ЗАПАДНО-СИБИРСКОЕ ВОССТАНИЕ 1921 г.: ЗА СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ

Западно-Сибирское восстание, датируемое февралем—апрелем 1921 г., охватило огромную территорию Западной Сибири, Зауралья и современного Казахстана (обобщенное наименование Западно-Сибирского получил фактически целый ряд восстаний). Данное событие являлось самым крупным из крестьянских восстаний в Советской России, направленных против военно-коммунистической политики большевиков, как по численности участников, так и территории {1}.

Приводятся разные количественные данные: разброс весьма широкий — 40 тыс. — 70 тыс. — 100 тыс. — даже до 150 тыс. Боевые действия, которые велись в феврале—апреле 1921 г. на охваченной восстаниями территории, по своим масштабам и военно-политическим результатам вполне приравниваются к фронтовой операции периода Гражданской войны, в подавлении восстаний были задействованы вооруженные силы, достигавшие численности полевой советской армии.

Беспочвенны утверждения о решающей роли в подготовке восстания контрреволюционных заговоров в Тюмени, Ишиме и Тобольске, о влиянии в Тюменской губернии Сибирского крестьянского союза как организатора контрреволюционной работы, опиравшегося на якобы зажиточность западносибирского крестьянства и высокий удельный вес кулачества в его составе[23].

Характерны следующие документальные свидетельства: до начала Западно-Сибирского восстания, осенью 1920 г. уцелевшие остатки представителей небольшевистских партий находились на учете ВЧК (выше отмечалось, что в Тюменской губчека в сентябре 1920 г. на учете значилось 128 меньшевиков и эсеров). Одним из основных центров повстанческого движения, где партизанские действия не утихали до 1922 г., являлись Ишимский и Ялуторовский уезды Тюменской губернии. В сводке Ишимского уездного исполкома Советов губернскому руководству (сентябрь 1921 г.) сообщалось, что в ходе крестьянских восстаний влияния политических партий (меньшевиков, эсеров и т.д.) не наблюдалось. По докладу руководства Ялуторовского уезда Тюменскому губисполкому в ноябре 1921 г., влияния какой-либо партии на крестьян не было, так как меньшевики и эсеры преследовались бандитами так же, как и коммунисты, «боялись в уезд показать нос» {2: 527, 545}.

В числе главных причин, вызвавших Западно-Сибирское протестное выступление крестьянства, выступало недовольство крестьян политикой «военного коммунизма» (продразверстками, мобилизациями, трудовыми повинностями), которая не учитывала реальные интересы и возможности крестьянства, а также возмущение методами осуществления этой политики советской властью, произволом сотрудников продовольственных органов (нередко их жестокость превосходила прежние методы колчаковских карателей, которые в свое время испытал сибирский крестьянин). Продовольственная политика местных властей, проводившаяся в Тюменской губернии, не принимала во внимание обстоятельство, что тюменское крестьянство находилось на краю голода и не имело семян для посева.

20 июля 1920 г. Совнарком издал декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири», в соответствии с которым сибирские губернии, освобожденные от власти Колчака, должны были с 1 августа 1920 г. до 1 марта 1921 г. сдать по продразверстке 110 млн. пуд, хлеба, что составляло треть общереспубликанского задания {3: 764}. Размер продразверстки на крестьянские хозяйства устанавливался без учета излишков и возможностей крестьянского двора, распределялся по количеству крестьянских душ. Это нашло свое яркое выражение в Тюменской губернии, особенно в ее южных уездах — Ишимском и Ялуторовском.

В Тюменской губернии осенью 1920 г. разверстка проводилась впервые за время существования советской власти. Задание Наркомпрода для губернии составляло 6,5 млн. пудов хлеба. Помимо государственной разверстки Тюменским губпродкомом была установлена дополнительно внутренняя разверстка для создания фонда бедноты — 900 тыс. пудов {2:131}.


Руководство Тюменской губернии восприняло задание Наркомпрода как боевой приказ. В постановлении Тюменского губисполкома о разверстке от 3 сентября 1920 г. в тоне военного приказа утверждалась установка: размер разверстки не подлежит никакому обсуждению. Губпродкомиссар Г.С. Инденбаум направил циркулярное письмо продработникам губернии с неукоснительным требованием: «Ни минуты колебания по выполнению разверстки в деревне» {2: 31, 33}.

В соответствии с данными установками 8 сентября 1920 г. губпродком разработал специальную инструкцию по выполнению разверстки. Волисполкомам, получившим приказ о разверстке от упродкома, определялся пятидневный срок для проведения разверстки между отдельными селами.

Инструкция регламентировала действия местных органов советской власти: после определения разверстки по каждому селению в отдельности производилась государственная и внутренняя разверстка на отдельные хозяйства по подворным спискам: составлялись подробные именные списки (с указанием сельского общества, имени, фамилии, количества подлежащего сдаче хлеба), оформлялись расписки с определением срока сдачи. Именной список представлялся на ближайший ссыпной пункт, копия направлялась в волисполком. За выполнение всех перечисленных мероприятий отвечали персонально члены волостных исполкомов.

Устанавливалась норма, оставляемая в крестьянском хозяйстве при определении хлебной разверстки: на пропитание членов семьи — 13,2 пуда, на посев — 12 пудов на десятину, для рабочих лошадей — 18 пудов, жеребят — 5 пудов, коровам — 9 пудов, телятам — 5 пудов.

Количество нормативных «пайков» для рабочего скота имело двойную привязку. Во-первых, к объему пашни: имеющему размер надела от одной до 3 десятин предназначался «паек» на одну лошадь, от 4 до 6 десятин — на одну лошадь и одного жеребенка, от 6 до 10 десятин — на 2 лошади и 2 жеребенка, от 11 до 15 десятин — на 3 лошади и 3 жеребенка. Подобное исчисление преследовало цель — рабочий скот должен максимально эксплуатироваться крестьянином на сельскохозяйственных работах. Но одновременно действовала и другая методика исчисления нормы, имеющая привязку к количеству членов семьи: в хозяйстве одинокого человека норма для скота не оставлялась вообще, семья из 2—3 человек могла расчитывать на получение нормы для одного теленка, семья из А—7 человек — на одну корову и одного теленка, крестьянская семья из 8—11 человек — на 2-х коров и 2-х телят, семья из 12— 15 человек — на 3-х коров, 3-х телят.

Весь хлеб, поступающий от внутренней разверстки по волостям, подлежал сначала сосредоточению в волостном центре, только затем под контролем волисполкома мог выдаваться неимущему населению, причем только на один месяц {2: 35—36}.

В крестьянской среде перечисленные нормы получили наименование как «голодная норма»: их хватало только на полуголодное пропитание, при этом не учитывались затраты и издержки тяжелого физического труда в сельскохозяйственном производстве — как людей, так и рабочего скота.

Неимущее сельское население губернии, не имеющее собственных запасов хлеба, должно было обеспечиваться за счет внутренней разверстки — излишков, оставшихся у более зажиточных крестьян сверх норматива по государственной разверстке и собственного потребления. Конечно, ни один крепкий хозяин не горел желанием добровольно расстаться с «излишками» как по государственной разверстке, так и по фактически повторной разверстке — внутренней.

Крестьянская беднота, чтобы получить хлеб, должна была добираться в волостной центр, выстаивать очередь в продконторе, доставлять полученный хлеб домой — на все это растрачивалось много времени и сил, столь необходимых в полевой сезон. Для бедняцких хозяйств, если они имели свой хлеб, чтобы протянуть какое-то время, исчисление выдачи хлеба из волостных закромов основывалось на пониженной норме — 9-пудовой.

12 октября 1920 г. Тюменский губпродком детально регламентировал порядок сбора внутренней хлебофуражной разверстки. Внутренняя разверстка определялась как извлечение излишков, оставшихся у кулака, середняка и бедняка сверх количества государственной разверстки и собственных нужд по установленной норме. Причем внутренняя разверстка производилась параллельно с государственной.

Порядок распределения продуктов был следующий: для получения пайка сельские советы составляли именные списки хозяйств, действительно нуждающихся в хлебе, с указанием количества едоков и количества недостающего хлеба — продовольственного и посевного отдельно — и представляли данные списки в волисполкомы с соответствующим ходатайством. Волисполком, получив от сельсоветов списки нуждающихся в хлебе, составлял общий список по волости и представлял его в уездный продком, опять же с соответствующим ходатайством об отпуске хлеба для бедняцкого населения. Упродком, получивший списки от волисполкомов, составлял сводный список по уезду и представлял его в следующую вышестоящую инстанцию — в губернский продовольственный комитет. Отдел распределения губпродкома, получив списки от упродкомов, разрабатывал годовой план снабжения неимущего населения губернии и распределял ежемесячно наряды каждому упродкому на отпуск хлеба из волостных продконтор, о чем для сведения уведомлялись волисполкомы и продконторы {2: 37}.

Подобная «трансфертная» бюрократическая система создавала благоприятную почву для всевозможных форм нецелевого использования хлебных запасов, разбазаривания и воровства, что на практике имело широкое распространение.

Губернские власти создали еще один административный инструмент для выполнения разверстки под названием «товарная блокада». Один и тот же орган, ответственный за продразверстку, губпродком, сосредоточил в своих руках распределение необходимых для крестьянства товаров первой необходимости — соли, спичек, керосина, мыла, гвоздей, обуви и т.п.

7 сентября 1920 г. было объявлено об установлении в губернии товарной блокады. Суть ее сводилась к следующему: сельские общества или волости, выполнившие все разверстки к установленному сроку полностью, могли получить товарный паек в полуторном размере; выполнившие разверстки в размере 50% хлебной, 25% мясной, 25% овощной, 25% по птице, 25% сырьевой и 25% сенной, получали товарный паек в одинарном размере; выполнившие разверстки в размере 50% хлебной, 25% мясной и 25% всех остальных разверсток, взятых вместе, получали товарный паек в половинном размере. Если процент выполненной разверстки в сельских обществах или волостях оказывался меньше перечисленных выше, товары не выдавались. Допускалось засчитывать одну разверстку за другую в процентном соотношении, за исключением хлебной: хлебная разверстка являлась главной и требовала обязательного выполнения {2: 34}.

Установленная губпродкомом полуторная норма (довольно скудная сама по себе) является свидетельством того, что губернские власти заранее предвидели невозможность 100-процентного выполнения всех заданий — это было невозможно. Кроме разверстки на хлеб, зернофураж и масличные семена, в Тюменской губернии были введены разверстки на картофель (27 августа 1920 г.), мед (2 сентября), птицу (3 сентября), крупный и мелкий рогатый скот, свиней (6 сентября), кожу и шерсть (13 сентября), льноволокно и пеньку (14 сентября 1920 г.) и другие продукты сельскохозяйственного производства. Развёрстывались задания на табак, щетину, рога, копыта, хвосты, гривы. Всего к началу 1921 г. в Тюменской области существовало 34 вида разверсток {2: 649—650}, ложившихся непосильным грузом на крестьянство. Каждую разверстку сопровождала одинаковая по установкам инструкция: так, в приказе губисполкома и губпродкома № 59 от 28 октября 1920 г. говорилось: «Разверстка на шерсть — боевой приказ. Немедленно провести раскладку на отдельные хозяйства со вручением каждому особой повестки» {2: 40}.

Руководство губернии требовало от уездных и волостных партийных, советских органов, продкомов: поставленную Наркомпродом «боевую задачу» по выполнению всех разверсток продовольствия и сырья осуществить в кратчайший срок — не позднее 1 декабря 1920 г. Объявлялось, что заявления крестьян о неимении обмолоченного зерна не могут служить оправданием. Продработники, не выполнившие задания, подлежали аресту. В направленной на места телеграмме подчеркивалось: «Будьте жестоки и беспощадны ко всем волисполкомам, сельсоветам, которые будут потворствовать невыполнению разверсток. Давайте определенные боевые письменные задачи волисполкомам и к не выполнившим применяйте, помимо ареста волисполкомов, конфискацию всего имущества. Уничтожайте целиком в пользу обществ хозяйство тех лиц, кои будут потворствовать невыполнению разверстки. Уничтожайте железной рукой все тормозы, дезорганизующие вашу работу» {2: 38—39).

Губернский продкомитет получил практически неограниченные права, санкционированные губисполкомом, даже губчека остался в стороне. Председатель Тюменской чрезвычайной комиссии П.И. Студитов докладывал руководству о фактах «преступной работы продорганов», «грубых ошибках губпродкомиссара» {2:613,615}. Руководил губпродкомом Г.С. Инденбаум. С 31 августа 1920 г. он занимал должность тюменского губпродкомиссара. Инденбаум отличился чрезвычайно жесткими (точнее — жестокими) методами руководства. Когда стало ясно, что выполнить продразверстку к 1 декабря не удастся, он приказал выполнить все разверстки, не останавливаясь ни перед чем, назначил новый срок — не позднее 25 декабря: «Должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличного хлеба деревни конфискованным», население допускалось оставить «на голодной норме» {2: 653). Председатель тюменской ЧК жаловался на Инденбаума: когда Студитов обратил внимание руководства губисполкома на произвол продработников, Инденбаум ответил: «Мы будем действовать самостоятельно, а если будет контрреволюция, тогда мы попросим Вас для ликвидации» {2: 614}.

Для иллюстрации методов и стиля деятельности губпродкома приведем характерный текст приказа данного ведомства № 251 от 5 ноября 1920 г.: «Председатель сельсовета села Каменка Каменской волости Тюменского уезда тов. Шишелякин Алексей Федорович мною арестован и предан суду военно-революционного трибунала за противодействие государственной разверстке.

В Каменскую волость направить немедленно отряд, в течение трех суток выполнить разверстку в двойном размере против первоначально наложенной. У арестованного председателя тов. Шишелякина конфисковать все его имущество, заключающееся в живом и мертвом инвентаре.

Проведение этого приказа в жизнь возлагаю персонально на комиссара Тюменской продконторы тов. Сычева и председателя волисполкома Каменской волости. Настоящий факт широко опубликовать в местной прессе.

Предупреждаю, что за противодействие разверстке виновные будут мной караться самым беспощадным способом. Губпродкомиссар Инденбаум» {2:42}.

Столь же показателен текст распоряжения члена коллегии Тюменского губпродкома Я.З. Маерса волостным уполномоченным по проведению разверсток в Ишимском продовольственном районе. Товарищ Инденбаум в декабре 1920 г. инструктировал местных продработников: «Церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твердым и жестоким и изъять хлеб, который разверстан по вашей волости. Вы должны твердо помнить, что разверстки должны быть выполнены, не считаясь с последствием, вплоть до конфискации всего хлеба в деревне, оставляя производителю голодную норму» {2: 59}.

Любой советский работник мог быть обвинен в пресловутом «противодействии разверстке» и жестоко наказан. На практике это было нередким явлением. Председатель Чуртановского волисполкома Ишимского уезда Г.И. Знаменщиков был арестован продотрядом, посажен в холодный подвал с другими арестованными. В это время имущество в его хозяйстве, рабочий скот конфисковали без соблюдения всяких правил, выгребли весь хлеб, включая семенной, не оставив семье даже нормы. Не обратили внимания на наличие в семье грудных детей {2: 56—57}. Неудивительно поэтому, что в рядах тюменских повстанцев и их руководителей часто встречались бывшие работники местных советских и военных органов. Если государственная власть таким образом относилась к работникам собственного аппарата управления, кем был в ее глазах рядовой гражданин — крестьянин?

Местные органы были поставлены в условия, когда невыполнение заданий вышестоящего руководства, вне зависимости от объективных условий и возможности их выполнения, объявлялось преступным. Однако и среди местных работников было немало таких, кто не только выполнял полученные инструкции, не считаясь ни с чем, но и проявлял еще большую инициативу и рвение — на местах произвол и беззаконие стали привычным явлением.

Советские органы в уездах, волостях, приученные вышестоящими инстанциями к командам в военном тоне приказов и циркуляров в продовольственной политике, быстро переняли подобные методы. Так, заведующий продовольственной конторой № 20 Тобольского уезда направил 24 ноября 1920 г. в адрес всех уездных волисполкомов распоряжение: волисполкомам надлежит предъявить категорическое требование ко всем не выполняющим разверстку, не принимая от них никаких отговорок; если же кто явно не желает выполнить разверстку, то к нему надлежит применять самые строгие меры вплоть до конфискации имущества и предания суду, в противном случае вся ответственность будет возложена на председателя волисполкома вплоть до предания его суду ревтрибунала {2: 47}.

В Ишимском уезде в декабре 1920 г. создали уездную чрезвычайную тройку с участием руководителей уездных комитетов партии, исполкома и продовольствия. Тройка получила чрезвычайные полномочия в проведении продовольственных разверсток. В приказе тройки № 1 требовалось полностью выполнить все разверстки по уезду к исходу первых семи суток нового 1921 г. Никакие оправдания о невыполнении разверсток не принимались, тем более категорически запрещалась посылка ходоков, делегаций с ходатайством о продлении срока или уменьшении разверсток. Последним грозил арест и направление на принудительные работы. С целью обеспечения выполнения хлебных разверсток в указанный срок все мельницы в Ишимском уезде (паровые, водяные, ветряные), за исключением мельниц, размалывающих государственное зерно, закрывались и размол зерна для личного потребления запрещался {2: 84}.

На местах командовали и отдавали приказы и чрезвычайные тройки, и заведующие продконторами, и продкомы, и продкомиссары, и чрезвычайные уполномоченные. Продработники по собственному усмотрению разгоняли и арестовывали волисполкомы и сельсоветы, объявляли ту или иную волость на военном положении, создавали ревкомы.

Хлеб забирали, не оставляя нормы. Чрезвычайный уполномоченный губпродкома в Ишимском уезде Абабков Никифор приказал Дубынско-му волисполкому любой ценой выполнить госразверстку, не соблюдая никакие нормы, оставляя продовольствие лишь на первое время на едока по 1 пуду с небольшим зерна. Приехав в село Бердюжье, он избил заведующего Бердюжинской продконторой. За время своего пребывания в селе Уктуз Абабков избил члена Уктузского волисполкома, представителей местной власти. Продотряд Абабкова наносил побои всем арестованным, по распоряжению Абабкова 56 арестованных крестьян оказались почти все избитыми, у некоторых были проломы в голове. Вызывая на допрос, Абабков не давал никому объясниться ради оправдания, тут же избивал, а потом приказывал отправить в холодный амбар, сняв зимнюю одежду, тулупы, которые Абабков забирал и раздавал красноармейцам своего отряда. Другой уполномоченный губпродкома, Абабков Иван, отдавал приказы бойцам продотряда стрелять над головами толпы, избивать женщин прикладами, производил массовые аресты без предъявления обвинений {2: 70, 82, 112—113}.

Уполномоченный губернской чрезвычайной тройки М. Мальцев имел обыкновение вынимать из кобуры револьвер и угрожал расстрелами. Райпродкомиссар Бердюжского района Г. Корепанов арестовал 5 членов сельсовета села Уктуз Уктузской волости. Сельсовет в селе Песьяны Безруковской волости был арестован военным комиссаром Марковым. Арестами занимались комиссары продотрядов, комиссары внутренних и регулярных войск {2: 71, 73, 83}.

Инструкторы по продразверстке Успенской волости Тюменского уезда Баталов и Орлов за невыполнение разверстки по шерсти в селе Успенском конфисковали всех 200 овец. В Нердинскую волость этого же уезда 17 декабря прибыл комиссар Иевлевской продконторы К. Крутиков с отрядом для организации шерстяной разверстки. Комиссар распорядился произвести обыски у тех, кто не выполнил разверстку по шерсти. Когда продотрядовцы пришли в дом к Аптулле Атмайтандинову, у него шерсти не оказалось. Несмотря на то, что Атмайтандинов бедняк, комиссар Крутиков забрал тулуп, который висел на стене. После отъезда этот тулуп Крутиков надел на себя, а собственный рваный приказал сдать в Иевлевскую продконтору, но рваный комиссарский тулуп не был принят {2: 68, 69}. У крестьян отбирали одежду и обувь.

Обыденным явлением в деятельности органов власти стали взятия заложников до выполнения разверстки, конфискации имущества без соблюдения каких-либо правил, даже у семей красноармейцев. Хлеб выгребался полностью, не учитывалось ни семейное положение, ни наличие грудных детей.

Тюменский хлеб урожая 1920 г., отличавшийся невысоким качеством, зачастую ссыпался со снегом и льдом. У большинства крестьян зерно находилось в скирдах, особенно в красноармейских семьях — некому было обмолотить хлеб, мужское население несло службу в Красной армии или выполняло трудовые повинности, особенно на заготовке топлива.

Среднее крестьянство как основной слой сибирских крестьян являлось наиболее исправным плательщиком разверсток, у многих сыновья ушли в Красную армию добровольцами. Оно несло на себе основной груз разверсток. На среднем крестьянстве больнее всего сказывались издержки военно-коммунистической продовольственной политики. Помимо многих видов разверсток, на среднем крестьянстве держались тяготы трудовых повинностей. Для выполнения трудповинностей, особенно гужевой, лесозаготовительной, требовались крестьянские лошади, подводы, а также собственный фураж. По норме хлебофуражной продразверстки у крестьян оставался запас фуража лишь на содержание лошадей и для засева, на проведение лесозаготовок продорганами фуража на рабочих лошадей не оставлялось. В производящих уездах получался замкнутый круг: фураж для выполнения трудовой повинности не выдавался.

Чрезвычайный уполномоченный в Ишимском уезде В. Соколов без всякого основания проводил конфискации лошадей у крестьян-середняков, включая семьи красноармейцев, поскольку они в его глазах были кулаками. Нарсуды оказались завалены аналогичными заявлениями крестьян с жалобами на произвол представителей власти. Один из следователей информировал ишимских чекистов: «Я не знаю, что делать… осаждает население подобными жалобами» {2: 64}.

В хозяйстве многодетного крестьянина-середняка Олькова из деревни Больше-Бокова Готопутовской волости (семеро детей, в том числе один в Красной армии) конфисковали весь скот, хотя разверстка была выполнена, причем с ущербом для хозяйства. Грамотная соседка от имени Марфы Ольковой написала письмо ишимскому уездному продкомиссару: «Чем же должна существовать советская Россия в будущем, — спрашивала крестьянка продкомиссара, — если вы сейчас в корень разоряете среднее хозяйство, которое является оплотом республики?» {2: 61}.

На ссыпные пункты собирался весь имеющийся хлеб, в том числе семенной. На совещании продовольственных работников Петуховского района Ишимского уезда в декабре 1920 г. уполномоченный губпродкома С. Дадурин сделал заявление: «Мы даже сейчас не можем сказать с уверенностью, что хлеб уже не горит, так как проверить его при помощи щупа нет возможности, ибо щуп невозможно загнать даже на 3 аршина в глубину, потому что внизу хлеб смерзся». Не лучше обстояло и с другими продуктами, в частности, с мясом, пушниной {2: 69}.

При невыполнении разверстки к назначенному сроку на неплательщиков налагался двойной размер разверстки. Произвол продотрядов и продработников сопровождался применением оружия и поркой плетьми. Один из таких случаев был обжалован Больше-Ярковским сельским советом Казанской волости Ишимского уезда — факт незаконных действиях начальника продотряда Гуляева и ишимского райпродкомиссара И. Гущина, применявших оружие и порку плетьми {2: 58}.

В губернии, по примеру Ишимского уезда, устанавливалась круговая порука сельских обществ: в случае обнаружения скрытого хлеба у одного члена общества проводилась конфискация его у всего общества, не считаясь ни с какими мерами. Один из характерных примеров наказания связан с провинившейся перед губпродкомом Юргинской волостью Ялуторовского уезда, для которой произвольно увеличили разверстку дополнительно на 50% {2: 105—106}.

Арестованные заложники освобождались только после выполнения разверстки всем обществом. В 8 волостях Ишимского уезда (Локтинской, Теплодубровской, Ларихинской, Казанской, Аромашевской, Ражевской, Усовской, Больше-Сорокинской) в декабре были арестованы все, кого отнесли к кулакам, в качестве заложников до выполнения всем уездом плана разверстки. Уполномоченный по продразверстке А. Братков выпустил циркуляр сельсоветам Локтинской волости с предупреждением: в случае восстаний деревни будут сжигаться {2: 49, 51, 53, 57, 59, 88—89, 90, 97}.

Хлебофуражная разверстка в Ишимском уезде, основанная на насильственно-приказных методах, была выполнена 5 января 1921 г. На следующий день тюменский губпродкомиссар Инденбаум телеграфировал в Наркомпрод об ударном выполнении Тюменской губернией государственной разверстки хлеба и зернофуража на 102 процента (6600 тыс. пудов) 6 января в 2 часа дня. Разверстку масличных семян перевыполнили — 150 процентов. 130 наиболее отличившихся продработников губернии премировались костюмами {2:97, 100,109}.

В связи с выполнением хлебной разверстки получили освобождение заложники. Ишимский уездный продовольственный комитет 10 января 1921 г. издал приказ: освободить ввиду выполнения 100% хлебной разверстки председателя Песьяновского сельского совета т. Чистякова, членов совета Серебренникова, Чалкова, Угрюмова и Вараксина, арестованных за отказ выполнить государственную разверстку, и граждан того же села, арестованных как заложников, тт. Коротаева, Оверина, Каргаполова и Мальцева с сего числа {2: 107}.

Губернские власти придумали красивое политическое обрамление по случаю выполнения хлебной продразверстки, расчитанное на общественный резонанс. По предложению губпродколлегии крестьяне, арестованные в процессе продразверстки, получили амнистию — данный акт проводился как общегубернское мероприятие с политическим подтекстом — демонстрацией гуманной воли со стороны государства в отношении крестьянства: освобождение проходило в установленное время — 20 января 1921 г. в 6 часов вечера, В ходе масштабного освобождения советская власть не могла позабыть также о собственной классовой природе: в отдельное производство выделялась небольшая часть дел, которые должны были вылиться в показательный громкий судебно-политический процесс {2: 113}.

Рапорт об успешном досрочном выполнении хлебной государственной разверстки заслонил собой провал плана внутренней разверстки, предназначенной для обеспечения неимущих слоев населения: мясная внутренняя разверстка оказалась выполнена на 79%, яичная — на 47%, масляная — 43% {2: 131—132}.

Тюменский губисполком и губпродком 22 января 1921 г. издали постановление о внутренней разверстке хлеба. По сути, решение проблемы обеспечения беднейшего крестьянства хлебом спускалось на уровень уездов: необходимое количество хлеба для снабжения беднейшего населения каждый уездный продком был обязан самостоятельно изъять из волостей посредством внутренней разверстки и перераспределить хлеб среди нуждающихся волостей. Указанный приказ содержал лукавую формулировку по поводу наличия в деревне неисчерпанного источника: деревенское зажиточное население не поддается никакому фактическому учету — своеобразный намек на неиспользованный резерв для выполнения внутренней разверстки.

Ишимский и Ялуторовский уезды, выполнившие государственную разверстку, объявлялись самоснабжающимися — это означало, что данные уезды не могли расчитывать на выделение хлеба из губернского фонда. Это же правило касалось волостей в других уездах, выполнивших хлебную государственную разверстку {2: 114—115}. Получилось, что ударные районы, вытянувшие воз госразверстки, оказались в положении наказанных — на них возлагалась вся тяжесть дополнительной — внутренней разверстки.

Раньше других тюменских уездов инициативу проявил Ишимский уезд. 10 января 1921 г. уездный продком постановил: с целью увеличения посевной площади в уезде в 1921 г. на 25% изъять весь семенной материал по волостям. Для этого требовалось установить плановый показатель сбора семенного материала по каждой волости. Расчет основывался на площади посева 1920 г., увеличенного на 25%. Ишимские уездные руководители ориентировались применить те же административные методы, которые использовались при проведении государственной продовольственной разверстки {2: 107}.

В середине января 1921 г. появился приказ Тюменского губернского посевного комитета. Очередную продовольственную кампанию возглавлял влиятельный губпродкомиссар Инденбаум: под приказом посевкома, наряду с председателем губисполкома Новоселовым, значилась его подпись. Приказ определял мероприятия, связанные с увеличением посевной площади всех культур в Тюменской губернии в 1921 г.: весь семенной материал, находящийся в отдельных крестьянских хозяйствах, подлежал изъятию и доставке в общественные хлебохранилища, для чего производилась разверстка по уездам, волостям, селам и отдельным хозяйствам по прилагаемой ведомости. Семенной хлеб в пределах разверстки граждане обязывались сдать в общественные амбары в течение трех дней. Устанавливалась круговая порука всех сельских обществ за сохранность семенных запасов; предписывались меры наказания: конфискация всех семян, живого и мертвого инвентаря, а также засеянных полей в пользу государства. Сроки разверстки по извлечению семенного хлеба определялись с 25 января до 10 февраля 1921 г. {2: 110—111}.

4 февраля появился циркуляр за подписью секретаря Тюменского губкома РКП(б) С.П. Аггеева и губпродкомиссара Г.С. Инденбаума, выдержанный в традиционном силовом ключе: объявлялось, что после выполнения государственной продразверстки {6,6 млн. пудов} важнейшим вопросом становится посевная кампания — в первую очередь сбор семян в общественные амбары в количестве 9 млн. пудов. Как и прежде хлебная разверстка, задание по семенам для волостей и сел не подлежало никакому изменению. Продработникам на время посевной кампании присваивался статус и права уполномоченных посевкомов. Основным методом реализации посевной кампании являлось принуждение вплоть до вооруженной силы — требовалось действовать, как и ранее, твердо и решительно, не допуская колебаний {2: 128—130}.

Сбор всего семенного материала в общественных ссыпных пунктах обрекал крестьян на невозможность будущего посева — впереди маячила перспектива голода. Для организации работ по сортировке семян губерния была просто не готова: для этого требовались сотни специалистов, а во всей системе губпродкома таких специалистов было всего 4 человека {2: 133}.

Объявление в январе 1921 г. семенной разверстки, совпавшее по времени с началом интенсивного вывоза хлеба с внутренних ссыпных пунктов к линии железной дороги и его последующей отправкой в Центральную Россию, стало непосредственным поводом стихийного и массового крестьянского протеста. Приказ тюменского губпродкома определял срок стягивания всего хлеба к железной дороге до 20 января 1921 г. {2: 98}.

Эти события послужили толчком к стихийному взрыву, объективно синхронизировали выступления населения ряда районов. Первоначально центрами локальных вооруженных вспышек стали населенные пункты, где находились продовольственные конторы, а также крупные железнодорожные станции.

Можно предположить, что губернское руководство не ожидало столь внезапного и мощного развития событий. Об этом свидетельствует следующее обстоятельство: президиум Тюменского губисполкома на заседании 21 января 1921 г. (то есть всего лишь за десять дней до начала восстания) решил, что пришла пора отменить военное положение на территории Тюменской губернии, оставшееся еще со времени прохождения фронта по территории губернии в войне с Колчаком. Президиум возбудил соответствующее ходатайство в адрес Москвы, обосновывая собственное решение об отмене военного положения рядом аргументов: «устойчивым и твердым», по оценке советского руководства губернии, положением власти; успешным проведением продовольственной кампании, не вызвавшей необходимости применения массовых репрессий; отсутствие заговоров, восстаний или выступлений контрреволюционных элементов {2: 114}.

Однако за данным решением губернского руководства просматривается стремление приукрасить реальное состояние губернии перед центральной властью. Несомненно, члены президиума были информированы из донесений ЧК, внутренних войск, местных органов о фактах вооруженных столкновений и выступлений крестьянства в ноябре—декабре 1920 г. В донесении чрезвычайной тройки Ишимского уезда сообщалось: 20 ноября в деревнях Ново-Выигрышная, Максимовка, Буреевка и Садомская Аромашевской волости на почве продовольственной разверстки произошло столкновение продотряда с крестьянами, сопровождаемое кровопролитием. На подавление власти отправили отряд. Территория волости была объявлена на осадном положении, созданы волостной и сельские ревкомы, проведены репрессивные мероприятия, десятки крестьян арестованы {2: 46}. Подобных донесений в Тюмень с разных концов губернии поступало немало, особенно из Ишимского уезда. О вооруженных и кровопролитных столкновениях с крестьянами сообщалось штабом 61-й стрелковой бригады войск ВНУС 26 ноября, штабом 181-го полка 27 декабря, в декабре поступали донесения продотрядов о выступлениях и волнениях крестьян в ряде волостей: Аромашевской, Безруковской, Больше-Сорокинской, Уктузской. Ишимские власти выражали серьезную озабоченность настораживающим резким изменением отношения к советской власти со стороны среднего и бедного крестьянства: из благожелательного оно стало враждебным {2: 48, 73, 76, 81}.

Западно-Сибирское восстание началось практически одновременно в нескольких местах: первые очаги возникли независимо друг от друга в разных районах Ишимского, Ялуторовского, Тюменского, Тюкалинского уездов Тюменской губернии. Крестьянские волнения явились ответом крестьян на действия продовольственных отрядов и местной власти по «выкачке» из деревень хлеба в счет продразверстки. О начале крупного восстания в губернии стало известно из донесений различных источников, сообщавших о вооруженных выступлениях крестьян против продотрядов и воинских формирований. 31 января 1921 г. поступило донесение по линии ЧК в Тюменскую губчека из Ишимского уезда о восстании на севере уезда — в Чуртановской и Челноковской волостях. В этот же день стало известно о восстании крестьян в Ларихинской волости — в деревнях Песьянское, Старо-Травнинское, Ново-Травнинское, Нижне-Травное. 1 февраля губернские власти получили информацию по линии войск ВНУС — о восстаниях в селах Абатское и Викулово {2: 122, 85, 91, 97}. Позднее, 5 февраля 1921 г., по линии ЧК поступили донесения из Ялуторовского уезда о восстаниях в Слободо-Бешкильской, Ингалинской, Петропавловской волостях {2: 136}. В других уездах, где не было продотрядов или войск, в январе происходило накапливание сил повстанцев.

Телеграмма председателя Сибревкома И.Н. Смирнова Ленину от 9 февраля 1921 г. свидетельствует о явной недооценке масштаба и силы восстания. Руководитель сибирского Ревкома обязался восстановить в ближайшие два дня прерванное железнодорожное сообщение. Он докладывал, что восстание носит стихийный характер, вызванный тяжестью продразверстки и гужевой повинности. Крестьянское движение характеризовалось как неопасное. Последнюю успокоительную формулировку оценки ситуации в губернии повторил Тюменский губком РКП(б) в своем решении 17 февраля {2: 160,224}.

Повстанцы на три недели парализовали движение по обеим линиям Транссибирской железнодорожной магистрали — Сибревком свое обещание, данное Ленину, не выполнил. В период наибольшей активности восставшие захватывали уездные центры: Петропавловск, Тобольск, Кокчетав, Березов, Сургут и Каркаралинск, вели бои за Ишим, угрожали Кургану и Ялуторовску, подходили к Тюмени на расстояние нескольких десятков верст.

Трехнедельный перерыв железнодорожного сообщения между Центральной Россией и Зауральем создавал реальную опасность для диктатуры пролетариата: Советская Республика лишалась возможности получать хлеб из Сибири, являвшейся в то время наряду с Северным Кавказом главным источником получения продовольствия. К тому же из-за территориальной удаленности повстанческой территории от центра сложнее было подавить восстание.

К середине февраля восстание в короткий срок охватило большинство волостей Ишимского, Ялуторовского, Тобольского, Тюменского, Березовского и Сургутского уездов Тюменской губернии, Тарского, Тюкалинского, Петропавловского и Кокчетавского уездов Омской губернии, Курганского уезда Челябинской губернии, восточные районы Камышловского и Шадринского уездов Екатеринбургской губернии. Оно затронуло также пять северных волостей Туринского уезда Тюменской губернии, Атбасарский и Акмолинский уезды Омской губернии. Повстанческая территория весной 1921 г. охватывала огромный район от Обдорска (ныне — Салехард) на севере до Каркаралинска на юге, от станции Тугулым на западе до Сургута на востоке {2: 7}.

Повстанческие отряды создавались и пополнялись посредством мобилизации населения. В Ишимском уезде с начала февраля 1921 г. производилась мобилизация граждан 18—35 лет и унтер-офицеров до 40 лет.

Организация повстанцев строилась по образцу регулярной армии: фронты (Сибирский, Северный, Южный, Юго-Западный), армии (Восточная, Южная, Западная, Народная повстанческая, Народно-крестьянская), дивизии (Курганская повстанческая, например), полки, батальоны, роты, взводы, отделения.

Так, Южная армия делилась на полки по названию населенных пунктов. 2-й и 3-й Освободительный полки имели в каждом по 3 батальона или отряда, 9 рот, 27 взводов, 54 отделения — всего 3 тыс. человек. При батальонах — кавэскадрон в 60 сабель. Комсостав состоял из бывших унтер-офицеров, прапорщиков. В подразделениях имелись обозы. Волостные военштабы выполняли хозяйственные, организационные, информационные задачи. В тыловых селениях назначались коменданты с небольшим отрядом охраны, отвечавшие также за связь с фронтом. Использовалась телефонная связь. В воинских формированиях и в тылу повстанцев старались поддерживать дисциплину: осуществлялась борьба с самогонщиками и чрезмерным потреблением самогона — виновные наказывались и предавались суду {2: 323, 343}.

Не было, да и не могло быть в крестьянской среде программы по вопросам общественного и политического устройства России, тем более на концептуальном уровне. Не было и единства взглядов и политических устремлений. Повстанцев разных районов объединяло лишь общее неприятие коммунистического режима {2: 18, 19}. Повстанцы не создали единого центрального органа власти для всей территории, охваченной восстанием вследствие недостатка времени для данного мероприятия и обширности территории.

Лозунг «За Советы без коммунистов» наиболее полно отражал устремления подавляющего большинства восставшего крестьянства, возлагавшего надежды на лучшую жизнь с Советами без диктата со стороны коммунистической власти. В повстанческих районах крестьяне на практике стремились воплотить в жизнь указанный лозунг, создавая в качестве органов управления Советы без коммунистов. На территориях, контролируемых повстанцами, создавались волостные и сельские Советы. Установлены случаи присоединения к повстанцам прежних сельсоветов и волисполкомов. Своеобразным образцом новой крестьянской власти был Тобольский крестьянский городской Совет — орган самоуправления г. Тобольска и Тобольского уезда (Тобольск находился под властью повстанцев с 20 февраля по 8 апреля 1921 г.).

Воззвание Тобольского главного штаба Народной повстанческой армии к населению 16 марта 1921 г. (в Тобольске издавалась газета «Голос Народной армии) содержало следующее обращение: «Коммунисты распространяют среди вас слух, что против них восстали белогвардейцы: остатки колчаковской армии под предводительством золотопогонников — генералов и офицеров. Коммунисты говорят вам, что восстали против них помещики, капиталисты, кулаки и попы; говорят они также, что восставшие контрреволюционеры хотят потопить в крови рабочих и крестьян завоевания Октябрьской революции…

Не верьте им… восстал против коммунистов обманутый ими трудовой народ, само трудовое крестьянство. Оно идет под предводительством не генералов и офицеров, а идет оно под руководством своей совести и своего гнева против тех, кто обманом и несбыточными обещаниями вовлек наш темный и доверчивый народ на путь государственного расстройства и хозяйственной разрухи. Народ восстал против коммунистов, утопивших в крови рабочих и крестьян. Мы, восставшие крестьяне, когда-то с надеждой и верой ждавшие коммунистов, суливших нам свободный строй, братство и равенство, убедились теперь в несбыточности их обещаний и губительности для народа их политики. И поняли мы теперь, что они, коммунисты, несли тогда крепостное право для нас в форме, невиданной еще в истории всего человечества. Доведенные до отчаяния обманом и жестокостью коммунистов, мы, крестьяне, подняли знамя восстания против них, наших истинных угнетателей» {2: 353}.

Воззвание Тобольского штаба повстанцев ко всем жителям Сибири 25 марта 1921 г. содержало еще более полный текст крестьянских требований и надежд:

«…До сих пор все-таки коммунисты никак не хотят понять или с умыслом пишут, что восстал не народ, которому невтерпеж стало жить, а будто бы восстали какие-то генералы, офицеры-золотопогонники, меньшевики и эсеры. Они все еще до сих пор скрывают, что восстал весь народ, который они считают серой безответной скотиной. Коммунисты все еще считают, что народ можно только обирать, грабить и расстреливать и что народ не способен восстать на защиту своих человеческих прав.

Мы добиваемся настоящей советской власти, а не власти коммунистической, которая до сих пор была под видом власти советской. Мы хотим, чтобы всем свободно дышалось, чтобы все могли свободно жить, чтобы каждый мог исполнять свободно ту работу, какую он хочет, чтобы каждый мог свободно распоряжаться своим имуществом, чтобы никто не имел права отбирать то, что нажито тяжелым трудом, чтобы каждый мог свободно распоряжаться тем, что он заработал своими трудовыми руками. Мы хотим, чтобы каждый человек верил, как хочет: православный — по-своему, татарин — по-своему, и чтобы нас всех не заставляли силком верить в коммуну. Одним словом, мы хотим свободной жизни, без всяких стеснений и насилий, без разверсток, “пятерок” и других выдумок.

Здесь, в Тобольске, мы уже избрали уездный крестьянско-городской совет, куда вошли по два человека от волости, всего человек 70, и 8 представителей от города. Волости выбрали своих уполномоченных свободно, без всякого принуждения, выбрали тех людей, которых население знало и которым доверяло. Коммунисты насильно заставляли выбирать коммунистов, которых население не знало, которые грабили это же население.

В своих волостях мы переизбрали также новые советы на новых началах.

И когда мы очистим от коммунистов всю губернию, народ выберет губернский совет, а когда наши войска соединятся с остальными партизанами других губерний — выберем сибирский совет…

Граждане, чем скорее мы кончим нашу борьбу, тем скорее примемся за нашу обычную работу. Граждане, примыкайте к нам. Арестовывайте своих коммунистов. Организуйте восстания, организуйте крестьянские отряды, выбирайте своих начальников-крестьян, нападайте на врага и помогайте нам уничтожить его окончательно. Все в бой! Да здравствует советская власть без коммунистов! Да здравствует свободное крестьянство. С нами Бог и победа!» {2: 391—393}.

Восставшие выдвинули лозунги: «Долой продразверстку, трудовую повинность!», «Да здравствует Советская власть и сибирское крестьянство!» Повстанцы заявляли: они не желают крови, выступая не против Советской власти, за которую боролись против Колчака, — они выступили против политики коммунистов. В этом протесте выражалось недовольство повстанцев властью, «не отвечающей потребности народа». Для организации новой власти крестьянство желало выбрать представителей от населения.

Требования восставшего крестьянства выражались в многочисленных воззваниях повстанцев к населению, к красноармейцам, местным Советам. Параллельно с боевыми действиями развернулась своеобразная пропагандистская война — обе противоборствующие стороны пытались доказать собственную правоту.

В обращении Усть-Ламенского повстанческого гарнизона Ишимского уезда к Глубоковскому, Бурлаковскому, Гоглинскому, Зубаревскому сельским Советам 18 февраля 1921 г. говорилось:

«Наступил момент, когда крестьянин, выведенный из терпения, взял в свои мозолистые руки дубину и с ней стал на защиту своих жизненных интересов, на защиту своего труда и свободы. Момент этот страшен был сначала, чтобы дерзнуть, взмахнуть пред высотой. Троцкого, обстановленного пушками и пулеметами и тысячами своих преданных рабов-коммунистов, которые, не признавая ничего: ни святости, ни правды, ни закона, — терзают каждого, который осмеливался выразить слово против диктатуры, расстреливают каждого, который утаивал свой труд, свой хлеб, приобретенный своими мозолистыми руками и потом. Раздевали, обирали и затем голодного и холодного крестьянина заставляли выполнять все похоти коммунистов, отрывая от сохи и от своей прямой работы, от которой зависит благо и жизнь всей страны. За полтора года довели страну до полнейшего разорения, голода. И выведенный из терпения мужик взял в свои мозолистые руки дубину и пошел с ней на пушку и пулеметы, никем не подгоняемый: ни офицерами, ни начальством, — и идет бесстрашно. И все ломится под его могучим натиском. Гонит он от себя коммунистов.

Присоединившийся к нему и обирающий его, не мешайте ему работать, не мешайте жить, не издевайтесь над ним. Каждый идет с надеждой победить своего врага, и победит он его. Не может быть страшна смерть от врага, когда она неминуема. Кто из трусости боится пожертвовать своей жизнью в борьбе с врагом, тот должен понять то, что он остается под игом коммунистов, через год или более умрет с голода, а голодная смерть гораздо ужасней боевой, ибо страна за полтора года доведена до голода. А что впереди?…» {2: 233—234}.

Командование повстанцев Голышмановского района Ишимского уезда в феврале 1921 г. дважды обращалось к красноармейцам. В воззвании 10 февраля объяснялись мотивы восстания: «Товарищи красноармейцы. Мы идем не против советской власти крестьян и рабочих, ибо мы вполне убеждены, что советская власть есть действительно власть, всецело стоящая на защите интересов трудового народа. Мы идем против коммунистов — представителей колчаковских банд, наводнивших все наши правительственные учреждения и вносящих в нашу массу смуту, всячески стараясь подорвать нашу советскую власть. Мы идем против тех коммунистов, которые выгребли у нас все до последнего зерна и гноят его в амбарах, а если не хватало хлеба для выполнения наложенной на крестьян разверстки, то конфисковывали все имущество; против тех коммунистов, которые при непосильной шерстяной разверстке заставили нас стричь шубы и овец в зимнее время, отчего овцы гибли от мороза. От которых также хорошего ничего не слышали, кроме угроз и понудительных работ, а если крестьянин стал бы защищаться, то имущество его приказывали сжечь, не считаясь с целыми селениями. Да здравствует свобода!» {2: 169}.

В другом воззвании в середине февраля 1921 г. голышмановские повстанцы призывали красноармейцев присоединиться к восставшим: «Братья, кровавое зарево повстанческого пожара смутно видно вам издалека. В недрах необъятной, могучей Сибири ширится пожар повстанческого движения. Братья-солдаты, обобранные, голодные, удерживая потоки кровавых слез, стиснув зубы от душевной боли, мы идем с палками в руках против орудий и пулеметов. Льются океаны нашей крови, но возврата к прежнему нет, позади могила. В решительную минуту протягиваем свои руки к вам, чтобы не смотрели безучастно на это страшное избиение народа. Коммунисты кровожадны и стремятся уничтожить нас. Ждем вас. Знайте, что это — решительная минута. Горе тем, кто не пойдет на голос своего народа» {2: 211}.

Аналогичные мотивы звучали в воззвании Тобольского главного штаба Народной повстанческой армии к красноармейцам 6 марта 1921 г.: «…Нас спрашивают: за что мы воюем? Мы говорим открыто и честно, что жить так, как заставляют нас коммунисты, дальше нельзя. Ведь вы сами знаете, что у нас отобрали весь хлеб в первую разверстку. Но этого показалось им мало. Они отобрали и весь семенной хлеб и ссыпали по амбарам, где и гноят его. Они остригли шубы у нас и овец в зимнее время, которые теперь замерзают. Народ, измученный, обобранный, угнетенный, не вынес коммунистического ярма и восстал как один человек. Коммунисты, обставив себя пулеметами и орудиями, издевались гнусно над русским бедным народом, чувствуя себя сильными за спиной одураченных ими красноармейцев.

Мы, крестьяне, хотим, чтобы человек стал человеком, чтобы всем жилось свободно. Мы хотим восстановить рабоче-крестьянскую советскую власть из честных, любящих свою опозоренную, оплеванную, многострадальную родину. Коммунисты говорят, что советская власть не может быть без коммунизма. Почему? Разве мы не можем выбрать в советы беспартийных, тех, которые всегда были с народом воедино и страдали за него? Что нам дали коммунисты? Они обещали нам чуть ли не райскую жизнь, обещали свободу во всех отношениях, но, взяв в руки власть, они дали нам тюрьмы и казни, они издевались над нами, а мы молча гнули спины. Но ведь всякому терпению бывает конец, и мы, крестьяне, отдавши коммунистам все добытое потом от земли, решили: лучше умереть от пули и штыка коммунистов, чем умирать медленной, мучительной голодной смертью или гнить в тюрьмах.

Братья-красноармейцы, опомнитесь! Идите к нам, бейте своих комиссаров и коммунистов, и мы окончим братоубийство, установим свою рабоче-крестьянскую власть, станем у станков, возьмемся за сохи, бороны и заживем мирным трудом. Идите же к нам!! Вас ждут старики и братья. Помните, что вы проливаете кровь не помещиков, офицеров и генералов, а свою чисто родную — крестьянскую!!!

Да здравствует народная советская власть! Долой коммунистов!!! Да здравствует полная свобода народа!!! Мы — народные представители от 22 волостей и говорим от имени народа!!!» {2:304—305}.

Известны случаи перехода к повстанцам не только отдельных красноармейцев, но целых воинских подразделений. Часть красноармейцев боеспособного Казанского полка перешла к повстанцам и влилась в Народную армию. Мотивация подобного решения бойцов регулярной Красной армии объяснялась в обращении бывших красноармейцев Казанского стрелкового полка к беспартийным красноармейцам 21 марта 1921 г. из Тобольска: «…Товарищи! Не белогвардейцы и не колчаковские офицеры сражаются против коммунистов, воюет наш простой, серый крестьянин, воюет наш брат и отец. За что же он воюет и против кого воюет?

Он признает советскую власть и советские учреждения, но не может смириться с той кабалой и с той бесправной, скотской жизнью, которую устроили для рабочих и крестьян коммунисты. Крестьянин добывает упорным трудом хлеб, который затем отбирается от него силой и преет в зернохранилищах. Крестьянин выращивает скот для того лишь, чтобы коммунисты сгноили мясо на своих складах. Наконец, сам крестьянин очутился на положении крепостного раба: зиму и лето должен он рубить, возить и плавить дрова, мотаться во всяких подводах, зиму и лето изводиться на тяжелых работах.

Крестьянин до поры до времени терпел и молчал. Чаша терпения переполнилась, когда коммунисты начали отбирать семенной хлеб и ссыпать его в те амбары, где уже прели десятки тысяч пудов отобранного ранее хлеба. Увидя, что у него не будет даже семян для посева, крестьянин не стерпел: вооружился дубиной и с яростью кинулся истреблять коммунистов.

Товарищи! Все мы — тоже крестьяне. Наши братья, наши отцы также разорены, оплеваны и также взяты в непосильную крепостную работу.

Товарищи, братья! Кого же нам поддерживать? Коммунистов ли, которых все мы ненавидим, или отцов и братьев? Ответ ясен.

Берите пример с Петропавловского гарнизона, который сам отдал своими руками город Петропавловск в руки народа!..» {2: 380—381}.

В восстании действовали совместно крестьяне и казаки Сибири и Урала. Протестные настроения крестьянства усиливались недовольством сибирских казаков, лишенных политикой расказачивания своего традиционного социального статуса и образа жизни: казаки Петропавловского и Кокчетавского уездов упорно саботировали продразверстку, хотя ее размер для них не был столь обременителен, как для крестьян Ишимского уезда.

Восстание сибирского крестьянства имело преимущественно стихийный характер: единое руководство у повстанцев Западной Сибири отсутствовало. Но крестьянские выступления были массовыми: в восстании принимали участие крестьяне, принадлежавшие ко всем социальным группам. Тем не менее основная масса крестьян и казаков не поддержала повстанцев, хотя многие им симпатизировали {2: 16, 17}. Многие отказывались в открытую восстать против коммунистической власти из-за боязни мести за участие в восстании: население на собственном опыте уже познало карательную мощь советской системы. Решившийся на восстание осознавал, какие последствия ожидают его самого и его семью. Все имущество участников восстания подлежало конфискации.

Повстанцев, как правило, возглавляли местные инициативные люди, пользовавшиеся доверием и авторитетом у населения, обладавшие военными знаниями, боевым опытом или навыками общественной работы, при этом их социальный статус не играл решающей роли. Таким был, например, крестьянин села Смирновское Локтинской волости Григорий Атаманов — один из главных руководителей повстанцев Ишимского уезда, командир повстанческого корпуса, командующий фронтом повстанцев Ишимского уезда (его родной брат Иван Атаманов был коммунистом и в составе отряда ЧОН сражался против повстанцев). Родин Владимир Алексеевич, учитель села Белое Соколовской волости Ишимского уезда, поручик старой армии, с 10 февраля 1921 г. командовал налобинским, затем петропавловским боевым участком повстанцев, с 18 февраля являлся командующим Сибирским фронтом.

Руководителями или инициаторами восстаний в Ишимском уезде являлись представители крестьянства: Калинин Василий, Ярославцев Максим (Викуловская волость), Назаров Евграф (с. Назарово Челноковской волости), Резонов Моисей, Ситников Тимофей (Чуртанская волость), Тетяев Кирилл (Сумская волость); в Ялуторовском уезде: Алферов Николай (Емуртлинский район), Филимонов Е. (Суерская волость), Кострюков Егор, Першаков Василий (Ингалинская волость). Крестьянская среда выдвинула командиров повстанческих отрядов в Ялуторовском уезде: Зломанов Гавриил, Кобелев Василий, Боровков Ф., Лопарев Архип, Мальцев Александр; в Ишимском уезде: Букарин Иван, Вишняков Осип, Кадышников Афанасий, Писарев Г., Климов Андрей.

Годы мировой войны и службы в старой (царской) армии сформировали в среде выходцев из крестьян значительный слой младшего командного состава — унтер-офицеров и прапорщиков. Приведем небольшой список повстанческих командиров.

Желтовский Василий Максимович из крестьян села Желтовское Кугаевской волости Тобольского уезда. Участник Первой мировой войны, фельдфебель. В начале 1921 г. служил делопроизводителем военкомата Кугаевской волости и имел крестьянское хозяйство ниже среднего. Являлся одним из главных военных руководителей повстанцев Тобольского уезда.

Данилов Степан Ильич — житель деревни Таратухина Карачинской волости Тобольского уезда. Участник Первой мировой войны, организатор и командир повстанцев Карачинской волости, затем командующий Юго-Западным фронтом Тобольского уезда.

Шевченко Петр Семенович — крестьянин-середняк села Большой Кусеряк Ишимского уезда. Инициатор мятежа в своем родном селе: 8—9 февраля 1921 г. мобилизовал под свое начало около тысячи человек. В дальнейшем командовал повстанческим полком и отрядом. Один из его братьев служил в Красной армии, другой убит повстанцами, сестра была у повстанцев.

Сикаченко Иван Лукьянович — крестьянин-середняк села Аромашево Ишимского уезда, бывший председатель волисполкома. У повстанцев был заместителем П. Шевченко.

Андреев П. — крестьянин села Глубокое Соколовской волости, командующий петропавловского боевого участка (направления) повстанцев Ишимского уезда.

Булатов Николай — крестьянин села Курган Курганского уезда, прапорщик царской армии, инструктор всеобуча Красной армии, командир 2-го Освободительного полка Курганской повстанческой дивизии, затем начальник 1-го Ялуторовского освободительного отряда.

Горбачев Никон Васильевич — командующий Восточной армией Южного фронта повстанцев Ишимского уезда.

Губанов Петр — командир конного полка повстанцев Налобинской волости Ишимского уезда, затем командующий Сибирским фронтом.

Данилов Степан Ильич — командующий Юго-Западным фронтом Народной повстанческой армии Тобольского уезда.

Долин Петр Лаврентьевич — командир 2-го корпуса Народно-крестьянской армии Ражевского района Ишимского уезда.

Евсеев Л. — житель деревни Лапушинская Курганского уезда, начальник Курганской освободительной дивизии.

Лидберг Тимофей—бывший военком и председатель ячейки РКП(б) Троицкой волости Петропавловского уезда, начальник отряда повстанцев.

Иноземцев Николай — бывший помощник военкома Готопутовской волости Ишимского уезда, начальник штаба повстанцев волости.

Коротков Александр — бывший сотрудник Ишимского уездного военкомата, руководитель повстанцев Чуртановской волости, командующий Северным фронтом Ишимского уезда.

Русаков Михаил — бывший заведующий Петуховской продконторой Ишимского уезда, один из главных организаторов повстанцев Петуховского района.

Слинкин Федор — командующий Северным фронтом повстанцев Тобольского уезда {2: 670—738}.

Гражданское вооруженное противоборство обусловило жестокость, которую проявляли обе стороны. В феврале 1921 г. Тюменский губисполком в специальной листовке предупреждал население: «Товарищи крестьяне! Нашему терпению может быть конец. Да, мы жалеем, не в пример вашим вожакам, деревенские избы, невинных жителей, женщин и детей. Но у нас хватит пушек, чтобы в случае упорства сровнять с землей села и деревни. Если бессмысленные беспорядки будут продолжаться и мешать нам устраивать мирную жизнь, с болью в сердце, но во имя блага десятков миллионов рабочих и крестьян мы вынуждены будем употребить более решительные меры» {2:227—228}.

С другой стороны, в приказе по Южной Народной повстанческой армии Ишимского уезда 22 февраля 1921 г. заявлялось: «Врагам трудового народа пощады не будет. Лиц, замеченных в противодействии Народной армии, уничтожать на месте, а имущество отбирать, а семьи забирать заложниками и в случае измены уничтожать. Борьба идет на смерть. Пощады никому не будет — или же с народом, или же против него» {2: 258}.

Угрозы воплощались на практике. Количество потерь среди повстанцев превышало на порядок потери красноармейцев. По официальным милицейским отчетам, в Тобольском уезде по одному из районов милиции соотношение количества убитых и расстрелянных повстанцами, с одной стороны, и количества убитых и расстрелянных советскими войсками составляло 1: 10, по другому району соотношение еще более отличалось — 1: 19 {2: 454, 459}.

Основную часть потерь повстанцев составили потери среди местного населения. Причины заключались в политике коммунистической власти не столько по отношению к повстанцам, сколько к мирному населению. Приказы советского командования содержали требования расстреливать на месте без суда всех, захваченных с оружием в руках, брать и расстреливать заложников за разрушение железнодорожной линии и телеграфной связи, за оказание помощи повстанцам, сжигать и уничтожать артиллерийским огнем целые деревни, поддерживавшие мятежников или оказывавшие упорное сопротивление. Командир 115-й стрелковой бригады Полисонов 2 апреля отдал приказ: деревни Боровую, Ярковское и Бигилу (Гилеволиповской волости) сжечь {2:403}.

Широкое распространение получили расстрелы без суда мирных жителей. Отсюда такие колоссальные потери на повстанческих территориях. Характерно в этой связи обращение повстанцев полка П.С. Шевченко к коммунистам в июле 1921 г., которое содержало прямую угрозу: «Товарищи, первым долгом уведомляем вас о том, а именно, чтоб вы не делали зверской расправы с партизанскими семьями, а то даем вам честное слово, что вас и ваши семьи партизаны будут уничтожать до корня. И будем производить такую короткую расправу, что хуже которой не может быть. Одним словом, будем всех превращать, как говорится, в капусту. Довольно вас миловать, довольно прощать вам за ваше зверство. Так вот, примите к сведению» {2: 500}.

Главным средством разрешения конфликта оставались насилие, военные действия. Командование красноармейских частей угрожало командирам и комиссарам, проявлявшим миротворческую инициативу, суровым наказанием. Действовал приказ: ни в какие переговоры с бандитами не вступать, отвергать всякие переговоры с восставшими, не признавая их как равную сторону. Мятежникам выдвигалось лишь одно условие: полная и безоговорочная капитуляция.

Ликвидацией восстания руководила созданная 12 февраля 1921 г. Сибирским бюро ЦК РКП(б) полномочная тройка. В нее вошли председатель Сибревкома И.Н. Смирнов, помощник главкома вооруженными силами Советской Республики по Сибири В.И. Шорин, представитель ВЧК в Сибири И.П. Павлуновский. 14 февраля Смирнов снова телеграфировал Ленину о восстании.

Оценка восстания со стороны сибирского руководства претерпела кардинальное изменение после середины февраля. Положение стало тревожным. Командование советских вооруженных сил Тобольского боевого участка телеграфировало об этом помглавкому по Сибири (аналогичные телеграммы были направлены в адрес Сиббюро ЦК РКП(б), Уральского бюро ЦК РКП(б), Тюменского губкома партии, командующему войсками Приуральского военного округа). В тексте данной телеграммы обращает на себя внимание признание: движению не придавали серьезного значения — не предвидели, что ситуация резко изменится. Командование требовало срочной помощи {2: 269). 24 февраля Тюменский губком РКП(б) затребовал от центра дополнительные вооруженные силы {2: 273—274}.

11 марта 1921 г. руководство Тюменской губернии направило телеграмму в ЦК РКП(б), президиум ВЦИК и заместителю председателя Реввоенсовета республики Э.М. Склянскому. Текст телеграммы свидетельствовал о растерянности губернского руководства: «В пределах Тюменской губернии не имеется в нашем распоряжении ни реальной силы, ни вооружения, ни обмундирования, ни огнеприпасов. Присланный из Казани полк оказался небоеспособным, частями переходит на сторону противника в полном вооружении. Положение становится серьезным, поскольку ликвидация беспорядков приняла затяжной характер: придется признать в этом году в губернии крах посевной кампании… лесозаготовительных работ, лишение центра России хлебозапасов, рыбы, пушнины и прочее.

Настойчиво, решительно требуем от вас немедленного принятия всех необходимых мер для быстрейшей ликвидации беспорядков в смысле соответствующего воздействия на Сибирское военное командование, в смысле непосредственной помощи с вашей стороны. Нужны реальные силы, вооружение, обмундирование, огнеприпасы. Нужна помощь партсилами, партийносоветские аппараты разрушены, во многих волостях члены партии поголовно уничтожены, 75% всего состава профработников уничтожено… без помощи центра все попытки наладить снова партсоветскую жизнь губернии безнадежны, неопределенность и неизвестность усугубляют тяжесть положения» {2: 330—331}.

В Сибирь были переброшены на подавление восстания 21 -я стрелковая дивизия войск ВНУС, Симбирский и Казанский полки, специально сформированные из курсантов и отборных частей, 4 бронепоезда. Все войска Приуральского военного округа переходили в подчинение помглавкому по Сибири В. Шорину — члену чрезвычайной тройки Сибревкома.

Карательные меры включали как военные операции против отрядов повстанцев, так и решительные и жестокие меры в отношении населения на территориях, которые оказались охвачены восстанием.

12 февраля 1921 г. Сиббюро ЦК РКП(б) секретным решением возложило ответственность, в случае порчи железной дороги, на ближайшие деревни, расположенные на расстоянии 10 верст от линии железнодорожного полотна. За разрушение мостов, рельсов близлежащие деревни подлежали уничтожению {2: 186}.

Ишимский исполком издал приказ: ответственность за сохранность железной дороги возложить на волости, по которым проходит магистраль. В близлежащих деревнях предписывалось заранее взять заложников — в случае порчи дороги они подлежали расстрелу. Устанавливалась круговая порука на сельские общества: за участие в восстаниях производилась конфискация имущества и инвентаря в каждом десятом хозяйстве, за каждого расстрелянного коммуниста и совработника — расстрел десяти местных крестьян. Никакой пощады — требовало руководство уезда — вплоть до уничтожения отдельных деревень с применением пулеметов и орудий, применения репрессивных мер {2: 157—158}.

Как следует из данных решений, особую озабоченность вызывала сохранность железнодорожной магистрали. Помимо органов советской власти беспощадные меры принимало военное руководство. Комбриг Рахманов, командующий вооруженными силами в районе Омск — Тюмень, 15 февраля отдал приказ: железнодорожные линии Омск — Тюмень и Омск — Челябинск разделить на определенные участки. Возложить ответственность за сохранность каждого участка, прилегающего к 10-верстной полосе по обе стороны от железной дороги, на местное население, из которого взять сразу же заложников. Объявить жителям деревень, входящих в указанную полосу, что в случае повторения налетов на железную дорогу заложники будут расстреляны без суда. Этот приказ предписывалось широко распространить среди местного населения, расклеив его на видных местах {2:206}.

Член чрезвычайной тройки Сибревкома, полномочный представитель ВЧК в Сибири И. Павлуновский 14 февраля 1921 г. издал инструкцию местным органам ВЧК «О применении высшей меры наказания в районе, охваченном восстанием». В соответствии с инструкцией подлежали расстрелу: руководители движения; занимавшие командные должности в отрядах повстанцев; повстанцы, взятые в плен и освобожденные, в случае, если они вторично попали в плен в боях с советскими войсками; не сдавшие огнестрельного оружия после того, как бьш опубликован приказ о сдаче оружия; уличенные в поджоге, порче железнодорожных путей и железнодорожных сооружений, телеграфных проводов {2: 203}.

Тюменский губисполком 5 марта объявил о конфискации имущества причастных к восстанию {2:297}. Свирепствовали выездные сессии ревтрибунала.

В конце февраля — начале марта 1921 г. от восставших были очищены железная дорога Омск — Тюмень и Омск — Челябинск. В конце марта — начале апреля основные очаги восстания были разгромлены. В мае 1921 г. карательные отряды Красной армии окончательно разбили основные силы повстанцев. В июне период оперативных военных действий в основном закончился. В отношении повстанцев был развязан беспощадный террор. В районе восстания свирепствовали созданные советским командованием революционные тройки и ревкомы, активно применялась система заложничества и расстрела заложников.

Однако борьба с повстанцами в апреле—мае не закончилась: она перешла в новую фазу — партизанской войны и продолжалась вплоть до начала 1922 г. Знание родной местности позволяло повстанческим отрядам оставаться неуловимыми. Тюменские повстанцы использовали эффективную партизанскую тактику: при приближении регулярных войск отряды рассыпались на мелкие группы, распылялись, их участники скрывались в лесах, в деревнях под видом сельских жителей, при необходимости снова объединялись для проведения стремительных налетов. Партизанская тактика показала неэффективность оперативных действий регулярных войск.

Сочувственное отношение к повстанцам и поддержка со стороны местного населения позволяли получить укрытие, своевременную информацию о приближении регулярных войск. Население снабжало повстанцев продовольствием, лошадьми и хозяйственными средствами.

Крестьяне считали повстанческих вождей защитниками от налогов. Захваченный ими хлеб из разграбленных ссыпных пунктов делился среди крестьян (подобную практику осуществляли, к примеру, Шевченко, Сикаченко, Вараксин, Булатов со своими отрядами). Жители сел и деревень отказывались помогать войсковым частям и власти в борьбе с повстанцами.

Примечательно в этой связи следующее документальное свидетельство. Командующий советскими войсками Тюменской губернии Г.А. Буриченков 7 мая 1921 г. направил телеграмму председателю Сибревкома И.Н. Смирнову, помглавкому по Сибири В.И. Шорину и Тюменскому губисполкому. Командующий докладывал: «Крестьяне Ишимского уезда на почве голода собираются толпами и разграбляют хлебные ссыппункты. Часть крестьян, с которыми также идут рука об руку местные волостные исполкомы и партийные организации, категорически отказались от предоставления подвод на вывозку хлеба, требуя вначале удовлетворения голодных крестьян. И даже в некоторых пунктах были созваны специальные совещания крестьян, совместно с волисполкомами и комячейками, на которых выносились соответствующие постановления, и после чего самочинно раздавался хлеб голодающим. Попытка наших воинских отрядов взять хлеб силою не привела ни к чему, т.к. открытая демонстративная стрельба по толпам, которые обступили хлебные ссыппункты и пытались разграбить их, никакого действия не произвела, и крестьяне, наоборот, взяли своих жен и детей, совместно с которыми вновь обступили хлебные пункты, настоятельно требуя расстрелять их всех вместе с детьми и женами, и тогда лишь вывозить от них хлеб. Такое положение дел пагубно отзывается на наши части, так как красноармейцы, естественно, видя такие картины, открывать боевого огня по крестьянам не будут, и в конце концов для выполнения приказа центра, и для того, чтобы заставить крестьян отдать хлеб и красноармейцев взять таковой силою, придется произвести массу расстрелов как среди крестьян, так и среди красноармейцев. Доводя до вашего сведения о создавшейся обстановке, прошу срочно инструктировать меня, так как я для выполнения приказа центра вынужден буду открывать боевой огонь по той же советской власти, какой и принадлежу сам, то есть расстреливать волисполкомы, комячейки, крестьян, красноармейцев» {2: 442—443}.

Боевой командир Красной армии, всегда готовый к решительным боевым действиям в открытом бою с противником (об этом будет сказано ниже), оказался растерян, когда увидел в качестве условного «противника» трудовую народную массу, отсюда его призыв «срочно инструктировать меня».

Летом 1921 г. в Ялуторовском и Ишимском уездах существовали многочисленные организованные отряды, объединявшие 300—500 человек. По данным Тюменского губчека, в Ялуторовском уезде общая численность повстанцев доходила до трех тысяч человек {2:498, 501}.

Пополнение отрядов бойцами и провиантом объяснялось недовольством крестьянства методами взимания продналога: сбор продналога в 1921 г. напоминал продразверстку 1920 г. Бедное крестьянство, как и середняки, вынуждено было отдавать в счет продналога последнее зерно и картофель, приобретенные от продажи последней лошади или одежды и обрекалось на голод. Значительный недосев из-за отсутствия семян усугубился неурожаем вследствие засухи. Определение налога с площади крестьянского надела, который нечем было засеять, порождал недовольство, особенно среди бедняков. Среднее крестьянство выражало недовольство гужевой повинностью из-за отсутствия фуража, упряжи, смазочных материалов и изнуренности лошадей.

Термин «бандитизм» не определял реальную природу повстанческого движения. Конечно, среди повстанцев было немало уголовных элементов, занимавшихся разбоями, грабежом, но не они составляли большинство. Многие отряды отличались дисциплиной и организованностью, строгим подчинением вожакам. Примечателен в этом отношении текст приказа командира Н. Булатова по 1-му Ялуторовскому повстанческому освободительному отряду, изданный в сентябре 1921 г.. установить строгий военный порядок по примеру регулярных войск, командирам подразделений вменялось в обязанность сделать свою часть боеспособной и дисциплинированной. Отряд насчитывал до 450 всадников {2: 532, 536}.

Необходимость ликвидации повстанческого движения в Тюменской губернии приняла чрезвычайный характер: под угрозой оказались посевная кампания и сбор продналога по губернии, а также возможное блокирование повстанцами железнодорожного сообщения между Тюменью и Екатеринбургом или Тюменью и Омском. Повстанцы убивали советских служащих, продовольственных работников (налоговых инспекторов), а также коммунистов. На заседании президиума Ялуторовского исполкома 1 июля 1921 г. выражалась озабоченность уездного советского руководства: попытки восстановить советский аппарат закончились новыми убийствами советских партийных работников, в результате ни один ответственный работник для восстановления ревкомов в этих волостях ехать не желает, из-за опасной обстановки работать там нет никакой возможности {2: 485}.

Летом 1921 г. губернское руководство осознало недостаточность военного характера борьбы против партизанской тактики повстанцев, поддерживаемых местным населением. Об этом свидетельствует политический отчет Тюменского губкома, направленный в августе в адрес ЦК РКП(б). В отчете критиковалась позиция военного командования, которое «борется по всем правилам стратегии, наступает, ведет разведку всех видов, и из этого ничего не получается, кроме бессмысленного гоняния бандитов с места на место, которые сегодня впереди, завтра в тылу, послезавтра рядом с деревней, в которой стоит наш отряд, грабят ссыппункт, а еще через несколько дней между двумя отрядами грабят продовольственный транспорт» {2: 519}. Для эффективной борьбы с повстанческим движением требовалось включить в действие экономические и политические средства.

Особое значение имели экономические мероприятия. На территории Тюменской губернии крестьяне получили возможность обмена, покупки, продажи и перевозки хлебозернофуража и картофеля, разрешалось свободное передвижение с товарами и продуктами. Продовольственные заградительные отряды были сняты с железнодорожных, водных путей и гужевых дорог. Разоренные продовольственной и семенной разверсткой, уезды получили, хотя и незначительный по объему, семенной материал из губернского фонда. Это касалось уездов и волостей, объявленных ранее самоснабжающимися, в первую очередь Ишимского уезда. Ишимскому уезду было отпущено 300 тыс. пудов семян {2:407,414,438}.

В число политических мер входило следующее: крестьяне, арестованные за продовольственные прегрешения перед властью (невыполнение разверстки, сокрытие хлеба, невыполнение трудовых повинностей), освобождались. Получившим амнистию 1 мая 1921 г. возвращался конфискованный инвентарь за неуплату продразверстки. В сентябре губисполком внес уточнение: возврату подлежало имущество только недвижимое. Такое решение принималось в интересах бедноты, иначе пришлось бы конфискованное имущество, выданное бедноте, возвращать владельцам — бедное крестьянство оказалось бы в данном случае крайне недовольно {2: 425, 497, 531—532}.

Летом 1921 г. органы советской власти изменили позицию в отношении добровольной явки повстанцев. В период восстания (март—апрель) советское руководство объявило населению свою установку: добровольная явка мятежников заслужит прощение власти, сложившие оружия не будут подвергаться наказанию, за исключением зачинщиков и руководителей восстания {2: 326, 349). Объявленный в июле двухнедельник добровольной явки и сдачи оружия (5—20 июля, срок был продлен еще на семь дней — до 27 июля) предусматривал, что разделения на активных и рядовых, мобилизованных (подневольных) участников восстания производиться не будет — отношение ко всем одинаковое. Гарантировалась неприкосновенность личности явившихся, возврат им недвижимого имущества. Обязательным условием являлась сдача и регистрация оружия, а также регистрация в органах ЧК и милиции. Отмечалось, что добровольная явка в июле 1921 г. дала положительный результат, но оружия вернувшиеся повстанцы сдали мало — в основном возвращались без оружия {2: 471, 474, 502—505, 518}. ВЧК распорядилась составить на всех добровольно явившихся списки с подробными данными по каждому, в том числе с указанием социального положения — бедняк, середняк {2: 494}. Не явившимся после двухнедельника угрожали самыми суровыми мерами преследования и искоренения.

Длительная история повстанческого движения на территории Тюменской губернии фактически лишила ее органов власти на местах. В ходе восстания было убито около 5 тыс. партийных и советских работников {3: 764}. Выбираемые населением из местных крестьян члены сельских и волостных исполкомов часто сами оказывали повстанцам помощь (к примеру, подобные факты имели место в Упоровской, Лабинской, Плетневской волостях Ялуторовского уезда). В Упоровской волости местное население с помощью повстанцев обезоружило воинскую часть {2:485}.

Ожесточение власти и воинских частей в борьбе с повстанцами нарастало. На заседании Ишимского уездного комитета РКП(б) 3 сентября 1921 г. комбриг Буриченков (тот самый командующий, который в мае требовал его проконсультировать, как обращаться с крестьянской толпой) докладывал: зарублен Шевченко и еще 111 бандитов, при этом особо подчеркивал, что живых не брали: «рубилось все, что попадало под руку… обращение было самое жестокое» — находили повстанцев по домам по захваченным спискам. Всего зарублено 130 человек {2: 525. — Курсив авторов}.

Реквизиции, конфискации и мародерство воинских частей сопровождались случаями расстрелов добровольно явившихся. Отмечалась жестокость партизанских коммунистических отрядов из местного населения, созданных для самозащиты от нападений. Коммунистические отряды, никому не подчинявшиеся, отличились грабежами. Так, по фактам самовольных конфискаций и бесчинств одного из отрядов в Ялуторовском уезде вопрос рассматривался в губкоме РКП(б) {2: 490, 521}.

Тюменский губисполком и командование советскими войсками Тюменской губернии выпустили приказ 15 октября 1921 г., жестоко каравший за поддержку повстанцев: «Лица, уличенные в сношении с ними, добровольном их укрывательстве, в снабжении продовольствием, а также сообщении бандитам сведений о движении войск Красной Армии, подвергаются высшей мере наказания — расстрелу. Непринятие мер к охране и ограждению государственных учреждений и предприятий, ссыпных пунктов, а также к спасению жизни должностных лиц советской власти, продовольственных работников и коммунистов при посягательстве и вооруженных налетах бандитов должно рассматриваться как сочувствие и пособничество разбойникам, а потому жителей тех сел и деревень, где такие случаи будут иметь место, надлежит облагать — вообще всех — контрибуцией денежной и натуральной с конфискацией имущества» {2: 539}.

Данный документ дополнился отдельным приказом командующего советскими войсками Тюменской губернии — начдива 57-й дивизии, который устанавливал «суровые карательные меры» к населению за сочувственное отношение к бандитам, «не останавливаясь ни перед чем»: взятие заложников, выездные сессии ревтрибунала, расстрелы пособников, сжигание целых селений. Командование вооруженных сил придумало даже экзотический вид наказания: воинские гарнизоны, ответственные за определенную территорию, на которой произойдут проявления бандитизма, будут переведены на прокорм за счет населения данных территорий {2: 556}.

Тем не менее осенью 1921 г. повстанческое движение еще не потеряло свою организованность. При необходимости отдельные группы могли собраться в боевой отряд до 500—700 человек, с обозом до сотни подвод {2: 566}. До начала зимы на территории Тюменской губернии общая численность постоянно действовавших повстанцев достигала до 500 бойцов {2: 566}.

19 ноября 1921 г. поменялось руководство войсками Тюменской губернии. Новое руководство подчинялось не сибирскому военному руководству, а штабу Приуральского военного округа — в оперативном отношении данное обстоятельство имело значительные преимущества. С этого времени решительно изменилась военная тактика советских войск против повстанцев.

Вся территория Тюменской губернии была разделена на три боевых участка (Тюменско-Тобольский, Ялуторовский и Ишимский) с районами по административным границам уездов. Каждый боеучасток имел свой штаб во главе с начальником. Боевые участки поделили на батальонные, батальонные — на ротные или гарнизонные, согласно дислокации гарнизонов.

Новый метод борьбы основывался на восстановлении и усилении твердой власти на местах: в районах были выставлены гарнизоны в составе не менее роты и организованы ревкомы для организации власти на местах.

С территории губернии советское командование вывело недисциплинированные воинские части, под угрозой строгого наказания категорически запретило самочинные расстрелы и мародерство.

Мобильности действующих повстанческих отрядов и групп противопоставлялись вновь созданные летучие кавалерийские отряды — специально с этой целью отдельный кавалерийский полк 29-й дивизии был передан в распоряжение командования Тюменской губернии.

Создавалась сеть постоянной агентурной разведки, а также войсковая разведка, чтобы предупредить и своевременно устранить возможность возникновения в районах сопротивления власти. Амнистированные повстанцы привлекались к операциям по ликвидации и поимке главарей. Имели место случаи, когда бывшие повстанцы, получив амнистию, выдавали своих бывших вожаков {2: 519, 567—567, 297}.

К концу декабря 1921 г. после разгрома отрядов Вараксина, Сикаченко, Булатова организованных отрядов в Тюменской губернии не стало. Самостоятельные мелкие группы оставались в районах по месту своего зарождения (в Ялотуровском уезде, к примеру, их общее количество составляло не более 50 человек) {2: 569—570, 576}.

15—30 декабря 1921 г. состоялся второй двухнедельник добровольной явки повстанцев. Власти дали обещание репрессивные меры в отношении вернувшихся не применять. В то же время сдача оружия объявлялась непременным условием явки. Не явившиеся и не сдавшие оружия объявлялись вне закона с применением высшей меры наказания. 5—20 января 1922 г. проводился специальный двухнедельник добровольной сдачи оружия. После 20 января за сокрытие оружия виновные несли наказание по законам военного времени {2: 563, 574—575}.

Западно-Сибирское восстание по своей природе типологически тождественно антоновскому восстанию в Тамбовской губернии и Кронштадтскому восстанию. Оно выявило глубокий кризис политики военного коммунизма, недовольство всего крестьянства советской властью как носительницей этой политики.

Источники и примечания:

1. Подробная и достоверная оценка Западно-Сибирского восстания представлена в работах сибирских историков. См.: Третьяков К.Г. Западно-Сибирское восстание 1921 г. Автореф. дисс… канд. ист. наук. Новосибирск, 1994; Шишкин В.И. К характеристике общественно-политических настроений и взглядов участников Западно-Сибирского мятежа 1921 г. // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. Новосибирск, 1996; Он же. К вопросу о новой концепции истории Западно-Сибирского восстания 1921 г. // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. Новосибирск, 1997; Он же. Западно-Сибирский мятеж 1921 г.: обстоятельства и причины возникновения // Социально-культурное развитие Сибири XVII—XX веков: Бахрушинские чтения 1996 г. Новосибирск, 1998; Он же. Западно-Сибирский мятеж 1921 г.: историография вопроса // Гражданская война на востоке России. Проблемы истории: Бахрушинские чтения 2001 г. Новосибирск, 2001; За советы без коммунистов. Крестьянское восстание в Тюменской губернии (1921 г.). Сб. документов. Новосибирск, 2000; Сибирская Вандея. Т. 2 (1920—1921). Документы. М., 2001.

2. За Советы без коммунистов: Крестьянское восстание в Тюменской губернии. 1921: Сб. документов // Сост. В.И. Шишкин. Новосибирск, 2000.

3. Советская деревня глазами ВЧК—ОПТУ—НКВД.Т. 1. М., 2000.

Загрузка...