Крестоносец. За Гроб Господень

Часть 10. Иерусалим День святой Марии Магдалины, 24 июля 1099 г.

«Армия Господа» упорно и неустанно двигалась на Иерусалим. Франки распевали гимны и скандировали полюбившиеся строки из псалмов, среди которых были, например, такие: «Один день в твоей обители — как тысяча в иных». Эти слова явно не касались той земли, по которой они шли. Стояло лето, и его палящая жара изнуряла силы армии. Солдатам досаждали клубы пыли и тучи злобных комаров и мух. Армия держалась прибрежной дороги — узкой и опасной. К счастью, противник не пытался устроить крестоносцам засаду, даже когда те огибали округлый неприступный мыс, выдававшийся в море. Это было очень опасное место, которое местные жители называли «Божий Лик». Они предупредили франков и посоветовали им обходить этот вселяющий страх выступ вереницей по одному. Так они и сделали, и все прошло хорошо. И таких опасных переходов было много на пути «Армии Господа». Потом они переправились через Собачью реку и обошли Бейрут стороной. Крестоносцы шли мимо мраморных руин, оставшихся от когда-то великолепных дворцов, и проскальзывали под красивыми, однако уже осыпающимися арками, которые построили римляне. Так они и дошли до Сидона.

Там они отдохнули и подкрепились возле оросительных сооружений. Паломники срезали сладкий как мед тростник, известный под названием «сюкра», и жадно высасывали его сок. Потом они двинулись дальше, таращась удивленными глазами на некогда славный Тир. Им помогали советами местные христиане-марониты. Они рассказали, что если идти дальше на юг, то источников воды будет встречаться мало, а опасных переходов — много. Однако «Армия Господа» упрямо держалась прибрежной дороги, все время с опаской поглядывая на сушу, побаиваясь фланговой атаки турок или сарацин, которая могла сбросить их в море. Воды было мало, зато в полупустынной каменистой местности кишмя кишели змеи и василиски, от укусов которых паломники сильно страдали. Бредя водой, мужчины, женщины и дети (и сама Элеонора) настойчиво рыскали в ее поисках, но чаще они находили не воду, а нарывались на этих опасных гадов, из-за укусов которых тела людей горели мучительным огнем. Как писала в своих хрониках Элеонора, из-за этих укусов пить хотелось так сильно, что некоторые люди бросались в море и жадно глотали морскую воду, которая лишь усиливала жажду.

Наконец «Армия Господа» вырвалась из кишевшей насекомыми местности и расположилась лагерем в русле реки, представлявшем собой вереницу мелких луж вдоль усыпанного сланцем водостока. Потом крестоносцы двинулись вдоль этого русла в глубь суши и вышли в невозделанную долину, местами поросшую фиговыми деревьями и финиковыми пальмами. Вдали виднелись белые стены города Рамлех, расположенного в неприветливой полупустынной местности, покрытой растрескавшейся на солнце глиной, торчащими валунами и песком, испещренным бороздами, оставленными ветром. Несмотря на все лишения и жажду, армия не спешила и приближалась к городу медленно и осторожно. Однако выяснилось, что ворота города не защищены. Крестоносцы вошли в Рамлех и стали с интересом осматривать этот блеклый грязный город. Зелени в нем было мало; ветер гонял по пустынным улицам и площадям клубы пыли. Навстречу франкам из своих жилищ осторожно выбрались местные марониты и показали им подземные резервуары воды, питавшие огромные местные бани. Франки сгрудились у воды, пополнили ее запасы и, утолив жажду, двинулись к Белой мечети. Кедровые ворота и тяжелые перекладины перекрытия были закопченными и обогревшими. Их сожгли, отступая, турки, чтобы крестоносцы не смогли воспользоваться деревом для сооружения осадных орудий. Когда крестоносцы опустились на колени на мраморном полу мечети, местные жители шепотом сообщили им, что под полом покоятся кости одного из их великих заступников — святого мученика Георгия. Франки быстро превратили мечеть в церковь и назначили ее епископом Роберта Руанского. «Армия Господа» задержалась бы в этом городе дольше, если бы Гуго, Готфрид и члены «Братства Портала Храма» не продолжили свою настойчивую, хотя и скрытную пропагандистскую кампанию: это — не Иерусалим. Надо идти дальше.

Гуго и Готфрид отозвали свою клятву верности Раймунду Тулузскому, которого все чаще видели в компании запальчивого Танкреда. Кроме того, они стали пользоваться услугами собственного пророка, новообращенного монаха по имени Петр Дезидерий, который неустанно напоминал «Армии Господа», что истинной целью ее похода является Иерусалим. Однако Танкред и не нуждался в особом поощрении. Он неоднократно требовал, чтобы армия двигалась как можно быстрее, и поэтому уже к шестому июня она вышла к древнему городу Эммаусу, находившемуся всего в нескольких милях от Священного Города. Это было именно то селение, где Иисус Христос явился двум из своих учеников после воскресения. И, словно связывая нить времен, Петр Дезидерий провозгласил, что «Армия Господа» тоже должна встретить воскресшего Христа в Иерусалиме. Танкред был непреклонен в своем желании осуществить эту мечту.

Ночью шестого июня Теодор потихоньку проник в шатер Элеоноры и, потеребив за плечо, разбудил ее. Закрыв одной рукой ей рот, другой он сделал жест, давая понять, чтобы она молчала. В тусклом свете Элеонора взглянула на Имогену, которая крепко спала. Перед сном она тихо плакала.

— Слушай, — прошептал Теодор. — К Танкреду приходили марониты из Вифлеема. Они слышали, что турки намереваются поджечь город. Он с сотней рыцарей, среди которых будут Гуго и Готфрид, собрался туда выехать. Не хочешь присоединиться к ним?

Элеонора села в постели.

— Мы увидим Иерусалим, — добавил Теодор.

Элеонору больше не надо было уговаривать. Быстро собравшись, она вышла к греку, который ждал ее возле шатра. Когда они вдвоем приближались к веренице лошадей, темнота стала рассеиваться, а небо на востоке начало сереть. Горели фонари, вверх поднимался дым первых костров. Где-то затявкал одинокий шакал, и этот звук прозвучал резким диссонансом на фоне голосов собравшихся мужчин, читавших строки из псалмов.

Закончив утреннюю молитву, рыцари надели свои кольчуги и шлемы, потом нацепили ремни и, вложив в ножны свои длинные мечи, приготовили копья и щиты. Присутствие Элеоноры ни у кого из них не вызвало возражений. Некоторые из рыцарей приветственно кивнули ей, надевая на себя белые мантии — надежную защиту кольчуг от солнца и пыли. Вывели оседланных боевых коней. Рыцари запрыгнули в седла и, наклонившись, подняли копья и щиты. Элеонору, которой достался низкорослый, но крепкий иноходец, Теодор расположил в центре группы. Танкред развернул свое красно-золотое знамя, и отряд галопом ринулся из лагеря, быстро оставив позади себя мерцающие огни патрулей.

Пронесшись, грохоча копытами, сквозь ночную тьму, они подъехали к Вифлеему в предрассветных сумерках и двинулись мимо убогих каменных жилищ, глухих стен и темных переулков. Лаяли собаки. Это был единственный звук, нарушавший тишину, когда они осадили своих коней возле мощенной базальтовыми плитами площади перед базиликой церкви Пресвятой Девы Марии. Отряд рассредоточился веером позади Танкреда. Цокали о камни подковы, скрипела кожаная упряжь, позвякивали кольчуги и зловеще поблескивали извлеченные из ножен мечи. Танкред, высокий и стройный в своем седле, с накидкой на плечах и с красивым знаменем, развевающимся на утреннем ветерке, медленно двинулся через площадь. На полпути он остановился и, поднявшись в стременах, взмахнул знаменем.

— Deus vult! — взревел он.

— Deus vult! — подхватил его эскорт этот триумфальный клич.

Как будто в ответ, зазвонили колокола церкви. В окнах домов зажегся свет. Открылись двери. Люди высыпали на площадь, чтобы взглянуть на этих одетых в белое сидящих на конях ангелов, принесших избавление в город, где родился Иисус. Двойные двери церкви распахнулись внутрь, и под усилившийся звон колоколов оттуда вышел престарелый патриарх города в сопровождении монахов-маронитов, чтобы поприветствовать освободителей. Монахи несли большие и маленькие свечи, а также кресты.

Танкред повел своих рыцарей через площадь. Элеонора спешилась и, поддерживаемая под руку Теодором, пошла вслед за остальными через входные двери в похожий на пещеру прохладный неф, где сладко пахло ладаном и свечным дымом. Когда началась утренняя месса, франки преклонили колени, а потом уехали, хотя перед отъездом Танкред установил на церкви свое знамя. Он также оставил десять рыцарей охранять его. Элеонора была как во сне. Эта быстрая поездка сквозь ночную прохладу, этот длинный мрачноватый неф с его узорчатым полом, иконами, мозаикой и настенными росписями… Она посетила город, в котором родился Христос, а теперь они ехали к Иерусалиму по узкому оврагу, разрезавшему подножия холмов, покрытых тенью, словно саваном. Они мчались галопом мимо оливковых рощиц, полосок вспаханной земли и пастбищ. На краю плато всадники спешились и, держа своих коней под уздцы, восторженно прошептали друг другу: «Иерусалим! Иерусалим!» За ними сияло утреннее солнце. Теодор и Элеонора подошли к краю плато, склон которого резко обрывался вниз. Внизу, под обрывом, находилась маленькая церквушка, а за нею тянулось глубокое пустынное ущелье. На дальнем конце его виднелись высокие стены, в которых, казалось, не было ворот. Над стенами сверкал купол, а за ним приземистое белое здание купалось в свете солнечных лучей.

— Иерусалим! — прошептал Теодор.

Элеонора внимательно присмотрелась. А где же золото, серебро и драгоценные камни? Где же ангел со своей трубой? Где хоры небесные? Ничего этого не было — только огромное количество каменных домов. Вдруг рядом кто-то вскрикнул, и Элеонора подскочила от неожиданности. Она повернулась и посмотрела туда, куда показывали остальные. Вдали на широкой дороге, ведущей к городу, блестели доспехи, сверкало оружие и мелькали яркие знамена. Это был авангард «Армии Господа»! Гуго издал триумфальный клич. Вне всякого сомнения, впереди авангарда шел отряд «Братства Портала Храма». Пройдет немного времени — и армия возьмет Иерусалим в осаду.

Франки стали лагерем перед священным городом 7 июня 1099 года от Рождества Христова. Танкред и рыцари «Братства Портала Храма» немедленно отправились прочесывать близлежащие холмы, а тем временем другие правители собрались на совет — решать, что делать дальше. Неистовые споры бушевали несколько дней. Гуго и Готфрид рассказывали об их ходе своим последователям. Элеонора, Теодор и другие воины объехали Иерусалим. Казалось, Святой Город притаился и выжидал. Ифтихар, египетский правитель Иерусалима, командовал гарнизоном турок и сарацин, насчитывавшим двадцать тысяч человек, среди которых был элитный корпус эфиопских воинов, а также почти пять сотен отборных египетских конников. Как донесли франкам шпионы, в городе были большие запасы продовольствия и многочисленные подземные резервуары с водой. Франкам повезло меньше. Ифтихар зачистил окрестности Иерусалима, захватив или уничтожив скот и опустошив амбары. Положение серьезно ухудшалось тем обстоятельством, что он также отравил или испортил все колодцы, водохранилища и родники в окрестностях города. Лето было уже в разгаре, и солнце нещадно жгло и без того суровую и пустынную местность. Единственным источником пригодной к питью воды оставался Силоамский водоем к югу от города возле входа в долину Кедрон у подножия горы Сион. Силоам представлял собой маленький пруд, вода в который подавалась раз в три дня из близлежащего родника. Этот водоем находился в пределах средней дальности полета стрелы, пущенной опытным лучником.

Даже во время ознакомительной поездки Элеонора испытала чувство, близкое к отчаянию. Солнце жгло нещадно, а на городских стенах она заметила сверкание доспехов и металлических противовесов катапульт и баллист. Клубился черный дым, поднимаясь в небо из многочисленных ковшей и чанов, а легкий ветер доносил слабый едкий запах серы, горячего масла и смолы. Ворота и потайные двери были усилены и заложены кладкой, а все стены хорошо укреплены. Иерусалим оказался не божественным городом, а мощной крепостью, приготовившейся к битве.

Как впоследствии написала Элеонора в своих хрониках, рассказ Гуго никоим образом не развеял ее мрачного настроения. Сразу после установки шатров воины «Братства Портала Храма» собрались на северной стороне города. Они присели на корточках под наспех сооруженным навесом и склонились над известняковой плитой, на которой Гуго куском древесного угля нарисовал грубый план городских укреплений.

— Стены Иерусалима, — начал он, откинув капюшон, — имеют длину примерно три мили. Их высота составляет пятьдесят футов, а толщина местами достигает девяти футов. — Он поднял руку, унимая крики и возгласы. — Представьте себе Иерусалим как неправильный прямоугольник шириной почти милю с запада на восток и приблизительно сколько же — с юга на север. — С этими словами он сделал отметку на известняковой плите. — Наш лагерь находится здесь — на северо-западе. Город мы можем атаковать лишь с севера либо с запада. Восточная его часть защищена глубоким ущельем, которое называется Иосафат. — Гуго покачал головой. — Оттуда атаковать не представляется возможным. Единственные вспомогательные ворота в северо-восточной части городской стены полностью заложены кладкой. На юго-востоке города тянется долина Кедрон. На юго-западе возвышается гора Сион; за ней находится долина Хиннон.

— Вы должны уяснить следующее, — сказал Готфрид, поднимаясь на ноги и жестом указывая на грубый план, который нарисовал Гуго. — С восточного, южного и юго-восточного флангов стены Иерусалима защищены холмами, круто переходящими в три долины: Кедрон, Иосафат и Хиннон. Только с севера и северо-запада имеется ровная местность, пригодная для наступления. С этой стороны оборона города усилена внешней стеной и глубоким сухим рвом. Эта открытая часть стены имеет пять ворот, начиная от ворот Ирода в северной части за поворотом западной стены и кончая Сионскими воротами на юге. Каждый из этих входов — ворота Ирода, Святого Стефана, Новые ворота и Сионские ворота — защищен двумя высокими башнями. Оборону города усиливают две укрепленные цитадели: в северо-западном углу находится Четырехугольная башня, а далее на западной стене — башня Давида. Обе они, — возвысил голос Готфрид, — построены из крепких камней, соединенных раствором и свинцом. Готфрид Бульонский, Роберт Нормандский, Роберт Фландрский и Танкред возьмут в осаду часть стены от ворот Святого Стефана до Четырехугольной башни. Граф Раймунд Тулузский станет лагерем напротив башни Давида, хотя некоторые утверждают, что он вскоре переместится к Сионским воротам.

— Это похоже на Антиохию! — воскликнул кто-то. — Мы не можем взять в осаду весь город и в то же время не имеем осадных машин! А где взять дерево для их постройки?

— Что же нам делать? Куда бежать? — воскликнул Бельтран, вскакивая на ноги. — На север, юг, запад или восток? — Его вопрос встретили громовым смехом.

— Мы будем ждать! — загремел в ответ Гуго. — Если эти стены падут, то у нашего отряда есть одна цель: мечеть Омара. И никакой другой…

Его слова потонули в реве труб, блеянии рожков и криках людей. Не успела Элеонора подняться на ноги, как появился запыхавшийся и запыленный вестник, размахивая грубо сделанным распятием — символом власти.

— Мы атакуем завтра, — объявил он.

— Ерунда! — резко возразил Гуго. — Пока что не было…

— Наши предводители, — проговорил посыльный срывающимся голосом, — выехали осмотреть город с Оливковой горы. Из пещеры навстречу им вышел отшельник. Он предсказал, что если «Армия Господа» начнет наступление завтра с первыми лучами солнца, то на исходе девятого часа победа будет за нами.

Гуго и Готфрид старались охладить пыл своих последователей, заверяя их, что командиры просто решили проверить прочность городской обороны. Бельтран согласился с ними и начал кричать о том, что у них нет штурмовых лестниц, таранов и осадных башен.

— Нужна лишь одна лестница, — выпалил вестовой. — И Господь поможет нам в этом.

Весь остаток дня и вся ночь ушли на поиски дерева. Танкред заявил, что он чудесным образом нашел некоторое количество древесины в близлежащей пещере, хотя все знали, что на самом деле он ходил туда облегчиться, ибо мучительно страдал от приступов дизентерии. Как бы там ни было, а необходимое количество дерева все же нашлось, и при слабом свете свечей и фонарей плотники принялись мастерить лестницу из пальмовых стволов, тополя, тамариска и узловатой древесины оливковых деревьев. К рассвету люди Танкреда были готовы и собрались прямо между Новыми воротами и воротами Святого Стефана. Однако Гуго и Готфрид решили не вводить в бой «Братство Портала Храма»; вместо этого они встали на краю холма и начали наблюдать за ходом наступления.

Солнце уже почти взошло и заря освещала окрестности, когда воины Танкреда сформировали «черепаху», сомкнув щиты над головами, и двинулись через ров, чтобы атаковать внешнюю стену. Их сразу же встретил свирепый ураган из стрел и метательных снарядов, низвергаемых защитниками города. Сарацинские и турецкие лучники стреляли, высунувшись за парапет. То тут, то там кто-то из них падал, сраженный франкской стрелой, летел вниз, размахивая руками и ногами, и, отскочив несколько раз от стены, ударялся о землю. Реяли на ветру развернутые знамена и штандарты. Словно злые духи, витали над стенами клубы черного дыма от костров, на которых грелись масло, кипяток и смола. Боевые кличи франков и турок сотрясали воздух. Элеоноре всегда казалось странным, что обе стороны столь рьяно защищали свои верования, но Теодор пояснил ей, что различные группировки мусульман, турок, сарацин и египтян объединяла их твердая вера в то, что Иерусалим действительно является Al Kuds, то есть Святилищем.

В воздухе послышался леденящий кровь свист метательных снарядов, выпущенных из катапульт и баллист. Однако к этому времени «черепаха» уже успела вплотную подобраться к внешней стене. Готфрид и Гуго оживленно заговорили. Из-за множества строений, сгрудившихся возле стены, у защитников было мало места для маневра метательных машин. Настолько мало, что их обслуга не смогла рассчитать то небольшое расстояние, которое отделяло их от атакующих франков. Поэтому град метательных снарядов, почти не причиняя вреда крестоносцам, барабанил о внешнюю стену, которая начала сдавать и рушиться. Вскоре в ней образовался пролом, и целый участок стены рухнул под громкие торжествующие крики как атакующих, так и тех, кто наблюдал за штурмом из лагеря. Теперь Элеоноре и ее спутникам было хорошо видно происходящее. Как только «черепаха» Танкреда добралась до высокой и массивной внутренней стены, на нее обрушился град камней, стрел и горящих угольев, а также потоки смолы. Это была воистину лавина смерти. Тем не менее «черепаха» держалась стойко. Извлекли большую штурмовую лестницу. По ее ступенькам наверх сразу полезли фигурки с мечами наголо, держа над головой большие овальные щиты для защиты головы и лица. Вокруг клубился черный дым. На какое-то мгновение Элеоноре показалось, что стена будет взята с наскока. Но в это время прозвучал слабый звук охотничьего рожка, дающий команду отступать. «Черепаха» перегруппировалась и стала возвращаться через пролом во внешней стене, а тем временем арьергард пытался забрать с собой лестницу.

— Да поможет им Бог, — прошептал Симеон, стоя возле Элеоноры. — Ой, посмотрите, госпожа сестра, я знаю, что это такое!

В этот момент обороняющиеся установили на стене нечто, похожее на два больших кувшина. Однако их не перевернули, а медленно наклонили и направили в сторону франков, которые отступали к внешней стене. Вдруг над этими кувшинами показались завитки черного дыма, и они изрыгнули огромную дугу огня. Стена оранжево-красного пламени поглотила отступающих франков, превратив некоторых из них в живые факелы. Послышались душераздирающие крики. Другие кинулись им на помощь, но на них обрушились новые всплески огня и град стрел. В ужасе смотрела Элеонора, как их фигуры дергались и извивались, пока не упали на землю. Словно жалея ее нервы, этот жуткое зрелище закрыли собой люди Танкреда, в клубах пыли и дыма отступавшие сквозь пробоину во внешней стене.

— Это — греческий огонь, — пояснил Симеон. — Его нельзя потушить ни водой, ни землей — только уксусом.

— Что это было, что это было? — подбежали к ним Гуго и Готфрид с лицами, на которых запечатлелись противоречивые чувства: горечь по поводу захлебнувшейся атаки и откровенное облегчение при мысли о том, что они не послали свой отряд на штурм.

— Это — греческий огонь, — повторил Симеон. — Чтобы потушить его, нужен уксус.

Теодор, заслышав это, кивнул головой и включился в оживленный спор, который продолжался до тех пор, пока крик Имогены не вернул их внимание к тому, что происходило на крепостном валу. Она показывала дальше — на Четырехугольную башню, четко вырисовывавшуюся на фоне бледно-голубого неба. Там, между зубцами стены, виднелись фигуры трех женщин с развевающимися по ветру седыми волосами. Их поддерживали люди, расположившиеся сзади. Эти женщины стояли, подняв руки вверх и растопырив пальцы, и, хотя ни слова не было слышно, Элеонора и ее спутники догадались, что старухи произносили заклинания и выкрикивали проклятия. Их фигуры, четко выделяясь на фоне неба, казались зловещими и угрожающими. Эти женщины уже привлекли в себе внимание франкских лучников, которые посылали в них стрелу за стрелой, однако высота и расстояние были слишком велики.

— Это ведьмы! — пояснил Бельтран. — Они всегда сопровождают эфиопов. Я удивлен, что Ифтихар их выставил.

Элеонора прикипела взглядом к этим зловещим фигурам, не слыша восклицаний вокруг себя. Симеон подергал ее за рукав и показал на людей Танкреда, которые спешили на холм, неся с собою раненых. Один из них, Раймбольд Кретон, только и успел добраться до стены, как ему отрезало руку. Она лежала теперь рядом с ним на самодельных носилках. Элеоноре предстояло стать очевидицей даже более мрачных сцен, ибо «Армия Господа» стала готовиться к планомерной осаде. Было решено не начинать никаких атак, пока не будут сооружены осадные орудия, однако на пустынной равнине дерева было мало. В итоге предводители отправили имевшихся в их распоряжении вьючных животных назад, на те лесистые холмы и пастбища, через которые армия проходила ранее и которые лежали в тринадцати милях от лагеря. Для сопровождения и охраны животных был послан отряд воинов. Среди сопровождавших были также лесорубы, которые и должны были заготовить древесину для постройки осадных орудий. Еды также было мало, но наибольшей проблемой стал недостаток воды в этих засушливых землях.

Мучимая жарой и жаждой, Элеонора ходила с бурдюками за бесценной водой к Силоамскому пруду, преодолевая страх перед стрелами, которые выпускали вражеские лучники с Сионских ворот. Теодор разведал всю долину Кедрон, но русло реки было сухим, а все резервуары с водой разрушил противник. Когда стало известно о наличии воды в Силоаме, все в панике бросились к озеру, прежде чем командиры смогли остановить толпу. Люди и животные отчаянно неслись вперед; некоторые даже несли с собой раненых и больных. Прибывших первыми затолкали в воду те, кто пришел позже, а потом на них налетела новая волна людей, оттолкнув в сторону обезумевших коров, быков и лошадей. Сотни ног взбили донный ил; через несколько минут озеро наполнилось взбудораженной и постоянно прибывающей толпой. Люди остервенело пробивались к воде, наталкиваясь на тех, кто уже хотел уйти. Под сотнями ног берега озера расквасились, и оно превратилось в лужу жидкой грязи. Самые сильные сумели пробиться к чистой воде у валунов возле устья ручья, а слабым и больным приходилось пить мутную жижу у края. Некоторые несчастные вместе с водой наглотались пиявок и через несколько часов умерли мучительной смертью. Наконец вмешались предводители. Им с трудом удалось навести порядок и выставить возле воды охрану, после чего они стали ожесточенно препираться о том, что делать дальше.

Элеонора ютилась в своем потрепанном шатре с распухшим языком и растрескавшимися губами. Симеон передавал ей слухи о том, что в «Армии Господа» нарастает отчаяние. При этом он настаивал, чтобы Элеонора продолжала свою летопись. Но Элеонора была слишком истощена, чтобы чем-то заниматься, и просто лежала на спине, прикрыв одной рукой лоб и неподвижно глядя на грязную крышу из козьих шкур. Сто тысяч франков вышли в крестовый поход, менее двадцати тысяч из них дошли до этой ужасной долины перед мрачными неприступными стенами Иерусалима. Элеоноре почему-то вспомнилась их первая потеря — староста Роберт. Интересно, что с ним случилось на самом деле? А Магус и федаины? Будут ли они сметены с лица земли порывом Господнего гнева, или же им суждено страдать от голода и жажды, видя прямо перед собой Священный Город? А может, их прижмут к стенам города и изрубят на куски всадники той огромной египетской армии, которая идет на помощь осажденным?

— Прекрасная новость, — молвил запыленный Теодор, входя в шатер и отмахиваясь от тучи черных мух, норовивших сесть ему на лицо.

Присев возле постели Элеоноры, он улыбнулся. Она ответила улыбкой. Какая бы опасность им ни угрожала, а Теодор всегда опрятен, красив и в хорошем настроении! Но, с другой стороны, это обстоятельство вселяло в Элеонору дополнительный страх. Она очень переживала за грека и стала бояться каждой новости об очередной стычке, вылазке или засаде. А вдруг Теодора ранят или, Боже упаси, убьют? А когда эти неприступные стены подвергнутся штурму, то выживет ли он в этом страшном кровопролитном сражении? Если Теодору суждено умереть, то лучше она умрет вместе с ним.

— Я принес хорошую весть, — повторил он.

Элеонора извинилась и приподнялась в постели. Теодор слегка наклонил набок голову, прислушиваясь к радостным крикам, зазвеневшим в лагере.

— Эта добрая весть — объяснил он, — заключается в следующем. В разрушенный порт Яффа зашли двадцать генуэзских галер и попросили «Армию Господа» о помощи. Конечно же, наши предводители пришли в восторг. Флот обеспечит их древесиной, а может быть, даже продовольствием и водой. К побережью были отправлены два отряда рыцарей и лучников под командованием Раймунда Пиле. Кавалерия противника атаковала их. Но Пиле и его воины отразили эту атаку и въехали в порт Яффа, везя с собой на седлах щиты и накидки поверженных врагов. Генуэзские моряки радостно приветствовали наших воинов. Несколько дней они курсировали вдоль побережья, разыскивая «Армию Господа». Раймунд рассказал им о лишениях, которые мы претерпеваем, и моряки немедленно организовали угощение из хлеба, вина и жареной рыбы. Франки и генуэзцы сели вместе в зале без крыши в замке Яффы, освещенном фонарями, кострами и свечами. Наполнялись и опустошались блюда и бокалы. Даже смотровых с кораблей — и тех пригласили, чтобы им досталась их доля яств. — Теодор пожал плечами. — Они слишком увлеклись пиршеством. Египетский флот, находившийся далеко в море, заметил огонь фонарей и костров, освещавших замок, и, неслышно подкравшись поближе, заблокировал вход в бухту. Когда забрезжил рассвет, генуэзцы поспешили к своим кораблям, однако увидели, что дать бой нет никакой возможности. Все, что можно было сделать, — это снести с галер на берег столько оружия и припасов, сколько они в состоянии были захватить. Именно в этом, — пояснил Теодор, кивнув головой в сторону лагеря, — и заключается хорошая новость.

Сначала Элеонора не могла понять, почему Теодор считал эту новость хорошей. Положение продолжало ухудшаться. Каждый день с восходом солнца шатер буквально раскалялся, и она просыпалась вся в поту после тревожного сна. По оврагам и долинам свистели порывистые ветры, приносившие тучи пыли из глубин окружавшей город пустыни. Воды по-прежнему было очень мало. Бурдюки с протухшей водой, доставляемой на верблюдах, стоили баснословно дорого, и эта вода мало облегчала ежедневные тяготы, переносимые и Элеонорой, и другими. Глаза краснели, глотки распухали, а над лагерем висел тяжелый запах разлагающихся трупов животных. Стали поступать сообщения о том, что на стада скота, отведенные на лесистые холмы, нападают турки, которые также всячески препятствовали любым попыткам найти воду. Некоторые дезертировали. Добравшись до реки Иордан, дезертиры искупались в ней и взяли с собой немного тростника в подтверждение того, что они завершили свое паломничество, однако куда им было идти? Турки рыскали по окрестностям и надежно блокировали порт Яффа.

Тем не менее заверения Теодора сбылись. В конце июня с холмов начали поступать первые партии древесины, которую доставляли на повозках мулами и верблюдами или же на спинах людей. Готфрид Бульонский приказал генуэзцам, чтобы те помогли разделывать древесину и плести канаты для катапульт. Таким образом, нашлось применение для тех молотков, скоб, гвоздей и топоров, которые они забрали со своих кораблей. Инженер Готфрида, Гастон Беарнский, был назначен старшим над рабочими, а генуэзского мастера Вильгельма Эмбриако прикомандировали к графу Раймунду Тулузскому. Работа нашлась для каждого. Элеонора носила дерево и вязала канаты. В лагере появилось множество устрашающих осадных орудий, похожих на жутких чудовищ из потустороннего мира. Среди них были: тяжеленный таран с железным наконечником, защищенный плетеной крышей из акации; огромные катапульты с массивными метательными чашами; многочисленные штурмовые лестницы, а также плетеные переносные щиты, под защитой которых солдаты могли приближаться к стенам. Граф Раймунд переместил свои отряды на юг к Сионским воротам и сосредоточил свои усилия на засыпке рва, пообещав небольшую сумму денег каждому, кто принесет хоть три камня для этой цели. За три дня и три ночи часть рва была засыпана. Было заготовлено еще больше мантилий. Каждый рыцарь был обязан приготовить два щита и одну лестницу. Катапульты и баллисты были поставлены на колеса, чтобы они могли маневрировать. Были сооружены так называемые «свиньи» — длинные, похожие на сараи укрытия для саперов, занимавшихся подкопами и разрушением стен.

Однако все сходились на том, что стены следует преодолевать сверху, а не подкапывать и разбирать. Основные же свои надежды франки возлагали на снабженные колесами устрашающие осадные башни, которые можно было придвигать к стенам. Каждая такая башня имела три этажа. На нижнем находились люди, толкавшие ее вперед, второй же этаж, построенный вровень с парапетом иерусалимских стен, предназначался для того, чтобы с него рыцари могли перебраться на стену, а на третьем этаже находились лучники, прикрывавшие наступление рыцарей.

Защитники города внимательно наблюдали за этими приготовлениями и готовили свои контрмеры. Они установили на стенах баллисты, чтобы максимально сократить дистанцию стрельбы. Они также позаботились о том, чтобы дополнительно защитить те участки стены, которые считались наиболее уязвимыми. Для этого за стены вывесили мешки с соломой и плотными морскими канатами. Эти мешки должны были смягчать удары камней, выпущенных из катапульт крестоносцев. «Армия Господа», приготовившись к решительному штурму города, решила также продемонстрировать, что пощады побежденным не будет. Во время одного из набегов франки пленили важного мусульманского военачальника. С ним обошлись благородно, но попросили принять христианство. Когда же он отказался, его вывели к башне Давида, где один из рыцарей Готфрида отрубил ему голову. Несколько дней спустя франки поймали египетского шпиона. Они решили, что раз ему надо попасть в город, то им следует помочь ему в этом деле. Еще живого его привязали к катапульте. Однако шпион оказался слишком тяжелым и через стену не перелетел. Он мгновенно погиб, упав и сломав себе шею об острые камни у подножия стены.

Настроение в лагере франков заметно изменилось в лучшую сторону. Осадные орудия были готовы; устрашающие штурмовые башни взметнулись ввысь; был организован подвоз воды и продовольствия. Надежды на удачный исход осады усилились, но тут же угасли, когда Гуго и Готфрид принесли известие о том, что предводители в который раз перессорились между собой. Некоторые выступили против того, что Танкред водрузил свое знамя над Вифлеемом; возникли также сильные противоречия относительно дальнейшей судьбы Иерусалима после его взятия. К спору присоединились и священники, настаивая на том, что поскольку Иерусалим является Священным Городом, то в нем должен быть только один правитель: Христос. Были предложены иные варианты: губернатор или регент. Гуго и Готфрид послушали все это, а потом созвали совет своего отряда. Настало время для нового пророчества. Слово взял Петр Дезидерий. Он рассказал о своем чудесном сне, и рассказ этот вскоре облетел весь лагерь. Якобы к Петру явился в божественном сиянии Адемар, епископ Ле-Пюи, и предупредил, что Господь недоволен. Армии следует очиститься. Крестоносцы должны покаяться в своих грехах, искупить вину и объединиться в благодати Господней перед началом наступления. И это пророчество было с радостью принято. Простые люди толпились возле шатров и павильонов своих предводителей, настаивая, чтобы они сделали именно так, как говорилось в пророчестве. Был издан приказ. 8 июля 1099 года священники и монахи с крестами и святыми реликвиями в руках проведут процессию рыцарей и всех здоровых мужчин и женщин перед стенами Иерусалима. Будут трубить трубы и развеваться знамена.

Элеонора и ее товарищи обошли босиком вокруг города вместе с остальным франкским воинством, распевая гимны и поднимая вверх кресты. Защитники Иерусалима, стоя на парапетах, насмехались над ними, бросали в них камни и выпускали стрелы, однако это не помешало завершению крестного хода. Был провозглашен пост, и каждый крестоносец сходил к священнику исповедаться и получить прощение грехов. Даже правители пожали друг другу руки и поклялись в вечной дружбе.

Скоро должен был начаться штурм. К югу от города Раймунд Тулузский подвел свою осадную башню поближе ко рву. На севере Готфрид Бульонский попробовал обмануть защитников города, которые лихорадочно поднимали уровень стены напротив второй высокой осадной башни. Танкреда, 1уго и Готфрида послали на разведку, и они сообщили, что та часть стены была практически непреодолимой. Возник жаркий спор. Там присутствовал Теодор, который и сообщил впоследствии Элеоноре обо всем, а та в свою очередь отразила этот факт в своей летописи. Готфрид Бульонский хорошо понимал, что их великий штурм просто не имеет права закончиться неудачей. Поэтому, когда наступила темнота, он втайне приказал разобрать осадную башню по дощечке. Ее должны были по частям перенести на милю в сторону, туда, где стена была ниже, а местность перед ней — ровнее. То же касалось катапульт и баллист. Под покровом темноты большую осадную башню разобрали буквально на куски, этаж за этажом, а бруски и доски передавали ждущим солдатам. Строго соблюдалась тишина. Не зажигали ни фонарей, ни свечей, не использовали также запряженные быками сани, дабы скрипом не привлечь внимание гарнизона, который мог устроить вылазку. Работа шла медленно, однако утром защитники Иерусалима убедились, что их усилия по укреплению той части стены оказались тщетными: Готфрид Бульонский сместил направление своего удара на милю южнее. Однако на монтаж башни и камнеметных машин ушло еще несколько дней. Наконец вечером 13 июля все было готово. Был отдан приказ. На рассвете следующего дня «Армия Господа» должна была начать сплошной штурм города Иерусалима.

«Дни Гнева, Дни Огня, Дни Отмщения!» — такими выражениями пользовалась Элеонора де Пейен в своих хрониках, описывая неистовый решающий штурм Священного Города. Это было время мучительной боли, непоправимых утрат и гнусного предательства, но она старалась все это отразить на бумаге как можно точнее. Она специально посылала Симеона собирать рассказы и легенды, чтобы переплести их со своей историей и получить повесть о днях крови, свирепого мужества и стойкости, проявленных обеими сторонами, о днях жестокости, над которой бы плакал от зависти сатана вместе со своими падшими ангелами. Все понимали, что день кары неизбежно приближается. Чаша гнева Господнего была переполнена, но на кого она должна была излиться? Вечером 13 июля 1099 года от Рождества Христова члены «Братства Портала Храма» собрались, чтобы преломить хлеба и испить вина. Норберт прочел благодарственную молитву. Альберик произнес короткую проповедь, а Петр Дезидерий рассказал о еще одном видении Адемара, епископа Ле-Пюи.

Они все пришли под ветхий навес, чтобы собраться с мыслями и приготовиться. Элеонору, сидевшую между Теодором и Симеоном, не интересовали пророчества и видения. Симеон застучал зубами, услышав приказ о том, что завтра на рассвете все здоровые мужчины и женщины должны явиться на большой сбор. Теодор сидел справа от Элеоноры, держа на коленях свой меч. Он снял кольцо и надел ей на палец, а потом взял ее руку и прижал к своей груди.

— Это — подарок на память, — прошептал он. — Если я вернусь, то заберу его назад. Если же нет, то помни меня!

Элеонора сдержала слезы. Сейчас было не время плакать. Имогена сидела напротив, по ту сторону костра, и печально глядела на Элеонору, словно сожалея о той отчужденности, которая между ними возникла. Элеоноре захотелось поговорить с ней напоследок, перед тем как затрубит труба и битва начнется. Однако Имогена сидела, держа за руку Бельтрана, который так и продолжал служить посланцем графа Раймунда. Он перемещался между двумя большими отрядами франков, разнося письма и послания; вполне понятно, что в тот вечер Имогена хотела побыть с ним. Наконец хлеб был съеден, а вино выпито. Гуго прокашлялся, а потом тихо заговорил, сверкая глазами. Он сказал, что они соберутся под новым штандартом Танкреда — красным крестом на белом фоне. Если Иерусалим будет взят, то они должны избежать любого участия во всеобщем грабеже и насилиях, собраться вокруг него и Готфрида и следовать за ними в город, а если они падут в бою, то их поведет Теодор. Лишь посвященные знали, что именно будет искать Гуго, но никто не задавал ему вопросов. Все понимали, что сначала надо преодолеть эти стены и взять город.

Ночь была жаркой, светила полная луна, и низко висели яркие звезды. Завтра будет совсем другой день, и много ли их соберется снова после битвы? Перебирались в памяти воспоминания, снова рассказывались уже когда-то рассказанные истории. Взяв Теодора за руку, Элеонора вспомнила холодную церковь в Сен-Нектере. Что бы завтра ни случилось, она знала, что уже никогда не вернется туда.

После того как Гуго закончил свою речь, а Готфрид ответил на вопросы, собрание закончилось. Элеонора и Теодор прошли через лагерь, сели на пыльный холмик и стали смотреть на огни города. На фоне звездного неба высились большая осадная башня и баллисты. Все было готово к штурму. Тишину нарушали крики часовых, блеяние рожков, ржание и скрип несмазанных колес. Готовился последний ужин, и над лагерем висела пелена дыма, поднимавшегося от костров. То здесь, то там слышались псалмы и гимны. Люди до сих пор стояли в темноте, ожидая своей очереди на отпущение грехов. Элеонора присмотрелась и увидела вдали слабые очертания ворот Ирода, а чуть ближе — ворот Святого Стефана. Штурм должен был начаться на участке стены между этими двумя воротами. Она подняла руку Теодора и поцеловала тыльную сторону ладони.

— Поклянись мне, Элеонора, что если мы завтра не умрем…

Он повернулся и прикоснулся губами к ее лбу.

— Клянусь, — ответила она. — Если не умрем!

Едва на востоке забрезжила заря, заскрипели и затрещали деревянные конструкции, скрутились канаты и засвистели длинные рычаги метательных машин, посылая в небо свои смертоносные снаряды. Огромные валуны пронеслись по воздуху и с грохотом ударили в стены Иерусалима. Защелкали арбалеты, посылая к парапетам свои короткие толстые стрелы. Сквозь страшный шум битвы послышался грохот тарана, сокрушающего фундамент внешней стены. Крики и боевые кличи тонули в грохоте осыпающейся каменной кладки. В воздухе витала известковая пыль и белым саваном покрывала осадные машины и их обслугу. Рыцари в полных доспехах и облаченные в кольчуги воины прятались под плетеными щитами и защитными сетками. Они неуклонно двигались к стене, но их продвижение было медленным. Другие участники битвы, которым помогали женщины и дети, подкатывали к метательным машинам каменные валуны или подносили лучникам колчаны со стрелами. Швабские топорники и германские меченосцы толпились, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и держа свое оружие наготове. На холме напротив восточной городской стены сгрудились знаменосцы предводителей и их свита, а рядом на земле лежали штурмовые лестницы. Воины, смахивая пот со лба, вглядывались в пыльную даль и прикрывались рукой от солнечных лучей. Прислушиваясь к треску и грохоту битвы, разворачивавшейся у внешней стены, они старались определить, был ли достигнут успех. Вдали загудели трубы, заблеяли рожки, и вскоре прибежали посыльные, сообщив, что граф Раймунд тоже начал штурм южной стены напротив горы Сион.

Элеонора слушала отрывистые взволнованные сообщения Симеона, однако она чувствовала, что решающее сражение состоится именно здесь, в промежутке между воротами Ирода и воротами Святого Стефана. Атакующие продолжали вгрызаться во внешнюю стену. Наконец кладка была разобрана, бреши пробиты, и сквозь них Элеонора и остальные увидели на земле темные фигурки своих врагов. На парапетах их также находилось великое множество. Снова и снова обрушивали они вниз поток стрел, которые ударяли в землю или попадали в крестоносцев, старавшихся кирками и веревками расчистить от завалов брешь во внешней стене, чтобы можно было подкатить поближе осадную башню, воспользовавшись результатом работы тарана, который продолжал немилосердно лупить в стену.

Элеонора, Имогена и другие женщины спешили туда и сюда, принося мужчинам бурдюки с драгоценной водой, чтобы те могли смыть пыль и пот со своих лиц. Когда Элеонора возвращалась с ковшом в руках, послышался сильный грохот. Это двинулась вперед осадная башня. Медленно, скрипя огромными колесами, она стала подползать к засыпанному рву, чтобы подобраться к внешней стене. Имея в высоту почти шестьдесят футов, башня с трех сторон была конической, а на четвертой стороне, обращенной к городу, был вертикальный профиль, заканчивавшийся перекидным мостом — поистине бесценным сооружением из дерева и металла, по которому атакующие должны были ворваться в город. Вдруг башня замедлила ход. Что-то явно произошло. Заклубился дым. Это турки и сарацины применили огонь против башни и тарана. С огромной силой они швыряли на них вязанки хвороста и соломы, скрепленные цепями и пропитанные маслом. В воздухе понеслись огненные шары. Преодолевая страшную жару, франки отбивались топорами и мокрыми шкурами, однако град метательных снарядов и стрел не утихал. Вдруг башня совсем остановилась. Возле внешней стены заполыхала сплошная стена огня. Прибежали посыльные со страшной новостью: большой таран подожжен. Его облили смолой, серой и воском, и он теперь горит вовсю. Его уже нельзя протолкнуть вперед и невозможно вытащить назад, чтобы расчистить путь осадной башне. Были отданы новые приказы. Элеоноре вручили послание, и она пробралась вниз к боевому порядку, где Гуго, Готфрид и Теодор вместе с остальными ждали приказа на штурм стены. Она отдала депешу, в которой командиру тарана приказывали немедленно прибыть для получения новых указаний, после чего побежала назад к вершине холма, где было гораздо безопаснее.

Немногим позже к ним примчался черный от копоти человек, сбивая пламя со своей горящей одежды и крича, чтобы ему немедленно дали воды. Встав на колени перед Готфридом Бульонским, он, задыхаясь, коротко описал сложившееся положение. Готфрид присел возле него и дал попить из бурдюка, принесенного Элеонорой. Получив приказ, командир тарана кивнул и поспешил назад. У южной части городской стены дела у графа Раймунда шли не лучше. С катапульт на крепостной стене обрушивался град камней. Стрелы сыпались сверху лавиной. Чем ближе подбирались франки, тем труднее им приходилось: на них летели камни, стрелы и горящие вязанки соломы и хвороста, пропитанные смесью смолы, воска и серы. В них имелись гвозди для того, чтобы вязанки цеплялись за все, обо что ударялись, и при этом продолжали гореть. Несмотря на сильный жар и свирепость оборонявшихся, граф Раймунд предпринял попытку придвинуть свою башню к стене, но тоже потерпел неудачу. День стал клониться к вечеру, и трубы заиграли отбой.

Элеонора, страшно уставшая, черная от копоти, в пропитанной потом накидке и со взъерошенными волосами, вернулась в свой шатер. Завернувшись в одеяла, она стала ждать, когда члены братства вернутся из того ужаса, который бушевал совсем рядом. Атака захлебнулась. То тут, то там раздавались крики мужчин, женщин и детей, получивших сильные ожоги. Слышались леденящие кровь плач и причитания по погибшим. Пришел Симеон и принес бурдюк с вином. Он дал попить Элеоноре, а потом и сам припал к нему, сделав несколько жадных глотков. Наконец вернулись и другие: Гуго, Готфрид, Теодор, Альберик и Бельтран — со светлыми ручейками пота на закопченных лицах, с руками, ослабевшими от постоянного напряжения настолько, что едва могли держать чашку. Сбросив с себя доспехи, ремни и камзолы, они обессилено упали на пол, умоляя дать им воды и вина, чтобы смыть липкую грязь со своих губ, промочить слипшееся горло и промыть глаза.

Элеонора помогала им как могла. Полусонный Теодор пробормотал, что у него в шатре спрятано в укромном месте немного вина и воды и попросил Элеонору принести их. Она поспешила к его шатру и принесла воду и вино. Какое-то время они молча сидели, промывая и перевязывая небольшие раны. Элеонора подошла к выходу и посмотрела в густеющую тьму. Норберта и Имогены до сих пор не было. Вернувшись, она спросила остальных, но они, сокрушенно покачав головами, ответили, что им ничего не известно. Элеонора мгновенно забыла о своей усталости. Она заметила вдали факелы. Это люди из лагеря разыскивали своих убитых или грабили их. Элеонора подергала Симеона за рукав.

— Принеси арбалет, меч или кинжал, — прошептала она.

Писец посмотрел на нее так, будто собирался ослушаться.

— Там — Имогена и Норберт, — гневно прошипела она. — Мы не можем их бросить.

— Они погибли, — резко ответил Симеон.

— А может, ранены, — прошептала в ответ Элеонора. — Ночью, Симеон, по полю битвы рыщут хищники — как двуногие, так и четвероногие. Норберт и Имогена пали в бою, — продолжила она. — Нам повезло остаться в живых. Поэтому наш долг — найти их. Впрочем, — она подняла свою накидку, — если ты не пойдешь, я пойду одна.

И Элеонора покинула шатер. Но не успела она пройти и нескольких шагов, когда услышала, как сзади вздыхает и чертыхается Симеон. Она остановилась и, взяв у него старый арбалет и потертый кожаный колчан со стрелами, пошла к полю, где пролилась кровь. Ночь была сухой и жаркой. Но даже жестокое сражение, продолжавшееся весь день, не смогло помешать сверчкам и цикадам устроить хоровое пение. Где-то пронзительно крикнула ночная птица. Ей в ответ завыла собака. Элеонора и Симеон приближались к линии своих патрулей, где группы воинов сидели у костров, оберегая бесценные осадные машины: баллисты, небольшие тараны и огромную осадную башню, которая до сих пор воняла маслом, серой и обгорелым деревом. Элеонора разглядела на парапетах стен мерцающие огни и языки пламени, вырывавшиеся из-под чанов и котлов. Это свидетельствовало о том, что защитники города зорко бдели, побаиваясь ночной атаки. Солдаты из линии патрулей позволили им пройти. На холме то тут, то там виднелись смутные силуэты других людей, которые тоже спускались к полю боя. Элеонора вспомнила, что Имогена и Норберт, как и она сама, были подносчиками воды, стрел и посланий для воинов, ожидавших приказа на штурм в сухом рву. Вернувшись назад, она попросила у солдат факел. Сначала они насмехались над ней и подтрунивали, но факел все-таки дали, и Элеонора с Симеоном вышли на мрачное и вселяющее ужас поле мертвых.

Над полем стоял смрад. Воняло кровью, горелой плотью и сладковатым запахом разложения. Земля была усеяна трупами, застывшими в гротескных позах. Некоторые лежали, уставившись невидящими глазами в темноту. Другие припали к земле, словно собравшись отдохнуть. Ночная тьма оглашалась пронзительными криками и стонами. Какая-то группа монахов уже была здесь и пыталась вынести раненых, вытаскивая их из-под мертвых. Факел выхватывал из тьмы страшные сцены: солдат, раздавленный тяжелым валуном; трупы с оторванными головами, руками и ногами. Лица, на которых целыми остались лишь глаза. Опаленная солнцем земля была липкой от крови. Кое-где нахальные шакалы уже принюхивались ко вздувшимся животам трупов. При приближении людей эти похожие на собак создания пугливо бросались наутек. Элеонора в отчаянии оглянулась вокруг. Мертвые лежали по одному или кучами. Вдруг к ним на четвереньках, словно какой-то страшный ночной зверь, подполз монах; однако он оказался довольно приветливым французом. Задыхаясь, он объяснил, что ищет раненых, а также тех, кого нужно исповедовать. Монах забормотал слова молитвы, но когда ему описали Имогену и Норберта, он покачал головой.

Элеонора и Симеон продолжили свои поиски. Иногда им приходилось закрывать и нос и рот из-за невыносимого смрада высохшей крови, гниющих внутренностей и всепроникающего запаха горелой плоти. Довольно часто попадались обгоревшие трупы, представлявшие собой сморщенные обрубки плоти. Симеон икнул, и его вырвало. Не обращая внимания на его протесты, Элеонора продолжала двигаться вперед на полусогнутых ногах. Она старалась также не обращать внимания на мертвенно-бледные лица погибших, в глазах которых застыла предсмертная агония. Лишь немногие из них выглядели умиротворенными. Добравшись до повозки, сожженной почти дотла какой-то зажигательной смесью, они наткнулись возле нее на Норберта. Он лежал на спине, и его застывшие глаза смотрели в небо. Сначала Элеоноре показалось, что он жив. Она прошептала Симеону, чтобы он поднес факел поближе, но тут же в ужасе отпрянула, прикрыв лицо рукой, когда увидела, что выпущенный из пращи камень превратил затылок монаха в кровавое месиво из костей и мозгов. Элеонора наклонилась, перекрестила Норберта и прошептала «Реквием». Потом она оглянулась. Если Норберта убило здесь, то, значит, где-то неподалеку должна находиться Имогена. Элеонора пригнулась и стала шарить вокруг повозки.

— Имогена! Имогена! — хрипло прошептала она.

А в ответ — тишина. Она уже было собралась уходить, но вдруг из тьмы впереди нее послышался негромкий свистящий шепот. Кто-то позвал ее по имени. Элеонора обогнула повозку и увидела там Имогену. Она одиноко лежала на земле. Увидев Элеонору, Имогена перевернулась набок и попыталась подползти ближе. Элеонора подобралась к ней и осторожно положила ее голову себе на колени. Имогена тяжело вздохнула. Ее волосы сбились в колтун, лицо было синюшно-бледного цвета, а на губах пузырилась кровь. Она дрожала, прижимая к боку накидку, пытаясь таким образом унять кровотечение из глубокой раны в боку.

— Элеонора, — задыхаясь, произнесла Имогена. — Послушай меня…

— Помолчи, тебе нельзя говорить…

— Нет, я все равно буду говорить, — возразила Имогена, тяжело дыша. — Пообещай мне, что похоронишь пепел моих родителей!

Элеонора кивнула.

— Похоронишь и прочитаешь молитву, ладно? — умоляла ее Имогена. — Любую молитву, хорошо? Если город падет, то сделай это где-нибудь в освященной земле в уголке тенистого сада. Если ты это сделаешь, то моя клятва будет выполнена. Обещаешь?

Элеонора попыталась успокоить ее.

— Нет! — сказала Имогена, хватая ртом воздух. — Я знаю, что скоро умру. И я рада, что уйду в мир иной. Слишком много боли, слишком много несправедливости! Меня ранил… меня ранил Бельтран. — Имогена проговорила это имя так, словно выплюнула. — Это его работа. Он — не тот, за кого себя выдает. Он соблазнил меня, Элеонора, но не потому, что любил меня, а из-за разговора, который состоялся между нами давным-давно. — Веки Имогены задрожали. — Я не сомневалась, что в ту ночь, когда староста Роберт ушел из церкви во тьму, Бельтран пошел следом. Сначала я помалкивала об этом, но потом однажды полушутя намекнула. Он тоже отшутился и вскоре начал за мной ухаживать. Нельзя долго что-либо скрывать, Элеонора, тем более — в течение двух лет. Оказалось, что Бельтран побывал во многих далеких странах. Он выдавал себя в мелочах: в знании традиций, в незначительных ошибках. Кроме того, он, как и я, разговаривал во сне. Время от времени он куда-то исчезал, и я начала задаваться вопросом: а кто он такой? Бельтран стал меняться. Чем ближе подходили мы к Иерусалиму, тем сильнее хотелось ему стать членом «Братства Портала Храма» и войти в доверие к твоему брату. К тому же он явно мечтал избавиться от меня, но так, чтобы не вызвать при этом подозрений. — Имогена поперхнулась кровью, сочившейся у нее изо рта.

Элеонора молча смотрела на нее, и холодный липкий страх заползал в ее душу, когда она вспомнила, как Имогена расспрашивала ее о том и о сем. Имогена начала подозревать Бельтрана в притворстве и лживости, а Бельтрану она была нужна для того, чтобы получать сведения от Элеоноры, с которой она жила в одном шатре. Благодаря этому обстоятельству Имогена смогла узнать очень много о Гуго, Готфриде и об их поисках реликвий.

— Это он — Магус? — спросила Элеонора.

Имогена в недоумении покачала головой.

— Не знаю, о чем ты, но я уверена, что это он был тем самым таинственным всадником. Это он несет ответственность за убийство Анстриты, это он убил старосту Роберта, который подозревал, в чем тут дело. Он — страшный и жестокий человек, — прошептала Имогена. — Он хотел моей смерти. Я уже была ему не нужна. Сегодня во время боя я увидела, как в Норберта попал камень, и поспешила к нему на помощь. Бельтран быстро проскользнул ко мне, так быстро, что я не успела… — Имогена вся затряслась и страшно закашлялась. Веки ее задрожали, и она неподвижно застыла.

Элеонора бережно опустила ее на землю. Вдруг в воздухе со свистом пронеслась вязанка горящего хвороста, выпущенная из катапульты. Осветив ночное небо, она ударилась о землю и рассыпалась вокруг горящими искрами. Послышались крики и усиливающийся шум.

— Госпожа сестра, что нам делать?

— Надо возвращаться, — решительно сказала Элеонора. — Мы должны предупредить Гуго и Готфрида, а трупы мы сможем забрать завтра.

Она перекрестилась и побрела пошатываясь по полю боя, стараясь не смотреть на ужасные сцены. Ее тошнило, и она чувствовала себя смертельно усталой. Наконец они вдвоем добрались до подножия склона, от которого начинался подъем к линии сигнальных костров. Вдруг справа от них мелькнула тень, быстрая, как призрак. Элеонора не стала обращать на нее внимания и продолжала идти, но когда они уже прошли половину покрытого песком и галькой склона, из-за куста можжевельника снова показалась чья-то фигура и встала у них на пути. Элеонора устало присела, вглядываясь в темноту. Перед ней стоял пригнувшись Бельтран в накидке с капюшоном. В руках он сжимал арбалет. В мерцающем свете факела, который держал Симеон, его лицо, несмотря на улыбку и непринужденно опущенный арбалет, выглядело зловещим. Казалось, он был больше удивлен, чем раздосадован.

— Где ты была, Элеонора?

— Я нашла их, — выпалила она. — Норберта и Имогену.

— Оба мертвы?

— Имогена была еще жива!

Элеонора закрыла глаза и простонала, раздосадованная поспешным замечанием Симеона.

— Это ты убил ее! — запальчиво продолжил писец. Элеонора уловила отзвук страсти в его голосе, и ей подумалось, что Симеон также был неравнодушен к хорошенькой еврейке. Бельтран только защелкал языком.

— Ай-яй-яй, какая жалость, — нарочито жалобно сказал он. — А я-то думал, что эта глупая тварь уже испустила дух!

Надеюсь, ты исповедала ее, Элеонора, и выслушала ее последние признания. Впрочем, кому нужна эта еврейка!

— Мне нужна! — воскликнула Элеонора, отбросив притворство. — И будет нужна! Будь ты проклят, Бельтран. Она любила тебя, но ты убил ее, потому что она была тебе больше не нужна. Убил так же хладнокровно, как Анстриту и старосту Роберта. Анстрита погибла из-за какого-то загадочного всадника, и этим всадником был ты. Староста Роберт побрел пьяный домой сквозь ночную тьму, а ты проследил за ним и утопил его. Ты — чудовище из ада, и чем больше там таких, как ты, тем страшнее ад! Уйди с дороги!

— Мне бы и хотелось, — саркастически ответил Бельтран, — однако завтра мы все можем оказаться в аду! Боже упаси, но в жизни всякое бывает! Видишь ли, Элеонора, меня интересует твой педантичный и жестокий брат. Мне очень хочется быть рядом с ним в тот момент, когда он — если ему повезет — найдет это сокровище. Да, я действительно использовал Имогену как глазок для подглядывания в комнату ваших тайн. Мне казалось, что я ей скоро надоем, но она прилипла ко мне как пиявка. Пришлось от нее избавиться.

— А граф Раймунд?

— О, устроиться к нему на службу было довольно просто. Таким, как граф, всегда нужны такие, как я, — услужливые, исполнительные, знающие, всегда готовые исполнить любую его прихоть. Некоторых обмануть очень легко, и я, словно змей, влез к нему в душу. — Бельтран шумно вздохнул. — Но все расстроил Урбан со своим кличем «Такова воля Божья!» — рассмеялся он. — Весь франкский Запад поднялся в поход на Иерусалим. Над сокровищами Востока нависла угроза захвата, а надо мной — угроза разорения, ибо я лишался возможности осуществлять свои сделки. Сначала моя глупая сестра Анстрита стала искать покровительства, потом твой брат со своим сбродом, движимым то одним пророчеством, то другим. Староста Роберт заподозрил, что я и был тем таинственным всадником, что я — не тот, за кого себя выдаю. Он стал интересоваться моими делами, и мне пришлось убить его.

— Значит, это ты — Магус? И притворялся еще и федаином?

— Я продаю реликвии тем, кто достаточно глуп, чтобы их купить. Ну и конечно же, я вынужден был защищать свои интересы! Отобрать карту у моей глупой сестры. Но я опоздал. Она оказалась у твоего брата. — Бельтран пожал плечами. — Может, он сделал копии?

— Ты еще и шпион?

— У меня нет ни веры, ни господина. Я никому не давал присяги на верность. Я кручусь, как могу, чтобы заработать на кусок хлеба. Одному я говорю одно, другому — другое. Я — продавец на базаре, только и всего. — Бельтран досадливо махнул рукой. — Ты только посмотри на этих идиотов. Я здесь из-за денег, потому что появилась реальная возможность сорвать огромный куш. А такое всегда сопряжено с большим риском. А что же твой брат и ему подобные? Мечтают о чудесах, мифах и бредят иллюзиями! Никакого вознаграждения в этой жизни, а что после смерти? После смерти не будет того светлого рая, на который вы оба надеетесь. Будет лишь тьма еще более глубокая, чем сейчас вокруг нас: тьма небытия.

Элеонора услышала позади Бельтрана какой-то звук. Она взяла себя в руки и успокоилась. Ей нужно отвлечь его внимание, потянуть время — может, появится какой-то выход из этой ситуации.

— Ты — шпион! — хрипло бросила она ему. — Ты продаешь сведения — и туркам, и византийцам. Это удавалось тебе легко: всего-то выехать из лагеря, встретиться с разведчиками врага и продать им сведения. Особенно до осады Антиохии. Ты наверняка знаешь Бальдура. Уж он-то тебя точно знает. Имени твоего он не выдал, но бросил Теодору свой ремень и сказал, чтобы мы повесили на нем шпиона, затаившегося в наших рядах. Как же я сразу не догадалась! Ведь ремень Бальдура по форме и цвету был очень похож на твой! И ты обязательно будешь висеть на этом ремне!

— Не думаю, — спокойно ответил Бельтран.

— Ты — тот загадочный всадник, Магус и одновременно федаин, — отчаянно говорила Элеонора, чтобы выиграть время. — Ты пользовался сумятицей боя, чтобы, замаскировавшись, проскользнуть туда, куда тебе было нужно. Свою должность у графа Раймунда ты использовал для того, чтобы навести подозрения в шпионстве на наш отряд. — Она резко рассмеялась. — Здесь ты не соврал: среди нас действительно был шпион — ты, хотя граф Раймунд об этом даже не подозревал!

— Я — как торговец, который переезжает с места на место…

— И убийца!

— Negotium auri, Элеонора. Деньги прежде всего.

— А сейчас почему ты здесь?

— Я слышал, как ты уходила. И засомневался, что Имогена мертва. Я не мог рисковать, и поэтому пошел проверить. — Бельтран поднял арбалет. — Твой глупый писец навлек смерть и на себя, и на тебя.

— Бельтран! — прозвучал из темноты чей-то шепот.

Бельтран повернулся. Арбалетная стрела, со свистом пронесшись в воздухе, ударила его прямо в лицо, глубоко пробив своим зазубренным наконечником кожу и кость. Оно мгновенно превратилось в кровавую кашу, зловеще сверкнувшую в мерцающем свете факела. Вперед метнулась чья-то тень. Блеснул нож и вошел глубоко в шею Бельтрана. Тот издал громкий булькающий звук и упал навзничь. В свете факела перед Элеонорой и Симеоном возник Теодор. Он наклонился, поднял голову Бельтрана за волосы — и отпустил.

— Я слышал, как вы шептались в шатре, — сказал он, вставая на одно колено и устремляя взгляд на Элеонору. — А потом вы оба вышли. — Теодор иронично усмехнулся. — Симеон, ты все время жаловался, как столетний старик. Я хотел было пойти с вами, но страшно устал. Когда же я устраивался поудобнее, чтобы уснуть, то вдруг увидел, что он, — Теодор кивнул на труп, под которым расплывалась лужа крови, — выскочил из шатра слишком быстро для усталого человека. Я почуял недоброе.

— Ты всегда его подозревал? — спросила Элеонора, с трудом поднимаясь на ноги.

— И да и нет, — пробормотал Теодор. — Бельтран был для меня загадкой. Он совершал мелкие ошибки, был не всегда последователен в своих действиях. Как, например, на днях выяснилось, что он знает о правителе Иерусалима и египетских войсках больше, чем следует. Он очень хотел стать членом «Братства Портала Храма», однако Гуго и Готфрид возражали из-за его отношений с Имогеной. Был ли он шпионом? — пожал плечами грек. — Возможно! До битвы при Антиохии каждый из нас имел возможность перемещаться от одной армии к другой. А тут еще эти федаины! — Теодор положил арбалет себе на плечо. — Мне было трудно предположить, что они были среди нас, так далеко от своего неприступного замка… — Он протянул руку. — Пойдем, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Кто знает, может, завтра мы тоже окажемся среди них.

На рассвете 15 июля 1099 года от Рождества Христова Готфрид Бульонский и Раймунд Тулузский бросили свои армии на штурм иерусалимских стен. Как написала в своей хронике Элеонора де Пейен, безмятежность прекрасного утра вскоре была разнесена вдребезги скрипом скручивающихся в пружину канатов, громкими проклятиями, визгом колес, леденящим душу свистом зажигательных снарядов, камней, стрел и горящих вязанок. Треск и звуки ударов смешались со страшным грохотом битвы. Готфрид Бульонский, развернув свой штандарт с золотистым крестом, приказал двинуть в наступление огромную осадную башню. Защитники города, подтянув свои катапульты и баллисты, стали метать в крестоносцев горящие головни и вязанки, смоченные зажигательной смесью. Как написала Элеонора де Пейен в своей хронике, смертельная гонка началась: франки отчаянно пытались как можно быстрее подвести свою башню к стене, а турки и сарацины с таким же отчаянием старались сжечь ее, чтобы она не смогла приблизиться к ним вплотную. Черная стена дыма, рассекаемая метательными снарядами, окружила башню. Один раз чуть не убило Готфрида Бульонского. Пущенный наугад камень размозжил голову какому-то вельможе, стоявшему рядом с ним. Тот умер мгновенно. Готфрид, чудом избежав смерти, рассвирепел и начал мстить врагам, без устали посылая в них стрелу за стрелой из своего арбалета. Сквозь пролом во внешней стене башня постепенно подползала к основной линии обороны. Верх ее вот-вот должен был нависнуть над зубчатой стеной Иерусалима. Франкские лучники и пращники обрушили на обороняющихся убийственный шквал стрел и камней. Те отвечали зажигательными снарядами, но башня была хорошо защищена щитами, покрытыми влажными и скользкими шкурами. Головни и вязанки ударялись о них и скатывались вниз. Защитники города применили сифоны с греческим огнем. Те изрыгнули огонь, словно драконы, но внешняя часть осадной башни была пропитана уксусом, а дополнительные его запасы содержались в винных бурдюках, развешанных внутри. Мало-помалу башня продвигалась вперед. По обе ее стороны сгрудились лучники, посылавшие в противника стрелы, завернутые в горящий хлопок. Попадая в деревянные части крепостных конструкций, а также в лежащие вдоль стены мешки с соломой и промасленные канаты, приготовленные сарацинами и турками для борьбы с тараном, они поджигали их, заставляя защитников покидать парапет. Тут же к стене были приставлены штурмовые лестницы, а Танкред в это время послал отряд рыцарей, чтобы разбить ворота Святого Стефана.

Теперь защитникам города очень мешали пожары, полыхавшие на парапете: их дым и пламя ухудшали видимость и вносили сумятицу в действия. Воины «Братства Портала Храма» подставили к стене свою штурмовую лестницу, и член их отряда, Летольд Туренский, взобрался на парапет, став таким образом первым рыцарем, попавшим в Иерусалим. Башня подошла еще ближе. Готфрид Бульонский заметил две большие перекладины, выставленные турками для того, чтобы сдержать ее. Он быстро перерезал веревки, удерживавшие один из щитов, обитых бычьими шкурами, и тот упал на перекладины, образовав нечто вроде перекидного моста. Готфрид побежал по нему к стене, за ним в атаку хлынули потоком его воины, рубя направо и налево своими длинными мечами и проносясь, словно демоны, сквозь черный дым. Эта брешь в обороне была расширена и закреплена. Башня еще ближе придвинулась к стене. Неподалеку на парапете находились три ведьмы и рабы, поддерживавшие их; на них обрушился поток камней и стрел, мгновенно превратив их в кровавое месиво. Осадная башня уже нависала над городской стеной. Был выставлен перекидной мост. Десятки рыцарей перебежали по нему на помощь Готфриду. Защитники запаниковали и бросились наутек. Их оборона стала рушиться повсеместно. Гарнизоны на воротах Ирода, Святого Стефана и в других местах возле горы Сион просто разбежались. В стенах были пробиты бреши, и франки, словно неудержимая река мщения, ворвались в город, заполняя собой все площади, улицы и переулки. Пощады не будет! Смерть от меча постигнет и мужчин, и женщин, и детей.

Франки веером рассыпались по городу, словно жнецы, собирающие кровавую жатву. В одном месте сарацины и турки попытались дать последний бой, а вражеские лучники продолжали обстрел с крыш, но все уже было кончено. Правитель и остатки его египетской конницы укрылись в башне Давида и заперлись изнутри. Но франки прошли сквозь нее как нож сквозь масло, словно живые воплощения ангела смерти, словно черная туча убийственной ярости. Топоры и мечи опускались и падали до тех пор, пока фонтаны не стали красными, а белые стены не пропитались кровью. Некоторые укрылись в мечетях, полагая, что нашли там надежное убежище; однако они жестоко ошиблись. Наконец франки добрались до внутреннего двора храма Гроба Господня, где столпилось множество людей. Они приближались к ним, держа наготове мечи и топоры, но вдруг их предполагаемые жертвы быстро встали на колени, перекрестились и хриплыми голосами завели молитву о пощаде из канонической мессы: «Kyrie Eleison, Christie Eleison» — «Господи, помилуй нас, Христос, помилуй нас». Франки вложили в ножны мечи, коснулись голов этих армянских христиан и отправились дальше в поисках добычи. Они ворвались в огороженное пространство большого храма, где сгрудились сарацины и турки, чтобы сдаться в плен. Но их не стали пленять. К тому времени, когда закончилась резня, крестоносцы бродили по колено в крови, брызги которой долетали до конской упряжи.

На рассвете франки прекратили массовые убийства. Словно стая голодных волков, они насытились кровью и плотью, и теперь, сняв доспехи и надев накидки, отправились босиком к храму Гроба Господня, чтобы возблагодарить Всевышнего. Они проходили мимо отрезанных голов, рук и ног. Набожно распевая гимны и псалмы, они шли по ковру из трупов. А потом, помолившись, они с чистым сердцем удалились на покой.

А тем временем рыцари «Братства Портала Храма» спешили через мрачный лабиринт проходов под мечетью Омара. Гуго де Пейен и Готфрид де Сен-Омер выжили при штурме и теперь ревностно стремились к своей цели. Федаины или убежали, или погибли в резне, рыцари беспрепятственно проламывали двери и поднимали обитые железом люки, пока не добрались до своих сокровищ. Они действовали быстро и слаженно всю ночь и весь следующий день, когда резня в городе вспыхнула с новой силой. Крестоносцы не щадили никого. Так было Богу угодно, утверждали они: их враги всячески издевались над ними, унижали их и убивали с неимоверной жестокостью, и эту вину можно было искупить лишь кровью. Некоторые из выживших взобрались на плоскую крышу мечети Аль-Акса. Танкред гарантировал им защиту и даже дал им свой штандарт, но это не сдержало убийц: ворвавшись на крышу, они вырезали всех трехсот несчастных.

Пока над городом висело черное облако дыма, словно завеса, скрывающая жестокости и убийства, в узких проходах под мечетью Омара Гуго и Готфрид лихорадочно искали сокровища, спрятанные в помещениях, служивших когда-то конюшнями великому царю Соломону. При свете свечей и фонарей они развернули священное полотно, покрывавшее когда-то лик Христа. Они благоговейно преклонили колени перед ним и повторили свою торжественную клятву: улицы Священного Города могут топтать цари, правители и князья. Они придут и уйдут, как обычные ночные часовые, но «Братство Портала Храма», братство Храма — храмовники, укоренится здесь и разрастется, словно величественный ливанский кедр…

А под навесом своего обветшалого шатра на склоне холма, с которого открывался вид на Иерусалим, сидела на раскладном стульчике Элеонора де Пейен и перебирала четки грязными пальцами. Возле нее сидел на корточках забрызганный кровью Теодор, от которого шел запах пожарищ и дыма. Сняв камзол и кожаные гетры, он держал в руках бурдюк с вином. Взглянув на Элеонору, он провозгласил тост и выпил.

— Город Иерусалим пал, — сказал Теодор, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Твой брат с помощью собранных им карт нашел спрятанное сокровище. Элеонора, там были реликвии, льняное полотно с отпечатком лика нашего Спасителя, документы, свидетельства, драгоценные камни, золото и серебро. Он и Готфрид…

— Как они там?

— Сильные как львы! Часть их отряда погибла.

— Они принимали участие в резне?

— Госпожа! — наклонился вперед Симеон, сидевший позади Элеоноры. — Госпожа сестра, — прошептал он, — оставьте это.

— Да как же! — резко возразила она.

— Ты пойдешь в город? — спросил Теодор. — Гуго и Готфрид ждут. Они уже возблагодарили Господа, и… — Он неожиданно умолк при виде выражения лица Элеоноры. — Я рассказал им о Бельтране.

— Ну и как?

Теодор развел руками.

— Они сочли его просто бессовестным негодяем. Ты идешь, Элеонора?

— Я прошла тысячи миль, — пробормотала она, закрыв глаза, а потом снова открыв. — Я думала, что пройду, радостно танцуя, через врата Иерусалима. Но теперь, когда я здесь, мне не хочется входить в Священный Город. Мне не хочется больше видеть отрезанные головы и забрызганные кровью стены. — Она уставилась на клубы черного дыма, поднимавшиеся над городом. — Иерусалим — здесь, Теодор, — сказала Элеонора, постучав себя по груди. — Здесь, — продолжила она, наклонившись вперед, — находится лик Христа. Именно здесь, — прижала она руку к груди, — находится истинная религия. А там, — махнула она рукой вдаль, — рай, про который ты говорил: «Беленький домик, увитый жимолостью». — Отложив четки, она плотнее запахнула накидку и поднялась. — А где Альберик?

— Сражался как храбрый воин; он ранен, но чувствует себя хорошо.

Элеонора протянула руку.

— Пойдем, Теодор. Разыщем Норберта и Имогену и с почестями похороним их. — Она кивнула на лежавший возле стула резной ларец, которым так дорожила Имогена. — Ради любви к Господу и ради любви ко мне, возьми этот ларец в город. Зарой его в сырую землю под каким-нибудь кипарисом. — Элеонора улыбнулась. — А потом возвращайся ко мне, и мы найдем свой собственный Иерусалим.