Криминальный попаданец

Глава 8

В мясокомбинате была охрана на воротах. А чуть дальше огромные весы, как бы встроенные в дорожное полотно. На них заезжали машины при въезде, а потом — при выезде. разница в весе давала представление о вывозимом грузе.

Сразу мелькнула мысль, что привезя пятидесяти килограммовый камень и сбросив его на обратном пути, мы можем обокрасть комбинат на пятьдесят кг мяса или птицы.

На смену пришла вторая мысль — я что по сути: вор или мент?

Откуда бы это? А, это стихи Федорова. Работал, вроде, перед войной на авиационном заводе в городе Иркутске и напечатал несколько стихотворений в областной комсомольской газете. И я какое-то отношение к этой газете имел. Это что ж, я такой старый, если уже перед войной в газету хаживал, в редакцию? Даже если мне перед войной было лет 16 то никак не складывается — я сейчас никак не старше 25 годков, значит родился где-то в 1933-35 году.

— Так что же выбираете? Обрезки говяжьи, кур или одни осердие[10]? — пробилось сквозь попытки обрести память. — Можно и чистым мясом взять третьего сорта, но маловато будет — вам по двести грамм в сутки положено.

— Это почему по двести, я же объяснял, что суточная норма 400 грамм.

— Двести — птицей, так в накладной.

— Подождите, я позвоню в отдел.

Телефон только в конторе. Висит и в цеху на стене какой-то массивный, военный, но это, как объяснили, для внутренней связи. Ну так всего 15 лет прошло после Отечественной, вон почти до Москвы дошли фашисты. И Вязьму превратили в груду обломков, все разрушили и потом сами восстанавливали, пока пленных не отпустили. Поэтому и охрана повсеместно, да и старое военное оборудование на гражданку перешло. Вон, у старшего охраны видел настоящий пистолет ТТ, а у остальных вохровцев револьверы, «революционные» наганы. И у моего участкового ТТешник, а в оружейки за решеткой видны в стойках автоматы ППШ, хотя на вооружении АК, да я и сам в Армии стрелял из «Калаша» с деревянным прикладом под патроны 7,62-мм.

И это при том, что я откуда-то помню, будто в милиции давно принят на вооружение пистолет Макарова. Общая компоновка ПМ подобна пистолету «Вальтер ПП», однако Макаров существенно усовершенствовал базовую систему «Вальтера». Ему удалось практически полностью устранить задержки при стрельбе, вызванные утыканием патрона в скос патронника. И не спрашивайте, откуда знаю. Вот, к примеру, недавно видел машину Победу, так сразу всплыло знание: основной точкой опоры при создании Победы послужил немецкий Opel Kapitän 1938 года, Передняя подвеска Победы один в один опелевская: пружинная, на поперечных рычагах и со стабилизатором. Были даже шестицилиндровые Победы, но в мизерном количестве — для служб госбезопасности.

Вот так, размышляя, пересек весь комбинат и вошел в кантору, где позвонил в отдел с настенного телефона. Не стал тратить энергию в убеждении экономной бухгалтерши, сразу начальника угро позвал у дежурного, благо номер милиции в этой реальности неизменный — двухзначный. Как и остальные номера экстренного вызова:

А еще на номерном диске буквы… И память мгновенно подсказывает, что буквы остались от старой, еще дореволюционной московской системы номеров, которые группировались по районам города. Тогда, вызывая кого-нибудь по телефону, абонент, покрутив ручку и услышав ответ телефонистки, называл вызываемый номер приблизительно так: «Алло, барышня! Дайте мне Якиманку три-двенадцать».

И почему-то память одновременно удивляется, если только память способна удивляться, тому, что надо крутить диск, а не вызвать нужное одним касанием экрана. «Какого экрана, при чем тут экран, восклицает мое наносное я», но в ответ память вторично удивляется цифрам, она почему-то уверена, что они другие: 100 — Полиция Израиля. 101 — Скорая помощь, амбуланс. 102 — Пожарная служба. 110. 103 — Электрическая компания.

— Ну подскажи, — взвываю я чуть ли не вслух, — подскажи, память — кто я, откуда я?!

Ничего не сказала рыбка, Лишь хвостом по воде плеснула И ушла в глубокое море.

А в трубке раздался прокуренный голос капитана Свиридова:

— Чего тебе, Непомнящих? (Чего тебе надо, старче?)

Разъяснил ситуацию.

— Ну бери пока, что дают. Я попозжа с Марией разберусь. Не голодать же собаке, бери пока.

Взял двадцать килограмм куриных шей и попок. Мог взять и более пикантные куски: крылышки, ноги без бедер, но там кости, опасные для собак. А вот грудки и окорочка по накладным мне не положены, сорт не тот. Хотя, какие там окорочка — тощие и синие. (Сразу подумал, что курятину буду на рынке покупать, в Вязьме хороший рынок, почти в центре города). Взял говядины 15 кило. Не филей, конечно, а так — огузок, костистая пашина. Пусть и меньше на пять килограмм, но зато не обрезь с кожей, а чистое мясо. Своеобразная пересортица, но мясокомбинат в выгоде по весу.

Поехали домой (в смысле — в милицию). Даже как-то странно, ощущать милицию — домом. Вроде по воспоминаниям и снам я больше к творческим или к уголовным лицам отношусь. А стихи — что стихи: я и на зонах мог разные стихи выучить; если был вором, то не работал, конечно, свободного времени много. А библиотеки на зонах отличные, государство прямо со складов их в библиотеки посылает за счет издательств, в том числе и в места, где воров исправляют. Течение такое в СССР, идеология — советского человека надо исправлять в исправительных заведениях строгого режима, а лучше в помещениях камерного типа — БУРах. Поэтому у нас и ворья много, что милиция больше по профилактике правонарушений отчитывается, а не бандитов ловит.

Мое «Я» вело себе непредсказуемо, проявляя все большую самостоятельность. Кончилось покойное — больничное вспоминание простых истин, тело и душа стремились к чему-то более энергичному и более достойному. И это мое «Я» считало, что для начала надо поправить материальное положение — съездить в столицу (четыре часа на пассажирском) и добыть денег.

«Как добыть?» — спросил я сам у себя.

«Способов много, — ответило подсознание, — особенно в этом наивном времени. В Москве решим».

Я готов был тотчас устремиться в это смутное предприятие. Азарт переполнял пустую душу, не ведающую истины, не взыскующую благодати. «Так запомни, — учил Гаутама Будда, — те истины, что я принес вам, это всего лишь горсть листьев в твоей руке. На самом же деле их так много, как листьев у вас под ногами. Ваша цель — найти их, ведь суть моего учения заключается не в том, чтобы поклоняться Будде, а в том, чтобы быть Буддой».

Но дела привязывали меня к Вязьме. Я должен был побыстрей показать хоть какие-то результаты в дрессировке, поэтому день у меня состоял из беспрерывных, но чадящих тренировок молодой овчарки, из лекций для будущего проводника, но пока еще участкового, по работе с собакой и контроля над строительством вольера.

Я просто отложил эту поездку, но все время думал про нее, будто надеялся, что столица излечит мою амнезию.

Через неделю решился продемонстрировать выборку вещи. Собралась вся смена, ребята в спортзале сложили свои перчатки (а кто — шапки) на небольшом возвышении и выстроились у стены. Вошел я с Джулькой, дал ей занюхать чью-то шапку и сказал: «Ищи». Собака не задумываясь выбрала владельца шапки, залаяла на него.

Попробовал обратную выборку. Обнюхали руку человека и послал к вещам на возвышении: «Нюхай, нюхай». Нашла, взяла в зубы и мне принесла. Вообще-то так не положено, ищейка просто должна определить вещь и сесть, залаяв, как собаки-миноискатели. Но я пока не отучал, чтоб азарт сохранился. Да и для наглядности хорошо.

А вскоре вольер закончили и я перевел собаку на уличное содержание. Кормление теперь взял на себя наш будущий проводник младший лейтенант Горбатов Николай.

А спустя сутки я уже ехал в пустынном ночном купе. Приключение, конечно, но все равно — рутина. «У нас в ГСП даже приключения рутинные. Метеоритная атака, лучевая атака, авария при посадке. Авария при посадке, метеоритная атака, лучевая атака… Приключения тела».

В общем, отвлекаясь на сущность этих дневниковых записей: главгерой попаданец и приключения тела читать увлекательнее, чем приключения духа, особенно если этот дух — такое унылое говно, как мой ГГ. Ну не совсем, конечно, унылое. Напротив, шустрый, как птица-говорун отличается умом и сообразительностью. Только все время посягает на государственную и частную собственность.

Взял я по нищете своей билет в плацкарт и завалился на голую скамью. Хотел взять матрас, проводник пояснил, что только, если постельное белье возьмете, всего рупь. И зачем мне отдавать рупь, ежели четыре часа я и без матраса вздремну, тело молодое, неприхотливое. А на рубль можно целых четыре кружки пива купить и еще на закуску останется. Или две кружки пива и два беляша. Горяченьких, с мясом и поджаристым тестом.

Это я не позавтракал в дорогу, так что и мысли соответствующие. Поплелся к проводнику. Поезд шатает, как лодку в качку, рельсы так проложены или старые. Иду, поддерживаясь за стены. Проводник дремлет, положив голову на скрещенные руки.

— Эй земеля, — трясу его за плечо, — пожрать есть?

Поднимает голову, потирает глаза.

— Один на два вагона, не хватает проводников. Пожрать найду, если чекмарик купишь?

— Почем?

— Два рубля, как положено.

Я уже знаю, что пол-литровая бутылка водки стоит по всему СССР 2 руб. 87 коп., а вдвое меньшая «чекушка» — 1 руб. 49 коп. (включая 12 коп. стоимости посуды). Полтинник навара проводнику.

— А не жирно будет, скоро Москва?

Это я намекаю, что он уже запасенную водку до конечной не продаст.

— Ну и что, — отвечает, — водка не тухнет и не выдыхается. На обратном пути продам.

— А что хоть из еды то?

— Картоха с курицей вареной и луковица.

— А хлеб?

— Конечно.

— Ну давай, — достаю два рубля.

Проводник в качестве бонуса еще и чай мне, едва теплый, наливает из титана и заварку щедро из пузатого чайничка.

— До Москвы еще два с половиной часа, — говорит. — Можешь матрас взять, вздремнуть успеешь.

Ну да, ну да. Когда вопрос касается водки советский человек становится добрее. Не зря у нас есть обычай «обмывать» назначение. И я, кстати, не проставился в угро, к коему теперь принадлежу. Ну — формально.

Снимай. с верхней полки матрас, рассаживаюсь, как король, подложив под спину тощую подушку, раскрываю бумажный пакет с едой, чищу и режу луковицу. Почти половина вареной курицы, только ножка отломана. Выпить или не надо? Водка московская, не сучок — пить не очень противно. Да что там пить, рассусоливаю. Наливаю полстакана, выпиваю, запиваю теплым сладким (расщедрился казенным) чаем, набрасываюсь на холодную курицу с луком, хлеб откусываю… Да, самая вкусная приправа — голод.

Главное, зубы не болят, не шатаются.

А что, раньше шатались?

Память подбрасывает страшное ощущение семи оставшихся гнилых зубов, с которыми любая еда доставляет мучение. Целая гамма неприятностей, которые причиняли мне в течении долгой жизни зубы. И постоянный, животный — нутряной страх перед зубными врачами. С детства, когда папа водил к какому-то Абрам Павловичу, а тот ножной (точно помню — не электрической, он на педаль ногой давил, чтоб бор крутился) машинкой сверлил мне зуб без всякого наркоза.

Мне просто мозг острой болью, как молнией, пробило от этого воспоминания. Поспешил допить оставшееся, зажевал грудкой, лук доел, отпустило.

Значит у меня был папа и был в моей жизни какой-то частный врач, зубной палач. Только вроде в этом времени новокаин колют, чтоб боль снимать. Значит давно это было. Но вроде еще до революции новокаин изобрели?

Надо в энциклопедии посмотреть…