Кредиторы эшафота

Глава I СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЧУВСТВУЮЩЕГО СЕБЯ ОТЛИЧНО

Винсент Лебрен, повинуясь воле своего отца, не хотел выдавать Андре правосудию, но и не желал судить его сам. В то же время он хотел удовлетворить Эжени Герваль и Панафье. Вдруг на него нашло вдохновение.

— Ты не знаешь, где мы смогли бы найти доктора Жобера? — Спросил он брата.

— Я видел, как их экипаж остановился на углу бульвара Бомарше перед "Четырьмя сержантами ЛаРошели". Без сомнения, они там завтракают.

— В таком случае поедем туда.

— Разве ты голоден?

— Нет, но я хочу видеть доктора. Впрочем, нам не нужно идти обоим.

— Что ты хочешь делать?

— У меня нет времени объяснять тебе это, но делай то, что я тебе говорю. Когда я вернусь, ты все узнаешь, а теперь поезжай домой и расскажи ту историю, которую я рассказал Франсуазе, то есть, что Андре убит и что сегодня вечером его тело принесут к нам.

— Что ты говоришь?! Разве ты забыл волю нашего отца — не проливать крови?

— Шарль, выслушай меня. Ты же знаешь, что я ничего не сделаю против воли нашего отца. Повинуйся мне слепо. Иди скорее. Вечером мы увидимся, и тогда ты все узнаешь.

Удивленный и взволнованный Шарль видел, как брат сел в экипаж и поехал в гостиницу. "Что он хочет делать? — недоумевал Шарль. — Я боюсь, что он не в своем уме и совершит какой-нибудь безумный поступок, впрочем, ему нужен Жобер, а тот не согласится принять участие ни в каком недостойном деле. Может, он хочет попросить какого-нибудь наркотика, чтобы привезти Андре и выдать за мертвого, но с какой целью? Мне следовало бы сопровождать его". Тем не менее, придя домой, он рассказал привратнику историю про дуэль и прибавил, что из-за нежелания пугать сестру он приказал принести тело зятя к себе.

Затем молодой человек поднялся к себе, стараясь понять, что задумал его брат, а Винсент в это самое время входил в "Четыре сержанта Ла-Рошели" и приказывал лакею передать свою карточку Панафье.

Глава II ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ИЮЛЬСКОМ ВОССТАНИИ 1848 ГОДА

Наши читатели имеют уже достаточное представление об Эжени Герваль.

Она была доброй девушкой и очень хорошенькой. Она пошла работать в театр, чтобы зарабатывать себе на жизнь, но главным ее достоинством была ее внешность.

Выздоровевшая, счастливая и спокойная, она чувствовала, что оживает на этом импровизированном завтраке, последовавшем за ужасной сценой в Монтреле.

Выпитое ею вино возбуждало желания, и это ясно читалось в ее глазах.

Что же касается Жобера, то он был очень доволен своей больной и хотел услышать историю ее молодости.

Надо сказать, что симпатия и, в особенности, выпитое вино вызывали в обращении приятную фамильярность. Эжени обращалась к Жоберу на "ты", он отвечал ей тем же.

— Вот где прошла моя молодость, — сказала Эжени, указывая на площадь Бастилии.

— На колонне? — сказал со смехом Жобер, думая, что она повторяет старый каламбур.

— Что за глупости? Я говорю об этом квартале. В июле 1848 года я здесь жила.

— Расскажите-ка нам про это, — попросил Панафье, облокачиваясь о стол.

— Да, расскажи-ка нам, — поддержал его Жобер.

Молодая женщина встала и подошла к окну, указывая на угол площади и говоря:

— Нет, то, что я хочу рассказать, очень серьезно. Я стала тем, что я есть сейчас, потому, что моего отца расстреляли здесь в июле.

Мужчины нахмурили брови. Печально начатый день угрожал и закончиться печально.

— Если бы отец мой был жив, он продолжал бы следить за мной. Будучи сам честным человеком, он бы и из меня сделал честную женщину.

— Когда они убивают людей, то не думают, что те оставляют семьи, — сказал Панафье.

Что касается Жобера, то он наблюдал новые признаки возвращения памяти больной.

— Молодые родители жили на улице Жан-Бо-зюр на углу бульвара, — начала Эжени. — Один раз я встала в шесть часов утра и увидела мать плачущей — уже два дня как отец не возвращался домой. Тогда я тихонько вышла из дома, поспешно сбежала по лестнице, и так как дверь была отперта, то я вышла. Вся улица была в обломках. Баррикада напротив двери была разрушена.

Выйдя на бульвар, я вошла в один двор, куда накануне отвозили раненых. Двор был пуст, и только дверь в маленький погреб оставалась открытой. Я заглянула туда и поспешно отскочила. На земле лежал человек.

Я вернулась домой и предупредила привратника, что видела инсургента в погребе соседнего дома. Привратник и один из соседей сразу отправились по моему указанию, но человек был уже мертв.

Мы вспомнили, что видели его накануне на баррикаде. Это был высокий мужчина лет 28 или 30 с черными густыми волосами.

Когда я закрываю глаза, мне кажется, что я его вижу и теперь.

Пуля попала ему между глаз, и кровь залила все лицо. Уже после смерти ударом топора или сабли ему разрубили руку, и все пальцы висели только на коже, в то время как ни одна капля крови не вытекла из ужасной раны.

Привратник и соседи разговаривали между собой о положении дел. Я слышала, как они говорили, что предместье Сент-Антуан еще не взято и продержится часов до девяти.

Тогда я направилась в сторону предместья, не сознавая опасности.

Национальная гвардия занимала все окрестности площади. Артиллерия стояла на улице Тампль и на бульваре.

Отсюда я ничего не видела. Так как войска мешали мне двигаться, то я прошла по улице Жан-Бозюр и очутилась на площади.

Тут страх охватил меня.

Было около 8 часов. Вокруг меня повсюду были солдаты, но такие, каких я никогда не видела: грязные, измазанные, с лицами и руками, черными от пороха.

Когда я подняла глаза, то заметила, что во всех окнах посверкивают дула ружей. Оглянувшись назад, я увидела перед собой ужасающее жерло пушки.

Я стояла перед высокой баррикадой, на которой развевалось красное знамя. Все окна домов предместья Шарантон и улицы Ла-Рокетт были завешаны матрасами.

Во всех магазинах "Бель-Жардиньер" курили инсургенты, сидя на подоконниках.

При этом внешнем спокойствии я тоже успокоилась и направилась к каналу.

В ту минуту, когда я проходила мимо двора Дамуа, забил барабан, заиграли трубы, и все войска двинулись. "Сюда, девочка", — позвал кто-то, и четверо мужчин увлекли меня за собой. Я очутилась в магазине "Бель-Жардиньер", дверь которого сразу же была закрыта и забаррикадирована. "Разве можно выпускать таких ребятишек?" — сказал один из моих спасителей.

Я прошла через магазин и вышла на улицу ЛаРокетт.

Через несколько минут я очутилась позади большой баррикады предместья. На вершине ее стоял мужчина.

Инсургенты заряжали ружья и выбирали места.

Часы на башне пробили девять часов. Пробираясь вдоль лавок, я добралась до второй баррикады, построенной в пятидесяти шагах позади первой.

Я протискивалась через брешь в баррикаде, когда вдруг прозвучал страшный залп.

Заколебалась земля, лопались стекла, и падали несчастные, убитые осколками камней мостовой, которую разметало выстрелом пушек. Около пятнадцати солдат были убиты и ранены. К громким звукам ружейной стрельбы присоединились крики раненых. Ноги задрожали у меня от испуга, я хотела кричать, но не могла. Один из мужчин, лежавший на верху баррикады, поспешно спустился, крикнув: "Вот и солдаты!"

В ту же минуту на вершине баррикады показался солдат и попытался сорвать красное знамя, все изрешеченное пулями. Несколько минут продолжалась кровавая схватка: дрались саблями, штыками, ножами и даже осколками мостовой.

Мостовая у подножия укрепления была усеяна ранеными солдатами, а красное знамя продолжало развеваться. Снова начала палить пушка — в ответ раздалась ружейная стрельба из окон.

Для того, чтобы выгнать инсургентов, меткие выстрелы которых поражали артиллеристов, подожгли магазин "Бель-Жардиньер". Потом послышались команды: "Огонь! Огонь!" Выстрелы пушек разбили баррикаду, количество раненых и мертвых было громадным. Новая атака заставила инсургентов отступить почти до второй баррикады.

Тут снова началась рукопашная схватка, и только пять или шесть солдат смогли спастись. Все остальные были убиты.

Не знаю, может быть из-за запаха пороха, криков жертв и вида этого побоища, но только я перестала бояться и подошла к сражающимся.

Женщина, еще молодая, вышла из аллеи и подала мне порох и пули, которые я должна была раздать стрелкам за баррикадой.

Я поднесла заряд одному человеку, он выстрелил через отверстие в баррикаде, но когда я хотела подать ему порох снова, пуля попала ему в шею, кровь брызнула и попала мне в лицо.

В это время пушка замолчала, и из окон слышны были крики: "Берегитесь! Вот они! Это общая атака!"

Так как первую баррикаду защитить было невозможно, потому что пушечные выстрелы полностью ее разрушили, то все инсургенты бросились ко второй. Во время этого бегства молодая женщина сказала мне: "Ну, девочка, надо ползти".

Я стала карабкаться на баррикаду, а она помогала мне. Вторая атака была отбита, но красное знамя отняли, а на земле лежало более тридцати несчастных, корчившихся в предсмертных судорогах. Им невозможно уже было помочь.

Первая баррикада была взята почти без боя, поэтому следовало как можно скорее защитить и закрыть вторую. А пушки уже начали свое дело. Я пыталась носить камни, чтобы помочь закрывать бреши, но сил у меня было слишком мало.

В это время я увидела, как молодая женщина, подававшая заряды, свалилась вниз, смешно и нелепо кувыркаясь. Все засмеялись. Но несчастная не оступилась — она упала, сраженная пулей в лоб. Это было ужасно. Страх снова охватил меня.

На этот раз я старалась найти дорогу на бульвар. Человек маленького роста в форме национального гвардейца сказал мне: "Ну, девочка, убирайся отсюда. Через десять минут здесь будут нужны только мужчины".

И повел меня за собой в проходной двор. Там он подошел к колодцу, вытащил ведро воды, снял с себя форму, обернул ее вокруг ружья и бросил все это в колодец, затем вывернул карманы и вытряс их, чтобы не осталось следов пороха. Мне человек велел: "Вытри себе лицо и руки, чтобы не осталось следов пороха, а то они расстреляют тебя, как и всякого другого".

Потом, открыв дверь в одну из лавок, он провел меня через магазин и вывел на улицу Липп. Когда я прошла до конца улицы, запруженной солдатами, так как предместье было взято приступом, и дошла до канала, то увидела человек двенадцать солдат, ведущих трех мужчин. Я подбежала, чтобы посмотреть, нет ли среди них защитников баррикады. Один из них закрывал себе лицо, другой с отчаянием заламывал руки. Третий держался гордо и прямо.

Этот человек был мой отец.

Эжени замолчала.

Понятно, какое впечатление произвел ее рассказ на слушателей.

— Ну, это не очень весело, — вскричал Панафье. — Такие воспоминания нужно прятать.

Говоря это, он налил ей стакан шампанского.

— Конечно, — поддержал его Жобер, — теперь не время и не место вспоминать подобное.

В это время в дверь кабинета постучали, и Эжени сразу же очутилась на своем месте. В комнату вошел лакей, спрашивая, действительно ли господ зовут Жобер и Панафье.

— Да. Почему вы об этом спрашиваете? — с удивлением произнес Жобер.

— Ну, что еще такое? — проговорил Панафье.

— Вот карточка одного господина, который хотел бы с вами поговорить.

Панафье взял карточку и громко прочитал: "Винсент Лебрен".

— Винсент? Введите его сюда. Но как он мог нас найти?

Через несколько минут Винсент входил в комнату.

— Извините меня, — сказал он, — что я побеспокоил вас даже здесь.

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Мы уже закончили и хотели ехать.

— Неужели произошло еще что-нибудь? — спросил Панафье.

— Нет, ничего. Мне нужно поговорить с доктором.

Я весь к вашим услугам.

— Но этот разговор вряд ли будет коротким…

— В таком случае мы проводим мадам Герваль, а затем поговорим. Эту ночь вы проведете в "Шарантоне"? — спросил он молодую женщину.

— Да, но только эту ночь.

— Хорошо, идемте. Мы вас проводим, а завтра я найду для вас приличное помещение.

— Отлично, — смеясь, ответила Эжени.

— Что касается меня, то я вас оставлю, — проговорил Панафье. — Я сегодня вряд ли вам пригожусь.

— Но вы будете стеречь пойманного?

— Это само собой разумеется.

Панафье вернулся домой, думая, что Винсент приехал за Жобером, чтобы отвезти его к сестре, наверное, заболевшей от того, что она узнала.

Винсент и Жобер отправились проводить Эжени Герваль. Когда они остались вдвоем, Винсент обратился к Жоберу:

— Я приехал просить у вас об очень большой услуге.

— Какова бы она ни была, я исполню ее, если это возможно.

— Благодарю вас, — сказал Винсент, пожимая ему руку. — Выслушайте меня.

Глава III И БЕДНЫЙ МОЖЕТ БЫТЬ ПОХОРОНЕН, КАК ПРИНЦ

— Господин Жобер, — начал Винсент, — вы знаете, какое у нас положение?

— Да, почти. Панафье рассказал мне, в чем дело.

— Вы знаете, что наш отец был осужден и казнен за преступление, которого не совершал. Он поручил мне и брату отыскать настоящего преступника, но не для того, чтобы выдать правосудию, а чтобы восстановить честь казненного и освободить от ужасного обвинения, тяготеющего над ним.

— Этого нюанса я не знал. Это очень благородно и возвышенно.

— Услуга, которой я хочу просить у вас, Жобер, требует того, чтобы я откровенно рассказал вам все, но я должен просить у вас соблюдения полнейшей тайны.

Жобер пожал руку молодого человека, уверяя его, что будет хранить молчание.

— Дорогой Жобер, мы кредиторы эшафота, гильотина должна нам жизнь нашего отца-мученика. Мщение было бы ниже его и нашего достоинства. Мы желаем только восстановления его честного имени. Позвольте мне прочесть вам последнюю волю моего отца, и вы, соединив это с тем, что видели сами, все поймете.

Затем, вынув из бумажника пожелтевший лист бумаги, Винсент развернул его со словами:

— Вот, Жобер, завещание казненного.

Затем он начал читать дрожащим голосом письмо, уже известное читателю. Когда бедняга дочитал до конца, рыдания душили его.

— Извините меня, — выговорил он. — Это слишком жестоко: несчастный сам же приказал нам выдать сестру за убийцу.

— Что вы говорите? — вскричал Жобер с удивлением.

— Правду. Чтобы восстановить честь нашего отца, мы должны выставить на позор нашу сестру.

— Я вас не понимаю…

— Человек, которого вы видели, которого мы арестовали, убийца Панафье, Мазель, Эжени Герваль — это Андре Берри, наш зять!

— Какое несчастье! — только и мог сказать Жобер.

Винсент быстро оправился и продолжал:

— Теперь вы можете судить сами о положении дел. Мой отец был осужден и казнен. Он жертва юридической ошибки. После четырех лет поисков мы нашли преступника и можем выдать его правосудию, но вы видите, что отец запретил нам это. Мы можем заставить его бежать и донести на самого себя. Но этот человек — член наптей семьи, зять казненного.

— Тем не менее вы не можете оставить безнаказанными все эти преступления.

— Я не желаю мстить, Жобер. Я обожаю мою сестру. Поразившее нас несчастье вынудило нас отказаться от всякой мысли о женитьбе. Следовательно, вся наша семья — это сестра и маленькое существо, крестным отцом которого я являюсь. Согласитесь, что я не могу погубить мою сестру, но в то же время должен восстановить честь своего отца.

— Что же вы хотите делать?

— Вот по поводу этого я и пришел просить у вас услуги.

— Говорите; что бы это ни было, я готов все исполнить.

— Вы можете доставать трупы для вашей учебы?

— Труп? — с изумлением повторил доктор. — Достать труп очень трудно. Это запрещено, но не совсем невозможно.

— В таком случае вы спасете нас всех, если сегодня вечером вы пришлете труп человека лет тридцати, белокурого, лицо которого было бы обезображено.

— A-а! Я вас понимаю… — проговорил Жобер.

— Ну, и что? — с беспокойством спросил Винсент. — Вы согласны?

Жобер подумал несколько минут, потом сказал:

— Я не могу вам пообещать точно, но думаю, что это возможно. Во всяком случае, мы попробуем.

— Если вы это сделаете для нас, то я буду вечно вам благодарен!

— Не будем говорить об этом.

Молодой человек опустил стекло в фиакре и назвал новый адрес. Экипаж сразу же повернул, а Жобер сказал своему спутнику:

— Господин Винсент, через четверть часа я скажу вам — да или нет.

Наконец экипаж остановился перед клиникой, Жобер вышел, говоря Винсенту:

— Подождите меня несколько минут.

Затем он отправился к моргу и спросил служащего:

— Здесь ли Лило?

— Лесной человек? Не знаю, мсье, приходил ли он сегодня.

— Но он в Париже хотя бы?

— Он приехал неделю или полторы назад. Но если вы хотите, я пойду посмотрю: хотя я его и не видел, но все же он может быть здесь.

— Посмотрите, прошу вас.

Служащий ушел, а Жобер, свернув папироску, прогуливался по двору. Он был озабочен и не особенно доволен тем, что ему приходилось делать. Он только успел закурить папироску, как служащий вернулся в сопровождении человека странного вида.

Это был Лило.

Он направился к Жоберу, пытаясь узнать его.

— Он как раз был наверху, — сказал служащий доктору.

— Благодарю вас.

— Да это господин Жобер! — воскликнул Лило.

— Он самый. Я очень боялся, что не найду вас, так как вот уже несколько дней стоит хорошая погода, и вы могли уехать в экспедицию.

— Нет, я провел весь прошлый месяц в Фонтенбло, но так как М.Х. начал практический курс анатомии, то я вернулся и останусь у него на два месяца.

— A-а! Тем лучше.

— Вам что-нибудь нужно от меня?

— Да.

— Я к вашим услугам.

— Вы заняты сейчас? Не можете уделить мне четверть часа?

— С удовольствием. Я только что собирался уйти.

— В таком случае приходите в кафе на углу Севастопольского бульвара. Я буду ждать вас там на террасе. Со мной будет один приятель, который хочет с вами поговорить.

— Я буду после вас через две минуты.

— Отлично. Я вас жду. До свидания.

После этого Жобер отправился к Винсенту, который с беспокойством спросил его:

— Ну что?

— Я нашел единственного человека, который может достать нам это. Через несколько минут он придет к нам в кафе.

— Что это за человек?

— Это совершенно необычное существо. Он живет столько же времени в городе, сколько в лесу. Вы сами увидите. Лило, по прозвищу "Лесной человек", — одна из редкостей старого Латинского квартала.

Он приказал отвезти их на угол бульвара, расплатился с кучером, и они уселись за стол.

Не прошло и десяти минут, как Липо подошел к ним.

— Дорогой Лебрен, позвольте представить вам Липо, старого ученого, хорошо знающего анатомию, воспитанника самого себя, друга всех студентов и нашего поставщика.

Липо раскланялся с Лебреном, страшно смущенный тем, как его представили.

— Его зовут Лесным человеком, так как он проводит в лесу столько же времени, как и в городе, и знает естественную историю, как Кювье. Он не убивает змей, а укрощает их.

— Вы слишком добры, Жобер. Я просто люблю все это.

— Он приручает ящериц.

— Все это правда. Вот, посмотрите.

Говоря это, Липо сунул руку за жилет, вынул длинную ящерицу и положил ее на стол.

Вполне понятно, что это вызвало у Винсента невольный жест отвращения, тогда как Жобер расхохотался.

— Ради Бога, уберите, — сказал с отвращением Винсент.

Лило сразу же спрятал ящерицу.

Человек, которого мы представили, заслуживает нескольких строчек.

Все студенты знали его. Он ходил по мастерским, продавая змей, лягушек, ящериц, сов и кости мертвых. Все, кто его помнил, говорили, что он всегда был таким маленьким, худеньким, с бледным лицом, сверкающими черными глазами и настоящим лесом каштановых волос на голове.

Он чувствовал отвращение к воде, и только дождь смывал с него грязь. Одетый в потертое пальто и жилет, на котором осталась всего одна пуговица, он носил фуражку служащих госпиталя, и его рубашка, более чем сомнительного цвета, была всегда завязана розовой лентой. Что касается носовых платков, то они были непременно из тонкого полотна и с вышивкой. Он долго служил в "Кламаре" и когда ему заказывали что-то, то просто говорили: "Мне хотелось бы мертвую голову, Липо". — "Что-нибудь хорошенькое?" — "Да, мне нужно для мастерской". — "Отлично, как раз третий номер приготовил молодую голову со всеми зубами. Я сам укреплю челюсть. Через неделю вы ее получите".

И действительно, через неделю он приносил голову, завернутую в платок и спрятанную под пальто. "Больше вам ничего не нужно?" — "А нет ли у вас чего-нибудь новенького?" — "У меня есть прехорошенькая змейка". Он засовывал руку за жилет и вынимал оттуда старый фуляровый платок, разворачивал его, доставал маленькую змейку и клал ее на пол или на стол: "Посмотрите, она очень хорошенькая и нежная".

Но как только к змее приближались, отбросив опасения, она вдруг высовывала язык, начинала сверкать глазами и готовиться к прыжку. Все бросались врассыпную, змея вытягивалась, но Липо спокойно слегка ударял ее по голове, и она падала оглушенная, а когда все с отвращением отходили прочь, он говорил, что это предрассудки, будто змеи ядовиты. Говоря это, он засовывал ее голову себе в рот.

Иногда проходило два-три месяца, а Липо не показывался. Он проводил это время в лесу Фонтенбло, ночуя в конюшнях гостиниц. Он запасался там травами. Отсюда и его прозвище "Лесной человек".

Очень часто его старались напоить, чтобы выведать тайну его жизни, но он молчал, а если настаивали — плакал.

Тем не менее однажды, напившись больше обычного, он проговорился: "Если бы я хотел, то был бы самым богатым и самым презираемым человеком. И у меня была бы самая хорошенькая жена в Париже". — "А вы женаты, Липо?" — "Да, я муж Денизы. Нет, лучше сказать, я повенчан с Денизой". — "И она вас оставила?" — "Нет, я ее оставил". — "Расскажите нам про это, Липо". — "Нет, вы слишком любопытны". Несчастный зарыдал, прибавив шепотом: "Нет, я не способен есть такой хлеб. Нет, никогда".

Затем он снова погрузился в свое обычное молчание. На другой день с ним заговорили о Денизе, но Липо не отвечал. И чтобы заставить забыть свою болтовню, не показывался три месяца.

Возвратился он за три недели до того, как Жобер увидел его в клинике.

Читатели уже достаточно знают о Липо, с которым нам придется еще встретиться, поэтому мы будем продолжать нашу историю.

— Липо, — сказал Жобер, — мне необходима одна вещь сегодня вечером.

— Какая вещь?

— Человек.

— Целый человек?

— Да, такой, как вы и я.

Лесной человек с улыбкой поглядел на доктора.

— Что же вы находите странного в моей просьбе, Липо?

— И вы еще спрашиваете? Достать руку, голову, ногу — это не так трудно, но целое тело — это совсем не легко.

— Значит вы отказываетесь?

— Нет, я не отказываюсь, но надо подумать.

— Главное — достаньте; вам хорошо заплатят.

— Тысячу франков, — уточнил Винсент.

— Что вы сказали? — вскричал Лесной человек, подскочив. — Хорошо ли я слышал?

— Да, тысячу франков, — подтвердил, улыбаясь, Жобер.

— Погодите… Один человек рассказывал мне, что сегодня утром привезли человека, раздробившего себе череп. В настоящее время он находится в морге. Предполагают, что он иностранец. При нем не нашли никаких бумаг, ничего.

— Ну и что? Что вы хотите сделать? — спросил Винсент.

— Я знаю одного из сторожей морга. Я скажу, что вы целый день ищете одного исчезнувшего родственника, а услышав о случившемся, испугались и хотите видеть труп. Вы его посмотрите, и если он вам подойдет, то вы заплатите и его отвезут к вам.

— Отлично! — вскричал Жобер. — Едемте туда все вместе. Доктор, служащий в клинике и родственник — это все, что нужно.

Они позвали экипаж и несколько минут спустя под предводительством Липо входили в морг.

Молодой человек лежал на досках. Он был полностью раздет, пистолет, который он слишком приблизил к лицу, обжег ему кожу, а пуля раздробила челюсть и приподняла череп. Он уже начинал разлагаться, так как смерть произошла накануне.

Винсент взглянул на покойника и показал глазами, что этот человек ему подходит.

— Мсье, — сказал он, — я боюсь, что это тот несчастный, которого я ищу. Но я его не могу окончательно узнать. Только одежда может развеять мои сомнения.

— Вот его одежда, — ответил сторож, — весь костюм, кроме сапог, английского производства.

— Это он, — вскричал молодой человек. — Во время своего последнего путешествия два месяца тому назад он купил всю одежду и белье в Лондоне.

— Бедный молодой человек… У него не было ничего, и нельзя было узнать, кто он.

— Он был игроком, — сказал Жобер.

— Тогда все объясняется, — сказал сторож. — Будьте добры, идите за мной — надо сделать заявление и подписать бумаги. Вы родственник?

— Да, это мой зять.

— Отлично, эти господа будут свидетелями.

Все четверо вышли в бюро, что несколько успокоило Винсента, так как ему было очень неприятно лгать, а тем более — лгать перед трупом. Это казалось ему святотатством.

Жобер успокаивал его, говоря:

— Несчастный был бы похоронен в холщовом мешке на госпитальном кладбище, а вы похороните его торжественно. Поверьте, нашлось бы много сумасшедших, которые застрелились бы только из-за этого.

— Вы возьмете тело? — спросил сторож.

— Да, мы возьмем его.

— В таком случае, я расскажу вам, что надо делать.

— Когда вы поставите подпись, — предложил Лило, — я возьму на себя все остальное и привезу вам тело.

— Отлично, — согласился Винсент, — а я уйду раньше, чтобы все приготовить, так как покойника нужно отвезти к нам, а не к нему домой, потому что его жена умерла бы с горя.

Когда все наконец-то было окончено, Винсент сел в экипаж рядом с доктором и вздохнул спокойно.

— О, доктор, какое мужество нужно иметь, чтобы так лгать перед трупом!

— Успокойтесь, мой милый, у этого человека нет семьи и вы делаете доброе дело.

— Слава Богу, все кончено. Если бы мне пришлось все начать сначала, то у меня не хватило бы сил.

Винсент заявил в морге и в мэрии имя и фамилию своего зятя.

Около шести часов вечера того же дня Липо входил к братьям. Они уже ждали его вместе с доктором.

— Ну что? — спросил Винсент, боясь, что какое-нибудь обстоятельство разрушило его планы.

— Господа, я прошу спуститься вниз и принять тело.

Успокоенный этим ответом, Винсент сказал брату и Жоберу:

— Спустимся.

Они сразу же спустились по лестнице.

Фургон был открыт, и из него вынули гроб с телом мнимого Андре Берри. Затем внесли его в квартиру братьев, и поставив на стол, покрыли покровом. Зажгли восковые свечи.

Доктор и братья следовали за покойным с непокрытыми головами.

Когда привезшие тело ушли, Винсент сунул в руку Лило билет в тысячу франков.

Почувствовав прикосновение бумаги, Лесной человек вздрогнул, словно от удара электрической искры.

— Я прошу вас, Липо, сходите за священником, который будет молиться у тела. Не забудьте, что для всех — это Андре Берри, убитый на дуэли.

— Понимаю, — сказал Липо и отправился в соседнюю церковь.

Шарль отправился к сестре.

Узнав о смерти мужа, она едва не помешалась от горя.

Все ее сомнения были рассеяны, неудовольствия забыты, тогда как любовь вернулась еще более сильной. От мысли, что муж убит из-за нее, так как между братьями было условлено, что дуэль произошла в результате спора относительно приговора Корнеля Лебрена, горе молодой женщины еще более усиливалось, и несмотря на уговоры Шарля остаться дома, она объявила, что в тот же вечер пойдет молиться над телом своего несчастного мужа.

— Итак, она придет? — спросил Винсент.

— Да, она твердо решила.

— Впрочем, — прибавил Винсент, — так будет гораздо лучше. Она действительно поверит своему несчастью. А вас, доктор, я попрошу остаться с нами, чтобы оказать ей помощь в случае необходимости.

— Я к вашим услугам, — отвечал Жобер.

Час спустя священник был около гроба и читал молитвы.

Липо сидел в столовой и писал пригласительные письма на похороны.

Жобер и двое братьев, мрачные, как и положено, ходили туда-сюда по комнате, когда старая Франсуаза услышала звонок и впустила Маргариту, обезумевшую от горя.

— Франсуаза, веди меня к нему, — сказала молодая женщина.

Старая служанка, вся в слезах, подвела ее к гробу.

Увидев черный покров, священника, молящегося при зажженных свечах, вдова громко вскрикнула и упала на колени.

— Я хочу посмотреть на его лицо, обнять его, — говорила она.

Услышав ее голос, братья и доктор сразу же вышли.

— Боже мой, Боже мой, — говорила она раздирающим душу голосом. — Неужели я не увижу тебя, мой Андре! Я так тебя люблю и я причина твоей смерти! О, Боже мой!

И бросившись на покров, закрывавший гроб, она прижалась к нему лицом, а потом покрыла его поцелуями.

Это было печальное зрелище.

В комнате царил полумрак, и в колеблющемся свете восковых свечей группа, состоящая из священника, доктора, братьев и старой Франсуазы, представляла собой мрачную картину.

Любопытно было наблюдать за выражением лиц братьев. Они были хмурыми по обязанности, а не от горя.

Они заставляли страдать несчастную сестру для того, чтобы спасти ее; они совершали зло ради добра, зная, что их сестра будет жить для ребенка, нося уважаемое имя. Но если она узнает, что ее ребенок — сын негодяя, убившего ее отца, то она не переживет этого.

Молодая женщина стояла и глядела на гроб, надеясь, что он раскроется, ее возлюбленный выйдет из него, и она услышит его голос, говорящий: "Поцелуй меня, Маргарита!"

Но все было тихо, и никто не шевелился.

— Так это правда — он умер? — вскричала она. — Умер! Но это невозможно! Разве это справедливо — убивать сыновей, убив отца!.. Андре! Андре! Это ужасно!

Она поднялась, хотела обнять гроб — и упала без чувств.

Братья подняли ее, Жобер кинулся приводить ее в чувство.

Маргарита пришла в себя в спальне Винсента и стала оглядываться, ища гроб мужа.

— Я ни на минутку не хочу оставлять его! Я хочу вернуться к нему!

— Марго, — отвечал Винсент, — я останусь около него до последней минуты. Ты должна помнить, что ты мать, ты должна вернуться к Корнелю, к твоему ребенку.

— Да, ты прав, Винсент. Дай мне только последний раз взглянуть на него, и я уйду к моему ребенку.

— Ты обещаешь мне быть мужественной?

— Я не буду плакать. У меня больше нет слез.

Винсент пристально взглянул на сестру, лицо которой было искажено горем, и увидев по его выражению, что она говорит правду, взял ее за руку и отвел к гробу.

Маргарита, не говоря ни слова, опустилась на колени, и прочитав короткую молитву, встала.

Священник подошел к ней, но она твердым голосом ответила ему:

— Я больше не верую, мне нечего слушать вас, — и повернувшись, она вышла в сопровождении братьев.

— Шарль, — сказал Винсент, — проводи ее домой и не оставляй ни на одну минуту, так как она способна совершить безумный поступок.

Шарль уехал вместе с сестрой.

На другой день, в назначенный для погребения час, все спускались по лестнице вслед за гробом. Винсент шел под руку с доктором.

Несчастный, лежащий в гробу, раздробил себе череп из-за того, что ему не на что было пообедать.

Когда отпевание было окончено, Винсент вместе с Жобером отправился за гробом на кладбище Пер-Лашез.

Жобер заметил, что Винсент дрожит и кусает себе губы, тогда как глаза его сверкают странным блеском.

— Что с вами?

— Ничего, — ответил молодой человек. — Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Потому что у вас такой вид, будто вы действительно провожаете на кладбище своего зятя.

— Хуже, — отозвался Винсент. — Я думаю о том, что похороню рядом со своей матерью этого незнакомца. Я был после смерти отца на кладбище и дал слово прийти туда не раньше, чем когда мы будем переносить труп отца.

— Сегодня вы делаете к этому первый шаг.

Несколько минут прошло в молчании.

Когда нужно было проходить через площадь ЛаРокетт, Винсент с силой сжал руку своего спутника.

— Здесь был убит наш несчастный мученик, — тихо проговорил он. — И теперь, глядя на все смешное великолепие этих похорон, на эти перья, бархат и серебряные вышивки, я думаю о мрачных похоронах казненного, о фургоне, за которым мы бежали в то холодное утро, о жандарме, который сторожил труп, пока он не был зарыт. Теперь мы проходим через площадь — и мне кажется, что все люди, следующие за нами и знающие нашу историю, стараются прочесть на моем лице все, что творится в моей душе.

— Будьте мужественны, Винсент, — сказал Жобер.

— Поддержите меня, — попросил Винсент, печально улыбаясь. — Я не в состоянии держаться на ногах, но я буду улыбаться. Пусть люди, которые смотрят на меня, скажут: "Он забыл об этом, он презирает своего отца, как тот этого заслуживает".

И несчастный действительно сделал гримасу наподобие улыбки. Жобер поддержал его, так как он шатался, проходя через площадь.

Вскоре похоронное шествие прибыло на кладбище, и труп незнакомца был похоронен в семейном склепе.

Глава IV СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

На зеленом берегу Марны стояла лодка. Четверо гребцов в сопровождении четырех веселых спутниц лежали на траве.

Одна из молодых женщин встала, говоря:

— Прекратите серьезные разговоры. Я хочу веселиться.

— Тебе невесело потому, что его нет.

— Да, это правда. Вы все четверо не можете развеселить меня.

— Ты знаешь, что лучшее средство ждать — завтрак.

— А где Панафье должен присоединиться к нам? — спросил тот, что казался постарше.

— Он сказал мне, что приедет по жуанвильской железной дороге.

— В таком случае он может ждать нас у Жюстена.

— Вы уже целый час говорите нам об этом.

— Послушайте, заплатите двадцать су и велите отвести лодку к Жюстену, так как мы сами пойдем пешком.

— Ну нет, я люблю свою лодку и никогда не доверю ее наемнику. Мое сердце никогда не перенесет этого.

— Послушайте, вы мне страшно надоели.

— Нисетта, вы оскорбляете нашу лодку.

— Довольно, я умираю от голода. Панафье ждет.

У нас еще два часа, и я пойду закажу обед.

— И я с тобой, — вскочив на ноги, закричали дамы в один голос.

— Пойдемте и мы с ними, — предложил один из четверых, бывший капитаном лодки, — и пусть Сардин отведет лодку.

— Хорошо, — ответил высокий малый, названный этим именем.

— Придете к Жюстену.

— Отлично.

— Ты от меня не отделаешься, ты придешь, — сказала одна из женщин.

— Молчите лучше, Лушинетта, будьте почтительны к начальнику. Идите заказывать завтрак, я же поеду в лодке и, вероятно, буду в одно время с вами.

— Ну хорошо, оставим его.

Каждый из лодочников любезно предложил руку даме, а капитан — даже двум сразу, и все тронулись в путь, напевая песни.

Ресторан Жюстена известен всем парижским любителям катания на лодках — это обычное место свидания всех, катающихся по берегам Сены. Расположенный напротив, на зеленом островке Жуан-виль-Ле-Пон, он был очень заметен среди многочисленных лодок, привязанных к лестнице, разноцветные флаги которых развеваются каждое воскресенье.

Когда экипаж "Летучей мыши" (так называлась лодка) пришел к ресторану, Панафье, сидя на ступенях лестницы, которая ведет из ресторана вниз, с философским видом ждал их.

Как только Нисетта увидела его, она сразу побежала к нему.

— А вот и он! — закричала она.

Подойдя к молодому человеку, она бросилась к нему на шею и нежно поцеловала, говоря:

— Ты видишь, несмотря на зло, которое ты мне делаешь, я по первому твоему зову иду к тебе.

— Мне надо поговорить с тобой серьезно, — сказал Панафье.

— Опять… — проговорила Нисетта. — Каждый раз, когда я тебя вижу, причина одна и та же. Я счастлива, думая, что ты желаешь меня увидеть и повеселиться, а ты вечно встречаешь меня одной и той же фразой: "Мне надо серьезно поговорить с тобой".

— Ты плохо поняла меня, — проговорил смущенный Панафье.

— Как — плохо поняла?

— Я хочу сначала повеселиться и посмеяться, как ты сейчас сказала, а потом поговорить серьезно, но не о тебе, моя красавица, мне нужно узнать кое-что.

— Про Луизу? — спросила Нисетта, нахмурив брови.

— Никогда, — возразил Панафье, — не говори мне имени этой женщины. Я хотел увидеть ее один раз. Мы объяснились, и все кончено.

Нисетта с удивлением подняла голову и пристально посмотрела на Панафье.

— Что ты такое говоришь?

— Правду.

— Ты расстался с Луизой и больше ее не видишь?

— Говорю тебе, что все кончено.

— Ты больше не живешь с ней?

— Нет, Нисетта, нет. И вот почему, — смело прибавил Панафье, — я написал тебе, чтобы ты приехала, — ведь мое сердце свободно. Ты, Нисетта, добрая девушка, веселая, любящая, может быть, немного легкомысленная, но в любом случае очень приятная. Я хочу с тобой объясниться, и если объяснения удовлетворят меня, если ты будешь откровенна и чистосердечна…

— То что?

— Тогда для нас наступят хорошие дни.

Нисетта пристально смотрела на говорившего и пыталась прочесть его мысли.

Но Панафье был человек ловкий, и она напрасно вглядывалась. На лице его не выражалось ничего кроме того, что говорил его язык.

— Так ты это называешь "говорить серьезно"… — сказала Нисетта.

— Именно это.

— В таком случае мы сговоримся.

И она бросилась к нему на шею с поцелуями.

Между тем экипаж "Летучей мыши" заказал обед, и все сидели вокруг стола.

— Хватит вам целоваться! — кричали они. — Надо подумать о желудке. За стол!

— Вот и мы! — весело воскликнул Панафье, увлекая за собой Нисетту.

Он поднимался по лестнице, когда гребец, оставшийся верным своей лодке, подъехал к берегу.

Он был весь мокрый, пот лил с него градом, так как погода стояла очень жаркая.

Через несколько минут все сидели за столом. Нисетта была рядом с Панафье, и наклонясь к нему, говорила:

— Что же ты хотел меня спросить?

— Потом, Нисетта. Не будем пока думать об этих вещах и постараемся повеселиться как можно дольше.

Говоря это, он налил вино в стакан соседки.

Обед прошел, как обыкновенно проходят обеды на чистом воздухе, где шум заменяет веселье, где говорятся всякие глупости…

Когда хорошее вино и веселые разговоры заставили загореться глаза Нисетты, она наклонилась к Панафье и положила руку на плечо человека, которого любила, — так как она действительно любила Панафье.

Панафье обнимал за талию свою соседку, а та шептала ему:

— Так это правда, действительно правда, Поль, что ты возвращаешься ко мне насовсем? Ты окончательно бросил ее? Говори! Окончательно? Ты не любишь ее больше?

— Не только не люблю, но и ненавижу. Я пережил слишком много.

— Хорошо, я расскажу тебе еще больше, так как ты не знаешь всего.

На одно мгновение лицо Панафье передернулось, но он закусил губы, и быстро успокоившись, сказал:

— Ты никогда не расскажешь мне столько, сколько я знаю.

Нисетта обнимала Панафье.

— Так ты меня любишь? — страстно говорила она. — И теперь, когда ты свободен, мы сможем жить вместе? — Говоря последние слова, Нисетта пристально смотрела на молодого человека, стараясь прочесть его сокровенные мысли.

Панафье выдержал ее взгляд и самым чистосердечным тоном ответил:

— Конечно вместе, если ты этого хочешь.

— Что же мне нужно сделать?

— Я уже сказал тебе — будь со мной откровенна.

Нисетта еще раз с удивлением взглянула на Панафье, стараясь угадать, о чем он хочет ее спросить.

Затем вдруг брови ее нахмурились, глаза засверкали.

— Ты хочешь говорить со мной о ней? Она бросила тебя, поэтому-то ты и пришел ко мне!

Панафье покраснел, но пожал плечами.

— Ты с ума сошла, милая Нисетта, — сказал он. — Я на тебя рассержусь, если ты будешь произносить ее имя. Я не хочу разговаривать о ней с тобой.

Нисетта была женщина умная и думала, что умеет читать по выражению лица, поэтому, посмотрев на любимого человека, она подумала: "На этот раз он уже никуда от меня не уйдет". "Боже мой! — думал в свою очередь Панафье. — Сегодня я проведу приятную ночь, так как узнаю, что из себя представляет аббат Пуляр". Читатели видят, что они были вполне расположены солгать друг другу.

Обед продолжался далеко за полночь, и только один из гребцов был на ногах. Дамы спали, а остальные гребцы делали тщетные усилия бороться со сном.

Панафье проводил Нисетту в маленькую комнатку, окна которой выходили на Марну.

Панафье, знавший отлично расположение дома, специально выбрал ее.

Это была маленькая веселая комната, окна ее были окружены вьющимися розами, запах которых врывался в комнату вместе с запахом только что скошенного сена. В комнате была кровать с белыми кисейными занавесками, маленький умывальный столик с фаянсовой посудой синего рисунка и единственный стул.

Наши читатели достаточно знают Нисетту, поэтому можно и не говорить, что она отдала дань обеду, о чем говорили ее блестящие глазки и улыбающийся ротик.

Панафье же только делал вид, что пьет, и заменял искусственной веселостью болтливое расположение духа, которое следует за обильными возлияниями.

Оставшись вдвоем с Нисеттой, которая заперла дверь на ключ, он сел на единственный стул. Нисетта сразу же уселась к нему на колени и, обняв его рукой за шею, играла с его волосами, нежно глядя на него и отвечая улыбкой на улыбку.

— Наконец-то, Поль, мы одни, — сказала она. — Если бы ты знал, как я люблю тебя!

— Любишь в самом деле?

— О да, — прибавила она, вытягивая губы и предлагая поцелуй, который был принят. — Разве ты устал? Я — ни капельки.

— И я тоже. Но нам надо еще поговорить.

— Сколько угодно. Я не хочу еще спать. Мне просто хотелось уйти сюда.

— Как, разве тебе там не было весело?

— Нисколько!

— А они веселятся… Ты слышишь?

— Да, это поет Баландер.

Они прислушались. Слышался звучный голос Баландера. Он пел один, не замечая, что все спят. Время от времени он тряс спавшую около него Лушинетту, говоря:

— Подтягивай же, Лушинетта.

Лушинетта послушно пела две строчки и опять засыпала.

Панафье и Нисетта сели на подоконник и стали слушать. Нисетта обняла Поля за шею и поцеловала его долгим поцелуем.

— Боже мой, возможно ли, чтобы при той любви, которую я к тебе испытываю, ты так мало обращал на меня внимания!

— Что за пустяки ты говоришь? — возмутился Панафье.

— Нет, не пустяки. Если бы ты любил меня хоть немного, то не оставил бы меня так, как ты это сделал. Почему ты оттолкнул меня?

— Я буду откровенен с тобой. Сейчас я не испытываю того чувства к тебе, какое испытывал раньше.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что у меня не было к тебе ни страсти, ни любви. Ты была молоденькая и хорошенькая, и я хотел обладать тобой — вот и все. Ты понимаешь, что не имея к тебе сильной привязанности, я оставил тебя. Мне стало стыдно обманывать твоего мужа.

— Но ты отлично знаешь, что он не был моим мужем.

— Я знаю это сейчас, но не знал тогда. Наши с тобой отношения были для меня неприятны, и я разорвал их или, лучше сказать, — хотел разорвать, так как не успел расстаться с тобой, как почувствовал неизвестное мне до того времени пламя.

— А Луиза?

— В то время я еще верил в Луизу, но теперь я ее больше не люблю и полностью отдаюсь чувству, которое влечет меня к тебе.

— Ты возвращаешься ко мне насовсем?

— Да, насовсем, но вначале я хочу, чтобы ты поговорила со мной откровенно.

Нисетта некоторое время пристально смотрела на Панафье, так что последний смутился от ее взгляда и молчания.

— Что такое? — спросил он.

— Я вспоминаю, Поль, что почти год тому назад ты говорил мне: "Я люблю тебя ужасной любовью, с которой вынужден бороться, так как мои страдания и сомнения слишком ужасны. Слушай, Нисетта, хочешь быть откровенной со мной, хочешь рассказать, что ты из себя представляешь? Я ревную к прошлому, но я боюсь и за будущее. Будь откровенна — и я стану любить тебя". Вот что ты мне говорил. Помнишь ли ты это? Сегодня ты говоришь мне почти то же самое. Какую цель ты преследуешь? Может быть, твое обращение имеет ту же цель, что и тогда?

Панафье был озадачен. Тем не менее он быстро оправился.

— Я думаю то же, что думал, — сказал он. — Тогда ты рассказала мне длинную историю, но не сказала мне единственной вещи, которая меня интересовала.

— Что такое?

— Во всей твоей жизни была только одна истинная страсть — Пуляр. В тот день, когда ты согласишься рассказать то, что знаешь о нем, в тот день, я повторяю, твоя любовь к нему умрет.

Пришла очередь Нисетты смутиться, но не надолго.

— Ты ошибаешься относительно чувства, которое мне предписывает мою сдержанность, — заметила она. — Нет, я не люблю его больше, но я стыжусь и боюсь. Почему ты хочешь знать этого человека? Клянусь тебе, он заслуживает только презрения и ненависти!

— Может быть потому, что зная его как следует, я мог бы одним словом помешать ему видеть тебя, если бы такая мысль пришла ему в голову, — пояснил Панафье.

Ревность всегда по вкусу женщинам, и это объяснение понравилось Нисетте.

— Ты делаешь из мухи слона, — сказала она.

— Нет, Нисетта, я знаю о нем слишком много, но не достаточно, чтобы согласиться не узнавать о нем больше.

— Я тебя не понимаю, — проговорила Нисетта, обеспокоенная последней его фразой.

— Нисетта, у меня очень хорошая память. Помнишь ли ты, что говорила об этом человеке в ту ночь, о которой ты мне сейчас напомнила?

— Нет, — сказала Нисетта, хмуря лоб и делая усилия, чтобы припомнить. — Впрочем, я была немного… Как и сегодня вечером, — прибавила она, пытаясь улыбнуться.

— Когда ты говорила о нем, твои глаза сверкали. "Если бы ты знал, как он был хорош, умен и весел! Как я веселилась с ним… Я его очень сильно любила", — говорила ты.

— Разве я понимала то, что говорю!

— Когда я спросил, любишь ли ты его сейчас, ты ответила: "И да — и нет".

— Я была не в себе, — сказала Нисетта, смеясь, в то же время смущенная воспоминаниями Панафье.

— Ты была откровенна, вот и все.

— Сегодня я не скажу этого, — нежно проговорила она.

— Но это еще не все. Когда я стал настаивать, чтобы узнать, каким образом родилась у тебя любовь к этому человеку…

— Ну, и что же?.. — с беспокойством перебила Нисетта.

— Ты знаешь, что не все мне сказала, и поэтому беспокоишься, опасаясь, что зашла слишком далеко.

Нисетта прикусила губу.

— Что я тебе сказала? — спросила она.

— Ты отвечала мне: "У меня ужасно ненасытная натура. Я любила этого Пуляра за его пороки. Стыдно сказать, что он сделал со мной. Придумай самое ужасное, что только можешь себе вообразить. Я ему повиновалась из боязни, а отчасти — и от испорченности моей натуры".

— Ну и что же?

— Если ты честно и откровенно скажешь, что значат эти слова, то все недоразумения между нами будут устранены.

— Ты этого хочешь, Поль? — серьезно спросила она.

— Да, хочу.

— Ты можешь узнать ужасные вещи, и в твоих глазах я буду выглядеть последней из женщин.

— Нет такого поступка, который не искупался бы раскаянием.

Эта фраза очень понравилась Нисетте, так как оправдывала ее поведение.

— Я расскажу тебе ужасные вещи.

— Я это знаю.

— И ты не оттолкнешь меня?

— Мы вместе разорвем эту страницу твоей жизни.

Нисетта сидела, закрыв лицо руками, не решаясь начать рассказ.

Поль обнял ее и сказал на ухо:

— Чего ты боишься, Нисетта? Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю?

Нисетта сразу же подняла голову и сказала:

— Ты знаешь то, что сказал мне, но это все пустяки. Если бы ты знал…

— Хорошо я немного помогу тебе в твоих признаниях. Аббат Пуляр — это Рауль де Ла-Гавертьер. Он не только мошенник и кутила, но и убийца.

Нисетта вырвалась из объятий Поля, и с испугом отступив, как бы против воли проговорила:

— Ты это знаешь!..

— Не бойся, Нисетта, я обещаю тебе больше, чем прощение. Я знаю; но я хочу знать подробности.

— Хорошо, я расскажу тебе все. Ты не можешь презирать меня больше после того, что ты уже знаешь, — сказала она, решаясь на все.

— Сколько времени ты знаешь этого человека?

— Десять лет.

— Десять лет! Где ты с ним познакомилась?

— Я сказала тебе правду. Я познакомилась с ним в Латинском квартале. В то время он еще ходил в рясе семинариста; в этой одежде он бывал в кафе, на балах — и почти всегда под руку с женщиной. Все его знали, как аббата. От этого и произошло его прозвище.

— А ты знаешь, что он никогда не был аббатом?

— Да, я знаю его с того времени и виделась с ним очень часто.

— Он был твоим любовником?

— Да, три или четыре года, но это уже не имеет значения.

— Я тебя не понимаю.

— Я сейчас объясню. Его зовут "Аббат Пуляр" по имени одного расстриженного аббата из Латинского квартала, но это не его настоящее имя.

— Я знаю. Его зовут Рауль де Ла-Гавертьер, — сказал Поль.

— Нет, этим именем он называется только в клубах и у кокоток.

— Так каково же его настоящее имя?

— Андре Берри.

— Андре Берри? — вскричал Поль. — Что ты мне рассказываешь?!

— Что с тобой? — спросила Нисетта, удивленная тем впечатлением, которое произвели на Поля ее слова.

Панафье был озадачен. До сих пор он не мог объяснить себе причины, которая заставляла братьев хранить тайну и не выдавать правосудию виновного. Он находил удивительным, что они не пользуются случаем исполнить волю отца, так как они повиновались завещанию казненного. Они, кредиторы эшафота, найдя виновного, должны были принудить его сознаться в преступлении, но не мстить ему. Но Панафье, от имени своей названной матери, и Эжени Герваль — от своего собственного имени — могли предать негодяя правосудию.

Теперь же он понимал, что братья не согласились на это, потому что, заглаживая одно несчастье, они должны были сами вызвать другое. Они бы спасали имя отца, предавая позору имя сестры.

Понятно, что произнесенное Нисеттой имя-Андре Берри произвело на Панафье такое сильное впечатление, что несмотря на всю свою сдержанность он не смог скрыть его.

— Ты знаешь Андре Берри? — спросила Нисетта.

— Ты задаешь мне бессмысленные вопросы, — поспешно ответил он. — Если бы я знал его, то мне не нужно было бы встречаться с тобой и узнавать о нем. Просто удивительно, что есть человек с тремя разными именами: аббат Пуляр, Рауль де Ла-Гавертьер и Андре Берри.

— Последнее имя настоящее.

— Каким образом ты спаслась от него?

— Я тебя не понимаю.

— Этот человек убивает всех женщин, которых знает. А как же ты?..

Нисетта побледнела и как бы против воли сказала:

— Ты это знаешь?

— Да, знаю, и поэтому ты должна говорить откровенно.

— Я откровенна и говорю все, что знаю.

— Почему он тебя пощадил?

— Я могла бы сказать тебе, что он сделал это потому, что любил меня. Но скорее всего потому, что я была бедна. Он становится любовником богатых женщин и ночью убивает их.

— Ты и это знала?

— В тот день, когда я все узнала о нем, я его любила. Если бы я заговорила — он бы убил меня. Я избежала этого, обещая все, что он хочет.

Вспомнив, что Нисетта толкнула Луизу в объятия Аббата, он сказал:

— В таком случае ты была его сообщницей.

— Нет, только один раз я была его поверенной.

— Один раз?

— Да, однажды ночью, когда, по его словам, он устроил выгодное дело.

— Убийство на улице Фридлань?

— Но ты все знаешь! — вскричала озадаченная и немного успокоенная Нисетта.

Поль взял ее за руку, подвел к свету и сказал:

— Я также знаю про дело на улице Дам на Монмартре.

Испуганная поведением и тоном Панафье, Нисетта хотела вырваться, не понимая, откуда ее любовник мог знать такие страшные вещи.

— Я знаю многое, Нисетта, — продолжал Панафье, — поэтому не старайся скрывать от меня что-нибудь. То, как я поведу себя в будущем, зависит от твоего чистосердечного признания. Отвечай мне — была ли ты любовницей этого человека, когда он убил вдову на улице Дам?

— Да.

— Ты знала, что он хочет совершить это ужасное преступление?

— О, нет! Клянусь тебе — нет. Я обожала его. Я жила вместе с ним. Он был игроком и каждый вечер уходил, возвращаясь поздно ночью.

Мы не были бедны, хотя случались и такие дни. Зато в течение десяти-двенадцати дней мы жили широко.

— Чем он занимался?

— Ничем. Он играл. Один раз он не смог ничего выиграть, и нам пришлось все заложить и продать. Наконец наступил день, когда у нас ничего не осталось. Измученная этой жизнью, я рассердилась, но он успокоил меня, сказав, что через несколько дней мы разбогатеем. Через три дня он вернулся домой около четырех часов утра. Я уже лежала в постели, но не спала. Я не задувала свечку, так как хотела с ним поговорить серьезно, когда он вернется.

Когда он вошел, я была озадачена. Он был бледен и взволнован. Его лоб был покрыт потом, а сам он дрожал.

Он удивился, увидев, что я не сплю так поздно, и хотел улыбнуться, но у него ничего не вышло. Он был совсем не похож на себя. "Почему ты до сих пор не спишь?" — спросил он прерывающимся от волнения голосом, стараясь казаться спокойным. "Я ждала тебя". — "Для чего?" — с беспокойством спросил он, нахмурив брови. "Чтобы сказать тебе, что мне надоела такая жизнь и я хочу порвать с тобой". — "Зачем?" — "Я не могу переносить нищету". — "И это все?!" — спросил он и засмеялся. "Да, наша жизнь должна измениться". "Милая Нисетта, — сказал он, смеясь, — ты хочешь, чтобы наша жизнь изменилась? Ты хочешь денег? Твое желание будет исполнено".

Тут он опустил руку в карман, достал оттуда пригоршню золота и бросил на постель. Блеск золота привел меня в восторг. Он принес около десяти тысяч франков золотом и около двадцати тысяч купюрами. "Где ты все это взял?" — "Э-э, — отвечал он мне, — счастье не всегда постоянно". — "Ты все это выиграл?" — "Даже больше". — "Это невозможно". — "Я проигрывал уже долгое время. Должен же я был когда-нибудь отыграться". Я была в восторге.

Он лёг спать и сразу уснул, но сон его был беспокойным. Он бредил, защищался от кого-то. Я заметила на его рубашке капли крови. Так как он вдруг закричал во сне, то я его разбудила. Он выпрямился и с ужасным видом спросил: "Я что-нибудь говорил?" "Нет", — ответила я. Он вздохнул с облегчением и еще раз спросил: "Так я ничего не говорил?" — "Почему ты об этом спрашиваешь?" — "Потому, что мне снился ужасный сен". — "Что с тобой?" — "У меня лихорадка".

Тогда я встала и приготовила ему согревающее питье. В течение многих ночей его сон был беспокоен. Каждое утро, встав, он набрасывался на газеты. Так как мне рассказали об убийстве на улице Дам, то однажды вечером я заговорила о нем. "Почему ты мне это рассказываешь?" — спросил он, побледнев. "Потому, что это напечатано в газетах". — "Вы, женщины, верите всему, что печатается. Это просто утка", — с гневом сказал он. В гневе он был ужасен. Поэтому я сразу замолчала. К тому же я придавала слишком мало значения тому, что рассказала, но не могла забыть его странного ответа и беспричинного гнева.

На другой день я что-то искала в шкафу. Под бельем я нашла сверток, развязала его, чтобы посмотреть, что в нем лежит, и увидела кольца, цепочки и драгоценности. Когда я все это рассматривала, пытаясь понять, откуда у него все это, он вошел в комнату, и бросившись ко мне, начал душить, говоря: "Ты слишком много знаешь, Нисетта, чтобы жить". Я стала сопротивляться, просила пощады, клялась, что буду молчать. Вдруг он остановился, выпустил меня и сказал: "Я достаточно много знаю, чтобы не дать арестовать себя".

Нисетта вдруг замолчала.

Панафье сухо сказал:

— Ты обещала мне все рассказать, теперь уже поздно останавливаться.

— Он хотел сказать, что я убила своего ребенка, который родился у меня после того, как я оставила мужа, — выдавила Нисетта. — Но это неправда. Бедняжка умер раньше, чем родился, я его не убивала…

Панафье чувствовал, что его сердце наполняется презрением и отвращением от всей этой грязи.

— Чтобы спасти себя, я обещала ему молчать. С этого дня наша любовь погибла, но мы жили вместе поневоле, связанные друг с другом тем, что мы знали. И с этого дня…

— С этого дня ты занялась тем, что стала искать ему женщин, которые могли бы удовлетворить его капризы?

— Да.

— Но как ты привлекала этих женщин?

— Ты должен был понять это. Я говорила тебе, что этот человек передал мне свои пороки.

Панафье, поняв недостойную связь, в которой она признавалась, сделал жест отвращения и презрения.

— А что он делал для тебя взамен?

— Я принимала участие во всех праздниках, вела роскошную жизнь. Он отлично содержал меня.

Эти циничные признания, которые он сам хотел услышать, возмущали его. Он видел Нисетту в новом свете и стыдился своих отношений с этой женщиной. Его презрение перерастало в ненависть.

— В таком случае, ты была его сообщницей!

— Нет! Я тебе очень много сказала. Мне нечего больше скрывать. Я была его поверенной — и все.

— Ты лжешь, Нисетта.

— Клянусь тебе!

— Я читаю твои мысли, — отозвался Панафье, пристальный взгляд которого был устремлен на молодую женщину.

Этот взгляд сильно смущал ее.

— Ты знакомила его с женщинами, которых он должен был убить! Его любовница — ты искала ему других любовниц, которых вы вместе убивали вашей смертоносной любовью!

— Нет-нет, — сказала Нисетта, — я просто знала его лучше всех.

— Ты лжешь — повторяю тебе. Ты лжешь: ты была его сообщницей в убийстве Мазель.

Испуганная обвинением, которое он высказал просто на всякий случай, Нисетта отступила, совершенно потеряв голову.

— Нет-нет! Я не была у Адели в тот день! — пробормотала она.

— Но ты знала ее. Ты выдала себя, сказав мне это.

— Слушай, — сказала Нисетта, дрожа от страха и стыда, и чувствуя, что попалась в грубую ловушку, думая, что Поль хочет помириться с ней. — Я знала Адель, к которой он ходил почти каждый день. Его знали там под именем аббата Пуляра. Мы часто веселились вместе с Аделью, которая обожала его.

Он бросил меня за несколько дней до преступления, уверяя, что женится, но будет видеться со мной иногда и не даст мне испытывать ни в чем недостатка, а пока из-за его свадьбы нам нужно прервать всякие отношения.

Так как в то время я уже не любила его, то была очень довольна.

Спустя некоторое время я узнала об убийстве Адели и стала подозревать, в чем дело.

— И ты ничего не сделала для того, чтобы не осудили невиновного?

— Нет. Я ненавидела Адель и ее любовника Корнеля Лебрена, который поссорил нас, и один раз она даже меня выгнала. Я никогда не забываю обид.

Панафье от отвращения передернуло. Эта женщина еще имела гордость!

— Я не сказала ничего, а когда началось следствие, он пришел ко мне и велел познакомиться с одним студентом, который присутствовал при вскрытии трупа, чтобы узнать, нашли ли настоящую причину смерти.

— С Жобером?

— Да.

— Он хотел узнать — нашли ли булавку?

— Ты и это знаешь? — с удивлением спросила ©на. — Ведь об этом ничего не было упомянуто на процессе.

— Продолжай.

Удивленная Нисетта продолжала:

— Несколько дней спустя я увидалась с ним, и он посоветовал мне скрыться, так как мое имя было произнесено прислугой.

Вот тогда я и стала госпожой Левассер, что тебя так удивляло. Через три года, когда все выяснилось, я бросила его.

— Это ужасно! — подумал вслух Панафье.

— Что ты говоришь?

— Ничего. Но это еще не все. Ты снова с ним увиделась.

— Мы виделись с ним мало. Только спустя два месяца после дела Левассера.

— Какого дела?

— Когда он сошел с ума.

— И ты называешь это делом?.. — с горечью сказал Панафье.

— Он приказал мне отправиться в путешествие в Женеву и Лион.

— Из-за Эжени Герваль по прозвищу "Графиня"…

— Да ты полицейский! — вскричала Нисетта, явно испуганная.

— Ты ездила в Лион, чтобы познакомиться с Эжени Герваль?

— Да, — сказала Нисетта, дрожа от страха.

Панафье перехитрил ее. Теперь она понимала, что значили мнимая страсть и странный каприз Воля. Все это имело одну цель — иоиски Андре Берри.

Она постоянно попадалась в грубые ловушки, расставляемые для нее, и на этот раз она зашла слишком далеко. Для нее не было возможности отказаться от сказанного, надо было продолжать свои признания.

Панафье, заметивший внутреннюю борьбу Нисетты, сказал ей:

— Ты понимаешь, Нисетта, что теперь речь идет о твоей свободе. Я одним словом могу отправить тебя в префектуру. Твоя участь зависит от твоего чистосердечия.

— Но я не виновна. Я действительно была поверенной этого человека.

— Я не буду с тобой спорить, но если ты не будешь продолжать, я подумаю, что ты тоже…

— И ты выдашь меня? — с удивлением спросила Нисетта.

— Если ты солжешь, то отправишься прямо отсюда в тюрьму.

— В таком случае ты настоящий полицейский!

Панафье пожал плечами.

— Ты была в Лионе в вечер отъезда Эжени Герваль в Париж?

— Да, — покорно ответила Нисетта.

— Что ты делала?

— По приказанию Андре я занялась багажом.

— Значит, ты ужинала вместе с ними?

— Да.

— Эжени Герваль знала тебя?

— Мы встречались раза два.

— Вместе с Раулем?

— Да, вместе с Раулем.

— Андре тогда называл себя Раулем?

— Да.

— Что вы дали ей выпить за ужином, что она потеряла память?

— Это было не за ужином. За ужином мы пили шампанское и напились обе. Один Рауль был хладнокровен. Но в отдельном вагоне, в котором мы отправились, кутеж продолжался. Тогда Рауль заставил ее выпить шампанское, в которое был насыпан желтый порошок. Этот порошок вначале приводит в возбуждение, внушает безумные идеи — а затем наступает сон.

— А затем?

— А затем — безумие.

— Да, действительно. И ты знала ужасное действие этого порошка? Ты не в первый раз употребляла его?

Нисетта побледнела и опустила глаза.

— Один раз ты уже применила этот порошок у себя дома на Левассере, и с того дня бедняк находится в доме для умалишенных. Нисетта, кто заставил тебя совершить это ужасное преступление?

— Он! Он! Все он! — ответила Нисетта, закрыв лицо руками.

— Однако у него не было причины ненавидеть Левассера.

— Нет, была.

— Какая?

— Андре дал мне на сохранение шкатулку с драгоценностями и бумагами. Я тщательно спрятала эту шкатулку, но однажды Левассер нашел ее и стал требовать у меня объяснений, которых я не могла ему дать. Между нами произошла ужасная сцена, и я сказала ему, что эта шкатулка была мне подарена.

Тогда он мне сказал, что я скрываю краденые вещи. Я хотела отнять у него шкатулку, но он отказался отдать ее и объявил, что отнесет ее в полицию, куда владелец может обратиться за ней.

Он хотел уйти.

Тогда я побежала предупредить Рауля, заставив тем самым Левассера остаться дома, так как он не мог оставить дом без присмотра. Вот тогда Рауль и дал мне этот порошок. Когда я вернулась, меня ожидала новая сцена. Левассер перерыл все и нашел белье и платье, которые ты видел на мне иногда. Тогда он сказал, что понимает теперь мои странные отлучки, и теперь все это должно кончиться.

От гнева у него пена выступила у рта.

Я незаметно для него насыпала порошок в графин. В возбуждении он налил себе воды и выпил.

— И?.. — спросил Панафье, испуганный и озадаченный смелостью и цинизмом существа, на которое он смотрел до сих пор как просто на женщину весьма легкого поведения.

— На другой день Левассер проснулся сумасшедшим. Он воображал, что представляет на земле Амура, посланного Орфеем пленять женщин своими прелестями.

Сказав это, Нисетта расхохоталась.

У Панафье невольно вырвался гневный жест, но он тут же сдержался. Эта женщина без души и сердца внушала ему глубочайшее отвращение.

— И этот же самый порошок вы использовали в случае с Эжени Герваль?

— Да, — ответила Нисетта.

— Какое действие он произвел?

— Часть ночи она смеялась и была весела. В Дижоне она наконец заснула от усталости.

Приехав в Париж, Рауль разбудил ее. Она открыла глаза, и так как порошок уже начал действовать, послушно встала. Я вынуждена была привести в порядок ее костюм, потому что она ничего не соображала. Рауль подал ей руку, довел до экипажа и сел вместе с ней.

— А ты что делала?

— Рауль поручил мне получить багаж и отвезти в указанное место.

— И таким образом несчастная была вами ограблена…

— Нет, на ее плече висела маленькая дорожная сумочка, в которой лежали ее драгоценности и бумажник, содержащий довольно большую сумму денег.

— Он уехал вместе с ней? Куда же вы ее отвезли?

— На бульвар Молерб напротив парка Монсо. Там он нанял квартиру, которую меблировал мебелью, купленной в отеле Друо.

— Он нанял квартиру специально для этого дела?

— Нет. Два или три раза он там устраивал ужины. Там же он переодевался аббатом.

— Разве он еще одевался в этот костюм?

— К Адели Мазель он всегда приходил одетый таким образом. И Адель была уверена, что он аббат. Эта уверенность даже увеличивала ее любовь к нему. Она выдавала его за своего духовника.

— Возвратимся к Эжени Герваль. Ты знала, что произошло?

— Да, как всегда. Они приехали в нанятую квартиру. Когда они легли спать, она воображала, что он любит ее, и доверчиво отдалась ему. Воспользовавшись этим, он воткнул ей в затылок золотую булавку.

— Такую же, как эта? — спросил Панафье, показывая булавку.

— Где ты ее достал?!

— Я скажу тебе это со временем. Продолжай!

— Я все тебе сказала.

— Он говорил тебе, что его жертвы страдали, кричали?

— О нет! Они незаметно переходили от жизни к смерти, наслаждаясь любовью.

— А Эжени Герваль?

— Я вижу, что ты знаешь все.

— Да, все.

— Но Эжени была только ранена. Она вскочила с постели и, ничего не соображая, выскочила из дома совершенно голая.

— Но негодяй преследовал ее?

— Да, но сразу потерял ее из виду. На следующий день, опасаясь следствия, он начал благоразумно наводить справки и узнал, что ее нашли утром в парке голую и совершение не в себе. Она вышла ночью через калитку садовника, оставленную открытой. Именно этому обстоятельству она обязана жизнью.

— Неужели негодяй убил бы ее?

— Да, так он говорил мне и вполне способен на это. Я говорю тебе все это, потому что знаю его, — прибавила Нисетта, изменяя тон. — Все, что ему угрожает, что стоит на его пути, уничтожается им. Я знаю слишком много для того, чтобы в один прекрасный день он не убил бы и меня.

— И ты боишься только этого?

— Чего же мне еще бояться? — спросила с беспокойством Нисетта, глядя на Панафье.

— Ты боишься только его?

— Да.

— Однако ты была его сообщницей, и вы должны были делить получаемые вами деньги.

— Я не была его сообщницей никогда, и если иногда он использовал меня, чтобы привлекать свои жертвы, то все-таки я не знала цели.

Заставляя меня помогать ему, он всегда угрожал, что выдаст меня правосудию, рассказав о моем ребенке. Я поневоле повиновалась ему, так как он мог и меня убить.

— Но ты получала деньги? Что ты с ними делала?

— Нет, он давал мне в месяц постоянно одну и ту же сумму и еще делал подарки. Он был молод и не имел ничего, а жизнь, которую он вел, требовала по крайней мере сорока тысяч франков дохода. У него не было ни гроша — и я видела, как в одну ночь он проиграл восемьдесят тысяч франков. Целью его преступлений было достать деньги.

— Но если у тебя ничего нет, то твое поведение совсем непонятно.

— Повторяю тебе — я не была его сообщницей. Если я и согласилась молчать, то потому, что боялась нищеты. Я никогда не тратила много денег, и так как мои дела в порядке, то у меня есть кусок хлеба на старость. Мои деньги хорошо помещены.

Эта фраза поразила Панафье. Это чудовище говорило о том, что ее деньги хорошо помещены и она имеет кусок хлеба на старость!

— Ты думала о старости?.. — сказал Поль. — Ты знаешь, что нельзя вечно жить одной?

— У меня есть проступки, которые я хотела бы забыть, но я могу сказать человеку, которого полюблю, что не только не буду ему в тягость, но и дам средства к существованию.

Терпение Панафье лопалось, и он с трудом сдерживал свое негодование.

— Ты не боишься другого наказания?

— Чего мне бояться? Закон не может меня наказать — я не была сообщницей Рауля. Наоборот, я была подругой Эжени Герваль. Они идут вместе и просят меня взять на станции багаж. Я это делаю и отправляю по указанному адресу. Что же тут преступного?

Я была только любовницей Рауля, а затем познакомилась с Эжени Герваль, его новой любовницей. Это порок — не спорю. Но закон не наказывает его.

Я никогда не присутствовала ни при одном из его преступлений. Он давал мне деньги, но я знала, что он играет. Я считала, что он богат и мне нечего бояться.

Один только человек знает истину, и этот человек — ты, а ты, конечно, не захочешь наказывать меня.

Панафье слушал ее, качая головой. Она же с беспокойством глядела на него.

— Итак, ты дошла до такой степени беззаботности и отсутствия здравого смысла, что говоришь себе, что можно хладнокровно выслушивать весь этот рассказ и оставаться спокойным? Ты не подумала, что честный человек может возмутиться, услышав эти признания!

— Что ты хочешь сказать? — с беспокойством спросила Нисетта.

— Я хочу сказать, что ты считаешь меня большим негодяем.

Нисетта испугалась.

— Я хочу сказать, что приехал сюда, чтобы добиться у тебя этих признаний, которые ты мне и сделала. Теперь, когда ты знаешь, что твоя жизнь в моих руках, ты должна слепо повиноваться мне. А чтобы доказать тебе, что между нами не может быть других отношений, кроме отношений рабыни и повелителя, что я не могу уступить твоим слезам и крикам, я скажу тебе, что женщина, убитая твоим сообщником на улице Дам, была моей матерью!

— Сжалься! Не убивай меня! — вскричала Нисетта, с испугом отступая в угол комнаты.

— Этот ужас говорит о твоем сообщничестве больше, чем твои признания, — с презрением сказал Панафье. — Ты помогала этому злодею, ты вносила в его преступления свои пороки и развращенность! Ты подготавливала преступление, отыскивая новую жертву. Твое кроткое лицо, твоя красота — все это служило приманкой!

Нисетта стояла молча в своем углу, боясь глядеть на Панафье, со страхом ожидая, что он будет делать.

— Это невероятно! Бог дает преступнице такую привлекательную внешность! Но неужели тени жертв по ночам не приходят мучить тебя? Я не знаю, что не дает мне убить тебя, как собаку!

Нисетта на коленях подползла к Панафье, услышав последние слова, и проговорила:

— Умоляю тебя, не убивай меня! Я сделаю все, что ты хочешь, но не убивай меня!

Панафье, сложив руки, глядел на нее с ненавистью и презрением.

— Я буду молчать, но ты будешь повиноваться мне. Вначале ты сказала, что знаешь многое о Луизе — говори, не лги!

Нисетта взглянула на Панафье, и их взгляды встретились. Она сразу же опустила глаза, понимая, что ложь погубила бы ее.

— Я солгала. Мне нечего сказать о ней. Я хотела обманом развратить ее. Она была убеждена, что ты был моим любовником. Рауль, который поселил ее в особняке на улице Шальо, был страстно влюблен в нее и к концу пятой недели пребывания ее там подарил ей всю меблировку.

Следуя моим советам, она согласилась стать любовницей Рауля по истечении месяца, если ты не придешь за ней. Я тщательно избегала всякой встречи с тобой, когда неожиданно мы встретили тебя на кладбище.

— А кольцо?

— С большим бриллиантом? Это кольцо принадлежало Адели Мазель. Луиза получила его только утром, так как месячный срок истекал на следующий день.

Панафье вздохнул с облегчением, что успокоило немного Нисетту.

Панафье направился к двери.

— Ты уходишь и оставляешь меня одну?

— Да, ложись и усни, так как ты можешь еще спать. Завтра утром мы уйдем вместе. Сейчас уже светает, и я скажу приятелям, что только что встал. Мне нужно видеть Баландера.

Сказав это, он вышел.

Нисетта погасила огонь и проговорила, бросаясь на постель:

— К счастью, уже светло, и я не буду бояться одна.

Когда Панафье вошел в комнату, где накануне они пировали, Баландер и один из гребцов еще спали.

Панафье разбудил Баландера, тот вскочил, и узнав приятеля, весело сказал:

— Не хочешь ли выпить, мой милый?

Разбудили третьего гребца и втроем сели завтракать.

Глава V АНДРЕ БЕРРИ

Мы должны возвратиться немного назад к таинственному герою этой истории — Андре Берри, который был по-прежнему заключен в маленьком домике в Монтреле под присмотром наших старых знакомых — Пьера Деталя и Ладеша.

После ужасной сцены, во время которой читатели присутствовали, и в которой Винсент и Панафье обвиняли негодяя в преступлениях, по мнению Андре Берри, никому неизвестных, он спрашивал себя, какое ужасное наказание ожидает его, и думал только об одном — о бегстве. Но чтобы добиться успеха, ему прежде всего нужно было успокоить своих сторожей.

Ему это удалось очень скоро.

Он стал послушен и кроток и, казалось, находил удовольствие в их обществе, с улыбкой слушая, когда Ладеш предлагал ему стакан вина примерно так: "во всеми людьми случаются несчастья, господин аббат, и я не из тех, которые презирают людей в несчастье. Не хотите ли выпить стаканчик? Это отличный коньяк. За ваше здоровье".

Через несколько дней оба сторожа совершенно успокоились насчет пленника, который покорился своей судьбе и спокойно ждал, что будет.

Андре не был дураком и поэтому не старался подкупить своих сторожей, так как был уверен, что они откажутся и сразу же скажут об этом тем, кто нанимал их, чтобы получить прибавку. А его непокорность первых дней и так уже привела к тему, что к нему приставили нового сторожа.

Дело в том, что Панафье, боявшийся, что его сообщники проявят слабость, нанял в дом привратником здорового малого, который должен был следить как за пленником, так и за его сторожами.

Со дня посещения Винсента прошло уже десять дней, и Андре чувствовал, что ему необходимо бежать как можно скорее, чтобы избавиться от угроз Винсента, который на его вопрос: "Что вы со мной сделаете?" ответил: "Мы будем судить тебя, и ты понесешь наказание".

Каждый день он ждал начала мести, но ничего не случалось, и он думал, что его не отдали правосудию только с тем, чтобы применить к нему более жестокое наказание.

В течение нескольких дней Андре усиленно наблюдал за окружающими; он изучил проектировку дома, привычки своих сторожей, меры предосторожности, а также часы обхода громадного эльзасца, которого Ладеш звал братом-привратником. Он все изучил и решил попробовать бежать в эту же ночь.

Андре Берри, которого наши читатели видели только мельком, был красивый мужчина с изящными манерами, всегда одетый, как джентльмен, высокого роста, стройный, с кротким лицом, на котором постоянно была добрая улыбка.

Его черные глаза странно контрастировали с белокурыми, слегка вьющимися волосами, обрамлявшими высокий лоб. Длинные ресницы придавали особую прелесть его черным глазам.

Он не носил ни усов, ни бороды.

Его лицо внушало доверие. Он казался человеком откровенным, добрым, кротким. А из-за его красоты в него влюблялись женщины.

В тот вечер, когда мы увидели Андре, он лежал на диване, держась руками за голову и изредка постанывая.

Ладеш и Деталь сидели за столом, заканчивая ужин.

— Послушайте, — говорил Ладеш, — вы не едите потому, что у вас мигрень. Поверьте, только госпитальные доктора придумали из экономии, что больных нужно сажать на диету. Хороший обед — лучшее лекарство от некоторых болезней, и я хочу дать вам один совет, господин аббат. Садитесь за стол и делайте то же, что и мы.

Андре ничего не отвечал. Он, казалось, боролся с болезнью. Наконец, слегка приподнявшись, он сказал своим сторожам умоляющим голосом:

— Прошу вас, дайте мне уснуть. Ладеш, я знаю вас давно. Во имя наших прежних отношений, прошу вас, — не мучайте меня. Я, кажется, вас ничем не беспокою. Я самый послушный пленник. Будьте со мной великодушны!

Два приятеля с удивлением переглянулись.

— Но, — сказал Ладеш, — мы не делаем вам ничего плохого. Наоборот, мы желаем вам добра. Вы печальны — и мы хотим вас развеселить. Вы больны — и мы советуем вам те лекарства, которые посоветовали бы лучшему другу.

— Которые я посоветовал бы родному отцу, — добавил Пьер.

— Господин аббат, мы когда-то делали вместе дела, мы всегда с вами дружили. Зачем бы мы стали вам приносить вред? За это нам ничего не платят. Нам поручено стеречь вас, и поэтому мы неумолимы, так как рисковали бы своей шкурой, выпустив вас. За исключением этого, мы ваши добрые друзья.

— Мы лучше, чем родные, — прибавил Деталь.

— Лучшим доказательством справедливости ваших слов будет исполнение моей просьбы.

— Если это возможно, то мы исполним ее. Говорите, аббат, мы вас слушаем.

— Я подвержен сильным головным болям, а против этого есть средство гораздо попроще вашего.

— Говорите; если это возможно, то я это сделаю.

— Не нужно ничего делать. Мне нужно только тишина и СОН.

— Это можно сделать. В этом виноват Пьер. У него ужасный голос, и я вас понимаю. Вот что мы сделаем. Мы закончили обедать и собираемся садиться играть в пикет. Мы перейдем в соседнюю комнату и будем играть в молчании, а вы в это время уснете.

— Вы сделаете мне большое одолжение. Поспав три-четыре часа, я буду совсем здоров.

Деталь открыл дверь, взял стол с посудой и бутылками и вынес его в соседнюю комнату, служившую им спальней.

— Мы оставляем вас. Не хотите ли выпить стаканчик нашего питья?

— Нет, благодарю вас, мне ничего не нужно.

— Напрасно. Вот вам стакан. Сейчас 10 часов. В три часа мы придем вас будить.

— Сделайте одолжение. Я попросил бы вас не шуметь. Если стучат стулом или открывают дверь, я просыпаюсь и не могу заснуть потом целый час.

— Решено. Слышишь, Пьер, не надо кричать во всю глотку. Кроме того, я запру вашу дверь и не отопру раньше, чем завтра в 4 часа.

— Благодарю вас, друзья мои, — говорил Андре, пожимая руки удивленным негодяям, которые сразу же вышли, унося огонь, и заперли дверь на ключ.

— Этот аббат совсем не гордый, — сказал Ладеш. — Он подал нам руку, он понял, с кем имеет дело. Вот что значит уметь быть на высоте положения.

— Да, он понял, что можно подняться высоко — и вдруг упасть низко.

— Ну, старина, садись сюда и начнем.

— Идет, — сказал Пьер, снимая все со стола, но оставляя стаканы и бутылки.

Затем он положил на стол новую колоду карт.

— На что будем играть? — спросил Ладеш. — Надо придумать что-нибудь поинтереснее.

— На деньги не будем играть — это отвратительно.

— Нет, не будем играть на деньги. Когда он их проигрывает, то у него портится настроение, и он начинает сердиться.

— А мне пришла в голову одна идея, — вдруг сказал великан, подумав немного.

Очевидно, эта идея ему очень нравилась, так как он улыбался во весь рот.

— Говори — это интересно, — произнес Ладеш, собираясь тасовать карты.

— Тот, кто выиграет, имеет право ударить проигравшего кулаком по носу.

— Ну, я на это не согласен. Лучше будем играть по двадцать су.

— Но это совсем будет неинтересно, — жалобно проговорил Деталь.

Тем не менее приятели начали играть.

Как только дверь за ними закрылась, Андре поспешно оделся и сразу же занялся подготовкой к бегству.

Мы уже сказали, что Андре был убежден, что сыновья Корнеля Лебрена не выдали его полиции потому, что приготовили для него более ужасное наказание, чем то, которым угрожал ему закон.

Но что это было за наказание?

Его воображение рисовало ему каждую ночь ужасные пытки, и очень часто он просыпался от кошмаров.

А ведь Андре не был трусом.

Его поведением руководила не боязнь смерти. Он хотел спастись от братьев, чтобы посвятить себя двум привязанностям, оставшимся чистыми среди грязи его ужасной натуры.

Андре был страшный преступник, и целью его было не просто убийство — он желал обладать своей жертвой. Он испытывал особенное удовольствие, превращая ночь любви в ночь смерти.

Несмотря на эту странность, одно чувство оставалось чистым в его душе — он любил свою жену и обожал ребенка.

Он хотел бежать, так как был уверен в молчании братьев, а главное, в том, что они не скажут своей сестре ужасной правды.

Преисполненный этой мысли, Андре говорил себе: "На те драгоценности и бумаги, которые у меня есть, я могу жить спокойно. Уехав отсюда, я извещу жену о моем новом местонахождении. Она приедет ко мне, мы отправимся за границу и будем там жить в безопасности. Я буду вдали от всех, знавших меня, а главное — вдали от всех этих воспоминаний. Братья, как и я, заинтересованы в молчании. Для меня опасна только Эжени Герваль, но она не знает, кто я, к тому же я буду от нее далеко. Главное — вырваться из их рук".

Итак, в эту ночь Андре решил бежать.

Он добился от своих сторожей, чтобы его оставили одного, и у него было около шести часов — вдвое больше, чем ему было нужно. Он уже несколько дней готовился к этой попытке, расспрашивая сторожей. Ладеш и Деталь, не имеющие на этот счет никаких указаний, отвечали на все вопросы, задаваемые так ловко, что не возбуждали у них подозрений.

Андре знал, что находится в уединенном доме в Монтреле. Этот дом принадлежал доктору, который помещал сюда самых опасных сумасшедших. От мира их отделяло множество решеток и замков, из-за чего этот дом принимали за какую-то тюрьму.

Он знал, что оба приятеля имели приказание никогда не спать в одно время, так как один должен был обязательно караулить. Выходить они могли очень редко. В это время за ними наблюдали, хотя они и не знали этого.

У привратника-эльзасца была громадная собака, которую Ладеш называл самым отвратительным существом на свете. Дело в том, что ни он, ни его спутник не могли пройти мимо собаки, пока хозяин не позволял ей пропустить их.

Напрасно Ладеш старался приручить ее, давая ей сахар и мясо — ничего не помогало. Только цепь, удерживавшая Плутона (так звали собаку), сохраняла в целости его ноги.

Штрамм со своей собакой каждую ночь караулил дом.

Андре знал все это, но все равно решился бежать, тем более что каждый день приближал его к развязке и уменьшал шансы на успех.

Прежде всего нужно было выйти, и он придумал, как это сделать.

Деньги у него были. В то время, когда Ладеш и Деталь обыскивали его, он успел сунуть в перчатку тысячефранковый билет, а это было более чем достаточно для начала.

Из-под подушки дивана он вынул каталонский нож, завернул его в салфетку и засунул за пояс.

Затем он тихонько открыл окно — оно было с двойной решеткой. Это не вызвало у него ни удивления, ни удовольствия. Он и не думал, что найдет спасение с этой стороны. А окно открыл для того, чтобы шум, который он мог произвести в комнате, не был бы услышан его сторожами.

Он посмотрел на небо. Оно было совершенно черное.

— Хорошая погода, — сказал он. — Луна выйдет не раньше, чем через час. Я буду тогда уже далеко.

План его был смел, но благодаря своей простоте исполним.

Во-первых, нужно было начинать ночью, что особенно нравилось Андре, так как это давало возможность остаться незамеченным. Сидя целыми днями в своей тюрьме, он напрасно ломал себе голову, и только вечером его посетила счастливая мысль.

Было тихо в его тюрьме.

Первый обход был только что сделан.

Андре открыл маленькую дверь из своей комнаты, о существовании которой его сторожа и не подозревали.

Выйдя в коридор, он поднялся на верхний этаж, где находился чердак.

Замок двери, перед которой он очутился, нужно было взломать. Для него это было детской забавой.

Очутившись на чердаке, он пошел на свет слухового окна.

Окно было открыто, он вылез на крышу и пополз, чтобы его не увидели караульные, стоявшие по углам дома и получившие приказ стрелять в каждого, кто выйдет из этой тюрьмы не через дверь.

Пробираясь, как ящерица, Андре добрался до трубы. Там он наклонился и стал слушать.

План его был очень прост.

Скрытый тенью, которую бросала на крышу труба, он выждал какое-то время, а потом залез на трубу и стал осторожно опускаться.

Беглец опустился уже метра на два, как вдруг его ноги наткнулись на что-то. Четыре крепких полосы преграждали дальнейший путь. Холодный пот выступил у него на лбу, не медлить было нельзя. Нужно было подняться как можно скорее. Снова поднявшись на крышу, Андре пополз в противоположную сторону.

Там, почти в углу, он увидел слуховое окно и проник в него. Он высек огонь и при свете трута смотрелся вокруг. Дверь чердака была закрыта изнутри, то есть с той стороны, где он был.

В одну минуту она была открыта, и он очутился на верху лестницы. Он снял с себя верхнее надето, все испачканное сажей, вытер лицо и стал спускаться.

Оглянувшись вокруг, он ничего не заметил: сторожей нигде не было видно.

Тогда Андре стал искать возможность выйти.

Увидев перед собой дверь, он потихоньку ее открыл и стал прислушиваться. Не слыша ничего, он начал пробираться ощупью, боясь наткнуться на какую-нибудь мебель. Вдруг он остановился. Ему показалось, что он слышит шум голосов.

В конце комнаты, где он находился, Андре увидел полоску пробивавшегося света. Он тихонько подошел и стал слушать.

— Тебе холодно, — говорил хорошо знакомый голос Ладеша. — Сейчас я тебя согрею. Я тебе дам капот. Что, мой милый, хорошо?

— Ужасно, — отвечал Деталь. — Ты выигрываешь постоянно. Тебе особенно везет, когда ты сдаешь.

— Может, ты хочешь сказать, что я плутую?

— Нет, ты мало тасуешь карты.

— Ты проигрываешь и ищешь ссоры, но я не стану уступать тебе только потому, что ты сильнее.

— Да я разве что-нибудь говорю?

— Ты невежа.

— Нет, я не невежа.

— Я угадал, что ты хотел сказать.

— Да я ничего не хотел сказать.

— Ты был ко мне неуважителен, и я не хочу тебя больше знать.

— Но я никогда ничего подобного не говорил, — повторял Деталь.

— Ну, если так, давай твою руку, старина.

И Андре услышал, как друзья громко ударили по рукам.

Затем Ладеш сказал:

— Давай посмотрим, как поживает наш больной.

Услышав эти слова, Андре почувствовал, что холодный пот выступает у него на лбу.

Он с беспокойством стал слушать.

Если бы Ладеш заметил исчезновение Андре, он бы всех поднял на ноги, и беглец был бы живо найден.

Но Деталь сказал своему другу:

— Дай ему выспаться хорошенько. Мы ведь сказали ему, что разбудим не раньше, чем в четыре часа, а теперь всего час. Дай мне отыграться.

— Хорошо, но ты будешь сдавать.

— Я не хочу. Повторяю тебе — я нисколько в тебе не сомневаюсь.

— Я дорожу своей честью. Снимай.

— Тебе первому сдавать.

Друзья снова принялись за игру, и Андре вздохнул свободно, но ему надо было спешить.

Он вернулся обратно по той же дороге и снова очутился на верху большой лестницы.

Он спустился по ней и очутился в сенях, двери которых были с решеткой и крепко заперты. Дверь эта выходила во двор и через стекло было видно помещение привратника, в котором виднелся свет. Очевидно, там не спали.

Кроме того, Андре увидел большую собаку, бегавшую по двору, и боясь, что собака услышит его, поспешно отступил.

Под лестницей он нашел дверь, которая была открыта. Эта дверь вела в длинный коридор, он прошел его и подошел к другой двери, в замке которой торчал ключ.

Открыв эту дверь, Андре по воздуху, ударившему ему в лицо, понял, что он в погребе и подумал, что с этой стороны не будет никаких шансов бежать, и хотел уже искать новый выход, как вдруг раздумал, и вернувшись назад, зажег трут и спустился по лестнице.

Погреб носил на себе следы частых посещений, так как Ладеш и Деталь, которым он был предоставлен, поминутно ходили туда.

Таким образом Панафье пытался заставить их совсем не выходить из дома.

Пройдя несколько погребов, в которых стояли початые бочки вина, и устав от бесполезных поисков, Андре уже хотел вернуться, как вдруг заметил дверь.

Он открыл ее и очутился в новом маленьком погребе, ярко освещенном луной. Лунный свет проходил через небольшое отверстие, предназначенное для загрузки в погреб угля и дров.

Андре вскрикнул от радости.

На этот раз он был спасен.

Погреб был пуст. Чтобы добраться до отверстия, нужна была довольно большая лестница. Андре подумал несколько минут, затем, вспомнив, что в соседнем погребе он видел три или четыре пустых бочки, сразу же пошел туда, подкатил бочки к отверстию, поставил их друг на друга, добрался до отверстия и, хотя и с трудом, но выбрался из него.

Главный вопрос теперь был в том, куда он попал. Может быть, он попал во двор. Тогда на него бросится огромная собака, которую он уже видел из сеней.

Или он еще в доме — тогда была опасность напороться на обход эльзасца. Но он сразу успокоился. Отверстие выходило в маленький сад, окруженный высоким забором.

Поспешно бросившись в тень, он привел в порядок свою одежду. А так как он перед этим снял свое пальто, то был в довольно сносном виде.

Перескочив через забор, он очутился на проселочной дороге, которая вела в Венсен.

Было четыре часа ночи, когда Андре подошел к Венсенской башне.

Глава VI ПАНАФЬЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОН НЕ СОВСЕМ В СВОЕМ УМЕ

Мы оставили братьев Лебрен на кладбище Пер-Лашез, когда они хоронили в семейном склепе, рядом с останками своей матери, труп чужого человека.

Этот день тянулся для несчастных бесконечно.

Их не известили заранее, что похоронное шествие пройдет через площадь Ла-Рокетт, иначе они бы изменили путь, чтобы избавить себя от тяжелых воспоминаний.

По окончании печальной церемонии братья сели в траурный экипаж, чтобы возвратиться в Париж.

Они попросили доктора ехать вместе с ними, и тот проводил их до станции Лионской железной дороги.

Жобер отправлялся в Шарантон за Эжени Герваль, чтобы отвезти ее на квартиру, нанятую для нее на углу улиц Дефо и Сент-Оноре.

— Когда я с вами увижусь? — спросил Жобер.

— Мы увидимся с вами через несколько дней. У нас есть к вам еще одна просьба. Позже мы отблагодарим вас, если благодарность в состоянии хоть сколько-нибудь вознаградить вас за вашу преданность.

— Вы шутите, Лебрен. Я хочу быть вашим другом — вот и все.

— В таком случае — до свидания, — сказал Винсент, дружелюбно пожав ему руку.

— До свидания, — попрощался Шарль.

Обменявшись последними рукопожатиями, молодые люди сказали кучеру, чтобы он вез их на Елисейские поля.

— Что мы будем с ним делать? — спросил Шарль своего брата.

— О ком ты говоришь?

— Я говорю об Андре.

— Я пока об этом не думал. Но меня беспокоит судьба нашей несчастной сестры. Если бы негодяй смог совершить сам над собой правосудие, то это было бы самым счастливым исходом и для него, и для нас.

— Не все ли равно? Она вдова.

— Вдова для всех, но не для нас.

— Какая разница?

— Что ты говоришь, Шарль, — сказал Винсент. — Разве можно считать плохой поступок честным, если знаешь об этом только ты один? Разве ты нуждаешься в других судьях, кроме собственной совести? Неужели ты думаешь, что человек не преступник, пока его преступление неизвестно?

— Ты прав, брат, — сказал Шарль. — Горе заставляет меня неверно судить. Прости меня. Что же ты думаешь делать с Маргаритой?

— Прежде всего, мы должны заняться наследством, а для этого было бы самое лучшее удалить ее. Присутствие нас обоих здесь совершенно не нужно.

— Что же я должен сделать?

— Ты должен уговорить Маргариту отправиться с тобой путешествовать. Вы поедете на несколько месяцев в Швейцарию.

— Она откажется.

— Нет, если только доказать ей, что этого требует здоровье ребенка.

— Но для получения наследства присутствие ее будет необходимо.

— Она даст мне доверенность. Ты же понимаешь, что Маргарита не может жить одна в своем особняке.

— К тому же вчера, когда я провожал ее, она сказала, что не может жить в этом доме.

— Вот видишь. Ото обстоятельство для. нас очень благоприятно. Так как сейчас трудно найти квартиру, то она отправится путешествовать. Я займусь этим, а ты успокоишь ее. Бедняжка никогда не оставляла Париж, и путешествие будет для нее в настоящую минуту очень полезным развлечением.

— Теперь она согласится.

— А нам, Шарль, остается вделать еще одно важное дело.

Шарль поднял голову и взглянул на брата.

— У Берри было три жертвы. Две из них в настоящее время требуют, чтобы мы выдали убийцу правосудию, но воля нашего отца для нас закон, а с другой стороны, положение сестры заставляет похитить у общества преступника, которого оно должно наказать. Панафье и Эжени Герваль, предоставляя нам преступника, ожидают, что мы накажем его. Но они не могут отказаться от денег, которые он похитил у них, и мы должны возвратить эти деньги.

— Ты прав, брат. Я понимаю тебя.

— Но Маргарита никогда не должна знать этого. Следовательно, от нее мы ничего не получим.

— Но, Винсент, наше состояние позволяет нам принести эту жертву. Мы, конечно, не очень богаты, но три тысячи франков годового дохода дают нам возможность сносно жить, и эта жертва нас не сможет разорить.

— Почти не сможет.

— У нас останется еще достаточно, тем более, что когда честь нашего отца будет восстановлена, мы сможем заняться делами.

— Благодарю тебя, брат, — сказал Винсент, пожимая ему руку.

Скоро братья подъехали к маленькому особняку на улице Шальгрен.

Винсент расплатился с кучером и пошел к сестре в сопровождении Шарля.

Маргарита сидела возле окна и задумчиво смотрела на тучи, бежавшие по небу. Ее бледное лицо, воспаленные глаза и бледные губы доказывали, что она не спала.

Бедная Маргарита думала, что Бог несправедлив к ней. Она всегда была честной женщиной. Слабые и несчастные находили у нее поддержку и помощь. Она делала добро, потому что любила добро и потому что страдания других заставляли ее страдать. Она была хорошей дочерью, хорошей женой и хорошей матерью.

Сначала она потеряла мать, потом отца, и притом при таких ужасных обстоятельствах, что одно воспоминание заставляло ее вздрагивать. Наконец, когда она думала, что вполне заплатила свою дань несчастьям, у нее отняли единственную поддержку в ее жизни — ее мужа. У нее оставался, только ребенок. Он играл около нее в гостиной, не сознавая постигшего его несчастья, и Маргарита с лихорадочным беспокойством глядела на него, спрашивая себя, не похитит ли новая катастрофа и его в свою очередь. "В таком случае я убью себя", — думала она. В эту минуту она услышала стук открывающейся двери. Увидев входящих братьев, она встала, чтобы пойти им навстречу.

Спокойная, с сухими глазами, она обняла братьев и спросила:

— Ну что, все кончено?

— Да, Маргарита, все кончено. Но ты должна быть мужественной и посвятить свою жизнь ему, — прибавил Винсент, указывая на ребенка.

Маргарита обняла маленького Корнеля и покрыла его поцелуями.

— О мой маленький, ты теперь для меня все. Не будь тебя — я бы соединилась со своим возлюбленным.

Братья обменялись взглядами. Одно и то же чувство охватило их.

Это обожание негодяя казалось им святотатством, в котором они сами были виновны.

— Маргарита, не надо говорить глупостей, — сказал Винсент. — Каждый раз, когда нас постигало какое-нибудь несчастье, мы думали только о тебе одной. Не надо же быть неблагодарной. Подумай о том, что мы любим тебя, и будь тверда и мужественна.

Маргарита выпрямилась и, поцеловав братьев, сказала:

— У меня достаточно сил, говорите.

— Что ты будешь теперь делать? — спросил Винсент.

— Ничего. Я не знаю. Я желаю только одного оставить этот дом, где каждая вещь напоминает мне о нем.

— Мы хотели предложить тебе попутешествовать.

Это решение в особенности нравилось Винсенту — он боялся какого-нибудь обстоятельства, которое могло бы уничтожить все их старания, и поэтому желал как можно скорее удалить Маргариту.

— Если вы хотите, то я готова, — сразу же согласилась молодая женщина. — Прислуга все уложит. Что же касается обстановки, то я ничего не хочу оставлять. Продайте все.

Затем, пристально взглянув на братьев, она прибавила:

— Вы видите, что я держусь твердо. У меня убили мужа, но горе, которое я испытываю, уступит место ненависти. Если вы не хотите, чтобы я проклинала судьбу, то вы скажете мне, кто сделал меня вдовой.

Винсент был озадачен этим вопросом — он его не предвидел.

Но он быстро нашел имя, которое должно было ее удовлетворить, поэтому сразу ответил:

— У меня нет никакой причины скрывать имя этого человека.

— Убийцы! — вскричала Маргарита.

— Да, убийцы твоего мужа. Его зовут Рауль де Ла-Гавертьер.

Шарль обменялся с братом взглядом, в котором выражал удовольствие от придуманного им хода, так как они могли каждый открыто выражать свою ненависть к обладателю этого имени.

Услышав это имя, Маргарита с удивлением спросила:

— Рауль де Ла-Гавертьер?

— Да, — ответил Винсент, также удивленный. — Разве ты знаешь его? — прибавил он с некоторым беспокойством.

— Нет, но это один из друзей Андре.

Братья переглянулись. Они спрашивали себя, до какой степени могла дойти бессовестность этого человека, когда даже у себя в доме он решался произносить имя, под которым совершал все свои преступления.

— Но откуда ты это знаешь? — спросил Винсент свою сестру.

— Сегодня утром, после того как Шарль расстался со мной, чтобы проводить в последний путь моего бедного друга, я заперлась у него в комнате, чтобы снова побыть с ним. Я открыла письменный стол и стала просматривать бумаги, чтобы прочесть его письма.

Братья побледнели.

— И что же ты нашла? — спросил Винсент дрожащим голосом.

— Ничего особенного: письма от друзей, от меня и между всеми этими бумагами несколько писем, подписанных именем Рауля де Ла-Гавертьера, и несколько визитных карточек.

Винсент вздохнул с облегчением. На время он успокоился, но опасность заключалась именно в этом. Поэтому он желал во что бы то ни стало помешать новым поискам Маргариты, чтобы те не привели к открытиям, которые невозможно было бы скрыть.

— Дорогая Маргарита, — проговорил он, — ты сказала, что вподне полагаешься на нас, и вот что мы с Шарлем решили.

— Я вас слушаю, — отозвалась молодая женщина, лаская ребенка и мало обращая внимания на слова брата, так как все ее мысли были в прошлом.

— Удар, перенесенный тобой, ужасен, — продолжал Винсент. — Он может расстроить твое и без того слабое здоровье.

— Мне теперь все равно, каким будет мое здоровье.

— Маргарита, — сказал брат, — выше жены стоит мать. Ты не должна забывать этого.

Маргарита заплакала, прижимая Корнеля к груди и говоря:

— Я буду жить для тебя, Корнель, для тебя, мой родной.

Маленький Корнель с удивлением смотрел на мать и братьев, ровно ничего не понимая во всей этой сцене, но готовясь в свою очередь заплакать.

— Зачем ты заставляешь плакать маму, дядя Винсент? — спросил он.

— Нет, мой милый, я не плачу, — ответила мать, вытирая глаза. — Я слушаю тебя, Винсент.

— Маргарита, ты сегодня же поедешь с сыном и прислугой, но не к нам, а отправишься путешествовать.

— Путешествовать? Одна с Корнелем? — с удивлением спросила молодая женщина.

— Конечно, нет. Мы бы не были спокойны. С тобой поедет Шарль. Вы отправитесь в Швейцарию.

— В Швейцарию… — повторила Маргарита, опуская голову при мысли, что Андре часто обещал ей это путешествие.

— Вы будете постоянно переезжать с места на место, и эта перемена мест поможет тебе немного забыться. Ты будешь меньше чувствовать окружающую тебя пустоту, да и слабоватое здоровье Корнеля укрепится. Согласна ли ты?

— Так как мне не хотелось оставаться здесь и я думала переехать к вам, то приказала уже все уложить и сама отобрала дорогие для меня вещи.

— Отлично. Шарлю тоже немного времени надо, чтобы уложить свои вещи, и сегодня же вечером вы уедете. Маргарита, я пошлю за экипажем, и мы съездим к твоему нотариусу, у которого ты дашь мне полную доверенность.

— Хорошо.

Маргарита позвала горничную, и та подала ей пальто и шляпу с черной вуалью. Ребенок также был готов.

Молодая женщина дала все необходимые для отъезда указания, отпустила часть прислуги и оставила только горничную и няньку. Эти две женщины должны были вечером ехать на станцию и ожидать там свою госпожу.

Шарль сразу же отправился с племянником на улицу Шальо, чтобы приказать уложить свои чемоданы, что очень заняло ребенка. Маленький Корнель с беззаботностью своих лет уже забыл все и был очень счастлив от мысли, что будет ехать по железной дороге в обществе дяди и матери.

В это самое время Винсент ехал с Маргаритой к нотариусу. Все необходимые бумаги были подписаны, и было решено на другой день приступить к описи оставшегося имущества.

Вечером маленький дом на улице Шальгрен опустел. Ключи от него взял Винсент.

На станции семья Лебрен нашла двух служанок, сопровождавших их, и еще трех слуг, уже уволенных, которые пришли проститься с хозяйкой и выразить ей свои сожаления, что потеряли такую хорошую госпожу.

Маргарита поблагодарила и сказала, что отпускает их только из-за постигшего ее несчастья.

Раздался третий звонок.

Винсент обнял сестру, обещая, как только позволят дела, приехать к ней.

Потом он обнял племянника, и отведя брата в сторону, сказал:

— Теперь я могу действовать. Я отделаюсь от Андре, и заодно заставлю его восстановить честное имя нашего отца. Я не знаю, что сделаю, и не знаю, что будет. Все, что мы сделали, может открыться, и если это случится, будет ужасный скандал, о котором напечатают во всех газетах.

— Ну и что же?

— Не давай Маргарите читать ни одной газеты, прежде чем сам ее не прочтешь.

— Хорошо. Но ты мне будешь писать?

— Да, каждый день. И еще попрошу тебя об одной вещи — уничтожай мои письма, так как было бы опасно, если бы Маргарита прочла их случайно. До свидания. Постарайся развлечь сестру и как можно скорее заставь ее забыть Андре.

— Постарайся поскорее отделаться от этого человека, а то я боюсь.

— Господин Лебрен, — сказала одна из служанок, — поезд сейчас отправляется.

— Хорошо. До свидания.

Братья обнялись.

Винсент проводил Шарля до вагона, затем, когда поезд тронулся, он в задумчивости возвратился домой.

Медленно идя по бульварам в свою квартиру на улицу Шальо, Винсент думал о событиях, так быстро следовавших одно за другим.

Теперь он был спокоен, так как мог действовать свободно и не бояться, что какое-нибудь неожиданное обстоятельство может уничтожить все, что он сделал для того, чтобы его сестра не была замешана в ужасной катастрофе, поразившей их вторично.

Он думал только о том, чтобы ускорить развязку, которая должна была возвратить им честь их семьи и которая чуть было не расстроилась из-за ужасного открытия, сделанного ими в доме в Монтреле.

Винсент чувствовал, что надо спешить, и решил все закончить завтра.

Для этого он решил повидаться с Панафье и Жобером и назначить им назавтра свидание в Монтреле.

Там они должны были произвести суд и выслушать оправдания Андре.

Винсент хотел возвратить украденные деньги, а для этого — получить от Андре признание, где их можно найти.

Видя, что ему предстоит еще многое сделать в этот вечер, Винсент сел в фиакр и поехал домой.

— Франсуаза, — сказал он старой служанке, — вы не побоялись бы пожить в доме Маргариты?

— На Елисейских полях?

— Да.

— Я боялась бы там меньше, чем здесь. Господина Андре туда не носили, а здесь он был. Я знаю, что это глупости, но тем не менее я могу не заснуть всю ночь.

— В таком случае, Франсуаза, возьмите самые необходимые вещи, и я отвезу вас в дом на улицу Шальгрен, где вы и переночуете.

— Тем лучше, — сказала с явным удовольствием старая служанка. Но вы сказали, что я буду там одна?

— Да, мадам Берри вместе с Шарлем и сыном уехала в путешествие, а я за это время должен продать дом и обстановку.

Вы будете пока жить там и приведете все в порядок сегодня же, так как завтра в два часа я приеду туда вместе с нотариусом, чтобы начать опись вещей. Поторопитесь, мы сейчас поедем.

— Мне нужно совсем немного времени.

И старая служанка, довольная тем, что ей не придется спать в квартире, где провел целые сутки жокойник, поспешно уложила маленький узел, а Винсент написал за это время два письма: одно Жоберу, а другое — Панафье.

Старая Франсуаза принта в ту минуту, когда он запечатывал последнее.

— Вот и я, господин Винсент, — сказала она.

— Едемте, — ответил тот.

Они сошли вниз и сели в экипаж.

Прежде всего Винсент приказал екать на улицу Пуату, где жил Панафье, и узнав, что он отправился кататься на лодке, передал письмо привратнику с поручением сейчас же отдать его Панафье, когда тот вернется.

— Могу я отдать его мадам Луизе, если он вернется поздно? Таким образом он точно его получит.

— Нет. Передайте письмо лично, если не сегодня вечером, то завтра утром.

Он бросил другое письмо в почтовый ящик, и сев в фиакр, поехал на Елисейские поля.

Винсент и старая служанка приехали в дом на улице Шалъгрен еще засветло.

Так как там все было в беспорядке, как это всегда бывает после поспешного отъезда, то Франсуаза постелила себе постель рядом с комнатой Андре, в которой ничего не было тронуто, и кроме того, это была маленькая предосторожность, так как Винсент желал, чтобы комнату Андре на всякий случай сторожили до утра, пока он не сделает там осмотр.

Поместив старую Франсуазу, Винсент сказал, что приедет завтра рано утром, и снова сев в экипаж, поехал домой.

Несколько успокоившись, он лёг в постель, пытаясь уснуть, но сон не шел к нему. Он был сильно возбужден событиями прошедшего дня.

Андре Берри умер для света, и этот факт был занесен в книгу.

Злодей под именем Рауля и аббата Пуляра убил мадам Мазель и должен был в этом признаться. Это заявление нужно было сделать за границей при свидетелях и утвердить его законным порядком. Это могло бы восстановить честь Корнеля Лебрена.

Согласно последней воле умершего, злодею должны были возвратить свободу.

Все, что можно было выручить от продажи драгоценностей и обстановки, а также деньги, которые он хотел получить от негодяя, Винсент рассчитывал пустить на уплату долга Эжени Герваль и Панафье.

Думая о приближении завтрашнего дня, Винсент наконец уснул.

Очень часто бывает, что в ту минуту, когда нам угрожает большая опасность, мы чувствуем себя спокойно. Несчастный думал, что спас положение, а между тем все летело в пропасть.

Глава VII ПИСЬМО, МОНАСТЫРЬ, ТАЙНА

Через день Винсент получил от брата письмо, в котором говорилось, что Маргарита стала спокойнее, и из которого мы приведем отрывок с описанием места, где вскоре должна произойти одна из главных сцен нашего рассказа.

"Когда я укладывал чемоданы, то подумал, что нужно взять с собой несколько летних вещей.

Я говорил себе, что температура в Париже весенняя и чем ближе я буду продвигаться к югу, тем будет теплее. Я весело уселся в вагон Лионской линии, и когда кондуктор закричал: "Дижон!", я выскочил в расстегнутом пальто. При одном воспоминании об этом я вздрагиваю. Множество ледяных сосулек висело на крышах, все окна замерзли.

Не прошло и двух секунд, как мой нос покраснел, пальцы замерзли, зубы выбивали мелкую дрожь, и я с трудом смог спросить служащего: "Извините, мсье, не сел ли я на поезд, который идет в Петербург?" "Бельфор! — услышал я. — Идите садитесь. Бельфор!"

Я поспешно зашел в вагон. На этом холодном воздухе продолжался весь мой остальной путь. Пять часов мы ехали в открытом экипаже. Наконец я приехал в Шоле-Пассаван, монастырь траппистов.

Аббатство, построенное на берегу маленькой речки в глубине громадного ущелья, стоит окруженное скалами высотой более пятидесяти метров и гораздо больше похоже на действующую ферму, чем на обитель религиозной секты.

Дон Жерар, приор монастыря, любезно взялся проводить нас.

Мы последовательно осмотрели великолепную мельницу, построенную по проекту Гербле, механическую лесопилку, на которой работает не меньше 20 пил, разные мастерские, принадлежащие монастырю.

Дон Жерар сознался, что соседние мельники завидуют монастырю, и действительно, есть чему завидовать: мельницы приносят монастырю около ста тысяч франков. Лесопилка тоже приносит хороший доход, и остальные мастерские точно также дают хорошую прибыль.

Бедные монахи! Монастырские правила не разрешают использовать ничего мирского. Они завели стада баранов, из шерсти которых делают ткань для своих длинных ряс белого или серого цвета.

Орден запрещает употреблять в пищу всевозможные сорта мяса, даже рыбу, и несчастные вынуждены продавать мясо и рыбу, производимые ими.

Они едят один раз в день, и их пища состоит из зелени, сваренной в воде или в масле, смотря пр тому — постный или скоромный день.

Так как я скорчил гримасу, услышав это меню, то дон Жерар сказал мне, указывая на свою полноту: "Вы видите, однако, что эта пища не так уж и вредна".

И действительно, глаза у него блестящие, губы красные, цвет лица очень здоровый, и при взгляде на него не придет в голову, что монастырские правила так строги.

Мы вошли в большой зал, выбеленный известью и заставленный по периметру скамейками, в глубине которого стояли три больших кресла для начальства.

Здесь происходит исповедь всех братьев. Каждый день братья должны исповедоваться старшим в совершенных ими в течение прошедшего дня грехах.

Братья спят в длинных дортуарах, и каждая постель закрыта длинной занавесью.

Сон разделен на две части: в полночь трапписты встают и отправляются молиться. Хотя почтенный дон Жерар утверждал, что молитва является их основным занятием, тем не менее в течение трех часов, которые мы там пробыли, я не видел ни одного монаха, направляющегося в капеллу.

Капелла очень проста. Она без всяких украшений, и в ней стоят два ряда скамеек. Из капеллы мы отправились на кладбище, пройдя мимо конюшен и сараев, большая часть которых сгорела.

Трапписты утверждают, что причиной пожара был поджог, совершенный мельниками, которые завидуют им.

Кладбище тоже очень простое. На нем нет никаких особенных памятников. Над каждой могилой возвышается простой земляной холм с деревянным крестом, на котором на латинском языке написана эпитафия с именем умершего в монашестве, год и количество лет пребывания его в монастыре.

Когда какой-нибудь брат находится при смерти, все трапписты собираются вокруг его постели и тихо читают молитвы. Как только он умирает, тело его относят в капеллу, где в течение двадцати четырех часов два брата постоянно молятся над ним.

Наконец, в монашеском костюме, без гроба, его опускают в могилу глубиной в три метра.

Когда я выехал из монастыря, то первое, что пришло мне в голову, — какое богатое хозяйство!

В этом монастыре мы найдем то, что ищем. Мы с Маргаритой пробудем в Гильоне несколько дней. Пиши мне по этому адресу".

Прочитав эту таинственную фразу, Винсент сказал про себя: "Отлично, теперь все идет как нельзя лучше".

Читатели скоро узнают цель посещения монастыря Шарлем Лебреном и поймут радость Винсента.

Впрочем, со времени отъезда брата Винсент не потерял ни минуты. Перед приездом нотариуса он произвел осмотр у своего зятя и нашел бумаги, которые позволили бы выплатить украденные тем деньги. Он нашел драгоценности, принадлежавшие мадам Мазель, и это было большой удачей, так как должно было помочь исправить юридическую ошибку, жертвой которой стал несчастный Корнель Лебрен.

Винсент перенес к себе деньги и драгоценности.

На другой день во время описи при нотариусе было найдено гораздо больше, чем можно было предполагать.

Не нужда и не необходимость заставляли Андре совершать преступления — причиной этого была его испорченная натура.

Опись была сделана, день продажи — назначен, и на всех четырех углах дома — наклеены объявления, в которых говорилось о продаже. Винсент думал, когда все формальности будут окончены и дела — ликвидированы, собрать всех пострадавших и сообщить им о том, что он решил.

Винсент уже получил письмо от брата и размышлял о том, что ему остается сделать, как вдруг услышал звонок в дверь.

Мы уже говорили, что Винсент старую служанку поместил в доме на улице Шальгрен, поэтому он сам пошел открывать дверь раннему посетителю.

Это была сама Франсуаза.

При виде ее Винсент невольно вскрикнул от удивления.

— Это вы, Франсуаза! В каком виде!..

Старуха молча закрыла дверь и последовала за своим хозяином в гостиную.

Она едва переводила дыхание. Винсента очень удивил ее вид, потому что она всегда одевалась тщательно. В этот день она была необыкновенно растрепана. Волосы выбивались у нее из-под чепчика, платье было застегнуто кое-как, платок тащил-ся по полу. Но все это ничего не значило по сравнению с выражением ее лица.

— Что случилось, Франсуаза? — спросил Винсент.

— Боже мой, — ответила старуха прерывающимся голосом. — Я, право, не знаю, как. я до сих пор жива. О Боже мой! Бог, должно быть, не прощает покойников.

Винсент взглянул на старуху, не понимая, что она хочет сказать. Неужели она узнала ужасную историю с трупом?

— Объясните, Франсуаза, — с беспокойством потребовал он. — Что вы хотите сказать? Каких покойников?

— Господин Винсент, дайте мне целую кучу золота — я все-таки не соглашусь, снова вернуться в этот дом.

— Почему?

— Потому, что сегодня ночью я видела выходца с того света.

— Выходца?..

— Да, я его видела так же, как вижу вас. Около полуночи, когда я уже лежала в постели, мне вдруг послышался стук открываемой двери. Я встала. Я помнила, что сама закрывала дверь комнаты господина Берри. Мне показалось, что через скважину замка просачивается свет. Это все было странно, и я решила пойти посмотреть в замочную скважину.

— И?.. — спросил Винсент, дрожа от беспокойства.

— Клянусь вам своей жизнью — я увидела господина Андре так же, как вижу вас. Что это был не он, я понимаю. Это был призрак, но если бы вы увидели его, то тоже решили, что это он сам — живой, как вы и я. Он искал что-то в бумагах и был очень бледен. Только по этому и можно было понять, что это не живой человек.

— Что же вы сделали?

— Я перекрестилась. Говорят, что это прогоняет духов, но он и не думал уходить. Наоборот, он повернулся к двери и пошел на меня. Тогда…

— Тогда… Говорите, Франсуаза, что тогда?

— Тут, мсье, я не помню, что произошло. Страх охватил меня. Подумайте только, ко мне шел покойник! Я стала читать молитву, но он продолжал двигаться ко мне. Казалось, что он видит меня сквозь дверь. Я потеряла сознание и упала на ковер.

— А он подходил к вам? — с беспокойством спросил Винсент.

— Повторяю, я не помню, так как потеряла сознание. Я пришла в сознание только сегодня утром, продрогнув от холода. Сначала я ничего не могла вспомнить, а потом память стала мало-помалу возвращаться ко мне. Когда я посмотрела, все ли в комнате в порядке, то все оказалось на своих местах. И если бы я не видела его так, как вижу вас, то мне показалось бы, что приснился сон.

— Это наверняка так и есть, Франсуаза, — сказал Винсент. — Постигшее нас несчастье произвело на вас сильное впечатление, вы легли спать с этой мыслью, которая вас не покидала и во сне, и у вас появились галлюцинации.

— Господин Винсент, может, это и так, но я знаю — проживи я хоть сто лет, я всё равно этого не забуду. Я всегда смеялась над призраками, но теперь, — продолжала старуха, крестясь, — теперь я не буду больше смеяться. Никогда, никогда не подумала бы я, что они есть. Если бы не бледность и то, что он выглядел немного более худым, то вы сами бы сказали, что это господин Андре.

— Да это галлюцинация!

— Но ведь я вставала!

— Это иногда случается в припадке лунатизма.

— Но, господин Винсент, вы мне поверите, если узнаете, что сегодня в комнате пахло серой, дымом и табаком.

Винсент кусал себе губы. Эти подробности, рассказанные служанкой, беспокоили его. Во всяком случае, ее необходимо убедить в том, что она видела призрак.

— Добрая Франсуаза, — сказал он, — я немного скептик, но тем не менее то, что вы сказали, заставляет меня не сомневаться во всем этом. Все это странно. В таком случае вы останетесь здесь, а я помещу туда мужчину.

— Благодарю вас, господин Винсент. Если бы мне пришлось вернуться туда, то я умерла бы от страха.

— Франсуаза, вы останетесь здесь со мной и приготовите все для моего быстрого отъезда. Я отправляюсь путешествовать.

— По всей вероятности, вы едете к мадам Берри?

— Я и вас возьму с собой, чтобы оставить у неё.

— Благодарю вас, мсье.

— Только, Франсуаза, я должен вас предупредить. Итак уже достаточно поразившего нас несчастья, и не следует оживлять воспоминания, рассказывая о случившемся ночью.

— Нет, мсье, я не буду рассказывать.

— Вы понимаете, Франсуаза, — ни одного слова.

— Я отлично понимаю, что дурные языки не замедлили бы сказать, что он умер с большими грехами на душе, если возвращается таким образом.

Несмотря на всю серьезность положения, Винсент с трудом удержался от улыбки при этой наивной мысли.

Когда Франсуаза оставила его одного, он задумался: "Что скрывается под этим? Что это значит? Может, это кошмар, привидевшийся старухе, от страха близкой к помешательству? Невероятно, чтобы Андре мог сбежать! Еще менее вероятно, что он решился прийти к себе домой, не зная, известно ли о нем жене и полиции.

Перечислив сам себе причины, которые должны были помешать негодяю сделать подобное посещение, Винсент успокоился, говоря себе: "Нет сомнения — это кошмар, привидевшийся бедной старухе. По всей вероятности, она металась на постели и упала на пол, а промерзнув утром и проснувшись, вообразила, что действительно видела то, что ей приснилось".

В эту минуту раздался громкий звонок, который заставил молодого человека подскочить.

В ту же минуту в комнату вошла старая Франсуаза.

— Господин Панафье желает во что бы то ни стало говорить с вами. У него страшно взволнованный вид.

— Введите его скорее и оставьте нас одних.

Панафье сразу вошел. Лицо у него было очень расстроенное.

— Ну, что? — спросил Винсент, как только дверь за старухой закрылась.

— О, мсье, какое несчастье!

— Итак, это правда? — вскричал Винсент.

— Вы уже знаете? — с удивлением спросил Панафье.

— Андре бежал!

— Да, но как вы узнали?

— Сегодня ночью он был у себя дома.

Легко можно представить, как был удивлен Панафье этим известием. Рауль де Ла-Гавертьер решился вернуться к себе! Следовательно, негодяй не сознавал своих преступлений и собирался совершить следующие.

По просьбе Винсента Панафье в нескольких словах рассказал о бегстве негодяя, совершенном накануне ночью.

Он передал ему все, что рассказал Ладеш: представившись больным, Андре попросил своих сторожей оставить его одного в комнате, чтобы он мог уснуть. Те, не зная о существовании второй двери кроме той, через которую они входили, уступили его просьбам.

Тогда Андре поднялся на верхний этаж, без шума спустился в погреб, где нашел отверстие, в которое бросали дрова, пролез в него, попал в сад и уже оттуда бежал.

Деталь, Ладеш, а главное — собака, проследили его путь до самой Венсенской заставы.

Перед рестораном собака уперлась. Зашли туда и стали расспрашивать. Действительно, рано утром в ресторан вошел какой-то господин, заказал себе завтрак, выпил вина, и чтобы расплатиться, разменял тысячефранковую купюру. Затем он послал за фиакром.

— Купюру в тысячу франков! Разве вы оставили у него деньги?

— Я спрашивал об этом сторожей. Они были от него в восторге, так как он подарил им все, что было у него в карманах.

— Первое, что он сделал, — вернулся к себе.

— Но ваша сестра?!

— К счастью, я принял меры предосторожности против всяких случайностей. Моя сестра уехала путешествовать уже три дня тому назад. Вся прислуга отпущена, и дом сторожила моя старая служанка.

— В таком случае, она его видела?

— Нет.

— Как это?

Тогда Винсент рассказал Панафье все, что случилось.

Чтобы вернуться к себе, Андре дождался ночи и прошел своим обычным путем через маленькую дверь. Но чего Винсент не мог объяснить, так это — каким образом ему удалось это сделать, потому что связка ключей, найденная у Андре, была передана Винсенту.

Как бы то ни было, Андре вошел в свою комнату. Старая служанка, спавшая рядом, увидела в дверную щель свет, встала и со страхом посмотрела в замочную скважину. Увидев того, кого она считала мертвым и уже погребенным четыре дня назад, она приняла его за призрак и, к счастью, потеряла сознание.

Андре не мог с ней говорить. Когда Франсуаза встала, то он уже ушел, оставив после себя запах серы и дыма.

— Нельзя терять ни минуты, — сказал Винсент. — Мы должны его немедленно найти. Ваши два помощника будут служить нам.

— Прежде всего отправимся в дом на улицу Кальгрен и посмотрим, что он там делал.

— Нужно там оставить кого-нибудь, так как он может вернуться.

— Да, вы правы.

— Для этого мы можем использовать эльзасца, который был в Монтреле и знает его. Он очень силен, и если бы Андре пришел, то уже не ушел бы.

Мысль была одобрена, и сразу послали за Штраммом, которому приказали отправиться с ними вместе на улицу Шальгрен.

Подъехав к дому, они осмотрели двери. Их отпирали ключом, так как нигде не было ни единой царапины. Спальня также была открыта ключом, все было на местах, исчезла только маленькая шкатулка с бриллиантовыми серьгами, которые считались собственностью госпожи Мазель. Они были оценены в двадцать-двадцать пять тысяч франков. По приказанию Винсента эти серьги не были включены в опись и вследствие этого не были переданы вместе с деньгами нотариусу.

В этот же день вечером эльзасец приступил к исполнению своих обязанностей, а Панафье и Винсент позвали Ладеша и Деталя, чтобы снова начать поиски.

Глава VIII МЕРТВЫЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Мы оставили Андре Берри на Венсенской дороге.

В ожидании часа, когда можно будет отправиться в ресторан, Андре прогуливался по Венсенскому лесу. Он умылся из источника, затем поправил одежду и стал анализировать ситуацию.

Он не волновался, так как был убежден, что его не преследуют. Братья Лебрен не могли выдать его правосудию. Они думали о восстановлении чести отца, но отдав его правосудию, они погубили бы сестру и маленького племянника, которого очень любили. Негодяй был спокоен.

Те, что обвиняли его в Монтреле, по всей вероятности, получили деньги в обмен на молчание.

Зная великодушие братьев, Андре был уверен, что ему нечего опасаться полиции, опасность грозила, скорее, со стороны их самих. Заметив его бегство, братья должны сразу пуститься в погоню. Но двое негодяев, которые похитили его ночью на улице Омер, днем были неопасны.

Обдумав все это, Андре спокойно пошел по большой дороге, стараясь держаться наиболее людных мест, где преследователи ничего не могли с ним сделать.

Тем не менее одна мысль мучила его — это мысль о жене и ребенке. Мы уже говорили, что Андре любил свою жену и обожал ребенка, и его пугало то, что братья должны были рассказать о нем Маргарите.

Он представлял себе эту ужасную сцену. Он понимал, какое страшное горе должна была испытать бедняжка: она — жена убийцы, жена человека, который не захотел спасти ее отца от эшафота. И ее ребенок — сын убийцы.

Повторяю, что единственным чистым чувством, которое осталось еще в порочной душе Андре, была любовь к жене и ребенку.

Что произошло за это время? Как объяснили его отсутствие? Он спешил это узнать. По всей вероятности, братья Лебрен поселились со своей сестрой, узнав о его бегстве. Андре хотел во что бы то ни стало попасть к себе домой. Он хотел все узнать, пусть даже подвергая себя опасности; но, разумеется, в его планы не входило дать поймать себя.

Приняв это решение, он отправился в Париж и, добравшись, зашел позавтракать в ресторан "Ла-Турнель". По его расстроенному виду и зверскому аппетиту в ресторане заключили, что он — гость с буржуазной свадьбы, в котором плохой обед и танцы, продолжавшиеся всю ночь, возбудили сильный голод. Позавтракав, он послал за экипажем и приказал везти себя на бульвар Малерб.

Экипаж остановился почти напротив парка Монсо. Андре вышел, заплатил кучеру и прошелся пешком до великолепного дома, в котором окончательно был отстроен только первый этаж. Работы по строительству почему-то были остановлены, привратника в доме не было. Андре вошел в парадную, влез в окно комнаты, предназначенной для привратника, открыл дверь и очутился уже на лестнице, по которой поднялся на первый этаж. Там он взял из шкафа маленький ключ, припрятанный в темном углу, затем вернулся на площадку лестницы, и открыв этим ключом следующую дверь, вошел в прелестную квартирку. Пройдя в спальню, он упал в кресло со словами:

— Вот я и у себя дома!

Но вдруг встал и прибавил:

— Нужно быть поосторожнее, так как за мной могли следить. — Говоря это, он открыл шкаф возле кровати, достал револьвер и осмотрел патроны.

— Тому, кто попытается поднять на меня руку, я раздроблю череп.

Положив револьвер на стол, он начал переодеваться. Менее чем через час он был уже на улице, остановил экипаж, сел в него, сказал кучеру: "В лес!", и развалившись на подушках, закурил сигарету.

Экипаж тронулся и спустя двадцать минут уже проезжал мимо особняка на улице Шальгрен. Спрятавшись за опущенные шторы, Андре посмотрел на окна и был удивлен, увидев на всех углах дома желтые афиши. Тогда он приказал кучеру узнать, что это значит. Экипаж остановился на аллее Императрицы, и кучер пошел узнать, в чем дело.

— Особняк продается со всей обстановкой по случаю смерти, — объяснил он, вернувшись.

— По случаю смерти… — повторил Андре, и на лбу у него выступил холодный пот.

Кучер снова хотел сесть на козлы, как вдруг Андре сказал:

— Вернитесь пожалуйста и узнайте имя умершего человека.

В ожидании ответа несчастный сходил с ума. Неужели Бог наказал его, лишив единственной привязанности, жившей в нем? Неужели его жена или сын умерли? Может быть, Маргарита, не сумев вынести горя, решила лишить себя жизни? Неужели он совершил новое преступление, погубив свою жену? Он с беспокойством ожидал ответа, так как кучер долго не возвращался.

— Кто же умер? — спросил он, когда кучер наконец вернулся.

— Неделю тому назад был убит на дуэли хозяин дома, — ответил кучер.

— Что вы рассказываете?! — с удивлением спросил Андре.

— Я повторяю вам то, что мне сейчас сказали.

— Вы узнали имя умершего человека?

— Да. Это был биржевик, который вел большие дела. Его звали Андре Берри.

— Хорошо, — проговорил Андре, откидываясь в угол экипажа. — Поезжайте.

— Прикажете объехать вокруг озера?

— Нет, поезжайте в кафе "Мадридское".

— Хорошо, — сказал кучер и, сев на козлы, ударил лошадей.

Легко понять изумление негодяя. Что все это могло значить, и каким образом во время его отсутствия смогли объявить о его смерти? Ситуация складывалась странная, и это пугало его. Неизвестность для него была страшнее всего. Поэтому, прежде чем появиться дома, он решил навести справки.

Услышанное им приводило его в ужас. Он сидел, закрыв лицо руками, и когда кучер снова проезжал по улице Шальгрен, он вдруг вышел из задумчивости.

— Это нужно выяснить… Кучер, везите меня на аллею Великой армии.

Несколько минут спустя, расплатившись с кучером, Андре шагал по дороге к заставе Нельи.

Увидев шедшего ему навстречу молодого человека в довольно потертом пальто — одного из тех людей, о которых трудно сказать, чем они занимаются, но зато сразу скажешь, что это парижанин, — Андре подошел к нему.

— Хотите заработать за двадцать минут луидор? — спросил он.

Тот остановился перед Андре и, не выпуская рук из карманов, поинтересовался протяжным голосом:

— А что для этого нужно сделать?

— Совсем немного.

— Конечно, немного. На эти деньги нельзя же заставить меня выстроить целую колонну… Но всегда нужно узнать, в чем дело, прежде чем сказать "да".

Андре оглянулся вокруг и увидел небольшое кафе, в которое ходила окрестная прислуга. Он указал на него своему собеседнику, говоря:

— Угодно ли вам выпить здесь чего-нибудь?

— От этого я никогда не отказываюсь, тем более что у меня сегодня страшная жажда.

Андре вошел в кафе вместе со своим спутником, и тот, попросив вина, сказал:

— Я вас слушаю.

— Я уже сказал вам, что мне нужно от вас совсем немного.

— Всегда говорят так! Во всяком случае, расскажите, а о цене мы договоримся.

— Вы отправитесь на улицу Шальгрен…

— Знаю. Продолжайте.

— Там есть маленький дом, на котором наклеены афиши о продаже по случаю смерти хозяина, Андре Берри. Мне необходимо узнать, как умер этот человек.

— Хорошо. Что еще?

— Это все.

— Все?! — удивился бродяга. — А я ожидал совершенно другого. Это можно сделать за вашу цену. Если вы будете довольны, то, может быть, дадите еще на водку.

— Можете рассчитывать на меня. Вот вопросы, на которые мне нужны точные ответы…

— Говорите, — сказал бродяга, отрывая угол газеты, чтобы записывать под диктовку.

— Первое: каким образом, кем и когда был убит Андре Берри? Где он похоронен? Второе: живут ли еще в доме его жена и сын? Если — нет, то где они?

— Отлично. Я узнаю.

— И еще… Что думают о покойнике?

— Это все?

— Все.

— Через четверть часа я буду здесь. Приготовьте деньги.

Он выпил свой стакан вина и ушел.

Менее чем через двадцать минут он уже вернулся.

— Все исполнено, — доложил он.

— Говорите скорее, — с беспокойством перебил Андре.

— Дела обстоят так. Первое: Андре Берри играл на бирже, вел веселую жизнь, не отказывался от кокоток, что не мешало ему любить жену и ребенка, которые отвечали ему тем же. Следовательно, о нем очень жалеют.

— Дальше.

— По какой причине он дрался — неизвестно. Десять дней тому назад он не вернулся домой ночевать. На другой день его жена сходила с ума от беспокойства, когда вечером пришел брат и сообщил ей, что муж ее накануне убит на дуэли. Так рассказывают. Говорят, однако, что дела его пошли плохо, и он просто сам раздробил себе череп, так как его нашли в морге.

— В морге в Париже?

— Да, в Париже.

— И его похоронили?

— Да. Для того, чтобы еще больше не огорчать вдову, тело перевезли к братьям, и она только ездила прощаться с ним.

— Ездила проститься?

— Да, накануне похорон.

— И видела его? — с удивлением повторил Андре, говоря сам с собой, тогда как бродяга продолжал:

— Его похоронили в семейном склепе. Этот склеп великолепный, как рассказал мне один сосед, бывший на похоронах. Похороны были очень торжественные.

— А-а! — протянул Андре, все больше недоумевая.

— Вечером братья пришли за вдовой и увезли ее вместе с ребенком в путешествие. Дом продается через неделю, а в настоящее время его сторожит старая служанка. Вот и все. Вы довольны?

— Вот вам, — сказал Андре, давая ему два луидора.

— Благодарю вас, — весело воскликнул бродяга. — Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то вы знаете, где меня найти. В любое время меня можно встретить между Триумфальной аркой и заставой. Впрочем, первый попавшийся скажет вам, где я, если вы спросите любовника красавицы англичанки. Мы здесь известны.

Андре не слушал болтовни своего помощника, озабоченный тем, что узнал. Он направился к бульвару Малерб, напрасно ища объяснения всему происшедшему.

Он уже выходил на бульвар, как вдруг передумал, взял экипаж и приказал везти себя на кладбище Пер-Лашез. Андре знал место семейного склепа Лебрен и отправлялся туда не без беспокойства. На мраморной доске склепа он прочел:

"Здесь покоится Андре Берри, умерший 5 июля 18… года и оплакиваемый своей вдовой, сыном и всей семьей. Молитесь за него".

"Что значит вея эта комедия? — говорил про себя Андре, качая головой. — Чистосердечна ли Маргарита? Что было бы, если бы я вернулся домой? Что тогда они ответили бы правосудию?" Думая об этом, он вышел С кладбища и увидел площадь Ла-Рокетт. Это заставило его сильно побледнеть. "Да, они скажут: смотрите — это Андре Берри, он не умер. Бертте его — это убийца госпожи Мазель, вместо которого был казнен наш отец".

Он поспешил в экипаж и приказал вести себя домой. "Итак, решено, — думал он, — Андре Берри умер. Да так оно и лучше. Нет больше преступника, и я начну жить как новый человек. Я был казнен без суда. Следовательно, Лебренам нечего от меня больше требовать. Что теперь мне делать? У меня почти ничего нет на бульваре Малерб. Но я не могу остаться без денег… Какой я дурак! Продажа того, что мне принадлежит, еще не состоялась, и я могу отправиться туда и взять все, что мне нужно. Дом пуст, ключи у меня есть, и если я найду достаточно средств, то оставлю Париж, где рискую каждую минуту столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых. В Лионе знают Рауля де Ла-Гавертьера. Что же, я превращусь в Рауля. У меня есть для этого все нужные бумаги. Я отправлю свои чемоданы на железную дорогу, а мебель из этой квартиры продам сегодня же. Если мне удастся найти бриллианты на прежнем месте, то я продам также и их. В течение пяти лет о них успели забыть, поэтому продать их будет легко, и у меня будет больше денег, чем нужно".

Андре строил еще свои планы, когда кучер отворил дверцу и сказал:

— Приехали.

Войдя к себе, Андре сделал все так, как решил, то есть отправился за скупщиком, которому приказал отвезти мебель, белье и все остальные вещи в отель Друо для распродажи. Чемоданы с немногими оставшимися вещами были отправлены на Лионскую железную дорогу и оставлены там до следующего дня.

Сам Андре в дорожном костюме ожидал ночи.

Около восьми часов он отправился обедать, затем нанял экипаж и до полуночи катался по Булонскому лесу.

Наконец, увидев, что огонь в комнате старухи, караулившей дом, погас, он вышел из экипажа на углу улицы и проник в дом, воспользовавшись маленькой дверью, через которую он всегда входил к себе.

В кабинете Андре все нашел на своих местах и открыл ящик, в котором держал деньги. Но денег не оказалось. Как он и предполагал, они были изъяты. Тогда он открыл маленький секретный ящичек и вынул оттуда шкатулку. Видя, что бриллиантовые серьги еще там, он вздохнул с облегчением.

Забирая нужные бумаги, он вдруг услышал за спиной шум. Положив бумаги на стол, он взял в одну руку свечу, а другой вытащил из кармана револьвер и направился к двери, твердо решив разбить голову тому, кто захочет его поймать.

Открыв дверь, он увидел, что к его ногам упала старая Франсуаза. Старуха потеряла сознание. Негодяи пожал плечами, говоря:

— Эта дура приняла меня за призрак… Тем лучше для нее, — прибавил он, кладя револьвер в карман.

После этого он взял бумаги, привел их в порядок, и прихватив драгоценности, вышел из дома.

Наняв экипаж, он сказал кучеру:

— На улицу Лаваль, номер 19.

И прибавил про себя: "Посмотрим — считает ли меня мертвым она".

Приехав на улицу Лаваль, он поднялся на третий этаж и позвонил.

Послышался звук открывающейся двери, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Открой, Нисетта. Это я — Рауль.

Дверь открылась.

Глава IX НОЧЬ ЛЮБВИ НИСЕТТЫ

Нисетта появилась в пеньюаре, держа в руках подсвечник. Она обняла посетителя и пригласила в дом.

Поведение Нисетты может показаться странным и невероятным, но она была жертвой пороков, которые не давали ей жить честно.

Она желала жить во что бы то ни стало. В ее поступках перемешались страсти и пороки, удовольствия и разврат. Она презирала нравственность и добродетель, и ее девизом было: "Каждый за себя".

Эта женщина любила жизнь и хотела жить. Ничто в этом желании не могло ее остановить.

Она попадала в разные ситуации, и всегда порок помогал ей из них выбраться.

Она смело переносила нищету и голод, но чего не могла переносить совершенно, так это — повседневного труда. Только он мог бы ее спасти. Лень сделала из нее то, что мы видели. Нисетта любила тех, кто хотел любить и любил ее. Только один раз она влюбилась серьезно. Это было тогда, когда она встретилась с Андре. Этот красивый юноша вскружил ей голову. Она любила его до безумия, не отдавая себе в этом отчета.

Андре обращался с ней, как с последней из Женщин. Когда ей надоедало это, она бросала его и клялась, что никогда больше с ним не увидится. В эти моменты она готова была рассказать о нем все, что угодно. Но как только она видела его, чувства возвращались к ней с прежней силой, и она не могла устоять.

Увидев Андре Берри среди ночи, она не удивилась. Наоборот, она с радостью приняла его.

Наши читатели присутствовали при разговоре на Марне. Это было всего несколько часов тому назад…

— Какой счастливый случай привел тебя ко мне? Мне нужно было с тобой увидеться!

— Я приехал проститься с тобой.

— Проститься?..

— Да. Я отправляюсь завтра утром путешествовать.

— И ты подумал обо мне?

Вее это время Андре лгал, а она, сев возле него и обвив его шею руками, нежно смотрела ему в глаза.

— Ты меня любишь?

— Как видишь.

— Это правда? Отвечай мне откровенно!

Андре почувствовал, что она знает что-то очень серьезное.

— Нисетта, лучшим доказательством моей любви является то, что в каких бы ситуациях я ни сказывался, я никогда не забывал тебя.

— Но это могло быть и не любовью.

— Что ты хочешь сказать?

— Нас с тобой слишком многое связывает.

Андре так взглянул на Нисетту, что она сразу замолчала. Тогда он повернул ее к себе, и в голосе его зазвучали странные нотки:

— Ты забываешь, что моя любовь убивает тех, кто мне больше не нужен. Ты же осталась жива, значит, ты мне дорога.

Нисетта ничего не отвечала, но Андре, державший ее за руки и гладивший по голове, почувствовал, что она вздрогнула.

Чтобы успокоить, он привлек ее к себе и обнял со словами:

— Я люблю тебя. Будь всегда моей союзницей и не ищи другой причины моих чувств. Помогай мне — и тебе нечего будет бояться.

Несколько минут Нисетта молча отдавалась его ласкам, затем проговорила:

— Я докажу сейчас свою любовь к тебе.

— О чем ты говоришь? — с любопытством спросил Андре.

— Сегодня утром сюда приходил полицейский и Спрашивал о тебе. Они тебя ищут.

— Нисетта, не лги. Сюда действительно приходил полицейский?

Молодая женщина была смущена неожиданным вопросом.

Под пристальным взглядом Андре она поежилась и ответила:

— Не совсем так…

— Раз начала — продолжай, моя красавица. Ты слишком умна, чтобы захотеть меня обмануть.

— Слушай, Андре, я скажу тебе все. Ведь ты знаешь, как я тебя люблю.

Андре придвинулся к ней ближе, и она рассказала все, что произошло в прошлую ночь, — так, чтобы не выдать своей измены. Когда она окончила, Андре задумался на несколько минут, а затем, подняв голову, сказал:

— Во всем этом для тебя столько же опасности, сколько и для меня. И для тебя это даже более опасно, чем для меня. Меня ведь больше нет.

— Как это?

Андре рассказал в нескольких словах, что произошло с ним.

— Что же делать? — с испугом спросила Нисетта.

— Я еще не знаю, чего они хотят, и в этом кроется для меня опасность. Тот, кто не может предусмотреть событий, должен погибнуть. Прежде всего нужно бежать, а затем уже начинать действовать. Но главное — проскользнуть у них между рук.

— Что ты думаешь делать?

— Уехать.

— И оставишь меня здесь?

— Я хотел ехать один, но теперь вижу, что нужно вдвоем. Они станут меня искать под различными именами, которыми я назывался.

— Вполне возможно.

— У тебя цел еще твой свадебный контракт?

— Да.

— И бумаги твоего мужа?

— Да, у меня все цело.

— Тогда вставай, Нисетта. Нам нельзя терять время.

— Ты берешь меня с собой?

— Да.

— О, дорогой Андре! — весело вскричала Нисетта.

— Только собирайся побыстрее. Мы должны уехать отсюда до рассвета. Одевайся, уложи чемоданы, но прежде всего — дай мне бумаги твоего мужа.

Нисетта вынула из ящика сверток бумаг и передала его Андре. Пока он читал их, она поспешно одевалась и укладывала необходимые вещи.

— Тебя зовут Алиса? — спросил Андре через несколько минут.

— Да.

— Почему же тебя все звали Нисеттой?

— Когда я была маленькой девочкой, меня звали Лисеттой, и я сохранила это имя, изменив только первую букву. Мое настоящее имя — Алиса Барлет, по мужу — Соване.

Ознакомившись с паспортом, Андре повернулся к Нисетте, говоря:

— Ты снова становишься Алисой Соване и едешь со своим мужем.

— Ты с ума сошел. Он умер.

— Твой муж — я. Я женился на тебе лет двенадцать назад, и звали меня Генрихом Соване.

— А, теперь я понимаю! — весело воскликнула Нисетта.

— Ты видишь: хорошим поведением человек может достичь всего, — продолжал Андре с циничным смехом. — Мы входим в раскрытую дверь. В настоящее время от всего прошлого у меня остались только драгоценности. Их было бы трудно продать, но теперь у меня есть паспорт ювелира, и мы сделаем это спокойно.

— Да, это правда.

— Все это как нельзя более кстати. Мы с тобой господин и госпожа Соване. Я был ювелиром, но прекратил заниматься делами. Только время от времени я занимаюсь ими, когда это сулит мне большую выгоду. Я нашел бриллианты Мазель и присоединил их к бриллиантам графини. Таким образом, мы можем существовать безбедно. Отсюда мы отправимся в Лион, а затем в Швейцарию.

— О-о! — весело вскричала Нисетта. — С каким удовольствием я буду называть тебя мужем!

— А теперь, пока ты укладываешь свои чемоданы, я слегка изменю свою внешность.

Говоря это, он вынул из дорожной сумки маленькую шкатулочку, из которой взял флакон и губку, смочил губку и провел ею по волосам.

— Знаешь, Нисетта, ничего нет более приятного, чем иметь паспорт твоего мужа.

— Он даже был симпатичен.

— В нем не было ничего особенного: рот средний, глаза черные, цвет лица обыкновенный, волосы каштановые, бороды нет. Я сделаю себе каштановые волосы, и буду изумительно похож на него. Скоро у меня вырастут усы, и тогда меня никто не узнает.

— Господин Соване, который час? Мои чемоданы уже готовы.

— Скоро шесть часов, госпожа Соване. Нужно поторопиться, так как необходимо все здесь привести в порядок и сжечь компрометирующие бумаги.

Со всем управились очень быстро. Все бумаги были сожжены, квартиру привели в порядок.

Час спустя супруги Соване были на железной дороге.

Мнимый ювелир взял билеты на поезд, и скоро они ехали по дороге в Лион.

Мы уже сказали, что Ладеш и Деталь были отправлены на поиски, и почти два дня ни они, ни Панафье не могли добиться результатов.

На третий день Панафье был у Винсента, когда туда пришли Ладеш и Деталь. Их ввела Франсуаза, удивленная, что к хозяину могли прийти такие гости.

Ладеш улыбнулся старухе, но она приняла эту улыбку за гримасу и была сильно напугана.

Провожая двух друзей, она не спускала глаз с их рук. По мере того, как они продвигались, она запирала на ключ все шкафы, попадавшиеся по дороге.

Войдя в гостиную, Ладеш с фуражкой в руках раскланялся, подав знак Деталю следовать его примеру. Но бедняга, смутившись в непривычной обстановке, то спотыкался о ковер, то натыкался на мебель.

— Садитесь, господа, — пригласил Винсент, указывая на диван.

Старая Франсуаза поспешно бросила на диван кусок полотна, бывший у нее в руках, и два друга уселись на самый край.

Затем Франсуаза ушла, подняв глаза к небу и сложив руки.

— Вы узнали что-нибудь новое? — спросил Винсент.

— Мы знаем все, — ответил Ладеш.

— Вы нашли его?

— Нет, но мы напали на след.

— Рассказывайте скорее.

— Вот в чем дело, — начал Ладеш, в то время как Деталь одобрял его рассказ, кивая головой. — Прежде всего мы вернулись в Венсен и там от лакея узнали номер экипажа, за которым он ходил.

— Отлично.

— Тогда Деталь отправился разыскивать кучера (у нас есть друзья везде), и в тот же вечер мы обедали с этим кучером.

— Что же он рассказал?

— Он отвез его на бульвар Малерб, к дому напротив парка Монсо.

— Именно в этом самом доме он пытался убить Эжени Герваль.

— Тогда я узнал, что весь первый этаж занимал аббат по имени Рауль де Ла-Гавертьер. Дом этот еще не достроен.

— Как, недостроен?

— Да. Этот дом не достроен, скорее всего — из-за недостатка денег, и хозяин думал продолжать работы не ранее, чем через два года. Тогда аббат пришел к нему и нанял квартиру, отремонтировать которую он обещал за свой счет. Понятно, что хозяин с радостью согласился.

— Значит, мы можем поймать его там?

— Не можем. Он человек осторожный. Он приходил туда четыре дня тому назад, переоделся, уложил чемоданы и переехал.

— И ты не знаешь — куда? — с досадой спросил Винсент.

— Это еще не все. Я сказал, что чемоданы отнес скупщик, а мебель увезли на двух возах. Деталь найдет скупщика, а я найду перевозчика мебели.

— И тогда?.. — с беспокойством спросил Винсент.

— Тогда мы найдем человека, которого ищем.

— Понятно! — в один голос произнесли Винсент и Панафье, обмениваясь взглядами.

— Впрочем, это уже сделано. Мебель перевезена в отель Друо, где и продана, а чемоданы были отнесены на станцию Лионской железной дороги.

— На станцию Лионской железной дороги?!

— Да, но это еще не все, — добавил Деталь. — Ладеш — человек хитрый.

— Да, меня нелегко обмануть, — скромно заметил Ладеш.

— В чем дело? — спросил Винсент.

— Я снова ходил на железную дорогу и узнал, что наш молодец уехал утренним поездом в сопровождении какой-то женщины.

Панафье и Винсент с удивлением переглянулись.

— В сопровождении женщины?

— Какую женщину он снова мог увезти с собой? Может, это новая жертва?

— Подождите, подождите!..

— Может, ты все-таки ошибся?

— Я убежден, что это он, но слушайте дальше.

— Слушайте, — попросил и Деталь. — Не все ли вам равно, если мы убеждены в своей правоте? Говори, старина, они тебя слушают.

— Заведующий багажом сказал мне, что они дали три франка и сказали, что едут в Лион. Багаж дамы был привезен в железнодорожном экипаже. Я сразу же понял, что смогу узнать что-то новое.

— Ты был у…

— Вы все время меня перебиваете. Я не могу так рассказывать.

— Продолжай, мы тебя слушаем. Но прошу тебя — рассказывай покороче. Ты же видишь, в каком мы беспокойстве.

— Я не умею говорить иначе. Я должен объяснить хорошенько.

— Это чистейшая правда, — подтвердил Деталь. — Не надо торопиться. Лучше все сделать, как следует. Это наше правило.

— Продолжай, Ладеш, — с нетерпением сказал Винсент.

— Я отправился к железнодорожному кучеру, выпил с ним стакан вина и узнал, что накануне утром в семь часов утра он был у дамы. Получив адрес, я сразу отправился туда. Привратница сказала, что дама уехала с господином, который явился к ней среди ночи, но приходил и раньше. Звали его аббатом, или господином Раулем.

— Как же зовут эту женщину?

— Погодите, имя этой женщины у меня записано. Она живет на улице Лаваль, в доме номер 19.

— Но это же Нисетта! — с удивлением проговорил Панафье.

— Точно — Нисетта Левассер.

— И она уехала с ним?

— Да, господин Панафье. Они уехали утром третьего дня на скором поезде.

— Дьявол! — вскричал Панафье.

— Что здесь необычного? — спросил Винсент.

— Дело в том, что я знаю эту женщину. В тот день, когда негодяй бежал, меня не нашли потому, что я был с ней. Я знал, что она поддерживает с ним отношения. Я у нее узнал достаточно для того, чтобы можно было их обвинить. Она, можно сказать, была его сообщницей.

— Что же тогда удивительного в ее отъезде?

— Я не удивлен, а раздосадован, потому что был уверен, что она не сбежит. Уверенный в том, что она никуда не денется, я сказал ей слишком много, и она могла его предупредить. Теперь у нас мало шансов найти его.

— Но тем не менее это необходимо.

— Не бойтесь, мсье, мы найдем его, если вы пошлете нас за ним.

Панафье в отчаянии ходил по комнате, размахивая руками и говоря:

— Как я был глуп! Она обманула меня! Я все испортил своей глупостью!

Винсент Лебрен, владевший собой лучше, закрыв лицо руками, раздумывал.

— Нечего делать. Мы должны пуститься в путь. Вы можете екать?

— Если вы хотите, то я поеду, но признаюсь — я в отчаянии.

— Мы можем поймать его только в том случае, если быстрее пустимся за ним в погоню. Он думает, что уехав из Парижа, сбил нас со следа, и проживет несколько дней в Лионе. Он знает, что полиция его не преследует. Его тактика спасения от нас будет противоположной той, какая была бы, если бы его разыскивала полиция. Поэтому он будет держаться людных мест и уедет не раньше, чем через три дня. Выехав сегодня, мы будем там завтра, а день много значит.

— Я к вашим услугам, — сказал Панафье.

— Но вас здесь что-то удерживает. Поэтому, если хотите, можете ехать черев два дня.

— Это почему? — спросил Панафье.

— Потому что ни вы, ни я не можем заниматься сбором первоначальных сведении. Это нужно поручить им, — сказал Винсент, указывая на Детали и Ладеша, которые перемигнулись, довольные порученным им делом.

— Вы берете их с собой?

— Конечно.

— В таком случае я выеду завтра вечером и присоединюсь к вам послезавтра.

— Знаете ли вы Лион? — спросил Винсент Ладеша.

— Я — да, он — нет, но так как он со мной — это неважно.

— Вы можете ехать сразу?

— Если это нужно — мы отправимся прямо отсюда, — ответил Ладеш.

— Это очень хорошо. А вы, Панафье, закончите свои дела. Где мы с вами увидимся?

— Только не в отеле Колле. Он может там снова остановиться. Выберите какой-нибудь многолюдный отель. Лучше всего остановиться в отеле для купцов. Послезавтра я буду там, и не один.

— С кем же?

— Я хочу захватить свою жену.

— Очень хорошо, — сказал, улыбаясь, Винсент. — А вы, кажется, не любите оставлять ее одну!

Панафье был немного смущен, так как Винсент угадал истину.

— Вы не о том говорите. Она парижанка и не бывала дальше Сен-Клу. Кроме того, неизвестно, сколько времени это продлится.

— Друзья мои, вы можете уложить свои чемоданы. Мы отправляемся через два часа.

— О чем вы говорите? — с удивлением спросил Деталь.

— Какие чемоданы? — вторил ему Ладеш.

Взглянув на лица двух приятелей, Винсент и Панафье расхохотались.

— Я и забыл, что они носят все свое имущество на себе, — сказал Винсент.

Деталь рассмеялся в свою очередь.

— Дорогой Панафье, окажите мне одну услугу, — попросил Винсент. — Пока я буду собирать свои чемоданы, вы отправитесь вместе с этими молодцами и оденете их.

— Кем они будут служить у нас?

— Пьер — кучером, а Ладеш — конюхом.

— Вы рассуждаете очень благоразумно, так как я не хотел бы командовать им, но и не хотел бы, чтобы командовали мной, — одобрил решение Ладеш.

— Между нами никогда не должно этого быть, — сказал Деталь, пожимая руку своему товарищу.

Через два часа Винсент, Ладеш и Деталь отправлялись в Лион.

Ладеш и Деталь сидели в вагоне второго класса, одетые во все новое. На них интересно было посмотреть, а особенно — послушать их, так как Ладеш говорил своему товарищу убежденным тоном:

— Что еще надо для того, чтобы быть шикарным человеком, — только это. Ты видишь, какое мы производим впечатление. На нас все смотрят. Вот что значит уметь носить свой костюм. Знаешь что, — прибавил он, — нам придется просидеть в этой коробке еще десять часов, поэтому, если ты согласен, снимем эти сюртуки, закурим трубки и сыграем в пикет.

— Отлично, — сказал Деталь.

И игра началась, чтобы окончиться в Лионе.