Крейсер I ранга "Россия" (1895 – 1922)

9. Путь на родину

Закончив выгрузку в Александровске и вернувшись в Де-Кастри для последнего обмена телеграммами с Владивостоком, корабли утром 11 ноября вышли в море. В 155 милях миновали Владивосток, но он на радиовызовы не отвечал. Утром 15 ноября на месте Цусимского боя отслужили панихиду по погибшим. Вспомнили, конечно, и "Рюрика"… В полдень, имея в ямах всего по 100200 т угля, пришли в Нагасаки, чтобы принять на корабли полные запасы, получить корреспонденцию и часть имущества, которые К.П. Иессен просил переслать из Владивостока. Но и здесь доктор медицины Руссель "и много других агентов пропаганды" вызвали революционные выступления чуть ли не всех возвращавшихся из плена русских. Пароход "Воронеж" с 1500 матросами на борту был "усмирен" лишь с помощью двух японских миноносцев с приготовленными к выстрелу торпедами.

Находившийся на пароходе З.П. Рожественский с его штабом вынужден был перебраться для возвращения в Россию па транспорт "Якут". 22 зачинщика бунта были свезены на берег. Только после их отправки в Россию были разрешены увольнения на берег с крейсеров. 18 ноября на пароходе "Меркурий" отправили во Владивосток и тех матросов, которые на крейсерах "дурно влияли на настроение команды": с "России" – одного, с "Громобоя" – 12, с "Богатыря"- 13. Всеми мерами стремясь остановить волнения, командование развернуло занятия по обучению грамоте, поставив задачей, как было объявлено в приказе командующего, доведение ее к приходу в Россию до 100 %. Практиковались и лекции на политические темы. Так, 21 ноября, уже после расстрела в Севастополе восставших на крейсере "Очаков", старший флаг- офицер штаба лейтенант Б.И. Доливо-Добровольский выступил на флагманском (с 20 ноября) "Громобое" с объяснением "значения высочайшего манифеста 14 октября", которым, как известно, царь Николай II напуганный размахом революции, обещал дать стране конституционные свободы. Лекция, как отмечалось в историческом журнале отряда, произвела "очень благоприятное отрезвляющее впечатление на команду". Поход продолжался.

По-видимому, первыми заметили командиры возвращавшихся русских кораблей на пришедшем из Сасебо японском крейсере " Акицусима" (во время обмена визитами) зарядный станок для тренировок экипажа в быстроте и автоматизме навыков заряжания орудий. Такие станки с натурным замком орудия были оценены и вскоре стали обязательной принадлежностью русских кораблей. Отсутствие на японском крейсере видимых следов повреждений наши офицеры пытались объяснить тем, что корабль, вероятно, мало участвовал в боях.

В отношении к русским простого люда никаких особых перемен в Нагасаки (кроме нескольких случаев) не заметили: "по-прежнему масса торговцев ездила на суда, так же были приветливы, так же шипели и кланялись".

Отголоском падения престижа царизма в мире стал случай на рейде Гонконга, где, празднуя по традиции тезоименитство царя 6 декабря, иностранные корабли расцветились флагами вместе с русскими, но вместо императорского салюта в 31 выстрел (его из иностранцев произвел только "Фюрст Бисмарк" – крейсер лояльной тогда к России Германии) ограничились 21 выстрелом. Не случайным был и отказ всех официальных властей Гонконга от приглашения на прием, проводившийся на "Громобое". Кампания вражды подогревалась и местной прессой, не раз помещавшей тенденциозные, а то и прямо клеветнические сообщения о русских кораблях. Так, в Сингапуре пришлось заставить местную газету опровергнуть измышление о том, что выход "Громобоя" в море 19 декабря для определения остаточной девиации якобы был вызван казнью очередного "бунтовщика". Неспроста, очевидно, из маршрута плавания отряда при утверждении его в ГМШ были исключены средиземноморские порты.

Путь отряда осложняли постепенно "сдававшие" после напряженной службы механизмы. На "России" из- за проседания гребных валов приходилось несколько раз подрезать подшипники, совсем ненадежны стали котлы. О маневрировании нечего было и думать. "Россию", по просьбе командира капитана 1 ранга В.А. Лилье, на случай непредвиденных задержек и отставания поставили в строю концевой. В ответ на высказываемые из Петербурга неудовольствия медленностью движения К.П. Иессен телеграфировал: "Котлы "Громобоя", "России" требуют постоянных починок. Могу идти от порта до порта, везде починяясь и не более 10 узлов". Но как два года назад контр-адмирал 3.П. Рожественский неустанно понукал А.А. Вирениуса, бедствовавшего в Красном море с неисправными миноносцами на пути в Порт-Артур, так теперь А.А. Вирениус, став начальником ГМШ, не переставал торопить К.П. Иессена с его изношенными кораблями и наполовину сменившимися экипажами.

В Коломбо, куда пришли 5 января 1906 г., встретили возвращавшегося из плена лейтенанта К.П. Иванова. С его слов во флагманском журнале отряда записали о замечательной организации беспроволочного телеграфирования в японском флоте в минувшую войну. Уже по пути с места боя 1 августа 1904 г. были переданы в Сасебо подробные радиограммы о характере полученных в бою повреждений. Немедленно по прибытии к кораблям подошли краны с орудиями для замены поврежденных. С барж, подошедших к другому борту, началась погрузка также заказанных по радио угля и боеприпасов.

Неотъемлемы от уроков военных были уроки политические и социальные. Царизм, потерявший голову от позорной для режима военной катастрофы и ускорившей ее революции, вымещал свою злобу на жертвах войны- экипажах кораблей отряда Н.Н. Небогатова, сдавшегося в плен утром 15 мая 1905 г. после Цусимского боя. Без следствия и суда все офицеры и матросы этих кораблей, находясь еще в плену, были лишены воинских чинов. Несмотря на официальные запреты, некоторые из офицеров крейсеров "нашли возможным", как отмечалось в историческом журнале, "проводить время со сдавшимися офицерами", возвращавшимися на том же пароходе, что и К.П. Иванов, и пытались узнать правду о трагедии при Цусиме.

Но если большинство офицеров еще можно было держать в повиновении запретами, то среди матросов, несмотря на удаление "зачинщиков", волнение нарастало. Война окончилась, а призванных из запаса продолжали держать на службе. Возмущение такой несправедливостью могло выплеснуться, как это было на "Потемкине", революционным восстанием, и К.П. Иессен решил разрядить обстановку и немедленно отправить на родину всех подлежавших увольнению в запас. Не имея возможности зафрахтовать пароход в Коломбо, где тогда стоял отряд, он приказал "Богатырю" доставить всех увольняемых в Порт-Саид и там, если удастся, найти подходящий пароход, отправить запасных в Одессу, не ожидая подхода отряда. 17 января К.П. Иессен простился с запасными, приветствовавшими адмирала с борта уходящего "Богатыря". Справедливость была восстановлена, опасность бунта устранена. Но иначе посмотрела на дело петербургская бюрократия.

Придя в себя от шока после событий 1905 г., утопив в крови восстание на "Очакове", царизм взял курс на оголтелую реакцию. В отставку была отправлена чуть ли не вся верхушка командования Черноморским флотом, не сумевшая справиться с "Потемкиным", массовым репрессиям подверглись все офицеры Черноморского флота, не поддержавшие усмирителя Севастопольского восстания Г.П. Чухнина. В назидание другим отправили в отставку даже героя "Варяга" флигель-адъютанта В.Ф. Руднева, не пожелавшего стать жандармом. Гроза нависла и над "свиты его величества" контр-адмиралом К.П. Иессеном. "Крайне недоволен, что в столь серьезном деле, как списание запасных и отделение "Богатыря" от отряда, вы не спросили разрешения и тем лишили отряд практики совместного плавания. Значит, вам крейсер не нужен для совместного плавания…" -упражнялся в ханжестве морской министр А.А. Бирилев, сообщая К.П. Иессену в Джибути, что теперь "Богатырю", ожидавшему отряд в Порт-Саиде, приказано следовать дальше самостоятельно. Так "воспитывал" своих адмиралов первый морской министр, призванный "реформировать и обновить" флот и Морское ведомство.

Опыты радиосвязи с уходившим 17 января из Коломбо "Богатырем" оборвались на дальности всего 2 мили. Для налаживания в отряде столь быстро "сдавшей" техники была создана комиссия под председательством командира "России". На пути в Джибути дальность довели до 8-14 миль, на подходе к Суэцу-до 16-18 и уже в Средиземном море в переговорах с немецкой станцией на африканском берегу достигли дальности 150 миль. Расходясь в пути, проверяли действие дневных и ночных сигналов с помощью флагов и прожекторов, продолжали учения, отрабатывали быстроту маневра "Человек за бортом". Суэцкий канал прошли без остановки, освещая путь и берега собственными прожекторами. В Порт-Саиде почти борт о борт с нашими кораблями оказался английский крейсер "Минерва", поразивший исключительной организованностью службы, была оценена также защитная, по-военному, темно-шаровая окраска корабля, в том числе и медной обшивки. "Крейсер подтянут и выдраен и представляет большой контраст с нашими крейсерами "Россия", и особенно "Громобой", – с горечью записывали в историческом журнале отряда. "Драить", конечно, умели и русские, но наши корабли были измотаны в боях и тяжелых переходах, и обстановка для этого была совсем неподходящей.

В Алжирском порту, согласно маршруту, стояли с 18 февраля по 2 марта. Здесь корабли перекрасили: из белого цвета, в какой они были окрашены перед уходом из Владивостока, – в защитный шаровый цвет, теперь уже окончательно принятый на русском флоте. Взявший на себя эту инициативу К.П. Иессен мотивировал ее соответствием условиям военного времени, от которых никогда не следует отклоняться, и удобствами поддержания краски в чистом виде при малочисленной команде крейсеров.

Учебная стрельба по буксируемым щитам, проведенная в море на пути к Шербургу (Шербур), не дала удовлетворительных результатов. Крейсера, занятые ремонтом и посыльно-транспортной службой, не стреляли из орудий уже около года, для более чем половины комендоров, заменивших на "Громобое" ушедших старослужащих, это была вообще первая стрельба, осложнившаяся и впервые примененными оптическими прицелами.

Серьезные недостатки в организации службы на "Громобое" выявил и проведенный К.П. Иессеном 10 марта смотр кораблям отряда. Старшему офицеру было поставлено на вид, многим офицерам объявлялись выговоры, мерам по наведению порядка посвящался ряд приказов командующего отрядом. Но не так просто было восстановить ту творческую обстановку в кают-компании, то особое рвение офицеров к службе, которое только одно, передаваясь матросам, создает душу корабля и делает его действительно боеспособным.

Офицерский состав крейсеров, значительно обновленный, испытывал глубокий духовный надлом, вызванный военными поражениями и сгущавшейся над страной реакцией деградирующего самодержавного режима. На "Богатыре" дошло до того, что пришлось списать и отправить в Россию старшего офицера, флигель-адъютанта, капитана 2 ранга К.А. Бойсмана, ранее состоявшего в адъютантах у наследника цесаревича. Неслыханным был и тот факт, что на стоянке в Сабанге только кают-компания "России" собралась вместе встретить Новый год.

Безрадостной была встреча с Либавским портом, его огромной и такой пустынной теперь гаванью, всего чуть больше года назад провожавшей на Восток армаду контр-адмирала З.П. Рожественского. Следуя непрекращавшимся призывам из Петербурга "всячески ускорить прибытие" в Либаву, К.П. Иессен привел отряд вечером 26 марта. Здесь его уже поджидал вице-адмирал Н.И. Скрыдлов, имевший поручение провести отряду инспекторский смотр. Архивные документы сохранили множество вариантов того выговора, которым бюрократия спешила отблагодарить единственного в той войне адмирала, сумевшего привести на родину свой с честью воевавший отряд.

Припомнили ему все его своевольства (опустив только, но подразумевая историю с К.А. Бойсманом) и медленность движения, которая не могла быть оправдана "никакими исключительными соображениями", и пренебрежение полученными указаниями торопиться, о которых он не счел даже нужным объявить в приказе по отряду. Указывались и выявленное смотром "неудовлетворительное состояние судов отряда как в отношении их боевой готовности, так и внешней чистоты и порядка, а также низкий уровень воинской дисциплины и знаний в командах отряда…". Все это было отнесено "к недостаточно внимательному и серьезному отношению к своим обязанностям командующего отрядом, не поставившего себе целью создать из судов вверенного ему отряда внушительную военную силу". После доклада А.А. Бирилева Николай II выговор К.П. Иессену утвердил. Ответом на эту постыдную комедию был незамедлительный рапорт К.П. Иессена об отставке.

Изношенные, с трудом добравшиеся до родины корабли, никак не могли представлять тогда "внушительную военную силу". Переведенные в Кронштадт, они быстро растеряли и офицерский состав, и команды, и были поставлены на длительный ремонт.

История Владивостокского отряда крейсеров закончилась.

Безуспешным – и все от той же ограниченности мышления – оказался запоздалый опыт верховного правителя России адмирала А. В. Колчака, морским министром у которого в 1918 г. был М.И. Смирнов. Между тем, народный взгляд на божественное происхождение самодержавия в том же 1905 г. был обозначен в тех же делах Командующего отрядом крейсеров в Тихом океане. Непосредственно как раз между рапортами М. И. Смирнова и князя Щербатова в сведениях о буйствах и пьяных криках матросов приводились слова ученика-кочегара парохода "Охотск" Сибирского экипажа (командир прапорщик Константин Елишкевич) матроса 2 статьи Николая Дубинкина. Попав под арест, он грозил начальству, что друзья-революционеры отомстят за него и взорвут пароход. А о власти выражался с предельно возможными краткостью и выразительностью: "Я е.. русскую монархию".

Таковы уже тогда были настроения у народа, заставившие содрогнуться и Россию, и весь цивилизованный мир.

На баке "России" перед съемкой с якоря

Докладная записка 30 октября 1905 г.

В течение последних дней мы пропустили события колоссальной важности, которые не могли не вызвать усиленного брожения умов, особенно среди нижних чинов, в большинстве случаев плохо понимающих и предвзято толкующих события и дарованные реформы.

Моя докладная записка Вашему Превосходительству вызвана тем, что по моему глубокому убеждению, настоящие настроения наших команд (в частности, с крейсера "Россия", которое я лично знаю) крайне тревожное и неустойчивое, но готовые при умелом обращении стать совершенно надежными, в противном же случае может привести к результатам очень нежелательным. Это мое убеждение совершенно окрепло после нескольких моих разговоров с нижними чинами и после бывших 28 и 29 октября разговоров команды со старшим офицером.

Главные пункты, которые команда не понимает и превратно толкует, суть следующие:

1. Команда не довольна, почему ей не объявили манифест 17 октября и об заключении мира. Мне приходится выслушивать такие вещи: "ведь вот манифест об объявлении войны нам читали, а об заключении мира нам почему-то не читали".

2. Многие, особенно из машинной команды, не правильно толкуют и крайне не довольны запрещением ходить на общественные собрания, подозревают (как и во многих других случаях) начальство в желании скрыть от них дарованные права и мотивируя свое желание ходить на общественные собрания желанием научиться ко времени ухода в запас тем новым условиям жизни, которые заключаются в манифесте 17 октября.

3. Команда совершенно не понимает разницы между положением военного и штатского человека при новых условиях жизни.

4. Наконец, многие слухи и мелкие события, благодаря тревожному состоянию умов, возводятся в факты первостепенной важности и принимают таинственный характер, заставляющие подозревать начальство в каких-то тайных кознях, например, меня спрашивали, почему пленных из Японии привозят во Владивосток тайно ночью (предполагались какие-то скрытые виды воздействия против них).

Два разговора команды со старшим офицером 28 и 29 октября убедили меня в том, что теперь команда уже чувствует за собой известную силу. Я убежден, что, если теперь не будут приняты радикальные меры для успокоения команды, подобные разговоры будут продолжаться и требования будут возрастать, причем, быть может, в очень близком будущем будет поздно применять предупредительные меры и придется прибегнуть к карательным, быть может, даже и с применением открытой силы.

На мой взгляд, главное, что следует сделать, это: 1) – возбудить доверие команды к начальству; 2) – внушить команде убеждение, что твердость начальства непреклонна и что дисциплина будет поддерживаться во всей строгости. Меры, могущие привести к достижению таковых результатов, суть следующие: прочитать команде манифест 17 октября; по возможности подробно объяснить его значение (дарованных) им льгот сравнительно с прежними, при этом особенно подробно остановиться на правах и обязанностях военнослужащих при новом положении вещей, подкрепив эти обязанности сравнением с иностранными государствами.

Особенно следует остановиться на причинах запрещения нижним чинам посещения общественных собраний и на применении к военной службе тех пунктов манифеста 17 октября, где трактуется о свободе слова (этот пункт вызывает особенно много сомнений: "как ни говорится о свободе слова, а на собрания не пускают").

Можно было бы поручить офицерам прочитать по этим вопросам лекции по однообразной для всего отряда программе. Необходимо командам показать:

1. что у них начальство не скрывает никаких прав и возбудить у них к начальству доверие;

2. что никакой противозаконный поступок не будет допущен и не останется без должного возмездия.

Необходимо усугубить постепенно строгость за дисциплинарные проступки, но непременно в рамках законности.

Для выполнения п. 1. желательно: а) немедленное объявление команде всяких имеющих интерес правительственных сообщений, получаемых хотя бы из агентских телеграмм с соответствующими каждому отдельному случаю объяснениями; это можно было бы поручить отдельным офицерам в свободное от работы время.

Гораздо лучше, если команда узнает какую-либо новость от своего офицера, чем где-либо на стороне с предвзятым толкованием; крупные же события вроде манифеста 17 октября лучше было бы объявлять в приказах; в) издать для команды сборник положений из морских и общих законов, наиболее часто встречаемых в ежедневной практике, как, например, положение о пище, платье, призыва на службу и т.п.

Было бы полезно выяснить в палубах положение об отпускаемой провизии. Мне много раз приходилось слышать: "вот приказ о чайной вывесили, а положения о том, что матросу полагается никто не знает".

Желательна отмена некоторых очень для команды стеснительных, а главное, обидных мер, как то: запрещение ходить на правой стороне Светлановской улицы. Еще зимой мне случалось слышать такие речи: "как с японцами воевать, так нас посылают, а как по Светлановской гулять, то нас на другую сторону гонят".

4) Наконец, необходимо разъяснить, что заявление претензий, подобных 28 и 29 октября, незаконно и не допустимо, и впредь будут приниматься только законным образом заявленные претензии, подобные же заявления будут караться.

Самое же главное есть, мне кажется строжайшее подтверждение и укрепление дисциплины и порядков, предписанных морским уставом, беспощадное преследование беззаконий, неуклонное соблюдение законов.

В заключение должен сказать, кроме всех перечисленных мер, много повлияет на улучшение настроения команды уход из Владивостока, и потому ускорение этого события было бы во всех отношениях полезно. Пока я писал эту записку, ко мне обращались с просьбой о списании в экипаж по возвращении во Владивосток, мотивируя свое положение боязнью попасть "в скандал" вследствие неопределенности и шаткости настроения команды.

"Считаю долгом довести до сведения Вашего превосходительства, что, по моему мнению, положение крайне серьезно и требует быстрых и решительных мер".

Мичман князь Щербатов. Владивосток.

На рапорте собственноручно написано: "Составить краткое сообщение о сущности дарованных льгот значения конституции и прочесть командам на судах"

7 июля 1905 г.

7 сего июля в речи, обращенной Вашим Высокоблагородием к офицерам крейсера, было указано, что ввиду прискорбных событий в Черноморском флоте и возрастающей политической пропаганды среди нижних чинов, посеянной еще в мирное время, необходимо принять меры к устранению возможности появления возмущения среди нижних чинов крейсера путем общения между офицерами и командой и более мягким отношением к последним, но не в ущерб дисциплине. Кроме того, Вашим Высокоблагородием предложено было желающим офицерам предоставить свои соображения по этому вопросу.

На основании вышеизложенного считаю своим долгом доложить мое соображение по этому поводу. Констатировалось, что с самого начала войны все учения мирного времени почти прекратились, что "военные упражнения, благоприятно действующие на здоровье команды и развивающие в них дух соревнования, например, шлюпочные учения, десантные учения на берегу и т.п. совершенно прекращены", что команды посылаются в порт небольшими партиями на работы, что приводит к общению с мастеровыми, хотя "портовые мастеровые – ненадежный в политическом отношении элемент".

Тревожно и то обстоятельство, что "машинная команда живет совершенно отдельной жизнью от строевой, что поддерживает рознь между отдельными частями крейсера". Постоянные поражения нашего флота заставляют команду искать причины и у нее не может не установиться взгляд на недостаток обучения, не вполне рационального в мирное время и полное отсутствие такового во время войны (мнение это весьма распространено и среди офицеров), а между тем команда не может не видеть, что обучение в руках начальников.

За время моего последнего пятимесячного плавания на крейсере было проведено не более 10 артиллерийских учений, три раза водяная и пожарные тревоги и пройден курс стрельбы из ружей на берегу, что не может быть достаточной для поддержания такой сложной машины, какую из себя представляет современный военный корабль. Что касается занятий с учениками-специалистами и малограмотными, то они, скорее носят характер случайный, нежели систематический. Причиной всех вышеупомянутых уклонений от правильного хода жизни на судах было стремление все время поддерживать полную боевую готовность и усовершенствовать материальную часть.

В числе 11 мер по исправлению положения предлагалось, в частности, (п. 1) установить какие занятия наиболее существенны для боевой подготовки и поддержания воинского духа команды; ежедневные обходы на шлюпках под веслами, гонки на призы как строевой и машинной команды, (п. 2); ночные выходы в море (п. 7); подготовить темы для сообщений офицеров, но чтобы они служили "не для занятия времени", а для пользы службы (п. 8); поднять авторитет унтер-офицеров перед командой, "падение которого – неоспоримый факт". Обратить внимание на неправильность наложения взысканий: не на квартирмейстеров, а на подчиненных им нижних чинов, т.к. их проступки часто являются следствием невнимательного отношения унтер-офицеров к своим обязанностям (п. 9); следовало вменить в обязанность "офицерам делать сообщения для команды по праздникам" (п. 10). Также требовались "самые строгие наказания за проступки против воинской дисциплины".

Как пример благотворности правильных занятий и дисциплины приводилось состояние английского флота в XVIII в., "когда флот пополнялся вольнонаемными бродягами и выпущенными каторжниками". Тогда корабли даже блокировали Лондон, но в Средиземном море в железных руках офицеров быстро преобразился благодаря суровой дисциплине и постоянностью занятий и достигал блестящих побед".

Начальники же эскадры Канала, старавшиеся поддерживать дух путем различных послаблений в ущерб дисциплине и боевым занятиям достигали совершенно отрицательных результатов.

Неумолимая история давно уже их осудила.

Прим. авт.

Лейтенант Смирнов * (РГА ВМФ, ф.523, on. 1, д. 41)

* В 1913г. в чине капитана 2 ранга МИ. Смирнов (18801940, Лондон), пройдя ступени службы в МГШ, в должностях помощника и старшего офицера линейных кораблей "Слава" и "Пантелеймон", опубликовал самое, наверное, глубокое и обстоятельное исследование Цусимской операции ("Цусима", СПб, 1913). Но в этой работе были обойдены социально-политические предпосылки катастрофы: внутренне порочный режим и неумная наклонность последующих правителей к реакции. О них подавляющая масса офицеров, как, видимо, и сам М. И. Смирнов по-прежнему предпочитали не задумываться. Им было удобно при тогдашней "вертикали власти", и большего для России они, видимо, не желали.