Криптоанархия, кибергосударства и пиратские утопии

Калифорнийская идеология[216]

Ричард Барбрук, Энди Камерон

Не лгать о будущем невозможно, и поэтому каждый волен лгать о нем так, как ему заблагорассудится.

Наум Габо[217]

В конце двадцатого столетия наконец-то происходит давно предсказывавшееся слияние медиа, компьютерных технологий и телекоммуникаций в гипермедиа. И вновь не ослабевающее стремление капитализма к большему разнообразию и интенсивности творческих возможностей человеческого труда готово качественно изменить характер нашей работы, развлечений и совместной жизни. В результате объединения различных технологий посредством общих протоколов образуется нечто, превосходящее простую сумму составляющих. Когда способность к производству и приему неограниченных объемов информации любого вида сочетается с потенциалом глобальных телефонных сетей, появляется возможность фундаментального преобразования существующих форм трудовой деятельности и проведения досуга. Возникнут новые отрасли промышленности, а от нынешних фаворитов фондового рынка не останется и следа. В такие периоды глубоких социальных изменений любой человек, способный дать простое объяснение происходящего, будет выслушан с превеликим вниманием. В этот критический момент представителям свободного союза писателей и хакеров, капиталистов и художников с Западного побережья США удалось дать определение гетерогенной ортодоксии наступающей информационной эпохи — «калифорнийская идеология».

Эта новая вера возникла на основе странного сплава культурной богемности Сан-Франциско с передовыми технологиями Силиконовой долины. Раскручиваемая в журналах, книгах, на телевидении, веб-сайтах, в группах новостей и Интернет-конференциях, «калифорнийская идеология» причудливым образом сочетает в себе вольный дух хиппи с предпринимательским рвением яппи. Подобное сочетание противоположностей было достигнуто благодаря глубокой вере в освободительный потенциал новых информационных технологий. В этой цифровой утопии каждый станет хиппи и богачом. Поэтому отнюдь неудивительно, что столь оптимистическое видение будущего было с энтузиазмом воспринято компьютерными «чайниками», нерадивыми студентами, капиталистами-новаторами, общественными активистами, модными преподавателями, бюрократами от футурологии и политиканами-оппортунистами по всей Америке. Что касается европейцев, то они, как всегда, быстро скопировали последнюю американскую моду. В то время как отчет Комиссии Евросоюза содержит рекомендации следовать калифорнийской модели «свободного рынка» с целью построения «информационной супермагистрали», наиболее продвинутые художники и профессора энергично подражают «постчеловеческим» философам экстропианского культа с Западного побережья. В отсутствие сколько-нибудь заметных конкурентов триумф «калифорнийской идеологии» кажется абсолютным.

Повсеместная привлекательность этих идеологов с Западного побережья не просто следствие их заразительного оптимизма. Прежде всего, они являются горячими поборниками того, что представляется безупречной либертарианской моделью политики: они жаждут использовать информационные технологии для построения новой «джефферсоновской демократии», при которой любой индивид получит возможность для свободного самовыражения внутри киберпространства. Однако в своей борьбе за этот кажущийся столь восхитительным идеал технофанаты одновременно воспроизводят некоторые из наиболее атавистических черт американского общества, в частности связанных с горьким наследием рабства. Их утопические представления о Калифорнии основываются на умышленном игнорировании других, еще более негативных сторон жизни обитателей Западного побережья: расизма, нищеты и деградации окружающей среды. По иронии судьбы в не столь отдаленном прошлом интеллектуалы и художники района залива Сан-Франциско были всерьез обеспокоены именно этими вопросами.

15 мая 1969 года губернатор Рональд Рейган приказал вооруженным полицейским совершить предрассветный налет на протестующих хиппи, оккупировавших Народный парк возле кампуса Калифорнийского университета в Беркли. В ходе последовавшего побоища один человек был застрелен, а еще 128 — оказались в больнице. В этот день «правильный» мир и контркультура, казалось, стали непримиримыми противниками. По одну сторону баррикад губернатор Рейган и его последователи защищали неограниченную свободу предпринимательства и поддерживали вторжение во Вьетнам. Им противостояли хиппи, боровшиеся за социальную революцию дома и выступавшие против имперской экспансии за пределами страны. В год совершения того налета на Народный парк казалось, что исторический выбор между этими двумя противоположными представлениями о будущем Америки может быть сделан только в результате ожесточенного столкновения сторон. Как сказал тогда один из лидеров йиппи[218] Джерри Рубин, «наши поиски приключений и героизма ведут нас за пределы Америки, на путь самосозидания и бунта. Америка же в ответ готова уничтожить нас...»

На протяжении 1960-х годов радикалы из района Залива распространяли политические взгляды и культурный стиль движения новых левых по всему миру. Отказавшись от недальновидной политики послевоенного периода, они проводили кампании против милитаризма, расизма, сексуальной дискриминации, гомофобии, бездумного потребительства и загрязнения окружающей среды. Вместо традиционных для левых жестких организаций они создавали коллективные демократические структуры, которые, надо полагать, служили прообразом либертарианского общества будущего. Прежде всего, калифорнийские «новые левые» сочетали политическую борьбу с культурным бунтом. В отличие от своих родителей, хиппи отказывались подчиняться строгим общественным правилам, навязывавшимся «человеку организации» армией, университетами, корпорациями и даже политическими партиями левого толка. Вместо этого они в открытую демонстрировали свое неприятие «правильного» мира пренебрежением к своему внешнему виду, беспорядочными половыми связями, громкой музыкой и увлечением наркотиками.

Радикальные хиппи были либералами в социальном смысле этого слова. Они боролись за универсальные, рациональные и прогрессивные идеалы: демократию, терпимость, возможность самореализации и социальную справедливость. Обнадеженные более чем двадцатилетним периодом экономического роста, они верили, что история на их стороне. В научно-фантастических романах они грезили об «экотопии» — Калифорнии будущего, где нет автомобилей, экологически чистое промышленное производство, эгалитарный характер сексуальных отношений, повседневная жизнь, протекающая внутри общин. Для некоторых хиппи подобные представления могли бы реализоваться только путем отказа от научно-технического прогресса как ложного идола и возвращения к природе. Другие, наоборот, надеялись, что технологический прогресс неминуемо трансформирует их либертарианские принципы в социальную реальность. Самое главное, что такие тех-нофилы, находясь под влиянием теорий Маршалла Маклюэна, верили, что слияние медиа, компьютерных технологий и телекоммуникаций неизбежно приведет к созданию «электронной агоры» — виртуального пространства, где каждый может выражать свое мнение без боязни подвергнуться цензуре. Будучи преподавателем филологии средних лет, Маклюэн, тем не менее, проповедовал радикальные воззрения, согласно которым власть крупного бизнеса и «большого правительства» обязательно будет ниспровергнута благодаря, по сути, неявным воздействиям новых технологий на отдельных индивидов:

«Электронные медиа... упразднят пространственное измерение... Посредством электричества мы возобновляем контакты друг с другом в любом месте, словно находясь в пределах самой маленькой деревушки. Это глубокая связь и без передачи каких-либо функций или полномочий... На смену лекции приходит диалог»[219].

Воодушевленные предсказаниями Маклюэна, радикалы с Западного побережья увлеклись разработкой новых информационных технологий для альтернативной прессы, общинных радиостанций, компьютерных клубов для энтузиастов и видео-коллективов. Эти общественные активисты медиа верили, что они находятся на переднем крае борьбы за построение новой Америки. Создание «электронной агоры» было первым шагом в реализации идеи прямой демократии внутри всех социальных институтов. Борьба обещала быть жесткой, но до «экотопии» уже рукой подать.

Разве мог бы кто-нибудь предсказать, что менее чем через 30 лет после сражения за Народный парк добропорядочные буржуа совместно с хиппи создадут «калифорнийскую идеологию»? Кто бы мог подумать, что столь противоречивая мешанина из технологического детерминизма и либертарианского индивидуализма способна стать гибридной ортодоксией информационной эпохи? Наконец, кто бы мог предположить, что, по мере того как будет усиливаться преклонение перед технологией и свободой, возможность высказать нечто разумное в отношении общества, в котором они используются, будет становиться все менее и менее реальной?

Популярность «калифорнийской идеологии» проистекает из предельной двусмысленности ее положений. На протяжении нескольких последних десятилетий подвижническая деятельность общественных активистов общественных медиа была в значительной степени востребована хайтечной промышленностью и медиа-индустрией. Хотя оперирующие в этих секторах компании могут посредством механизации и заключения субдоговоров восполнить большую часть своих потребностей в рабочей силе, они по-прежнему продолжают зависеть от ведущих специалистов, способных проводить исследования и создавать оригинальные продукты — от программного обеспечения и микросхем до книг и телевизионных программ. Эти квалифицированные работники вместе с некоторыми владельцами высокотехнологичных предприятий образуют так называемый виртуальный класс: «техническая интеллигенция из ученых-когнитивистов, инженеров, компьютерщиков, разработчиков видеоигр и прочих специалистов в области коммуникаций...». Будучи не в состоянии подчинить их дисциплине сборочной линии либо заменить машинами, менеджеры привязывают таких работников-интеллектуалов срочными контрактами. Подобно «рабочей аристократии» прошлого столетия, ведущие специалисты медиа-индустрии, компьютерной и телекоммуникационной индустрии на собственном опыте получают и вознаграждение и узнают, что такое ненадежность рынка. С одной стороны, эти мастера высоких технологий привыкли получать хорошие деньги за свой труд, будучи к тому же более или менее свободными в выборе темпа выполнения работы и места приложения своих сил. Как следствие, культурный водораздел между хиппи и «человеком организации» в наши дни стал довольно размытым. С другой стороны, такие работники связаны условиями своих контрактов, не имея какой бы то ни было гарантии постоянной занятости. Они, в отличие от хиппи, испытывают недостаток свободного времени, и поэтому для многих представителей виртуального класса сама работа как таковая становится основным средством самореализации.

«Калифорнийская идеология» дает возможность понять представление о реальности этих мастеров высоких технологий. С одной стороны, специалисты этого типа являются привилегированной частью рабочей силы, с другой стороны — адептами радикальных идей общественных активистов медиа. Таким образом, «калифорнийская идеология» одновременно сочетает в себе дисциплину рыночной экономики и свободу ремесленничества хиппи. Столь причудливый гибрид стал возможен лишь благодаря чуть ли не поголовной вере в технологический детерминизм. Еще в 1960-е годы либералы — в социальном смысле этого слова — тешили себя надеждой, что новые информационные технологии позволят им реализовать свои идеи. Отвечая на вызов новых левых, новые правые возродили старую форму либерализма — экономический либерализм. В отличие от радикальных представителей хиппи, стремившихся к коллективной свободе, они боролись за свободу индивидуумов в рамках рынка. Но даже эти консерваторы не смогли устоять перед романтикой новых информационных технологий. Предсказания Маклюэна 1960-х годов получили иную трактовку и стали восприниматься как реклама новых медиа, компьютерных технологий и телекоммуникаций, разрабатываемых в частном секторе. Начиная с 1970-х годов Тоффлер, де Сола Пул и прочие гуру пытались доказать, что пришествие гипермедиа парадоксальным образом влечет за собой возврат к экономическому либерализму прошлого. Эта ретро-утопия повторяла прогнозы Азимова, Хайнлайна и других «мачо» научной фантастики, чей мир будущего обязательно населен космическими торговцами, сверхловкими коммивояжерами, гениальными учеными, капитанами пиратов и прочими упрямыми индивидуалистами. Путь технологического прогресса не всегда вел к «экотопии» — он мог увести и назад, во времена Америки «отцов-основателей».

Двусмысленность «калифорнийской идеологии» наиболее наглядно проявляется в противоречивости ее воззрений на цифровое будущее. Развитие гипермедиа становится главной составляющей следующей стадии капитализма. Как указывает Зубофф, внедрение медиа, компьютерных и телекоммуникационных технологий на промышленном предприятии и в офисе представляет собой кульминацию долговременного процесса отстранения рабочей силы от непосредственного участия в производстве. Если руководствоваться только соображениями конкурентоспособности, то тогда все ведущие промышленные экономики в конце концов будут вынуждены подключить все свое население, чтобы добиться увеличения производительности цифрового труда. Не ясно, какими будут социальные и культурные последствия предоставления гражданам возможности производить и обмениваться почти неограниченными объемами информации в мировом масштабе. Прежде всего, кому именно, новым левым или новым правым, пришествие гипермедиа позволит реализовать свои утопии? Будучи гибридной верой, «калифорнийская идеология» благополучно справляется с этой головоломкой, возлагая надежды на ту и другую перспективы одновременно и не подвергая критике ни одну из них.

С одной стороны, антикорпоративная чистота новых левых была сохранена сторонниками «виртуального сообщества». По утверждению их гуру, Говарда Рейнгольда, ценности контркультурных детей бэби-бума определяют развитие новых информационныхтехнологий. Как следствие, общественные активисты медиа смогут воспользоваться гипермедиа для замещения корпоративного капитализма и «большого правительства» высокотехнологичной «экономикой дара». Электронные доски объявлений, Интернет-конференции в реальном времени и чаты уже сориентированы на добровольный обмен информацией и знаниями между участниками. С точки зрения Рейнгольда, члены «виртуального класса» все еще находятся на переднем крае борьбы за социальное освобождение. Несмотря на лихорадочную коммерческую и политическую деятельность по построению «информационной супермагистрали», электронная агора непременно одержит победу над своими корпоративными и бюрократическими противниками.

С другой стороны, другие идеологи с Западного побережья воспользовались идеологией laissez-faire63 своего былого консервативного оппонента. К примеру, Wired—ежемесячная библия «виртуального класса» — некритически воспроизвела воззрения Ньюта

Гингрича, лидера ультраправых республиканцев в палате представителей конгресса США, и Тоффлеров, являющихся его ближайшими советниками. Игнорируя их курс на урезание программ социального обеспечения, журнал зачарован энтузиазмом этих деятелей в отношении либертарианских возможностей, которые предоставляют новые информационные технологии. Тем не менее, даже позаимствовав у Маклюэна его концепцию технологического детерминизма, Гин-грич и Тоффлеры отнюдь не стали сторонниками электронной агоры. Напротив, они заявляют, что слияние медиа, компьютерных технологий и телекоммуникаций приведет к созданию электронного рынка: «...в киберпространстве... технологический прогресс преобразовывает рынок за рынком из "естественной монополии" в такую ее форму, где конкуренция является нормой».

В этой версии «калифорнийской идеологии» у каждого члена «виртуального класса» есть перспектива стать преуспевающим высокотехнологичным предпринимателем. Согласно приводимой аргументации, информационные технологии наделяют индивида соответствующими полномочиями, повышают уровень личной свободы и радикально ослабляют мощь национального государства. Существующие общественные, политические и правовые структуры власти зачахнут, и их заменят ничем не стесненные взаимодействия между независимыми индивидами и их программными средствами. Последователи Маклюэна новой волны энергично доказывают, что «большое правительство» должно отстать от находчивых предпринимателей, поскольку только они достаточно хладнокровны и смелы для того, чтобы рисковать. Вместо составления контрпродуктивных инструкций склонные к фантазиям инженеры занимаются разработкой инструментария, необходимого для создания «свободного рынка» внутри киберпростран-ства: криптографической защиты, цифровых денег и процедур верификации. В самом деле, попытки воспрепятствовать новым проявлениям этого технологического и экономического влияния (предпринимаемые, в частности, правительством) бьют только лишь по тем, кто достаточно глуп, чтобы игнорировать фундаментальные законы природы. По мнению исполнительного редактора Wired, «невидимая рука» рынка и слепые силы дарвиновской эволюции — это, по существу, одно и то же. И в научно-фантастических романах Хайнлайна и Азимова дорога в будущее, похоже, оказывается дорогой, ведущей назад, в прошлое. Информационная эпоха двадцать первого века станет временем реализации либеральных идеалов Томаса Джефферсона восемнадцатого столетия: «...создание новой цивилизации, основывающейся на вечных истинах Американской идеи».

После победы партии Гингрича на парламентских выборах 1994 года правая версия «калифорнийской идеологии» стала доминирующей. И тем не менее, священные принципы экономического либерализма вступают в противоречие с фактической историей развития гипермедиа. Так, например, ключевые компьютерные и сетевые технологии удалось разработать только благодаря массированным государственным субсидиям и энтузиазму занимавшихся этим непрофессионалов. Немаловажную роль сыграло и свободное предпринимательство, но лишь в качестве одной из составляющих смешанной экономики.

К примеру, первый компьютер — «дифференциальная машина» — был спроектирован и изготовлен частными компаниями, однако его разработка оказалась возможной только благодаря дотации британского правительства в размере 17 470 фунтов стерлингов, что для того времени (1834 год) составляло весьма приличную сумму. Развитие компьютерных технологий — от Colossus до EDVAC[220], от имитаторов полета до виртуальной реальности — в решающие моменты зависело от государственных пожертвований на исследовательские работы или выгодных контрактов с общественными организациями. Первая программируемая цифровая ЭВМ была изготовлена корпорацией IBM только по запросу министерства обороны США во время войны в Корее. С тех пор разработки очередных поколений компьютеров прямо или косвенно субсидировались за счет американского военного бюджета*25. Помимо государственной поддержки, на прогресс компьютерной техники оказывало свое влияние и культура «сделай сам». К примеру, персональный компьютер был изобретен технарями-самоучками, жаждавшими конструировать собственные недорогие вычислительные машины. «Дарственная экономика», характерная для увлеченных своим хобби фанатиков, стала необходимой предпосылкой для успеха продукции компаний Apple и Microsoft. И даже сейчас условно-бесплатные программы продолжают играть весьма важную роль в разработке передового программного обеспечения.

Вся история Интернета также противоречит догмам идеологов свободного рынка. На протяжении первых двадцати лет развитие Сети почти полностью зависело от столь поносимого всеми федерального правительства. Немалые средства, собранные с налогоплательщиков США, через посредство военного ведомства и университетов пошли на создание инфраструктуры Интернета и компенсацию расходов по использованию его услуг. В то же самое время многие ключевые для Сети и прикладные приложения разрабатывались либо любителями, либо профессионалами, занимавшимися этим в часы своего досуга. К примеру, программа MUD, позволяющая проводить сетевые конференции в реальном времени, была создана группой студентов для игр в духе фэнтези по компьютерной сети.

Наиболее странным и непонятным в этом правом уклоне «калифорнийской идеологии» является то, что само Западное побережье как таковое представляет собой детище смешанной экономики. Выделяемые правительством доллары расходовались на сооружение ирригационных систем, автомагистралей, школ, университетов и других элементов инфраструктуры, способных обеспечить Калифорнии высокий уровень жизни. Помимо этих государственных субсидий, высокотехнологичный промышленный комплекс Западного побережья на протяжении вот уже нескольких десятилетий питается из самой щедрой в истории страны «кормушки». Правительство США потратило миллиарды долларов налогоплательщиков на закупку самолетов, ракет, электроники и ядерного оружия, производимых калифорнийскими компаниями. Людям, не находящимся в плену догм свободного рынка, было совершенно ясно, что у американцев всегда существовало государственное планирование: они называют это военным бюджетом. В то же время основные элементы образа жизни обитателей Западного побережья связаны с их давней традицией культурной богемы. И хотя позже они подверглись коммерциализации, общественные медиа, спиритуализм «нью-эйджа», серфинг, здоровая пища, наркотики, поп-музыка и многие другие формы культурной гетеродоксии возникли в силу явно некоммерческих обстоятельств, сопутствовавших жизни университетских кампусов, объединений художников и сельских общин. Не будь у Калифорнии ее культуры «сделай сам», ее мифы не имели бы того глобального резонанса, который наблюдается в наши дни.

Все эти виды государственного финансирования вместе с соответствующей общественной активностью оказали чрезвычайно благоприятное — пусть даже неподтвержденное и неоцененное — воздействие на развитие Силиконовой долины и других высокотехнологичных отраслей промышленности. Предприниматели-капиталисты зачастую имеют гипертрофированное представление о своих способностях по части разработки новых идей, и поэтому они склонны преуменьшать значение вклада, вносимого государством, их собственной рабочей силой либо более широким сообществом. Любой технологический прогресс по своей сути является кумулятивным: он определяется результатами коллективного исторического процесса и должен рассматриваться (по крайней мере, частично) в качестве коллективного достижения. Следовательно, как и в любой другой про-мышленно развитой стране, американским предпринимателям при построении планов и развитии своих производств приходилось полагаться на государственное вмешательство и инициативы типа «сделай сам». Когда со стороны японских компаний возникла угроза захвата американского рынка микросхем, либертариански настроенные калифорнийские производители компьютеров не стали изводить себя идеологическими сомнениями по поводу вхождения в поддержанный государством картель, созданный для отражения посягательств с Востока. До включения сетевых программ, допускающих общественное участие в киберпространстве, Билл Гейтс полагал, что у Microsoft нет иного выхода, кроме как повременить с выпуском Windows'95 на рынок. По аналогии с любыми другими секторами современной экономики вопрос, стоящий перед зарождающейся индустрией гипермедиа, заключается не в том, будет ли она организована по образу и подобию смешанной экономики, а в том, какой вид смешанной экономики она будет собой представлять.

Если священные заповеди «калифорнийской идеологии» опровергаются мирской историей, то почему же тогда мифы свободного рынка столь сильно повлияли на сторонников этой идеологии? Существуя в условиях контрактной культуры, мастера высоких технологий ведут шизофреническое существование. С одной стороны, они не могут оспорить главенства рынка по отношению к их собственным жизням. А с другой стороны, они негодуют по поводу посягательств власти предержащей на их индивидуальную автономию. Объединив новых левых с новыми правыми, «калифорнийская идеология» мистически разрешает противоречие в позициях, занимаемых членами «виртуального класса». Главным здесь является то, что антиэтатизм предлагает средства для согласования радикальных и реакционных представлений в отношении технологического прогресса. В то время как новые левые возмущаются по поводу финансирования правительством военно-промышленного комплекса, новые правые критикуют государство за вмешательство в стихийный процесс распространения новых технологий, обусловленный рыночной конкуренцией. Игнорируя главенствующую роль общественного вмешательства в развитие гипермедиа, калифорнийские идеологи проповедуют антиэтатистскую доктрину хайтечного либертарианства — причудливую мешанину из анархизмахиппи и экономического либерализма, обильно сдобренную постулатами технологического детерминизма. Вместо постижения реально существующего капитализма гуру как новых левых, так и новых правых предпочитают выступать пропагандистами конкурирующих между собой вариантов цифровой «джефферсонов-ской демократии». К примеру, представляющий новых левых Говард Рейнгольд полагает, что электронная агора даст людям возможность добиться именно такой свободы СМИ, за которую ратовали «отцы-основатели». Аналогичным образом новые правые утверждают, что устранение всех регулятивных препон в отношении частного предпринимательства позволит обеспечить свободу медиа, достойную «джеф-ферсоновской демократии».

Триумф подобного ретро-футуризма явился результатом провала попытки обновления Соединенных Штатов в конце 1960 — начале 1970-х годов. После столкновения в Народном парке противоборство между американским истеблишментом и контркультурой вошло в спираль яростной конфронтации. В то время как вьетнамцам ценой огромных человеческих страданий удалось изгнать американских агрессоров из своей страны, хиппи и их союзники в борьбе за гражданские права негров были в конце концов подавлены государственными репрессиями в сочетании с культурной кооптацией.

«Калифорнийская идеология» идеально передает последствия этого поражения для представителей «виртуального класса». Хотя они и пользуются завоеванной хиппи культурной свободой, большинство из них уже не принимают активного участия в борьбе за построение «экотопии». Вместо открытого противостояния с системой мастера высоких технологий теперь соглашаются с тем, что индивидуальной свободы можно добиться только при работе в условиях ограничений, налагаемых технологическим прогрессом и «свободным рынком». Во многих киберпанковских романах подобное асоциальное либертарианство персонифицируется в образе главного героя — хакера, в одиночку борющегося за выживание в виртуальном мире информации.

Дрейфу калифорнийских идеологов вправо способствует безоговорочное принятие ими либерального идеала самодостаточной личности. В американском фольклоре государство создают из дикой природы флибустьерского типа личности: охотники, ковбои, проповедники и колонисты-первопроходцы. Да и целью самой американской революции была защита свободы и собственности отдельных лиц от жестоких законов и несправедливых налогов, взимавшихся иностранным монархом. Как для новых левых, так и для новых правых первые годы американской республики представляют собой убедительную модель для их конкурирующих версий индивидуальной свободы. Однако в этой исконно американской мечте заключено глубокое противоречие: благополучие одних в тот период строилось исключительно за счет страданий других. Лучшей иллюстрацией для этого может служить жизнь Томаса Джефферсона — кумира калифорнийских идеологов. Этот человек вписал в Декларацию о независимости вдохновенный призыв к демократии и свободе — и в то же время он был владельцем почти двух сотен человек, использовавшихся им в качестве рабов. Как политик он защищал право американских фермеров и ремесленников самим определять свою судьбу без каких-либо ограничений со стороны феодальной Европы. Подобно другим либералам своей эпохи, он полагал, что защиту политических свобод от посягательств авторитарных правительств может обеспечить только широкое распространение индивидуальной частной собственности. Права граждан представлялись ему производными от этого основополагающего естественного права. Для поощрения стремления соотечественников к самостоятельности он предложил выделить каждому американцу не менее пятидесяти акров земли, что позволило бы гарантировать экономическую независимость. В то время как Джефферсон идеализировал мелких фермеров и предпринимателей-пионеров новых земель, сам он фактически оставался виргинским плантатором, жившим за счет труда своих рабов. И хотя «специфический институт» Юга будоражил его совесть, он, тем не менее, полагал, что естественные права человека включают в себя право владеть людьми как частной собственностью. В «джефферсоновской демократии» свобода для белых оборачивалась закабалением черных.

Несмотря на окончательное освобождение от рабства и успехи движения за гражданские права, проблема расовой сегрегации по-прежнему остается главным вопросом американской политики, и особенно на Западном побережье. На проводившихся в 1994 году выборах губернатора Калифорнии республиканцу Питу Уилсону удалось одержать победу в результате злобной кампании против иммигрантов. Триумф республиканской партии Гингрича на парламентских выборах в общенациональном масштабе основывался на мобилизации «разгневанных белых мужчин» в ответ на мнимую угрозу со стороны чернокожих попрошаек государственных пособий, нелегальных иммигрантов из Мексики и прочих «наглых» меньшинств. Этим политикам удалось извлечь электоральную выгоду из возрастающей поляризации между белыми состоятельными жителями пригородов, большинство из которых участвуют в выборах, и «цветными» бедняками из центральных городских районов, большая часть которых не голосует.

Хотя калифорнийские идеологи хранят верность некоторым идеалам хиппи, они посчитали невозможным занять четкую позицию по отношению к сеющей распри политике республиканцев. Дело здесь в том, что высокотехнологичная промышленность и медиа-индустрия являются ключевым элементом электоральной коалиции новых правых. И капиталисты, и высокооплачиваемые работники, в частности, опасаются, что открытое признание государственного финансирования их компаний послужит оправданием для повышения налогов с целью возмещения крайне необходимых расходов на здравоохранение, защиту окружающей среды, жилищное строительство, общественный транспорт и образование. Еще более существенным моментом является то, что многие представители «виртуального класса» жаждут оказаться соблазненными либертарианской риторикой и технологическим энтузиазмом новых правых. Работая на высокотехнологичные и медийные компании, они заставляют себя верить, что «электронный рынок» окажется в состоянии решить хотя бы часть неотложных социально-экономических проблем Америки без какого-либо ущерба для них самих. «Пойманный» на противоречиях «калифорнийской идеологии», Гингрич, по выражению одного из авторов Wired, является для них «и другом и врагом»[221].

Существенное перераспределение материальных ценностей представляется крайне необходимым для обеспечения долговременного экономического благополучия большинства населения США. Однако это идет вразрез с краткосрочными интересами богатых белых американцев, включая многих представителей «виртуального класса». Вместо того чтобы делиться со своими бедными чернокожими или испаноязычными соседями, яппи предпочитают ретироваться в свои богатые пригороды под защиту вооруженной охраны, где есть собственные службы социального обеспечения. Вся роль малоимущих в эпоху информации сводится лишь к поставкам неорганизованной дешевой рабочей силы для вредных производств компаний Силиконовой долины — изготовителей микросхем. Даже сама структура киберпространства может стать неотъемлемой частью фрагментации американского общества на антагонистические, разделенные по расовому признаку классы. Обитателям бедных центральных городских районов, уже пострадавшим от практики «красной черты»[222], теперь грозит недоступность новых онлайновых служб из-за недостатка денег. В то же время представители «виртуального класса» и другие профессионалы могут спокойно играть в киберпанков в пределах гиперреальности, не опасаясь встречи с кем-либо из своих обедневших соседей. В дополнение к углубляющемуся социальному расслоению между «информационно богатыми» и «информационно бедными» складываются отношения апартеида иного уровня. В этой высокотехнологичной «джефферсоновской демократии» взаимоотношения господ и их слуг приобретают новые формы.

Страх перед восстанием нижних слоев общества в наши дни привела к искажению самого главного догмата «калифорнийской идеологии» — ее веры в освободительный потенциал новых информационных технологий. В то время как поборники электронной агоры и электронного рынка обещают освободить индивидов от иерархии государства и частных монополий, социальная поляризация американского общества делает очевидной более пессимистическую перспективу цифрового будущего. Технологии освобождения превращаются в аппараты подавления.

В своем имении Монтиселло Джефферсон изобрел много хитроумных приспособлений для домашнего хозяйства, например специальный лифт для доставки готовых блюд из кухни в столовую. Используя различные технические средства в качестве промежуточного звена для связи со своими рабами, этот революционно настроенный индивидуалист избегал столкновения с реальностью, заключавшейся в его зависимости от подневольного труда ближних. А в конце двадцатого века техника вновь начинает использоваться для разделения людей на господ и слуг.

Если верить некоторым провидцам, стремление к совершенству ума, тела и духа неизбежно приведет к появлению «постчеловечества» — биотехнологического воплощения социальных преимуществ «виртуального класса». В то время как хиппи считали саморазвитие частью социального освобождения, мастера высоких технологий сегодняшней Калифорнии, вероятно, будут стараться реализовать свои возможности посредством терапии, спиритуализма, упражнений и прочих занятий нарциссического свойства. Их стремление укрыться в изолированном пригороде гиперреальности — всего лишь один из аспектов глубокой одержимости самими собой. Проповедники экстропианского культа, вдохновленные ожидаемыми успехами искусственного интеллекта и медицинских наук, предаются мечтаниям о полном отказе от человеческого мозга с превращением государства людей в государство живых машин. Точно так же, как Вирек и Тессье-Эшпулы — герои трилогии Гибсона о киберпространстве — верят, что превосходство в социальном положении в конце концов вознаградит их бессмертием. Вместо того чтобы выступать в качестве прорицателя освобождения человечества, технологический детерминизм этого типа способен лишь предсказывать дальнейшее углубление социальной сегрегации.

Но, несмотря на все эти фантазии, белые в Калифорнии продолжают зависеть от своих собратьев с более темным цветом кожи, которые трудятся на их предприятиях, убирают их урожаи, присматривают за их детьми и ухаживают за их садами. После беспорядков в Лос-Анджелесе в 1992 году они все больше и больше боятся, что в один прекрасный день эти «обездоленные» потребуют своего освобождения. Однако если использование людей-рабов представляется уже невозможным, то тогда должны быть изобретены механические слуги. Поиски Грааля «искусственного интеллекта» выдают эту скрытую потребность в Големе — сильном и верном рабе с землистого цвета кожей и внутренними органами, сделанными из песка. Как и в романах Азимова о роботах, таким техноутопистам кажется, что из неодушевленных машин могут получиться рабски покорные работники[223]. Однако, хотя техника и способна сберегать или увеличивать рабочую силу, она никогда не сможет полностью исключить необходимость в людях, изобретающих, изготавливающих и обслуживающих такие машины. Создать тружеников-рабов без порабощения кого-либо невозможно.

Во всем мире «калифорнийская идеология» воспринимается как оптимистическая, освободительная форма технологического детерминизма. Однако эта утопическая фантазия Западного побережья зиждется на собственной слепоте в отношении социально-расовой поляризации общества, которой она обязана своим рождением. Несмотря на свою радикальную риторику, «калифорнийская идеология» фактически является пессимистической по отношению к фундаментальным социальным изменениям. В отличие от хиппи ее сторонники не борются за построение «экотопии» или хотя бы за возрождение политики «Нового курса»[224]. Вместо этого произошла конвергенция социального либерализма новых левых и экономического либерализма новых правых с появлением неопределенной мечты о высокотехнологичной «джефферсоновской демократии». Вольно интерпретируя такой ретро-футуризм, его может истолковать как некий кибернетический фронтир, где мастера высоких технологий будут ре-ализовывать свои способности в электронной агоре или на электронном рынке. Однако как выражение духа времени для «виртуального класса» «калифорнийская идеология» параллельно является и религией привилегированных слоев. Если доступ к новым информационным технологиям получают только определенные лица, «джеффер-соновская демократия» может стать высокотехнологичной версией плантаторской экономики «старого Юга». Демонстрируя свою глубокую противоречивость, технологический детерминизм «калифорнийской идеологии» является не просто оптимистическим и освободительным. Одновременно он представляет собой весьма пессимистическое и репрессивное видение будущего.

Несмотря на присущие ей глубокие противоречия, люди по всему миру продолжают верить, что «калифорнийская идеология» указывает единственно возможный путь в будущее. По мере глобализации мировой экономики многие представители «виртуального класса» в Европе и Азии испытывают все большую симпатию к своим калифорнийским собратьям, чем к другим категориям работников в их собственных странах. В реальности, однако, никто эту идеологию не обсуждал (или не считал это необходимым). «Калифорнийская идеология» была разработана группой лиц, проживающих в определенной стране, характеризующейся специфическим сочетанием социально-экономических и технологических факторов. Произведенное ею эклектичное, противоречивое смешение консервативной экономики с радикализмом хиппи — отражение истории развития Западного побережья, но отнюдь не неизбежная картина будущего для всего остального мира. Так, например, антиэтатистские воззрения калифорнийских идеологов довольно-таки ограничены. В Сингапуре правительство не только руководит созданием оптоволоконной сети, но и пытается контролировать идеологическую приемлемость передаваемой по ней информации. С учетом гораздо более высоких темпов развития азиатских «тигров» вполне возможно, что цифровое будущее вовсе не обязательно первым наступит в Калифорнии.

Вопреки неолиберальным рекомендациям доклада Бангеман-на, большинство европейских правительств также решили активно включиться в разработку новых информационныхтехнологий. Minitel — первая в мире интерактивная сеть, получившая широкое распространение, — стала результатом сознательного решения французских властей. Рассмотрев официальный отчет о потенциальном воздействии гипермедиа, правительство решило направить значительные средства на развитие «передовых» технологий. В 1981 году France Telecom запустила систему Minitel, в которой текстовая информация сочеталась с коммуникационными возможностями. Обладая монополией, эта национализированная телефонная компания оказалась в состоянии накопить критическую массу пользователей для своей передовой интерактивной системы путем бесплатной раздачи терминалов всем желавшим отказаться от бумажных телефонных справочников. Когда рынок был создан, коммерческие и общественные провайдеры смогли найти достаточно много клиентов или участников, чтобы обеспечить успех системы. Стех пор миллионам французов различного социального происхождения удалось благополучно забронировать билеты, познакомиться друг с другом или объединиться в политические организации, даже не подозревая о том, что они нарушают либертарианские заповеди «калифорнийской идеологии».

Ничуть не демонизируя государство, подавляющее большинство населения Франции считает, что для прогресса и процветания общества требуется усиление государственного вмешательства. В ходе последних президентских выборов почти все кандидаты вынуждены были выступать (по крайней мере, риторически) в защиту большего государственного участия с целью положить конец социальной дискриминации безработных и бездомных. В отличие от своего американского эквивалента, французская революция проделала путь от экономического либерализма к народной демократии. После победы якобинцев над своими либеральными оппонентами в 1792 году демократическая республика во Франции стала олицетворением общей воли. Считалось, что государство как таковое отстаивает интересы всех граждан, а не только защищает права частных собственников. В своих речах французские политики допускают возможность коллективных действий со стороны государства для смягчения (или даже полного устранения) проблем, с которыми сталкивается общество. В то время как калифорнийские идеологи стараются не замечать долларов налогоплательщиков, субсидирующих развитие гипермедиа, французское правительство позволяет себе осуществлять открытые интервенции в этот сектор экономики.

Хотя технология Minitel сейчас уже устарела, история этой сети четко опровергает антиэтатистские предубеждения и калифорнийских идеологов, и членов комиссии Бангеманна. Цифровое будущее станет гибридом государственного вмешательства, капиталистического предпринимательства и культуры «сделай сам». Важным моментом здесь является то, что если государство будет способствовать развитию гипермедиа, будут предприняты и осознанные действия по предотвращению возникновения социального апартеида между «информационно богатыми» и «информационно бедными». Не отдавая ничего на откуп капризной рыночной стихии, Евросоюз в лице входящих в него стран мог бы гарантировать предоставление каждому гражданину возможности подключения к широкополосной оптоволоконной сети по самой низкой цене.

В первую очередь это могла бы быть столь необходимая в период массовой безработицы программа трудоустройства работников со средней квалификацией. Согласно кейнсианской теории обеспечения занятости, нет ничего лучше, чем платить людям за рытье ям на дороге и последующее их засыпание. Однако еще более важным моментом является то, что проведение оптоволоконной сети в жилые дома и офисы позволило бы каждому человеку получить доступ к новым онлайновым службам с образованием мощного динамичного сообщества, в котором люди могли бы обмениваться знаниями. Долгосрочные выгоды для экономики и для всего общества в целом от построения такого «инфобана» трудно переоценить. Это дало бы промышленности возможность повысить эффективность и найти новые рынки сбыта для новых видов продукции. Это сделало бы образование и информационные услуги доступными всем и каждому. Вне всякого сомнения, «инфобан» приведет к созданию массового рынка для реализации частными компаниями через Интернет имеющихся у них «информационных товаров»: фильмов, телепрограмм, музыки и книг. В то же время, когда люди окажутся в состоянии распространять и принимать передаваемые посредством гипермедиа данные, быстро расцветут общественные медиа и появятся группы с особыми интересами. Для того чтобы все это стало реальностью, потребуется коллективное вмешательство, дабы гарантировать всем гражданам цифровое будущее.

Даже и не делая пока собственного выбора, европейцы должны теперь отстаивать собственное видение будущего. К информационному обществу ведут различные пути, и одни из них более предпочтительны, чем другие. Для того чтобы сделать обоснованный выбор, цифровым мастерам в Европе нужно провести более последовательный анализ воздействия гипермедиа, чем тот, который можно найти среди двусмысленностей «калифорнийской идеологии». Представители европейского «виртуального класса» должны позаботиться о собственной, особой идентичности.

Исходным моментом в альтернативном варианте видения будущего является неприятие любой формы социального апартеида как внутри, так и вне киберпространства. Любая программа развития гипермедиа должна гарантировать возможность доступа всего населения к новым онлайновым службам. Вместо анархизма новых левых и новых правых европейская стратегия развития новых информационных технологий должна открыто признать неизбежность какой-либо из разновидностей смешанной экономики — созидательного и противоречивого единства государственных, корпоративных и частных инициатив. Неопределенность цифрового будущего — следствие повсеместного распространения такой смешанной экономики в современном мире. Никто точно не знает, какой окажется относительная эффективность каждой из частей, однако совместность действий способна послужить гарантией того, что ни одна из социальных групп не будет сознательно исключена из киберпространства.

Европейская стратегия для информационной эпохи должна также поддержать творческий потенциал мастеров цифровых технологий. Поскольку выполняемые ими функции нельзя упростить либо механизировать, представители «виртуального класса» вынуждены тщательно контролировать свою собственную работу. Вместо того чтобы поддаваться фатализму «калифорнийской идеологии», нам следует использовать воистину прометеевские возможности гипермедиа. Ограниченные рамками смешанной экономики, мастера цифровых технологий, тем не менее, способны изобретать нечто совершенно новое, то, чего не найти ни в одном научно-фантастическом романе. Такие инновационные формы познания и коммуникации вберут в себя достижения других, в том числе и некоторые аспекты «калифорнийской идеологии». Сегодня ни одно серьезное движение за социальное освобождение не может обойтись без выдвижения требований в отношении эмансипации женщин, наркокультуры, равноправия сексуальных меньшинств, этнической идентичности и прочих проблем, впервые поднятых радикалами Западного побережья. Аналогичным образом любой попытке развития гипермедиа в Европе следует позаимствовать установку на предпринимательское рвение и активность, проповедуемую калифорнийскими новыми правыми. В то же время разработка гипермедиа — это новаторство, креативность и изобретательство. У цифрового будущего во всех его аспектах нет прецедентов.

Будучи первопроходцами, мастера цифровых технологий испытывают потребность в том, чтобы снова соединиться с теорией и практикой продуктивного искусства. Они не просто наемные работники или даже потенциальные киберпредприниматели. Одновременно они являются и своего рода художниками-инженерами — проектировщиками следующей стадии современности. Увлекаемые опытом Сен-Симона и конструктивистов, эти мастера цифровых дел способны создать новую машинную эстетику информационной эпохи. Так, например, музыканты используют компьютеры для создания чисто цифровых разновидностей музыки типа джангл или техно. Интерактивных дел мастера изучают потенциал технологии CD-ROM, свидетельством чего является работа ANTI-rom. Исследовательским центром по гипермедиа был сконструирован экспериментальный виртуальный социум, получивший название J's Joint. В каждом отдельном случае художники-инженеры стараются выйти за рамки технологических ограничений и собственного творчества. Более того, новые формы самовыражения и использования коммуникаций ассоциируются с более широкой культурой. Разработчики гипермедиа должны будут подтвердить возможность рационального и осознанного контроля над образом цифрового будущего. В противоположность элитизму «калифорнийской идеологии» европейские художники-инженеры должны построить киберпространство, которое станет всеобъемлющим и универсальным. Пришло время для возрождения современности:

Существующие обстоятельства благоприятствуют национализации роскоши. Роскошь обретет полезность и нравственность, когда наслаждаться ею будет весь народ. За нашим столетием зарезервировано право и преимущества использования, согласно политическим договоренностям, достижений точных наук и изящных искусств.