Крепость в Лихолесье

29. Каменный Мост

В сумерках прибежал перепуганный Гуртц.

— Шарки! Идем скорее! Теомар взбесился!

— Взбесился? — пробормотал Саруман.

До Каменного Моста оставался один дневной переход — трудный и изнурительный. За прошедшие пару суток отряд резвым, почти безостановочным маршем миновал около двадцати миль: Каграт торопился добраться до места назначения как можно быстрее. «Перейдем через Андуин, — щедро сулил он, — будем целый день лежать лапами кверху!» Шли преимущественно ночью, по вечерней и утренней зорьке — днем, в часы самого яростного полуденного пекла, приходилось делать остановки; к счастью, жажда теперь пленникам не грозила — через долину протекало множество ручьев и речек, струящихся с гор. А вот запасы провианта, не рассчитанные на такой долгий путь, неумолимо подходили к концу: кое-как спасала лишь вяленая рыба, да копченое мясо кабанов, запасенное в Волчьей Пасти, но и этого унылого харча надолго хватить не могло. Суточные пайки пришлось урезать до порций, угрожающе стремящихся к нулю, и измученные пленники, отупевшие от переутомления и недоедания, едва волочили ноги. Орки, голодные, злые и уставшие, зверели с каждым днем, получить пинок, подзатыльник или даже огрести кнутом теперь можно было за малейшую провинность: не так плюнул, не так посмотрел, не туда шагнул. Каграт был мрачен, недовольно ворчал, но парней своих не осаживал — вернее, предпочитал закрывать глаза на все эти незначительные, по его мнению, свары и стычки. «Если я сейчас не дам ребятам возможности выпускать пар по мелочам, они точно кого-нибудь убьют, — сказал он Саруману. — Поэтому заткнись и помалкивай, пока тебя не трогают. А если кто-то посмеет тронуть без моего приказа — я ему сам, лично, сопатку к уху передвину, понял?». И все же обстановка накалялась, пленники смотрели угрюмо, роптали и даже вяло огрызались, недовольство и напряжение сгущались в воздухе, и что-то неминуемо должно было случиться… И оно случилось.

Теомар был унылым долговязым роханцем, хмурым, молчаливым и слегка неуравновешенным, подверженным вспышкам раздражительности, но в целом смирным и покладистым, хоть и несколько — временами — рассеянным. Но сегодня бранчливая перепалка с одним из дозорных кончилась тем, что Теомар схватил подвернувшийся камень и, изрыгая ругань и невразумительные проклятия, бросился крушить всех вокруг — и орков, и собственных сотоварищей, нанося удары направо и налево, не разбирая правых и виноватых. Когда Саруман подошел к месту происшествия, буяна уже скрутили, и он, наспех связанный, лежал на земле лицом вниз, носом в пучок травы. Он постанывал и что-то бессвязно бормотал, подрагивая всем телом и порой всхлипывая — жалко, длинно и с каким-то глухим утробным бульканьем, точно захлебываясь.

— У-у, гнида полоумная… — Ухтанг, которому досталось больше всех, пнул безумца сапогом в бок. — Набросился, как бешеный, только что пена изо рта не текла! Чуть голову мне булыжником не проломил, с-сукин сын…

— А, Шарки! — Каграт как будто воспринял появление лекаря с облегчением. — Леший! Мало нам было тарков на загривке, теперь еще этот тощий дрын съехал с нарезки, чтоб его!.. Он ведь рехнулся, правда?

— Всё может быть, — вполголоса отозвался Саруман. Он внимательно смотрел на Теомара: в том, что рассудок роханца, и без того не отличавшийся особенной крепостью, не выдержал испытаний последних дней, в общем-то, ничего удивительного не было, и всё же… Интересно, что послужило решительным толчком к подобному буйному помешательству? Физическое истощение? Отчаяние? Страх?

Он склонился к роханцу и положил ладонь на его покрытый испариной бледный лоб.

— Что стряслось, друг мой? — негромко спросил он. Теомар приоткрыл рот, облизнул сероватым языком пересохшие губы; глаза его, бездумные, безучастные и тускло поблескивающие, смотрели куда-то сквозь мага, словно не замечая его. Он казался равнодушным ко всему, вялым, даже сонным, пробурчал в ответ нечто невнятное — и вдруг, совершенно неожиданно, вздрогнул всем телом и разразился путаной бранью, злобной и какой-то бессмысленно-враждебной, как лай закусанного блохами цепного пса. Вид у него был нездоровый: черты лица как-то неуловимо погрубели и исказились, шея опухла, ноздри покраснели, кожа приняла восковой оттенок, глаза казались странно, по-рачьи выпученными, вылезшими из орбит. Кожа рук была сухая, шершавая, пальцы немного утолщены к концам, пульс прощупывался частый и неровный… Шарки чуть помедлил.

— Ноги.

— Что?

— Мне нужно взглянуть на его голени.

Кто-то из орков стащил с Теомара разбитые сапоги. Обнажились ноги безумца: отекшие, покрытые красными пятнами припухлой, грубой, словно бы утолщившейся кожи; после щипка на ней не осталось ни ямки, ни складки, ни малейшего следа. Что ж… бессвязность речи, суматошный пульс, приступы раздражительности, глаза слегка навыкате, отёк на ногах, который вовсе не отёк… Картина в целом была ясна.

Саруман молча поднялся и отошел в сторону. Каграт немедленно подался следом за ним.

— Ну и? Что скажешь? — рыкнул вожак. Орк, наверно, и самому себе не признался бы, какое большое значение он стал придавать мнению и советам старого пенька Шарки.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросил Саруман.

— А что, по-твоему, я могу сделать с сумасшедшим? Помешанные в Замке не нужны, верно?

Саруман медленно покачал головой.

— Он не помешанный.

— Не помешанный?

Волшебник смотрел, как за край отдаленного скалистого гребня заходит полная луна — бледная, рыхлая и ноздреватая, точно кусок свежей брынзы.

— Видишь ли, Каграт, в человеческом организме присутствует железа, похожая на… ну, скажем, на бабочку — вот здесь, на шее, под гортанью… Иногда эта железа увеличивается, разрастается и начинает работать неправильно, что и способно вызвать подобные, гм, симптомы… а также нервозность, утомляемость, злобность и раздражительность. Теомар не безумец, у него просто струма.

— Что?

— Струма щитовидной железы. Зоб.

Каграт нахмурился.

— Так его можно вылечить?

— Здесь и сейчас — думаю, нет.

Орк задумчиво поиграл кнутом.

— А в Крепости?

— Можно попробовать. Но лечение займёт какое-то время.

— Долгое?

— Год-полтора… А возможно что и до конца его дней. Такие хвори быстро не лечатся, знаешь ли.

— И кто, по-твоему, будет ждать полтора года, пока он вновь будет способен держать в руке что-то тяжелее ложки? — Каграт яростно фыркнул. — Здесь и сейчас-то мне с ним что делать, а? Если он такой… бешеный и неуправляемый? Так и везти связанным на телеге, что ли?

— Это тебе решать, — чуть помедлив, обронил Саруман. Впрочем, он прекрасно представлял, чем дело закончится.

Каграт глухо заворчал.

— Значит, пришла пора избавиться от лишнего рта… Шавах!

Шавах бесшумно соткался из сумерек черной зловещей тенью. Каграт отдал ему короткий приказ, но Шарки не слышал, не хотел слышать — какой именно, да его это и не интересовало. Он повернулся и побрел к своему костру, минуя полосы света и тени, стараясь держаться подальше от орков-дозорных, пробираясь между повозками и темнеющими в сумерках стволами деревьев — отряд остановился на привал под сенью негустой осиновой рощицы. Мага занимали совершенно иные мысли, снедали назойливые, беспокойные и тревожные думы. Завтра, думал он, завтра отряд окажется у Каменного Моста — и, если Гарху удалось добраться до Лориэна и эльфы во всеоружии встретят уруков возле брода, придет долгожданный конец этому постыдному плену. Завтра…

В следующий миг его сбили с ног.

Он был настолько погружен в размышления и не допускал даже возможности внезапного нападения, что оно застало его врасплох. Негромкий шорох раздался в темноте, густеющей между деревьями — и тут же кто-то рывком метнулся из засады, и что-то тяжелое, шумно пыхтящее, пропитанное ядреным луковым ароматом пота навалилось Саруману на плечи, опрокинуло на землю, уткнуло лицом в пучок колючей травы. В первую секунду Шарки решил, что это Шавах шалит — подобные веселые шуточки были вполне в его духе — но это оказался не орк.

— Ах ты… старый грязный мерзавец! С-сука! Это ты погубил Теомара… ты, ты! Я видел, как Шавах его прирезал… после того, как ты вынес ему смертный приговор! Ты и твой поганый дружок Каграт! Вонючие мрази! Только посмей подать голос, кликнуть кагратову кодлу — враз прибью, как цыпленка!

Голос нападавшего дрожал от едва сдерживаемой ярости. Неведомый супостат вцепился волшебнику в волосы и, тяжело дыша, ругаясь, брызжа слюной, тряс его и колотил о землю, возил лицом по траве — так, что Шарки едва мог вздохнуть. Еще одна жертва струмы, мелькнуло у него в голове — или просто доведенный до отчаяния и белого каления обезумевший пленник? Улучив момент, маг извернулся и заехал локтем ворогу поддых, аккурат в солнечное сплетение — и тать с приглушенным воплем отпрянул и согнулся в баранку, из горла его выдавился прерывистый всхлип…

— Убери лапы, Бык! — прохрипел Саруман: этот чуть невнятный сиплый говорок горца невозможно было спутать ни с каким другим. — Белены объелся?

— Заткнись! — Быкоголовый явно был не в себе. Он трясся от бешенства (вообще-то его настоящее имя было Берт, но иначе как Быком его никто и не называл). — Я теперь знаю… я теперь все про тебя знаю, подлая ты тварь! Вельха и Болджера тоже ты убил, мразь! Я знаю! Я видел! Их пристрелили по твоему навету…

— Кого? — Саруман с трудом понял, что речь, видимо, идет о тех горцах, товарищах Быка, у которых обнаружились признаки гнилой лихорадки — или чего-то, на неё похожего. — Опомнись, Бык! Твои приятели все равно были обречены… и к тому же опасны для окружающих.

— Опасны? Опасны?! — яростно сипел горец. — И поэтому ты их убил?

— Хватит, Бык. Охолони, слышишь? — сказал из темноты еще чей-то голос, в котором Саруман после секундного сомнения опознал голос Эотара. — Старик ни в чем не виноват… Он — такая же жертва обстоятельств, как и все мы.

Переубедить Быка было невозможно, он лишь злобно ляскнул зубами.

— Ты бы помолчал, ты… недомерок копченый! Это не твоих земляков он сгубил! — Но все же перевес был не на его стороне: его уже оттаскивали от Сарумана, мяли ему бока, бранились, шумно месились во мраке, что-то увещевающе бормотали торопливым лихорадочным шепотом. Волшебник осторожно перевел дух: везёт же ему сегодня на сумасшедших… Н-да уж. Сарумана Белого никто не посмел бы опрокинуть ничком на землю и возить мордой по грязи, а вот старого хрыча Шарки — запросто.

— Эй, дедуля, ты цел? — мимоходом бросил ему Эотар.

Саруман не ответил. Он по-прежнему лежал на земле — там, где упал — не делая попыток подняться. Вокруг него, привлеченное возней в темноте, собралось странное общество: Бык, чьи воспаленные близко посаженные глазки свирепо посверкивали в отблесках света; Эорлим — бравый роханский дружинник, нервно шмыгающий конопатым носом; еще двое горцев, дружков Быка — они держались чуть поодаль, в тени ближайшей телеги, видимо, надеясь, что Шарки их не опознает; Эотар — кудрявый низкорослый крепыш из Волда, «бывший кузнец». Какого лешего им всем от меня надо, ну какого? — устало, с тоскливой злобой думал волшебник. — Собрались, чисто шавки, пытающиеся затравить медведя… Он разглядывал комья земли, налипшие на его жилистые, когда-то нежные и холеные, а теперь — худые, загрубелые, обветренные непогодой руки не Белого мага — жалкого вшивого бродяги. С презрением, которое даже при желании не в силах был скрыть, процедил сквозь зубы:

— Дубьё! Ну до чего же вы все тупое, пустоголовое дубьё! — медленно (Бык все-таки помял его основательно) он приподнялся, сел на земле, пригладил растрепанную бороду, ощупал пострадавший нос и ссадину на скуле. — Ты! — Он хмуро поглядел на Быка, который, тяжело дыша, сгорбился неподалеку и, глухо ворча, как раздраженный зверь, исподлобья сверлил волшебника неприязненным взглядом. — Ну-ка скажи… перед тем, как орки напали на вашу деревню… сколько ваших умерло от гнилой лихорадки?

Эорлим не то икнул, не то громко глотнул. Бык судорожно втянул ртом воздух:

— Откуда… откуда ты знаешь про лихорадку?

— Значит, лихорадка действительно была… — Саруман прикрыл глаза: выходит, тогда он не ошибся с симптомами. — Что ж… У Вельха и Болджера проявились все её признаки. И где бы вы все сейчас были, если бы не я? Гнили бы в придорожной канаве, покрытые коростой и багровыми пятнами.

Ответом ему было молчание… В темноте нудно, на одной ноте гундосили комары, едва слышно шелестела листва, рядом безмолвно глыбились груженые обозные телеги, где-то тонко заржал мул. Неподалеку раздавались гортанные голоса орков, занятых ужином и приготовлениями к очередному переходу. Позвать, что ли, охрану, лениво подумал Саруман, — или уже, собственно, глупо и незачем? Ни к чему вмешивать грубую и неотесанную «кагратову кодлу» в нашу утонченную стихийную вечеринку…

— Это… правда? — негромко спросил Эотар. — Бык! В твоей деревне была гнилая лихорадка?

— Леший! Я не знал, что Вельх и Болджер тоже ею захворали, — пробормотал Бык.

— Никто не знал, — через силу усмехаясь, сказал Саруман. — И ваше счастье, что никто из вас этого так и не узнал…

— Вон оно что! — Бык слегка поостыл, но по-прежнему смотрел на мага угрюмо и с вызовом, хотя его крохотные свирепые глазки посверкивали уже не гневно, а скорее завистливо. — Значит, ты их не за просто так в расход пустил, а за нас, болезных, душою радел, да? Только ты грудь-то колесом не выпячивай, старый! Думаешь, мы не видим, как ты перед орками ковриком стелешься, на два лагеря стараешься — и нашим подмазать, и ваших не обидеть? Горазд своему дружку Каграту задницу лизать!

Саруман в холодном бешенстве стиснул зубы.

— Вот что, — отрывисто сказал он, — заруби на своем сопливом носу, Бык: задницу я никому не лижу, не лизал, и лизать никогда не буду! Но если уж ты так интересуешься задницами…

— Где уж мне ими интересоваться! — злобно перебил Бык. — Меня до задниц не допускают!

— Понимаю. Вот именно это обстоятельство тебе, видимо, покоя и не дает.

— Ты на что это намекаешь? — Бык побагровел. — Ты, орочий прихвостень! Я, может, грамоте особо и не разумею, но никто не посмеет утверждать, будто Берт Кривозуб — бесчестный человек и двуличная тварь! Уж что-что, но бегать перед этими уродами на задних лапках и вилять перед ними хвостом меня ничто не заставит, понял!

— В этом и нет никакой нужды, — спокойно заметил Саруман. — Откровенно говоря, я не думаю, что твое даже самое наиусерднейшее виляние хвостом кого-нибудь всерьез заинтересовало бы. А что касается всего остального… что ж, спасибо вам за честность, друзья мои! — В общем-то Белому магу всегда было начхать, что о нем говорят и даже что о нем думают, но сейчас, странное дело, мнение его сотоварищей по несчастью неприятно поразило его, задело и крепко уязвило и без того пострадавшее в последнее время самолюбие. — Такова, выходит, ваша благодарность за то, что́ я для вас делал все это время, и до сих пор, несмотря ни на что, еще пытаюсь сделать? — Он обвел притихших собеседников медленным взглядом: их лица смутно бледнели из темноты, словно висящие в воздухе непропеченные блины. — Ну-ка припомните хорошенько — кто избавил вас от гнилой лихорадки? Кто вытащил вас из Волчьей Пасти? Кто выбивал для вас лишнюю порцию воды в самый убийственный зной и упрашивал орков подсаживать на повозки хромых и выбившихся из сил? Кто лечил кровавые мозоли у тебя на пятках, Бык, и загноившуюся рану у тебя на голове, Эорлим? А ты, Аламир, — одна из смутных фигур в темноте вяло шевельнулась, — скажи: может, честно́му народу будет интересно узнать, от какой напасти я избавил тебя?

— Не думаю, — быстро пробормотал Аламир — и как-то неуклюже поежился, точно пытаясь отодвинуться еще дальше в тень.

Саруман перевел дух. Следовало бы, наверное, поджать губы, скрестить руки на груди и многозначительно помолчать — но гнев и обида неодолимо бродили в нем, распирали изнутри и яростно лезли наружу, будто подошедшее тесто из чересчур тесной кадушки.

— Что ж. Ладно. Не буду кривить душой и утверждать, будто пекусь о вас единственно из добросердечия и душевного благородства, на самом-то деле я просто хочу упрочить в глазах орков свое положение, доказать востребованность и добиться кое-какой свободы и привилегий. У меня есть некоторые основания верить, что в ближайшее время произойдёт нечто такое, что, я надеюсь, позволит нам всем — слышите, всем! — наконец сбросить оковы и вырваться из-под постылого орочьего ига. И если бы вы взяли на себя труд хоть немного пораскинуть мозгами, то поняли бы, что лучшее, что вы сейчас можете сделать — это держаться тише воды ниже травы, чтобы позволить свершиться неизбежному… Пёс побери! Цель уже настолько близка, что было бы досадно упустить подходящий шанс именно сейчас — из-за мелочных крысиных происков какого-нибудь завистливого болвана!

Он умолк в полной тишине, прикусив язык, зная, что и без того наболтал куда больше, чем требовалось бы, спрашивая себя: не лучше ли было держать все свои надежды и чаяния при себе? Впрочем, Бык и компания тоже долго не издавали ни звука, их лица были скрыты густой ночной темнотой.

Эотар украдкой огляделся.

— Ишь ты! Неизбежное, значит, должно свершиться? Твоими бы устами да мед пить, — с непонятной интонацией произнес он наконец, понизив голос почти до шепота. — Только непонятно, на что ты рассчитываешь, Шарки? Сбросить постылое иго… Это как? Поднять бунт, что ли? Ничего не выйдет, даже если не вспоминать про ошейники… Люди слишком вымотаны и измучены, чтобы наравне биться с орками. Да и оружия у нас нет никакого, кроме камней…

Саруман с неохотой разжал губы:

— Я говорю о помощи извне.

— Извне? Откуда? Тут на многие мили вокруг безлюдье, пустоши и дикие земли…

— Не совсем. Эльфийская страна, Лориэн, расположена менее чем в десяти милях к югу отсюда.

— Эльфы? Ты знаешься с эльфами, Шарки? — Эотар вдруг рассмеялся: с горечью и одновременно с облегчением, как будто решил для себя какой-то занимавший его вопрос. — Ну-ну. А какое им до нас дело?

— Может, и никакого, — сухо, сквозь зубы процедил Саруман. — Но эльфам ведомо многое из того, что происходит за границами их земель, да и соседние рубежи они без внимания не оставляют — а это дает мне некоторые основания надеяться… Надежда, как всем известно, умирает последней.

На этот раз молчание было еще более долгим.

Вот оно что… Эльфы, значит, замаячили в тумане? Старый сыч Шарки, несомненно, был человеком со странностями — но неужели он действительно водит знакомство с жителями этого загадочного, невидимого и незнаемого Лориэна и надеется на помощь надменного и устранившегося от мирской суеты лесного народа? Или все это — лишь результат самовнушения, зыбкий плод его воспаленного старческого воображения и безумных фантазий? При всей его чудаковатости и склонности к причудам Шарки впечатления блаженного или впавшего в скудоумие, безусловно, не производил, и все же… Эотар, Бык и Аламир украдкой переглянулись, безмолвно сходясь в одном — он, этот хитрый и ушлый старикан, без сомнения, темная лошадка.

— Какого лешего мы должны тебе верить? — проворчал Бык. — Насколько у тебя голубая кровь, чтобы знаться с эльфами, нам неведомо, а вот то, что ты — плут, проныра и отъявленная сволочь, по всему видать.

Саруман пожал плечами.

— Да мне, собственно говоря, плевать, что́ вы там обо мне думаете. И я искренне надеюсь, что вам точно так же плевать на то, что́ я думаю о вас.

— Дело даже не в том, верим мы тебе или нет… но эльфы по своей природе не очень-то жалуют людей, вот оно что, — помолчав, рассудительно заметил Эотар. — Они всегда были сами по себе, до прочих народов им дела нет… даже если они вдруг обнаружат орочий отряд на берегу Андуина, то чего ради станут из-за нас суетиться? Глупо рассчитывать на их помощь… Они не придут.

— Поживем — увидим, — сдержанно отозвался волшебник. Он по-прежнему сильно жалел о том, что так неосмотрительно, ни с того ни с сего распустил язык и выложил как на духу все свои помыслы — впрочем, сказал он себе, сейчас это все одно уже неважно. Своих собеседников он видел насквозь, видел, как сначала они были поражены странными сарумановыми чаяниями, даже ошеломлены — потом удивление сменилось сомнением, недоверием и наконец переросло в нескрываемую насмешку. Кажется, один только Эорлим принял слова мага всерьез и возгорелся надеждой — глаза парня возбужденно, лихорадочно блестели, он сидел, вытянув шею, грызя кончик ногтя, потный, взволнованный и взъерошенный, точно мокрый цыпленок. Но усмешка Быка, видимо, заставила его устыдиться детской веры в сказки об эльфах, он сердито отвел взгляд и опустил глаза — уж что-что, а развенчивать наивные беспочвенные мечты и разбивать в прах хрупкие воздушные за́мки Берт Кривозуб был мастак.

* * *

До Каменного Моста оставалось несколько миль. Андуин был близок: согласно подсчетам Каграта, отряд должен был оказаться на берегу реки нынче же к вечеру, буквально через несколько часов.

Вот только погода не желала подстраиваться под замечательные и далеко идущие кагратовы планы. С севера наперерез отряду внезапно выдвинулась жуткая иссиня-черная туча, густая и плотная, точно скроенная из войлока. Она разом поглотила блекло-голубое, тускло поблескивающее, как жемчуг, небо, в считанные минуты заполнила собой весь горизонт, вывалилась из-за ближайшей рощицы, точно из засады, опустилась прямо к непокрытым головам пленников и разразилась потоками ледяной воды… И люди, и орки оказались насквозь мокрыми прежде, чем поняли, что, собственно, происходит; только что они изнывали от иссушающей, хватающей за горло липкой жары, а теперь зуб на зуб у них не попадал от невозможного холода. Злорадно загрохотал гром… Дорога нырнула под сень небольшого леса, но и кроны деревьев не спасали от льющихся с небес неиссякаемых струй; вокруг, хотя до заката было еще далеко, сгустилась темнота, которую время от времени распарывали вспышки молний, выхватывая из мрака картинки окружающей обстановки, будто украдкой сделанные зарисовки таинственного лесного быта. Пуща молчала — унылая, сникшая, избитая бичами дождя; на старой дороге, ведущей к Каменному Мосту, которой, видимо, не так уж часто пользовались, заблестели зеркальца луж; глинистый грунт быстро развезло от проливного дождя, и на колеса повозок и ноги идущих людей начали налипать вязкие комья грязи…

Но где же эльфы?

Саруман украдкой присматривался к темной стене деревьев, пытаясь проникнуть взглядом сквозь серую дождливую мглу и угадать присутствие (или отсутствие) лориэнского воинства, но его магическое чутьё молчало, наглухо забитое чарами ошейника, а разглядеть что-либо сквозь унылую серую пелену дождя не представлялось возможным. «Проклятие! Где же они? Где? — скрипя зубами, спрашивал себя волшебник, бросаемый от надежды к отчаянию, костеря на чем свет стоит и орков, и темноту, и дождь, и мучительную неизвестность. — Явятся они или нет? Река уже близко… Чего они ждут? Начала переправы? Темноты? Этот напыщенный индюк Келеборн мог бы послать мне с Гархом хоть какую-нибудь весточку! Или Гарх нынче слишком слаб для дальних перелетов? Или он… и вовсе до Лориэна не добрался?»

Об этом Саруман приказал себе не думать.

Мало-помалу дождь иссяк. Мир посветлел, лес расступился, и перед отрядом открылись широкие вольные просторы Андуина. Увы! Разведчики, высланные вперёд, к броду, вернулись с какими-то явно не радостными новостями, ибо, выслушав их, Каграт помрачнел челом. В груди Сарумана родилось неясное беспокойство: что произошло, не почуяли ли орки близкое присутствие эльфов? Впрочем, когда отряд спустился к Каменному Мосту, причины недовольства главаря стали понятны: взорам людей и орков открылась не спокойная, с достоинством несущая прозрачные воды гладь реки, а бурный, неистовый, яростно ревущий поток, безжалостно сметающий и увлекающий за собой все, что только попадалось ему на пути.

Андуин вздулся от дождей, прошедших в верховьях. Там, где раньше находился широкий каменистый перекат глубиной не более фута, теперь можно было погрузиться в пучину по пояс; река яростно кипела и бурлила, будто горячая похлебка в огромном котле, на поверхности крутились мутные водовороты, несли в себе плотики палого тростника, обрывки водорослей и какой-то мелкий речной сор. Соваться сейчас в воду, под уверенный и мощный напор течения было немыслимо, и Каграт сквозь зубы отдал приказ располагаться на ночлег: следовало подождать хотя бы до утра, чтобы река успокоилась и уровень воды в ней опустился. Саруман внутренне ликовал: впереди была ночь, целая ночь, которую отряду предстояло провести на узкой полоске берега между рекой и лесом! Вот почему эльфы не показывались: они знали, что сегодня орки не сумеют перейти через Андуин, и теперь наверняка ждали подходящего момента для нападения…

Атака могла начаться в любую секунду.

Но пока все было спокойно, и дозорные, разосланные Кагратом туда и сюда, никаких тревожных сигналов не подавали. Впрочем, эльфы — известные мастера «тихой войны» и, конечно, всегда сумеют снять орочьи посты ловко и неприметно. Саруман старался сохранять хладнокровие и ничем не выдавать охватившего его волнения; он бродил по лагерю, осматривая подопечных, раздавая мази и снадобья и даже стараясь при этом не слишком часто вздрагивать и украдкой оглядываться по сторонам. Впрочем, вскоре выяснилось, что волшебник был не единственным, кому мысли об эльфах не давали покоя.

Кто-то негромко окликнул его из темноты:

— Шарки! Так ты… ты и в самом деле думаешь, что лесной народ… эльфы… что они могут освободить нас… в ближайшее время? — это был Эорлим, глаза его тревожно поблескивали, и приглушенный голос звучал прерывисто и напряжённо. — Ты действительно веришь, что они могут прийти нам на помощь?

— Почему нет? Свободные народы должны помогать друг другу, — уклончиво ответил Саруман: этот разговор, казалось ему, был заведен совершенно не к месту. Но Эорлим не унимался:

— И они… они… — его рука метнулась к горлу и судорожно сжала обод ненавистного ошейника, — они действительно могут снять с нас… эти штуки?

— Эльфам многое подвластно, — сухо откликнулся Саруман: Эорлим своим назойливым любопытством раздражал его безмерно, хотя он всего-навсего произнес вслух вопрос, который сам Саруман задавал себе беспрестанно.

Быстро смеркалось. Костры было велено не разжигать — вероятно, орки не желали обнаруживать свое присутствие, — поэтому на ужин пришлось обойтись сухим пайком и холодной водой. Облака так и не разошлись, небо было серым и хмурым, и Каграт изрыгнул короткое распоряжение — и, натащив из леса жердей и елового лапника, орки на скорую руку соорудили на берегу реки несколько шалашей, в которые и загнали утомленных пленников. Саруман взобрался на свою повозку, устроился там между тюков с шерстью и козьими шкурами, укутался в овчину, уже зная, что не сомкнет глаз ни на минуту — нервы его были натянуты как струна…

Над лагерем плотно и душно сомкнулась ночь. Похрапывали и постанывали во сне усталые люди, уныло перекликались часовые, похрустывал палый тростник под ногами караульных, негромко всплескивала вода в реке. Где-то в лесу прокричал филин — раз, и другой… Что это — просто голос случайной лесной птицы? Или эльфы подают друг другу сигнал перед нападением? Волшебник лежал, внутренне собравшись, весь превратившись в слух, готовый вскочить в любой момент…

Ничего не происходило — минуту, другую, третью… Тишина. Ночь. Мрак. Неужели Саруман просчитался? Гарх все-таки не долетел до Лориэна, рана его оказалась слишком тяжелой? Или долетел — но поздно, и Келеборн не успел собрать отряд к намеченному сроку? Может быть, Эотар был прав — эльфы не придут? Или они явятся позже — к утру?

Саруман не знал, что и подумать. Его бросало то в жар, то в холод, он метался из крайности в крайность, в его смятенной душе то возгоралась надежда, то разверзалась черная стылая бездна уныния… Это было невыносимо, мучительно и больно, как затянувшаяся пытка. Это было…

Он отчаивался зря. Все произошло совершенно внезапно.

— О-о! Эльфы! Эльфы!!! Сюда… Сюда, скорее!!! Повсюду, они повсюду! О-о… — воющий, пронзительный, душераздирающий вопль неожиданно разорвал тишину и сонное оцепенение, висевшее над лагерем, и тут же захлебнулся, перешел в хриплое невнятное бульканье и резко умолк — точно кричавшему внезапно заткнули глотку… или перерезали горло?

Шарки замер. Сердце его ухнуло в желудок. Кричали где-то на западном краю лагеря, ближайшем к лесу.

Вот оно! Ну, наконец-то! Эльфы все-таки появились…

Путаясь в полах балахона, Саруман вскочил; впрочем, не он один. Этот дикий, поистине ужасающий вопль, поднявший тревогу так яро и неожиданно, произвел в лагере настоящий переполох: орки, которым от неприятной близости Лориэна тоже весь вечер было не по себе, повскакивали на ноги в мгновение ока. Затопали по песку чьи-то сапоги, испуганно заржали мулы, откуда-то из темноты вынырнул взъерошенный Каграт. Да, вожак подозревал вероятность нападения — но даже он не был готов к столь не чаянной, вероломной, отдающей чародейством атаке: судя по крикам, каким-то глухим рыданиям и доносящейся из темноты невнятной возне, эльфы оказались не в лесу, не за пределами лагеря, даже не на рубежах — уже в самом центре!

Вот же подлые бледнокожие уроды!

Каграт хрипло гаркнул, призывая своих парней к порядку. Да что тут творится, леший возьми? Почему дозорные не подали вовремя сигнал? Или их попросту перестреляли из-за деревьев? Ведь вшивым остроухим лучникам даже темнота не помеха… Нападающие явно добились того, чего хотели: в спящем лагере, захваченном врасплох, мгновенно воцарились паника и неразбериха, орки оказались растеряны и дезориентированы, «крысюки» — до смерти перепуганы и готовы вообразить все, что угодно: от пожара до внезапного наводнения… Ночь была чёрная, непроглядная, суматошная; от шалаша к шалашу метались чьи-то смутные тени, чуть дальше в темноте плясали огоньки факелов, раздавались чьи-то крики, брань, топот, треск, щелканье кнутов, топот копыт, где-то яростно звенело оружие. Каграт обернулся и тут же нос к носу столкнулся с высоким длинноволосым эльфом — из темноты выступило бледное, странно размазанное по мраку лицо… не раздумывая, орк с яростным рыком впечатал в этот мерзкий лик свой увесистый кулак, вложив в удар всю ненависть и весь страх, всю мощь своего могучего натренированного тела… и эльф отшатнулся с подавленным стоном… но тут же, не успел Каграт рвануть скимитар из ножен, как в пах ему с размаху въехал чей-то сапог, и орк согнулся пополам, упал, все мгновенно позабыв от боли, захлебываясь судорожным хрипом и роняя на землю капли брызнувшей изо рта слюны…

А потом вдруг сразу наступила тишина.

Эльфы покинули поле боя так же неожиданно, как и появились.

Каграт прерывисто перевел дух.

Что это было? Что вообще за небывальщина тут творится?

Превозмогая боль, он медленно поднял голову. Кто-то — Радбуг? — схватил его за плечо, чуть поодаль столпились другие орки — но никто больше не бегал, не кричал, не размахивал ни оружием, ни кулаками. Ночная темень разгонялась светом нескольких потрескивающих смоляных факелов. Неподалеку сидел на земле Шарки, скорчившись, пряча лицо в ладонях — пальцы его почему-то были в крови.

— Ты того… в порядке? — хмуро спросил у вожака Радбуг.

Каграт, пошатываясь, поднялся с колен, выпрямил спину, мотнул головой и небрежным движением сбросил с плеча его руку.

— Да что за… Какого лешего тут происходит? — Он обвел всех собравшихся тяжелым угрюмым взглядом. — Где эльфы?

Орки переглянулись.

— Я никого не видел, — осторожно сказал Радбуг.

— Я тоже, — добавил кто-то из стоявших позади.

— Тогда… — Каграт, чувствуя себя полнейшим дурнем, осмотрелся; неприглядная истина медленно, как зимний рассвет, забрезжила на краю его сумрачного сознания. — Тогда какого назгула тут орали про эльфов?

— У него спроси, — прозвучало из тьмы несколько раздраженных голосов, и из толпы вытолкнули несчастного Эорлима, перепуганного, перемазанного грязью, жалкого и растерянного… Впрочем, Каграт уже окончательно пришел в себя, и на лице его не читалось никаких чувств — оно было непроницаемым, холодным и неподвижным, точно вычеканенным на сером стальном щите.

— Ты, сопляк. Ты где видел эльфов, а? Где? Говори!

— Я… я… нигде, — пробормотал Эорлим, не поднимая глаз от земли; щеки его мелко подергивались, точно их кололи иголками.

Каграт неторопливо подступил к нему и взял лапой за шиворот.

— Тогда какого лешего ты орал, будто нас окружила целая армия остроухих… Какого лешего ты об этом орал, брехло ты вонючее, а?

— Я… я… не орал. Наверно, мне это… приснилось, — испуганно пробормотал Эорлим — и тут выяснилось, что бедолага с детства был парнем ранимым и впечатлительным, к тому же временами страдал припадками снохождения. Поэтому лучше было не бередить его восприимчивую натуру россказнями об эльфах (или о чем-нибудь другом, столь же волнующем), иначе ему начинали сниться кошмары, он кричал и метался, бродил во сне, неприкаянно шатался из угла в угол и благополучно будил всех вокруг, кроме себя самого…

— Так значит, тебе это приснилось? Приснилось, с-сука?! — прохрипел Каграт, встряхивая Эорлима при каждом слове, точно нашкодившего щенка. — Шатала ты ночной, дерьмо в сливной бочке! Да твои дружки-лошадники поди до смерти были рады от тебя, гребаной истерички, избавиться! — Орк глухо зарычал, и на какой-то миг Саруману показалось, что он сейчас прибьет мальчишку — но Каграт сдержался, только набрал в грудь воздуха и злобно харкнул Эорлиму в лицо, вложив в этот смачный плевок всю свою боль, ярость, презрение и пережитый испуг… Брезгливо отшвырнул пленника прочь. На этом дело и закончилось; Эорлим остался сидеть на земле, съежившись, закрывая голову руками, дрожа всем телом от стыда и унижения; орки, глухо ворча, разбрелись по своим местам, дозорные вернулись на посты, один только Шавах еще крутился поблизости — верно, раздумывал, не дать ли Эорлиму пинка; наконец ушел и он.

Саруман тоже побрел к своей телеге, дивясь только одному: как это кулак Каграта, обладающий пробивной силой окованного железом тарана, не смел ему напрочь передние зубы… впрочем, отнюдь не боль от удара заставляла мага чувствовать себя сейчас несчастным, оглушенным и совершенно уничтоженным. Шарки забрался в свое гнездышко из овчины, но спать по-прежнему не мог; силы небесные, спрашивал он себя, да когда же наконец явятся настоящие, живые эльфы — явятся во плоти и крови, а не в воспаленном воображении Эорлима… да и явятся ли вообще? Самое глухое полуночное время миновало, но до зари оставалось еще несколько часов, и надежда покамест слабо тлела в сердце волшебника — но вместе с тем, как медленно иссякала ночь, угасало и это зыбкое чаяние, последний оплот истерзанной, выжженной отчаянием опустошенной души. Поздно, говорил он себе, слишком поздно, никто не придет, нелепо было рассчитывать на помощь эльфов, план его не удался, все пошло наперекосяк… он — один, по-прежнему совершенно один: слабый, беспомощный старик, обреченный на рабство и постыдно закованный в ошейник, словно жалкий дворовый пес, навек прикованный цепью к постылой конуре…

И все же Саруман не смел признаться в окончательном поражении даже самому себе. Он ждал и ждал — мучительно, страстно — и еще во что-то верил: и когда над рекой забрезжил серый рассвет, и когда орки, кое-как скоротав остаток ночи, поднялись навстречу разгоравшемуся дню, и когда пленники, обвязанные веревкой и погоняемые надсмотрщиками, спустились к Каменному Мосту и вступили в мутные воды Андуина, более-менее вошедшего за ночь в обычное русло, — волшебник все ждал и надеялся, ловя на себе злорадно-понимающие ухмылки Быка, все уповал на Его Величество Чудо: вот-вот, казалось ему, из леса донесется звонкая перекличка боевых рогов, и на западном, оставленном позади берегу засверкают на солнце блестящие доспехи воинов, и дружно запоют тетивы тисовых луков, и засвистят, распарывая воздух, десятки смертоносных, не знающих промаха белооперенных стрел, ища свои цели среди растерявшейся кагратовой кодлы…

Но чуда не произошло. Эльфы так и не появились.