Кремлевский пасьянс

Глава первая

По длинному голубому тоннелю шел человек. Каждый раз, когда он попадал в это место, его сознание раздваивалось, так что, по существу, их было двое – человек и его тень.

Человека звали Некто. Впрочем, он об этом не догадывался. Мысли в его голове появлялись крайне редко, и он во всем полагался на Господа, который называл его другим именем – Ангел Смерти. В душе человек считал себя Рукой Господа, его тяжелой карающей дланью. Господь милосерден и справедлив, но в мире еще слишком много зла, его ростки повсюду, и, если не заниматься прополкой, оно задушит все живое. И когда звучит суровый приговор, из голубого тоннеля выходит Ангел Смерти, прекрасный и не знающий жалости.

Некто медленно шагал по тоннелю, и его поступь была мерной и уверенной. На обнаженном мускулистом теле блики голубого зарева, опущенные вдоль тела кисти рук сжимаются и разжимаются в такт движению. Да, сейчас он обнажен и безоружен, но скоро прозвучит Голос, и он шагнет прямо в реальный мир.

За ним неотступно следовала тень. Когда он видел свою тень, в сознании всплывало слово «наблюдатель». Вообще-то с памятью его творилось что-то неладное. Обрывки мыслей, отдельные несвязные слова и эпизоды никак не складывались в единую картину. Иногда перед ним всплывали целые куски из прежней жизни, прозрение казалось совсем близким, но звучал Голос, мозаика распадалась, и он погружался в туман. Так было всегда, но он не терял надежды и упрямо продолжал свое занятие.

Каждый раз прогулки Ангела становились все более длительными. Вступив в тоннель, он сразу же оказывался на свободе. В ушах звучал Голос, и он, повинуясь его воле, сеял вокруг себя смерть. Он знал, что тот, кто оказался на его пути, виновен, и Ангел убивал его.

Те, кого он убивал, были странные люди, маленькие, голые и беззащитные. От их немытых тел разило вонью и дымом костра. Они кидались на него, как стая собак на матерого медведя, а он хохотал и расшвыривал их во все стороны. Когда земля покрывалась кровью и изувеченными телами смешных человечков, Голос приказывал ему возвращаться.

С каждым разом Господь доверял ему все более сложные дела. В его руках появился лук, а тело защищала дубленая шкура. Он посылал в цель стрелу за стрелой и ни разу не позволил себе промахнуться. Затем ему в руки вложили меч. День и ночь он скакал на огромном белоснежном коне, закованный в блестящие латы, и убивал каждого, кто встречался ему в залитых призрачным лунным светом полях или на темных извилистых улочках старинных городов. Когда тысячи людей собирались на площади, он поднимался на эшафот и рубил головы осужденным. Он был судьей и палачом и никогда не прятал лицо от толпы. Когда его помощники тащили корзину с отрубленными головами на псарню, он хохотал, так что у людей вставали волосы дыбом, и они бросались врассыпную. Он сжигал людей на костре, а потом в огромных печах. Он трудился тогда, не покладая рук, в поте лица выкорчевывая ростки зла, ибо обязан был исполнить волю Господа. Он всего лишь Его карающая десница, Ангел Смерти, прекрасный и не знающий жалости. Бог всевидящ и справедлив, он не допустит произвола.

Ангел знал, чем все это закончится. Когда-нибудь он соберет вместе всех людей, мужчин и женщин, детей и стариков, белых и черных, верующих и атеистов, миллиарды носителей зла, и Господь зачтет им приговор. Их головы будут подняты к черному грозовому небу, где Его перст начертает кровавое знамение:

МЕНЕ. ТЕКЕЛ. УПАРСИН^[2].

Но прежде, чем это случится, у Ангела будет еще немало работы. Прежде всего нужно позаботиться о пастырях. Именно они, а не глупые овцы, являются главными носителями зла. Уничтожить этих людей будет не так-то просто, каждого из них охраняют как зеницу ока. Где бы они ни появлялись, их окружает живое кольцо тел, и зачастую это надежнее любой брони, ибо каждый из охранников готов собственным телом прикрыть своего хозяина.

Голос не торопит его, предоставляя достаточное количество времени для подготовки. Ему уже доводилось бывать с том мире, где делами заправляют пастыри. Иногда он был одет в смокинг, как в последний раз, иногда в цивильную одежду или военную форму, как в другом случае, когда он стоял возле старинной башни из красного кирпича, а мимо него по брусчатке проезжали черные лимузины. Тогда не прозвучал голос Господа, но настанет время, и Господь вложит ему в руку пистолет или снайперскую винтовку…

Убийца. Хладнокровный и безжалостный убийца – эта мысль вдруг молнией пронзала его мозг. И тогда ему хотелось взбунтоваться и не подчиниться грохочущим командам, которые считает он Голосом Господа.

И он вспомнил про дверь, которую заметил во время последней прогулки по тоннелю. Это была даже не дверь, а слабо очерченный оранжевым сиянием дверной проем. Ему вспомнилось, как в проеме мелькнуло женское лицо и навстречу ему протянулась рука. Он успел тогда подумать, что такого красивого женского лица ему еще не доводилось видеть. Но громыхнул железом Голос, и они оба, Некто и его тень, вывалились в реальный мир, в какой-то огромный зал с хрустальными люстрами, заполненный звуками траурной музыки, прямо в гущу разговаривающих шепотом мужчин и женщин, одетых в темное.

Ангел Смерти шагал мерной и уверенной поступью, кисти рук сжимались и разжимались в такт движению. Он знал, что в любой момент в этих руках может оказаться оружие, и тогда он не должен медлить.

Сегодня Ангел, как никогда, был уверен в собственных силах. Ему понадобятся считанные доли секунды, чтобы привести приговор в исполнение. Один выстрел – и Господь тут же вернет его в тоннель, как это уже не раз бывало. Ну а если задуманное не удастся… Тогда его место займет другой Ангел Смерти.

Некто вспомнил, что и в прежней жизни ему доводилось держать в руках оружие. Его бестелесную субстанцию заполнил вдруг гул голосов, звуки взрывов и выстрелов, но сквозь этот шум прорезал вырос и наполнил до отказа его потрясенную душу крик, бесконечное «а-а-а» из черного провала рта.

Он все еще кричит, этот моджахед, и его крик преследует его даже после смерти. Да, он, тот человек, умер, его убили в Афганистане, и вот он здесь. Он – Ангел Смерти. Вот мы и встретились с тобой, ты и я – две призрачные тени. Прости, я даже не могу выдернуть из твоей груди нож, которым убил тебя полгода назад в «зеленке» Кандагара. И мои одежды в крови, а ведь они, те, кто был со мной тогда, так верили в меня, как в самого Господа Бога…

Фомин!!!

Ангела ослепила вспышка, и он почувствовал внезапный приступ ярости. Рука потянулась к кобуре, но пальцы нащупали лишь гладкую кожу бедра. В затылке и висках появилось легкое покалывание, верный признак того, что сейчас он шагнет из тоннеля в реальный мир.

– Фомин!!! – продолжал кто-то беззвучно кричать внутри его. – Неужели ты забыл?! Ты забыл Фомина?! Так скоро?

И в это время он увидел оранжевое пятно проема и в нем лицо женщины и вспомнил собственное имя.

– Ермаков! В дверь!!

Глава вторая

– Симпатичная клиника, да? – спросил Ремезов у Фомина.

В небольшой комнате, куда они только что вошли, находились двое людей в белых комбинезонах и шапочках. Ремезов произнес, обращаясь к этим двоим:

– Пройдите в комнату отдыха, мы здесь за вас подежурим.

– Симпатичное местечко, – согласился Фомин, когда они остались наедине. – Особенно если учесть, что оно рассчитано на одного пациента.

Они опустились в кресла, стоявшие возле полукруглого пульта, и Ремезов нажал на одну из кнопок. Стена из белого пластика стала прозрачной, и Ремезов, приподнявшись, постучал по стеклу.

– Вот так, Фомин, техника… Кстати, можешь полюбоваться на своего Ермакова.

Помещение за стеклом напоминало обычную больничную палату. Стены из светлого пластика, молочно-белый пол, на кровати под белоснежной простыней лежит человек. В этом стерильном белом царстве цветными пятнами выделялись лишь панели приборов и жгуты датчиков и шлангов. Да еще лица двух врачей. Один сидел у изголовья Ермакова, и по движущимся губам было видно, что о чем-то говорит. Второй занял место у консоли с приборами и делал записи в толстом журнале.

– Эти двое… Кто они?

– Врачи, психиатры высочайшего класса. К тому же универсалы: каждый из них обладает несколькими медицинскими специальностями.

– А нельзя ли сделать звук? – спросил Фомин. – Я хотел бы послушать, о чем они там говорят?

Ремезов откинулся в кресле и долгим взглядом посмотрел на Фомина.

– Нельзя. И не потому, что я тебе не доверяю. Просто такой возможности не предусмотрено. При строительстве объекта был учтен целый ряд требований. Знаешь, какое из них самое главное?

– Догадываюсь, – хмыкнул Фомин. – Никто не должен знать, о чем говорят эти люди.

– Вот видишь, – генерал развел руками, – какой ты догадливый. Те двое, что дежурят здесь, всего лишь охранники, так сказать, на всякий случай. На пульте есть сигнализация, – генерал показал на красную лампу на панели, – если врачам понадобится помощь, они могут из палаты вызвать охрану. Уверен, такой необходимости не возникнет.

– А если не успеют?

– Исключено, – покачал головой Ремезов и, подумав, добавил: – Ну хорошо, представим себе такой случай… Ермаков вышел из-под влияния, замочил врачей… И что дальше?

Он пожевал губами и продолжил:

– Процесс отлично организован. Все расписано по минутам, и каждый знает, как ему действовать в той или иной ситуации.

Он бросил взгляд на часы.

– Через двадцать шесть минут они закончат сеанс, и их сменит другой врач, который будет дежурить следующие четыре часа. Дверь в палату открывается нажатием кнопки на пульте. Изнутри ее открыть невозможно. Если произойдет нечто чрезвычайное, охранники заблокируют вход и вызовут подмогу. Всего охранников девять человек, они дежурят посменно. Смена три человека – два здесь и один на входе.

– Оружие?

– Все вооружены пистолетами, стреляющими парализующими капсулами. Боевое оружие имеют только те охранники, что контролируют вход. У врачей, естественно, оружия нет.

– Сколько врачей работает с Ермаковым?

– Четверо, – ответил Ремезов. – Кроме психиатров, есть еще два, они дежурят посменно. Сеансы проводятся два раза в сутки.

– Вы произнесли фразу «если Ермаков выйдет из-под влияния». Он что, находится в данный момент под внушением? Наркотики, гипноз, что-нибудь еще?

Генерал искоса посмотрел на Фомина и проигнорировал его вопрос.

– Вы обещали, – напомнил ему Фомин.

– Ох и доиграешься когда-нибудь! – мрачно произнес Ремезов. – Любопытство тебя до добра не доведет. И чего я тебя не пристрелил два года назад?

– Поздно об этом говорить, – бесстрастно заметил Фомин. – Время упущено. Сейчас я не советовал бы вам задумываться о таких вещах.

– Ты мне угрожаешь? – процедил сквозь зубы генерал, но наткнулся на холодный взгляд Фомина.

– Нет, конечно, нет. Просто констатирую очевидный факт. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

Генерал отвел глаза и вполголоса выругался.

– Больно много на себя берешь, Фомин. Ладно, кое-что я тебе расскажу, но если информация будет неполной, не обессудь. Я тоже, знаешь ли, не такой уж большой спец по этим делам.

Он помолчал, наблюдая за работой врачей, и вполголоса стал рассказывать:

– Ты верно подметил, Ермаков действительно находится под внушением, хотя это слово не совсем точно выражает смысл происходящего. Образно выражаясь, нам удалось создать совершенно новую личность. Так что там в палате, – он постучал пальцем по стеклу, – уже не Ермаков.

Фомин недоверчиво покачал головой.

– Не веришь? – хмыкнул Ремезов. – Я и сам не верил. Этот объект существует сравнительно недавно, седьмой месяц. Когда я стал начальником главка, среди его структур и подразделений числилось с десяток секретных лабораторий. Большая часть из них занималась исследованиями такого рода. Были кое-какие результаты, поэтому когда возникла идея создать подобный объект, нужные люди нашлись быстро. А научную часть проекта разработали эти двое, – он кивнул на врачей. – Насколько я понимаю, используется комбинированный метод: психотропные средства плюс наркогипноз. Нужно признать, что новый метод дает впечатляющие результаты. Они испытали его на двух десятках человек, и ни одного сбоя, представляешь?

– А те двое? – спросил Фомин. – Предшественники Ермакова. Почему они не подошли?

– Понимаешь, Фомин, внушение внушению рознь. Проблема заключается не в том, чтобы непременно сломать волю и заставить человека повиноваться своим приказам. Это уже пройденный этап. Нет, вопрос ставится по-другому. В процессе внушения мы полностью перестраиваем личность пациента со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты спросишь, зачем это нужно. Во-первых, если вдруг случится провал, мы ничем не рискуем. Даже с помощью самых изощренных методов дознания, включая психотропные средства, до прежней сущности прошедшего полную подготовку пациента добраться не удастся. А его новая, нынешняя сущность… О, здесь все в наших руках. Мы можем начитать на кору головного мозга любые сведения, можем превратить его, к примеру, в инопланетянина или сотрудника американских спецслужб.

Глава третья

– Я хорошо помню историю, случившуюся в Далласе в шестьдесят третьем году…

Фомин многозначительно посмотрел на генерала.

– Это ты уж чересчур загнул, – расхохотался Ремезов. – В то время ни у нас, ни у американцев подобных вещей и в помине не было. Собственно, то, чем мы сейчас занимаемся, стало возможно благодаря стечению разного рода случайностей. Стоит убрать один, причем – любой из компонентов, и наш метод сразу потеряет всю свою эффективность. Уверен, американцы не располагают ничем подобным до сих пор. В сравнении с нашими аппаратами «сыворотка правды» и детекторы лжи всего лишь детские игрушки.

– Вы сказали во-первых, – напомнил ему Фомин. – А что во-вторых?

– Все тебе неймется! – язвительно заметил Ремезов. – Хочешь выпотрошить меня до самого донышка.

– Зачем мне прерывать историю на самом интересном месте, – улыбнулся Фомин.

– Хрен с тобой, – ворчливо сказал Ремезов. – Слушай дальше. Перестройка личности для нас не является самоцелью. Нам нужно, чтобы эта личность обладала определенными качествами…

– Например, умела убивать людей, – дополнил его Фомин.

– А ты думаешь, мы здесь в гольф его учим играть? – со смешком спросил генерал. – Ты неправильно ставишь вопрос. Эти люди уже умеют убивать, мы лишь снимаем все ограничители, которые могут помешать им воспользоваться своим умением. Но и это не все. Нам удалось значительно расширить диапазон их возможностей. Взять, к примеру, того же Ермакова. Сейчас весь его организм подчинен единой цели: убивать! Энергия, которая расходуется у обычного человека на различные цели, например, на борьбу с разного рода недугами и болезнями, на нейтрализацию воздействия внешней среды и так далее, у Ермакова направлена в одно русло: обеспечить максимально эффективное выполнение приказа. Подобное состояние полной отмобилизованности иногда возникает у людей, оказавшихся в экстремальной ситуации, хотя и данное сравнение будет слишком слабым. Но даже всего этого может оказаться недостаточно. Если мы решимся использовать такого человека в деле, он должен быть достаточно самостоятелен в своих действиях, ведь мы не можем со стопроцентной точностью смоделировать ситуацию, в которой он может оказаться.

– Речь идет о его способности принимать наиболее оптимальные решения?

– Совершенно верно, – кивнул Ремезов. – Согласитесь, мы не можем использовать «зомби» с заторможенными движениями и пустыми глазами.

– Это выглядело бы забавно, – улыбнулся Фомин. – Особенно если за этим «зомби» будет бегать парочка ассистентов и командовать ему на ухо: «поверни направо», «иди прямо»… Как вы решили эту проблему?

– Я вижу, ты уже ухватил суть, – одобрительно заметил Ремезов. – Да, эта задача оказалась самой трудной. Как ты понял, одного внушения мало. Нужно еще найти правильную мотивировку…

Он заметил недоумение в глазах собеседника и пожал плечами.

– Извини, друг, я не психиатр, и мои объяснения могут показаться тебе корявыми. Что я имел в виду, когда употребил термин «мотивировка»? Возьмем, к примеру, Ермакова. Процесс реконструкции личности занял примерно две недели. Ему вводятся специальные препараты, причем дозы увеличиваются с каждым сеансом. Как выражаются сами психиатры, увеличивается степень погруженности, или, что то же самое, степень внушаемости. На первых порах он подчинялся только простым приказам, затем программа усложнялась, пока, наконец, не удалось смоделировать новую личность. Опытным путем удалось установить, что при правильно подобранной мотивировке эффективность действия пациента заметно увеличивается.

– И какую мотивировку вы подобрали для Ермакова?

– На первый взгляд может показаться странным, – задумчиво произнес Ремезов, – но мотивировка, подобранная нашими психиатрами для Ермакова, носит религиозную окраску. Представь себе, Ермаков религиозен. Поначалу врачи столкнулись с большими трудностями. Они никак не могли заставить Ермакова убивать.

Он показал пальцем на приборы, возле которых колдовал один из врачей.

– С помощью этих приборов врачи контролируют действия пациента. Приведу простой пример. Сейчас он находится в гипнотическом сне. Когда ему дают команду «иди», в соответствующих мыщцах появляются слабые импульсы, улавливаемые датчиками, хотя сам он, как видите, остается неподвижен. Приборы регистрируют импульсы, и врач видит, как выполняется его команда. Методика отлажена, и они научились прочитывать по приборам действия пациента, точнее, видеть, как выполняется программа, заложенная в него. Образно выражаясь, во время гипнотического сна он проходит полевые испытания. С каждым сеансом они усложняются. Сам понимаешь, мы не можем здесь устроить полигон, где он будет стрелять по живым мишеням. Да и нет в этом никакого смысла, для него сон и реальность уже давно составляют одно целое. Так вот, Ермакова очень долго не могли заставить убивать. Даже когда он прошел среднюю степень погруженности, в которой большая часть пациентов подчинялась командам, Ермаков по-прежнему отказывался убивать. Остальным командам он подчинялся, а этой нет. Психиатры перебрали самые разные варианты мотивировки. Напирали на чувство долга, обязанности исполнять воинскую присягу, защищать от врагов Отечество и так далее. Они даже попытались смоделировать ситуацию, когда жизни его матери грозила смертельная опасность, но даже в этом случае он не подчинился. К счастью, одному из психиатров пришла в голову мысль использовать при внушении религиозные мотивы. Пусть не сразу, но сопротивление удалось сломить.

– А кто он сейчас? Архангел Гавриил?

– Нечто в таком роде. Ермакова больше нет. Есть ангел. Ангел Смерти. И он подчиняется воле Господа, он искореняет, карает зло.

Фомин поежился, почувствовав, как по его спине пробежал легкий озноб.

– Ваши психиатры всего лишь жалкие дилетанты.

– Не понял? – На лице генерала появилось недоумение.

– Я говорю, лопухи ваши психиатры, – повторил Фомин. – Им нужно было спросить у самого Ермакова, кого он ненавидит больше всех. Ткните в нужного вам человека пальцем, скажите Ермакову, что перед ним майор Фомин, и он убьет этого человека, не задумываясь.

– А что, это неплохая мысль, – оживился Ремезов. – Жаль, сам я до этого не додумался. А теперь уже поздно, у нас нет времени что-либо менять.

– А что с теми двумя? Вы так и не ответили.

– Не получилось у нас с ними, – признался генерал. – По целому ряду причин. Главное, отсутствие должного уровня мотивировки. Все, кажется, перепробовали, а стопроцентной гарантии получить не удалось. Сеанс за сеансом все идет нормально, а потом раз… и сбой. Палец на курок не нажимает. Мы не можем позволить себе таких вещей. И потом, мы тогда еще не знали, что нельзя держать человека в состоянии полной погруженности дольше определенного срока. Сердце не выдерживает.

– Какой же срок? Сколько дней? – поинтересовался Фомин. – Или речь идет о часах.

– От пяти до семи дней. Оба умерли на седьмой день.

– Ясно, – задумчиво произнес Фомин. – Да, фактор времени играет очень важную роль. А вы не боитесь, что Ермаков потеряет кондицию? Вот уже две недели, как он лежит без движения, могут атрофироваться мыщцы.

– А кто вам сказал, что он лежит без движения? Три часовые прогулки в день, легкая разминка, все как положено.

Фомин удивленно посмотрел на генерала.

– А вы не боитесь?

– Чего? Что выйдет из-под контроля? Нет, Фомин, это исключено. Ты думал, мы тут в бирюльки играем? Я же говорил – у нас отлаженный процесс. Никаких сбоев нет и быть не может.

Фомин многозначительно кивнул в сторону палаты.

– У вас в руках грозное оружие. Если удастся отладить процесс и поставить дело на конвейер…

– А ты думал, – довольным тоном произнес генерал. – Дай только срок, мы быстро порядок в стране наведем. И не только в стране. Сам видишь, какие перед нами возможности открываются.

– Где он гуляет?

– Да здесь же, в коридоре, – генерал показал на дверь. – Двенадцать метров в одну сторону и столько же в другую. Я считаю, вполне достаточно.

– Меры предосторожности надежные?

Генерал поморщился.

– Он постоянно находится под внушением. Во время прогулок его действия контролируют один из психиатров и двое охранников.

– Те, что обычно сидят здесь, в этой комнате?

– Да. Они вооружены парализаторами.

– А не может ли возникнуть ситуация, когда кто-либо непредумышленно произнесет слово или фразу, которая будет истолкована пациентом как команда? Например, «бей!» или «беги»?

– Исключено! – авторитетно заявил генерал. – Опасности такого рода существовали ранее, на начальной стадии, когда он реагировал на любую команду. Сейчас он пребывает в высокой степени погруженности и может действовать только в пределах заложенной в него программы. Он не реагирует на простые команды, и это вполне понятно. В ситуации, в которой ему придется действовать, он может нарваться на окрик или приказ, к примеру «Стой!»… И что тогда? Ученые все предусмотрели и исключили подобные неувязки.

– Он уже готов? Вы точно просчитали время?

– Сегодня вечером последний сеанс. После этого, выражаясь казенным языком, объект будет сдаваться комиссии.

– То есть вам, – улыбнулся Фомин. – Из всего этого можно сделать вывод, что событий следует ждать уже в самом ближайшем времени.

– Совершенно верно. Ко мне из «Кремлевки» поступает самая точная информация. Этот… – генерал непристойно выругался, – доживает последние часы. И тогда настанет черед Ангела.

– Вы уже определились с ответами на вопросы «кого?», «где?» и «когда?»?

– Это не от меня зависит, – пожал плечами генерал. – Решение будет принято в самый последний момент. Возможно, придется отрабатывать сразу два варианта. В этом случае понадобится помощь твоих людей. И не прикидывайся слабоумным, Фомин. Тебе прекрасно известен ответ на первый из заданных тобою вопросов.

Фомин пропустил последние слова Ремезова мимо ушей. Он уже несколько секунд внимательно вглядывался в действия врачей. Его лицо заметно побледнело, и он показал рукой на стекло.

– Генерал, взгляните, там что-то не в порядке…

На пульте загорелась красная лампа, и тишину разорвал истошный вой ревуна.

– Черт, только этого не хватало!

Генерал нажал одну из кнопок и прорычал в микрофон:

– Профессор, срочно в палату! Бегом!!

Он выдвинул ящик из нижней части пульта и извлек две кобуры с пистолетами. Одну он протянул Фомину.

– Держи! Это парализаторы. Знаешь, как пользоваться?

– Разберусь, – хмыкнул Фомин, ставя пистолет на боевой взвод. – Не забудьте разблокировать дверь.

Когда они ворвались в палату, оружие им не понадобилось. Ермаков лежал бездыханный, белое как мел лицо было покрыто мелкими блестками пота. Рядом суетились врачи, один из них выкрикивал над ухом Ермакова команды на английском языке. Второй дрожащими руками пытался набрать в шприц жидкость из ампулы.

– Что здесь происходит, черт подери? – рявкнул генерал. – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

Врач, который пытался вывести Ермакова из транса, устало разогнулся и кивнул в сторону самописца, чертившего прерывистые линии.

– Аритмия. Периодические остановки сердца.

Он взглянул на таймер и добавил:

– Это длится уже полторы минуты.

В палату вбежал еще один человек в белом халате, и генерал повернулся к нему.

– В чем дело, профессор? Это уже третий случай…

– После, – махнул рукой профессор, – после поговорим.

Он оттеснил генерала Ремезова в сторону и склонился над Ермаковым. Какое-то время он неподвижно смотрел ему в лицо, затем бросил взгляд на приборы.

– Пульс? – отрывисто бросил он.

– Нитевидный, слабого наполнения, – ответил один из врачей. – Давление падает. Сейчас сорок на семьдесят.

– Введите антидот, – приказал профессор. – Восемь кубиков в сердечную мышцу. Быстро!

Врач, которому наконец удалось наполнить шприц, неуверенно посмотрел в сторону генерала Ремезова.

– Это опасно. Слишком большая доза. Мы можем потерять контроль.

– Контроль сохранится, – уверенно сказал профессор. – Но уровень внушаемости значительно снизится. Чего же мы ждем?

– Вы гарантируете, что он останется управляемым? – с недоверием спросил генерал.

– Господи! – тяжело вздохнул профессор. – Что за торги! Тут человек умирает…

– Вы не ответили на вопрос, – настойчиво произнес Ремезов. – И не забывайте, профессор…

– Я ничего не забываю! – вспыхнул тот. – И не нужно меня пугать. Хорошо, я гарантирую… А теперь нужно ввести антидот, иначе мы потеряем этого человека. Если уже не потеряли.

– Добро, – наконец произнес генерал и кивнул врачу. – Что же вы стоите? Сделайте ему укол!

Фомин медленно обошел кровать, остановился у изголовья и поправил сползшую набок подушку. В сутолоке никто не заметил, что из пальцев Фомина при этом выскользнул крохотный, размером с булавочную головку, предмет.

А затем Фомин сделал нечто совершенно неожиданное, и в первую очередь для самого себя. Он наклонился к Ермакову и вполголоса произнес:

– Ермаков, вы слышите меня? Это я, Фомин! Майор Фомин, помните? Возвращайтесь!

Глава четвертая

– Меня зовут Ермаков.

– Ты повторяешь эту фразу уже десятый раз, – произнес мелодичный женский голос. – Придумай что-нибудь новое. И отпусти руку, мне больно!

Ермаков только сейчас заметил, что рядом с ним стоит девушка, чью руку он сжимает своей огромной пятерней, словно опасаясь, что она вырвется и убежит. В голове у него был полный хаос, в ушах что-то непрерывно стреляло и взрывалось, но самочувствие быстро улучшалось. В памяти промелькнули обрывки воспоминаний о голубом тоннеле, оранжевом зареве и протянутой навстречу женской руке.

– Ермаков, отпусти руку! Ты мне ее сломать можешь!

– Стой тихо, – вполголоса произнес Ермаков. Он ослабил хватку, не выпуская при этом женской руки из своей ладони.

Он осмотрелся вокруг. Местность выглядела незнакомой. Они стояли посреди зеленого луга, трава была мягкой и шелковистой и едва заметно колыхалась под легким дуновением ветра. Слева от них, на опушке леса, деревья росли очень плотно, сплошная сине-зеленая стена. Еще дальше, за верхушками лесных исполинов, в легкой дымке угадывались заснеженные вершины гор. Справа в нескольких десятках метров густели заросли тростника, и оттуда на них повеяло свежестью. Небо было безоблачным, солнце находилось в зените, но особой жары не ощущалось. Воздух очень чистый, с едва уловимыми запахами степных трав и земляники. Но что-то в этом мире было не так, и Ермаков не сразу разобрался, в чем тут дело.

– Любопытно. Мир без теней. Ничего не понимаю. И абсолютно ничего не помню.

Он немного помолчал и добавил:

– Мне нужно подумать.

– Наконец-то! – насмешливо произнес грудной женский голос. – Я уж было решила, что ты не наделен такой способностью.

Ермаков взял девушку за плечи и развернул ее лицом к себе.

Его руки сжимали хрупкие девичьи плечи, на него глядели синие огромные глаза. Они смотрели на него очень серьезно, но в их глубине время от времени вспыхивали золотистые огоньки. Ее симпатичный носик был слегка наморщен, словно она старалась не рассмеяться в голос. На вид ей не больше шестнадцати, но она хорошо сложена для своего возраста и красива особой девичьей красотой. Затем в ее облике что-то стало меняться, девушка словно сразу повзрослела на несколько лет, ее красота стала более зрелой, и Ермаков ощутил под своими пальцами тугие налитые плечи молодой женщины. В одежде этой странной незнакомки также происходили непрерывные изменения. Одежда при этом меняла не только форму и цвет, но даже фактуру ткани, временами из плотной превращалась в полупрозрачную. И хотя эти изменения происходили очень быстро, едва заметно для обычного глаза, Ермаков успел рассмотреть высокую, идеальной формы грудь, узкую талию и длинные стройные ноги.

– Стой тихо, – повторил Ермаков. – У меня мельтешит от тебя в глазах.

– Так будет хорошо? – спросила женщина, приняв первоначальный вид.

У Ермакова пересохло в горле, и он нашел в себе силы лишь кивнуть ей. Господи, до чего же она красива! Он неотрывно смотрел в ее глаза, тонул в них, умирал и снова рождался. Он испытывал в эти мгновения нечто совершенно немыслимое, непередаваемое, от чего можно было умереть. В нем жили одновременно страх и восторг, ведь он держал ее в руках, его пальцы ощущали ее гладкую кожу, от нее пахло травами и лесной земляникой, и он мог так стоять целую вечность, пока не остановится сердце. Одновременно ему было страшно, невыразимо страшно, что это всего лишь фантом, мираж, мимолетный сон, и стоит попытаться прижать эту девушку к себе, как она тут же исчезнет, растает бесследно, ведь в этом странном мире нет даже теней. И он не хотел просыпаться, зачем ему жизнь, в которой нет этой женщины?

– Я сейчас умру, – пробормотал Ермаков и с большим усилием отвел взгляд в сторону. – Ты слишком красива. Я и не представлял, что такое бывает. Даже в кино таких не видел.

Он попытался вспомнить, что такое кино, но это ему так и не удалось.

– А ты тоже ничего, – с мягкой улыбкой произнесла молодая женщина. Она провела пальцем по его щеке, затем опустила руку на плечо. – Я уже думала, что таких, как ты, там больше нет.

Ее взгляд остановился на его широкой груди, затем скользнул вниз, и на щеках вспыхнул густой румянец.

– А, черт! – выругался Ермаков, прикрывая наготу ладонями. – Извини, совсем забыл. Кстати, нет ли здесь поблизости магазина? Надо как-то решить проблему с одеждой.

– Для начала неплохо бы решить другую проблему, – многозначительно произнесла девушка, показывая на лес, откуда стремглав неслись всадники. Их было немного, пять или шесть, и они направлялись прямо к ним.

– А это что еще за клоуны? – спросил Ермаков.

Всадники быстро приближались, уже хорошо видны были оскаленные морды лошадей и фигуры наездников. В руках у них были кривые сабли, за спиной луки и колчаны со стрелами.

– Похожи на монголов. Какого черта они здесь делают?

– Наверное, прорвались за тобой.

– Что будем делать? – спросил Ермаков. Он обеспокоенно посмотрел на девушку и поразился ее легкомысленному виду.

– Придумай что-нибудь, – пожала она плечами. – Ведь это по твоей части?

Ермаков хмыкнул, но спорить не стал.

– Прячься за моей спиной, – приказал он. – Отойди чуть дальше. Хорошо, так и стой.

Первый всадник был уже совсем близко, остальные немного поотстали. Наездник и впрямь был похож на монгола. Он размахивал над головой кривой саблей и подбадривал себя истошными воплями.

– Не надрывайся так, парень, – посоветовал ему Ермаков. – Инфаркт схлопочешь!

Он стоял в расслабленной позе, аккумулируя энергию для предстоящей схватки. «Макаров» сейчас пришелся бы весьма кстати, но приходилось рассчитывать на свои силы. Ермаков вдруг почувствовал себя неловко и бросил через плечо:

– Отвернись! Не смотри на меня.

Разговоры вести было некогда, всадник вздыбил лошадь и занес над Ермаковым саблю. Он не подозревал, с каким противником ему довелось столкнуться, и действовал недостаточно быстро. Ермаков уклонился от сверкающей стали, перехватил руку нападавшего, да так, что у того хрустнули кости, другой рукой схватил его за пояс и стащил с лошади. Затем слегка придушил его, овладел саблей и попытался сесть на низкорослую степную лошадь. В этот момент он услышал звонкий женский смех.

– Ермаков, пожалей животное! Ты ей хребет сломаешь!

К немалому удивлению Ермакова, остальные всадники исчезли, и он спрыгнул с лошади, которая с трудом выдерживала его вес.

– Веселишься! – мрачно посмотрел он на женщину. – Ну, ну…

Он поднял стонущего от боли монгола с земли, наградил его парой подзатыльников и отпустил восвояси. Тот прохромал с десяток метров и также испарился.

– Я же просил не смотреть на меня! Эй, это, случаем, не твои фокусы?

Он с подозрением посмотрел на девушку.

– Нет, нет, – успокоила она его. – Я здесь ни при чем. Такое, действительно, бывает. Ты правильно сделал, что отпустил этого беднягу. А ты молодец, умеешь постоять за себя.

Ермаков пренебрежительно махнул рукой и спросил:

– Так как насчет одежды?

– С одеждой нет проблем. Если бы мы были в другом месте…

Она немного подумала и решительно произнесла:

– Что об этом говорить. Отвернись, Ермаков!

Ермаков выполнил приказ и услышал за спиной треск разрываемой материи.

– Теперь можешь повернуться.

Она протянула ему лоскут. Ее одежда теперь чем-то напоминала греческую тунику, верхний край которой едва доходил до середины бедер. На ногах девушки были золотистые сандалии, волосы на голове собраны в высокий узел.

– Ну что, так и будем стоять с открытым ртом?

Ермаков очнулся, перевел дыхание и взял протянутый кусок ткани. Он обернул ее вокруг бедер и задумался над тем, как закрепить. На помощь опять пришла незнакомка. Она вытащила из волос заколку и собственноручно закрепила ткань. Затем отошла в сторону и критическим взглядом осмотрела Ермакова с головы до ног.

– Неплохо. Похож на туземца. Впрочем, ты таковым и являешься.

– Я сейчас умру, – жалобно произнес Ермаков. Он все еще поражался той удивительной легкости, с которой эта девушка, или молодая женщина, меняет свой облик. С каждым разом она становилась еще красивее, хотя Ермаков готов был поклясться, что такое просто невозможно, поскольку противоречит всем его знаниям о женской красоте.

– Я это уже слышала, – с легким смехом сказала она. – Ты какой-то заторможенный, Ермаков. Здесь рядом река, тебе нужно освежиться.

– Хорошая идея, – согласился с ней Ермаков. – Ты пойдешь впереди, будешь показывать дорогу.

– Боишься, что убегу?

– Шагай, шагай, – проворчал Ермаков и тихо добавил: – Красотка.

Глава пятая

– Ты не сбежишь, пока я буду плавать? – спросил Ермаков, когда они вышли на пологий песчаный берег. Река была достаточно широкой, противоположный берег едва просматривался в легкой дымке. Ветер улегся, вокруг была непривычная для его уха тишина. Он подумал, что в этом странном мире без теней, похоже, нет ни птиц, ни животных, и вполне возможно, что он и девушка были здесь единственными живыми существами.

– В воду! В воду, Ермаков! – звонко засмеялась незнакомка и толкнула его в реку. Он все же успел схватить ее за руку и увлечь за собой.

Они долго плавали, и хотя Ермаков считал себя неплохим пловцом, девушка ни в чем ему не уступала. Несколько раз их тела соприкасались в воде, и тогда он чувствовал, как по нему пробегает электрический ток. Затем принялись дурачиться, Ермаков пытался поймать девушку в воде, но она все время ускользала из его рук, и над берегом звучал их громкий смех. Неожиданно для себя он обнаружил ее в своих объятиях и едва не захлебнулся от счастья.

– На первый раз достаточно, – авторитетно заявила девушка и первой выбралась на берег. Ермаков только сейчас заметил, что под ее короткой полупрозрачной туникой больше ничего нет, у него перехватило дыхание.

– Ермаков, ты мне просверлишь дырку в спине, – с легкой иронией сказала девушка и опустилась на теплый чистый песок. Она похлопала ладонью по песку.

– Садись рядом. Я так понимаю, у тебя накопилось множество вопросов.

Ермаков безропотно подчинился. Его глаза невольно скосились на высокую упругую грудь, облепленную мокрой прозрачной тканью. Голова вновь закружилась, и он очнулся от мягкого грудного смеха.

– Ермаков, только не вздумай умирать.

Она придвинулась к нему вплотную, так что он почувствовал плечом ее упругое тело, и заглянула ему в глаза.

– Прежде чем ты начнешь спрашивать, я хочу сказать одну важную вещь.

Ермаков молча кивнул, не в силах оторваться от ее глаз.

– Ты не должен меня бояться, понимаешь?

– А кто тебе сказал, что я боюсь тебя? – не слишком уверенно спросил Ермаков. – Что в тебе такого страшного, чего я мог бы испугаться?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – в глазах незнакомки вспыхнули золотистые искорки. – Но это пройдет. И очень скоро.

Она помолчала и вдруг неожиданно спросила:

– Я тебе нравлюсь?

Ермаков попытался найти нужные слова, но, кроме обычных банальностей, в голову ничего не приходило.

– Нет?

– Я не могу сказать, что ты мне нравишься, – тихо произнес Ермаков. Увидев, как на ее лице появилась легкая тень, он поспешил с объяснениями: – Понимаешь… То, что я вижу, когда смотрю на тебя, и то, что я чувствую в этот момент… – Он опять запнулся. – Это нельзя выразить никакими словами. Не-воз-мож-но! Любое слово, любое сравнение будет здесь слишком слабым. Когда я тебя увидел, я понял одну вещь…

Он задумался, и девушка легким прикосновением дотронулась до его плеча.

– Ну что же ты? Продолжай…

– Я понял одну вещь, – после небольшой паузы продолжил Ермаков. – Что жить без тебя не смогу. Я говорю банальные вещи, но это так. Если ты исчезнешь, даже на одну секунду, я умру. Я не выдержу разлуки. Вот почему я боюсь. И это единственный страх, который я сейчас испытываю. – Он помолчал и добавил: – Я не имел права так говорить. Я не хочу выглядеть в твоих глазах эгоистом или самовлюбленным болваном. И я не могу все время держать тебя за руку. Но ты должна знать, что я… я люблю тебя.

Глаза ее широко распахнулись, затем она отвернулась, и Ермаков почувствовал, как по ее телу пробежала легкая дрожь. Ему показалось, что девушка плачет.

– Ну вот, – обреченно вздохнул он. – Я тебя обидел. – Он осторожно погладил ее по вздрагивающей спине и прошептал: – Не плачь. Я прошу тебя, не нужно плакать.

Девушка вдруг обернулась, и Ермаков увидел, как в ее глазах дрожат слезинки.

– Глупый, – улыбнулась она сквозь слезы. – И слепой вдобавок. Неужели ты не видишь, что и я люблю тебя!

Она всхлипнула и положила ему голову на плечо. Он опять почувствовал этот головокружительный запах диких степных трав и лесной земляники.

– Ты ждала меня?

Ермаков внезапно все понял, и от пришедшей догадки у него пересохло в горле. Он осторожно приподнял за подбородок лицо женщины.

– Ты ждала именно меня?

– Да, – тихо сказала девушка. Ее глаза блестели от счастья. – Тебя.

– И как долго ты меня ждала? – выдохнул Ермаков.

– Какая разница, – с легкой грустью улыбнулась она. – Может, год, а может, и тысячи лет. Это все не имеет значения. Я готова была ждать тебя целую вечность.

– И ты любишь меня… любишь, так же, как я? – спросил Ермаков, продолжая сжимать ее лицо в своих ладонях.

– Да, – прошептала она, приближая к нему свои губы.

Их поцелуй длился вечность. Теперь им предстояло узнать, как рождаются миры и с чего начинается вселенная.

Глава шестая

– Ермаков, когда ты начнешь задавать свои вопросы? – спросила женщина, поглаживая рукой его волосы. Они потеряли счет времени, то неистово занимаясь любовью, то охлаждая свои тела в прохладных водах реки. Сейчас они лежали на теплом песке, и лучи солнца, по-прежнему находящегося в зените, ласкали их обнаженные тела.

Ермаков приподнялся на локте и нежно погладил ее по щеке, затем его рука опустилась на ее грудь и двинулась дальше, на крутой изгиб бедра. Ее тело мгновенно отозвалось на ласку, соски набухли и затвердели, чуть приоткрылись губы, между которыми влажно замерцала полоска белоснежных зубов. Женщина вздрогнула, открыла глаза и шутливо погрозила ему пальцем.

– Ермаков, ты настоящий зверь! Давай немного поговорим, тебе нужно остыть. Спрашивай.

Он сел, обхватил колени руками и задумчиво произнес:

– Я не хочу ни о чем спрашивать. Разве что…

Он запнулся и с недоумением посмотрел на нее.

– Послушай… Я даже не знаю, как тебя зовут.

Женщина покачала головой и весело рассмеялась.

– Ермаков, такими вещами нужно интересоваться в первую очередь, особенно когда знакомишься.

– Извини, я вел себя как последний кретин, – виновато признался Ермаков.

– Мне нравится, как ты себя вел, – мягко заметила она, сопровождая свои слова счастливой улыбкой. – Кстати, а как тебя зовут?

– Меня зовут Ермаков, и тебе это хорошо известно.

– Нет, у тебя должно быть и другое имя.

Ермаков задумался и неуверенно сказал:

– Евгений. Я вспомнил, меня зовут Евгений Ермаков. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Евгений, – повторила она. – А как будет звучать близкое к нему женское имя?

– Наверное, Евгения, – пожал плечами Ермаков.

– Называй меня Евгенией. Можешь сам выбрать другое имя. В любом случае я буду знать, что ты обращаешься ко мне.

Она поцеловала его в губы, но, заметив, что его руки пытаются ее обнять, отстранилась гибким, грациозным движением.

– Подожди, Евгений Ермаков. Мы еще не закончили. Спрашивай.

– Сколько тебе лет?

– У женщины не принято спрашивать о ее возрасте…

Она едва заметно покраснела и тихо добавила:

– Я хотела сказать, у девушки. А тебе сколько?

– Мне? – рука Ермакова потянулась к затылку. – Двадцать четыре.

– Тогда и мне двадцать четыре, – весело заявила женщина. – Тебя устраивает?

– Меня все устраивает, – признался он. – Особенно, если речь идет о тебе.

Она взяла в руки его большую ладонь и прижала к губам.

– Тебе известно, что мне приходилось убивать? – неожиданно для себя спросил Ермаков.

Она ничего не ответила, продолжая водить губами по его ладони.

– Я убийца, – жестко сказал он. – Я почти ничего не помню, кажется, я потерял память, но знаю, что убил многих. Я мог бы сказать, что мне очень жаль, что сейчас я сожалею об этом, но уже поздно что-либо говорить. Ты знала об этом?

– Да, – едва слышно сказала женщина.

– И ты все еще любишь меня? – затаив дыхание, спросил Ермаков.

– Да.

– Но я не заслуживаю тебя, – с горечью произнес Ермаков. – Я не заслуживаю счастья, которое ты мне даришь. Я чувствую себя вором, подло обокравшим другого человека, того, кто, действительно, нужен тебе и которого ты заслужила. Я очень боюсь, что ты допустила ошибку, спутав меня с кем-то другим… Мне очень жаль, но я недостоин твоей любви.

Он осторожно высвободил руку и опустил голову.

– Я опасалась, что может случиться нечто подобное, – грустно произнесла женщина. Она прижалась грудью к спине Ермакова и обхватила его плечи руками.

– Видишь, теперь я боюсь, что ты можешь исчезнуть. Нам нужно было сразу обо всем поговорить, но я опасалась, что после этого ты не захочешь здесь оставаться.

Ермаков хотел повернуться, но она с неожиданной для нее силой удержала его.

– Это я во всем виновата. Я не должна была звать тебя. Еще слишком рано. Но я так люблю тебя и я так устала ждать, что не смогла пересилить свое желание.

– Я умер? – глухо спросил Ермаков.

– Нет, – грустно покачала головой женщина. – Ты не умер. Смерти не существует, хотя тебе рано об этом знать. Ты обратил внимание на этот мир?

– Мне показалось, что я попал в чистилище… Я прав?

– Отчасти. Этот мир создала я, и существует он только для нас с тобой. Когда-нибудь и ты сможешь делать подобные вещи, поверь, в этом нет ничего сложного.

– Ты сказала, отчасти…

– Да, потому что ты уже прошел чистилище. Правда, при этом я немного помогла тебе, хотя это и против правил. Но я слишком люблю тебя, чтобы обращать внимание на какие-то правила.

– Ты хочешь сказать, что весь наш мир, тот мир, откуда я пришел, это одно большое чистилище?

– Можно сказать и так, – кивнула она. – Я могла бы многое тебе рассказать, но боюсь, что эти знания только повредят.

– Я должен вернуться?

– Все зависит от тебя. Ты можешь остаться, и я покажу тебе наш мир. Но я боюсь, что ты сам не захочешь этого.

– Я должен вернуться, – ровным голосом сказал Ермаков.

– Посмотри туда, – женщина показала рукой на противоположный берег, где сплошной сизой стеной клубился туман. Сквозь клубы проступали очертания гор, яркие трассы очередей чертили ночное небо, над низкими глиняными строениями полыхали языки пламени.

– Ты из-за этого хочешь вернуться?

– Да, – глухо сказал Ермаков. Он увидел, как из тумана медленно наплывают на него лица людей, он вспомнил, кто эти люди, и скрипнул зубами.

– Смотри, Евгений Ермаков. Это еще не все.

Звуки стрельбы внезапно затихли. Туман скрыл от глаз горящий кишлак и лица его погибших друзей. По берегу медленно шла женщина, одетая во все черное. Ее глаза были полны скорби, она прошла мимо них, так и не заметив своего сына.

– Мама, – тихо позвал Ермаков. – Мама, они и тебя убили…

Образ матери бесследно растаял в дрожащем воздухе, а женщина тем временем показала на небо.

– Посмотри туда, Ермаков. Может, передумаешь?

Ермаков поднял голову. Вместо неба он увидел лицо человека, чьи немигающие холодные глаза смотрели ему прямо в душу. Губы человека едва заметно шевелились, и он скорее угадал, чем услышал его слова:

– Ермаков, вы слышите меня? Возвращайтесь!

– Я вернусь, – хриплым от ярости голосом сказал Ермаков. – Я обязательно вернусь. И я найду тебя, Фомин, где бы ты ни прятался от меня.

Он повернулся к женщине и мягко привлек ее к себе, целуя в мокрую от слез щеку.

– Милая, ты не должна себя ни в чем винить. Я благодарен тебе за каждое мгновение счастья, которое ты мне подарила. Я люблю тебя так, что у меня сердце разрывается на части.

Он отстранился и, не отпуская ее плечи, с грустью сказал:

– Я возвращаюсь. У меня нет иного выхода. Я еще должен заслужить такое счастье: любить тебя и быть любимым. А потом я вернусь, и ты мне покажешь наш мир, в котором мы будем жить вечно.

Он готов был отдать жизнь, лишь бы она не плакала. И женщина, почувствовав это, улыбнулась сквозь слезы и взяла его за руку.

– Пора, милый. Тебе нельзя больше здесь оставаться, иначе я не смогу вернуть тебя. Нет, идти никуда не нужно. Просто держи меня за руку. Когда я ее отпущу, ты вернешься в свой мир.

– В чистилище, – тихо сказал Ермаков.

– Да, в чистилище, – грустно кивнула женщина. – И запомни, ты больше не должен никого убивать. И забудь меня. На время, так нужно. Будь осторожен, мой любимый.

– Я знаю. Иначе я не смогу больше увидеть тебя. Это так?

– Да, – тихо сказала женщина. – К сожалению, это правда.

– Ты будешь ждать меня? – спросил он с надеждой.

– Сколько потребуется, – ответила она, глядя на него с любовью. – Пусть даже целую вечность.

– Я люблю тебя. И я вернусь…

– Я люблю тебя. И я буду ждать…

Они в последний раз посмотрели друг другу в глаза, и женщина отпустила его руку.

По длинному голубому тоннелю шел человек. Его поступь была мерной и уверенной, на обнаженном теле играли отблески голубого зарева, кисти рук сжимались и разжимались в такт движению.

Человека звали Ангел Смерти. Так назвал его Господь. И теперь Ангел ждал, когда Господь вложит ему в руки оружие.

АНГЕЛ! ВЕРНИСЬ!!

Человек развернулся и направился в обратную сторону. Он всегда выполнял волю Господа.

Глава седьмая

Генерал Ремезов стащил с себя белый халат и бросил кобуру с пистолетом в ящик стола.

– Мы едва не потеряли его!

Он развернулся к Фомину и с неодобрением посмотрел на него.

– Зачем нужно было называть его по имени? Не ожидал я от тебя такой глупости.

Фомин стоял у прозрачной стены, наблюдая, как врачи возятся с Ермаковым. Непосредственная опасность миновала. Лицо Ермакова заметно порозовело, широко раскрытые глаза смотрели в потолок. Он так и не закрыл их с тех пор, как Фомин неожиданно даже для самого себя произнес эти слова. Он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. Фомин вспомнил, как резко открылись глаза Ермакова и их невидящий взгляд остановился на нем. Что-то промелькнуло в них, словно Ермаков заглянул ему в душу и зачитал приговор. Это длилось ничтожные доли секунды, затем взгляд Ермакова опять стал пустым и неподвижным, и Фомин с тайным облегчением подумал, что стал жертвой собственного воображения. Он много работал в последние дни, события принимали лавинообразный характер, отсчет шел уже не на дни, а на часы. Он расходовал колоссальную энергию, дабы обезопасить свою жизнь. Он не мог допустить просчетов, ибо времени для их исправления уже не будет. Вполне возможно, что расшатавшиеся нервы сыграли с ним злую шутку. Но Фомин до сих пор не мог забыть животный ужас, который он испытал в тот момент. Он даже не подозревал, что способен так бояться.

Ноги и руки Ермакова были пропущены в специальные петли на двух широких и прочных лентах, пересекавших кровать. Это сделали после того, как Ремезов приказал усилить меры безопасности. Ермаков вновь находился в начальной стадии внушения и мог самым неожиданным образом среагировать на любое слово, достигшее его ушей. Впрочем, технология была отлажена и врачи готовили препараты для нового сеанса, который они собирались начать примерно через двенадцать часов, когда их пациент восстановится после этого странного и труднообъяснимого случая. Они гарантировали, что в течение последующих трех суток им удастся вывести своего пациента на должный уровень готовности.

Генерал Ремезов несколько успокоился. Правда, он перекроил распорядок дня, сократив количество прогулок до двух получасовых. Человеку, которого генерал называл профессором, было предписано все это время дежурить вместе с врачами в палате.

– Какого черта ты назвал его по имени? – повторил вопрос генерал.

– Насколько я понимаю, это уже не имеет никакого значения.

Фомин с иронией посмотрел на генерала Ремезова и продолжил:

– Как только все закончится, вы уберете этих людей. Или я ошибаюсь?

Генерал как-то странно посмотрел на Фомина и покачал головой.

– Ты сумасшедший, Фомин! Кровожадный ублюдок с психологией и повадками садиста.

– Я всего лишь ваш достойный ученик, – холодно парировал Фомин. – А этот профессор… Вы мне ничего о нем не говорили.

– Не твоего ума дело! – вспылил генерал. – Опять норовишь свой нос засунуть куда не просят!

– Насколько я понял, – спокойно продолжил Фомин, – именно он изобрел препарат?

– Да, – неохотно буркнул Ремезов. – То, что ты видел, на девяносто процентов стало возможным благодаря его открытию.

– А у вас с ним не очень теплые отношения.

– Пошел он к черту! – грубо произнес генерал. – Будет делать все, что я скажу. У меня есть способ заставить его выполнять мои приказы.

– Да, вы умеете сажать людей на крючок, – согласился Фомин.

– Послушай, Фомин, – поморщился Ремезов. – О чем мы говорим? Давай лучше перейдем к делу. Сам видишь, с Ермаковым у нас вышла небольшая накладка. Хорошо, если подобное не повторится. Одним словом, будем отрабатывать резервный вариант.

– Мне нужны подробности, – посмотрел на него Фомин.

– Я же говорил, Фомин, полной определенности пока нет. Все решится в ближайшие несколько часов, возможно, в самый последний момент. Но мы не должны терять времени даром. Сколько ты сможешь привлечь к этому делу своих людей?

– Четырнадцать.

– Включая инструкторов? Или возьмешь кого-нибудь из «мокрушников»?

– Нет, – покачал головой Фомин. – Из «подразделения Л» я никого брать не собираюсь. Они до сих пор не пришли в себя после бойни в Кашране. Деморализованные люди мне не нужны. Кстати, неплохо бы решить эту проблему…

– Тебе лишь бы убивать, – неодобрительно заметил генерал. – Может, ты сам позаботишься о них?

– Нет, мои люди должны быть чисты. Кроме того, у меня и без этого хватает забот.

– Ну хорошо, не буду тебя отвлекать, – вздохнул Ремезов. – Сами что-нибудь придумаем. Теперь слушай меня внимательно. Разделишь людей на две части. Одна группа будет работать в Шереметьево-2. Завтра проведешь с ними инструктаж прямо на месте. Мои люди встретят вас в аэропорту и обеспечат всем необходимым. Соблюдай осторожность, Фомин. Учти, люди из «девятки» не в курсе наших замыслов.

– У моих людей есть крыша в Девятом главке, – напомнил ему Фомин.

– Я знаю, – кивнул генерал, – но лишний раз светиться ни к чему. Завтра будете работать по нашим документам. Посмотри все своими глазами, где удобнее людей расставить…

Он наткнулся на ироничный взгляд Фомина и рассмеялся.

– Ладно, извини. Совсем забыл, с кем имею дело. Главное, чтобы шума не было, понял? Один выстрел, и все… Больше никакой пальбы. Остальные прикрывают снайпера и дают ему уйти.

– Я все понял, – сухо сказал Фомин. – А если он не прилетит?

– Тогда нужно будет убить того, кто прилетит вместо него.

Фомин неодобрительно покачал головой.

– Не понимаю я наших заказчиков. С американцами шутки плохи. Да они просто взбесятся после такой акции!

– Есть люди, которых устроит именно такой вариант. В этом случае уже будет не так важно, кто придет к власти, обратного хода все равно не будет. Ты не должен забывать об одном важном обстоятельстве…

Генерал Ремезов показал на прозрачную стену.

– Вот он, главный исполнитель, а ваш вариант носит страховочный характер. Почему бы не отдать его тем же американцам? После акции он еще проживет сутки-двое, если, конечно, его не прикончат прямо на месте. Если американцы выпотрошат его, знаешь, с чем им придется столкнуться?

– Догадываюсь, – хмыкнул Фомин. – Для них это будет головная боль на последующие десять-двадцать лет. Как в случае с Кеннеди.

– Вот-вот, – зловещим голосом произнес генерал Ремезов. – У нас на руках несколько козырей, и мы можем пойти с любого из них.

– Насколько я понял, высокий иностранный гость не единственная кандидатура в покойники?

– Да, и мы об этом уже не раз говорили, так что не нужно задавать глупых вопросов. Вторая группа будет работать в ходе похорон или еще раньше, во время церемонии прощания. Позже я сообщу тебе подробности. У меня все. Вопросы?

Фомин искоса посмотрел на генерала, и на его лице появилась едва уловимая улыбка.

– На какую награду вы рассчитываете, генерал? Хотите заполучить пост председателя КГБ?

– А почему бы и нет? – пожал плечами Ремезов.

– А что получу я? – тихо спросил Фомин.

– А ты уже получил известную сумму, не так ли?

Генерал Ремезов натянуто улыбнулся.

– До чего же ты любишь деньги, Фомин! Ладно, не темни. Я знаю, что тебе наплевать на те должности и звания, которые я тебе могу предложить. Говори, чего хочешь? Денег, конечно?

– Вы правы, мой генерал, ваши должности мне не нужны. Ордена, очередные звания и похвальные грамоты меня возбуждают еще меньше. Деньги? А почему бы и нет? Мне стоило больших трудов подготовить этих людей.

– Сколько? – отрывисто спросил начальник Второго главка.

– По сто тысяч за каждого. Отборные парни. Прошу учесть, они слушаются только меня. Любого другого разорвут на части. Итого, с вас миллион четыреста тысяч. Так и быть, мои услуги обойдутся вам бесплатно. И не рублей, генерал, а долларов.

– Фомин, не помню, я уже говорил, что ты мерзавец? – с ненавистью посмотрел на него Ремезов. Он пожевал губами, прикидывая что-то в уме, и недовольно проворчал:

– Хорошо. Где и когда?

– Завтра, Цюрих, местный филиал Лионского банка. Процедура открытия счета остается неизменной, как и в прошлый раз. И не говорите, что я даю вам слишком мало времени. Я знаю ваши истинные возможности.

– Зачем тебе столько денег? – с недоумением посмотрел на него генерал. – Что ты собираешься с ними делать?

– Построю на все деньги монастырь, – без тени улыбки ответил Фомин, – и буду до конца жизни отмаливать свои грехи. Такой ответ вас устроит?

– Все шутишь, – мрачно улыбнулся генерал. – Хрен ты уйдешь в монастырь, я тебя знаю. Можешь молиться сколько угодно, а место в преисподней ты себе уже обеспечил.

Он невесело рассмеялся и добавил:

– Будем рядышком там париться. Небось присмотрел себе виллу в укромном месте? Парагвай или Новая Зеландия какая-нибудь? Ты там еще одно местечко застолби. У меня такое предчувствие, что и я здесь долго не задержусь. Здешний климат вреден для моего здоровья.

– Я вижу, и вы зря времени не теряли, – хмыкнул Фомин. – Не думаю, что вас так легко отпустят. У таких, как вы, только один путь – умереть на боевом посту.

Генерал первый раз услышал, как смеется Фомин, и от ужаса у него зашевелились волосы на голове.

– Ладно, Фомин, какого черта пугаешь?! Ну что, теперь ты доволен? Надеюсь, все?

– Нет, мой генерал, не все, – сухо сказал Фомин. – После этой акции я выхожу из игры. Я не хочу умереть на боевом посту, это слишком скучно и банально для такого человека, как я.

Генерал нахмурился и процедил сквозь зубы:

– Ну и чего же ты хочешь от меня? Гарантий?

– Нет, мне не нужны ваши гарантии. Я не хочу вас обижать, – Фомин подумал немного и сделал неопределенный жест, – но ваши гарантии – это вроде прошлогоднего снега. Я обращаюсь напрямую к вашему разуму.

Он многозначительно посмотрел на Ремезова.

– Да, я грешник, генерал Ремезов, но в отличие от вас я никогда не скрывал своего истинного лица. Я никогда не говорил, что выполняю приказы партии, что мои действия продиктованы интересами Советского государства. Моя мораль не имеет ничего общего с кодексом строителя коммунизма, марксистско-ленинскую идеологию я всегда считал параноидальным бредом, тяжелым психическим заболеванием в острой клинической форме. Да, я грешник, но в отличие от вас и вам подобным я всегда действовал осознанно, от своего имени, и выполнял при этом не распоряжения начальника Второго главка, а приказы конкретных людей, фамилии которых Чернов и Ремезов. И если я грешник, то кто же вы в таком случае?

Ремезов растерянно смотрел на него и не мог поверить своим ушам. Он всегда думал об этом человеке, как о послушном исполнителе его воли. Да, у Фомина непростой характер, иногда в общении с ним возникали сложности, но все эти недостатки сполна компенсировались услугами, которые оказывал ему этот человек. Генерал всегда был уверен, что он держит Фомина в крепкой узде. И тем неприятнее для него было открытие, которое он сделал только сейчас. У него практически не осталось возможности манипулировать этим человеком.

– Я не буду читать вам мораль, – сухо продолжил Фомин, – в силу абсолютной бессмысленности этого занятия. Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе следующее: не нужно ставить меня в один ряд с такими людьми, как вы или Чернов. Вам меня все равно не понять. А теперь слушайте и постарайтесь не пропустить ни единого слова.

Мрачная улыбка сделала лицо Фомина еще более страшным.

– Для вас будет лучше, если вы поймете меня с первого раза. После проведения акции я выхожу из игры. От вас требуется только одно – ни в чем не препятствовать моему желанию.

Он сделал паузу, давая Ремезову время лучше понять смысл его слов.

– Поймите, генерал, меня уже давно нет. Я фикция, нечто абсурдное и немыслимое в реальном мире, я плод вашего больного воображения. Заровского и Авадона больше нет, они умерли в один день, и мне очень жаль, что вы так и не удосужились побывать на скромной могилке людей, которые так много сделали для вас. Фомин? Это всего лишь пять букв в удостоверении офицера Генштаба, такого человека в природе не существует, так же, как и многих других. Нет никакого смысла меня убивать, да и не так-то просто убить фикцию. Но…

Фомин сделал паузу и с откровенной угрозой посмотрел на начальника Второго главка.

– Но если вы все же решитесь на это, если вы дадите мне хоть малейший повод заподозрить вас в чем-то подобном… Тогда ждите неприятностей. И запомните, генерал Ремезов, я слов на ветер не бросаю.

После этого его лицо стало дружелюбным, и он добавил совсем мирным тоном:

– Я рад, что вы правильно меня поняли. И благодарю вас за экскурсию, сопровождавшуюся столь откровенными пояснениями.

Он кивнул в сторону больничной палаты.

– В какой-то момент, правда, у меня закралось подозрение, что вы неспроста поделились со мной вашими секретами. Так что пардон, извините, если чем-то обидел. Нервы, господин Ремезов, нервы. А в завершение нашей интересной и содержательной беседы я хочу дать вам еще один совет, на этот раз последний. Стерегите этого парня, – он кивком показал на Ермакова. – Если ему удастся каким-то образом вырваться, боюсь, он сможет доставить вам даже больше неприятностей, чем если бы этим делом занялся я.

Человек с множеством имен и несколькими прожитыми жизнями всегда и во всем полагался на собственную интуицию. Это чувство было в нем крайне обострено благодаря многолетним изнурительным тренировкам и весьма специфическому образу жизни. И сейчас интуиция подсказывала Фомину, что ему еще предстоит встретиться с человеком, прикованным к больничной койке. И он понимал, что для одного из них день встречи станет последним.

Глава восьмая

– Поставь еще одну отметку… Вот здесь, в районе Лефортово.

Вельяминов и Савельев полчаса назад вернулись с задания, где каждый из них возглавлял группу оперативников. На руках у них был список спецобъектов, оборудованных различными средствами безопасности, в том числе и средствами противодействия электронной разведке. Каждая бригада имела в своем распоряжении четыре машины, оборудованные специальной техникой. Всего в списке насчитывалось более сотни пунктов, но часть из них можно было вычеркнуть сразу: это были объекты оборонных министерств и закрытые правительственные учреждения, например, спецузлы правительственной связи и два информационных центра – Министерства обороны и Министерства иностранных дел. Все это было известно Кобозеву и его подчиненным еще до начала предпринятой ими акции. Смысл ее заключался в следующем. Кандауров и Кобозев пришли к выводу, что Ермакова, а возможно, и двух других пропавших офицеров, держат на одном из секретных объектов госбезопасности. Таковых в Москве было немало, но аналитики ГРУ высказали мнение, что в силу некоторых обстоятельств, например, сверхсекретности проводимой КГБ операции, большинство подобных объектов для такой цели не годятся. Из списка были выделены восемнадцать пунктов, двенадцать из них удалось проверить людям Вельяминова и Савельева.

– Итого шесть объектов, – подвел итог Кобозев, рассматривая карту Москвы и ближайших пригородов. – А если учесть, что и в области таковых наберется с полтора десятка…

– Их еще предстоит обнаружить, – вмешался Вельяминов. – Иван Никифорович, у нас людей не хватает. Подбросьте еще человек двадцать, а лучше тридцать. Только не этих желторотых стажеров, которых подсунули в прошлый раз.

– Где я вам их возьму, – насупился Кобозев. – Рожу? Сегодня Кандаурова в Генштаб вызывали. Догадываетесь, зачем?

– На ковер? – спросил Савельев.

– А куда же еще? Зачем, говорят, резидентуры оголяете? Совсем, мол, охренели, без разведданных хотите нас оставить?

– А что хозяин? – продолжил расспросы Савельев. – Выкрутился?

– Сказал, что мы находимся в процессе реорганизации. Кадры меняем, просто так совпало, что приходится отзывать людей сразу из нескольких стран. Обещал, что через неделю-две выправит положение. В итоге получил выговор от начальника Генштаба.

– Пашешь тут как проклятый, и никакой тебе благодарности!

Савельев едва не сплюнул от возмущения. Он потрогал рукой небритый подбородок и с укоризной сказал Кобозеву:

– Люди Чернова могут нас голыми руками взять. Дайте нам хоть из контрразведки кого-нибудь. А то ездим по городу, как на параде.

– Я уже говорил об этом Кандаурову. Он ходил к маршалу…

– Ну и?.. – с надеждой посмотрел на него Савельев.

– Отказ. Велено обходиться своими силами.

Савельев выдавил из себя мрачный смешок и потянулся к чашке кофе, дымившейся на краю стола.

– Иван Никифорович, отпустил бы ты меня обратно в Брюссель?

– Вот закончите с этим делом, выпишу вам командировку на Багамы, эдак недели на две. А теперь, друзья мои, вернемся к нашим баранам…

– Как бы нам самим не оказаться в роли жертвенного агнца, – заметил Савельев.

– Итак, что мы имеем, – продолжил Кобозев, не обращая внимания на ворчание Савельева. – Шесть неустановленных объектов, все оборудованы по высшему классу контрпротиводействия.

Он сделал отметку в блокноте и посмотрел на подчиненных.

– Мы с Кандауровым постараемся выяснить, что это за спецобъекты. Пока ограничьтесь наблюдением. И не вздумайте туда сунуться без моего приказа.

– Что нам, больше делать нечего? – буркнул Савельев, но его перебил коллега.

– Иван Никифорович, как обстоят дела с выяснением личности Фомина?

– Пришлось пока притормозить, – сказал Кобозев, но его многозначительный взгляд свидетельствовал об обратном. – Сверху давят со страшной силой. Маршал дергает нас каждые полчаса, то приказывает свернуть расследование, то, наоборот, требует, чтобы ему принесли голову Фомина. Поэтому мы работаем не так быстро, как хотелось бы. К настоящему времени удалось выяснить следующее. Фомин, он же Константин Заровский, числился в личной охране начальника Второго главка генерала Семенова, который два года назад скончался от сердечного приступа.

– Так он же в ПГУ работал? – озадаченно спросил Савельев.

– Эти сведения устарели, – хмыкнул Кобозев. – У этого сукина сына темная и крайне путаная биография. Нам удалось выяснить, что в восемьдесят втором он уже состоял в штате Второго главка. Надо сказать, что Семенов умер при весьма странных обстоятельствах. Не мне вам объяснять, что такое смерть от сердечного приступа.

Он многозначительно посмотрел на подчиненных.

– Подозрение пало на охрану, но телохранителей у Семенова было четверо. Как обычно, наши коллеги не стали заниматься длительными расследованиями, а решили проблему обнаружения виновного наиболее простым и эффективным способом.

– Замочили всех четверых? – догадался Савельев.

– С вами неинтересно, друзья, – улыбнулся Кобозев. – Четыре несчастных случая, вот как это было. Мы с Кандауровым несколько часов назад посетили могилу Заровского. Смотритель сообщил нам, что к могиле несколько раз приходил человек, внешне напоминающий майора Фомина.

– Но внешность-то у них разная, – с сомнением заметил Вельяминов.

– Он мог сделать себе пластическую операцию, – буркнул Савельев.

– И я такого же мнения, – кивнул Кобозев. – И вот еще что интересно. Этот Заровский был классным специалистом по «мокрухе». Мы пришли к выводу, что он участвовал в трех закордонных акциях, две провел во Франции и одну в Западной Германии.

Савельев удивленно присвистнул, а Вельяминов вполголоса выругался.

– Впечатляет? – скупо улыбнулся Кобозев. – А теперь давайте пораскинем мозгами и ответим на такой вопрос: как могло случиться, что ликвидатор Заровский попал в личную охрану Семенова?

Вельяминов пощелкал пальцами и возбужденно произнес:

– Постойте, постойте… Место Семенова занял Ремезов, так? А кто такой Ремезов, нам хорошо известно. Редкостный негодяй, еще похлестче самого Чернова будет. Не он ли использовал Заровского?

– Правильно мыслите, – одобрил Кобозев. – А теперь ответьте, кто на нас сейчас больше других наезжает?

– Второй главк, – мрачно заметил Савельев. – Обложили красными флажками со всех сторон, сволочи!

– Теперь давайте прикинем, – продолжил Кобозев. – Главную скрипку в оркестре играет Второй главк, это ясно. В итоге вырисовывается следующая цепочка: Чернов, Ремезов и Фомин…

– Не забудьте Лычева причислить, – перебил его Савельев. – А заодно и всю его компанию.

Кобозев неодобрительно посмотрел на него и покачал головой.

– Парни, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Так что держите язык за зубами, контролируйте каждое слово, каждый поступок. В этом деле существует определенная черта, за которую мы не имеем права переходить.

Он показал ладонью на столе.

– От сих и до сих. Верхняя планка – Чернов. Вы поняли меня?

– Ладно, шеф, не нужно нас держать за дошкольников, – ровным голосом сказал Вельяминов. – Мы все понимаем. Какие будут дальнейшие распоряжения?

– Займитесь связями Ремезова. Может, через него удастся выйти на Ермакова или Фомина.

– Для наружного наблюдения нужны люди, – хмыкнул Вельяминов. – Где нам их взять? Наши все при деле.

– Людей получите. Придется распечатать неприкосновенный запас.

Кобозев хитро улыбнулся.

– Дам двенадцать человек, на шести машинах. Лучшие спецы по наружке, берег их на самый крайний случай. Вам остается лишь проинструктировать их должным образом.

– С этого и надо было начинать, – миролюбиво произнес Савельев. – С вами приятно работать, шеф. А что будем делать с этими объектами?

– Объекты остаются на вашей шее. Если нам с Кандауровым удастся что-либо о них разузнать, я сразу же сообщу. Я остаюсь здесь, в базовом здании, и буду координировать работу всех групп. Связь через наш информационный центр. И осторожнее с Ремезовым, это матерый волк.

– Мы тоже не красные шапочки, – устало улыбнулся Вельяминов, и они отправились по своим делам.

Полковник Кобозев по своему весу и влиянию был вторым человеком в Главном разведуправлении Вооруженных Сил СССР. В ближайшем времени ожидалось, что Кобозев наконец получит генеральскую звездочку и возглавит оперативный отдел ГРУ, которым он фактически руководил вот уже шестой год. Человек этот принадлежал к разряду наиболее информированных людей государства, а с некоторыми аспектами внутренней и внешней политики он был знаком гораздо лучше, чем многие члены Политбюро. Он был не только разведчиком высокого класса и хорошим организатором, под чьим руководством почти во всех странах мира работали сотни офицеров военной разведки, но и незаурядным аналитиком. Еще в середине семидесятых у Кобозева появилось предчувствие грядущей катастрофы, и с каждым годом это чувство становилось все острее. Решение долго созревало, но когда наступил удобный момент, Кобозев отбросил в сторону все свои сомнения. Он понимал, что другого такого шанса ни у его Родины, ни у него самого, Ивана Кобозева, больше не будет.

Полковник посмотрел на большие настенные часы. К этому времени сотрудник резидентуры ЦРУ уже должен был извлечь из тайника «посылку» Кобозева, а еще через несколько часов его информация будет лежать на столе Кейнса. Насколько он успел изучить главу американской разведки, Кейнс сумеет правильно распорядиться полученными сведениями. Полковник открыл свой личный сейф и взял на полке кобуру с «ПМ». Он переложил пистолет в ящик стола, чтобы тот постоянно находился под рукой. В сущности, он считал дело сделанным. В его распоряжении оставалось два-три дня, чтобы оценить первые результаты своей работы. Но не больше. Найти его будет совсем не сложно. Он сам подписал себе смертный приговор. В самый последний момент он включил в свое послание сведения, о которых знали только трое: министр обороны, начальник ГРУ и полковник Кобозев.

Глава девятая

В Овальном кабинете Белого дома за столом сидело семеро мужчин. На улице было довольно сыро, и в камине горел огонь, создавая уютную, почти домашнюю обстановку. Лица присутствовавших были повернуты к Кейнсу, но директор ЦРУ молчал, не отваживаясь произнести роковые слова. Наконец Кейнс решился и поднял голову.

– Господин президент… Мне очень жаль, но я вынужден сообщить вам плохие новости. По имеющимся у нас данным, русские готовят покушение на вашу жизнь. Сегодня ночью мы получили сведения из Москвы, которые подтвердили наши худшие опасения.

На лице президента не дрогнул ни один мускул, но он почувствовал, как внутри у него все оборвалось. Он был готов к такому повороту событий, еще на прошлом совещании Кейнс предупреждал его, что не исключает такую возможность, и все же услышанная только что новость его неприятно поразила.

– То, что русские решились на такое, это, конечно, ужасно, – продолжил Кейнс, глядя на президента. – Важен даже сам по себе факт, что русским нечто подобное могло прийти в голову. Это весьма симптоматично и свидетельствует прежде всего о кризисе в стане самих русских. Конечно, это серьезная угроза, и я не стал бы сбрасывать ее со счетов. Примерно два года назад до нас дошла информация из Танзании, что двое местных парней проговорились в баре о своем решении отправиться в Америку и устроить покушение на жизнь американского президента. Согласитесь, это смешно. Когда подобные сведения к нам поступили из Медельина, наркостолицы Колумбии, мы уже отнеслись к этой информации серьезно и проверили ее как следует. После угроз Каддафи нам было и вовсе не до смеха и пришлось объявить всеобщую мобилизацию. Но русские, господа, это не Каддафи, это гораздо серьезнее и опаснее. И то, что им в голову пришла подобная мысль, это очень плохо.

Кейнс выдержал паузу, обвел присутствующих взглядом и неторопливо продолжил.

– И все же, господа, я не стал бы сейчас делать каких-либо поспешных выводов…

– Я не верю своим ушам! – взорвался министр обороны. – Уильям, что происходит, черт побери! Русские хотят убить нашего президента, а вы нам загадки загадываете.

– Продолжайте, Кейнс, – сухо произнес президент.

– Мы обязаны всесторонне рассмотреть сложившуюся ситуацию.

Кейнс раскрыл лежавшую перед ним папку и поправил очки.

– Во-первых, у нас нет уверенности, что данная акция готовится с ведома советского руководства. Речь, скорее, идет о двух лицах – секретаре ЦК Лычеве и председателе КГБ Чернове. Акцию планируется провести силами сотрудников госбезопасности. Покушение намечено осуществить в день прибытия президента нашей страны в Москву. Наиболее вероятное место покушения – международный аэропорт Шереметьево-2. О том, чтобы русские отважились совершить нечто подобное здесь, в Америке, даже не может быть речи.

– Что слышно о здоровье генерального секретаря? – ровным голосом спросил президент.

– Сутки, максимум двое, – лаконично ответил Кейнс. – Мы должны ждать известий из Москвы в любое время.

Он помолчал и добавил:

– Мне известна даже ориентировочная дата покушения: третье или четвертое марта, когда в Москву начнут прибывать высокие иностранные гости для участия в церемонии прощания с усопшим.

– Я вас понял, Кейнс, – кивнул президент и повернулся к государственному секретарю.

– Теперь я хочу выслушать ваши предложения.

По примеру Кейнса Шлиман открыл перед собой папку и извлек несколько листков.

– Незадолго до совещания мы уже обсудили этот вопрос с Кейнсом.

Директор ЦРУ кивком подтвердил его слова.

– Я согласен с Уильямом, сейчас не время для скоропалительных решений. Здесь, в Америке, вашей жизни ничто не угрожает. О поездке в Москву, как мне кажется, не может быть и речи…

Он взглянул на президента, но тот промолчал.

– Я настаиваю, господин президент.

– Мы обсудим это позже, – холодно кивнул президент.

Шлиман пожал плечами и продолжил:

– Вчера утром я направил письмо министру иностранных дел СССР. В нем выражается сожаление, что господин Сергеев не сможет лично присутствовать на женевских переговорах. Таким образом, участие в переговорах вице-президента США представляется нам нецелесообразным. Во второй части послания говорится, что господин Сергеев, либо другое высшее лицо государства, может назначить удобную дату переговоров и предложить свою повестку дня. И в конце послания содержится самое, пожалуй, важное: мы согласны пойти на всеобъемлющие переговоры и обсудить большую часть накопившихся между нами разногласий. Мои сотрудники составили послание таким образом, чтобы недвусмысленно дать понять кремлевским властям, что мы готовы договариваться только с Сергеевым и ни с кем иным.

– Мы даем Сергееву важный козырь, – высказал соображение помощник по национальной безопасности.

– Да, это именно то, чего он хотел добиться в Женеве, – согласился с ним госсекретарь. – Сергеев сейчас находится в сложной ситуации, и мы немного подыграли ему. Надеюсь, он правильно распорядится нашим «подарком».

– Господин Шлиман, какова ваша реакция на сообщение Кейнса? – поинтересовался президент.

– Как и у всякого нормального человека. – Шлиман пожал плечами. – Я возмущен до глубины души. Но сейчас вопрос заключается в том, какую тактику нам лучше выбрать. Мы можем вызвать советского посла, вручить ему соответствующую ноту и потребовать у советского правительства подтвердить либо опровергнуть имеющиеся у нас сведения о готовящемся силами русских спецслужб покушении на жизнь президента США. Есть и другая возможность – в превентивном порядке разорвать все отношения с Советским Союзом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Признаюсь, такой вариант мне нравится меньше всего. Существует еще ряд возможностей, но я не буду на них останавливаться. Учитывая сложившуюся в России ситуацию, наиболее оптимальным мне представляется план действий, который предлагает директор ЦРУ.

Президент вопросительно посмотрел на Кейнса.

– Излагайте ваш план, Уильям.

– План очень простой, – едва заметно улыбнулся Кейнс. – Но с его помощью мы можем достичь сразу нескольких целей: предотвратить возможное покушение на нашего президента, дискредитировать в глазах советского руководства Лычева и Чернова, этих двух злых демонов России, и не только помочь Сергееву прийти к власти, но и вложить в его руки грозное оружие для подавления любой оппозиции его стратегии реформ. И, наконец, что также немаловажно, выставить в самом неприглядном свете органы госбезопасности, тем самым заметно подорвав их возможность влиять на события в СССР.

На лице президента появилась недоверчивая улыбка.

– Извините, Кейнс, но все это смахивает на утопию. Каким образом вы собираетесь провернуть свою затею?

– Я уже говорил, план действий отличается простотой. Я предлагал сегодня же составить личное послание президента США к трем лидерам Советского государства: Сергееву, Лычеву и министру иностранных дел. Содержание письма должно быть примерно таким. У нас имеются сведения, что спецслужбы Советского Союза готовят покушение на президента Соединенных Штатов. Далее, чтобы убедить их в том, что наше заявление основывается на неопровержимых фактах, мы сообщаем некоторые технические подробности. В течение сорока восьми часов мы ждем соответствующих разъяснений со стороны советского руководства. Если таковых не последует, мы считаем себя свободными в выборе средств противодействия. Например, можем предать широкой гласности имеющиеся у нас документы, что окончательно дезавуирует политику Советов на международной арене. Или воспользуемся ссылкой на статью 51 Устава ООН, которая позволяет в подобных случаях принимать достаточно жесткие меры противодействия.

– Рискованная затея, – неуверенно произнес президент. – А что, если все эти сведения о покушении сфальсифицированы самими русскими? Честно признаться, я перестал что-либо понимать в политике Советов.

– Безусловно, существует и такая возможность, – кивнул Кейнс. – Она крайне ничтожна, но мы учли и это. В таком случае Советы щелкнут нас по носу, и я понимаю, что это будет не очень приятно. Не успеет наш посол вручить письмо указанным адресатам, как на следующее утро в «Правде» появится передовица с громким заголовком: «Очередные происки американского империализма». Я думаю, мы это как-нибудь переживем.

Президент пожал плечами и жестом попросил Кейнса продолжить.

– Но я не думаю, что назавтра в «Правде» появится нечто подобное. Уверен, Советы будут молчать. И если мы правильно просчитали ситуацию, за эти сорок восемь часов может многое произойти. В таком случае нам не придется демонстрировать всему миру грязное кремлевское белье.

Кейнс хитро улыбнулся, искоса поглядывая на президента. Тот заметно оживился, и на его лице появилась широкая улыбка.

– Это как в зале игровых автоматов, да, Кейнс? Вы подходите к однорукому бандиту, дергаете за ручку и смотрите, как из него сыплется золотой дождь…

– Да, господин президент. Это все равно что на последней ставке при игре в покер открыть четыре туза.

Президент посмотрел на секретаря госдепартамента.

– Нужно срочно подготовить письмо, о котором говорил Кейнс.

Шлиман наклонил голову, чтобы президент не заметил улыбку, блуждавшую на его лице, и извлек из своей папки несколько листов.

– Проект вашего послания уже готов.

Президент хмыкнул и взял протянутые ему листы. Он внимательно перечитал письмо и поставил в конце размашистую подпись.

– Когда вы сможете доставить его по назначению? В Москве уже поздний вечер, не так ли?

– Посол в Москве уже извещен, – улыбнулся Шлиман, – и ждет лишь текста послания. Я уверен, он найдет способ вручить его немедленно.

Президент изумленно покачал головой, затем громко расхохотался.

– Нет, ты только взгляни на них, – сказал он сквозь смех руководителю аппарата. – Вот хитрые бестии, все просчитали! А неплохая у нас команда сложилась, не так ли?

Он с улыбкой посмотрел на директора ЦРУ.

– Уильям, если удастся осуществить задуманное, вам поставят памятник еще при жизни.

– В этом нет необходимости, – скромно потупил глаза Кейнс. – Мне вполне достаточно вашей похвалы и сознания, что все мы работаем на благо американского народа.

Глава десятая

– Как ты думаешь, почему Андропов не решился на настоящие перемены?

Сергеев задавал этот вопрос уже не в первый раз, поэтому Якимов не торопился с ответом. Он прекрасно понимал внутреннее состояние этого человека, на чьи плечи уже в самом ближайшем времени ляжет огромная ответственность. Последние недели они работали в сверхнапряженном режиме. Якимов даже успел совершить вояж по южным регионам страны. Андропов успел сместить треть крупных партийных руководителей, и новые люди считали себя обязанными Сергееву, которого в свое время плотно опекал Юрий Владимирович. Но в южных районах еще сильны были позиции старой партноменклатуры, делавшей ставку на Лычева. Однако Сергеев и Якимов считали свое положение достаточно прочным, на внеочередном пленуме кандидатуру Сергеева готовы были поддержать примерно две третих членов ЦК. Много зависело от результатов заседания Политбюро. Большинство в ЦК составляли поднаторевшие в аппаратных играх партсекретари разного ранга, а также осторожные и практичные хозяйственные руководители. Эту аморфную массу очень трудно контролировать. Они готовы пойти за любым, кого предложит высший партийный ареопаг.

Якимов и Сергеев неторопливо прогуливались по аллеям заснеженного парка вблизи госдачи Сергеева. Оба прекрасно понимали, что это последняя возможность поговорить начистоту. Надвигались события, которые потребуют от них максимального напряжения всех сил. Последние дни Сергеев провел в Кремле и на Старой площади, и небольшой отдых на даче, вдали от городского шума и государственных забот, был как нельзя кстати. Сергеев был взвинчен, даже здесь, на природе, он не мог как следует расслабиться, его разум продолжал интенсивно трудиться, просчитывая различные сценарии будущего. Вечером, накануне отъезда на дачу, ему позвонил академик Чанов. Счет уже шел на часы. Это должно случиться ночью или ранним утром. Завтрашний день представлялся Сергееву сплошным кошмаром, так же как и две-три последующие недели, пока не удастся покончить с формальностями и взять бразды управления государством в свои руки.

– Уже поздно, – сказал Якимов, бросив взгляд на часы. – Десять вечера. Завтра нам предстоит трудный день.

– Погуляем еще немного. Хорошо здесь, покойно.

Сергеев потуже замотал шарф на горле и тихо добавил:

– Как представлю, что завтра будет твориться…

– Нужно как-то пройти через это, – вздохнул Якимов и решил сменить тему. – Почему ты вдруг вспомнил об Андропове?

– Я ведь хорошо его знал, – пожал плечами Сергеев. – Мы не раз вели с ним откровенные разговоры. Вот так, как с тобой, с глазу на глаз. Жаль, конечно, что он не пришел к власти лет на пять раньше. Поразительный человек!

Якимов улыбнулся про себя. У него было свое мнение об Андропове, и оно во многом расходилось с мнением Сергеева. Впрочем, эти незначительные расхождения не могли существенным образом повлиять на их взаимоотношения.

– Я уже как-то говорил тебе, – мягко сказал Якимов, – что не нужно искать в этом человеке то, чего в нем нет. Согласись, так не бывает, пятнадцать лет возглавлять КГБ, а потом вдруг превратиться в яростного реформатора. Да, Юрий Владимирович человек незаурядный, я бы даже сказал, талантливый, но последнее справедливо лишь в том случае, если его сравнивать с нашими бывшими вождями. Я имею в виду, что он умнее Брежнева, Суслова, Гришина и иже с ними, но не более того. Все его заигрывания с интеллигенцией, легкое фрондирование и прочие подобные штучки – сплошная показуха. Андропов точно такой же убежденный ортодокс, как и все другие деятели его поколения, хотя нужно признать, что он единственный, кто относился ко всему с легкой иронией. Но чтобы Андропов вруг решился на крутой поворот? Нет, не поверю. Я могу допустить, что, если бы у него было два-три года, он пересажал бы всех ворюг, взяточников, а следовательно, большую часть наших коллег. И что дальше? На их место пришли бы другие и продолжили воровать. Нет, дорогой, на что-либо серьезное он не смог бы отважиться. Ввести многопартийность, например, или свободу слова… Нет, ты как хочешь, но Андропов в качестве реформатора…

Якимов коротко засмеялся.

– Миф! И этот миф ты придумал сам.

– А знаешь, почему он не решился на крутые перемены? – перебил его Сергеев. – Он боялся!

Якимов остановился и с недоумением посмотрел на Сергеева.

– Да, Андропов Юрий Владимирович, всесильный, могущественный глава Советского государства, боялся! А знаешь, чего? Нет, не Лычева и подобных ему, хотя имя им легион. У него на этих Лычевых тонны компромата накопились, а если бы возникла нужда, то и камеры бы для них нашлись. Посмотри вокруг, сейчас почти у любого, кто у власти, рыльце в пушку. Нет, он не Лычева испугался и не партии, а огромной страны, которой так и не смог понять, хотя являлся самым информированным человеком государства. А самый большой страх он испытывал перед народом, населяющим эту страну.

Сергеев внезапно остановился и в упор посмотрел на Якимова.

– Вот мы все клянемся и божимся именем советского народа. А что народ? Правильно Лев Толстой сказал, сволочь у нас народ! Вот скажи мы завтра, что настала пора закручивать гайки, что в стране пруд пруди американских шпионов, что пора лагеря с вышками строить… И что ты думаешь? Какова будет реакция? Гробовое молчание! Но потом начнут ловить врагов и стучать будут друг на друга, как прежде, и лагеря для себя построят за милую душу! Что хочешь можно делать с таким народом! Кукурузу сеять в тундре? Пожалуйста! Коммунизм строить – всегда готовы! Капитализм – а почему бы и нет? Пережили голод, переживем и изобилие.

Следовательно, дорогой мой, ни черта ты с таким народом путевого не сделаешь, а выйдет какая-нибудь очередная подлость! Да, народ у нас сознательный, терпеливый и простой. Не зря говорят – простота хуже воровства! Скажешь, вожди виноваты? Как бы не так! Все, не хочу больше об этом говорить!

– Впечатляет, – тихо сказал Якимов. – Ну и что дальше? Будешь следовать курсом Андропова? Прогульщиков ловить, дисциплинку подтягивать, так? А Лычеву будешь кукиш показывать, не вытаскивая руку из кармана, да?

Якимов почувствовал, как в груди у него поднимается мутная волна раздражения. В такие моменты он готов был нагрубить Сергееву, в душе называя его жалким слюнтяем. Судьба подарила ему такой шанс, да что там ему, всей стране, а он слюни развесил да к тому же и труса празднует. Якимов отдавал себе отчет, что Сергеев не слишком подходит на ту роль, которую ему предстоит сыграть в истории страны и всего человечества. По сути, он не политик, не государственный деятель, а имитатор, артист, который играет роль вождя. Надо отдать должное, он превосходный имитатор, у него несомненный артистический талант, но изображать вождя – это одно, а действовать как настоящий лидер, совсем другое. Сергеев тот самый король, которого играет окружение. Сам он – пустое место, ничтожество. Он отличается от Лычева только тем, что своевременно учуял конъюнктуру, этого качества у него не отнять, и успел привести свой фразеологический словарь в соответствие с велением времени.

Сергеев насупился и шел впереди с заложенными за спину руками. Подморозило. Тихо падал снег, поскрипывая под ногами. Якимов чертыхнулся про себя и догнал Сергеева.

– Ну ладно, – буркнул он. – Я погорячился. В твоих словах, конечно, есть резон, но про народ ты загнул. Нельзя так, понимаешь? Надо хоть во что-то верить, иначе какой смысл во всем этом? Ради чего тогда мы затеваем такое большое дело? Должны быть какие-то святые вещи…

Он помолчал немного и примирительно добавил:

– Это все нервы. Скоро все утрясется. Нужно контролировать ситуацию, действовать осторожно и взвешенно. Но медлить тоже нельзя, время поджимает. Скоро все развалится к чертовой матери.

– Вот ты говоришь, контролировать ситуацию, – повернул к нему лицо Сергеев. – А ведь то, что мы собираемся сделать…

Сергеев пощелкал пальцами, подбирая нужное выражение.

– Одним словом, это поворот. Вот мы повернем с тобой страну, и что дальше? Дорога только одна будет, учти. Захочешь вернуться, а той развилки, где мы свернули, уже нет. Понимаешь меня?

– Не знаю, – протяжно вздохнул Якимов. – Объясни, ради Бога, что ты вкладываешь в понятие «поворот»? Мы же договаривались, что на этот раз обойдемся без революций. Или я что-то неправильно понял?

– Ну хорошо, попытаюсь объяснить.

Сергеев подошел к лавочке, стряхнул с нее перчаткой снег, но передумал и садиться не стал. Заметно было, что он нервничает, да что там говорить, едва держит себя в руках.

– Возьмем события двухсотлетней давности…

– А почему бы не начать с Адама и Евы, – с иронией сказал Якимов.

– Нет, ты погоди, – отмахнулся Сергеев. – Буржуазная революция во Франции. Идеи свободы, равенства и братства выродились в кровавый террор. Король казнен, монархия пала, церковь низведена до роли шута. Чем все закончилось, тебе хорошо известно: чудовищем по имени Наполеон и кровавой всеевропейской бойней.

– Ну и что? – пожал плечами Якимов. – Какое отношение имеют эти события к нам?

– А ты не торопись, – сухо сказал Сергеев. Он стащил перчатку и загнул палец. – Это первый крутой поворот, если говорить о современной истории. Появилось что-то новое, не так ли? Королей и раньше убивали, и монархии исчезали бесследно, но чтобы вот так, как во Франции… Да, после этого человечество уже стало другим. Первый поворот оно уже прошло, и возврата назад уже нет.

Что у нас дальше? Первая мировая война, – Сергеев загнул еще один палец. – Революция в России. Поражение Германии и приход к власти нацистов. В огне социальных катаклизмов рождены новые чудовища.

Он посмотрел тяжелым взглядом на Якимова и раздельно произнес:

– Сталин и Гитлер. И мы знаем, какую цену пришлось всем нам заплатить. Человечество прошло второй поворот, и какое-то время его путь был жестоко детерминирован этими кровавыми событиями. Дорожка привела нас прямо ко второй мировой войне.

Он загнул палец.

– Еще один, третий по счету, поворот. Мир изменился, но, как и в двух предыдущих случаях, его дальнейшее развитие, или, другими словами, магистральный путь, жестко обусловлен итогами войны. Вот уже сорок лет длится противостояние сторон, и все это на фоне ядерного безумия. Сорок лет мы маршируем по этой дороге, и нам кажется, что такой порядок вещей существовал всегда. Теперь ты понимаешь, что я вкладываю в слово «поворот»?

– А почему бы нам не повернуть еще раз? – с иронией посмотрел на него Якимов. – Договориться о сокращении вооружений, покончить с холодной войной и, пользуясь твоей же лексикой, выйти на новый магистральный путь развития? Заметь, это не утопия, а реальные, вполне осуществимые вещи. Я уже как-то говорил, что ты можешь прославить свое имя, стать одной из самых значительных личностей за всю историю человечества. Перед тобой открыты уникальные возможности, а ты все никак не можешь решиться… Извини, но иногда я совершенно перестаю тебя понимать.

– Нет, это ты ничего не понял, – сердито возразил Сергеев. – Очень жаль, ведь ты гораздо умнее других. И если бы не твое предубеждение к Андропову, ты мог бы и сам разглядеть опасность, с которой нам предстоит столкнуться. Весьма прискорбно, но факт – ты эту опасность либо не замечаешь, либо попросту игнорируешь ее наличие.

– Объяснись, – отрывисто бросил Якимов. – Только постарайся на этот раз обойтись без твоих путаных исторических реминисценций.

Сергеев мрачно посмотрел на него и загнул очередной палец.

– Четвертый поворот. Вот что нам уготовила судьба, понимаешь? Ты сам только что сказал, давай повернем! Я не против, но почему бы нам не рассмотреть возможные последствия такого поворота?

Он разжал кулак и надел перчатку.

– За два прошедших столетия я насчитал три глобальных кризиса. И каждый раз локальные, казалось бы, события во Франции, России и Германии становились причиной необратимых изменений, затронувших всю, я повторяю, всю цивилизацию. Обрати внимание, в каждом из этих случаев все начиналось с красивых звучных слов и благих намерений. Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Просматривается и одна общая закономерность: крупные социальные потрясения приводят к хаосу, пусть даже временному, а в результате на свет рождаются чудовища…

– Какое отношение это имеет к нам? – сухо спросил Якимов.

– Самое прямое. Мы собираемся реформировать огромную страну, населенную сотней племен и народов. Мы мечтаем о свободе слова, многопартийности и плюрализме, собственности. А теперь посмотри внимательно. Кто окружает нас…

Сергеев показал рукой в темную ночь.

– Через одного – либо мошенник, либо вор, в лучшем случае, карьерист, думающий только о себе. А наверху всей этой дерьмовой пирамиды Лычев и его друзья. Да, совсем забыл. Про наш родной советский народ забыл…

Сергеев зло выругался.

– А ты говоришь, контролировать. Если мы эту телегу толкнем с горы, то уже черта с два ты сможешь что-либо контролировать. Она будет нестись сама по себе, а тебе лишь останется делать вид, что у тебя в руках крепкие вожжи, а не истлевшие оборванные веревки. Нет, дорогой, если мы выпустим джинна из бутылки, обратно его нам уже не затолкать.

Сергеев с тоской посмотрел на своего товарища.

– И учти, друг мой Якимов… То, что телега может развалиться, это еще не самое страшное. Страшно другое. Мы можем проскочить этот четвертый поворот, а когда заметим это, будет уже поздно что-либо предпринять. Сам понимаешь, перемены такого масштаба, что мы с тобой задумали, могут привести к самым неожиданным результатам. Например, к крупным социальным потрясениям. Надеюсь, ты понимаешь, что такое хаос в России? Не приведи, конечно, Господь, но если что-нибудь подобное случится, это будет катастрофа мирового масштаба. Некоторые, те же американцы, к примеру, вздохнут с облегчением и скажут: «Империи зла пришел закономерный конец». А кто-нибудь задумывался над тем, что же возникнет на месте советской империи? Хорошо, если нам удастся осуществить хотя бы часть из задуманного. Но если хочешь знать мое мнение, у нас один шанс из ста. А если не удастся, что тогда? А в таком случае всех нас ждут крупные неприятности.

Франция родила Наполеона Бонапарта. Чудовище? Еще какое! Затем на подмостки истории вышли Гитлер и наш бывший хозяин. В сравнении с ними Наполеон всего лишь шалун, мелкий проказник. Замечаешь, какая раскрутка идет? Третий виток спирали, и появляется нечто совершенно новое. Чудовище, которое невозможно персонифицировать. Назовем его так: ядерный кошмар. Зло теперь носит безличный, абстрактный характер, к нему причастны миллионы людей, которых уже не удастся усадить на лавку нового Нюрнбергского процесса. Но это безличное, анонимное зло способно в один прекрасный день уничтожить всю нашу планету.

Он глубоко вдохнул морозный воздух и медленно процедил сквозь сжатые зубы:

– Сейчас идет восемьдесят пятый год. Не станет ли он годом рождения нового чудовища? И если станет, то каким оно будет?

Он сделал паузу и сам ответил на свой вопрос:

– Это будет нечто запредельное, с чем цивилизация еще никогда не сталкивалась. И когда ты говоришь, что у меня есть шанс стать знаменитой личностью, я очень опасаюсь, что это будет слава сродни той, что заслужил своими деяниями Герострат. Я не хочу, чтобы это новое чудовище каким-то образом связывали с моим именем.

Только сейчас, когда его чувства были обострены до предела, а мозг работал с быстродействием компьютера, Сергеев начал понимать, в какую авантюру его втянули Якимов и другие подобные советники. Трижды прав был Андропов! Кардинальные перемены в такой стране невозможны! Их последствия будут носить катастрофический характер. Нет, должно пройти десять, а еще лучше двадцать лет, прежде чем можно будет приступать к решительным действиям. А сейчас нужно медленно и осторожно, шаг за шагом, готовить для этого почву. Взять на вооружение тактику Андропова, постепенно сменить кадры, подтянуть дисциплину, изменить отношение к делу. И начинать нужно с самых верхов. Договориться с американцами и собственными военными о сокращении вооружений, ввести жесткий режим экономии, особенно это касается оборонной промышленности, этого ненасытного Молоха. Навести элементарный порядок в экономике, постепенно вводя элементы частной собственности. Эти и другие подобные меры позволят улучшить положение в социальной сфере. Повысится благосостояние людей, изменится психология, уровень культуры. Народ перестанет быть сволочью, ему уже будет небезразлично, что происходит в стране. Плюрализм и гласность? Пожалуйста, но партию руками не трожь! И действовать таким образом до тех пор, пока вместо истлевших веревок в руках новых лидеров не появятся настоящие рычаги управления. Тогда и только тогда можно будет говорить о рыночной экономике, демократии и свободном обществе. Все остальное от лукавого, волюнтаризм чистой воды, прелюдия к грядущей катастрофе, приходу чудовища, который Сергеев едва не подготовил собственными руками. Он испытывал сейчас чувство острого одиночества, понимая, что уже в самом скором будущем ему придется схлестнуться не только с Лычевым, но и со многими своими соратниками, и в первую очередь, с Якимовым. Да, у него имеется шанс, но его нужно искать не там, где подсказывает Якимов. Сергеев может прославить свое имя, но только в одном случае: если сумеет предотвратить катастрофу и подготовить почву для грядущих перемен, время которых по-настоящему еще не наступило.

– Это все нервы, – нарушил молчание Якимов. – Ты много работал, да и не так просто привыкнуть к своей новой роли. Я все понимаю, тебе сейчас очень тревожно, неуютно… На тебя свалилась огромная ноша, и нужно относиться к этому с пониманием. Я уверен, что уже завтра, когда ты вновь окунешься в повседневные заботы, твое настроение кардинально изменится.

В этот момент к ним подошел референт Сергеева. Он наклонился и шепнул на ухо патрону несколько слов. Тот некоторое время с недоумением смотрел на него, затем повернулся к Якимову.

– Со Смоленской звонят. Срочный разговор. Что-то связано с американцами.

Они поспешили вернуться в дом.

– Может, опять возник вопрос о женевской встрече? – спросил Якимов.

– Да нет. Скорее всего, нет. Там уже все договорено. Сам не пойму, в чем дело.

Сергеев снял трубку и несколько минут молча выслушивал собеседника. Затем он искоса посмотрел на Якимова и коротко проронил:

– Хорошо, через час буду у вас.

Он положил трубку и, заметив немой вопрос в глазах Якимова, покачал головой.

– Ничего не понимаю. Американский посол требует немедленной аудиенции.

– Но сейчас же ночь! – удивленно воскликнул Якимов. – Двенадцатый час ночи!

– У него на руках личное послание президента США, – хмуро заметил Сергеев. – Боюсь, нас ждут серьезные неприятности.

Глава одиннадцатая

Секретарь ЦК Лычев в этот поздний час находился у себя в кабинете на Старой площади. Большой свет был потушен, горела лишь настольная лампа, и в ее неярком свете лицо этого человека казалось размытым бледным пятном. Его нервы были напряжены до предела. Лычев хорошо осознавал, что у него почти не осталось времени для принятия решения. Только что из Кремлевской больницы ему позвонил академик Чанов. Положение критическое, врачи делают все возможное, но к утру…

Лычев вспомнил, как совсем недавно он торопил события, а сейчас он уже сам был не против, чтобы этот ходячий труп прожил еще парочку недель. Он понимал, какому риску подвергает свою жизнь, и хотел еще раз все тщательно продумать, взвесить и просчитать. Но у него не было этих двух недель, решение нужно было принимать уже сегодня, прямо сейчас.

Лычев открыл ящик стола и достал колоду карт. Улыбнулся про себя, вспомнив, с каким недоумением уставился на него помощник, когда он попросил его принести карты. Понадобилось время, чтобы втолковать помощнику, что нужны именно игральные карты, колода обычных игральных карт.

Лычев распечатал колоду и попытался вспомнить, как раскладывается пасьянс. Когда-то давно, еще в молодые годы, он весьма недурно играл в карты, но затем началась его партийная карьера, и он постепенно охладел к этому занятию. А сейчас вдруг ему захотелось опять взять в руки карты, погадать, возможно, в ходе этого занятия в голову придут какие-то полезные мысли, или сами карты подадут знак. А почему бы и нет? Хотя Лычев и называл себя истинным ленинцем, приверженцем диалектического материализма, в глубине души он верил в сверхъестественные явления, а иногда и в существование Бога.

На стол легли пятьдесят две карты. Он сразу же отбросил мелочь: с двойки по пятерку. Лычев раскладывал пасьянс по своим собственным правилам. В его пасьянсе все будет, как в настоящей жизни. Он отложил мелочь в сторону, на самый край стола, и тихо произнес:

– Советский народ.

Затем его взгляд стал задумчивым, и в кабинете прозвучал негромкий голос:

– Дорогие товарищи! Братья и сестры! К вам обращаюсь я…

Он видел себя на трибуне Мавзолея, а мимо проходили люди, люди, люди, и у каждого в руках его портрет. Крики «ура!»…

Он очнулся и злобно прошипел:

– Молчать, быдло! Вас никто не спрашивал!

Нет, он не хотел убивать Сергеева. Но если тот придет к власти, Лычеву конец. Конец всем его мечтам и надеждам. Ради чего он карабкался всю жизнь на эту отвесную гору? Во имя чего все эти жертвы и колоссальные усилия? Чтобы сорваться в пропасть, когда трон находится на расстоянии вытянутой руки? Когда он в мыслях уже успел примерить корону и взять в руки скипетр, представляя себя самым могущественным человеком мира? Нет, без борьбы он трон не уступит.

Лычев разделил оставшуюся колоду на две части. Картинки отложил в сторону. Перед ним в четыре ряда лежало шестнадцать карт, с шестерок по десятки. Все, как в реальной жизни. В памяти всплыли казенные формулировки: «аппарат на местах», «местные товарищи». Одним словом, шестерки.

Лычев переложил карты в сторону, расположив их между собой и «народом».

Любопытно, как поступит с ним Сергеев, если его выберут генсеком? Ясное дело, крутых репрессий не будет. Сошлет куда-нибудь в Эфиопию, чрезвычайным и полномочным, или в Урюпинск, руководить местными товарищами. А может поступить еще проще: даст пинка под зад и отправит на пенсию. «Спасибо, дорогой товарищ, нам всем будет вас очень не хватать…»

Наступил самый ответственный момент. В руках у него остались серьезные карты, и здесь следовало действовать тонко. А, черт! А что делать с дамами?

Лычев на мгновение задумался, но поскольку женский вопрос с некоторых пор перестал его беспокоить, он отбросил дам на край стола, к «народу».

Все, как в жизни. На стол легли четыре валета. Секретари обкомов и крайкомов, вожди республиканского масштаба, крупные хозяйственники и министры. С ними будет не просто сладить, в последнее время они получили слишком много воли. Ничего, он подтянет подпруги! Что, успели забыть, как Хозяин вам кровь пускал? Ничего, я напомню!

Он грохнул кулаком по столу, и ему показалось, что фигурки на картах испуганно съежились.

– Испугались?! – погрозил он им пальцем. – То-то же. Будете проводить мои решения в широкие массы. И чтоб ни-ни!

В его руках оказались четыре туза. Четыре казенных дома: аппарат ЦК и правительства, КГБ, МВД и Министерство обороны. В аппарате ЦК примерное равенство сил, руководство КГБ на стороне Лычева, а вот МВД… После того, как Андропов убрал Щелокова и некоторых других важных чинов, в МВД сложилось тяжелое положение. Нужно признать, что Сергеев имеет здесь большое влияние. С военными полной ясности пока нет, а тут еще Чернов жалуется, что ему на пятки наступают. Но политорганы поддерживают Лычева, и это немаловажно. Да, как-то упустил он из виду армию в последнее время. Напрасно.

Нужно что-то решать с Сергеевым. Если идти на крайние меры, то нужно действовать в ближайшие два-три дня, до начала Пленума. Одно дело убрать секретаря ЦК, пусть даже и претендента на пост генсека, и совсем другой масштаб, если убьют главу Советского государства. Можно, конечно, свалить все на американцев, Чернов говорил, что такая возможность реально существует, но зачем доводить дело до крайности? Его друзья и сторонники потом из него икону сделают, великого святомученика. Нет, или решать прямо сейчас, или… собирать чемодан и ехать в Урюпинск.

Короли. Могущественные монархи, в руках которых сконцентрирована неограниченная власть. Могущественные от слова «могут». Но в стране сейчас безвременье, трон пустует, а рядом с ним застыли четыре фигуры, и каждый из них не прочь примерить корону и скипетр на себя.

Пиковый король. Якимов. Иногда Лычеву казалось, что он ненавидит Якимова даже больше, чем своего главного соперника. Мастер интриг и закулисных сделок, конъюнктурщик высшей пробы. Высоколобый умник, хитрая и расчетливая бестия. Нет, сам Якимов никогда не согласится занять трон, он действует подло, всю жизнь прячется за чужими спинами. Его цель ясна. Якимов по своей натуре типичный «серый кардинал», непревзойденный мастер своего дела, он будет манипулировать Сергеевым, даже когда тот придет к власти.

– Поедешь в Эфиопию, – вполголоса сказал Лычев и перевернул пикового короля рубашкой вверх. Внезапно он рассмеялся от пришедшей в голову мысли.

– Нет, в Эфиопию я тебя не пущу, останешься здесь. Наденут на тебя форму швейцара, будешь передо мной двери открывать.

Крестовый король. Чернов. Опасный человек. Нужно от него избавиться.

Лычев перевернул карту Чернова. Ему не хотелось задумываться, каким способом он избавится от всемогущего председателя КГБ. Он еще вернется к этой проблеме, но не сейчас.

Остались два короля, реальные претенденты на высшую, абсолютную и ничем не ограниченную власть над половиной земного шара. Червовый и бубновый, Лычев и Сергеев.

Можно, конечно, выбрать и второй вариант, но здесь существует угроза разоблачения. Если американцы раскопают, что к чему, дело не выгорит. Опять же, попробуй просчитай их реакцию… Хорошо, если они ограничатся разрывом дипломатических отношений, а вдруг пойдут на крайние меры? Нет, ядерная война в планы Лычева не входила. И чувствовать себя ходячей мишенью всю оставшуюся жизнь он не желал.

– Извини, Сергеев, – на лице Лычева появилась хищная улыбка. – Видать, не судьба тебе в королях ходить.

Он перевернул бубнового короля и снял трубку телефона. Услышав знакомый голос, он выдержал паузу и решительно сказал:

– Пора нажать на курок. Разработайте по первому варианту, второй отпадает… Да, я все взвесил и продумал… Добро, действуй!

Он положил трубку и только сейчас обратил внимание, что в сторонке лежат две карты. Потянулся через стол, открыл. Два джокера. Нахмурился. Определенно, карты подают ему какой-то знак. По сути, джокер – это ничто, пустое место. Но при определенном раскладе эта карта может повлиять на весь результат игры. Ее можно ввести в любую масть или заменить ею другую карту, даже короля. Определенно, карты подают какой-то знак.

Лычев смахнул эти две карты в стол и выбросил мысль о джокерах из головы. Ему и без того было над чем подумать. Он медленно прохаживался по гулкому пустому кабинету, иногда подходил к освещенному лампой столу, на поверхности которого в избранной им последовательности лежали карты. Ему нравился такой расклад. Он даже нашел ему правильное название: Большой Кремлевский Пасьянс.

В полночь его мысли прервала резкая трель телефонного звонка. Лычев смахнул все карты в стол, но к телефону не подошел. Приоткрылась дверь кабинета, и помощник встревоженным голосом сообщил, что звонят из Министерства иностранных дел. У них новости чрезвычайной важности.

Лычев снял трубку и раздраженно спросил:

– Ну что там еще? Почему так поздно звоните?

Министр разговаривал с ним сухо, короткими рублеными фразами.

– Немедленно приезжайте на Смоленскую. Здесь вас ожидает посол США… Да, я понимаю, что уже поздно, но у него письмо президента США… Да, лично вам. Копия письма будет вручена мне, а также Сергееву, который уже выехал с дачи и направляется туда же. Да, это очень важно. Ждем вас.

Когда Лычев положил трубку, по его лицу градом катил пот. Что происходит? Что это еще за личное письмо президента? Он едва не перекрестился, что вовремя отказался от второго варианта. Но на душе было тревожно.

Он снял трубку одного из правительственных телефонов и попросил соединить его с Черновым. Председателя КГБ на месте не оказалось, уехал час назад, но дома еще нет. Связались со служебной машиной: водитель сказал, что председатель КГБ в настоящий момент занят и подойти к телефону не может. Лычев выматерил связистов и засобирался на Смоленскую площадь.

Глава двенадцатая

Крытый военный грузовик, следовавший из Москвы, свернул возле Реутова с Владимирского шоссе и, спустя несколько минут, подкатил к воротам завода «Военохотник». Рядом с ним остановилась черная «волга». Из охранного помещения показались двое мужчин в теплых полушубках и направились к человеку в штатском, выбравшемуся из «волги». Они устроили небольшое совещание, затем человек в штатском и один из охранников уселись в машину. Ворота открылись, и обе машины медленно въехали на заводскую территорию. Территория завода была невелика, и машины, проехав склад, направились в противоположный конец. Они остановились у небольшого приземистого здания, погруженного в темноту. Охранник щелкнул выключателем, и над металлическими воротами вспыхнула тусклая лампочка. Он позвенел ключами, выбирая нужный, открыл замок и развел створки в стороны.

Человек в штатском кивком поблагодарил его и взял протянутые ключи. Охранник развернулся и направился к заводским воротам. На этом его миссия заканчивалась.

Грузовик сдал задом и медленно въехал внутрь строения. Из кабины выбрались двое плечистых мужчин, натянули на руки резиновые перчатки и принялись по одному выгружать объемистые мешки из черного непрозрачного пластиката. Судя по их усилиям, мешки были довольно тяжелыми.

Человек в штатском также натянул перчатки и подошел к вмурованной в пол металлической плите. Надпись на задвижке гласила: «ОСТОРОЖНО, КИСЛОТА!» Он удовлетворенно кивнул и показал пальцем на плиту.

– Здесь.

Его помощники сдвинули защелку, затем открыли люк и один за другим осторожно опустили в резервуар с кислотой одиннадцать мешков. Затем они привели все в порядок и уехали.

Если бы в этот момент рядом оказался Фомин, ему не составило бы труда узнать в человеке, одетом в штатское, своего бывшего коллегу по Второму главку полковника Кондрашова. А в мешках, брошенных в резервуар с кислотой, находились тела ликвидаторов из «подразделения Л», участвовавших в кашранском деле.

«Волга» выехала из заводских ворот, и Кондрашов сделал водителю знак увеличить скорость до максимума. В Москве его ждут. Хлопотное это дело, быть правой рукой начальника Второго главка.

Генерал в это время также мчался на своей серой «волге» по ночному городу. Но, в отличие от Кондрашова, он сам сидел за рулем. С виду его машина ничем не отличалась от других, но если бы кому-нибудь удалось рассмотреть ее поближе, то мнение о машине и ее водителе претерпело бы кардинальные изменения. «Волга» была оборудована по высшему классу безопасности, не говоря уж о мощном форсированном двигателе. В салоне были смонтированы три рации. Одна из них позволяла выходить прямо на коммутаторы правительственной связи АТС-1 и АТС-2, вторая работала на милицейской волне, а третья, с кодирующим устройством, была предназначена для связи в сети мобильных объектов и групп госбезопасности. На панели этой рации замелькал красный огонек, и мужской голос с легкой хрипотцой произнес:

– Первый, за вами следуют две машины, красные «жигули» и белая «волга». Номера…

– Плевать мне на номера, – раздраженно сказал генерал. – Вы уверены, что они пасут именно меня?

– Да, ошибки быть не может. «Жигули» позади вас, другая машина отстала на полторы сотни метров, но следует с вашей скоростью.

– Давно они сели мне на хвост? – процедил в трубку Ремезов.

– Мы их засекли у станции метро «Волгоградский проспект».

– Ну так стряхните их к чертовой матери! – выругался генерал. – А заодно вытрясите из них душу. Я хочу знать, что это за люди.

Голос в рации принялся деловито отдавать распоряжения.

– Внимание, говорит Второй. Начинаем работать. Третий, Пятый и Шестой, займитесь красными «жигулями». Четвертый, Седьмой и Восьмой, возьмите на себя «волгу». «Гиацинт», будем останавливать их возле вашего поста. Будьте наготове.

– Первый, вас вызывает Пятый.

– Слушаю, – отрывисто бросил генерал. Он проскочил на красный свет светофора на Волжском и направил машину в Кузьминки.

– Засекли еще две машины. Милицейская «волга» и пикап «скорая помощь» следуют за вами от Текстильщиков.

Генерал бросил взгляд налево. «Волга» с красными крестами уже обошла его и неслась по проспекту со скоростью за сто километров. Он почувствовал, как вспотели ладони на баранке.

– Внимание, говорит Второй. Девятый и Десятый, подойдите вплотную к Первому. Всем остальным номерам следовать к «Гиацинту». Будем останавливать их на пересечении с улицей Академика Скрябина.

Генерал в сердцах выругался и ударил кулаком по рулю. Он не мог поверить своим ушам. Он, могущественный начальник контрразведки КГБ, не может спокойно проехать по Москве, городу, который он уже давно считал своей вотчиной. Ему позарез нужно было встретиться с Фоминым. Только что они вместе с Черновым обсудили окончательный план действий, и Ремезов хотел лично, с глазу на глаз, проинструктировать Фомина. Но ехать прямо на базу сейчас рискованно. Даже если его сотрудники отсекут хвосты, кто знает, не перехватят ли его «наружники» военных за Кольцевой дорогой. Нет, ехать к Фомину сейчас слишком опасно. Нужно разобраться с этими наглецами. Утром он сменит машину и нанесет визит Фомину. У Ремезова не было никакого желания знакомить военных со своими секретами.

Он сбросил скорость и одновременно нажал на тангенту микрофона.

– Второй, я возвращаюсь. Оставьте две машины для сопровождения, остальные пусть займутся делом. Вяжите всех, кто попадет под руку, и волоките к нам. Там разберемся, что это за птицы…

– Первый, вас вызывает Второй. Они засекли нас.

– Да вижу я, – раздраженно сказал в трубку Савельев. Он сидел за рулем белой «волги». – Сразу трое на хвосте сидят. Хрен стряхнешь, пристали, как репей к собачьему хвосту.

– Объект сбросил скорость… Все, он возвращается.

– Сорвалось, Иваныч. Слишком плотно его прикрывают.

Вельяминов сидел рядом в кресле пассажира. Он хотел что-то сказать, но его опередил голос из рации:

– Первый, вас вызывает Шестой. Меня пасут. Две машины как минимум.

– Так, – протяжно выдохнул воздух Вельяминов. – Начинается самое интересное.

Опять включилась рация, и посыпались доклады.

– Первый… Четыре «волги» шпарят по Новорязанскому шоссе прямо в вашу сторону… Внимание, докладывает Четвертый. Еще три машины выехали со стороны кладбища и по Сормовской направляются к Волгоградскому проспекту. Внимание, четыре машины свернули с Полетаева на Академика Скрябина, идут на всех парах…

Вельяминов протянул руку к рации.

– Внимание всем номерам! Третий и Четвертый, немедленно уходите! Остальным номерам двигаться к перекрестку Волгоградского и Академика Скрябина. Скорее всего, рандеву состоится именно там. Действовать по первому варианту.

– Очень удобное место, – хмыкнул Савельев, не давая притереть себя к бровке двум истошно сигналящим черным «волгам». – Рядом кладбище. Там всех нас и похоронят.

Он резко крутанул руль влево, избегая столкновения с третьей машиной, которая попыталась зайти сзади.

– Вот суки! – выругался Савельев. – Пристали, как банный лист к заднице.

– Хорошо работают, – согласился с напарником Вельяминов. – Чувствуется родная школа. Выскакивай на встречную полосу. Быстрее, иначе они похоронят нас прямо здесь!

– Говорил же я Кобозеву, чтобы дал побольше людей, – недовольно произнес Савельев, включая сирену.

– Тебе дай волю, ты бы за собой батальон спецназа таскал, – с иронией заметил Вельяминов и оглянулся в сторону заднего сиденья.

– Парни, первыми не задираться!

Те же самые слова он повторил в рацию.

На небольшой пятачок у Кузьминского кладбища со всех сторон съезжались машины. Преимущественно здесь были «волги» разных цветов, несколько машин с милицейской раскраской и два «рафика». Машин накопилось уже больше двух десятков, но подмога продолжала прибывать со всех сторон. Каждый водитель пытался найти в этой сутолоке своих, машины истошно сигналили и совершали сложные маневры, чтобы избежать столкновений.

Когда положение стабилизировалось и отчетливо наметилась «линия фронта», Вельяминов и Савельев выбрались из машины. Следом за ними появились трое рослых мужчин в камуфляже, бронежилетах и с «акаэсами» в руках. Захлопали дверцы, из машин поспешно выбирались вооруженные люди.

– Такое впечатление, что их все-таки больше, – ревниво заметил Савельев.

– Не воевать же нам с ними? – пожал плечами коллега. Оба были одеты в форму, Вельяминов в военную, а его напарник в милицейскую. Они подошли к стоящей особняком группе мужчин, и Вельяминов представился:

– Полковник Сафонов, помощник военного коменданта города Москвы. Кто у вас старший?

– Полковник Вепринцев, Комитет государственной безопасности. Прошу ваши документы!

Мужчина в темном пальто требовательно протянул руку.

– С каких это пор КГБ командует военными? – сухо поинтересовался Вельяминов.

– Объясните ему, – кивнул через плечо Вепринцев, и из-за его спины объявился человек в милицейской форме с тремя звездами на погонах.

– Мы разыскиваем опасных преступников. Они одеты в военную форму и вооружены. Прошу вас предъявить документы.

Вельяминов выдавил из себя мрачную улыбку и вполголоса сказал своему напарнику:

– Попробуй теперь ты.

Савельев приосанился и вышел вперед.

– Полковник Лиознов, Главное управление внутренних дел города Москвы. Совместно с военной комендатурой осуществляем операцию по задержанию опасных преступников.

Он сделал паузу и, понимая, что его слова звучат не слишком убедительно, добавил:

– Из воинской части дезертировали трое солдат. Они захватили машину. Были одеты в гражданскую форму и вооружены. А теперь попрошу предъявить ваши документы.

– Я не знаю такого полковника в ГУВД, – растерянно произнес его «коллега». – Что это еще за Лиознов?

– Это ты самозванец! – процедил сквозь зубы Савельев.

Наступил критический момент. Четыре «полковника» сверлили друг друга недобрыми взглядами, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации. За их спинами сгрудились телохранители. Остальные участники изготовились к бою у своих машин, готовые в любой момент включиться в назревавшую разборку.

Вельяминов в уме прикинул соотношение сил. У него было примерно шестьдесят человек, почти все вооружены «акаэсами». Большая часть его людей прошла подготовку в группах «физического воздействия». Гэбэшников было вдвое больше, но «акаэсов» у них наберется не больше десятка. Вельяминов решил, что положение у них как минимум равное.

– Ну что, так и будем тут стоять всю ночь? – с иронией спросил он у Вепринцева. – Или разъедемся по домам? Так сказать, тихо-мирно…

Полковник из госбезопасности еще не успел продумать свой ответ, когда к месту разборки с завыванием сирены подкатила еще одна милицейская «волга».

– Скажите своему придурку, чтобы он выключил сирену, – поморщился Вепринцев.

– Это не мой придурок, а ваш. Вы ему и скажите.

Вепринцев переглянулся с милицейским полковником и пожал плечами. В это время к ним подбежал запыхавшийся милицейский капитан. Он ошеломленно уставился на полковников, выбирая, к кому из них обратиться, и выделил из всех Савельева.

– Товарищ полковник, что происходит? Тут люди позвонили, говорят, возле кладбища какая-то банда собралась…

Он покрутил головой и с недоумением посмотрел на Савельева.

– Ничего не понимаю… А я уже помощь вызвал. Сейчас сюда машины со всей Москвы едут!

Вельяминов едва заметно улыбнулся и спросил у Вепринцева:

– Так это не ваш человек, полковник?

Тот покачал головой, едва сдерживая улыбку. Они еще несколько секунд обменивались многозначительными взглядами, пока, наконец, одновременно не расхохотались. Вооруженные люди, мгновение назад готовые изрешетить друг друга, убрали пальцы со спусковых крючков и присоединились к своим начальникам. Один лишь капитан продолжал ошеломленно крутить головой во все стороны.

– Ничего не понимаю! Что здесь происходит? Могу я чем-то помочь?

– Можешь, капитан, можешь, – сквозь смех сказал Савельев. – Собери всех этих парней и дуй впереди с мигалкой аж до площади Дзержинского!

– Хорошая идея пришла тебе в голову, Иваныч, – с одобрением заметил Савельев, когда они выехали на Волгоградский проспект. – А то хрен знает, чем бы все это закончилось. Вот за что я тебя люблю, Иваныч, так это за то, что у тебя котелок прилично варит!

– Какая идея? – с недоумением посмотрел на него Вельяминов.

– Эй, хватит прибедняться! Я о капитане говорю.

– О капитане? – повторил вопрос Вельяминов. Он почесал затылок и растянул губы в улыбке. – Так капитан-то настоящий, милицейский! А ты что, не понял?

Они посмотрели друг на друга и не смогли сдержать очередной приступ смеха. А навстречу им по проспекту мчалась кавалькада милицейских машин с включенными сиренами.

Глава тринадцатая

– У старого Кейнса совсем крыша поехала, – неодобрительно сказал Томас Моутли своему напарнику Барри Сандерсу, помощнику пресс-атташе при посольстве США в Москве. – Это же надо придумать, нагнать сюда столько народа! Я не удивлюсь, если русские завтра прикроют лавочку, а всем нам дадут хорошего пинка под зад.

– Ты не прав, Том, – флегматично заметил Сандерс. – Это у русских крыша поехала. Обрати внимание, второй день за нами нет слежки. А еще неделю назад, вспомни, у нас на хвосте три машины висели.

Его челюсти методично пережевывали резинку, а глаза цепко следили за дорогой. Он сидел за рулем одной из посольских машин. Сотрудники ЦРУ Моутли и Сандерс работали в Москве под дипломатическим прикрытием. Они возглавляли одно из четырех звеньев, сформированных московской резидентурой по приказу Кейнса и Макмиллана. В каждое такое звено входило от полутора до двух десятков отборных специалистов из ЦРУ и АНБ. Макмиллан выполнил приказ директора ЦРУ, хотя на вопрос, как ему это удалось, он вряд ли смог дать вразумительный ответ. Как бы то ни было, но операция, спланированная в Лэнгли усилиями Джексона, Макмиллана и самого Кейнса, перешла в решающую фазу. Все люди были соответствующим образом проинструктированы, каждый знал свое место и обязанности. Звено Моутли было ударным, сам он называл его «бригадой быстрого реагирования». Сегодня они получили задание осуществить закладку двух контейнеров. Первый из них уже был заложен в районе Павелецкого вокзала, теперь предстояло завершить дело. Моутли и его коллега в этой процедуре участия не принимали, они осуществляли контроль за ходом операции.

– Все о'кей! – бросил, наконец, Сандерс, заметив одну из своих машин. Он ответно мигнул фарами и направил машину на мост через Москву-реку, в сторону Филей. Поблизости от церкви Сандерс развернулся и поехал обратно, на Красную Пресню. Проезжая мимо места закладки, они внимательно осмотрелись, но ничего подозрительного не заметили. Моутли нажал одну из кнопок на панели, заработал излучатель, и через три секунды водители всех машин, участвовавших в операции, получили сигнал отбоя.

– Уходим.

Сандерс молча кивнул, продолжая ритмично двигать челюстями. Моутли посмотрел на пустынные улицы ночного города и покачал головой.

– Что происходит, Барри? Мы всю ночь шныряем по городу, а я еще ни одного милиционера не видел! Похоже, что Москва становится удобным городом для нашей работы.

Моутли был не совсем прав, считая, что за ними в эту ночь никто не следил. Но водители трех машин – таксомотора, «рафика» с надписью по бортам «Техпомощь» и серой «волги» – работали настолько четко и слаженно, что опытные асы из ЦРУ так и не обнаружили наблюдения. В иных условиях это могло бы закончиться крупными неприятностями, но в планы наблюдателей это не входило. Через час один из контейнеров был доставлен по назначению, а второй… Второй так и остался невостребованным, и через пять суток, максимальный срок, сотрудники ЦРУ вернули его в посольство.

В кабинете министра обороны щелкнул динамик селектора, и голос помощника произнес:

– Товарищ маршал, на линии председатель КГБ. Просит вас к телефону. Соединить?

Маршал тяжело поднялся с дивана, где прилег вздремнуть, и нажал на кнопку селектора.

– Пошлите его на три буквы!

Он разгладил ладонями лицо и опять нажал на кнопку.

– Добро, переключите линию на мой телефон.

Он несколько секунд стоял молча, пока в трубке не прозвучал бесцветный голос Чернова.

– Николай Андреевич, что же это у нас происходит? Ваши люди перешли все границы дозволенного! Похищают сотрудников КГБ, слежку за ними установили. И почему ГРУ занимается не тем, чем положено? Да еще офицера нашего убили. Почему вы молчите? Вам нечего сказать?

– Ну, ну… – с угрозой произнес министр. – Продолжайте, я слушаю вас.

– Я вынужден буду поставить вопрос на Политбюро, – сухо сказал Чернов. – Думаю, у вас будут большие неприятности. Но мне не хотелось бы идти на крайние меры. Мы можем встретиться, все обговорить и покончить с этим недоразумением… Послушайте, маршал, зачем нам эти лишние хлопоты?

– Нет, это ты послушай, Чернов! – яростно перебил его министр. – Кто первым начал войну? Ты, Чернов! Это ты похищал и убивал моих людей! Что, привыкли над беззащитными людьми измываться?! А теперь получил по роже и сразу в кусты?

– Николай Андреевич…

– Что, «Николай Андреевич»?! – маршала душил гнев, и он уже не выбирал выражений. – … твою мать, Чернов! Надо было раньше головой думать, а не своей жирной задницей! Запомни раз и навсегда, если я еще раз увижу твою битую рожу… Если ты опять залезешь в армейские дела, я выкачу танки на прямую наводку и раздолбаю твою поганую контору к чертовой матери! И если у тебя осталась капля совести, лучше возьми пистолет и застрелись!

Лычев вернулся со Смоленской площади в полупарализованном состоянии. Он до сих пор помнил, как у него едва не подкосились ноги, когда он прочитал личное послание президента США. А стоило ему узнать, что незадолго до него подобные письма прочли Сергеев и министр иностранных дел, он чуть не потерял дар речи. Он с большим трудом справился с приступом паники и дал понять американскому послу, что считает это послание гнусной клеветой на весь советский народ, и безнаказанным такое деяние не останется. Посол не слишком огорчился и, перекинувшись несколькими фразами с министром, уехал к себе в посольство. Министр комментировать письмо не стал, а Сергеев наотрез отказался обсуждать сложившуюся ситуацию: в их распоряжении имеется сорок восемь часов, и разбор полетов можно устроить на следующий день. Но взгляд Сергеева ему запомнился на всю жизнь. Так глядят на человека, которого смертельно ненавидят.

Лычев посмотрел на часы. Без четверти три. Нужно срочно что-то предпринять. Акцию придется отменить, это ясно. Черт побери, откуда американцам стало известно о готовящейся акции? А то, что им известно немало, у него сомнений не вызывало. Даже фамилии указаны: Чернов, Ремезов, Кондрашов и некий Фомин. Да, тот самый, о документах для которого он хлопотал перед военными. А начинается этот ряд с фамилии Лычев.

Говорил же он Чернову, чтобы тот действовал осторожно! Секретарь ЦК Лычев был настолько возмущен, что совершенно упустил из виду то обстоятельство, что инициатива исходила с его стороны. В запасе у него всего сорок восемь часов. Нет, и того меньше, уже сегодня Сергеев может потребовать объяснений. Нужно срочно позвонить Чернову, пусть сворачивает операцию и позаботится, чтобы не осталось никаких следов. Если все они будут действовать достаточно быстро, катастрофы удастся избежать. Покушение? Какое покушение? Ни о каком покушении товарищ Лычев не знает. Разве можно доверять американцам? Они спят и видят, как бы внести разлад в высшее руководство страны. Нет, это даже странно, что товарищ Сергеев так быстро поверил американцам! Это заставляет о многом задуматься…

Лычев почувствовал облегчение и потянулся к телефону.

– Ну что, нашелся Чернов? Срочно соедините меня с ним.

В трубке отозвался голос помощника Председателя КГБ.

– Товарищ Чернов сейчас занят. Он перезвонит вам попозже.

– Да вы что там, охренели все?! – зарычал в трубку Лычев. – Ты что, не понял, с кем разговариваешь?! А ну быстро мне Чернова!

– Прошу извинить меня, товарищ Лычев, – виноватым тоном произнес помощник, – но Председатель категорически приказал никого с ним не соединять.

Лычев в сердцах швырнул трубку на стол и мрачно прокомментировал события:

– Все сошли с ума!

Глава четырнадцатая

В эту ночь все занимались поисками.

Кейнс искал возможность наладить прямой контакт с агентом-инициатором по прозвищу Блаженный. Он в должной степени оценил информацию, только что полученную из Москвы. Ничего подобного он когда-либо в своих руках не держал. Два десятка микрофильмов содержали поистине бесценные сведения. Даже беглое знакомство с некоторыми документами и краткими комментариями Блаженного привело его к мысли, что здесь работы для его аналитиков хватит на долгие месяцы. Хорошо бы заполучить самого Блаженного! Предложить ему сотрудничество, а главное, заставить его самого подробно прокомментировать свою информацию. Черт побери, он даже согласен, чтобы Блаженный на время возглавил весь советский отдел!

Мечты, мечты… Кейнс отдавал себе отчет в том, что Блаженный не станет на него работать. И приказ о закладке контейнера с планом эвакуации Блаженного на Запад он отдал больше для очистки совести.

Лычев искал выход из тупикового положения и периодически предпринимал попытки связаться с Черновым.

Председатель КГБ заперся в кабинете и ждал вестей от своих помощников. Те занимались поисками начальника Второго главка генерала Ремезова и начальника отдела того же управления полковника Кондрашова.

Генерал и полковник в это время находились на конспиративной квартире Второго главка в юго-восточной окраинной части Москвы. Ближе к утру Кондрашов уехал по своим делам, а его начальник занялся поисками вариантов, где и когда ему удобнее встретиться с Фоминым.

Офицеры ГРУ искали Фомина и Ермакова. Данные о поездке Ремезова поступили в базовый комплекс оперативного отдела ГРУ, и Кандауров с Кобозевым, вычертив на карте пунктиром маршрут движения начальника контрразведки, пытались вычислить место, в которое он мог направляться. Вельяминов и Савельев вместе со своими помощниками продолжили заниматься поисками объекта, где комитетчики могли скрывать Ермакова.

Сергеев и Якимов одновременно пришли к выводу, что в последние сутки накопилось большое количество вопросов, на которые у них пока нет ответов. Поисками таковых они занимались всю ночь, запершись в кабинете у Сергеева. К утру они пришли к выводу, что из сложившейся ситуации можно извлечь немалую выгоду, если выбрать правильную линию поведения.

Профессор Арзамасцев искал возможность осуществить одну свою идею. Он пришел к выводу, что настала пора для решительных действий.

Академик Чанов и профессор Галазов тем временем подыскивали нужные слова, чтобы сообщить Сергееву и Лычеву плохую новость: человек в палате № 1А умер.

Американцы также не спали этой ночью, и все четыре группы занимались делом. Например, группа под началом Роберта Такера искала возможность подключиться к кабелям правительственной связи. За сведения о местонахождении бронированных кабельных трасс были заплачены огромные деньги, недостающими сведениями любезно поделились британские коллеги. Было принято решение действовать двумя группами по три человека в каждой. Первая спустилась в подземную галерею в районе подъездных путей Белорусского вокзала. Эта группа не смогла найти выход к трассе и вернулась ни с чем. Второй группе повезло больше. Люди, входившие в ее состав, были одеты в форму сотрудников метрополитена, разговаривали на русском языке без акцента и имели при себе необходимые документы. Незадолго до закрытия станции они воспользовались служебным помещением, выждали там некоторое время, затем проникли в тоннель метрополитена. Дальше они пользовались картой и в конечном итоге оказались у бетонированного колодца, который привел их к кабельным трассам. Дальнейшее было делом техники и совершенных технологий электронного шпионажа. Если опустить технические подробности, то останется только добавить, что сотрудники ЦРУ и АНБ нашли именно то, что искали. Они записали на пленку несколько разговоров, среди которых наибольший интерес вызвали два. В этот же день пленкой займутся переводчики, эксперты идентифицируют по голосам личности говоривших, и на стол директора ЦРУ ляжет стенограмма разговора.

04.22.10–04.26.33

Ак. Чанов: Товарищ Сергеев, плохие новости.

Сергеев (раздраженно): Говори быстрее, я занят.

Ак. Ч.: Несколько минут назад скончался Генеральный секретарь нашей партии…

Сергеев: Умер? Очень некстати. Не клади трубку, я сейчас…

Пауза 02 мин. 17 сек.

Сергеев: Значит, так, академик… Наш дорогой товарищ должен еще некоторое время пожить. Вы поняли меня?

Ак. Ч. (озадаченно): Нет.

Сергеев (раздраженно): Живой он еще, понял?! И будет жить ровно столько, сколько нужно для партии и государства… Ладно, я сейчас к тебе людей подошлю. Выполнишь все их указания.

04.31.40–04.36.27

Ак. Чанов: Товарищ Лычев, плохие новости…

Лычев (раздраженно): Сегодня у всех плохие новости. Говори.

Ак. Ч.: Только что скончался Генеральный секретарь нашей партии…

Лычев: Сдох? Некстати. Не клади трубку…

Пауза 02 мин. 21 сек.

Лычев: Чанов, ты Сергееву звонил?

Пауза 21 сек.

Лычев: Академик, ты куда пропал?

Пауза 07 сек.

Ак. Ч.: Да, я сообщил ему.

Лычев: И что он сказал?

Пауза 11 сек.

Лычев: Чанов, куда ты все время пропадаешь? Что сказал Сергеев?

Пауза 09 сек.

Ак. Ч.: Что наш дорогой товарищ… Как бы поточнее сказать… Одним словом, он еще жив.

Лычев: Так за каким чертом ты мне звонишь? Пусть живет…

Пауза 06 сек.

Лычев: Да, рано ему еще умирать. Он должен еще пожить, понял? Головой отвечаешь, академик!

Пауза 12 сек.

Ак. Ч.: Но… А как долго ему надлежит еще пожить?

Лычев: Вплоть до соответствующего распоряжения партии и правительства.