Крепости неодолимые

ПОБЕДИВШИЕ ЗЛО

Вечером 17 декабря 1768 года статс-секретарь Екатерины II Сергей Матвеевич Кузьмин был внезапно вызван к императрице. На утреннем докладе Кузьмин обратил внимание, что, слушая его, Екатерина II часто бросала взгляд на необычную икону, на которой был изображен Георгий Победоносец. Блики от пламени лампадки создавали впечатление, будто бы плащ святого развевался, грива белоснежного коня трепетала, а пронзенный копьем дракон содрогался в предсмертных мучениях. Завершив доклад, статс-секретарь выслушал наставления и вышел из кабинета с чувством незаконченности беседы. По всей видимости, у императрицы, как это не раз случалось, рождалось какое-то серьезное решение, требовавшее сосредоточия, оттого он и не услышал традиционное «ступай», которое заменил легкий жест рукой.

Поздний вызов, вероятно, должен был восстановить ту связь с утренним докладом, которую прервал повелительный жест его госпожи. Кузьмин не ошибся. Екатерина II обратилась к нему:

— Помнится мне, что лет пять назад поручала я графу Чернышеву поразмыслить над статутом ордена святого великомученика Георгия. Но в то тяжкое для трона время заботы текущие отодвинули сие предприятие на срок неопределенный. Ныне в том есть полная потребность. По суждению моему, бумаги те и описание ордена следует сыскать. Тебе поручаю снестись с графом и вскорости доложить мне о них.

Кузьмин с поклоном сказал: «Слушаюсь», — но в голове пронеслась мысль, что следы этих бумаг отыскать нелегко: создатель статута бывший вице-президент военной коллегии граф Чернышев пребывал в почетной отставке в одной из своих вотчин. Делопроизводство же двора в начале восшествия на престол Екатерины II переходило из рук в руки; в одно время им заведовал Иван Перфильевич Елагин, состоявший «при собственных ее величества делах у принятия челобитен». К нему-то и обратился Кузьмин с письмом.

«Милостивый государь мой, Иван Перфильевич! Ее императорское величество повелеть соизволила, чтобы ваше превосходительство изволили в имевшихся у вас письмах отыскать проект военного ордена, который в 1763 году от графа Захара Григорьевича Чернышева подан, и оный поднес ее величеству».

Поиски бумаг оказались успешными, и проект вновь лег на стол императрицы в феврале 1769 года. С небольшими добавлениями и изменениями эскиз ордена был утвержден, а талантливые руки умельцев Монетного двора воплотили его в жизнь. Оставалось наметить день освящения.

Какие же обстоятельства привели Екатерину II к мысли о создании собственного, первого в ее царствование знака отличия? На далеких берегах Дуная в 1768 году вновь развернулось соперничество в воинском мастерстве русской и турецкой армий. Может быть, ее возродили события неудачного Прутского похода Петра I? Может быть, на этот шаг ее побудила ответственность, которую она взяла на себя, по существу, в первой в ее правление серьезной кампании? Может быть, тот неподдельный интерес, который она неизменно проявляла к русской культуре, в том числе и народной? Ведь еще великой княгиней Екатерина II имела реальную возможность соприкоснуться с ней и ближе понять огромную и самобытную страну. В числе главных покровителей был тот, чье имя получил орден.

Правительнице России образ Георгия Победоносца говорил о многом. Без сомнения, святого не менее почитали и на ее бывшей родине в Щеттине, где из уст воспитателей она слышала множество легенд о нем. Среди них наверняка звучала «О страдальце Каппадокийском». Его мученичество, пытки, богопочитание не могли оставить принцессу равнодушной, но все же не эта часть легенды волновала ее, а та, где Георгий совершил свой известный подвиг. «Будучи военным трибуном, Георгий однажды приехал в провинцию Ливии к городу Силене, при котором находилось обширное озеро, где поселилось чудовище дракон, ему граждане города выводили каждый день на съедение или юношу или деву, так что в короткое время ни у кого не осталось детей, кроме дочери владетеля. Дошла очередь и до нее. Одели ее в лучшие одежды и оставили на берегу озера плачущую. Вдруг является молодой витязь на белом коне и сочувственно спрашивает о причинах слез и обещает не выдать невинную жертву чудовищу. Скоро показался и дракон. Витязь вступил в бой с копьем и усмирил, и велел девице, перевязав своим поясом шею дракона, вести его пленником в город».

Но легенда жила и наяву. В совсем недалекой Бургундии в местечке Ружемонт в специально построенной часовне хранилась часть мощей святого Георгия, которые привез из Палестины в 1390 году рыцарь Филибер Миоланский. Борьба за гроб господен не миновала и города Яффе (деревня Лидда), где хранились останки святого Георгия, немало пострадавшие в крестовых походах.

Трудно поверить в то, что Екатерине II были незнакомы другие варианты легенды, где Георгию приписываются чудесное рождение, светлый царственный лик, где назывались различные имена его мучителей и стоицизм святого, где фигурировали герои и героини, чьи судьбы во многом повлияли на христианский мир, где жестокая борьба с драконом или змием заканчивалась победой Георгия и гибелью чудовища.

И все же именно приведенный отрывок оставил глубокий след в душе Ангальт-Цербстской принцессы Софии Августы-Доротеи, определил жизненную философию будущей российской императрицы. Чисто женское восприятие легенды вполне объяснимо, но оно ни в коей мере не отвергало ее идейную основу, которую составляло извечное соперничество между добром и злом. И то, что дьявол и искуситель оказался посрамленным или принял погибель от рук сильного и обаятельного рыцаря, только усиливало желание иметь подобного рядом с собой, любоваться им и поощрять за подвиги.

К сожалению, ее муж герцог голштейн-готторпский Карл Петр Фридрих, взошедший на российский престол как Петр III Федорович, был далек от того идеала, который рисовался Екатерине в девичьих мечтах. Природа обошла его мужественностью и талантами. На фоне человека, отмеченного печатью малодушия, непоследовательного в суждениях и поступках, резко выделялись ум, неженская твердость и жизнелюбие его супруги.

Как знать, может быть, мечты Екатерины так бы и остались мечтами, не окажись она в окружении людей, с особым постоянством воспитывавших в ней чувство уважения и необходимость познания ее второй родины.

Каково же было ее удивление, когда из уст одного из учителей русского языка она услышала сказание, во многом схожее с известными ей, но все же отличающееся новизной и необычностью стиля. Да и имя самого героя в русском варианте звучало несколько иначе — Егорий Храбрый. Так византийская легенда органично вошла в российскую действительность и обрела присущую русским сказаниям лиричность и вдохновение. Персонажи ее получили прочную прописку на Руси, а сами события в смешении времен, мест, иносказательности придавали ей фантастичность и сказочность. Таков и облик главного героя, у которого

Вслушиваясь в размеренное повествование о житии святого. Екатерина получила наглядный пример художественного обобщения, отчего образ Георгия приобрел в ее глазах еще большую притягательность. Потому и появление иконы в кабинете было не простой случайностью. Не меньшее воздействие на Екатерину произвело и бытоописание России. В строках сказания ей отчетливо слышались веселые весенние капели, перекликавшиеся с девичьими песнями, в которых звучали мольбы о ниспослании суженого, виделся поток солнечных лучей, устремлявшийся на землю, торжественность облачений духовенства и праздничные наряды россиян, ощущался запах ладана и душистый пьянящий аромат первых побегов вербы. В весенний Юрий (23 апреля) Россия выходила на поля с молитвами и бесхитростными заклинаниями, и обращены они были к тому, кто издревле считался у славян покровителем землепашества и скотоводства.

И не столь важно, что святой православный праздник вобрал в себя многое от язычества — он воспевал обыкновенные человеческие надежды, которые несло любому россиянину пробуждение Природы. Среди множества поговорок, которые употребляла Екатерина II в речи и на письме, мы находим и относящиеся к празднованию весеннего Юрия. «На Егория заря с зарею сходится», «На Егорье роса — будут добрые проса», «О Егорья ленивая соха выезжает». Так извечное желание мирно трудиться на мирной земле преобладало в сказании о святом Георгии.

Вобрав в себя все самое лучшее, что дало ему отечество, Георгий не только укрепил себя в вере Христовой, но и приложил немалые усилия для обращения в нее соплеменников.

Екатерина целиком прониклась миссией Победоносца» о которой сказание повествует в созидательных ярких тонах. Неся на себе печать Божьего избранника, Георгий с убежденностью говорит:

Не потому ли для Екатерины обращение в православие произошло без ностальгических вздохов по разрыву с прошлым, и, наоборот, сознание значимости совершенного шага укрепляло ее. Той же цели служил и наказ, который она выслушала после обряда крещения. «Русская вера потому твердая, чистая, безотчетная, что составляет сильнейший оплот народа. Она будет твердыней до тех пор, пока по собственному его же несчастью он в ней не ослабнет. Она охраняет его от духовного порабсщения другими, может, даже более сильными и образованными, но менее твердыми в вере».

Может быть, убранство церкви, где происходило таинство миропомазания Екатерины II, не отличалось той роскошью, которая характеризует католические храмы с мощным звучанием органа, повергавшим душу в сомнение и сулившим отречение от греховности бытия, но ведь, по преданию, Георгий клялся из лесов дремучих:

Екатерина не могла не оценить истинного подвижничества, которое многие века существовало в русском православии и зиждилось на беспредельной любви к Отечеству. Еще будучи великой княгиней. Екатерина обратила внимание на важный момент в истории государства Российского — с появлением легенды о Георгии Победоносце на Руси началось активное строительство храмов в его честь. Книги сохранили ее пометы в тех местах, где речь шла об основании в Киеве Ярославом Мудрым (в крещении Георгием) величественного храма св. Софии, где имелся придел, носивший имя св, Георгия. Перед тем как отправиться в очередной поход, великий князь, преклонив колена, просил святого о даровании победы дружине. Об одной из них повествовалось, что в 1030 году Ярослав пошел на чудь, «победи я и постави Юрьев». По тогдашним понятиям, город не мог существовать без град церкви, и ею стала церковь св. Георгия. Несколько позднее появился и первый мужской монастырь, носящий его имя.

В трудные, далеко не безмятежные годы становления Руси к св. Георгию обращались как к поборнику справедливости и добра. И не случайно, что церкви св. Георгия появлялись именно там, где русский человек более всего нуждался в моральней поддержке, где сплетались гордиевы узлы противоречий, раздиравших государство.

Так в холодных водах Ладоги с незапамятных времен отражалась деревянная церковь св. Георгия. В стольном граде Новгороде «заложи Кирьяк игумен и князь Всеволод церковь камяну и монастырь» (1303 г.). Ровно через полвека в Новгороде появилась еще одна церковь каменная «на том же месте идеже бе прежде деревянная». Сын Владимира Мономаха в устроительстве земли Русской сопутчиком своим считал св. Георгия, и недаром многие храмы и посады, заложенные при нем, носили имя Победоносца. И пусть многим из них не суждено было уцелеть в круговерти кровавых событий и пожарищах, облик святого не исчез из памяти россиян. Продолжали ходить по Руси грамоты с печатями Ярослава и его чеканные монеты с изображением св. Георгия. Его лик был на знаменах великого князя московского Дмитрия Ивановича еще задолго до того, как он стал именоваться Донским. Со времен царствования Ивана III изображение белого витязя на белом коне, в богатых доспехах, поражающего золотым копьем врага христианского, черного змия, стало гербом Московского княжества, а затем и Российского государства. Сын Ивана Грозного царь Федор Иванович в свое недолгое правление учредил золотую монету для воинов, которых отмечали ею за храбрость и усердие в службе. Носилась она на шапке или на рукаве. Так легенда и предание материализовались в огромную духовную силу и, прочно войдя в жизнь обладательницы российского престола, во многом повлияли на ее мысль о создании ордена святого Георгия.

Без сомнения, Екатерина II знала и не менее популярные в России предания об Илье Муромце, Никите Кожемяке и других былинных богатырях, черпавших силу в земле и шедших на бой с чудищами во имя тех же идеалов, что и Георгий Победоносец. Но их славные дела все-таки не вышли за пределы народного эпоса, между тем как Георгий стал одним из самых почитаемых на Руси святых. С этим не могла не считаться просвещенная монархиня, чье женское понимание образа святого, как уже говорилось, имело во многом личностный оттенок. И все же как бы оно ни было сильно, учреждение ордена вызывалось прежде всего возрастающей мощью России. Об этом говорят и строки императорского указа: «Как Российской империи слава наипаче распространилась верностью и храбростью и благоразумным поведением воинского чина, то из особливой нашей императорской милости к служащим в войсках наших, в отмену (отличие. — Б. К.) и награждения им за оказанную от них во многих случаях нам и предкам нашим ревность и службу, также и для поощрения их в военном искусстве, восхотели мы учредить новый военный орден и снабдить оный всеми теми преимуществами, кои споспешествовать будут сему нашему предприятию».

24 ноября по традиции отмечался Екатеринин день, а ровно через два дня и осенний Юрий — праздник по значимости не менее весеннего. Поздней осенью россияне не только по обыкновению подытоживали результаты труда, но и некогда шмели реальную возможность перехода от одного землевладельца к другому. О том, что они лишились ее, говорила небезызвестная пословица, которая, без сомнения, резала слух императрицы. О ней в день освящения ордена постарались забыть.

В камер-фурьерском журнале за 1769 год об этом событии записано: «24 ноября в день тезоименитства ея величества Екатерины II были разосланы повестки» о том, что освящение состоится «26 числа в четверток, в первый день установления императорского военного ордена, св. великомученика и победоносца Георгия, при дворе ея императорского величества…»

С утра столичные жители толпились у афиш, которые извещали о вечерней иллюминации и фейерверке, а в церквах в это время шли праздничные служения. Однако у Зимнего дворца не было той суеты, которая по обыкновению предшествовала любому торжеству, и только шеренги гвардейцев свидетельствовали о том. что военные имеют самое прямое отношение к тому, что происходит в резиденции русской императрицы. Лишь дипломатический корпус и «обоего пола персоны», наиболее приближенные ко двору, удостоились чести присутствовать в парадных покоях, где ровно в полдень появилась Екатерина II. Императрица была одета «в орденскую одежду», соответствовавшую торжеству. Сопровождал ее сын Павел.

Наследник искоса поглядывал на матушку, и разобрать, что в действительности творилось у него на душе, было невозможно из за выражения смирения и покорности на лице. Много позже император Павел I отнесет учреждение ордена св. Георгия ь одной из матушкиных причуд, официально не признает его в числе других российских орденов и ни разу за годы правления не произведет награждения им. Потому великий князь почти безучастно наблюдал, как в небольшой цворцовой церкви, с трудом вместившей всех приглашенных, архиепископ санкт-петербургский Гавриил отправлял литургию.

Посредине храма стоял стол, на котором на золотом блюде лежала орденская лента и знаки ордена. С последним словом молитвы статс-секретарь Екатерины II Стрекалов раскрыл папку и твердым голосом государственного человека зачитал статут ордена, «Гроссмейстером ордена будет сама императрица и ее преемники, Лиц сопричастных к ордену именовать «кавалерами святого Георгия…» Орден разделяется на четыре класса. Первый класс — большого креста, Кавалеры носят шелковую ленту о трех черных и двух желтых полосах через правое плечо на камзоле и золотую четвероугольную звезду с вензелями святого Георгия и надписью «За службу и храбрость». Крест золотой с белой с обеих сторон финифтью и с золотой каймой по краям с изображением святого Георгия. Второй класс носит звезду также и большой крест на шее. Третий класс — один малый крест на шее. Четвертый — в петлице на кафтане… На пожалованье орденом не дают права ни высокая порода, ни полученные перед неприятелем раны, но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли по присяге чести и долгу своему, но, сверх того, отличили себя особливым каким мужественным поступком или подали для воинской службы полезные советы».

Павел Петрович рассеянно слушал положения ордена о том, что «нм может быть награжден тот, кто возьмет корабль, батарею, первым ворвется в неприятельскую крепость, выдержит осаду или возьмется за опасное предприятие и осуществит его». Осталось без его внимания и важнейшее положение, что при всем сказанном должно «паки людей своих сохранить». Когда Стрекалов перевел дыхание и добавил, что ее императорское величество соизволили жаловать кавалерам ордена ежегодные: чинам I класса — 700 рублей, II класса — 400 рублей, III класса — 200 рублей и IV класса — 100 рублей[1], Павел Петрович недовольно отметил про себя: «Любит сорить деньгами матушка».

Но наибольшая неожиданность ждала его впереди: следом за статс-секретарем на середину церкви вышел его духовный наставник архимандрит Платон. Великий князь припомнил, с какой настойчивостью святой отец преподносил ему Четьи-Минеи, духовную книгу, где рукой матушки были подчеркнуты слова о Георгии Победоносце, будто он «от дьявольской лести оледеневшую землю добре сделал», «терненное служение идольское искоренив, православную веру, яко лозу, насадил». Там же говорилось и о чудодейственной силе святого, который «струи исцеления подает к тебе притекающим».

Ох, как бы хотелось Павлу Петровичу избавиться от назойливой опеки священника и без конца слушать мощное звучание органа и изящное многоголосье европейских церковных хоров, поклонником которых был его отец. За годы своего короткого правления Петр III так и не сумел проникнуться любовью к России и душой пребывал на любезном Западе. Многое из этого восприятия он сумел внушить и сыну. Не случайно, что Павел I почитал знаки рыцарского Мальтийского ордена более, чем любой из русских орденов.

Но этикет не позволял проявиться недовольству, и Павел Петрович стал слушать, о чем говорил отец Платон.

«…Речь наша не о удаленных в последняя край земли странах, но об отечестве… Самые первые российские князи мужеством своим не соседей токмо, но и дальних в границах справедливости и в почтении к себе содержали…

Но когда бог в России восставил паки самодержавие, когда притом воздвиг и мужа по образцу своего Петра… тогда отечество наше в. большую стало приходить славу… особливо мужеством своим и храбростью воинства своего… Вообще воинство должно уважаемо быть, и особливо некоторых храбрые поступки справедливо награждение заслуживают.

Что бо есть воинство? Воинство есть защита Отечества, ограда государства, веры оборона, охранение не имений наших токмо, но и жизней наших. Что земледелец спокойно влечет свой плуг, что класами роскошествуют поля, что художник в тишине свои руки в работе упражняет… одолжены мы мужеству воинства… Лишение их жизней наши жизни сохраняет… Сей орден — сильнейшее охоты к высокой службы подкрепление, и воинство обещается сии знаки оставить в дражайшее наследие…»

Предполагал ли тогда святой отец, да и сама учредительница ордена, что всесметающий вихрь классовой борьбы уничтожит не только воинские знаки различия, погоны, форму российской армии, но и право ношения русских орденов и медалей. Не миновала эта печальная участь орден св. Георгия и солдатский Георгиевский крест. Было это сделано по приказу народного комиссара по военным делам Н. В. Крыленко в январе 1918 года, которым, очевидно, руководила мысль, что «царская наградная система имела своей целью блюсти интересы эксплуататорских классов».

Знал ли тот, кто подписывал этот приказ, какой невосполнимый моральный удар нанес он не только обладателям почетных наград, но и всей русской истории? В ней с момента его обнародования образовалась огромная брешь. Попытка залатать ее в сентябре 1918 года учреждением ордена боевого Красного Знамени. который вручался за «храбрость и мужество при непосредственной боевой деятельности» (читай: за пролитие русской православной крови), была настолько кощунственной, что скорее всего из чувства стыдливости подписавший декрет отверг все предложения о награждении. И только орден Труда Хорезмской республики принял как знак признания заслуг в деле строительства новой России.

Более трагичных судеб, чем судьбы прославленных орденоносцев, в том числе и самого Крыленко, не знает история ни одного государства мира. Вождь всех времен и народов лишил их не только орденов, званий, жизней, но и готовил историческое небытие. Заслужили они его или нет, рассудило время.

В день учреждения военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия Екатерина II воочию дала убедиться жителям столицы в значимости новой награды. Когда императрица взяла знаки ордена и «соизволила сама на себя возложить», хор певчих грянул «Многая лета», а с бастионов Санкт-Петербургской крепости и Адмиралтейства прогремел салют в сто один залп. Екатерина II обошла строй гвардейцев, прокричавших ей могучее троекратное «ура!», приняла поздравления знати и направилась в столовую, где был дан скромный, др дворцовым меркам, обед на восемнадцать человек, которые под грохот орудий «пили здоровье ее императорского величества».

Ни сама церемония, ни желание Екатерины II стать первой обладательницей высокой награды, которое трудно отнести к безграничному тщеславию правительницы, не стали причиной порождения всевозможных домыслов — Россия сошлась на мысли, что деяние это не сиюминутный порыв, а глубоко продуманная и твердая линия на поднятие престижа государства и воинства российского.

Вечером столица империи утопала в огнях. Народное гулянье по случаю учреждения ордена св. Георгия под разноцветный поток фейерверка и под здравицы «виват» продолжались допоздна.

Почти одновременно с описанными событиями за несколько тысяч верст от Петербурга гремели отнюдь не мирные и красочные выстрелы, а крики «ура!» свидетельствовали о жестоком и напряженном сражении. В ноябре 1769 года небольшой по численности отряд под командованием подполковника Федора Ивановича Фабрициана штурмовал турецкую крепость Галац, гарнизон которой в четыре раза превышал силы атакующих. Артиллерия турок нещадно осыпала их ядрами и картечью, но Фабри-циан совершил то, о чем гласило одно из положений статута ордена св. Георгия. Он с солдатами ворвался на турецкую батарею, развернул орудия на Галац. К захваченным пушкам присоединились орудия отряда, и турки, оказавшись в огненном мешке, бросили позиции и ретировались из крепости. Какие силы хранили подполковника в сей кровавый день, осталось неизвестно. 8 декабря 1769 года императорским указом подполковник Фабрициан стал первым российским офицером, на груди которого появился орден святого Великомученика и Победоносца Георгия III степени.

Первым обладателем высшей степени ордена стал граф Румянцев-Задунайский за победу под Ларгой. Пятым в списке кавалеров ордена I степени шел Потемкин, шестым — Суворов.

По мысли Екатерины II, кавалеры ордена должны были иметь свою организацию с патриотической направленностью, где собирались бы материалы о подвигах и оказывалась поддержка изувеченным и малоимущим. Указом от 22 сентября 1782 года такая организация была создана и получила название Кавалерского капитула, или думы, «составленная из георгиевских кавалеров в столице налицо находящихся». По этому же указу дума обрела свои помещение, архив, печать и казну.

О судьбе ордена в годы правления Павла I уже упоминалось. С первых дней восшествия на престол его сын Александр I восстановил статут «во всей силе». От ордена первого класса, поднесенного ему думой в 1805 году, он категорически отказался и так и остался до конца царствования с четвертой степенью. В 1807 году Александр Павлович распространил награждение знаком военного ордена — серебряным крестом, или как его иначе называли — солдатским георгиевским крестом на нижних чинов русской армии.

Трагичным оказался финал существования особо почитаемых в России наград, но в пору возмужания России они служили вящим поощрением к подвигам российских воинов, а в государственных предприятиях с далеко не ясным исходом сыграли немалую роль в удачных военных походах и в укреплении авторитета Российского государства.