Крестоносец. За Гроб Господень

Часть 5. Дорилей День святого апостола Иакова, 25 июля 1097 г.

Deus vult! Такова воля Божья! Этот хриплый боевой клич пронесся над долиной и отразился эхом от покрытых соснами вершин холмов, распугав птиц, сидевших на кипарисах. Да, такова воля Божья, вспомнила Элеонора, сидя на груде подушек в разграбленном шатре неподалеку от поля битвы при Дорилее. Через полог роскошной, но обгоревшей палатки из дорогой ткани с позолоченными краями пробивались пыльные вихри. По правую сторону от входа виднелось большое пятно запекшейся крови. Стараясь не смотреть на него, Элеонора диктовала свою летопись писцу Симеону, человеку тысячи вероисповеданий, как он сам себя величал. Это был копт, пленник, которого Элеонора спасла от окровавленной булавы Бабуина. И теперь Симеон сидел и терпеливо ждал, пока его «госпожа сестра» соберется с мыслями. У него все уже было готово: письменный ящичек, очиненные гусиные перья, чернильницы, кусок пемзы, немного песка и свитки позаимствованного у неприятеля пергамента. Симеон, коптское имя которого давалось Элеоноре с трудом, с обожанием уставился на свою спасительницу и мысленно хвалил себя за свое врожденное умение выживать. Опытный писец, хорошо знающий греческий, франкский, не говоря уже о латыни и lingua franca портов Средиземноморья, он служил многим господам: фатимидам, сельджукам, грекам и франкам, а также армянам, сирийцам и иудеям. Он был искусным грамотеем и эрудитом, умел изготовлять рукописи, писать тайнописью и поклоняться тем богам, которым поклонялись его хозяева. Утром 19 июля 1097 года Симеон проснулся правоверным мусульманином; под конец того же дня, заснув тревожным сном, перемежавшимся кошмарами, Симеон уже был — как он путано объяснил Элеоноре — истовым христианином, которого взял в плен румский султан неподалеку от Никомедеи. Тем не менее Симеону, как он теперь называл себя в честь Симеона Стилита, отшельника, прожившего на вершине колонны много лет, Элеонора действительно нравилась. Он восхищался ее серьезным бледным лицом, обрамленным черными волосами, ее искрящимися смехом глазами. Если она желала припомнить и записать какое-то важное с ее точки зрения событие, связанное с франками и их опрометчивым походом на Иерусалим, то он был всецело к ее услугам — хотя отнюдь не собирался разделить ее судьбу. Симеон мысленно поклялся, что если турки нападут и победят, то он спрячется точно так, как спрятался и в прошлый раз, избежит топора, меча или копья, а потом объявит себя правоверным мусульманином.

Элеонора тоже изучала Симеона, поглядывая на него краешком глаза: он был смуглый, костлявый, с аккуратными, смазанными маслом бородкой и усами, с длинными руками и тонкими пальцами. Вид он имел элегантный: браслеты на запястьях, серьга в мочке левого уха, свободная зеленая накидка, подпоясанная белым кушаком. Элеонора успела убедиться, что Симон был прирожденным рассказчиком, и это было как раз то, что ей нужно. Если другие писали хроники, отчеты и письма о том, что произошло, то почему же ей не заниматься тем же, прибегнув при этом к квалифицированной помощи?

— Записывай так, как я буду говорить, — сказала она Симеону.

Тот сложил руки лодочкой и поклонился.

— Как скажете, госпожа сестра, так и будет сделано! — Его слегка влажные темные глаза были полны радости, а на лице застыла маска показного раболепия.

— Так на чем мы остановились? Ах да, — вспомнила Элеонора. — «Такова воля Божья».

Исполняя волю Всевышнего, они переправились через пролив Рукав Святого Георгия на баржах и начали свой поход через Анатолию, входившую в состав Румского султаната. За ними сразу же стали следить турецкие разведчики. «Армия Господа» двигалась тем же маршрутом, что и орда Петра Пустынника, и турки намеренно оставили вдоль дороги — как суровое предупреждение — останки тысяч крестоносцев, убитых ими при Чиветоте. Перед глазами идущих постоянно возникали то гниющие тела, то отрубленные головы, то черепа на шестах вдоль дороги, в колючих кустах, на валунах или возле колодцев. У одних от такой картины заметно поубавилось энтузиазма, зато у других появилось горячее желание мести. «Армия Господа» медленно двигалась длинной вереницей повозок, ослов и верблюдов. Под палящим солнцем тянулись колонны мужчин, женщин и детей. Пунктом их назначения был захваченный турками город Никея с его высокими башнями, массивными воротами и облупившимися желтыми стенами. Никея представляла собой неприступную крепость и была с трех сторон защищена внушительными укреплениями, а с третьей — Асканийским озером. Однако боевой дух «Армии Господа» был высок. Она хорошо снабжалась хлебом, вином, пшеницей и овсом, а маршрут на Никею прокладывался разведчиками, которые оставляли вдоль ухабистой извилистой дороги железные или деревянные кресты, вбитые в землю.

Поход казался удачным. Элеонора ехала в одной из повозок, предпочитая думать о том, что она узнала в Константинополе, чем о том, что их ждет в Никее. Норберт и Альберик стали более общительными и приветливыми, будто бы между ними исчез какой-то невидимый барьер; они стали относиться к ней так, как будто она и вправду была им сестрой. Это заметила даже Имогена, которая в основном держалась особняком. Элеонора часто думала о федаинах и об их угрозах. Как эти фанатики могли так близко подобраться к Константинополю? Может, они замаскировались и смешались с торговцами и туркополами-наемниками, которые кишмя кишели вокруг? Теодор, как бы подтверждая доверие, возникшее после их разговора, с некоторым смущением подарил Элеоноре маленькую деревянную иконку, очень похожую на те, которые она видела в соборе Святой Софии. Эта иконка стала подтверждением тех тайных братских уз, которые возникли между ними.

Теперь Элеонора понимала рвение Гуго и ту жесткую дисциплину, которую он ввел среди «Бедных братьев». Они шли походом на Иерусалим не только для того, чтобы освободить Гроб Господень, но также и для того, чтобы найти доказательства страстей Христовых и его воскресения.

Сидя на повозке, которая подскакивала и дергалась на ухабистой дороге, Элеонора вопрошала себя, а не стал ли «Отряд нищих», шедший немного впереди, прибежищем для охотников за реликвиями и просто преступников? Бельтран питал к Жану сильное недоверие и предупредил ее, чтобы она держалась подальше от этого мошенника и его пособников. После Константинополя Бельтран привязался к Элеоноре и Имо-гене, а особое внимание он уделял хорошенькой смуглой вдове. Как и Теодор, он оказался добродушным и общительным попутчиком, который, по его же собственному признанию, с большой неохотой оставил Прованс, ибо его покорили прелести этого края, а особенно — поэзия и песни южан. Он был не рыцарем, а посланником, назначенным для того, чтобы докладывать о настроениях в лагере и трениях между предводителями.

После длинного перехода они наконец достигли Никеи. Турки укрылись в городе и ждали осады. Гуго взял с собой Элеонору, чтобы показать ей массивные фортификационные сооружения, высокие стены из желтого кирпича, на которых высилось больше ста башен и которые были защищены двойным рвом. Не успела Элеонора вернуться в свой шатер, как послышались крики: «Тревога, тревога!». Заблеяли рожки и горны. Элеонора с Имогеной поспешили по узким проходам между шатрами к центру лагеря. Там находилась огромная повозка с прикрепленными по углам шестами, на которых развевались боевые штандарты. На повозке был устроен деревянный алтарь, а над ним возвышался черный крест. Тут же, повернувшись спинами к колесам повозки, стояли двое мужчин в монашеских рясах, держа в руках обнаженные кинжалы и мечи. Напротив них угрожающе застыл строй франкских пехотинцев с пиками и дротиками наготове.

— Это шпионы! — послышался крик. — Мы застали их, когда они пытались покинуть лагерь, прихватив с собой какие-то рисунки с цифрами!

Один из окруженных кинулся было вперед, размахивая мечом и кинжалом, но сразу же натолкнулся на стену пик, которая буквально оторвала его от земли. Он задрыгал ногами, извиваясь, словно проткнутая острогой рыба, из его рта вырвались булькающие звуки и полилась кровь. Завидев это, другой немедленно бросил на землю свое оружие, пал на колени и высоко поднял руки, давая понять, что сдается. Его быстро схватили, связали и утащили прочь. Через некоторое время в спешке вернулся Гуго и снова подняли тревогу: затрубили рожки и горны, послышались боевые кличи, стали торопливо выводить боевых коней. Гуго буквально втолкнул Элеонору в шатер.

— Это были шпионы, — объяснил он, переведя дыхание и подождав, пока следом за ним в шатер не вскочили Бельтран, Теодор и Готфрид. — Пойманный лазутчик во всем сознался. Прямо на нас идет маршем Килидж-Арслан, султан румский, с тысячами конников!

— А когда и где они собираются нанести удар?

— Боэмунд осаждает Никею с севера, Готфрид Бульон-ский — с востока, а мы — с юга. Килидж-Арслан тоже подходит с юга. Поэтому на нас придется основная тяжесть его удара.

Не успел он закончить, как до них докатилась новая волна шума: снова заблеяли рожки и послышались крики. Собравшиеся выскочили из шатра и посмотрели туда, куда показывали люди. Элеонора в ужасе уставилась на холмы за лагерем, где сосны стояли густо, словно сплошная темно-зеленая стена. Все тоже устремили свои взоры в ту сторону: мальчишки и женщины, набиравшие воду в кувшины; группа монахов с четками в руках, собравшихся для дневной молитвы; забрызганный кровью повар с только что зарубленной курицей в левой руке; маленький мальчик со щенком-дворняжкой; рыцари в полотняном белье — все они смотрели на ужас, который надвигался на них со стороны зеленых холмов. Во рту у Элеоноры пересохло, а ее горло сжалось от страха. Она протерла глаза и снова посмотрела. Сотни, если не тысячи всадников в развевающихся белых накидках и сверкающих на солнце шлемах двинулись на них из леса, словно огромная туча муравьев. Уже начала подниматься ввысь пыльная дымка. Далекий грохот копыт потряс землю; цветные знамена трепетали на ветру. Какие-то детишки, игравшие среди покосившихся облупленных надгробий кладбища, весело засмеялись и завизжали, показывая пальцами на приближающихся всадников.

— Лазутчики сказали, что турки взяли с собой веревки, — пробормотал Бельтран. — Чтобы связать нас и увести в плен.

Толпа стояла и смотрела как завороженная. Какой-то монах начал нараспев читать псалом «Господи, спаси и помилуй!».

— Вы — молитесь! — воскликнул Гуго. — Остальные — к оружию, к оружию!

Зловещие чары мигом развеялись. Люди побросали кувшины, поснимали накидки, поставили наземь корзины и прочую хозяйственную утварь. Рыцари и пехотинцы, монахи и священники, все, кто мог держать в руках оружие, бросились вооружаться, чтобы отразить этот поток всадников, который грозил поглотить их. На какой-то непродолжительный миг враг скрылся среди деревьев, растущих на склонах, но потом снова вынырнул и волной хлынул вперед. Сквозь барабанную дробь копыт послышались боевые кличи турок и пронзительное улюлюканье. Уже стали отчетливо видны их цветные знамена. Как только турки достигли подножия холма, навстречу им из лагеря устремилась цепь франкских всадников. Это были рыцари в кое-как надетых доспехах и на поспешно оседланных конях. Кавалерия франков была намного тяжелее и со свежими силами двигалась на полном скаку. Турок, распаленных легкой победой над плохо вооруженной толпой Петра Пустынника, застало врасплох само неистовство атаки противника. Их замешательство только усилилось, когда плотный строй облаченных в доспехи всадников на огромных лошадях врезался в их ряды и смял их подобно бурной реке, которая разносит в щепки наспех сколоченный мостик. Турки на своих маленьких легких лошадках были буквально поглощены этим потоком, а потом разбиты на мелкие группы, которые подвергались беспощадным ударам франкской конницы. Зазвенела сталь, послышались жуткие крики и вопли. Стяги тут же поникли, а земля вскоре покрылась трупами в белых накидках. Турки, не привыкшие к такому свирепому рукопашному столкновению, просто сломались и в панике бросились бежать, преследуемые воодушевленными успехом франками. Вскоре весть об этом первом бое распространилась по всей «Армии Господа». Норманны, рейнландцы, фламандцы, французы и греки — все бросились в лагерь графа Раймунда. Элеонора смотрела, как они готовились, быстро надевая доспехи и шлемы. Конные рыцари сгруппировались под прикрытием завесы из дыма и пыли, специально созданной для того, чтобы сбить с толку турок, которые снова выстраивались в боевой порядок на поросших деревьями холмах.

Гуго, Готфрид, Бельтран и Теодор, должным образом защищенные доспехами, разбирали овальные щиты и булавы. Раскрасневшиеся Норберт и Альберик присоединились к пехотинцам, расположившимся позади конницы. Были специально разожжены дополнительные костры; из них повалил черный дым, увеличивая завесу и не давая противнику возможности рассмотреть, что происходит в «Армии Господа». Тем временем турецкая кавалерия снова сгруппировалась для атаки. Ее замысел был прост: напасть на франков, прижать их к стенам Никеи, уничтожить и таким образом снять с города осаду. Как написала позже Элеонора в своей хронике, турки совершили две ошибки. Они сочли, что группировка графа Раймунда — это и есть вся франкская армия и что ее боевые качества столь же низкие, как и у одетых в лохмотья сторонников Петра Пустынника. Вскоре выяснилось, что они жестоко просчитались. Сразу после полудня с холмов хлынул новый поток всадников в белых накидках. Франки, скрывшись за дымовой завесой, наблюдали за ними, а потом, выждав подходящий момент, снова бросились в атаку. Мощная стена конных рыцарей в железных доспехах легко сокрушила противника, и турецкие боевые силы были смяты. Франки прошли сквозь них, словно нож сквозь масло, рубя направо и налево и заливая землю кровью так, что она ручьями стекала вниз по склону. Потом они развернулись и снова ринулись в атаку. Окончательно сломленные, турки бросились бежать. Какое-то время франки преследовали их по пятам, а потом с триумфом вернулись в лагерь с мрачными трофеями на пиках и копьях, гоня вереницы пленных, которым на шеи привязали отрубленные головы их товарищей.

Пленные подверглись насмешкам и унижениям. Одну из катапульт, предоставленных Алексием, подтащили к краю рва, окружавшего Никею, и на закате дня из нее стали стрелять отрубленными головами, завернутыми в рыбацкую сеть. Некоторые из них ударились со зловещим стуком о парапет, другие же перелетели через стену, и Элеонора даже с того места, где она стояла, услышала горестные стоны горожан, сгрудившихся за городскими стенами. Они поняли, что оказались в ловушке. Килидж-Арслан потерпел поражение!

После этого воины «Армии Господа» набросились на остальных пленников. Их согнали в центр лагеря и заставили встать на колени, чтобы легче было рубить им головы. Писец Симеон оказался среди тех, кого пленили в обозе. Он отчаянно умолял сохранить ему жизнь, но палачи не обращали внимания на его мольбы. Наконец он вырвался и убежал в лагерь, преследуемый Горгульей и Бабуином из отряда Жана. Вопя что есть мочи, он бежал по узкому проходу, а пьяные зеваки толкали его и смеялись над ним. Элеонора, которая к тому времени уже вернулась к себе в шатер, услышала крики и вышла наружу. Чуть не налетев на нее, Симеон упал ей в ноги. Бабуин и Горгулья схватили его.

— Я ни о чем не умолял, — сказал Симеон, отрываясь от письма.

— Нет, Симеон, ты, конечно же, не умолял. Ты просто сказал, что не хочешь умирать. И добавил, что ты — католик, схваченный ранее турками. Насколько мне помнится, — сухо добавила Элеонора, — ты даже цитировал каноническое право, хотя тем двум верзилам было на это решительно наплевать.

— Дерьмо верблюжье, — пробормотал Симеон. — Но благодаря вам, госпожа сестра… — Он наклонился вперед. — Между прочим, нельзя ли мне принять клятву и тоже стать членом отряда «Бедных братьев храма Гроба Господня»? Я кое-что знаю.

— Неужели, Симеон? — подозрительно прищурилась Элеонора.

— Мне кое-что известно о спрятанном. Я слышал, о чем тут шепчутся.

Элеонора быстро взглянула на Имогену, которая спала, разлегшись на подушках.

— Симеон, меня всегда поражала твоя способность все слышать. — Она улыбнулась. — Но давай вернемся к нашей летописи.

— Конечно, госпожа сестра, только мне хотелось еще раз поблагодарить вас и вашего брата за то, что вы спасли мне жизнь. Я так вам признателен….

— Летопись, Симеон…

— Да-да, конечно, госпожа сестра…

Бабуин схватил Симеона за горло так, чтобы Горгулье было удобно ударить пленника булавой по голове. Элеонора неистово закричала им, чтобы они остановились, но только появление Гуго и Готфрида с мечами наголо заставило убийц отступить. Изрыгая проклятия и пошатываясь от спиртного, они неохотно удалились. Элеонора взяла Симеона в свою свиту, а тем временем «Армия Господа», отпраздновав победу, приступила к мрачному и нелегкому делу — осаде Никеи. Крестоносцы были немало озадачены. В Европе им никогда не приходилось сталкиваться с подобными укреплениями. Никаких кораблей у них не было, поэтому атака со стороны озера не представлялась возможной. Ров перед стенами был два ярда шириной и примерно столько же глубиной. Первая защитная стена была не менее шести футов толщиной и высотой девять футов, а над ней возвышались башни, перекрывающие осаждающим пути подхода. Даже если бы им и удалось одолеть эту стену, то за ней находилась основная стена толщиной восемнадцать футов, тоже защищенная большим количеством башен, с которых лучники, пращники и катапульты обрушили бы на нападающих лавину смертоносных стрел и метательных снарядов. В рядах «Армии Господа» зрело недовольство. Безуспешно пытались они взять город, и воодушевление, вызванное победой над Килидж-Арсланом, вскоре испарилось. В одном месте ров удалось засыпать, и через него переправили самодельные катапульты и баллисты. Но и эти боевые машины, и воины, которые их обслуживали, буквально утонули в потоке стрел, камней, дротиков и стене ревущего огня. Изготовили сетки, сланцевые и ивовые щиты для защиты лучников, но эти приспособления были уничтожены горящим маслом, которое защитники города лили со стен.

Как-то утром граф Раймунд в сопровождении Гуго, Готфрида, Элеоноры и других «Бедных братьев» решил проехаться вдоль рва, чтобы попытаться найти слабое место в обороне противника. Со стен посыпались оскорбления и стрелы. Однако расстояние было слишком велико. Стоял теплый солнечный день, и воздух благоухал ароматом сосен, кипарисов, а также фруктов, поспевающих в близлежащих садах. Граф осадил коня.

— У нас нет недостатка в древесине, — сверкнул Раймонд своим единственным глазом на Гуго и Готфрида, показывая на деревья. — Но как нам ее использовать?

Гуго взял лошадь графа под уздцы.

— Поехали дальше, мой господин, я кое-что видел и хочу вам это показать. — И они поскакали галопом вдоль смрадного рва.

Элеонора обнаружила, что иноходец, которого ей дали, неповоротлив и упрям. Поэтому на помощь ей пришел Теодор, расположившись между нею и турками, наблюдавшими за ними с крепостной стены. Взяв иноходца под уздцы, он подмигнул Элеоноре.

— Так, на всякий случай, — пробормотал он. — А то вдруг турки заметят твою красоту и попытаются прорвать осаду.

Элеонора залилась румянцем, а Теодор затянул трубадур-скую песнь о красавице, сидящей взаперти в башне. Наконец они доехали до восточного края стены.

— Взгляните, мой господин.

Элеонора посмотрела туда, куда показывал ее брат.

— Мне об этом рассказал Теодор, — продолжил Гуго. — Присмотритесь-ка хорошенько к основанию башни: там кладка начала осыпаться после предыдущей осады.

Граф Раймунд пригляделся и радостно всплеснул руками. Через два дня «черепаха», сооруженная из кипарисов, лозы и сланцевых плит, с дубовой крышей с кожаным покрытием, на которое насыпали мокрый песок, перебралась по самодельному мосту через ров и стала методичными ударами разрушать строение, которое Элеонора окрестила Падающей башней. Под навесами широкой покатой крыши этого осадного орудия укрылись лучники и стали осыпать стрелами противника, засевшего на стенах. Вскоре инженеры пробили стену, подперли балками пролом и стали убирать за собой обвалившуюся кладку. Элеонора наблюдала за этим, надежно укрывшись за вереницей заслоненных щитами повозок. Башня упала с наступлением сумерек, однако на следующее утро лагерь был разбужен звуками рожков и труб. Заспанная Элеонора выбежала из своего шатра и бросилась вместе с толпой к восточному краю рва. Добежав, все изумленно остановились как вкопанные: Падающая башня снова стояла на том же месте! Всю ночь защитники города лихорадочно трудились и успели заделать пролом. Гнев графа Раймунда не знал границ, и он, подобно Ахиллесу, угрюмо удалился в свой шатер, в то время как другие предводители настойчиво продолжали осаду. Однако, несмотря на поражение Килидж-Арслана, никейцы с остервенелым упорством защищали свой город. Противник обесчестил их павших, и они ответили тем, что спустили на веревках крюки, втянули в город трупы франков, раздели их и развесили гнить на стенах. Когда «Армия Господа» шла в атаку, то на головы им обрушивался град стрел и камней; когда же им удавалось прорваться, то их сметал поток горящих метательных снарядов.

Целую неделю продолжались бессистемные стычки, и в результате две враждующие стороны стали напоминать двух кружащих друг возле друга собак. Но вдруг атмосфера резко изменилась. С важным видом в лагере появился граф Раймунд в сопровождении греческого полководца Татикия. Они привезли с собой баллисты и другие метательные устройства из арсеналов Константинополя. Их подкатили к Падающей башне и открыли из них гибельный огонь камнями и другими метательными снарядами, отогнав обороняющихся от стен. Был сделан еще один пролом, а когда упала тьма, то ночь осветилась ревущими кострами и огнями горящих метательных снарядов, которыми осыпали башню. На этот раз турки не смогли заделать пролом. Звездное небо полосовали языки оранжевого пламени, и воздух содрогался от шипения горящих снарядов, треска дерева и стали и жутких криков как обороняющихся, так и нападавших. С первыми лучами солнца «Бедные братья храма Гроба Господня» под крики «Dues vult!» и «Тулуза!» приготовились выступить во главе отряда графа Раймунда через импровизированный мост, проложенный через ров. Гуго и Готфрид, поцеловав на прощание Элеонору, надвинули на головы защитные кольчужные полосы, оставлявшие открытыми только глаза. Потом закрепили шлемы, привязали к рукам щиты и обнажили мечи.

Гуго и Готфрид повели свой отряд через мост, а тем временем лучники, арбалетчики и обслуга метательных устройств начали посылать залп за залпом на стены города. Чтобы сделать обстрел более интенсивным, катапульты даже подтянули поближе. Затаив дыхание, Элеонора смотрела, как Гуго и Готфрид бегут через шаткий мост. Вокруг клубился дым и раздавались крики и вопли. Возле нее сосредоточились рыцари из Тулузы. Штандарты были развернуты, и воины в полном боевом облачении ждали команды поддержать первую атаку на эти грозные оборонительные сооружения. Ужас и грохот битвы завладели чувствами Элеоноры подобно странствующему демону, захватившему ее душу, разум и воображение. Она взглянула на чистый, без единого облачка голубой небосвод, нависший над укреплениями из желтого кирпича. Его синеву разрывали стрелы, выпущенные из пращи камни и прочие метательные снаряды. Вот по воздуху, изрыгая смрадный чад, пронеслись горящие дубовые вязанки, и на стенах запрыгали языки пламени. Элеонора посмотрела вниз. Гуго и Готфрид, прикрываясь щитами, уже добежали до середины моста, когда шум битвы вдруг прорезал оглушающий рев. Все показывали на стены, над которыми поднялись ярко-красные и золотистые знамена Алексия Комнина с изображением величественного орла. Город пал! Внутри него появились греческие войска. Турки сдались! Трубы заиграли отбой. Гуго с отрядом отступил, а на стенах появилось еще больше флагов императора. Громкий скрип пронзил воздух как нож. Огромные ворота Никеи распахнулись, и оттуда хлынули, грохоча копытами своих коней, катафракты с копьями, на концах которых развевались серебристо-синие ленточки, их отличительный знак. Имогена чертыхнулась и немедленно ушла, чтобы найти Бельтрана. Элеонора, почувствовав слабость и непреодолимое желание укрыться от урагана войны, вернулась в свой шатер. Она уже хотела было улечься на ковер, как в ужасе отпрянула, увидев два кривых кинжала, воткнутых глубоко в подушку. Их костяные ручки тускло поблескивали, а лезвия были связаны вместе кроваво-красной лентой…

— Знайте, — прошептал чей-то голос, — то, что вы имеете, все равно покинет вас и в конце концов возвратится к нам.

Элеонора медленно обернулась. Сначала она ничего не увидела, но потом заметила какую-то тень в разрезе шатра, сквозь который этот непрошенный гость, очевидно, и проник внутрь. Скрестив ноги, он сидел на земле, одетый в белую накидку и черный тюрбан, закрывавший голову так, что были видны только глаза.

— Карту ведьмы — и быстро! — потребовал незнакомец, с трудом выговаривая слова на норманнском французском языке. — Я знаю, что Фулькер отдал ее вам. — Он протянул руку в перчатке, а другая рука опустилась на рукоятку кинжала, заткнутого за красный кушак.

Элеонора попробовала заговорить, но от страха у нее пропал дар речи.

— Карту мне! — настойчиво повторил незнакомец.

— Мой брат… — начала было Элеонора, но снова умолкла. Звуки снаружи усилились, а потом послышались крики — кто-то приближался к шатру. Элеонора быстро взглянула на полог, потом назад, но загадочного гостя уже и след простыл.

В шатер буквально ворвался писец Симеон и, без умолку тараторя, — а Господь дал ему язык такой же бойкий, как и его перо, — поведал последние новости. Он рассказал о том, как на повозках, запряженных быками, император подвез суда к Асканийскому озеру и направил их на штурм Никеи. Его воины даже умудрились взять в плен семейство правителя Никеи, когда оно пыталось спастись бегством. Турки вскоре поняли, что если этими судами завладеет «Армия Господа», то город непременно падет и будет опустошен огнем и мечом. Они немедленно начали тайные переговоры с Алексием, пообещав ему сдаться, если он защитит их жизнь и имущество от «Армии Господа». Алексий согласился и послал в город своего высокопоставленного посланника Вутумита, чтобы тот принял капитуляцию. Предводители крестоносцев догадывались об этом, но когда их подозрения подтвердились, то они немедленно обвинили Алексия в двурушничестве и предательстве.

Ходили слухи о том, что Вутумит подговорил Татикия убедить графа Раймунда начать наступление, отправив византийскому военачальнику послание следующего содержания: «Добыча у нас в руках. Атакуйте городские стены. Не дайте франкам узнать об истинном положении дел. Пусть они, как только взойдет солнце, начинают штурм города». Предводители «Армии Господа» знали о кораблях и о том давлении, которое их присутствие окажет на турок, но они никак не ожидали такой быстрой капитуляции. Император не поставил крестоносцев в известность о происходящем, и этот его обман стал предметом повсеместных разговоров в лагере. Страсти накалялись, особенно среди норманнов из Южной Италии, которыми командовали Боэмунд и Танкред, поэтому Алексий немедленно принял меры к тому, чтобы задобрить их. Он распорядился прислать в лагерь повозки со свежей провизией и вином. Кроме того среди подношений были корзины, сундуки и ларцы с драгоценными камнями, золотом и серебром, кипы оружия, рулоны дорогих тканей, а также табуны крепких холеных лошадей. «Бедные братья» взяли свою долю, десять золотых византийских монет, и поместили их в общий сундук, находившийся под присмотром Готфрида. Позже в тот же вечер Элеонора, Гуго, Готфрид, Альберик, Норберт, Теодор и Симеон собрались, чтобы поговорить. Писца пригласили на совещание из-за его канцелярских навыков, а также знаний об усыпальницах Иерусалима, особенно — о мечети Омара. Собрание вел Теодор, который тепло приветствовал новичка, заметив при этом, что единственной защитой Симеона от злобы толпы были Элеонора и Гуго. Поэтому неудивительно, что писец с энтузиазмом согласился принять их тайную присягу. Той же ночью, когда все ворота Никеи были открыты и глашатаи объявили о том, что «Армия Господа» вскоре отправится в поход на Антиохию, Элеонора рассказала всем о таинственном госте.

— Но кто же это мог быть? — спросил Альберик. — Все «Бедные братья» готовились к штурму Падающей башни.

— Должно быть, это был кто-то из «Армии Господа», — настаивала Элеонора. — То же самое случилось и в Константинополе.

— Это — федаины, — пояснил Теодор. — Неужели их убийцы скрываются среди нас? Глупо гадать, не зная фактов, но по крайней мере мы убедились в важности карты Анстриты. Господин Гуго, она в сохранности?

— А? Ах да, в сохранности, — рассеянно ответил Гуго. — Вы же все ее видели. Но давайте пока обсудим последние новости.

Чем они и занялись. Фаланга Боэмунда должна была выступить сразу же на следующее утро. Граф Раймунд хотел, чтобы «Бедные братья» двинулись следом, став связующим звеном между авангардом и остальной армией. Никто не возражал, ибо все были рады тому, что, по словам Гуго, «началось настоящее паломничество».

На всю жизнь запомнилось Элеоноре утро их отбытия. «Бедные братья» выступили из Никеи незадолго до того, как из-за горизонта должно было появиться солнце, озаряя бледно-голубое небо кроваво-красным отблеском. Это была подходящая декорация к началу того, что позже оказалось временем гнева, неистовства и ужасов. Однако, как записала Элеонора в своей летописи, все прошло довольно буднично. Она сидела, примостившись на краю одной из повозок рядом с Имогеной, а тем временем колонна Боэмунда медленно двигалась по старой римской дороге к долинам и пыльным плато, за которыми лежала Антиохия. Они проезжали по древним каменным мостам через реки и ручьи, а на их пути то тут, то там попадались приходящие в упадок византийские сторожевые башни. По обе стороны дороги тянулись дикие луга с живучими летними цветами; иногда среди них виднелись красновато-желтые полоски возделанной земли и одинокие хутора, обычно построенные возле развалин усадьбы. Этот безрадостный пейзаж время от времени оживляли рощицы сикомор, каменных дубов, ив и кипарисов. Они проезжали также мимо одиноких селений с тихими виноградниками и винодельнями, крытыми колодцами и дорогами, по которым разгуливали козы. Утренний воздух дрожал от стука и грохота повозок, позвякивания упряжи, лязга оружия и криков медленно бредущих воинов. Клубилась пыль, оседая на черных рясах монахов. На металлических наконечниках копий и дротиков играло солнце. Играли и дрались друг с другом дети. Кто-то распевал гимны. Вот группа вельмож в роскошных мантиях выехала из колонны в сопровождении слуг, облаченных в зеленые и коричневые одежды. Сидя у них на запястьях или на специальных жердочках, размахивали крыльями и звенели колокольчиками ястребы. Закатав гетры, молодые люди заходили в ручьи и пытались поймать рыбу удочкой или сетью. Элеонора подумала, что их поход больше похож на пикник, а не на военный марш. Прискакали разведчики: они заметили турецкий патруль, однако ничего существенного в тот день не произошло.

К вечеру они добрались до перекрестка возле зияющих в скалах проходов в две долины, по-видимому, пустынные, если не считать валунов, камней, кустарников и деревьев, усеявших склоны. Перед проходами в обе долины простиралось большое болото с поросшими тростником берегами. Боэмунд, встревоженный все более частым появлением турецких патрулей, а также слухами о том, что в любой из этих долин турок может оказаться намного больше, чем ожидалось, расположил лагерь так, чтобы болото прикрывало его тыл. Той ночью не произошло ничего; она прошла тихо и спокойно, лишь далекие звезды сияли им в небе. На рассвете священники собрали людей возле повозок с алтарями. В светильниках горели свечи, а дым ладана кольцами поднимался в плотном утреннем тумане, когда Танкред повел отряд рыцарей на разведку в ту долину, которая лежала восточнее.

Когда месса заканчивалась, Танкред вернулся с тревожной новостью: на некотором расстоянии впереди из тумана начали появляться турецкие всадники. Франки, все еще торжествуя после победы — как им казалось — над Никеей, убаюканные утренней тишиной, ощутили прилив энтузиазма и интереса. Конники галопом понеслись вперед, чтобы взглянуть на противника. Женщины и дети перемешались с предводителями, находившимися впереди колонны; наконец их оттеснили назад, и они превратились в неуправляемую толпу. Элеонора заметила Боэмунда в кольчуге и полном боевом облачении: мощная фигура на огромном черном боевом коне. В клубах пыли к нему подскакали галопом всадники и, привстав в седлах, стали оживленно показывать руками назад. Элеонора узнала в них Гуго, Готфрида и Теодора. Весть, которую они принесли, должно быть, и вправду была крайне тревожной. Боэмунд повернулся к своим людям и приказал им отступать. Гуго, Готфрид и Теодор протолкались через толпу, спешились и стали кричать, чтобы им поскорее принесли упряжь и оружие.

— Элеонора, Элеонора! — запыхавшийся Теодор чуть не налетел на нее. Вытащив мокрый платок, он вытер пыль со своего лица. — Вооружайся, — сказал он. — Это не турецкие патрули. Это выходит из долины вся армия Килидж-Арслана — тысячи и тысячи всадников. Они сметут нас со своего пути! — Теодор кивнул Имогене, которая стояла, парализованная страхом. — Вооружайся! — заорал он, а потом схватил коня под уздцы и запрыгнул в седло. — Господин Боэмунд послал меня предупредить остальных. Элеонора… — Он хотел сказать нечто большее, но затем пожал плечами, развернул коня и ускакал прочь.

Страх и паника охватили лагерь, когда прибыли другие разведчики. Турецкая армия быстро приближалась. Боэмунд, проталкиваясь сквозь группирующиеся войска, наводил порядок. Были расставлены повозки. Быков и ослов быстро распрягли, а их вьючные седла и поклажу использовали для того, чтобы закрыть бреши между повозками. Всем всадникам Боэмунд приказал выдвинуться вперед. Тыл лагеря защищало болото, а по флангам он выставил полукругом пехоту и лучников. Были отданы приказы, надеты доспехи и упряжь, а мечи и кинжалы извлечены из ножен и приготовлены к бою. Тревога и мрачные предчувствия возрастали. Кое-кто из мужчин, стоя на коленях, молился, взывая к Господу о помощи.

— Вот они! — послышался одинокий крик.

Элеонора, стоя на повозке, смотрела, как у входа в долину клубился туман. Он прибывал, словно морской прилив, и в его клочьях засверкали доспехи и боевые знамена. Грохот копыт потряс землю. Пелена пыли неожиданно расступилась — и у Элеоноры дух перехватило от силы и мощи врага. На них двигались орды всадников с округлыми щитами, уже вставив стрелы в луки и натянув тетиву. Они неслись в грохоте копыт, бое барабанов и лязге тарелок. Перейдя на рысь, плотная толпа всадников двинулась вперед, на притихшие шеренги франков. Пронзительные вопли сотрясали воздух. Зеленые знамена реяли на утреннем ветру. Франки, тоже развернув свои штандарты, ответили собственным боевым кличем и, словно гончие на охоте, галопом бросились в атаку. Они готовы были поразить турок словно таран, но те неожиданно свернули влево и вправо. При этом их конные лучники выпускали стрелу за стрелой по франкским боевым порядкам, а потом сомкнулись на флангах, размахивая топорами и ятаганами, а также используя крюки, чтобы стаскивать с седел рыцарей в тяжелых доспехах. Сталь, галька и камни с хрустом вгрызались в головы и туловища. Разящие удары отрубали руки и ноги. К атаке приготовилась вторая фаланга франкской конницы, но турки, передвигаясь легко и быстро, обошли потрепанную первую линию и проскочили мимо готовых к атаке рыцарей, осыпая их смертельным градом стрел. Некоторые лошади попадали, некоторые в панике бросились галопом вскачь, но сразу же были окружены турками, которые с грохотом валили их вместе с всадниками наземь. Боэмунд больше не стал поддаваться на провокации. Приказав развернуть боевые штандарты Нормандии, он потряс воздух своим боевым кличем, и его рыцари на полном скаку помчались на своих обидчиков.

Солнце уже было высоко и жгло немилосердно. Запыленная и истекающая потом Элеонора прекрасно видела турецкую тактику наскока и последующего притворного отступления. Неприятельская конница все увеличивалась в числе. Элеонора оглянулась. В лагере царил хаос. Мужчины, женщины и дети уже догадались, что если люди Боэмунда не устоят, то турки смерчем пронесутся через лагерь и всех истребят. В воздухе стоял адский шум горнов, барабанов, тарелок и труб, смешавшийся с криками, воплями и стонами. В небесной синеве появились стервятники; их устрашающие черные силуэты парили над полем брани. Раненых оттаскивали, передавая их в руки докторов или священников с бритыми макушками. Какой-то рыцарь, весь окровавленный и побитый, подошел к повозке, держась рукой за бок, и рухнул наземь. Элеонора, вмиг оправившись от шока, соскочила вниз и рванула его кольчужный панцирь и камзол. Под ними рубашка уже была липкой от крови. Элеонора попыталась остановить кровотечение из темно-красной раны, над которой сразу же начали кружиться мухи.

— Не надо, лучше позовите лекаря, — сказал рыцарь, морщась от боли и хватая ртом воздух. Вцепившись Элеоноре в рукав, он показал рукой вперед. — Им нужна вода.

Элеонора разыскала лекаря. Тот стоял на коленях возле еще одного раненого, который судорожно дергался, издавая предсмертные хрипы. Лекарь пожал плечами, засунул кусок пропитанной вином материи в рот умирающему и поспешил на зов. Элеонора поднялась и позвала Имогену, а также нескольких женщин и детей, чтобы те принесли бурдюки, ковши, кружки — все, в чем можно было носить воду. Одни священники уже занимались организацией доставки воды, другие же надевали белую епанчу и спешили на передовую, чтобы причастить умирающих и отпустить им грехи. Элеонора вышла к тылу конницы, где скопилось множество раненых рыцарей с красными от крови лицами. Кровь просачивалась также сквозь их кольчуги. Они лежали, прислонившись к трупам своих лошадей, у которых уже начали вздуваться животы. Некоторые рыцари, казалось, плавали в крови, их мечи были красными по самые рукояти, а на топорах и булавах тоже запеклась кровь. Их гневные взоры до сих пор пылали неистовством битвы. Элеонора стала предлагать им воду, которую они с жадностью пили, выхватывая из ее рук бурдюк. Над ранеными кружили черные тучи мух. А впереди раздавалось звонкое эхо битвы. Боэмунд сменил тактику. Армия потеряла много лошадей, поэтому франки выстроились теперь стальной дугой против турок, которые, как и раньше, наскакивали, а потом быстро уносились прочь, осыпая обороняющихся дождем стрел с зазубренными наконечниками. Некоторые из раненых рыцарей чертыхались, потом призывали на помощь Господа Бога и снова вступали в бой. Многие шутили, что, захватив турецкий лагерь, будут пить из хрустальной посуды, носить драгоценности и намащивать волосы благовониями. Другие же так и оставались лежать на земле, зажимая руками страшные раны и потирая ссадины и синяки.

Элеонора заметила Гуго, едва державшегося в седле от усталости; рядом с ним был Готфрид. Она позвала их, но тут земля задрожала от грохота новой атаки и пронзительного боевого клича турок. Стрелы со свистом рассекли воздух, в предсмертной агонии заржали лошади. Отчаянно закричали воины. Эленора хотела добраться до Гуго, но леденящий душу крик заставил ее снова броситься в лагерь. Она остановилась возле повозки — и не поверила своим глазам. Каким-то образом отряд турецкой конницы пробрался через болото и бросился в атаку на дальний конец лагеря. То тут, то там пехотинцы и лучники пытались сдержать их, но турки, словно злобные шершни, рассыпались по лагерю, стреляя из луков и рубя направо и налево своими кривыми мечами. Их жертвами стали женщины, дети и священники. Турки спешивались группами по два-три человека, нападали на убегающих женщин, срывали с них одежду и валили их на землю. Элеоноре показалось, что она превратилась в каменную статую и жизнь ушла из ее тела. Она ощутила себя пленницей увиденного ужаса, какого-то ночного кошмара, который вот-вот должен закончиться. Пехотинцы уже успели образовать линию обороны для защиты остальной части лагеря, но за пределами этой линии творился настоящий ад. Вот священник, не успев снять епанчу, в отчаянии спасается от расправы, но его догоняют и отрубают голову одним резким ударом; вот пятится назад монах, а на него наступает турецкий всадник. Потом турок слегка наклоняется, взмахивает рукой — и аккуратно отрубленная голова монаха катится по земле. Вот стоит солдат, отчаянно пытаясь вытащить стрелу, застрявшую у него в груди. Вот поднимается турок. Он только что изнасиловал женщину и распорол ей живот от паха до самой шеи. Вот турки грабят шатер, вынося из него какие-то кувшины и тазы, а также нечто, очень похожее на отрубленную голову. Линия франкской пехоты, выстроившаяся между Элеонорой и турками, двинулась вперед. Лучники, расположившиеся во втором ряду, открыли стрельбу, поражая и чужих и своих. Послышались крики. Пехотинцы ускорили шаг, потому что этот момент в лагерь ворвался отряд конницы, посланный Боэмундом. Он атаковал турок, которые, оказавшись зажатыми между шатрами и повозками, были лишены возможности маневра. Элеонора ощутила, как внутри нее нарастает напряжение; живот ее свело спазмом, а в ногах и спине пульсировали приступы боли. Теперь уже франкские рыцари рубили турецких всадников направо и налево, воздух стал полниться крепнущими криками «Тулуза! Тулуза!», а также «Deus vult! Deus vult!». И в этот момент подоспело подкрепление, за которым ускакал Теодор. Франкская армия, неожиданно появившись на поле боя, с размаху налетела на турецкие фланги, а отряд Адемара, вооруженный булавами для ломки костей, а не мечами для рубки плоти, ударил туркам в тыл. Хриплые голоса сообщили Боэмунду радостную весть, и он бросил своих рыцарей в атаку: в битве наступил перелом.

Элеонора заползла под повозку к Имогене, чтобы поесть немного хлеба и выпить вина, а потом отправилась помогать раненым, утешать выживших и раскладывать мертвых. Под вечер вернулась франкская конница: всадники везли ужасные трофеи, держа их на кончиках пик или привязав к лукам своих седел. Они доставили также прекрасную новость: то, что чуть не стало поражением, превратилось в блестящую победу! Кто-то даже видел ангелов в блистающих доспехах, сражавшихся на стороне «Армии Господа». Турки были полностью уничтожены, а их лагерь — захвачен и разграблен. Всадники привезли приказ: выступить в поход и занять турецкий лагерь. Ликуя и распевая хвалебные песни, все войско заполонило долину, чтобы, как выразился Пьер Бартелеми, «захватить шатры и добро, принадлежавшее врагам».

Той ночью было устроено пышное пиршество; тьму разгоняли сотни костров и факелов. На самодельных решетках и вертелах жарилось свежее мясо. Песни, гимны и пьяные выкрики разносились по окрестным холмам. Неоднократно слышался клич: «Deus vult! Deus vult!». «Армия Господа» праздновала победу под темно-синим бархатным небом, звезды на котором сияли так ярко, что казалось, будто все ангельские чины наблюдают за происходящим. Однако празднество время от времени прерывалось звуками плача и причитаний. Элеонора видела, как рядами раскладывали мертвых. В этих рядах лежали женщины и дети, священники и монахи, а также воины, среди которых был и брат Танкреда. Длинный ряд окровавленных трупов… Много говорили об изнасилованиях и убийствах, совершенных в лагере турками. «Бедные братья» недосчитались многих из своего отряда. Среди них были чеканщик Рикер, Осберт и Анна, Матильда из Экса и четверо ее детей, пивовар Вильгельм, его жена и трое их детей. Всех их накрыли рваными саванами. В твердой земле топорами и мечами вырубили могилы. Трупы, каждый с маленьким деревянным крестиком, были преданы земле, а души погибших отправились к Богу в радостном ожидании райской жизни и последующего воскрешения. При распределении трофеев родственникам убитых были выданы дополнительные вознаграждения. Кипы всякого добра, вереницы лошадей и кучи оружия были выставлены на обозрение. Там были ларцы и сундуки, ломящиеся от украшенной драгоценными камнями утвари, кубки из слоновой кости, оникса и яшмы, золотые бокалы, отделанные золотом доспехи, дорогое белье, парча, изысканная упряжь, изготовленная на заказ из кроваво-красной кожи, мантии, рубашки, обувь и бусы, медальоны и монеты. Никто из присутствующих ни разу в жизни не видел ничего подобного.

А когда тьма сгустилась и звуки празднества, казалось, стали долетать до небес, предводители «Бедных братьев» собрались у своего костра. Все находились в радостном и приподнятом настроении. Альберику и Норберту удалось избежать смерти от турецких ятаганов, они отделались лишь легкими царапинами. Повезло также Гуго и Готфриду, хотя оба потеряли в битве своих коней. Главной темой разговора стала жестокость турок.

— Граф Раймунд, — заявил Гуго, вгрызаясь в кусок подгорелого мяса, — сказал, что характер войны меняется. Это будет bellum in extremis — война на уничтожение.

— А только такие войны и бывают, — заметил Норберт. — Я уже говорил, что война не может быть святой, война не может быть справедливой.

Элеонора, клевавшая носом от усталости над щербатым бокалом вина, старалась очистить душу от жутких воспоминаний о событиях дня. Бельтран согласился с Гуго в том, что от врага не следует ожидать милости, и поэтому не следует проявлять милость к нему. Теодор, изнуренный неистовой скачкой за подмогой, улыбался Элеоноре, сидя у мигающего пламени костра.

— Наше дело правое!

Элеонора вздрогнула от неожиданности, заслышав трубный голос Пьера Бартелеми.

— Сатана ходит повсюду, — продолжил он вещать. — Сатана разъезжает словно властелин. Мы должны вооружиться против него, взять в руки орудия спасения.

Гуго поймал взгляд Элеоноры и кивнул головой, намекая, что им надо уединиться. Пока Пьер Бартелеми проповедовал, они удалились во тьму. Гуго взял сестру за руку.

— Элеонора, по правде говоря, граф Раймунд попросил нас присоединиться в походе к Боэмунду, чтобы мы кое за кем приглядывали.

— За кем? За самим Боэмундом?

— Нет. — Гуго приблизился к сестре и приглушил голос. — Готфрид тоже в курсе. Ты помнишь, как возле Родосто греки напали на нас сразу после того, как граф Раймунд отправился в Константинополь? Тебе не показалось странным, что они наперед знали о наших планах? Что так быстро развернули свои боевые порядки?

— Да, действительно, — кивнула Элеонора.

— Так вот, — продолжил Гуго. — Сегодня утром Килидж-Арслан очень скоро узнал о том, что Боэмунд оторвался от основной массы крестоносцев. — Он глубоко вздохнул. — Элеонора, возможно, среди нас есть предатель. Теперь графу Раймунду чудится враг под каждым камнем и за каждым кустом. Возможно, что предатель скрывается именно среди «Бедных братьев».

— А почему именно у нас? — запальчиво возразила Элеонора. — Почему не в «Отряде нищих»? Ведь это они спровоцировали греков в Родосто.

— Да, и в самом деле, — заметил Гуго, — но именно «Бедные братья» первыми узнали о том, что Раймунд уехал в Константинополь. Другим стало известно об этом гораздо позже, а греки только и ждали удобного повода…

— Ну и что?

— Мы считаем, что в наших рядах находятся турецкие шпионы, — продолжил Гуго. — Точно так же, как у нас есть шпионы в их рядах. Граф Раймунд получил анонимное сообщение, что если он ищет шпионов, то их следует искать среди «Бедных братьев храма Гроба Господня».

— Это ложь! — возразила Элеонора. — Просто кто-то пытается посеять смуту.

— Граф Раймунд доверяет нам, — ответил Гуго. — Мне, тебе, Готфриду и другим, но он отметил, что Альберик, Норберт и Теодор много странствовали по земле, поэтому кто знает, кому они в действительности служат? Неужели мы пригрели предателя, сестра?

Элеонора вспомнила этот вопрос Гуго, когда сидела в разграбленном просторном павильоне и смотрела, как резвятся мухи в луче света, который проникал через дыру в ткани.

— Как вы сказали, госпожа сестра? Шпион? — Писец Симеон огляделся вокруг. Кроме них в павильоне никого не было. Имогена вышла, сказав, что хочет выпить с братьями бокал вина. — Неужели шпион, сестра?

— Да полно, Симеон, — улыбнулась Элеонора. — Я тебе доверяю, а ты можешь доверять только мне. — Она игриво щелкнула его по кончику носа. — Более того, в Родосто тебя еще не было.

Она тоже огляделась. Ей очень захотелось в свой шатер, каким бы бедным и потрепанным он ни был. Ибо тот, в котором она сейчас сидела, постоянно напоминал ей о крови и о той страшной резне, свидетельницей которой она стала. «Армия Господа» собиралась выступить на Антиохию через три дня. И Элеонора была рада уйти с этого места. Слишком уж много злых духов, окровавленных и неистовых, слонялось вокруг.