только бумаги. И ни копейки денег.

— Его обворовали?

— Вполне вероятно.

Панафье задумался. В противовес братьям Лебрен он верил в виновность Корнеля Лебрена.

Он поднял голову и спросил:

— Ваш отец был богат?

— Да, он пользовался доходами с имений нашей матери. Это около пятнадцати тысяч франков в год. Кроме того, отец имел шесть тысяч франков собственного дохода.

— Я прошу вас извинить меня за эти вопросы. Они имеют только одну цель облегчить мне изучение хода следствия и судебного процесса, и не свидетельствуют о моих сомнениях в невиновности вашего отца.

— О, говорите, и не бойтесь ничего. Мы привыкли выслушивать обвинения против нашего отца и знаем, что они, увы, основываются на ужасных фактах.

— Ваш отец имел с мадам Мазель только дружеские отношения?

— Наш отец был любовником мадам Мазель.

— Замечательно! Это объясняет наличие ключа, который был у него, и многое другое. Был ли в то время ваш отец в стесненном положении вследствие своих дел или спекуляций?

— Нет.

— Был ли он ревнив?

— Наш отец любил пожить. Овдовев очень рано, он вел веселую жизнь и смотрел очень снисходительно на поведение своих любовниц.

— Сколько лет было Мазель?

— Она была молода и очень хороша собой. Мадам славилась своей красотой.

— Была ли она богата?

— Богата? Нет. Но выигрывала очень много денег.

— Как, выигрывала много денег?..

— Да, она принимала гостей два раза в неделю, и у нее велась крупная игра, большая часть доходов с которой, я убежден, переходила в ее карман.

— Одним словом, это был игорный дом.

— Да, игорный дом.

— Зачем же, черт возьми, ваш отец ходил в это место?

— О, все очень просто — наш бедный отец был игрок.

— Да, это меняет многое.

И Панафье, качая головой, говорил себе: "Очевидно, что даже если он не виновен, поведение его таково, что заставляет верить в его виновность. Богатый человек, посещающий игорный дом, отец семейства, имеющий любовницей какую-то странную женщину, позволяющий ей иметь связь с аббатом… Что касается меня, то я на стороне присяжных. Но чувство, руководящее этими двумя молодыми людьми, слишком похвально для того, чтобы я стал приводить их в отчаяние, говоря им это. И кроме того, не все ли мне равно, каким делом заниматься".

Подумав так, Панафье поднял голову и сказал братьям:

— Послушайте, господа, сегодня я вам ничего не могу сказать. Если вы позволите, я унесу с собой все бумаги, касающиеся следствия и процесса. Я рассмотрю их завтра и сообщу вам мое мнение.

— Хорошо.

— Если я увижу возможность добиться чего-нибудь, если я найду какой-нибудь светлый уголок в этом темном деле, то я присоединюсь к вам.

— В таком случае — берите, — сказал Шарль Лебрен, подавая ему сверток с бумагами.

— Что это такое?

— Это копии всего. Так гораздо легче читать, и кроме того, вы понимаете, что мы желаем сохранить подлинные документы.

— Можете ли вы, господин Панафье, прийти к нам сюда через два дня в это же время?

— Я приду к вам завтра, мсье. Если понадобится, то я проведу за изучением дела всю ночь.

— Благодарим вас! — воскликнули братья, протягивая ему руки.

После этого Панафье вышел, унося с собой бумаги и думая про себя: "Этот Корнель Лебрен последний из негодяев, который расстроил состояние своих детей и убил эту женщину и аббата, чтобы украсть деньги, которые, как он знал, находятся в шкафу. Но, во всяком случае, за пятьсот франков я могу прочесть все это. Мне часто приходилось выслушивать гораздо больше только за обед".

В то же время Шарль говорил брату:

— Я думаю, что он точно так же, как и мы, убежден в невиновности нашего отца.

— Что-то говорит мне, что он найдет виновного! — отвечал Винсент.

Глава IV ПАНАФЬЕ НАЧИНАЕТ НАДЕЯТЬСЯ

Панафье пришел к себе в ту самую минуту, когда Нисетта Левассер с полной корзинкой провизии поднималась по лестнице. Убедившись, что никто их не видит, он спросил Нисетту:

— Куда ты идешь?

— К вам.

— Ко мне? Для чего?

— Но ведь мы будем ужинать вместе сегодня ярчером.

После этого они вместе поднялись, и пока обе молодые женщины занимались приготовлениями к ужину, Панафье стал просматривать дело. Он вскоре совершенно погрузился в чтение, бормоча:

— Они сумасшедшие!

Когда ужин был готов, обе дамы, очень довольные, сели за стол.

Но Панафье был задумчив.

— Что с тобой? — спросила Луиза, видя его нахмуренное лицо.

— Я изучаю одно дело, которое меня сильно смущает, так как я рассчитывал на него.

— Какое дело?

— Ты ничего в этом не понимаешь.

— Ах, как ты меня сердишь, когда говоришь такие слова. Послушав тебя, можно подумать, что я настоящая дура.

— Я не говорю, что ты дура, но это для тебя нисколько не интересно и не смешно.

— Откуда ты знаешь?

— Да скажите ей, в чем дело, если ей хочется знать, — вмешалась Нисетта.

— Дело идет о женщине, которая получила пятьдесят ударов ножом.

— Пятьдесят ударов ножом? — вскрикнули, вскочив, обе женщины.

— И ты еще говоришь, что это не интересно! — прибавила Луиза.

— Где это? Когда? — сказала, подвигаясь вперед, Нисетта.

— О, давно. Уже прошел год, — проговорил Панафье, пожимая плечами. — Это дело Мазель и аббата Пуляр.

— Да, это было уже давно, — сказала Нисетта, — но я знаю этого аббата Пуляра.

— Ты!.. Вы знаете аббата Пуляра? — поспешно поправился Панафье.

Нисетта покраснела, и Поль приписал это сделанной им ошибке в обращении.

— Откуда вы его знаете? — продолжал он.

— О, это очень странный аббат. Он три четверти своего времени проводит без рясы.

— Вы видели его в светском платье?

— Да.

— Но говорят, что будто бы его убили.

— Это неправда.

— Как неправда?!

— Конечно, неправда, потому что я его видела.

— Вы его видели?

— Да, как вижу сейчас вас.

— Аббата Пуляра?

— Да, аббата Пуляра, только в светском платье.

Панафье задумался.

— Ах, как все это скучно! — протянула Луиза. — Поговорим о другом.

Панафье покорно покачал головой, как бы желая прогнать беспокоившие его мысли, и в свою очередь сказал:

— Вы правы, поговорим о другом. Впрочем, Луиза, позволь тебе заметить, что ты сама потребовала, чтобы я начал разговор об этом.

— Да, и теперь прошу у тебя за это прощения.

— Объясни-ка лучше, где и когда вы так подружились с любезной Нисеттой Левассер?

— Ожидая вас по вечерам, мсье, — отозвалась Нисетта, — мадемуазель Луиза часто приходила к нам, и в это время между нами завязалась дружба.

— Она мой лучший друг! — подтвердила Луиза, пожимая руку Нисетте.

— Я ее утешаю, когда вы ее огорчаете, — зло заметила подруга Луизы.

— Это очень-любезно с вашей стороны, — пробормотал Панафье.

Но его больше всего занимала мысль, как узнать от Нисетты все, что касалось таинственного аббата.

По окончании ужина он сразу же вышел, чтобы отправиться на свидание, назначенное им Пьеру Деталя. Но выходя, он тихонько шепнул Нисетте:

— Дождись меня в любом случае. Я вернусь после полуночи, и мне надо поговорить с тобой наедине.

— Хорошо, — ответила Нисетта.

Как только они остались одни, обе дамы сели рядом, и Луиза, наклонившись к своей подруге, упрекнула:

— Зачем ты ему сказала о Пуляре?

— Сама не знаю. Я сразу же в этом раскаялась, впрочем, тебе нечего бояться. Он его не знает.

— Он будет стараться познакомиться с ним.

— Неужели ты думаешь, что он подозревает что-нибудь?

— Но я все равно его боюсь.

— Ты сумасшедшая! — сказала Нисетта.

— Скажите мне, господин Поль, что моя жена все время делает у вас? — говорил в то же самое время господин Левассер своему жильцу. — Она почти не выходит из вашей квартиры.

— Э-э… ваша супруга так любезна, что мадемуазель Луиза очень дорожит ее обществом.

И он ушел, говоря себе: "Что это значит? Я видел, какой взгляд бросила Луиза, когда Нисетта говорила о Пуляре. Какая таинственная цепь связывает все это? Будем немы, но смотреть будем хорошенько".

Глава V ПАНАФЬЕ ПОЛУЧАЕТ ПОЛЕЗНЫЕ СВЕДЕНИЯ

Когда Панафье пришел в "Бешеную кошку", прелестное общество, знакомое нашему читателю, было уже все в сборе.

При виде Панафье Пьер Деталь встал и бросился навстречу ему, чтобы пожать руку.

Обычные посетители, сидевшие в глубине зала, потеснились, чтобы дать ему место между ними.

— Сегодня вечером мы говорили о тебе, — сказал ему Пьер Деталь.

— Что же вы говорили?

— Все сожалеют о вчерашнем происшествии. Это так глупо, что люди, подобные нам, могли ошибиться.

Панафье не имел никакого желания объяснять свое поведение, и так как ему казалось полезным быть принятым за негодяя, то он не возражал.

— Все кончено, — сказал он, — не будем больше об этом говорить.

— Значит, вы на нас не сердитесь, господин Панафье? — спросил Ладеш.

— Конечно, нет.

— Хорошо. В таком случае, вы согласитесь сегодня выпить с нами стакан водки?

— Благодарю вас.

— Я вам всегда говорил, — сказал Ладеш протяжным тоном парижанина, обращаясь к окружающим, — я всегда говорил, что господин Панафье настоящий мужчина. Это сразу видно. Эй, Гриб, подай две бутылки.

Пьер Деталь сел рядом с Панафье и спросил вполголоса:

— Ну что, согласен ли ты взять меня?

— Да, я тебя беру, но на определенных условиях.

— Условия — какие тебе угодно. Я на все согласен.

— Мы поговорим об этом в другом месте, — тем же тоном сказал Панафье, — а сейчас молчи!

— Я нем, как рыба.

Ладеш разлил две бутылки и, подав один стакан Панафье, чокнулся с ним, говоря:

— За ваше здоровье! — За ваше!

Выпив стакан, Панафье сказал:

— Господа, кто помнит о деле Лебрена?

— О деле Лебрена?! — повторил Ладеш. — О. том, которого укоротили в прошлом году? Да, я припоминаю… Почему ты об этом спросил?

— Я недавно разговаривал об этом и забыл, какого числа это было.

— О, я отлично это помню, — сказал Ладеш, — я знаю эту историю.

— Да? Ты ее знаешь? — равнодушным тоном спросил Панафье.

— Черт возьми, он не хотел болтать, но он был не один. Вы понимаете, не может же один нанести пятьдесят ударов ножом. Когда предстоит так много работы, берут помощника.

— Ну! Что касается меня, то я совсем не знаю дела.

— Да, в этом деле был еще аббат.

— Какой аббат? — спросил Панафье с безразличным видом.

— Ну, аббат, про которого говорили, что он убит. Пуляр. Убит… Черт возьми! Это был аббат, который не был аббатом.

— Вы его знаете?

— Да, его знали и в то же время не знали.

— То есть, как это? Он ходил сюда?

— О, нет! Он светский человек.

— Я вас совершенно не понимаю.

— Дело в том, господин Панафье, что этот человек для своих дел имел надобность в добрых молодцах, ну, и находил помощников.

— И он умер?

— Умер? Вовсе нет! — отвечал Ладеш, пожимая плечами. — Я убежден, что он принимал участие в этом деле, только он был с тем молодцем, который, надо отдать ему справедливость, не болтлив.

— Почему ты думаешь, что человек мог позволить приговорить себя к смерти, когда ему стоило сказать одно слово, чтобы выдать своего сообщника?

— Потому что он был хитрец и отец семейства.

— Что ты говоришь?

— Да, черт возьми, все очень просто. Выдай он Пуляра, это ему не помогло бы, их укоротили бы обоих, вот и все. Тогда как не сознаваясь, он мог надеяться быть оправданным; и кроме того, так как он ничего не сказал, то для его семьи, во всяком случае, остается еще сомнение. Что касается меня, то я вполне с ним согласен. Никогда не следует ни в чем признаваться.

Панафье был озадачен этими соображениями.

— И этого Пуляра никогда никто не видел с тех пор? — спросил он.

— Напротив, — возразил Ладеш, подмигнув, — я видел его один раз, но только в юетском платье.

— А-а!

Боясь прямыми вопросами возбудить подозрения, Панафье замолчал, отложив расспросы до другого раза. Он сделал знак Грибу снова подать бутылку, но Ладеш, хоть его и не спрашивали, не хотел упустить случая поговорить и продолжал:

— Да, кажется, это дело наделало им много хлопот, так как все удары ножа были только пустыми царапинами, но смертельный удар был нанесен специалистом, и в нем узнали руку человека, уже не раз совершавшего преступления. Но они не были в состоянии узнать его имя.

Панафье глядел на своего собеседника с большим удивлением. Все то, что рассказывал Ладеш, было очень странно.

— Дело закончено, и теперь можно говорить и думать все, что угодно, тем более, что в последний раз, когда я его видел, он был одет щеголем.

— Разве вы вместе с ним работали?

— О, нет, это не моя среда. Он работает в большом свете, я же занимаюсь купечеством. У каждого свои клиенты, не правда ли? — прибавил он со смехом, обращаясь к своим товарищам, очень довольный своей шуткой. — Однако вы, господин Панафье, были вчера тоже с двумя франтами.

— Да, но это для другого дела.

— Я так и думал.

— Да, это семейное дело.

— То, что мы называем интимным делом?

— Да, именно.

— Вот для этого им нужен был бы такой человек, как Пуляр.

Панафье с удовольствием ухватился за случай удовлетворить свое любопытство.

— Э-э, — сказал он, — как вы хитры: сразу угадали, для чего я расспрашиваю!

— Да, от меня ничего не скрыть, — с довольной улыбкой произнес Ладеш.

— Ну, друзья мои, — продолжал Панафье, — теперь я вынужден уйти, но было бы хорошо, если бы кто-нибудь узнал о Пуляре и познакомил меня с ним.

Все чокнулись. Панафье сказал Пьеру Деталю, что увидится с ним завтра, и хотел уйти, но тут к нему подошел Ладеш и проговорил вполголоса:

— Господин Панафье, если бы я имел какой-нибудь интерес в этом деле, то, может быть, я мог бы найти аббата.

— Если ты найдешь аббата через несколько дней, то я приму тебя в наше дело.

— Отлично, господин Панафье.

После этого Панафье сразу же вышел на улицу и, идя быстрыми шагами домой, думал: "Да, было бы очень странно, если бы это был не он. Он!"

Когда он пришел домой, Луиза уже спала и он постарался как можно меньше шуметь, чтобы не разбудить ее.

"Теперь, — думал он, — мне нужно многое понять. Нет сомнения, что я напал на след. Я должен узнать, откуда и каким образом Нисетта и Луиза знают Пуляра. Я должен узнать, какая связь между этим аббатом, или щеголем, так как он является в обоих этих образах, и этим ужасным негодяем Ладешем. Но, прежде всего, нужно изучить дело".

Панафье быстренько растопил печь и, усевшись за стол, стал внимательно читать бумаги, переданные ему братьями Лебрен.

Проведя более часа за чтением, он, наконец, поднял голову и, думая вслух, сказал:

— Если бы я не знал, что этот аббат Пуляр существует, то его убийство было бы для меня вполне доказанным, и, будь я присяжным, я приговорил бы Лебрена к смерти. Ведь из всего этого следует, что Лебрен был игрок, что он имел с мадам Мазель отношения, которые он как отец семейства, готовый отдать замуж свою дочь, держал в тайне. Будучи игроком, он мог расстроить свое состояние, и так как замужество дочери вынуждало его дать отчет, он хотел преступлением поправить свое состояние. В ночь преступления он был у жертвы и вышел из дома, не увиденный никем. Случилось так, что в эту ночь он не остался у мадам Мазель до утра. Что это за таинственный аббат, убитый в ту ночь, труп которого не был найден?.. Нет, — сказал он вдруг, — нет, Лебрен не виновен.

— Боже мой, что с ним такое! — проговорила вдруг Луиза, просыпаясь.

— Ничего, моя милочка, — ответил Поль, целуя ее.

— Ты вечно приходишь поздно!

— Ах, дорогая Луиза, ты же знаешь, что меня задерживают дела.

Луиза успокоилась и сразу же заснула.

Панафье, утомленный этим днем, уложил бумаги и тоже лёг спать.

На другой день около десяти часов он уже входил к братьям Лебрен.

— Ну что? — спросили они, увидев его.

— Я прочел все. Да, все.

— И что вы думаете?

— Я думаю, что вы правы — Корнель Лебрен невиновен.

— О, благодарим вас, господин Панафье! — вскрикнули братья, протягивая ему руки.

— И даже больше. Я думаю…

— Что вы думаете? — с беспокойством спросили они.

— Я думаю, что знаю настоящего виновника.

— Что вы говорите!

— Господа, успокойтесь. Я не сказал: "Я нашел его".

— Не все ли равно. Мы не хотим мстить, мы хотим только доказать невиновность отца.

— Кто он такой? — спросил Шарль.

— Аббат Пуляр, — отвечал Панафье.

— Но, — с отчаяньем оказал старший из братьев, — вы же знаете, что этот аббат умер или, по крайней мере, его нельзя найти.

— Я именно и хотел сказать, что аббат жив.

— Что вы говорите?

— Да, он жив.

— И вы в этом уверены?

— Да, его видели.

Братья переглянулись, побледнев от волнения, в то время как Панафье улыбался, счастливый достигнутым успехом.

— Вы видите, господа, — проговорил он, — я не терял времени даром.

— Садитесь, господин Панафье, прошу вас, и поговорим.

— Я к вашим услугам, спрашивайте меня.

— Для нас главное заключается в том, — сказал Винсент, — чтобы иметь помощника, разделяющего наши убеждения. Убеждены ли вы в невиновности нашего отца?

— Полностью убежден.

Братья с восторгом переглянулись.

Итак, на свете существует один человек, который вместо того, чтобы говорить "сыновья убийцы", говорит "сыновья несчастного казненного".

— Что же нам теперь делать? — спросил Винсент.

— Прежде всего я должен осмотреть дом на улице Фридлань.

— Хорошо, мы сделаем это сегодня, если вы согласны.

— Нет, завтра будет лучше.

— Вы прочитали донесение?

— Да, я готов поклясться чем угодно, что преступник — аббат.

— И вы убеждены, что он жив?

— Вполне убежден.

— Ах, — вскрикнул Шарль, — нам повезло, что мы нашли вас. Вы восстановите честь нашего отца.

— У вас должны быть дополнительные сведения, которые могут помочь мне.

Братья переглянулись, и Винсент сказал:

— Да, мсье, будем с вами откровенны. Мы имеем доказательства, которые должны дать нам возможность узнать виновного, но еще не наступило время открыть их. Может быть, они ничего не дадут для поиска, но могут быть полезны, главным образом, как подтверждение вины.

— Это очень важно!

— Но кроме сведений, которых мы не можем вам передать, мы еще имеем другие, найденные нами самими.

— В чем они заключаются?

— В том, что убийца должен быть игроком.

— Это очень важный факт. Откуда вы его узнали?

— Сами догадались. Мы повсюду узнавали о номерах банковских билетов, записанных в записную книжку мадам Мазель, и таким образом смогли разыскать два билета. Проследив их путь, мы узнали, что оба они вышли из немецкого игорного дома.

— Это очень неопределенно.

— Почему?

— Присутствие человека в городе, где играют в карты, еще не значит, что он игрок.

— Извините, либо человек очень богат, и тогда он ведет очень большую игру на билеты в тысячу франков, либо такой суммой может рисковать игрок или…

— Или вор? Не правда ли?

— Да.

— Германские игорные дома закрыты на зиму. Поэтому он должен вернуться в Париж, а так как в Париже открытая игра запрещена, то он по необходимости будет посещать тайные игорные дома.

— Да, вы угадали.

— В таком случае, я понимаю вас, — заметил Панафье.

— И как вы думаете, что нам нужно делать?

Панафье, опершись локтями о колени и закрыв лицо руками, несколько минут размышлял, потом вдруг сказал:

— Знаете что, самые полезные сведения, приобретенные мной, я нашел не в тех бумагах, которые вы мне дали. Я вынужден быть почти так же осторожен, как вы, поэтому будьте снисходительны к тому, что я вам сейчас скажу.

Братья согласились, приготовившись внимательно слушать.

— Мадам Мазель умерла не от тех ударов ножом, которые она получила, — продолжал он.

— Что вы такое говорите?

— Я говорю истину. Она была убита известным ударом неизвестного убийцы. Многочисленные удары, которые она получила, были нанесены только с целью скрыть смертельный удар, который, как печать, указывает, что преступление было совершено тем или иным преступником.

— То, что вы нам говорите, очень любопытно и полезно.

— Да, я это знаю. Если я найду подтверждение моим догадкам, то, клянусь вам моей жизнью, мы найдем настоящего виновника.

— Но что это за таинственный удар?

— Сейчас я не могу вам этого сказать, но скажу завтра. Однако мы должны поторопиться.

— Да, вы правы. Если вы согласны сегодня осмотреть дом…

— Хорошо!

— В таком случае, мы к вашим услугам, — отозвался Винсент.

— Хорошо. Тогда сегодняшней ночью, в то же время, когда было совершено преступление, мы отправимся вместе на улицу Фридлань. Я восстановлю картину преступления. Видел ли кто-нибудь из вас, господа, — проговорил он, — ту комнату, в которой было совершено преступление, сразу же после того, как оно было обнаружено?

— Да, мсье, — сказал Винсент, — я был утром и увидел комнату в большом беспорядке из-за происшедшего в ней.

— Вы видели тело?

— Да.

— В таком случае, нам никто не нужен. Вы восстановите мне факты.

— Да, я могу это сделать.

— А теперь, господа, позвольте мне уйти. Я приду за вами в полночь.

— Но, — спросил Шарль, — почему вы не хотите провести с нами этот день?

— За день я должен узнать еще много вещей, которые будут мне полезны сегодня вечером.

— В таком случае, идите. До свиданья.

— До свиданья, господа, до вечера, — сказал Панафье, уходя.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил старший брат, когда они остались вдвоем.

— Я думаю, что завтра утром мы получим окончательные сведения.

— Не кажется тебе странным этот человек?

— Нисколько. Разве мы сами не ведем себя с ним таинственно?

Винсент тихо покачал головой.

— Во всяком случае, сегодня вечером мы это увидим, — сказал он.

Панафье вернулся к себе домой. Луизы дома не было. Он вынул из чемодана, спрятанного под кроватью, маленький сверток и осторожно положил его в карман.

— Увидим… О, это было бы очень странно!

Затем из свертка бумаг он вынул листок, исписанный мелким почерком.

— Надо хорошенько припомнить все это, — сказал он, прочитав листок с начала до конца.

Глава VI ДОМ НА УЛИЦЕ ФРИДЛАНЬ

На другой день, около часа ночи, перед одним из домов на улице Фридлань остановился фиакр. Этот дом казался необитаемым: окна были плотно закрыты, а между камнями около подъезда начинала расти трава.

Вход на первый и второй этажи, занимаемые раньше госпожой Мазель, был справа, а в воротах находилась маленькая дверь, которая вела на третий и четвертый этажи. Ставни окон Этих этажей были открыты, и сквозь стекла были видны занавеси и обои. Эти два этажа были обитаемы, в то время как первый и второй были закрыты со времени преступления, совершенного полтора года тому назад.

Но в эту ночь сквозь ставни в окнах мелькал слабый свет. Это обстоятельство было даже замечено несколькими запоздавшими соседями, но так как был поздний час, то прохожие и не думали останавливаться.

Когда фиакр остановился перед домом, дверь сразу же отворилась.

Панафье и братья Лебрен вышли из экипажа и, отпустив кучера, вошли в дом.

Свет во втором этаже бывшей квартиры мадам Мазель был зажжен служанкой двух братьев, которую они послали заранее и которая открыла дверь, услышав звук останавливающегося экипажа.

— Будет ли нам нужна эта женщина? — спросил Панафье сразу же, как за ними закрылась дверь.

— Нет.

— В таком случае отпустите ее.

Старая служанка с удовольствием выслушала приказание возвратиться домой и не замедлила привести его в исполнение.

Как только трое мужчин остались одни, Панафье гляделся вокруг.

Они были в большой передней, раскрашенной под дуб, пол которой был покрыт большим ковром и в которую выходили три двери.

— Посмотрим, — сказал Панафье, — дайте мне сориентироваться. Эта дверь налево позволяет пройти в жилые комнаты, не проходя через маленькую приемную гостиную. Эта, направо, ведет на маленькую лестницу, выходящую на второй этаж, в столовую. Чтобы попасть в маленькую гостиную, надо пройти через среднюю дверь.

Сказав это, он открыл среднюю дверь и вошел в сопровождении двух братьев в небольшую комнату.

Это была гостиная, обитая алжирской тканью.

— Да, вот маленькая гостиная, курительная комната, окна которой выходят в сад. Здесь принимали людей незнакомых, в то время как обычные посетители прямо направлялись в столовую по маленькой лестнице и через эту столовую проходили в большую гостиную. Только Корнель Лебрен и аббат Пуляр проходили через дверь налево и маленькую переднюю, выходящую в эту комнату. Вот она. А вот и коридор, который из нее ведет… Все это так! Впрочем, эти двери скрыты под обоями, и они могли пройти, не будучи замеченными, через большую лестницу в переднюю первого этажа. Если вы согласны, мы тоже пройдем по этой дороге!

— Господин Панафье, — сказал один из братьев, — вы отлично изучили план и лучше нас знаете расположение комнат в доме.

— Конечно. Я даже сомневался, были ли вы в нем хоть один раз.

— Один раз были.

— Да, я знаю. Идемте.

И, держа в руках подсвечник, Панафье открыл дверь налево. Они очутились в широком коридоре, называемом галереей на основании того, что на сырых стенах висело нескольких плохих картин.

Пройдя этот коридор, они открыли стеклянную дверь и очутились на первых ступенях широкой лестницы, на которой был разостлан узкий алжирский ковер.

— Все это так. Вот лестница. Поднимайтесь по ней!

Придя на второй этаж, они остановились.

— Надо сориентироваться! — снова сказал Панафье. — Дверь налево в углу — это потайная дверь в спальню. Вот дверь в коридор, ведущий в людскую, через который прислуга ходила в столовую. Пройдем через него. Нам нечего делать ни в людской, ни в кухне, идемте в столовую.

Говоря это, Панафье в сопровождении братьев прошел в коридор и вошел в столовую.

Эта комната была отделана с претензией на роскошь. Стены были покрыты лепкой из папье-маше.

— Теперь пройдем через дверь на маленькую лестницу, — продолжал Панафье.

Эта дверь вела в большую гостиную и была освещена.

При виде этой комнаты Панафье невольно вскрикнул от удивления.

— Черт возьми, какой шик! — проговорил он.

Это была большая гостиная, каких много в настоящее время. Белая с золотом, во вкусе Людовика XV, с плохой бронзой, с мебелью, обитой красным шелком, и большим белым ковром, посредине которого был изображен громадный букет красных цветов. Потолок представлял небо, подобного которому никто никогда не видел, — на нем росли цветы. Два громадных стола занимали середину гостиной. На этих столах еще стояли маленькие коробки, в которые кладут мелки и карты.

Осмотрев все это, Панафье сказал:

— Да, это так. Вот комната, в которой играли. Вы знаете, что, по собранным сведениям, этот дом был настоящим игорным домом. Вот в углу направо маленькая дверь, которая ведет в коридор. Вот она, войдем в нее! Так. А тут рядом дверь в уборную. Вот и она! Здесь восхитительно! — вскрикнул Панафье, войдя в уборную. — До сих пор еще пахнет духами!

Что касается братьев, то по мере того, как они приближались к месту совершения преступления, они становились молчаливее и мрачнее.

Уборная вся была обита тканью с очень красивым рисунком. В ней стояли два низких кресла, кушетка и широкий диван, обтянутые той же тканью. Зеркало занимало всю стену, а напротив стоял туалетный столик со множеством флаконов.

— Здесь, согласно тому, что говорит следствие, хозяйка часто принимала аббата Пуляра, — сказал Панафье. — Войдем в спальню!

Братья невольно придвинулись друг к другу, в то время как Панафье равнодушно открывал дверь в спальню.

Спальня была самой лучшей комнатой в доме. Постель, обитая голубым атласом, занимала всю глубину комнаты. Это была громадная постель, ширина которой равнялась длине. Чтобы лечь на нее, нужно было подняться на две ступеньки, покрытые шкурой белого медведя.

Напротив кровати были расположены два окна, выходившие на улицу Фридлань, и между этими окнами стоял маленький столик, покрытый голубой атласной салфеткой, на которой были вышиты две громадные буквы — А. и М. На этом столике находился целый арсенал туалетных принадлежностей из слоновой кости. Щетки, щеточки, гребни — все это было помечено буквами А. и М.

Вся комната была обита голубым атласом. Над столом висело громадное венецианское зеркало, а между двумя дверями — в переднюю и уборную, которые обе были скрыты под обивкой, — стоял шкаф из черного дерева. Ковер имел отвратительный вид. Он весь был покрыт пятнами крови.

В каждом углу комнаты стояло по маленькому креслу, обтянутому голубым атласом. Перед каждым окном стояли этрусские вазы на античных бронзовых подставках. Они служили жардиньерками, и цветы, росшие в них в день преступления, находились там еще и теперь, но увядшие и засохшие.

Мы рассказали, что представляла из себя эта комната, и должны сказать, почему Панафье несколько минут стоял в дверях, не решаясь войти.

Чтобы изгнать запах, который мог остаться от окровавленного белья, постель была окроплена духами. Вся комната также была окурена духами, и в ней стоял сильный застоявшийся запах, дурманивший голову.

Винсент вошел вслед за Панафье и, указывая на постель, сказал:

— Видите, мы сохранили все в полном порядке.

— Да, вам пршла в голову счастливая мысль, которая в настоящее время очень нам поможет.

И держа подсвечник в руке, Панафье подошел к постели.

— Это очень странно, — говорил он вполголоса, глядя на каплю черной запекшейся крови на подушке. — То же самое!

— Что вы говорите? — спросил Винсент.

— Ничего — это просто замечание.

Он осмотрел простынь, одеяло и снова сказал:

— Ничего. Ничего…

— Что вы хотите сказать? — снова спросили оба брата.

— И вы говорите, что эта женщина получила пятьдесят ударов ножом?

— Да, доктор констатировал это.

— В таком случае, белье переменили?

— Нет.

— Но это необъяснимо.

— Если хотите, я покажу вам рапорт доктора.

— Он у вас есть?

— Да, вы хотите его прочесть?

— Конечно. Это должно быть очень интересно.

— В рапорте говорится, — сказал Винсент, — что первый удар был смертелен, что произошло внутреннее кровоизлияние и вследствие этого из остальных ран кровь не могла идти.

Панафье пожал плечами.

— А что вы думаете об этом? — спросил Шарль, заметивший это движение.

— Я, господа, еще ничего не могу вам сказать. Дайте мне подумать. Я выскажу вам свою мысль позднее. Вы сказали мне, что укажете положение тела.

— Да.

— Где оно лежало?

— Тут, на этой шкуре.

— A-а! Она упала с постели?

— Или, лучше сказать, ее стащили с постели.

— Как это?

— Тело мадам Мазель лежало на ступени. Вот здесь. Голова была наклонена на правую руку, на которой ее длинные волосы лежали, как на подушке. Она была совершенно голая. Левая рука закостенела, сжимая атласное одеяло. Вы видите, кусочек его вынуждены были даже обрезать.

Ее ноги остались на постели: одна из них запуталась в простыне, что помешало телу свалиться на пол. Так как мадам Мазель спала обычно на другой стороне постели, то ее должны были вытащить оттуда, чтобы бросить на пол.

— Да, вероятно, это было так. И вы говорите, что ее ноги были запутаны в простынь?

— Да, одна нога была почти завернута.

— Да, она, по всей вероятности, не специально завернулась, чтобы дать себя убить. Это странно! — проговорил Панафье, задумчиво покручивая усы.

Шарль что-то тихо сказал Винсенту.

— Ты прав! — вслух ответил тот.

— О чем вы говорите? — спросил Панафье.

— Дело в том, — ответил Винсент, — что я совсем забыл, но у меня есть фотография жертвы в том положении, в каком она была найдена.

Говоря это, он вынул из бумажника маленькую фотографию.

Это была отлично сделанная фотография, как и все, что делает фотограф Карже.

Мадам Мазель была очень хороша собой и великолепно сложена, а странное положение, в котором она находилась, еще больше подчеркивало ее красоту. Глядя на нее, можно было подумать, что это, скорее, фривольная фотография, а не картина ужасного преступления. Кроме того, выражение ее лица было скорее выражением лица спящей женщины, чем окровавленной жертвы, которая вскакивает с постели для борьбы с убийцей.

— А она недурна собой! — невольно проговорил Панафье.

— Прошу вас, господин Панафье, — с волнением перебил Винсент. — Поторопитесь, нам хотелось бы скорее уйти отсюда.

— Извините, но нам придется пробыть еще долго. Садитесь и выслушайте меня.

Говоря это, он указал на кресла и, поставив подсвечник на стол, с фотографией в руке прошелся несколько раз по комнате.

— Выслушайте меня, — сказал он опять, — я постараюсь восстановить картину преступления по тому, что я прочел, что я видел и что узнал. Прежде всего, очевидно, что многочисленные удары ножом не вызвали смерть, а следовали за нею. Здесь нет ни следов борьбы, ни следов крови.

Винсент указал на ковер.

— Ковер… Но это не кровь из ран. Труп пролежал здесь день и ночь, и пятна являются результатом этого пребывания, а иначе были бы запачканы кровью простынь и одеяло.

В эту ночь в гостиной играли, — продолжал он. — Около двух часов утра мадам Мазель, видя, что игра затягивается, ушла к себе, ссылаясь на сильную мигрень. Ваш отец был среди игроков, и некоторые из них даже слышали, как он сказал вполголоса мадам Мазель: "По окончании игры я уйду домой и увижусь с тобой только завтра". Затем мадам Мазель ушла к себе в спальню: она ждала мнимого аббата Пуляра.

— А может быть, он уже был там, — сказал Винсент.

— Нет. Я в этом уверен. Я убежден, что когда Пуляр вошел в дом, мадам Мазель спала.

— Почему вы так думаете?

— Очень просто! Посмотрите сюда на постель. По всей вероятности, он вставал на нее, чтобы завязать шнурок звонка на несколько узлов. Если бы мадам Мазель не спала, она, без сомнения, удивилась бы подобным действиям. Следовательно, она спала, когда тот, которого она ждала, вошел к ней. Он лёг в постель, и если смерть является результатом того удара, который я предполагаю, то он должен был разбудить ее. Обманывая своими ласками и поцелуями, аббат схватил ее за голову и убил.

— За голову? О каком ударе вы говорите?

— Вот в двух словах, что я думаю: я думаю, что убийца мадам Мазель — человек, известный полиции. Он уже убил одну женщину этим же способом.

— Этим же способом? — спросил Шарль.

— Да, воткнув ей иголку в то место, где соединяется шея с затылком, и смерть была почти мгновенной.

— Но удары ножом?..

— По всей вероятности, убийца хотел придать смерти совсем другой вид, чтобы обмануть правосудие. Что ему и удалось.

— Но доктора?..

— Что касается докторов, то я предпочитаю сохранить про себя то, что я о них думаю. Удивительно то, что простыня не запачкана кровью и на подушке только это маленькое пятно.

— Это правда! — согласились братья.

— Какое ужасное преступление, приготовлением к которому служат ласки! — проговорил Винсент.

— Я сужу об этом по выражению лица жертвы.

И, говоря это, Панафье показал фотографию.

— Вы видите, смерть была мгновенной, как я вам и сказал. Лицо еще сохранило улыбку, глаза полуоткрыты. Видно, что последним вздохом было слово любви.

Несколько минут прошли в молчании, затем Панафье продолжал:

— Вот как было дело: аббат — молодой человек. Мадам Мазель любила его. Корнель Лебрен был уже пожилым человеком, и благодаря ему в доме царил тот достаток, который мы видим. В тот вечер убийца очень ловко воспользовался ситуацией. В эту ночь играли, поэтому деньги лежали в шкафу, и он потребовал, чтобы мадам Мазель приняла его обязательно в эту ночь. Она приняла его, и боясь, чтобы не пришел Корнель Лебрен, заперла все двери. Убийца знает все это и во время сна несчастной он все подготавливает, затем будит ее, уверяет в своей любви и убивает, держа в объятиях. Несчастная делает только одно конвульсивное движение, во время которого поворачивается, отчего ее ноги заворачиваются в простынь. Она оказывается на краю постели, и голова перетягивает ее вниз — она падает. Она умирает, улыбаясь, и ее рука в предсмертной судороге сжимает одеяло, кусок которого пришлось отрезать. Посмотрев на нее, убийца побоялся, что она не умерла и нанес ножом удар, который доктора объявили смертельным, а так как на лице осталась странная улыбка, то он нанес несчастной еще несколько ударов. Затем он сказал себе, что его видели входящим, что о его присутствии знали. И стал придумывать средство, чтобы отвести от себя всякое подозрение. Прежде всего он снял с себя рясу и надел платье, принесенное с собой. Затем он разрезал свою рубашку и рясу ударами ножа и, так как у несчастной, упавшей головой вниз, пошла изо рта кровь, вытер эту кровь своей рубашкой и рясой. Лебрен не мог войти в комнату прислуги, так как он никогда не проходил через людскую и кухню, тогда как это была обычная дорога, по которой аббат приходил ночью к Адели Мазель. Очевидно, что аббат спрятал свою окровавленную одежду в подвале, оставив дверь открытой, чтобы привлечь людей, которые будут проводить следствие. Все, что он предвидел и на что надеялся, исполнилось по его желанию. Лебрен, окончив играть, совершенно проигрался и спросил у горничной, не приказывала ли госпожа что-нибудь передать ему? Ему ответили отрицательно. Ж так как была еще ночь, то он сошел на нижний этаж в маленькую гостиную, чтобы подождать там рассвета, когда легко будет найти экипаж. Что касается игроков, то они ушли из столовой через лестницу. Ваш отец остался один, раздосадованный тем, что проиграл, и отправился домой, как только рассвело. Аббат же взял в шкафу все деньги, драгоценности, которые там были, и вышел в ворота, пройдя через людскую. Этого аббата необходимо найти.

— Но, — спросил Винсент, — этот преступник, удар которого вы узнали, что он сделал еще?

— Вы хотите узнать? Впрочем, я глупо поступал, не говоря вам, почему я с таким жаром принялся за ваше дело. Человек, которого я искал когда-то и из-за которого я стал добровольным полицейским, — это тот, который убил мадам Мазель, как я теперь в этом убежден, и он…

— Кто он?

— Он убийца моей матери.

— Ах, Боже мой! — вскричали в один голос оба брата.

В то время как Панафье проводил рукой по лбу, как бы желая прогнать тяжелые мысли, Винсент сказал:

— Теперь мы здесь закончили — идемте отсюда.

— Господа, — ответил Панафье, — я понимаю, что для вас это следствие очень тяжело, но мне необходимо изучить все как можно основательнее, поэтому оставьте меня здесь одного. Согласны ли вы?

Братья с удивлением переглянулись.

— Я увижусь с вами завтра утром.

— Как ни странно ваше желание, мы повинуемся — мы верим вам.

— И вы совершенно правы. Идите. Да, — прибавил он, — вы мне сказали, что у вас есть рапорт докторов.

— Да.

— Дайте мне его. Я хочу его прочесть.

Винсент вынул бумажник и передал молодому человеку то, что он просил. Затем братья пожали ему руку, говоря:

— До завтра!

Когда Шарль и Винсент уехали, Панафье сел в кресло и, закрыв лицо руками, задумался о расследовании подобного преступления, которое он уже проводил однажды. Затем он взял рапорт, оставленный ему Винсентом. Мы сейчас прочтем его читателю.

"МЕДИЦИНСКИЙ РАПОРТ

Я, нижеподписавшийся Буатер-Огюст Андош, доктор-акушер, кавалер ордена Белого Медведя, командор ордена Сен-Мартино, член медицинской Академии Монпелье, член-корреспондент университетов Турина и Одессы и т. д. и т. д., в сопровождении господина Герзенъ, полицейского комиссара, отправился на квартиру госпожи Мазель на улицу Фридлань, в дом номер 38, для того, чтобы произвести обследование ран, полученных ею и являющихся причиной ее смерти. Я нашел в комнате, обитой голубым атласом, нагую женщину, лежащую ногами на постели, а головой на полу, и констатировал, что как тело, так и руки и ноги ее покрыты многочисленными, но неглубокими ранами. Лицо, шея и спина были не тронуты. Из этих ран вытекло очень небольшое количество крови. На левом боку, в двух с половиной сантиметрах от левой груди, оказалась рана продолговатой формы, размером в четыре миллиметра, нанесенная почти вертикально: по всей вероятности, этот удар и был причиной смерти. Верхняя часть легкого пробита насквозь, но вообще на всем теле нет ни малейших следов насилия. Из всего этого мы делаем вывод, что смерть была почти мгновенной и произошла в результате ранения в левом боку. Орудием, нанесшим эту рану, был карманный нож убийцы. Остальные раны кажутся нам нанесенными после смерти, когда убийца, по всей вероятности, хотел удовлетворить низменные желания, предаваясь циничной жестокости. Вследствие всего этого мы…" и т. д.

Прочитав рапорт, Панафье пожал плечами и вместо подписи произнес:

— Дурак!

Затем он вынул фотографию, оставленную ему Винсентом, и громко засмеялся, говоря:

— Какой идиот! А между тем жизнь скольких людей находится постоянно в руках подобных докторов. И он еще изучал медицину! И таким людям поручают важное дело поиска причины смерти! Может быть, он в первый раз в жизни очутился перед трупом, причиной смерти которого он не был сам. Однако посмотрим это, — продолжал он, поворачивая листок. — А! Убитая перенесена в Божон. Кажется, у меня был знакомый в Божоне. Жобер. Но его там нет. Он перешел в Венсен. Вот число — "5 октября 1878 года". Нет сомнения, что в то время Жобер был еще студентом в Божоне. На всякий случай я схожу к нему завтра утром.

Сказав это, Панафье встал и поднял занавеси с окна, выходившего на улицу Фри длань.

— Уже светает! — сказал он.

И действительно, уже наступал день. Тогда Панафье еще раз обошел комнаты, следуя по тому пути, которым, по его предположению, должен был идти убийца.

Он вышел через маленькую комнату, находившуюся по правую сторону постели, вторая дверь которой выходила на площадку лестницы. Затем он прошел через коридор, который вел в людскую и кухню, и вышел через черную лестницу. "Это так, — думал он. — Он спустился вниз и отнес в подвал свою рясу и рубашку, оставив ©ту дверь открытой, чтобы направить следствие по ложному пути, и эти идиоты попались в ловушку".

Затем Панафье снова вернулся в квартиру, погасил лампу и вышел на улицу через подъезд, к великому удивлению соседей.

День уже наступил. Он подозвал фиакр, сел в него и сказал кучеру:

— В Венсенский госпиталь!

Глава VII УЖАСНОЕ И ЛЮБОПЫТНОЕ ЗРЕЛИЩЕ

Кучер скорчил недовольную гримасу, но когда Панафье прибавил: "Я оплачу проезд вдвойне", он сделался любезным, и менее чем через час экипаж остановился у военного госпиталя. Панафье, выйдя из экипажа, спросил привратника:

— Где доктор Жобер?

— Он в морге.

— Что он там делает?

— Он дежурный, а сегодня там два вскрытия.

— А можно его увидеть?

— Я не знаю. Если вы его приятель… — нерешительно сказал привратник.

— Я его друг, — смело отвечал Панафье, — и, кроме того, я его собрат по профессии.

— А! Вы доктор? Это другое дело. Потрудитесь следовать за мной, мсье.

Мы сказали читателю, что хотим показать ему трущобы Парижа, подразумевая под этим все места, заслуживающие интереса. Теперь мы имеем перед собой именно такое место и просим у читателя разрешения показать ему морг госпиталя.

Это был большой зал, в который свет проникал через окно, сделанное наверху. Во всю длину стены, противоположной той, в которой находилась входная дверь, стояли шесть каменных столов, и на трех из них лежало по трупу. Эти закоченевшие тела казались бледно-зеленоватыми от падающего сверху света.

На первом столе лежал труп молодого человека лет двадцати пяти. Лицо его уже подверглось ужасной обработке: по обе стороны челюстей были сделаны надрезы, как будто две ямочки, которые заставляли труп смеяться. Ввалившиеся глаза были без век.

Над этим ужасным зрелищем склонились двое молодых людей. Они ловко разрезали труп скальпелями, куря в то же время папиросы. Один из них насвистывал мотив модной оперетки.

За вторым столом стоял еще один мужчина — высокий молодой человек лет двадцати четырех с папиросой в зубах и с ножом в руке.

На третьем столе лежало третье тело, вскрытие которого уже было окончено.

Эти трупы еще не испытали последнего оскорбления, так как перед похоронами сторожа вырывают у трупов хорошие зубы и обрезают волосы. Как ужасно думать, что эти волосы будут развеваться вокруг розовых щечек, а эти зубы — помещаться в улыбающемся ротике, дарящем поцелуи.

Бр-р! Какая ужасная картина!

Ничто не в состоянии передать этой отвратительной картины! Мрачные столы, вытянувшиеся трупы с гримасами на лицах, сжатые или раскрытые рты, ввалившиеся глаза, иногда вынутые из орбит, — все это ужасно!

Но Панафье прошел мимо всего этого с величайшим спокойствием. Он подошел к стоящему в одиночестве за вторым столом молодому человеку и сказал:

— Можете ли вы уделить мне минуту, Жобер?

Молодой человек обернулся.

— Панафье! — воскликнул он, и вытерев руку о передник, протянул ее Панафье. — Чему я обязан вашим посещением? Вы пришли позавтракать со мной?

Панафье пожал ему руку и сказал:

— Да, если вы свободны.

— Вы пришли очень кстати — я только что закончил.

И доктор сел на стул, сворачивал новую папиросу.

— Черт возьми! — против воли проговорил Панафье, прикрывая нос платком. — Здесь не особенно весело.

— Ну, — смеясь, возразил доктор, — это дело привычки. Если бы вы знали, как интересно наблюдать после смерти за болезнью, которую вы не смогли победить.

— Какое счастье, что семья покойного не может присутствовать при этом открытии сделанных ошибок.

— Да, вы правы! Сколько знаменитостей лишилось бы своего престижа…

— Знаете что, — сказал Панафье, — хотя я человек не нервный, но тем не менее я предпочел бы разговаривать в другом месте.

— Закурите папиросу.

— Нет, я ни за что не возьмусь за то, к чему вы только что дотрагивались.

— Ну, в таком случае я буду к вашим услугам через минуту, — смеясь, сказал доктор. — А между тем, входя сюда, вы имели такой спокойный вид.

— Да, но это быстро прошло. Теперь мне здесь очень не нравится. Вам все равно, куда идти?

— Все равно. Очень даже часто, когда у нас бывают продолжительные вскрытия, мы завтракаем здесь.

— Здесь?!

— Да. Вот на этом уголке стола.

— Ах, Боже мой! Нет, знаете ли, я не в состоянии здесь оставаться. Буду вас ждать у дверей зала.

И с этими словами Панафье поспешно бросился к дверям, сопровождаемый смехом докторов. Но так как Панафье был не дурак, то он вернулся обратно и сказал:

— Господа, вы так веселы, что доставите мне удовольствие, если согласитесь сопровождать господина Жобера. Мы позавтракаем вместе. А теперь я отправлюсь вперед, чтобы заказать завтрак.

Несколько минут спустя все четверо молодых людей сидели вокруг стола в отдельной комнате ресторана, но так как двое из них были дежурными после полудня, то Панафье после завтрака остался вдвоем с доктором Жобером.

После длинного разговора о вскрытиях Панафье сказал доктору:

— Дорогой Жобер, я пришел к вам узнать некоторые сведения, необходимые для изучения одного дела.

— Относительно чего?

— Помните ли вы преступление, совершенное полтора года тому назад на улице Фридлань?

— О да, конечно, — убийство красавицы Адели Мазель?

— Да, именно.

— Я делал ее вскрытие.

— Как?! Но ведь вы тогда были студентом.

— Да, я помогал доктору. А что же вы хотите узнать?

— Сейчас скажу вам. Я прочитал рапорт доктора и рапорт агента, но отличия в них до такой степени поразили меня, что я захотел обратиться к вам, чтобы быть вполне уверенным. Надеюсь, что вы нисколько не скомпрометируете себя, рассказав мне это, — добавил Панафье.

— О, нисколько! Доктор ошибся, но когда я обратил его внимание на это, то он мне ответил: "Не все ли равно, какова причина смерти. Истина в том, что убийца был Лебрен. Не будем же увеличивать ужаса от совершенного преступления открытием, которое могло бы найти себе подражателей".

Несмотря на печальный сюжет разговора, Панафье улыбнулся, довольный тем, что не напрасно приехал.

— Не скрою от вас, — сказал он, — что это интересует меня в высшей степени.

— В таком случае, милый мой, я с удовольствием готов сообщить вам какие угодно сведения.

Панафье оперся о стол, наполнил стаканы шампанским и продолжил:

— Вы читали рапорт доктора?

— Конечно, так как сам писал под его диктовку.

— Да, это правда, я забыл, что вы принимали участие во вскрытии.

— Да, я своими собственными руками вскрывал труп, конечно, под руководством доктора-эксперта.

— Доктора, у которого так много наград?

— Да, — отвечал со смехом Жобер.

Панафье был очень счастлив, так как уже узнал драгоценные сведения. Но он спешил узнать и другие факты, которые так и хотели слететь с языка Жобера.

— Вы видели мертвую мадам Мазель? Вы дотрагивались до ее ран? Вы производили вскрытие?

— Да, повторяю вам: я производил вскрытие, следуя приказанию доктора, и писал под его диктовку рапорт.

— Весь вопрос в том, дотрагивались ли вы до ран руками?

— Да, конечно.

— И вы констатировали их важность?

— Важность раны в левом боку, которая задела легкое.

— И которая была смертельной, не правда ли?

Жобер засмеялся, пожал плечами и сказал:

— Да, по крайней мере, так утверждает рапорт. Это действительно ловкий удар, и живой человек, получивший его, конечно, не пережил бы его.

Панафье понял, что доктор готов все объяснить, а главное — доказать, что счастливцы, которых публика превозносит, очень часто должны были бы учиться у молодых докторов, и поэтому он с удовольствием ухватился за этот случай, продолжая поспешно:

— Вы говорите — "живой человек". Разве вы предполагаете, что Адель Мазель была уже мертва, когда убийца вонзил ей нож в левый бок?

— Да, мой милый, я иду даже дальше. Я утверждаю, что удар поразил только труп.

— Вы убеждены в этом? — спросил Панафье, напрасно стараясь скрыть волнение, с которым выслушивал ответы Жобера.

— Конечно убежден, — ответил последний.

— И можете доказать это?

— Конечно, — небрежно подтвердил доктор, наливая в стакан шампанское. — У меня даже есть вещественное доказательство.

— Доказательство?

— Да, но не все ли равно, мой милый, как эта несчастная была убита. Главное, что она была убита. Убийца был найден, предан суду, осужден и казнен, следовательно, дело закончено.

Панафье не знал, что ответить на замечание приятеля, очевидно, утомленного этим разговором и хотевшего прекратить его. Тогда он решился говорить яснее:

— Выслушайте меня, мой милый Жобер. По особым причинам мне нужно узнать точные сведения относительно этого предмета. Прошу вас, не удивляйтесь моей настойчивости. Я изучаю это дело, и мне нужно знать правду. Помогите мне восстановить факты.

— Но, мой милый Поль, я в вашем распоряжении и могу сказать вам все, что знаю.

— О, благодарю вас!

Доктор взял сигару, откусил кончик зубами, закурил ее и тогда уже заговорил:

— Я уже вам сказал, что делал вскрытие под руководством доктора-эксперта — человека с наградами, как вы его называете, и что вследствие этого я в состоянии судить о причине смерти.

— Да, — проговорил Панафье, — ну и что же?

— Прежде всего, положение трупа, спокойствие его лица, небольшое количество вытекшей крови — все это заставило меня сомневаться в том, что смерть была результатом ран, нанесенных острым оружием, так как эти раны дают много крови и их количество заставило бы предположить о сильном сопротивлении жертвы, о сопротивлении, которое оставило бы следы тех усилий, которые должен был употребить убийца, чтобы победить его.

— Совершенно верно, это именно то, что я думал! — вскрикнул Панафье.

Жобер задумался на несколько минут, припоминая то, что произошло полтора года тому назад, и продолжал:

— Внимательный осмотр каждой раны в отдельности и даже раны в левом боку подтверждал мое предположение. Я спрашивал себя: "Не были ли эти раны нанесены после смерти?" Но отсутствие других причин смерти заставило доктора прийти к выводу, что те раны, которые он видел, были смертельны.

— Но каким образом этот знаменитый доктор может давать такое категорическое заключение, если он сам сомневается? — спросил Панафье, ударив по столу. — Ведь этот господин подписался, что смерть наступила в результате ранения в левый бок, из-за чего произошло внутреннее кровоизлияние.

— Все люди ошибаются, — отозвался Жобер, — и доктора тоже.

— Но, мой милый, от медицинской экспертизы очень часто зависит жизнь человека.

— Конечно, но этот бедный старый доктор, видимо, находился под влиянием убедительных доказательств, добытых следствием против обвиняемого. По всей вероятности, уверенность в виновности того заставила его дать свое заключение немного поспешно. Я не знаю — почему, но по окончании вскрытия я не в состоянии был отойти от этого тела. Мне хотелось найти причину, которая ускользнула от эксперта. Я приказал перенести труп в мой павильон в практической школе и там, оставшись один, начал снова внимательно осматривать тело. Перевернув труп на грудь, я поднял длинные волосы, распущенные по плечам и, свернув, закрепил их на затылке. Когда низ затылка открылся, и я с восторгом глядел на грациозную линию шеи, мой взгляд вдруг словно споткнулся: мелкие вьющиеся волосы внизу затылка были слипшимися и засохшими. В эту минуту — не помню, как и почему — но я вспомнил о том, что несколько капель крови были найдены на подушке жертвы, и сразу же, вследствие естественного течения хода мыслей, я увидел связь между пятнами на подушке и слипшимися волосами. Я тут же взял лупу, осторожно приподнял слипшуюся прядь волос и под ними заметил небольшую черную точку, настолько маленькую, что она, без сомнения, ускользнула бы от невооруженного взгляда; дотронувшись до этой точки, я почувствовал под пальцем какое-то твердое тело. Не в состоянии объяснить себе, что это, я сделал в этом месте легкий надрез, и в ране появилась верхушка золотой иголки четырех-пяти миллиметров в диаметре.

— Я так и знал! — вскрикнул Панафье.

— Что вы говорите?

— Ничего, милый мой, продолжайте. Я говорю сам с собой.

— Я попробовал слегка покачать иголку, но она не шевелилась. Тогда, вооружившись скальпелем, я продолжил свое исследование и через мускулы затылка дошел до двух главных артерий.

Панафье внимательно слушал, проводя по низу своего затылка, чтобы лучше представить себе, в какое место был нанесен смертельный удар.

Между тем Жобер продолжал:

— Иголка была воткнута между этими двумя артериями. Тогда я с усилием, но осторожно, вынул иголку и увидел, что ее конец на два сантиметра входил в мозжечок.

— И…

— Это и было причиной смерти.

— И вы совершенно убеждены, что именно это, а не другое, вызвало смерть?

— Абсолютно убежден.

— Но приходилось ли вам видеть подобные случаи?

— На людях — нет. Физиологи делали опыты в этом направлении, но только на животных. Доказано, что легкий укол в мозжечок вызывает мгновенную смерть.

— И вы никогда не слышали, чтобы кто-то умер по такой же причине?

— Нет.

— Не слышали ли вы четыре года тому назад об одной женщине, жившей в Батиньоле?

— Нет, не помню.

— Это была бедная женщина, которую однажды нашли утром, и доктора…

— Констатировали эту же самую причину?

— Нет, дорогой доктор. Как и теперь, они ошиблись, указав причиной смерти отравление.

— Но я никогда не слышал о подобном процессе.

— Это вполне понятно, так как убийца не был найден.

— Ба! Но в таком случае его нашли после, так как несмотря на отрицание своей вины, этот Корнель Лебрен был, без сомнения, виновником происшедшего. Удары ножом должны были сбить с толку следователя, и он преуспел в этом.

— И вы думаете, что он сделал это один?

— Несомненно.

Панафье подумал несколько минут. Затем, не желая сказать слишком много, продолжал:

— Вы, может быть, правы. Не хотите ли еще выпить стакан шампанского?

— С большим удовольствием.

Панафье налил.

— Какая это иголка? Она все еще у вас?

— Она была у меня, но недавно ее взяли.

— Очень жаль! Мне хотелось бы посмотреть на нее.

— Я отдал ее одной замужней женщине, своей знакомой.

— Однако, вы делаете хорошие подарки вашим любовницам, доктор.

— О, она была очень забавна, эта маленькая Нисетта.

— Это имя редко встречается в Париже.

— А между тем она парижанка. Конечно, она не герцогиня, — продолжал, смеясь, доктор, — но для меня это все равно. Чепчик или шляпа для меня одинаковы. Я смотрю только на личико, которое из-под него выглядывает.

— Это было бы забавно, — сказал Панафье, думая вслух. — Не занимается ли ваша Нисетта в свободное время отпиранием дверей?

— Вы ее знаете?

— Ну, это уже чересчур.

— Как! Вы знаете Нисетту Левассер? И вы тоже? Нам давно пора было сменить тему.

— Очень рад, что мы закончили разговором о Нисетте, доктор. Я пью за ее здоровье! — И Панафье, совершенно изменив манеры, как только добился результатов в своих поисках, высоко поднял стакан.

Глава VIII ДВА ПИСЬМА

Когда в этот день Панафье возвращался домой, его остановил привратник.

— Господин Панафье, — сказал он, — у меня есть для вас письмо.

— Вы его получили сегодня или вчера?

— Да, действительно, вы ведь сегодня не ночевали дома, — засмеялся Левассер. — О, молодость! Это письмо принес сегодня утром один человек. Странный человек!

Панафье взглянул на письмо и, так как в комнате привратника было днем темно, положил письмо в карман, думая прочесть его, придя к себе.

— Благодарю вас, господин Левассер, — сказал он, — а вашей супруги нет дома?

— Нет, бедняжка еще молода, а здесь не очень-то весело живется. И, так как сегодня бал в одном доме, где бывает ее тетка, Нисетта попросила у меня позволения отправиться туда. Вы понимаете, что я не мог отказать ей, тем более, что это люди очень приличные.

— Но для бала еще рановато.

— Дело в том, что перед балом будет обед, он назначен на пять часов, а сейчас шесть.

— Уже? — удивился Панафье. — Вы, значит, не ревнивы, — прибавил он, чтобы что-нибудь сказать.

— Ведь я сказал уже, что они люди приличные, вдобавок, жена отправилась туда с теткой — женщиной из высшего круга общества, которая не бывает у нас из-за занимаемого ею положения, но обожает мою жену. Кроме того, я разрешаю своей жене ходить туда потому, что она позволяет мне посещать наши субботние собрания.

— Какие собрания?

— Разве вы не знаете, что я член общества Детей лиры Орфея?

— Детей лиры Орфея?

— Да, это общество пения. У нас бывают обеды каждую первую субботу месяца, по два франка семьдесят пять сантимов с вином и кофе. Если вы хотите, я когда-нибудь свожу вас туда.

— Не откажусь, — ответил Панафье, — надо же хоть немного развлекаться.

Сказав это, он поспешно поднялся по лестнице, спеша прочесть то, что принес "странный человек".

Придя к себе, он зажег свечу и был немало удивлен, увидев брошенный на стуле ежедневный костюм Луизы. Нарядного платья, купленного на полученные Панафье деньги, не было. Очевидно, Луиза надела его. Затем Панафье увидел на столе лист бумаги, на котором каракулями нацарапано было несколько строчек:

"Дорогой Поль, я думаю, что если один развлекается, то и другой должен делать то же. Ты не вернулся ночевать в прошлую ночь, и я сегодня поступлю так же… Только я честная женщина и могу сказать, куда иду. Я сопровождаю мадам Левассер на один семейный бал. Итак, до завтра, если только ты вернешься в эту ночь. Луиза".

— Черт возьми, — сказал со смехом Панафье, — дело плохо. На какой это бал отправилась Нисетта? Все это выглядит очень странно; мне кажется, что я знаю только наполовину мою нежную подругу, и почти убежден, что совсем не знаю Нисетту. Здесь есть тайна, которую я должен раскрыть. Но прежде всего нужно подумать о деле.

Затем он развернул письмо, полученное от привратника. Оно было написано крупным, дрожащим почерком и имело следующее содержание:

"Я занялся делом, которое вы мне поручили. Я узнал, куда иногда заходит Пуляр, и готов вас проводить туда, если вы не изменили своих намерений относительно меня. Если вы свободны сегодня вечером, то я поведу вас в то место, куда он ходит. Это место, в котором бывает немало женщин и где играют по-крупному; я ничего больше не скажу, не получив ответ на свое письмо. Имею честь быть, господин Панафье, вашим преданным слугой.

Исидор.

PS. Я буду весь вечер в "Бешеной кошке".

— Отлично! — весело воскликнул Панафье.

Затем, держа оба письма в руке, он весело прибавил:

— Странно, но мне кажется, что эти два письма каким-то таинственным образом связаны между собой. Что делать? Пойти за братьями Лебрен? Нет, я должен сначала все выяснить. Во-первых, я заинтересован в этом деле лично, а во-вторых, братья могут слишком поторопиться и этим все испортить. Я пойду к Ладешу один. Он укажет мне дом и человека, за которым я должен следить, чтобы узнать, где он живет. Но надо быть осторожным, иначе можно ошибиться. Сегодня вечером я узнаю, правда ли то, что он мне пишет, а братьям я успею сказать об этом и через два-три дня, когда соберу все нужные сведения. Для них достаточно пока и того, что я узнал сегодня.

Он помолчал, затем вдруг вскрикнул:

— Но ведь Нисетта — любовница Жобера! Это уж чересчур! Пойми тут что-нибудь! Я думал, что первый заставил ее изменить своему супружескому долгу. Верь после этого ее невинному виду… Завтра я наведу справки о ее любовниках.

Затем он вытряс свои карманы, и оказалось, что у него есть еще пять луидоров.

— Хорошо, — произнес он, — за двадцать франков Ладеш сделает что угодно. Если мы пойдем в этот игорный дом, то у меня еще останется три луидора на игру. Этого вполне достаточно, тем более, что завтра я надеюсь получить деньги. А теперь пора отправляться на свидание.

Он уже собирался выйти, когда его взгляд снова упал на письмо Луизы.

— Бедняжка, — проговорил он, — она должна как-нибудь развлекаться. Тем более, что нет ничего предосудительного, если она постоянно будет посещать семейные дома. А завтра я ее порадую маленьким подарком!

Он погасил свечу и сошел вниз. Полчаса спустя он входил в "Бешеную кошку", где, как всегда, было много народа.

Он сделал знак Ладешу и Пьеру Деталю, те подошли к нему, и они втроем сели за стол. Приказав подать бутылку вина, Панафье обратился к Ладешу.

— Ну что? Ты нашел его? — спросил он.

— Да, я знаю место, куда он пойдет сегодня вечером.

— И куда?

Ладеш покачал головой.

— Что с тобой? — спросил Панафье.

— Что со мной!.. У каждого свои делишки, и я хочу знать — берете вы меня или нет?

— Но ведь это уже решено — ты же нам служишь.

— Значит, вы меня берете?

— На вот задаток, — отвечал Панафье, давая ему луидор.

— В таком случае, я исполню любое ваше поручение. Вы позволите мне немного выпить? — спросил он, кидая луидор в карман. — И я расскажу в двух словах суть дела. Он посещает два игорных дома: один на улице Омер, другой — в предместье Сен-Дени. В этот последний он ходит по четвергам.

— И ты говоришь, что он должен отправиться туда сегодня вечером?

— Да.

— Каким образом ты это узнал?

— О, очень просто!

— Прежде всего, скажи мне, что из себя представляет аббат Пуляр? Действительно ли он аббат?

— Совсем нет! Разве вы этого не знаете?

— Не знаю. Мне сказали, что если бы аббат Пуляр был жив, то он помог бы нам провернуть наше дело. Ты мне сказал, что аббат жив, следовательно, он может мне помочь. Вот каким образом я узнал, что существует аббат Пуляр, и вот почему желаю его видеть. Но больше я не знаю о нем ничего. Он действительно аббат?

— Вовсе нет. Просто он воспитывался в семинарии Сен-Сюльпис. Три раза он убегал оттуда, и три раза его возвращали. Он — веселый малый, — смеясь, продолжал Ладеш.

Его смеху вторил громкий хохот Пьера Деталя.

— Итак, — продолжал Ладеш, — он был возвращен в семинарию, и когда бежал в четвертый раз, то его семья махнула на него рукой. Он же, в свою очередь, написал своим родным: "Я чувствую, что не рожден быть священником. Позвольте мне заниматься коммерцией". Родные ответили отказом. Так как он продолжал упрямиться, ему перестали высылать деньги. Родные говорили себе: "Он уступит, когда останется без гроша". Тогда Пуляр решил устроить скандал: он надевал сутану и прогуливался в людных местах под руку с красавицами и с трубкой в зубах. Когда ему говорили: "Вы носите монашеский костюм, а здесь запрещено в нем появляться", он отвечал: "Дайте мне другой. Я только этого и хочу, так как мне нечего надеть. Я надеюсь, вы не заставите меня ходить голым". Но это продолжалось всего несколько дней, после чего ему запретили посещать рестораны в этой одежде. Знаете, что он тогда сделал? Он купил старые гвардейские пуговицы и пришил их к своей сутане. В то время его любовницей была Лида — модистка. Она пришила ему к сутане воротник из зеленого атласа. Тогда его стали везде пускать, говоря: "Это оригинал", и дали прозвище "аббат".

— Но сколько же ему лет?

— В то время было двадцать пять.

— Что он за человек?

— О, он очень красив, а главное — силен и ловок.

— Он игрок?

— О, да! Один раз он проиграл свой галстук, костюм и сапоги.

— Это человек, с которым очень приятно познакомиться, — проговорил Панафье.

— Ну да, но в тот раз он снова все отыграл.

— Каким же образом?

— С помощью золотой булавки, которую он поставил и которая ему все возвратила. Это его мания. Он постоянно носит в галстуке большую булавку без головки, но золотую.

Панафье против воли вскрикнул.

Ладеш взглянул на него и, увидев, что он бледнеет, спросил:

— Что с вами?

— Ничего, ничего, — отвечал Панафье, сразу же приходя в себя, — все в порядке. Я только озадачен тем, что слышу. Не правда ли, какой странный человек… О да! Очень странный.

При этих словах Поль вытирал пот, выступивший у него на лбу, и старался скрыть свое учащенное дыхание. Он чувствовал, что холод пробегает у него по спине, тогда как голова горит огнем. Он пытался победить охватившее его волнение и бессмысленно глядел на Ладеша, продолжавшего свой рассказ.

Волнение Панафье было вполне понятным, так как теперь он ни в чем не сомневался. Таинственный аббат был игроком, он был любовником и другом Адели Мазель. И булавка, странная золотая булавка, всегда была при нем.

Между тем Ладеш, не замечая, что происходит с его собеседником, продолжал:

— Я припомнил одну прачку, с которой он был знаком одно время. Я побывал у нее, и она мне сказала, что сейчас он не поступает так глупо, как раньше, но продолжает играть. "Я видела его у одной заказчицы, которая обедает в заведении, куда он иногда заходит", — добавила она. Тогда, — продолжал Ладеш, — я узнал адрес этой дамы, проживающей на улице Лаваль, отправился туда и сказал, что пришел от имени одного господина, который желает знать, где можно ее увидеть. Она ответила мне, что человек, желающий ее видеть, сам назначит место. Тут я и ввернул, что он хочет встретиться хотя бы там, где она обедает. В ответ она сказала: "Я обедаю в предместье Сен-Дени у Баландье". "Дело в том, — продолжал я, — что этот человек видел вас с аббатом и не хотел бы с ним встретиться". "О, это очень просто, — сказала она тогда. — Аббат бывает у Баландье только по четвергам". Вы понимаете, что это было не особенно хитро, но я узнал, где и когда можно увидеть аббата. Как раз сегодня четверг!

Панафье уловил только конец рассказа Ладеша и спросил:

— Итак, ты говоришь, что он бывает каждый четверг у Баландье? Знаю это место — я там бывал. А не знают ли там, как сейчас его дела?

— Мне говорили, что будто бы он теперь при деньгах. Многие еще думают, что он провинциальный аббат и временами появляется в Париже. Некоторые говорят, что он расстрижен. В сущности же никто ничего о нем не знает: он исчез из Латинского квартала и появился там только десять лет спустя, но уже в светском платье.

— Ты его знаешь?

— Да, я его знаю, но мы не знакомы, если это тот, о ком я думаю. Вы же знаете, господин Панафье, иногда человек может ошибиться.

— Вот что мы будем делать сегодня вечером, — сказал Панафье, подумав несколько минут. — Вы отправитесь вместе со мной в предместье Сен-Дени.

— К Баландье? — с неудовольствием спросил Пьер Деталь.

— Нет, вы останетесь оба у двери и будете ждать его выхода, а затем будете за ним следить — так, чтобы он этого не заметил, — и узнаете, где он живет.

— Ну, это очень легко!

— Что касается меня, то я войду к Баландье и буду наблюдать за ним. Я хочу посмотреть — тот ли это человек, который мне нужен, так как я не хочу погубить дело, рассказав о нем первому встречному.

— Да, конечно, надо быть очень осторожным. Вы довольны мной, господин Панафье? — спросил Ладеш.

— Очень доволен, — отвечал Панафье, пожимая ему руку.

— В таком случае, — заключил, вставая, Пьер Деталь, — надо на дорогу распить бутылочку.

— Да, но только поскорее, так как мы можем опоздать.

Когда бутылочка была распита, Панафье заплатил и в сопровождении своих двух помощников отправился в предместье Сен-Дени.

Глава IX У БАЛАНДЬЕ

Место, в которое мы введем нашего читателя, заслуживает особого внимания. Это типичное кафе, где дают обеды и где столуются женщины. Большая часть посетителей — именно они, и мужчины появляются здесь только изредка.

Мы уже сказали, что заведение Баландье помещалось в предместье Сен-Дени, недалеко от улицы Энгиен, в трехэтажном доме.

Ворота этого дома были узки и мрачны, и из-под них постоянно текли ручьи помоев. Кухни всех трех этажей выходили на узкую, крутую лестницу, и на ней всегда был слышен запах плохой стряпни. Надо было иметь крепкий желудок, чтобы не потерять аппетита, поднявшись на третий этаж.

Войдя в коридор, служивший передней, посетители вынуждены были дышать воздухом, настоянным на смеси запахов керосина и неопрятно содержащихся кошек. Здесь толстая девушка, плохо говорившая по-французски, брала у посетителя шляпу и пальто и относила их в другую комнату. Эта любезность была своеобразной мерой предосторожности, которая не позволяла никому выйти незаметно. Затем та же самая девушка открывала дверь в столовую.

Столовой служила комната, оклеенная выцветшими обоями, и единственной мебелью в ней были буфет из красного дерева и большой белый стол посредине, да над камином висело зеркало в серой рамке, причем прямо на зеркале завсегдатаи кафе, пользуясь бриллиантами из колец, нацарапали массу глупостей.

По стенам было развешано несколько плохих литографий. На камине перед зеркалом стояли четыре фотографии: хозяйки дома; ее дочери — особы двадцатью годами моложе, очень красивой, в весьма легком костюме; жандарма — первого мужа Баландье и отца ее дочери; и красивого молодого человека, которого дочь Баландье называла другом мамаши.

Стол был застелен скатертью сомнительной чистоты, которую меняли раз в два дня; салфетки менялись два раза в неделю, и постоянные посетители вкладывали их в кольца с номерами.

Сама Баландье занималась хозяйством; ее дочь очень редко садилась за стол — самое большее шесть раз в год. И никто никогда не видел друга мадам Баландье — красавца Густава. Когда в час обеда ему нужно было переговорить с Баландье, он вызывал ее на кухню.

Рядом с большой столовой была комната поменьше, меблированная немного лучше, и стоящий посредине нее стол был покрыт зеленой салфеткой.

В этой комнате после обеда постоянные посетительницы говорили какому-нибудь новичку, явившемуся в первый раз:

— Сейчас будут играть по-маленькой, а я забыла мое портмоне. Дайте мне в долг луидор.

Иногда это имело успех, но, нужно заметить, довольно редко.

В это-то место в восемь часов вечера и вошел Панафье.

Обед уже начался: человек двенадцать женщин сидели за столом, в то время как от сильного пола было всего четыре представителя.

Панафье заметил, что все дамы были не в духе — ни одна из них не разговаривала, что казалось удивительным. Что касается мужчин, то, наклонившись над своими тарелками, они яростно трудились, пытаясь разрезать жилистое мясо.

Панафье хотел завязать разговор со своей соседкой. Оказалось, что это сделать очень легко, так как она начала первая.

— Вот так обед! — сказала она. — К счастью, у нас свои зубы, а то невозможно было бы перегрызть это мясо.

— Да, действительно, — поддержал Панафье, — надо быть глубоко убежденным в том, что это мясо, чтобы согласиться его есть. Здесь всегда так кормят?

— Как? Всегда такой обед? Не-е-ет. Если бы это было так, я не ходила бы сюда. Но как только приходят некоторые посетительницы, так сразу же им подают лучшие куски, а нам — ничего.

— Но, — с горечью перебила ее соседка, — мы, по всей вероятности, хуже этих дам.

— Каких дам?

— Мы-то очень хорошо знаем, кто они такие, — сообщила одна из женщин, — а между тем они делают вид, что лучше нас.

— А кто они такие? — спросил высокий мужчина, обращаясь к своей соседке. — Я не видел, как они входили.

— Разве ты не знаешь, что это те мадам, про которых говорят, что они честные женщины?

— Да уж!

И все за столом громко засмеялись.

У Панафье вся эта болтовня вызывала большое удивление.

— О ком это вы говорите? — спросил он в свою очередь.

— О двух девчонках, которые сидят вон там! — отвечала соседка, указывая на маленькую комнату, дверь которой была закрыта. — Здесь всегда так. Мы приходим каждый день — и на нас не обращают внимания. Эти являются изредка — и вокруг них все пляшут. Все лучшее подается им.

— Где же эти дамы? — спросил Панафье.

— Тут, рядом, — отвечала его соседка, указывая на дверь, из-за которой слышался смех.

Панафье, следивший за всем, что происходило вокруг него, не находил среди людей, сидевших за столом, того, кого искал, и подумал, что, может, он находится в числе гостей маленькой гостиной. Поэтому, обращаясь к своей соседке, он спросил:

— Кто же эти особы?

— Я уже вам сказала, что две дрянные девчонки, которые выдают себя не за тех, кто они есть. Да еще мужчины, с которыми они обедают.

— А вы знаете этих мужчин?

— И да, и нет. Я видела их несколько раз. Это люди женатые, которые являются сюда только потому, что здесь им не грозит встреча с людьми, которые их знают.

— Я спросил вас об этом потому, что голос одного мужчины показался мне знакомым. Его некогда звали в Латинском квартале аббатом.

— Аббатом? Нет, я никогда не слыхала такого имени.

— Я, вероятно, ошибся, — сейчас же сказал Панафье, не желая, чтобы его вопросу было придано хоть малейшее значение.

Нам нет нужды далее повторять читателю беседу постоянных посетителей Баландье. Достаточно один раз побывать в этом обществе, чтобы убедиться, до какой степени доходят его невежество, глупость и цинизм, но есть люди, которые считают это очень забавным. В доказательство сказанному мы только обратим внимание читателя на четырех мужчин, сидевших за большим столом и обменивавшихся с дамами самыми грубыми сальностями. Они смеялись до сумасшествия, смеялись до такой степени, что одна толстая посетительница, которую звали рыжей Нини, с убеждением сказала:

— Я не знаю — может быть, в маленькой комнате кормят лучше, но зато здесь не скучают. Когда этим мужчинам хочется посмеяться, они бросают "честных женщин".

В эту минуту дверь в маленькую комнату отворилась, и послышался женский голос, говоривший:

— Если вы хотите повеселиться, то прикажите подать шампанского.

Услышав этот голос, Панафье вздрогнул и вытянул шею, чтобы прислушаться, но дверь закрылась.

Он страшно побледнел и, наклонившись к своей соседке, спросил:

— Вы знаете имена этих женщин?

— Одну из них зовут Луизой, а другую я не знаю.

— А-а! — протянул Панафье, еще больше побледнев, но стараясь казаться спокойным.

В это время начали убирать со стола, и одна из посетительниц обратилась к Баландье:

— Если сегодня не будут играть по случаю прихода этих дряней…

— Наоборот, моя милая, — возразила Баландье, — на этот стол постелят зеленое сукно, и вы будете играть. Вам здесь будет гораздо приятнее, чем с этими дрянями.

Это лицемерное презрение примирило с ней посетительниц большого зала.

А в это время Панафье вынимал свою записную книжку и писал на вырванном оттуда листе:

"Луиза, я хочу тебя сейчас же видеть. Сделай так, чтобы меня пригласили. Я хочу войти к вам.

Поль".

Он свернул бумажку вчетверо, и давая ее служанке, сказал шепотом:

— Передайте эту бумажку младшей из дам в маленькой гостиной.

— Но, мсье, если меня увидят… — начала служанка.

— Увидят вас или нет, вот вам пять франков.

После этого служанка не сделала ни одного замечания и отправилась в маленькую гостиную.

Он услышал в ней громкий шум, продолжавшийся несколько минут. Затем все стихло. Готовый на все, он встал и увидел выходившую из гостиной служанку, которая подошла к нему и, открыв дверь в маленькую гостиную, сказала:

— Эта дама просит вас войти к ним.

В это время все в зале были заняты игрой, и никто не обратил внимания на его уход.

Перед его приходом вокруг стола, очевидно, сидели четверо, но он увидел только Луизу и Нисетту. Он сразу подбежал к занавесям, закрывавшим альков, но там никого не было. Панафье заметил маленькую дверь и, открыв ее, увидел, что она выходит в коридор. Он все понял и, вернувшись к женщинам, сказал:

— Неужели ты думаешь заставить меня поверить, что вы были одни?

— Нет, — ответила Луиза, — с нами были двое мужчин, но они ушли сразу, как только я получила твою записку.

Панафье был озадачен спокойствием, с которым его приняла любовница. Он был немного стеснен присутствием Нисетты, перед которой не мог разыграть роль верного любовника, но он не понимал смелого и вызывающего взгляда Луизы.

Его больше бы устроило, если бы в гостиной были мужчины, с которыми он мог бы поговорить, или если бы Луиза была одна.

— Итак, — сказал он, — этот дом ты называешь местом свидания приличных людей, и здесь будет семейный бал, на который мадам Левассер приглашена со своей теткой…

Нисетта хотела ответить, но Луиза остановила ее жестом.

— Здесь место, которое я выбрала, чтобы ждать тебя, когда ты не возвращаешься, и ты видишь, что я не напрасно это сделала, придя сегодня в первый раз, так как имею счастье встретить здесь тебя.

— Это уж слишком! вскрикнул озадаченный Панафье. Она же еще и жалуется!

— Но что ты здесь делал?

Говоря это, Луиза выпрямилась, а Панафье, кусая губы и хмуря брови, схватил ее за руку.

— Без сцен и без крика! — прорычал он. — Зачем ты здесь?

— Я могу располагать…

— Луиза, отвечай мне! Не шути, отвечай, а не то…

— Больно!.. Сюда! Ко мне! На помощь!

Панафье припер ногой дверь маленькой гостиной и с угрожающим видом зажал Луизе рот.

— Отвечай или я задушу тебя, — закричал он.

Физиономия Панафье говорила, что он способен тут же исполнить свою угрозу, но в это время Нисетта бросилась к нему со словами:

— Оставьте ее! Она имеет право делать все, что хочет.

Панафье локтем оттолкнул подругу Луизы и, устремив на нее пристальный взгляд, проговорил:

— Я запрещаю произносить тебе хоть одно слово. Я знаю, что ты из себя представляешь.

Испуганная Нисетта замолчала.

— Отвечай мне, Луиза, — повторил Панафье.

— Мне больно, выпусти меня!

Быстрым движением молодой человек заставил Луизу сесть.

— Теперь отвечай!

— Не хочу.

— Несчастная! — вне себя закричал Панафье. — Не противься мне. Я способен на все! Отвечай!

У Луизы не было никакого оправдания, и она отлично знала, что если ее любовник соглашается выслушать ее объяснения, то, значит, он не хочет с ней ссориться.

Луиза заплакала. Слезы — последний довод тех, которые не имеют других.

— Без слез! Зачем Ты здесь?

— Чтобы наказать, заставить ревновать.

— Ты лжешь!

— Наоборот. Я знала, что ты придешь сюда.

— Да? — произнес Панафье, озадаченный этими словами.

Нисетта, наблюдавшая за всем происходящим, тут же встала.

— Это я сказала ей так.

— Но, — вне себя вскрикнул Панафье, — вы принимаете меня за дурака!

Затем, немного успокоившись, он продолжал:

— Мадам Левассер, я поговорю с вами в другое время, а сейчас хочу говорить с Луизой и прошу вас не вмешиваться.

— Мсье, — решительно отвечала Нисетта тем же тоном, — если Луиза здесь, то потому, что я заставила ее прийти сюда.

— Так это ты!.. Вы решаетесь мне это сказать! — угрожающим тоном проговорил Поль.

— Оставьте меня, господин Поль, вы не имеете права меня трогать. Если вы хотите знать истину, то я скажу вам все.

Озадаченный смелостью Нисетты, Панафье замолчал.

Луиза, чтобы ничего не говорить, плакала горькими слезами, в то время как Нисетта продолжала:

— Да, мы пришли сюда из-за вас, господин Поль! Это вас удивляет, но это так. Я не хочу этим сказать, что мы сделали это из-за того, что вы не вернулись вчера ночью. Нет, мы пришли сюда, чтобы доставить вам удовольствие.

— Что вы говорите! — вскрикнул Панафье, пристально глядя на Нисетту, чтобы убедиться, не смеется ли она над ним.

Последняя взглянула на него со злой улыбкой.

— Я говорю вам, что мы пришли сюда не для того, чтобы доставить вам неприятности, а для того, чтобы вам помочь.

— Ну, это уж слишком! — произнес Панафье, пожимая плечами и не желая отвечать Нисетте.

Чувствуя, что борьба с ней затруднительна, он насмешливо сказал Луизе:

— Итак, ты пришла сюда для того, чтобы быть мне полезной? И для этого обедала в отдельной комнате с мужчинами?

— Да, конечно, господин Поль, мы пришли для этого, — ответила Нисетта вместо Луизы.

Поль дернулся нетерпеливо, но Нисетта как будто не заметила этого движения.

— Во-первых, объясним, как все было, — начала Нисетта.

— Послушайте, — вскрикнул Панафье, — я говорю не с вами.

Но Нисетта прямо отвечала ему:

— А я говорю с тобой, и ты выслушаешь меня.

Нисетта была храбра, и Панафье струсил, заметив, что Луиза резко подняла голову, услышав, как Нисетта говорит Полю "ты".

Он взглянул на мадам Левассер и замолчал.

Последняя, почувствовав, что одержала верх, сразу же поправилась.

— Извините, но гнев заставил говорить меня слишком фамильярно.

Луиза поглядела на свою подругу, но улыбка Нисетты прогнала все сомнения, пробудившиеся у нее.

Дав понять, на что она способна, Нисетта продолжала:

— Вот в двух словах суть дела, мсье Поль. Один раз вы заговорили с нами об аббате Пуляре.

— Что такое? — с удивлением вскрикнул Панафье. — При чем здесь это?

— Вы сказали, что он умер и, казалось, хотели разузнать о нем. Мы сказали вам, что он жив.

— Ну и что же?

— Так как я его знаю, то мне захотелось убедиться — не ошибаюсь ли я. Я ему написала и назначила здесь свидание. Только попросила Луизу сопровождать меня.

Панафье пожал плечами.

— Послушайте, Нисетта, — заметил он, — за кого вы меня принимаете? Вы, наверное, с ума сошли, если надеетесь заставить меня поверить подобным басням.

— Клянусь вам, я говорю правду.

Панафье не верил ни единому слову из того, что рассказывала мадам Левассер, но тем не менее он не желал с ней спорить, решив переговорить с Луизой наедине.

— Итак, вы мне говорите, что взяли с собой Луизу, — сказал он, — а Луиза, вероятно, взяла еще кого-то в свою очередь, потому что я вижу четыре прибора.

— Нет. Аббат всегда приказывает накрыть на четыре прибора, говоря, что ждет приятеля, но этот приятель никогда не является.

— Понятно! Но я сейчас спрашивал о мужчине, который был здесь, и мне никто не сказал, что это был аббат.

— Неужели, же вы думаете, что он постоянно носит сутану. Наоборот, очень редко. Впрочем, здесь его мало знают, вернее, его знает одна Баландье.

— И когда я пришел сюда, он ушел…

Так как Панафье оставил внизу двух сторожей, то он был спокоен: Ладеш должен был отправиться за аббатом и завтра сообщить его адрес.

— Луиза, — сказал он, — доставь мне удовольствие — надень шляпу и идем. Мы объяснимся дома.

— Послушайте, господин Поль, — вмешалась опять Нисетта, — если вы будете опять ругать Луизу, то это не очень хорошо с вашей стороны. Я сказала вам правду.

— Дорогая мадам Левассер, вы можете делать все, что вам угодно. Вы имеете на это полное право, и это касается только вашего мужа. Луиза — другое дело! Я живу с ней, потому что люблю ее, и вы уж позвольте мне поступать так, как мне угодно.

— Если вы ее любите — конечно! И вы ее ревнуете?

— Да, я имею эту слабость.

— О, если бы я захотела, то доказала бы ей, что она имеет право делать все, что хочет.

Панафье пожал плечами, говоря:

— Во всяком случае, знал бы бедный Левассер, что я вас здесь встретил! Вы понимаете, что может сделать одно слово?

Нисетта прикусила губу.

Луиза была уже готова. Панафье позвал служанку, заплатил по счету и, проходя вместе с Луизой мимо удивленной Баландье, сказал ей:

— Если вы когда-нибудь примете у себя эту даму, то клянусь вам, мадам, что пришлю к вам полицейского комиссара и подробно расскажу ему о том, что происходит в вашем заведении.

И вышел под руку с Луизой.

На улице Панафье посмотрел, стоят ли его сторожа и, не увидев их, спокойно ушел.

Когда они входили в двери своего дома, Нисетта тихо сказала Панафье:

— Я хочу с тобой поговорить!

— Завтра! — ответил он так же тихо.

Несколько минут спустя Луиза и Панафье были в своей комнате и последний сказал:

— Теперь, когда мы остались вдвоем, можно поговорить. Надеюсь, ты не думаешь, что я удовлетворен тем, что рассказала Левассер. Слушай, Луиза, будь откровенна, скажи мне всю правду или же эта ночь будет последней, которую мы проведем вместе.

Глава X НИСЕТТА ЗАНИМАЕТСЯ СТРАННЫМ РЕМЕСЛОМ

Луиза поняла, что надо идти в наступление. Она вытерла слезы и сказала Панафье:

— Я не сделала ничего дурного. Это ты своим поведением заставляешь меня делать то, чего я не хочу делать.

— Что ты говоришь?! Моим поведением?

— Ты не ночуешь дома, мы не имеем средств к существованию, а ты не ищешь никакой работы.

— Кто тебе это сказал? Чего тебе не хватает?

— О, еще недавно мы были так бедны!

— Да, но за эти несколько дней я нашел работу.

— Тем более нет причин проводить время за развлечениями.

— Но ты с ума сошла!

— Нет, я не сошла с ума. Вот уже два раза в течение двух недель ты не ночуешь дома.

— Моя милая, ты начинаешь меня упрекать в том, в чем я хотел упрекнуть тебя. Это ловкая тактика, но ты меня не обманешь. Я не ночевал дома не потому, что веселился, а потому, что этого требовала та работа, которую я нашел.

— Что это за работа?

— Я не могу тебе сказать.

— О, конечно!

— Будь довольна тем, что она дает доход. А теперь скажи мне — как и почему ты попала к Баландье?

— Я не то, что ты! Я была там в первый раз.

— Ты хочешь повторить историю, придуманную мадам Левассер?

— Нет, я говорю тебе правду. Ты не ночевал дома и утром тоже не вернулся. Тогда Нисетта, видя мое огорчение, сказала мне: "Ты очень глупо делаешь, беспокоясь, в то время как он веселится". И она предложила мне отправиться вечером в один дом, где, по ее словам, очень весело, где бывают интересные люди, актеры, актрисы, журналисты.

— К Баландье?

— Она не сказала мне ничего, но прибавила, что аббат, с которым она должна была познакомить меня, придет туда.

— Как! Познакомить тебя?! — с удивлением вскрикнул Панафье.

— Да, она рассказывала мне много забавного об этом человеке и сказала мне: "Если он когда-нибудь пригласит меня обедать, то я возьму тебя с собой, и ты сама увидишь, как он забавен".

— И поэтому она пригласила тебя сегодня вечером, и ты сразу же согласилась?

— Я ей ответила: "Нет, несмотря на все зло, которое Поль мне делает, я не хотела бы, чтобы он узнал об этом". Тогда она отвечала мне, что сказала мужу, будто ее пригласили на бал, и мы скажем, что я поехала с ней.

— И ты согласилась?

— Нет. Я сказала ей: "Если Поль не вернется до четырех часов, то я отправлюсь с тобой, но если он вернется, то не пойду". Ты не вернулся!

— И ты пошла к Баландье!

— Но я не сделала ничего плохого.

Панафье подвел ее к окну и, глядя в глаза, повторил ее последнюю фразу.

— И ты не сделала ничего плохого?

— Нет, — отвечала Луиза.

— Луиза, — продолжал Панафье, — ты понимаешь, что хотя мы и не обвенчаны, тем не менее, нас связывают святые узы. У нас на кладбище похоронен ребенок, которого мы любили.

— О, не говори мне о нем, Поль, — со слезами произнесла Луиза.

— Луиза, поклянись мне останками нашего ребенка, что ты не лжешь!

— Клянусь тебе, что я видела этого человека в первый раз. Во взгляде у него есть что-то такое, что мне не понравилось, но так как я поклялась, то скажу тебе правду. Я признаюсь — этот человек ухаживал за мной. Он хотел, чтобы я назначила ему свидание. Нисетта сказала мне, что он любит ее. В то же время она не казалась ревнивой. Наоборот, она советовала мне…

Панафье вскрикнул от ярости:

— Проклятая! Она заплатит мне за это!

— Но клянусь тебе, Поль, я отвечала ему, как и должна была ответить.

Панафье нежно взглянул на Луизу, потом привлек ее к себе со словами:

— И ты не будешь делать этого?

— О, нет!

— В таком случае обними меня, и все будет в порядке.

— Но ты будешь ночевать дома?

— Всегда.

Они обменялись нежным поцелуем, и мир был восстановлен.

На другой день Панафье отправился к братьям Лебрен и рассказал им о том, что произошло за два последних дня, и сообщил, что он напал на след аббата.

Братья дали ему денег, которые были ему очень кстати, и попросили Панафье продолжать оказывать им помощь.

— Если вы узнаете, где он живет, или место, которое он часто посещает, возьмите нас с собой.

— Когда я буду убежден, что сведения верны, я обязательно сделаю это.

— Вы говорите, что он еще ходит в игорный дом?

— Мы хотели бы, чтобы вы взяли нас с собой туда.

— Хорошо. Но повторяю вам: сегодня вечером я узнаю — прав ли я.

— Впрочем, мы не можем с вами идти ни сегодня, ни завтра. Эти два вечера мы должны присутствовать на одном семейном празднике.

— Понятно! — сказал Панафье, пораженный словом "семья" в устах сына казненного.

— Мы будем завтра на крестинах нашего племянника, а я буду крестным отцом, — объяснил Винсент. — Обязательства, завещанные нам отцом, вынуждают нас оставаться холостяками, но наши сердца нуждаются в привязанности, и мы перенесли ее на нашу сестру и ее семью.

— Кроме того, — прибавил Шарль, — жизнь, которую мы ведем, вынуждает нас постоянно бывать в свете, который мы хотели бы забыть.

Вы очень счастливы, — задумчиво проговорил Панафье, у вас есть кого любить! Но, — сказал он вдруг, подавив печаль, — я завтра напишу вам. Сегодня вечером я назначу свидание — повидаюсь со своими помощниками, расспрошу, что они узнали, и если вы позволите, я буду руководить делом.

— Вы знаете нашу цель, господин Панафье.

— Вы хотите найти виновного, из-за которого был казнен ваш отец.

— Да, но найдя его, мы не хотим передавать его в руки правосудия.

— Что же вы хотите сделать? — с удивлением спросил Панафье.

— Я объясню. Мы хотим передать его правосудию, но не хотим мстить ему, а желаем только восстановить честное имя отца. Вы понимаете нас?

Панафье подумал несколько минут.

— Господа, — сказал он, — я вам говорил, что тоже ищу преступника, и если правда то, что я думаю, то мы ищем одного человека. Я хочу отомстить за свою мать.

— Почему?

— Но, — поспешно перебил Панафье, — мы еще не дошли до этого. Вначале нужно поймать его, а уж потом решать, как с ним поступить.

— Вы правы, — сказал Винсент.

— Итак, — продолжал Панафье. — Если сведения, которые я получу от своих помощников, окажутся хорошими, то мы в течение нескольких дней будем следить за ним и, если он отправится в игорный дом, последуем за ним.

— В таком случае следует подумать о мерах, которые необходимо предпринять.

— Да, так как, повторяю вам — все, что мы делаем, пока основано только на предположении. У нас нет ни одного факта, ни одного доказательства.

— Это правда, — согласился Винсент, — но мы можем кое-что сделать.

— Что?

— Расспросить эту женщину. Вы сказали, что видели его с женщиной, которую знаете.

Вполне понятно, что, рассказывая сцену у Баландье, Панафье говорил только о Нисетте, не упоминая о Луизе.

— Да, — сказал он, — я так и думаю сделать. Я даже могу вас заверить, что если я попрошу у вас денег, то лишь для того, чтобы предложить ей порядочную сумму, которая развязала бы ей язык.

— Мы дадим вам эти деньги.

Шарль вынул бумажник, и взяв из него две купюры по тысяче франков, подал Панафье.

— О, это много, — сказал тот.

— Господин Панафье, мы просим вас принять эти деньги. Употребите одну из купюр на дело, а другую возьмите себе.

Панафье больше не сопротивлялся. Он взял деньги, подошел к окну, и посмотрев на них, наивно проговорил:

— Как странно! И правда — они синие!

— До послезавтра, господин Панафье, — сказал Винсент.

— Прощайте, господа.

Панафье вышел, держа руку с зажатыми в ней купюрами в кармане. Затем, в восторге от полученной суммы денег, он зашел в магазин новинок, купил четырнадцать метров модной ткани и сразу же побежал домой.

У входа его остановил Левассер.

— Господин Панафье! — закричал он.

— Что такое?

— Вам письмо.

— Хорошо.

Панафье взял письмо, узнал крупный почерк Ладеша и прочитал:

"Господин Панафье, все идет хорошо, но мы сбивались со следа два раза. Тем не менее, мы получили очень любопытные сведения. Я приду завтра утром в десять часов к вам. Преданный слуга Исидор".

— Отлично! — громко сказал Панафье. — Наконец-то я могу отдохнуть до завтра.

Обернувшись, чтобы подняться по лестнице, он увидел, что Левассер все еще стоит перед ним.

— Что вам еще от меня нужно? — спросил он.

— Я хотел пригласить вас сегодня вечером отправиться со мной.

— Куда это?

— Сегодня наш обед в обществе Детей лиры Орфея.

— Ах, да…

— Кроме того, я должен вас поблагодарить. Я такой человек, который всегда платит вежливостью за вежливость.

— Что вы хотите сказать?

— Моя жена сказала мне, что вчера, когда она возвращалась от тетки, потому что бал не состоялся, вы вместе с вашей дамой встретили ее и были так добры, что взяли с собой ужинать к вашей родственнице.

Озадаченный Панафье стоял перед привратником, не зная, что ответить.

Сквозь стеклянную дверь в комнату привратника он увидел свежее, смеющееся личико Нисетты. Он хотел что-то сказать, но ничего не мог придумать.

— Что же, — продолжал Левассер, — согласны ли вы пойти со мной? За десертом будет пение.

— Хорошо, я согласен.

— Вот и отлично, мы отправимся в четыре часа.

— Договорились.

В эту минуту появился посетитель, обратившийся к привратнику, и Панафье вошел в комнату, говоря Нисетте:

— Нечего сказать, хороша!

— Как поживаешь, Поль? — смеясь, спросила она.

— Я скажу тебе это завтра.

— Как это?

— Да, сделай так, чтобы мы пообедали завтра с тобой вдвоем.

— Отлично! Где?

— У Бребана. Ты видишь, что я делаю все, как следует, но молчи. Вот твой муж!

— Вы были так любезны, что рассказали все это, госпожа Левассер, — прибавил он.

— Ну что вы, господин Панафье, без вас я проскучала бы весь вчерашний вечер.

— Ах, — воскликнул Левассер, — вы не можете себе представить, как она вам благодарна за приглашение. Знаешь, Нини, я пригласил господина Панафье отправиться со мной в мое общество.

— Иди, мой милый, позабавься, так как завтра придется тебе снова остаться одному.

— Завтра? — переспросил Левассер.

— Ну да, я ведь говорила тебе вчера, что тетка отложила бал на воскресенье.

— Ты мне этого не говорила.

— Ах, я совсем забыла… Но если ты этого не хочешь, я не пойду.

— Ну что ты, моя милая, поезжай.

И Левассер поцеловал Нисетту в лоб, в то время как она нежно пожимала руку Панафье.

— До свидания, — сказал Панафье.

— До скорого свидания, — отвечал Левассер.

Поль поспешно взбежал по лестнице, и так как Луиза была в мастерской, то он написал ей несколько строк, объяснив, что проведет вечер в обществе Детей лиры Орфея. Затем, положив в конверт купюру в сто франков, он написал сверху: "На платье" и положил конверт вместе с купленным материалом, говоря:

— Сегодня вечером я могу вернуться поздно и все-таки буду принят любезно.

В четыре часа он отправился с Левассером на обед Детей лиры Орфея.

Глава XI У ДЕТЕЙ ЛИРЫ ОРФЕЯ

Одно время в Париже существовали маленькие клубы для ремесленников, которые собирались два раза в неделю у торговцев вином. На этих собраниях не было места политике. Здесь собирались, чтобы петь и ободрять певцов. Иногда даже бывали состязания на призы.

Общество Детей лиры Орфея было одним из таких. Все знали друг друга в этом обществе, и всем было весело. Непринужденные обеды были просты, но сытны, и стоили всего два франка семьдесят пять сантимов, включая бутылку вина и кофе.

Когда после окончания обеда был подан кофе, один пожилой человек, сидевший в середине стола, взял маленькую палочку, лежавшую рядом с его прибором, и постучал несколько раз по столу. Сразу же водворилось молчание.

— Господа, — сказал он, — можете курить!

Веселый гомон встретил эти слова.

Все вынули из карманов сигары и трубки, тогда как пожилой человек, бывший председателем Детей лиры Орфея, продолжал:

— Господа, сейчас начнется пение, но мы должны напомнить членам общества и посетителям, что все политические и безнравственные песни строго запрещены.

Эти слова были встречены аплодисментами, и сосед председателя — учитель пения — встал со словами:

— Первым буду петь я, затем наш коллега Левассер, затем — господин посетитель Жак.

После этого началось пение, и каждую песню встречали и провожали самыми горячими аплодисментами.

Все это было очень наивно, но честно и весело, гораздо лучше, чем времяпрепровождение в кафе-концертах. Песни, которые тут пелись, были до такой степени просты, что Панафье, ободренный примером других, согласился тоже спеть что-нибудь.

Окончив свою песню, Панафье вдруг заметил устремленный на него взгляд человека, сидевшего на другом конце стола.

— Знаете ли вы этого господина? — спросил он, обращаясь к своему соседу.

— Этого блондина, у которого такие блестящие глаза?

— Да-да.

— Нет, не знаю. Я вижу его здесь в первый раз.

— Значит, он не из членов клуба?

— О нет, а разве вы его знаете?

— Нет, но я его где-то видел и хотел узнать его имя.

— A-а! Это очень просто.

— Как это?

— Когда наступит его очередь петь, учитель назовет его имя.

— Действительно…

Пение продолжалось, и наконец настала очередь человека, заинтересовавшего Панафье. Учитель назвал его: "Посетитель Густав".

Панафье сделал досадливое движение, затем, подумав несколько минут, спросил Левассера:

— Сюда может приходить кто угодно?

— Нет, надо быть представленным.

— В таком случае, вы можете узнать, кто этот человек, у члена клуба, пригласившего его?

— Про этого высокого блондина, у которого женское лицо и бас?

— Да. Но только не говорите, что я вас просил об этом.

— Нет, я только загляну в книгу и спрошу члена клуба, который его привел: "Кто этот господин, которого ты привел и у которого такой хороший голос?" Он ответит: "Тот-то или тот-то". Тогда я скажу ему: "Он напрасно делает, что не занимается пением. Кто он такой?" Все очень просто!

— Замечательно!

Между двумя песнями Левассер отправился сделать то, о чем его просили, и вскоре вернулся к Панафье.

— Его имя Густав Лебо. Он переплетчик, но, кажется, редко бывает в мастерской.

— Отлично! У вас нет его адреса?

— Нет, но тот, кто его привел, знает кафе, которое он постоянно посещает. Это рядом с воротами Сен-Дени.

— A-а, знаю, — сказал Панафье.

Вечер окончился совершенно спокойно, но уходя, Панафье записал в свою записную книжку сведения, данные ему Левассером.

На другой день утром погода была довольно теплая, и бледное зимнее солнце весело заглядывало в комнату Панафье.

Рано утром Луиза вскочила с постели и, прямо в неглиже и босиком, взяла лежащий на столе сверток и подошла к окну, чтобы посмотреть на подарок, найденный накануне на постели, так как вечером она не смогла хорошо рассмотреть его. Довольная, и вследствие этого веселая, она подбежала к кровати, где Панафье еще спал, как праведник, и разбудила его поцелуем.

Панафье немного рассердился на то, что его неожиданно разбудили, но увидев улыбавшееся ему хорошенькое личико и прочитав в больших глазах Луизы удовольствие, доставленное ей его подарком, он стал таким же веселым, как и она.

— Ну что, ты довольна? — спросил он.

— О да, мой дорогой Поль!

— И ты любишь своего Поля?

— О да!

— И снова повторишь свою клятву никогда не ходить в места, подобные тем, в котором ты была вчера?

— Не будем говорить об этом больше. Я поклялась.

— И что же ты будешь делать сейчас?

— Мне надо торопиться, так как я опоздаю в магазин.

— В магазин? Сегодня?

— Ну и что же?

— Сегодня, моя милая, я тебе не позволю ходить.

— Это как?

— Так. Очень просто. У тебя есть на что купить ниток и иголок, не правда ли?

— О да, мой дорогой, — сказала Луиза, показывая свою купюру в сто франков и целуя своего любовника.

— Вы купите все, что нужно для вашего платья и пойдете в магазин только тогда, когда примерите его.

— О, как ты мил! Но надо уведомить магазин.

— Да, конечно. Но скорее одевайся и покупай все, что тебе нужно.

Луиза не заставила себя просить и через несколько минут была готова.

Приведя в порядок хозяйство, и отрезав маленький кусочек материала для образца, она поцеловала своего Поля, когда в дверь постучали.

— Пойди открой, — сказал Панафье.

Луиза открыла дверь, и увидев посетителя, слегка вскрикнула.

— Я здесь, — отозвался Панафье, узнав голос Ладеша.

При виде этой странной личности Луиза испугалась, но рассмотрев его внимательно, переглянулась с Полем, делая усилие, чтобы не засмеяться.

— Ну, Луиза, иди скорее по своим делам и оставь нас.

Луиза поспешила повиноваться. Ладеш, затворив за собой дверь, спросил:

— Это ваша дама?

— Да.

— Позвольте вас поздравить!

— Ты очень добр.

— Вы получили мою записку?

— Да. Что ты хочешь мне сказать?

— Тут вот какое дело: мы следили за ним, но не смогли поймать.

— Как это?

— Он не вернулся домой.

— Что же он делал?

— Он был в двух клубах. Затем в игорном доме, в котором играют всю ночь.

— Значит, ты потерял его из виду?

— Нет, но можно было подумать, что он что-то подозревает.

— Какого же результата ты добился?

— Он отправился на северную железную дорогу, но так как у него был абонементный билет, то он сел в поезд, не заходя в кассу, и уехал у нас из-под носа.

— Значит, все потеряно!

— Да нет!

— Ты узнал еще что-нибудь?

— Да.

— Говори же скорее.

— Я знаю его. Мы можем часто видеть его.

— Где это?

— В игорном доме на улице Омер.

— Когда?

— По субботам там играют по-крупному, и он никогда не пропускает.

— Это драгоценное сведение!

— Вы знаете это место?

— Да-да.

— Довольны ли вы?

— Да, и я дам вам и Пьеру Деталю сто франков, и вы разделите их.

— Сто франков?!

— Да.

— Но вы заставляете меня заниматься почти честным делом, а, между тем, платите так много.

— Если все пройдет успешно, еще не то будет! До завтра можете отдохнуть.

— Это не трудное занятие. Дальше!

— Завтра в восемь часов вечера будьте в саду Сен-Мартен.

— Обязательно.

— Позади почты.

— Если вы не застанете нас там, то это значит, что мы зашли поблизости выпить бутылочку вина.

— Хорошо, а теперь ты можешь идти. Во всяком случае — до завтра.

Ладеш сразу же ушел и, спускаясь по лестнице, говорил себе: "Не знаю почему, но мне кажется, что дело, которое мы делаем, нечисто. Но вот это может отмыть многое!"

При этом он глядел на стофранковый билет.

Оставшись один, Панафье стал думать о том, что ему надо сделать. Следствием его разговора с Жобером было открытие, что мадам Мазель была убита булавкой, воткнутой ей в затылок. Открытие мнимого исчезнувшего аббата доказывало, что он был истинным преступником, но кто был этот таинственный аббат? Это надо было еще узнать. Ему было известно, где можно найти этого мнимого аббата, но надо было быть благоразумным, и Панафье опрашивал себя, не следует ли ему в этом случае попросить помощи у полиции, но затем решил, что гораздо лучше все делать самому, так как братья желали особенного мщения. Он тоже хотел отомстить за свою мать и хотел сделать это по-своему, но все-таки главное — нужно было узнать, что из себя представляет аббат. Поэтому Панафье рассчитывал на обед с Нисеттой, которую он хотел хорошенько расспросить. Кто была эта странная женщина, у которой под честной наружностью скрывалось столько пороков? "Во всяком случае, — думал Панафье, — завтра мы покончим с этим. Я дриго-товлю моих людей и попробую сделать смелую вещь, похитив человека в середине Парижа, в квартале, настолько опекаемом полицией, что один из величайших игорных домов процветает там без всякой боязни".

В эту минуту дверь открылась, и появилась Луиза.

— Какая прекрасная погода! — сказала она. — Как-то чувствуешь себя веселее и довольнее.

Солнце осчастливливает бедняков, проникая в их окошки, и два бедняка были счастливы — они любили друг друга.

Луиза накрыла на стол и поставила стул рядом — так, что стоило только немного повернуть голову, чтобы встретить губы любимого.

Завтрак прошел очень весело, и когда он окончился, Луиза развернула отделку платья, давая таким образом понять, что пора приняться за дело.

Для читателя нет ничего интересного в рассказе о подробностях этой работы и о разговоре, происходившем между двумя любовниками, который состоял из фраз типа: "Поль, будь внимателен"… "Послушай, Поль, будь серьезен"… "Ты мне мешаешь работать".

Это продолжалось целый час, когда наконец Поль сказал, что работа заставляет его провести вечер вне дома и даже объявил, что вернется очень поздно, но Луиза не рассердилась.

— Тем лучше, тем лучше! — отозвалась она. — По крайней мере, некому будет мешать мне, и когда ты вернешься, платье будет почти готово.

О, новое платье! Какая радость для молодой девушки новое платье! Кажется, один мыслитель сказал: "Лучшая защита женской добродетели — это, очень часто, новое платье". По всей вероятности, Поль думал те же самое.

Глава XII ПАНАФЬЕ НАЧИНАЕТ ДУМАТЬ, ЧТО ОН ДУРАК

Вечером того же дня, около пяти часов, Панафье спускался по лестнице и входил в комнату привратника. Мы забыли сказать, что Левассер в свободную минуту занимался ремонтом сапог. Его общество пения занимало его ум, обязанности привратника — время, а сапожное мастерство — руки.

А, вот и вы, поэт, — сказал он, глядя на Поля. — Как ваше здоровье?

— Как видите, очень хорошо. Я хотел предупредить вас, что вернусь поздно.

— Могли бы и не предупреждать. Вы ведь знаете, что я смотрю на ваши опоздания сквозь пальцы.

— Вы очень добры.

— Впрочем, дорогой Поль, я не очень заслуживаю вашей похвалы, так как мне все равно придется ждать прихода жены, которая отправилась на вечер к тетке. Вы знаете об этом.

— Давно?

— Вполне возможно, что она вернется в одно время с вами.

Поль был очень смущен этими словами; он взглянул на привратника, стараясь понять, не было ли какого-либо намека в его словах, но тот совершенно спокойно убавлял огонь в лампе, которая начинала коптить.

— Ах, я и забыл, — вспомнил вдруг член общества Детей лиры Орфея, — жена поручила передать вам вот это. У меня есть для вас письмо, которое ей передала одна дама за несколько минут до ухода.

— Благодарю вас, — произнес Поль. — Итак, до вечера.

— То есть, лучше сказать — до ночи, — ответил привратник, снова берясь за работу.

Между тем Поль вышел из комнаты и сломал печать на письме. Прочитав первые строчки, он сказал себе: "Какая дерзость. Несомненно, эта Нисетта очень ловкая женщина".

Вот что он прочел:

"Дорогой Поль! Я убеждена, что мой муж де-статочно глуп и не догадается прочесть письме, которое я тебе пишу, и я нахожу это довольно забавным. Я жду тебя в половине шестого в кафе пассажа Жофруа. Если тебе все равно, то мы оттуда отправимся к Петерсу, потому что у Бреба-на бывает слишком много литераторов, которые меня знают. Тем не менее я сделаю так, как ты захочешь. Я буду ждать тебя в кафе с пяти часов. В ожидании счастья поцеловать тебя говорю тебе, что я тебя люблю".

Вместо подписи стояли какие-то закорючки.

— Отлично, — сказал Поль. — Чем больше я узнаю о ней, тем больше эта женщина меня интригует. Во-первых, почему она жена привратника, если пишет так хорошо и имеет связи во всех кругах общества? Это очень странно. Я во что бы то ни стало должен найти ключ к этой загадке.

Полчаса спустя Поль входил в кафе. Он сразу же увидел Нисетту, сидевшую за первым столом и просматривавшую иллюстрированные журналы. Это не должно было бы его удивить, но тем не менее несколько секунд он простоял в изумлении перед той, что назначила ему свидание. И все потому, что молодого человека удивило одно обстоятельство. Нисетта была женщиной, которую он привык обычно видеть в шерстяном платье и дешевенькой шляпке. На этот раз она была одета очень изящно, и шелковое платье необыкновенно шло ей. Ее великоватые руки были затянуты в тонкие перчатки, а ноги — обуты в прелестные ботинки. Конечно, это был костюм не светской женщины, но, во всяком случае, — хорошей кокотки. Удивленный, и в то же время польщенный, Поль подошел к ней, говоря:

— Я никогда не видел тебя такой хорошенькой.

— Неужели? — проговорила она. — А мне кажется, дорогой Поль, что мы неверно думали друг о друге. Ты — принимая меня за простую женщину, я — считая тебя дураком.

— Как ты сказала?

— Я сказала: "Считая тебя дураком".

— Откровенно.

— Но мы еще успеем поговорить об этом. Пожалуйста, не удивляйся. Я женщина, которая всегда умеет быть на высоте того положения, в которое ее ставит судьба.

— Я знаю это.

— Хорошо. Куда же мы отправимся обедать?

— Но ведь ты же сама сказала — к Петерсу.

— О, мне все равно. Но я хотела идти к Петерсу из-за тебя.

— Как, из-за меня? — с удивлением спросил Поль.

— Потому, что аббат… Знаменитый аббат…

— Пуляр?

— Да.

— Ну, и что же?

— Ты, может быть, увидишь его там.

— У Петерса?

— Да. Потому что каждую ночь, выходя из клуба, он отправляется туда ужинать.

— А-а, — протянул Панафье.

На этот раз наш герой начинал чувствовать страх. Он, который хотел воспользоваться этой женщиной для достижения своих планов, почувствовал, что ему пора стать осторожней. Ему предстояло сыграть трудную роль, и он начинал бояться, что провалит ее. Он заплатил за стакан вина, который приказал себе подать, и сказал:

— Ну что, идем?

— Да, конечно.

— Мы поедем в экипаже?

— О нет, — сказала она, беря его под руку, — мы пойдем пешком. Мне очень приятно прогуляться под руку в таким красивым молодым человеком.

На этот раз Поль был озадачен, но тем не менее он согласился. Опираясь на его руку, почти положив голову на его плечо, Нисетта прошептала:

— О, Поль, я очень счастлива! Что может быть лучше, чем быть с тобой вдвоем… Я люблю тебя больше, чем ты думаешь.

Поля это озадачило, но, готовый ко всему, он был осторожен.

Путь с бульвара Монмартр к Петерсу был не очень долог, и Поль, становясь наблюдателем, не мешал Нисетте болтать. Впрочем, это самое лучшее средство понять человека — заставить говорить глупости людей, которые желают показать себя умниками, в то время как действительно умные люди молчат, когда находятся в обществе болтунов. Смущенная молчанием своего возлюбленного, Нисетта несла всякую чепуху.

— Знаешь, ты меня заставил сильно страдать у Баландье, — говорила она. — Ты не нашел для меня ни одного слова и занимался только одной Луизой. Выбирай: или ты любишь Луизу — или меня, или ты смеешься над Луизой — или надо мной. Отвечай же!

— Если бы я смеялся над тобой, то сейчас меня не было бы здесь.

— Это еще не довод. Хочешь знать, почему я тогда удержала Луизу? Так как ты имеешь право принимать меня за самую недостойную женщину на свете, то я скажу тебе, что удержала Луизу потому, что твоя любовь к ней заставляет меня страдать. Или ты любишь меня, или не любишь. Если первое, то ты должен понимать, насколько для меня неприятно твое отношение к Луизе.

— Я люблю тебя.

— Почему ты смеешься? Пожалуйста, не смейся, так как ничто в мире не может так рассердить меня, как мысль, что надо мной смеются.

— Я смеюсь не над тобой.

Несколько минут продолжалось молчание, во время которого Нисетта вертела головой по сторонам и улыбалась всем, кто обращал на нее внимание. Она надеялась, что Поль сделает какое-нибудь замечание, но он, казалось, не замечал этого.

— Послушай, — снова заговорила Нисетта, утомившись строить глазки, — меня оскорбляет, что ты удивился, когда увидел меня хорошо одетой.

— Что за глупости ты говоришь?

— Совсем не глупости. Я говорю правду. Разве я хуже какой-нибудь известной кокотки? Я не всегда была такой, как теперь, и, может быть, имею важные причины оставаться в моем теперешнем положении.

Как охотничья собака, которая настораживает уши при выстреле, Поль стал внимательнее. Он даже решил запомнить услышанную фразу, чтобы объяснить ее в тот же самый вечер, если ему удастся достигнуть той цели, к которой он стремился. Но тем не менее он сказал:

— Поздравляю, Нисетта, ты прямо сошла с ума. Я просто выразил свое удивление, заметив, что ты еще больше похорошела. Я просил тебя прийти на это свидание для того, чтобы забыть сцену у Ба-ландье, но вдруг ты же вспоминаешь о ней и жалуешься. Но ведь жаловаться имею право один я. Ты, которую я знал веселой и смеющейся, стала злой и надутой.

Это замечание было совершенно верным, и Нисетте нечего было возразить. Она только нежно прижалась к Полю, и наклонившись к нему, тихо проговорила:

— Ах, дорогой Поль, я так счастлива, что с тобой наедине. Но я невольно вспоминаю о Луизе. Эта мысль заставляет меня страдать, потому что я очень тебя люблю и ревную.

— Ты сегодня расстроила удовольствие от пребывания наедине.

— Да, это правда. Прости меня, не будем больше говорить об этом. Ты меня любишь, не правда ли? — проговорила она, быстро повернувшись к нему лицом.

Последний ответил довольно естественным тоном:

— Я обожаю тебя.

Хотя Нисетта была не глупа, она, тем не менее, удовольствовалась этой фразой и отблагодарила своего спутника нежным, пожатием руки, сопровождая его не менее нежным взглядом. К этому времени они дошли до Петерса.

Панафье там знали. Он сделал знак лакею, и тот проводил их в отдельную комнату второго этажа. В последнее время парижские рестораны настолько выросли качественно и количественно, что мы должны несколько слов сказать о нравах ночных и дневных ресторанов Парижа. Когда-то наши отцы восхищались такими кафе, как "Ротонда", "Пале-Рояль", "Кафе-Фуа", но в наше время даже самые плохие рестораны превосходят их. В настоящее время, не говоря уже о достоинствах кухни, сама роскошь обстановки подобных заведений приводит в восторг. Петерс сделал из своих гостиных чудеса роскоши и искусства. Американский комфорт соединяется в них с французским вкусом. Провинциал, попавший в Париж, имеет полное право сказать: "Ах, в этом Париже ни в чем себе не отказывают!" Поль рассчитывал на впечатление, которое эта роскошь должна была произвести на Нисетту, и специально приказал лакею отвести их в одну известную ему отдельную комнату, отделанную особенно роскошно.

Но когда лакей, зажигая газовую лампу, попросил Нисетту и Поля войти, последний был сильно озадачен, услышав как его спутница, снимая шляпу, говорит:

— А, это золоченый кабинет!

— Что ты сказала?

— Да я его отлично знаю. Я здесь не в первый раз. Боже мой! Сколько раз мне здесь случалось веселиться!

Поль недоумевал все больше и больше. Вот уже четыре года длилась его любовная связь с Нисеттой, и он считал своим долгом скрывать это, исходя из того, что знал об этой женщине. Он всегда считал ее женщиной, которая вследствие несчастья была поставлена в положение гораздо более низкое, чем то, на которое она имела право по своему уму и образованию. Но он никогда и представить не мог, что жена Левассера, его привратника, может в один прекрасный день одеться по последней моде; знать в одно и то же время и Жобера, и таинственного Пуляра… А главное, чтобы маленькая, полненькая женщина, которая по утрам сама отправлялась за молоком в вязаном платке на голове, чтобы эта жена почтенного Левассера была завсегдатаем Бребана, Петерса и заведений, подобных Баландье!.. Тем не менее, не желая быть принятым за дурака, Панафье скрыл свое изумление, совершенно непринужденно взял шляпу и пальто из рук своей спутницы и отдал их лакею, в то время как Нисетта поправляла перед зеркалом свою прическу.

— Ну, — сказал он, — так как ты знаешь это заведение, то заказывай, пожалуйста, то, что тебе хочется.

— О, мне это не трудно, — отозвалась она. — Я всегда заказываю то, что люблю.

— Да что ты говоришь!

— Да, конечно. Глупенький, — прощебетала Нисетта, подбегая к нему и целуя. — Я хочу заказать устрицы.

— Пожалуйста, не стесняйся.

— В таком случае, прежде всего подайте устриц.

— Сколько прикажете? — спросил лакей.

— Как можно больше!

— Ну, конечно, — смеясь, подтвердил Поль. — Пожалуйста, не стесняйся — я сегодня богат.

— В последнее время это с тобой часто случается, — заметила она, бросая на Панафье взгляд, который привел его в смущение.

Он поспешно заказал остальное меню, и лакей вышел.

После этого Нисетта уселась на диване рядом с Полем, говоря:

— А теперь, не хочешь ли помириться?

— Что за глупости ты говоришь! Разве мы ссорились?

— Пожалуйста, не притворяйся. Ты целый час делаешь мне разные намеки не словами, а жестами, взглядами и всем твоим обращением со мной. Мы сейчас хорошо пообедаем, и обед будет стоить дорого, но ты не видишь и не понимаешь моей любви к тебе. Если бы ты отправился со мной просто в какую-нибудь деревню, то я любила бы тебя точно так же и была бы, может быть, счастливее, чем сейчас, хотя я здесь и наедине с тобой.

Удивленный и озадаченный Поль выпрямился, пристально глядя на Нисетту, которая смотрела на него с веселой улыбкой. "Что же это за женщина?" — думал он. В эту минуту вошел лакей, чтобы накрыть стол, и Нисетта закрыла ему рот рукой, проговорив вполголоса:

— Продолжим, когда останемся вдвоем.

После того как был накрыт стол, поданы и унесены две первые перемены блюд, Поль подвинулся к своей спутнице. Та, довольная этим движением, улыбнулась, говоря:

— Садись ко мне поближе, как прежде. Я готова все тебе простить.

— Простить мне? Что ты собираешься мне прощать?

— То зло, которое ты мне причиняешь.

— Я причиняю тебе зло?!

— Ты принимаешь такой удивленный вид, как будто я говорю с тобой по-китайски. Вы, мужчины, меня удивляете. Вам нравится легкая любовь. Вы привыкли забывать назавтра же ту женщину, с которой были знакомы сегодня. Я не говорю, что не люблю своего мужа. Я бы солгала, утверждая подобное. Но, чтобы делать так, как поступаю я, нужно чувствовать очень сильную любовь к вам.

Поль пристально глядел на Нисетту, стараясь угадать — правду ли она говорит. Но взгляд и голос казались одинаково чистосердечными.

Видимо, она говорила правду.

Затем он налил ей стакан вина и продолжал вслух:

— Послушай, моя милая Нисетта, ты и в самом деле дурочка. Я очень люблю тебя, и жаль, что ты этого не замечаешь. Ты не умеешь сдерживаться, и если бы я об этом не заботился постоянно, то мы давно нажили бы себе новые неприятности.

— Скажи мне, ты очень любишь Луизу?

— Да, я очень люблю Луизу. Когда я познакомился с тобой, я не обманывал тебя по этому поводу. Луиза — несчастная девушка, с которой я познакомился в более счастливые времена. Она была работницей без поддержки, без семьи, и я чувствовал к ней чисто братскую привязанность. Ты знала все это, когда я с тобой познакомился, и эта ревность кажется мце запоздалой.

— Дело в том, что тогда я верила, а теперь не верю. Я вижу истину — ты любишь, прямо обожаешь, Луизу и не любишь меня.

— В таком случае я не могу объяснить себе твоего присутствия здесь.

Несколько минут Нисетта сидела смущенная. Она молча налила себе стакан шампанского и залпом выпила его.

— Ах, Боже мой! — заговорила она наконец. Ты сегодня очень любезен, а почему? Потому, что ты хочешь знать.

— Что я хочу знать? — спросил Поль, хмуря брови и полагая, что Нисетта угадала его планы.

— Ты хочешь знать, почему я увезла твою обожаемую Луизу к Баландье.

— Хватит, Нисетта, ты совсем с ума сходишь. Луиза сразу же рассказала мне, что происходило у Баландье. Пожалуйста, не делай такой вид. Я все знаю, повторяю тебе, и могу сказать, что ты занимаешься плохими делами. А между тем, Нисетта, ты достаточно хороша, чтобы не опускаться так низко.

— Что ты хочешь сказать? — с досадой проговорила Нисетта.

— Я хочу сказать, что ты хотела свести Луизу с этим человеком.

— А, так она сказала тебе это? Хорошо. Да, я пробовала это сделать, но я не занимаюсь этим постоянно. Я хотела сделать это из ревности. Я страдаю, видя, что ты бросаешь меня из-за этой девчонки. Я хотела погубить ее, чтобы убить твою любовь к ней.

— Нисетта, я не могу поверить в твою любовь.

— В таком случае, я повторяю тот же вопрос, который мне задал ты: для чего же я здесь?

— О! Это совсем другое дело. Ты скучаешь, захотела развлечься, прежняя любовь вернулась к тебе на мгновение.

Между тем Нисетта, разговаривая, бессознательно поглощала вино, которое наливал ей Поль. Ее глаза сделались живее, улыбка — веселее. Она пододвинулась к Полю и, глядя ему в лицо, сказала:

— Послушай, скажи мне откровенно: правда ли, что ты не веришь, что я тебя люблю?

— Нет, я верю. Ты меня любишь, но не очень сильно. Твоя любовь не делает тебя счастливой, когда ты удовлетворена, точно так же, как не делает тебя несчастной, когда ей встречается какое-нибудь препятствие.

— Ты так думаешь? Ну, ты действительно глуп, мой милый Поль. О-о! — вскрикнула она, вскакивая и страстно целуя его. — Я очень люблю тебя!

Панафье спокойно наблюдал за Нисеттой и увидел, что довел ее до того состояния, какого добивался. Он налил ей еще стакан шампанского и сказал:

— Ну, выпьем, Нини.

Та послушно взяла стакан, чокнулась и выпила залпом. Тогда Панафье привлек к себе молодую женщину, говоря:

— Слушай, Нисетта, я хочу с тобой объясниться, но только с условием, что ты будешь откровенна. Я страстно люблю тебя, Нисетта, и надеюсь, что ты это видела.

— Да, раньше, но с некоторых пор ты сильно изменился.

— Это правда. Но это еще не значит, что моя любовь к тебе уменьшилась. Просто мой рассудок говорит, что нужно быть осторожнее, и я боюсь.

— Боишься! Чего?

— Боюсь тебя.

— Меня! Ха-ха-ха, — засмеялась Нисетта.

— Ты, кажется, смеешься надо мной? Не смейся, Нисетта. Я сказал тебе, что хочу объясниться с тобой. Я люблю тебя — и боюсь. Боюсь потому, что у тебя самый добродетельный вид, а между тем это неправда.

Нисетта перестала смеяться и устремила на Поля пристальный взгляд, стараясь понять, что он хочет сказать.

— Ты упрекаешь меня потому, что я тебя люблю, — сказала она сухо.

— Нет, это было бы слишком смешно. Но, готовый полюбить тебя, я хотел узнать — кто ты, так как мне казалось странным, чтобы женщина твоих лет, твоего вида была связана со смешным стариком, и главное, чтобы женщина с твоим умом занимала такое низкое положение.

— A-а! Так ты хотел знать, кем я была! — повторила озадаченная Нисетта.

— Да, я чувствовал себя готовым полюбить тебя, но я по нескольку дней проводил, не видя тебя, стараясь уничтожить эту любовь.

— А Луиза? — спросила Нисетта, пристально глядя на него.

— Так слушай же, — продолжал Поль. — Если бы я мог тебе верить, я мог бы быть способен бросить из-за тебя все.

Голова у Нисетты начинала немного кружиться, тем не менее, услышав эти слова, она заставила Поля выдержать свой взгляд, говоря:

— Правда ли то, что ты мне говоришь?

— Совершенная правда. Я хотел узнать и узнал.

— Узнал? — с беспокойством повторила она.

— Да. Я буду с тобой откровенен. Что меня главным образом пугает в тебе — это то спокойствие, с которым ты лжешь.

— Что ты хочешь сказать?

— Да, Нисетта, Ты говоришь про твою любовь ко мне, а я знаю, что ты любишь Пуляра. Знаю, что ты любила Жобера.

Последние слова совсем озадачили Нисетту.

— Смеешь ли ты опровергать мои слова? Я знаю все! Все — понимаешь ли ты?

Говоря это, он привлек ее к себе и стал наблюдать за тем впечатлением, которое производят его слова.

— И тем не менее я люблю тебя, люблю ужасной любовью, с которой вынужден бороться.

— Ты любишь меня несмотря на все, что ты сказал? — продолжила она.

— Нет, не совсем так, потому что мои страдания и сомнения слишком велики. Слушай, Нисетта, я сказал тебе в начале нашего разговора, что я хотел бы, чтобы ты была со мной откровенна. Я нисколько не ревную к прошлому, но я боюсь за будущее. Будь откровенна, и я буду любить тебя.

— Убежден ли ты, что будешь любить меня? Ты знаешь много и в то же время недостаточно. Будь, что будет — ты узнаешь все. О-о! Как мне хочется пить…

Говоря это, она залпом выпила вино и позвонила.

— Подайте еще шампанского, — приказала она. — Подойди сюда, Поль, и ты увидишь как я откровенна. Ты хотел — и твое желание будет исполнено.

Говоря это, она села на диван, указав Полю на место возле себя. Между тем лакей принес вино и вышел. Поль запер дверь на ключ, налил стакан и сел рядом с Нисеттой.

— Я расскажу тебе всю мою жизнь, — сказала она.

Поль взял ее руки и поцеловал их.

Глава XIII ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ

Нисетта выпила больше, чем обычно, но тем не менее она не была совершенно пьяна, а только навеселе. Она начала свою историю так:

— Я дочь бедных, но честных родителей.

Сказав это, она громко рассмеялась, взяла стакан и налила в него шампанское.

— Нисетта, попросил Поль, — не пей больше, если хочешь, чтобы я поверил тому, что ты будешь рассказывать. Говори серьезно.

— Но я чувствую жажду. В груди у меня все горит.

— Пожалуйста, Нисетта, послушайся меня. Не пей больше. Будь благоразумна.

— Хорошо. Выпей половину моего стакана.

— Хорошо.

Поль выпил три четверти стакана. Нисетта допила остальное и продолжала:

— Мои родители были бедные, но честные люди. Отец мой был ювелиром. Он женился на дочери своего хозяина, когда ей было всего шестнадцать лет, и год спустя у них родилась я. Моя мать была очень хороша собой, а главное, была очень честная женщина. Мой отец был честный рабочий; он не был пьяницей, но любил выпить. Ты понимаешь эту разницу? Он не возвращался домой пьяным, но как только встречал друзей — приходил домой поздно. Я маленькой девочкой была очень хорошенькая, так что моя мать обожала меня и гордилась мною. Мои родители работали и думали только обо мне. Посмотрев на мою одежду, никто бы не мог подумать, что я дочь простых рабочих. Как только я выросла настолько, что могла ходить в школу, мои родители шли на любые жертвы, чтобы дать мне приличное воспитание. Воспитанная среди молодых девушек, будущее которых было обеспечено, я жила без всяких забот, думая, что у меня то же положение, что и у них. И вдруг истина неожиданно открылась мне. Меня взяли из пансиона — и я вскоре убедилась в этой печальной истине. Дома меня ждала если не нищета, то, во всяком случае, жизнь, которая поддерживалась только ежедневной работой. Моя мать, еще молодая, любила меня, но, казалось, завидовала мне, так как, надо сказать правду, я была очень хорошенькой. Ты можешь представить какие вследствие этого неприятности происходили в нашем доме. Мой отец любил выходить со мной, чтобы показывать всем свою хорошенькую дочь. Бедный, — печально продолжала она, — он так обожал меня! Наконец, эта зависть, с которой моя бедная мать напрасно боролась, начала вызывать такие сцены, что меня поспешили выдать замуж. В шестнадцать лет, не сознавая, что делаю, и в то же время понимая, что, уйдя, я возвращу родителям моим душевное спокойствие, боясь, что в один прекрасный день я разлюблю свою мать, если эти сцены будут продолжаться, я вышла по совету родителей за одного из учеников отца — честного, хорошего работника. Я не хочу сказать, что я его любила, хотя он не был некрасив. Но точно также и красивым назвать его было нельзя. Он был самый обыкновенный человек. Но самое ужасное — он был глуп и необразован. А ты знаешь, что муж должен быть выше жены; жена должна уважать мужа, и она погибла в тот день, когда скажет: "Не обращайте внимания на моего мужа. Он не зол, но он глуп". Так как те люди, которым она будет говорить это, почувствуют, что никакая привязанность не удерживает ее дома, то они будут стараться совратить ее с пути истинного. И это обязательно должно было случиться. Но тогда я испытала большое счастье в моей жизни — у меня родился ребенок. О, если бы ты знал, как хорошо иметь ребенка! У меня не было ничего более прекрасного в жизни. Мой муж перестал мне казаться таким глупым. Я не любила его, но теперь я смотрела на него по-другому. Он был необходим мне для того, чтобы воспитать мою малышку.

В эту минуту в манерах, и тоне Нисетты произошла странная перемена: обильные слезы полились у нее из глаз.

— Бедняжка, — продолжала она, — если бы она была жива, я оставалась бы честной женщиной. Мой муж обожал своего ребенка; но моя мать не могла его видеть, так как страдала от мысли, что в тридцать три года стала бабушкой. Она ненавидела моего ребенка, или, по крайней мере, я так думала. Я поссорилась со своей матерью, а теперь чувствую, что она любила меня, а мой характер избалованного ребенка заставил меня принимать за зависть то, что было только страданием, которое испытывает хорошенькая женщина, чувствуя, что она старится.

Нисетта замолчала и вытерла слезы. Беспорядочность рассказа заставляла Поля бояться, что Нисетта не скажет ему того, что именно он ожидал узнать, и когда она попросила еще шампанского, он отвечал, что вина больше нет и чтобы она выпила воды. Молодая женщина послушно попила воды и, вытерев губы, продолжала:

— Однако мой ребенок умер, и я чуть не сошла с ума. После этого в доме начались неприятности. Я говорила мужу разные неприятные вещи: что, будучи такой хорошенькой, я вышла за него замуж не для того, чтобы работать, что не моя вина, что он так глуп, что не может заработать, и что я не в состоянии больше выносить его глупость. Ты понимаешь, что мой муж, не получая удовольствия дома, начал кутить. После этого сцены стали происходить все чаще и чаще, и все мои знакомые говорили мне: "Вы такая хорошенькая! Я на вашем месте давно бы бросила его". Ты понимаешь, что когда начинают говорить подобные вещи, то очень скоро решаешь привести их в исполнение. Однажды вечером, когда мой муж не вернулся вовремя, я встретилась с Пуляром. И дело было сделано.

— Продолжай, пожалуйста. Твоя история очень интересна. Но кем в то время был Пуляр?

— О, если бы ты знал, как он был хорош, умен и весел! Он жил в Латинском квартале, так как бежал из семинарии, но постоянно одевался аббатом. Но каким забавным аббатом! На его сутане были пришиты пуговицы национальной гвардии. И он делал это из оригинальности, а не от бедности, так как вел адскую игру и выигрывал много денег. Как я с ним веселилась!

— А ты его очень любила?

— О да, он был очень добр и не заботился о деньгах. Он заказал памятник на могилу моей маленькой дочки.

— Значит, ты любишь его и сейчас?

— Нет, и в то же время — да.

— Объяснись, пожалуйста.

— В таком случае — дай мне выпить!

Поль приказал лакею подать еще вина и подал бокал Нисетте, которая, совершенно опьянев, продолжала:

— Слушай, если ты хочешь, я расскажу тебе все, хотя мне не следовало этого делать. Но, видишь ли, у меня очень ненасытный характер. Я любила этого человека за его пороки, и страшно сказать, что он из меня сделал. Придумай все самое ужасное, что может придумать фантазия мужчины. Я повиновалась ему беспрекословно. И что же! Этот человек, который обожал меня, бросил меня в один прекрасный день! Нет, даже не бросил, а просто выгнал, и я осталась одна — на улице, без пристанища, боясь встретиться со своими родителями. Веря в его любовь, я хотела возбудить его ревность новыми связями, но он не обращал на меня никакого внимания. И если бы ты знал, как низко я пала! Так низко, — продолжала она, опустив голову, — что в один прекрасный день, больная, без хлеба и убежища, я увидела в глубине пропасти, которую я себе вырыла, или смерть или… Я чувствовала, что полиция добирается до меня. В это-то время я и встретила беднягу Левассера. Он был таким, каким ты его знаешь сейчас. Он взял меня к себе и стал за мной ухаживать. Тогда, — продолжала Нисетта, падая на диван, — я стала его обманывать так Же, как и других, потому что у меня испорченная натура, потому что я люблю порок.

— Но аббат?.. — спросил Панафье, видя, что Нисетта совершенно пьянеет. — Ты сказала мне, что он приходит сюда иногда. Познакомь меня с ним.

— Он никогда не согласится на это. Он хочет смеяться, веселиться, но только с женщинами.

— Но в случае, если бы он пришел сюда, то как бы он был одет?

— Он меняет костюмы каждый день. Но я не в состоянии больше говорить. Спой мне что-нибудь.

Говоря это, Нисетта пробовала встать.

— О-о! Как все вокруг меня вертится. Я не в состоянии держаться на ногах!

И она действительно упала на диван, совершенно пьяная.

Глава XIV ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ЭКСПЕДИЦИИ

На другой день около 8 часов вечера, двое мужчин прогуливались в садике рынка Сен-Мартен.

Рынок Сен-Мартен расположен позади консерватории и стоит на месте бывшего аббатства.

Сен-Мартен, построенный в 1765 году, точно так же, как и прилегающая к нему улица, в 1813 году был признан маленьким, и его разрушили, а в 1817 году — снова построили. Автор проекта этого рынка — архитектор Пти-Радель. Рынок состоит из двух зданий, соединенных садом. В центре сада находится фонтан, созданный по рисункам Ге. Он представляет собой вазу, поддерживаемую фигурами трех детей, которые изображают рыбную ловлю, охоту и земледелие. Группа исполнена очень плохо, и вообще весь фонтан носит на себе печать дурного вкуса, оставленного нам империей.

Читатели легко узнают двух людей, прогуливающихся перед зданием рынка, по их разговору.

Один из них говорил:

— Мы ходим туда-сюда перед дверью. Это очень глупо. Того и гляди, нас спросят, что мы тут делаем.

Тот, что был пониже ростом, отвечал:

— Ну и что же? Я скажу, что назначил здесь свидание с одним знакомым.

— Гораздо лучше совсем не иметь дела с полицейскими.

— В таком случае, отправимся выпить чего-нибудь у продавца вина на углу.

— А если он придет и не найдет нас?

— Я его предупредил и, кроме того, ему следует быть поаккуратнее. Он человек ловкий и сумеет нас найти.

— Ну тогда идем, — согласился высокий, бывший никем иным, как Пьером Деталем;

— Кроме того, у меня сильнейшая жажда, — продолжал тот, что был похудее, то есть Ладеш.

— Что-то он запоздал, — говорил Пьер Деталь, входя к продавцу вина.

— Ведь ему нет необходимости быть в определенное время, — возразил Ладеш.

— Да, но речь не об этом. Прежде чем идти туда, я должен рассказать ему то, что знаю.

— Ты можешь рассказать ему это по дороге, — проговорил Ладеш. — И если ты уверен в этом, — продолжал он, — то надо ему рассказать все.

— Подожди меня здесь немного. Я выйду на рынок и посмотрю, не пришел ли он.

— Хорошо, подожду.

— Я сейчас вернусь, — сказал Пьер, выходя.

— Хорошо, — повторил Ладеш.

И, обратившись к продавцу вина, сказал:

— Вели подать бутылку водки.

Через несколько минут Пьер вернулся.

— Ну что? — спросил его спутник.

— Я обошел рынок вокруг и ничего не увидел.

В эту минуту кто-то постучал в окно. Торговец хотел выйти из-за прилавка и посмотреть, кто это стучит, но Ладеш остановил его.

— Не беспокойтесь, — сказал он, — это наш приятель зовет нас. Получите скорее ваши деньги.

Оба приятеля поспешно вышли, вытирая губы руками, и у дверей столкнулись с Панафье.

— Можете быть свободны, — сказал он им. — Вы понадобитесь нам только в одиннадцать часов. Ждите меня на углу улицы Омер напротив известного вам кафе и смотрите внимательно, не войдет ли он.

— Понимаем. И мы свободны до 11 часов?

— Да.

— Но Пьер хочет вам кое-что рассказать.

— Что такое? — спросил поспешно Панафье.

— Вот в чем дело, — отвечал великан. — Вы помните тот вечер, когда мы были у Баландье?

— Ну да.

— Тогда за мной наблюдал подозрительный человек.

— Неужели ты сделал что-то плохое в последнее время? — нахмурился Панафье.

— Нет. Я говорил вам, когда вы нанимали меня, что у меня не было никакой работы. Теперь же я работаю только на вас.

— Ты не боишься, что это полицейский?

— Да нет. Полицейских я отлично знаю. Это был просто какой-нибудь мошенник.

— И ты убежден, что он следил за тобой?

— Да, убежден. Три дня назад он ходил за мной, и мне кажется, что вчера я снова видел его. Сейчас я выходил посмотреть вокруг, но не заметил никого.

— Хорошо. Итак, до 11 часов. Будьте осторожны и постарайтесь сделать так, чтобы сбить своих преследователей с толку.

— За это я отвечаю, — сказал Ладеш.

— Так как мы имеем три часа свободного времени, то употребим его с пользой. Ты обедал?

— Нет.

— В таком случае, старина, я угощу тебя обедом.

— С большим удовольствием. Я знаю недалеко одно место, в котором такой абсент, что пальчики оближешь.

— В таком случае — идем.

Эти два человека, совершенно не схожие ни по характеру, ни по по внешнему виду, представляли собой весьма странную пару. Пьер Деталь был Геркулесом: на коротких ногах сидело громоздкое туловище с широкими плечами и бычьей шеей. Голова была огромной, с низким лбом, окруженным рыжими волосами, и широко расставленными, немного приподнятыми в углах выпуклыми глазами черного цвета. Брови были густые, нос — короткий и широкий, уши — большие. Рот с толстыми губами был почти до ушей, а подбородок — покрыт густой рыжей бородой, такой же, как волосы. Он представлял собою тип грубой силы.

Ладеш, напротив, был мал и худ. На длинной шее сидела маленькая голова, волосы были очень жидкие, светлого цвета; нос — длинный и тонкий, щеки — впалые; небольшой рот с тонкими губами оттенялся белокурыми, закрученными усиками, в то время как глаза, сидевшие глубоко в орбитах, были живы и умны. Весь его облик носил печать хитрости и порока. Костюмы обоих негодяев были куплены у торговцев старым платьем. Ладеш питал страсть к крепким ликерам и отлично знал, у какого торговца сорт лучший. И если он знал, что в таком-то месте лучший абсент, то ни за что не согласился бы пить его в другом месте. Вследствие этого он к вечеру всегда был навеселе. Днем он еще справлялся со своей слабостью, говоря, что работа прежде всего, хотя мы слышали, что и тут он предложил Пьеру Деталю свой знаменитый абсент.

Беседа этих людей выглядела очень странно: Ладеш говорил, а Пьер поддакивал и смеялся. Ладеш обожал Пьера и, веря в его силу, становился храбрым. Деталь любил Ладеша — он веселил его и умел вести дела. Полагаясь на его ловкость, он был смел. Ладеш говорил с Деталем, как говорят с детьми. Он слыл оратором среди своих собратьев и любил своего внимательного и доверчивого слушателя. Он рассказывал Пьеру такие страшные истории, которые заставляли того говорить: "С Ладе-шем всегда весело. А какой он ученый и знающий! Этого я не в состоянии выразить!"

Итак, мы уже сказали, что по приглашению своего друга Деталь последовал за ним. И они вместе вошли к продавцу ликеров.

— Два стакана абсента, — закричал Ладеш, подходя к прилавку.

— Я угощаю, — сказал Деталь, доставая деньги.

— Отлично, а я заплачу за обед.

Выпив, друзья отправились к маленькой улице Тампль, и там Ладеш остановил Пьера:

— Погоди, я пойду куплю обед.

Он зашел в колбасную, купил ветчины, хлеба и сыра.

— Мы сегодня прекрасно пообедаем, — сказал он.

Затем они отправились в один двор, находящийся на улице Тампль между улицами Барбетт и Буржуа. В этом дворе налево находился кабачок самого неприглядного вида. По всей вероятности, это раньше была конюшня, в стенах которой впоследствии сделали окна. Стены не были ни оклеены обоями, ни выкрашены — вместо всяких украшений они были заставлены корзинами с вином. Прилавок находился налево от входа, а в зале стояло пять или шесть дубовых столов, почерневших от времени. Чтобы получить здесь что-нибудь в этот час, надо было иметь большую выдержку. Войдя, Деталь и Ладеш с удовольствием вдохнули в себя удушливый воздух — надо сказать, что в это время воздух в кабачке был такой же, как в бане, когда ее топят. Но наши друзья мало обращали на это внимания. Они знали только то, что вино тут было хорошее, а им только это и надо было. Они сели за стол и приказали подать вина.

— И хорошего, — прибавил Ладеш.

— Да, хорошего, — повторил Деталь, разрезая окорок.

Когда первые стаканы вина были вылиты и первый голод утолен, Ладеш сказал своему спутнику:

— Послушай, Пьер, что ты думаешь о деле, которым мы занимаемся в последнее время?

— Я ровно ничего не думаю. Я зарабатываю свой хлеб — и не более.

— Ты помнишь тот случаи в "Кошке"? Как ты думаешь, обманывались мы или нет?

Пьер подумал несколько минут и объявил:

— Может быть, и нет.

— В таком случае, тебе было бы все равно — выдать своих товарищей или нет?

— Я этого не говорю.

— Нет, ты это говоришь.

— Нет, я верю тебе и делаю то, что делаешь ты, так как я знаю, что ты не способен поступить плохо.

Ладеш принял важный вид и, выпрямившись, проговорил Пьеру:

— Да, мой милый друг, ты можешь на меня рассчитывать, как на самого себя. Я сказал тебе это для того, чтобы испытать тебя, так как ты знаешь, что я не способен на низость. Нет сомнения, что наши товарищи не знают этого, но я забочусь не об их мнении, а просто хочу поступать так, чтобы я мог считать свои поступки безукоризненными. Одно из двух: или я работаю у Панафье шпионом, или я служу своим товарищам. В первом случае я отказался бы. Теперь надо выяснить насчет второго.

— Ну, — с озадаченным видом заметил Деталь, — ты должен узнать это.

— А я спрашиваю тебя, — сказал Ладеш.

На лбу у великана выступил пот от страшного усилия, которое он делал, чтобы ответить.

— Ну, отвечай прямо.

— Вот что я скажу тебе. Была минута, когда я полагал, что я просто стал полицейским. Но так как он говорит, чтобы мы избегали полиции, то я решил, что мое первое предположение было ошибочно.

— Ты очень умно рассудил для себя.

Деталь вытер рукавом лоб и продолжал:

— Относительно другого, о чем ты меня спрашивал, я скажу, что вполне полагаюсь на тебя, так как сам не вполне понимаю дело.

— Ты не понимаешь, мой бедный Пьер? Ну, а я понял.

— Я так и знал.

— Да, слава Богу, я кое-что понимаю, — с достоинством проговорил Ладеш. — Я стал узнавать, так как не хотел подводить товарищей. Я искал — и нашел. Знаешь, что мы делаем?

— Нет, — с беспокойством ответил Деталь.

— Ну, я скажу тебе в двух словах.

Затем, бросив вокруг себя испытующий взгляд, Ладеш наклонился к уху Деталя и прошептал:

— Это политика. Мы работаем для правительства. Мы напали на след заговора.

— В самом деле? — с недоумением вскрикнул Деталь.

— Будь уверен, что я угадал. Только не говори ни слова, будто бы мы ничего не знаем. Но тем не менее я убежден, что это правда, и ты увидишь, он нам хорошо заплатит.

— Нам уже и так платят недурно.

— Слушай, старина, со всяким человеком может случиться несчастье. Мы не хотели бы служить обыкновенной полиции, но относиться к тайной — это шик. На этом пути человек приобретает себе протекцию и радуется тому, что станет честным человеком. Что касается меня, то мне это очень нравится. Вот почему я и объяснил тебе это. Ты не имеешь отвращения к политике?

— Я? Никакого. Я, конечно, лишен избирательного права, но, тем не менее, я на стороне правительства.

— Да, ты такой человек, который любит порядок.

— Да, я люблю порядок и, кроме того, я стою за смертную казнь.

— Что?! Ты стоишь за смертную казнь? — с изумлением спросил Ладеш.

— Конечно, мой милый. Без этого у нас была бы слишком большая конкуренция.

— А ведь это правда, — смеясь, сказал Ладеш. — Но в любом случае — я объяснил тебе, в чем дело, и теперь ты знаешь, что мы правительственные агенты. Мы как будто стали честными людьми. Сегодня мы, по всей вероятности, произведем арест. Но в политике человек никогда не может знать ничего наверняка, поэтому я еще не убежден, стоим мы на стороне правительства или оппозиции. Вот вопрос, и я очень желал бы разрешить его, так как сегодня вечером мы можем заработать много. Но, очевидно, если бы мы перешли на другую сторону, то получили бы еще больше. Ты понимаешь?

Разинув рот и вытаращив глаза, Пьер Деталь напрасно пытался следить за ходом рассуждений своего друга.

— Я ничего не понимаю, — наивно ответил он.

Ладеш поглядел на него несколько секунд, затем сказал:

— Впрочем, оно так и лучше. Вот в двух словах, в чем дело. Ты с кем: на моей стороне или на стороне Панафье?

— Конечно, на твоей.

— Ты последуешь за мной и будешь делать все, что я скажу?

— Ну да, конечно.

— Одним словом, ты предоставляешь мне свои интересы, и я обещаю тебе, что мы проведем хорошо ночь.

— Я вполне полагаюсь на тебя.

— В таком случае, решай. Ты будешь действовать под моим руководством?

— Да, конечно.

— Значит, решено.

Они закончили бутылку и в половине одиннадцатого вышли из кабачка, чтобы отправиться на свидание, назначенное им Панафье.

Глава XV ПАНАФЬЕ РОВНО НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ

Когда в 11 часов Панафье в сопровождении братьев Лебрен шел к улице Омер, перед ним, как из-под земли, выросли его два помощника, Деталь и Ладеш. Узнав братьев, последний многозначительно покосился на Пьера и сказал старшему:

— Ах, мсье, я очень счастлив узнать, что работаю с такими людьми, как вы.

— Черт возьми, по внешнему виду вас можно принять за франта, а между тем — какая сила! Я, как сейчас, вижу себя катящимся по полу.

Ладеш, желая быть на высоте положения с людьми, с которыми его столкнула судьба, счел нужным извиниться за грубый язык своего друга.

— Господа, — произнес он, — пожалуйста, не удивляйтесь манерам Пьера. Вы понимаете, что значит, когда человек не получает воспитания. Он говорит то, что думает, но, по сути, он добрый малый.

Братья были довольно сильно смущены, так как им не доставляло особенного удовольствия разговаривать с двумя негодяями, и они спешили отделаться от них.

Панафье понял это и сказал:

— Нечего терять время. Есть ли у вас что-нибудь новое?

— Ровно ничего, кроме того, что мы видели его входящим.

— Так он там? — спросил Винсент.

— Да, кажется.

— Может быть, лучше нам не входить? Мы можем возбудить в нем подозрение и заставить его быть осторожным.

— Да, вы правы.

— Однако, — спросил Шарль Лебрен, — нельзя ли нам войти хоть на минуту и затем выйти, делая вид, что мы не обращаем на него никакого внимания?

— Ну так идемте. Позвольте мне только расставить своих людей. Ты, Пьер, останься здесь, и если он выйдет — следи за ним. Ладеш пойдет вместе с нами, чтобы указать мне его, и очень возможно, что мы выйдем вслед за ним. Ты нанял экипаж?

— Вот он, — отвечал Ладеш, указывая на фиакр, стоящий в нескольких шагах. — Это Фолиньон, мы можем на него положиться.

— Хорошо, — сказал Панафье. — А теперь, — продолжал он, обращаясь к братьям Лебрен, — вы войдете раньше нас.

— Но мы не знаем здесь никого.

— Поэтому я сейчас и расскажу способ быть здесь принятым.

— Говорите!

— Вы пройдете через аллею, которую видите около кафе, и в конце ее увидите дверь, на которой написано слово "Здесь". Вы откроете эту дверь и очутитесь на небольшом дворе. Налево от вас будет другая дверь, на которой вы увидите надпись "Лаборатория", а ниже — "Посторонним вход воспрещен", но вы войдете и очутитесь в кухне кафе. Вы пройдете через нее, не говоря ни слова, и раскроете дверь в левом углу. Эта дверь выходит на лестницу. Вы спуститесь по ней на 15 ступеней. Затем перед вами будет вторая дверь, отворив которую, вы очутитесь в передней. Тут в передней вас встретят двое, которые, если вы незнакомы им, спросят: "Что вам угодно?" Тогда вы ответите: "Мы приглашены господином Сезаром". "А у вас есть с собой приглашение?" — продолжат они. Вы должны ответить: "Ж.С.В."

— Как вы говорите? — переспросил Винсент.

— Ж.С.В. Это условный пароль. Тогда с вас снимут ваши пальто, лакей откроет дверь, и вы войдете. Вы поняли?

— Да.

— Теперь договоримся, что, придя туда, мы сделаем вид, будто не знаем друг друга.

— Хорошо. Мы только войдем, чтобы посмотреть на внутреннее убранство этого игорного дома.

Да, это настоящий игорный дом.

— Но нет опасности, что нагрянет полиция? — спросил Шарль Лебрен.

— Секретарь комиссара — один из постоянных посетителей этого дома.

— О! В подобных случаях это очень хорошо, — смеясь, сказали братья.

— Затем, — продолжал Панафье, — выйдя, вы отправитесь к Бребану, спросите там у лакея кабинет на втором этаже и будете ждать меня. По окончании дела я присоединюсь к вам.

— Отлично, в ожидании вас мы закажем ужин.

— Итак, теперь, когда мы обо всем договорились, отправляйтесь вперед.

Братья пошли по улице Омер и вышли на аллею. Деталь, обменявшись взглядом с Ладешем, встал на свое место, а Панафье сказал последнему:

— Помни, что ты не должен говорить ни слова. Ты укажешь мне на него взглядом.

— Рассчитывайте на меня.

— Подождем еще минут десять, а потом пойдем.

Сказав это, он предложил Ладешу сигару и сам закурил. Когда же прошло 10 минут, они в свою очередь исчезли на аллее, куда и мы последуем за ними.

Наши читатели уже знают со слов Панафье, как попасть в игорный дом. Мы прибавим только, что когда лакей открывал дверь, то вошедшие входили в большой погреб, но не в такой, какие строятся в наше время, а в подземелье со сводом старинной церкви. Это был большой зал, поддерживаемый четырьмя колоннами, стены были оштукатурены и выкрашены белой краской, а колонны обиты зеленым бархатом в высоту человеческого роста. Между четырьмя колоннами стояли два стола, покрытые зеленым сукном с делениями для баккара. Вокруг столов толпилось более пятидесяти человек. Зал освещался четырьмя свисавшими с потолка лампами под абажурами и двумя бра, висевшими в конце зала. Люди, окружавшие столы, судя по одежде, принадлежали к среднему классу, а между тем столы были завалены золотом. Все молчали. Слышен был только голос банкомета.

Кроме рассказа о драме, которую мы здесь описываем, этот роман повествует о страсти к игре. Мы хотим показать читателям наиболее опасные игорные дома. В замечательной книге под названием "Игра во Франции", автор которой не посчитал нужным подписаться, мы находим описание различных способов плутовства в игре и просим у этого автора разрешения привести целую страницу его произведения, необходимую для объяснения последующих событий нашей истории:

"В Лондоне шулерами используется на железных дорогах очень простое средство: очень прилично одевшись, они садятся втроем в одно отделение и ожидают четвертого путешественника, которого предполагается обыграть. Совершенно естественно, что, видя, как остальные играют, он начинает интересоваться игрой и ставить вначале небольшие суммы в несколько шиллингов. Вначале он выигрывает и, увлеченный выигрышем, начинает ставить все больше и больше, и тогда — прощай его денежки. Шулера выходят на следующей станции, чтобы на другой день снова начать то же самое. Несколько лет тому назад двое людей, посещавших высшее общество, были преданы суду за то, что мошенничали в картах. Этот процесс наделал много шума, так как доказал, что в самые лучшие клубы могут пробраться шулера. Один известный вор — М.Ж. — в начале своей карьеры выиграл в карты довольно большую сумму денег, которая, однако, показалась ему недостаточной. Тогда он придумал невообразимую вещь. Он купил громадное количество игральных карт, уехал в деревню и в течение нескольких лет занимался нечеловеческим трудом: при помощи знаков, ключ к которым имел он один, он отметил каждую карту. Когда он это окончил, то отправился в Сен-Назер и загрузил целый корабль своим странным грузом. Судно должно было отправиться 30 числа, а 20 числа того же месяца он сел на пароход и отправился в Мексику. Приехав туда, он при помощи нескольких помощников скупил карты во всем городе и сжег их. Это происшествие произвело в Мексике страшное волнение, так как игра там считается почти необходимой для существования. Об исчезновении карт говорили в гостиных, гостиницах, на улицах. Это было общественное бедствие. "Жизнь за колоду карт!" — говорили мексиканцы. И в один прекрасный день распространился слух, что к городу подходит корабль, груженый картами. Едва это судно вошло в гавань, как почти приступом было взято людьми, покупавшими карты по баснословным ценам и, естественно, игра возобновилась с большим азартом, чем когда-либо. Тогда М.Ж. привел в исполнение вторую часть своего дьявольского плана. Как мы уже сказали, все карты были мечены. Каждый раз, когда он садился за игорный стол в гостиной или клубах, он постоянно обыгрывал всех игроков и, странная вещь, это настойчивое выигрывание не возбуждало ничьего подозрения, до такой степени все игроки убеждены в своей прозорливости. Когда M.Ж. выиграл довольно солидную сумму, он вернулся во Францию, где, менее счастливый или более неловкий, дал поймать себя".

Игорный дом на улице Омер не был из привилегированных, и большая часть людей, окружавших столы, принадлежала к описанной нами категории. Теперь читатели, очевидно, достаточно знают о людях, с которыми должны познакомиться.

Братья Лебрен сначала были смущены, очутившись в этом странном обществе, но видя, что на их приход никто из играющих не обращает внимания — головы и взгляды всех были устремлены на зеленый стол — они понемногу приободрились и обошли зал. Затем подошли к столу и стали смотреть на игроков. Оба думали одно и то же: "Он здесь!"

— Мне здесь как-то не по себе, — сказал Шарль.

— И мне тоже, — ответил Винсент. — Мне кажется, что в этом месте жизнь человеческая ничего не стоит. Посмотри на эту кучу золота. Но что для меня не понятно — насколько плохо одеты те, что рискуют подобными суммами. Признаюсь, я мало чувствую доверия к этим господам.

— Это может быть следствием того, что нам сказал Панафье.

— Может быть, но я испытываю сильное нетерпение. Мне хочется, чтобы эта ночь поскорее окончилась.

— Да, если только мы добьемся желаемого результата.

— Я не знаю, почему, но мне кажется, что мы достигнем цели.

— Дай Бог, чтобы это было так.

Молодые люди внимательно следили за игрой, когда на другом конце стола кто-то сказал:

— Я ставлю двадцать луидоров.

Братья подняли головы и переглянулись.

— Ты слышал этот голос?

— Это невозможно…

— Но тем не менее посмотрим.

И они подошли к другому концу стола. Тот, чей голос они слышали, выиграл и брал деньги.

— Но это он! — сказал Винсент.

— Это уже чересчур, — смеясь, сказал Шарль.

Молодой человек, присутствие которого сильно их озадачило, был человек лет около тридцати, изящно одетый, высокого роста, немного худой, но очень симпатичный. Светло-каштановые волосы вились над высоким лбом, глаза темно-синего цвета казались еще красивее под тенью густых ресниц. Красиво очерченные губы были бледно-розового цвета. Он не носил ни усов, ни бороды. Вообще, я повторяю, это был очень красивый мужчина. Винсент подошел к нему сзади и слегка ударил по плечу. Молодой человек обернулся и был слегка озадачен, узнав братьев, в то время как те громко смеялись. Этот смех успокоил молодого человека. Он вышел из кружка игроков и сказал, обращаясь к братьям:

— Каким образом вы попали сюда?

— В нашем присутствии нет ничего необыкновенного. Мы холостые люди, но ты, Андре, — ты женатый! — шутя, сказал Винсент.

— Да, действительно, это трудно объяснить, — сказал Андре самым естественным тоном.

Наши читатели уже видели того, кого мы сейчас описали. Это был Андре Берри, муж Маргариты Лебрен.

— Часто ты заходишь сюда? — спросил Винсент.

— Никогда. Я здесь в первый раз. Вы только что пришли?

— Да.

— Вы видели, как я играл?

— Да, видели одну ставку.

— Я только один раз и поставил. Мне хотелось испытать счастье. Я выиграл и хотел уйти. Но каким образом вы попали сюда?

— Мы уже давно слышали о многочисленных парижских игорных домах, — отвечал Винсент, — и хотели посмотреть хоть один раз. Нам указали на этот, и мы пришли сюда.

— Как странно. Ни один из нас не имеет обыкновения бывать здесь — и вдруг все сошлись в один и тот же день.

— Я сейчас уйду, — сказал Андре. — Пойдемте со мной. Здесь такое дурное общество, что мне хочется уйти поскорее.

— Мы чувствуем то же самое.

— В таком случае — идемте.

Братья собрались выйти. Андре шел следом за ними. В это время открылась дверь и вошел Панафье в сопровождении Ладеша. При встрече с братьями он, как было условлено, сделал вид, что не знает их, и, не обращая внимания на того, кто шел сзади них, взглянул на Ладеша, который поспешно направился к столам, взглядом здороваясь с некоторыми игроками. Братья в сопровождении Андре вышли. Они сами взяли свои пальто, тогда как лакей поспешно бросился к Андре помочь ему надеть пальто, но ни Винсент, ни Шарль не заметили этого.

Несколько минут спустя они вышли на аллею, как вдруг Андре отступил назад, говоря:

— Что это такое?

Но Винсент, узнавший Пьера Деталя, подошел к фонарю таким образом, чтобы закрыть собою своих двух спутников и, в то же время, чтобы быть узнанным. Пьер поклонился и вернулся на свое место.

— Что это за человек? — спросил Андре. — Вы его знаете?

— Нет, — ответил Винсент. — Когда мы вошли, я видел, что он поступал точно так же со всеми, кто выходил отсюда, и я предполагаю, что это какой-нибудь мошенник, который ожидает своего спутника, отправившегося поиграть на общие деньги.

— Вполне возможно, — беззаботно заметил Андре, беря под руку братьев. — Но я до сих пор не могу прийти в себя от того, что встретил вас здесь, — прибавил он.

— И мы точно так же, — отвечал Шарль.

— Что, если бы мы сказали это Маргарите?

— Пожалуйста, не говорите глупостей, — смеясь, отвечал Андре.

— Дело в том, что я не мог поверить своим глазам, Андре. Отец семейства и вдруг — игрок. Да еще где?! Боже мой!

— Да, я понимаю, что это должно было вас удивить, а между тем все очень просто. Я сегодня был приглашен на семейный обед к дяде. Маргарита захотела остаться с ребенком. Ты можешь себе представить, как я весело провел время? Поэтому сразу же после кофе я поспешил уйти. Не зная, что делать, так как я сказал, что вернусь не раньше двух часов, я придумывал, как бы убить время. Как вдруг вспомнил об этом игорном доме, о котором мне рассказывали, как об очень интересном. И вот, как видите, явился сюда.

— Я очень рад, что встретил тебя, — смеясь, сказал Винсент, — и очень рад, что у тебя есть свободное время, так как мы сами отправляемся к Бребану ждать там одного человека.

— Одного человека? — со смехом повторил Андре.

— Пойдем с нами. Ты плохо обедал. Так поужинаем вместе! — предложил Винсент, не отвечая на вопрос Андре.

— Я наскоро с вами поужинаю и уйду.

— Мы слишком любим сестру, чтобы заставлять тебя кутить.

Все трое братьев, разговаривая, отправились к Бребану и заказали ужин.

Около двух часов Андре расстался с ними.

— Странно, — сказал Винсент, оставшись вдвоем с братом, — но мне показалось, что Андре здесь хорошо знают.

— Мне тоже.

— Мы сейчас узнаем это.

Сказав это, Винсент позвонил.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он вошедшего лакея, — правда ли, что наш друг, который сейчас вышел отсюда, приходил сюда сегодня вечером спрашивать обо мне?

Шарль глядел на брата удивленно.

— Ваш друг, господин Андре? Он не приходил сегодня.

— Вы его хорошо знаете?

— О, господин Андре здесь бывает почти каждую ночь.

— Понятно.

Когда лакей вышел, Винсент обратился к Шарлю:

— Вот новость, — сказал он.

— Я поражен, — отвечал Шарль.

— Боже мой! Неужели Андре кутит? Надо увидеться с Маргаритой.

В эту минуту лакей снова вошел, говоря:

— Вас спрашивает один господин. Вы ждете господина Поля?

— Да-да. Введите его.

Лакей сразу же ушел и минуту спустя ввел Панафье. Последний осмотрелся вокруг и был удивлен, увидев братьев одних.

— Кого вы ищете? — спросил Винсент.

— Но ведь вы не одни?

— Одни. Мы хотели задать вам тот же вопрос. Вы поймали его?

— Кого? — спросил Панафье.

— Как — кого? Аббата!

— Ну, — вскрикнул Панафье, — признаюсь, я ничего не понимаю! Мы не нашли аббата в игорном доме, хотя мы знали, что он был там. Когда же мы вышли, то Деталь сказал нам, что видел вас идущими вместе с аббатом.

— Нас?! — вскричали в один голос братья.

— Да. Но не заметил, чтобы вас кто-нибудь сопровождал.

— Это какая-то мистификация, — с досадой сказал Шарль. — Мы вышли с Андре, нашим зятем, который так же, как и мы, пришел посмотреть этот интересный игорный дом.

— А этот дурак Пьер, видя нас выходящими с посторонним, подошел посмотреть на нас чуть ли не вплотную.

— Он даже сказал мне, что вы ему подали знак, который обозначал, что вы его поймали — не занимайся, мол, этим больше.

— Он точно сошел с ума. Я сделал ему знак, что это мы и чтобы он остался на своем посту. Разве он не знает аббата?

— Он знает его, но мало, а Ладеш был со мной. А этот дурак по знаку, который вы ему сделали, понял, что как будто бы не нужно больше наблюдать и что аббат уже ушел.

— Согласитесь, что это смешно.

— Да, это правда, — озабоченно сказал Панафье.

Он был сильно раздосадован, что позволил обмануть себя таким образом и что все приготовления не привели ни к чему. Он даже не смел больше защищаться, и братья, видя его смущение, сжалились над ним.

— Послушайте, господин Панафье. Ну, не успели сегодня, успеем в другой раз. Не стоит отчаиваться из-за таких пустяков.

— Простите меня! Вы слишком добры ко мне. Я был глуп сегодня и предпочитаю, чтобы вы мне это сказали.

— Хватит, — прервал его Винсент, — садитесь за стол и поужинаем. То, что не удалось сегодня, удастся завтра. Он постоянно там бывает?

— Да, постоянно. Я расспросил, и мне сказали, что он приходил сегодня вечером и даже много выиграл, но никто не заметил, как он ушел. Этот глупец принял за него вашего зятя. Впрочем, извините меня пожалуйста, господа, я поступил, как дурак.

— Но это совсем не ваша вина.

— Наоборот, именно моя. Нужно быть совершенно безумным, чтобы воображать, что вы могли выйти с этим человеком. Я должен был подумать, что этот дурак ошибся.

— Но если они оба говорят, что он пришел и что его не видели выходившим, то из этого нужно сделать вывод, что есть другой выход.

— Нет-нет, я отлично знаю дом. Все это просто немыслимо.

— Где ваши помощники?

— Внизу, в фиакре.

— Отпустите их и поужинаем.

— Хорошо.

Сказав это, Панафье вышел. Но Ладеша и Деталя не было в фиакре, так как напротив была открыта лавка, и они зашли туда, чтобы убить время.

— Вы можете идти, — с гневом сказал Панафье, входя в лавку, и, повернувшись к великану, прибавил:

— Ты, Пьер, невообразимый дурак. Благодаря тебе дело расстроилось.

— Как, разве его там нет? — спросил Ладеш.

— Нет, он и не думал там быть. А ты, дурак, принял за аббата одного друга этих молодых людей.

Деталь покраснел, потом побледнел, выслушивая упреки Панафье. Он даже не в состоянии был ответить на его слова.

— Я увижусь с вами завтра, и придется начать все сначала, — сказал Панафье, уходя.

— Ну, мой милый, — сказал Ладеш своему другу, когда Панафье ушел, — выпить необходимо — это тебя развлечет.

— Мне никогда не приходилось выслушивать столько, — проговорил Пьер.

— Не обращай на это внимания, старина, а лучше слушай меня. За экипаж заплачено, а мы отправимся домой пешком и по дороге поговорим.

Ладеш позвал кучера и отпустил его. Затем, заплатив за выпитое вино, взял под руку своего друга и потащил его за собой на бульвар.

— Ну, старина, помнишь, что я тебе говорил недавно? Поговорим об этом снова. Одно из двух: или ты был небрежен, или ты был глуп.

— Что же я могу тебе сказать? В полночь легко ошибиться. Ведь люди не омнибусы, они не прикрепляют у себя на лбу фонарей.

— Нет, сознайся, что ты был небрежен.

— Ну, да, пожалуй. Может быть.

— Кроме того, старина, вот что я думал. Если бы они поймали аббата, то мы были бы им больше не нужны, а так как произошла ошибка, ты сохранил нам на некоторое время работу.

— Да, это правда, — наивно порадовался Пьер.

— Итак, я возвращаюсь к тому, что уже сказал. Если в их интересах поймать аббата, то в интересах аббата — суметь спрятаться. Поэтому, будучи ловкими, мы можем работать на одного и предупредить другого, конечно, за подходящую плату.

— Что ты говоришь?!

— Это удивительно, как ты мало думаешь! Завтра в 2 часа я отправлюсь туда и узнаю, что делать. Согласен ли ты идти со мной?

— Да, конечно.

— В таком случае, зайдем выпьем немного.

В это же время Панафье возвратился к братьям Лебрен, говоря, что надеется в скором времени добиться удачи, решившись изменить тактику, чтобы найти того, на кого он смотрел, как на убийцу мадам Мазель.

По окончании ужина братья расстались с Панафье, назначив свидание на послезавтра, так как Винсент, старший из братьев, решил отправиться завтра к сестре узнать, насколько правдиво то, что они узнали от лакея в ресторане. Между тем Панафье с беспокойством говорил себе: "Каким образом мог он ускользнуть от нас? Но я отплачу ему".