Критика идеологических основ православного монашества

СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ МОНАШЕСТВА И СТАРЧЕСТВА

Монашество. Монашество — особая группа лиц, посвятивших себя аскетическим «подвигам» и ушедших от мира во имя достижения религиозного спасения⁶. Оно сложилось как продукт эволюции христианства в результате действия ряда общественно-экономических, исторических и социально-психологических факторов. Кризис рабовладельческого общества не только порождал потребность масс в фантастическом, религиозном преодолении своих земных тягот, но и формировал у некоторых людей особый склад мироощущения, который включал отказ от общепринятых ценностей, отвращение к «мирскому», уход во внутренние переживания, а нередко и аскетический энтузиазм. Такое мироощущение могло привести человека к асоциальному поведению, к разрыву связей со своей общественной средой. Уже в III в. появилось немало анахоретов (от греч. «анахоретес» — отшельник), удалявшихся в пустынные места, и людей, ведущих дома аскетическую жизнь в одиночестве или небольшими группами.

Такие настроения в немалой степени поддерживались идеями и представлениями, на основе которых формировалось раннее христианство. Достаточно вспомнить в этой связи не только ессеев, но и стоиков, в учениях которых в эпоху кризиса рабовладения господствовали настроения мировой скорби, разочарования и наклонность к аскетизму.

Первоначальное христианство, будучи движением угнетенных, побуждало наиболее фанатичных своих последователей к отказу от имущества и общественного положения, бегству от «мира» и ожиданию второго пришествия. С уменьшением надежд на немедленное наступление царства божия на земле акцент в христианском учении переносится на достижение индивидуального спасения, средством к которому считается аскетическое подвижничество, «сораспятие Христу» при жизни. По мере того, как христианские общины изменяли свой социальный состав, шли на все более тесный союз с власть имущими и приспосабливались к существующим порядкам, экзальтированные фанатики, составлявшие раньше наиболее активную часть раннехристианских общин, вытеснялись из руководства. Люди такого склада содействовали созданию ригористических сект⁷, становились основателями монашества, которое впоследствии превратилось в специальный институт в рамках церкви. Благодаря тем, кто всецело предался религиозной жизни и аскетическим подвигам, в том числе таким диковинным приемам самоумершвления, как затворничество, молчальничество, столпничество и юродство, монашество оказывало огромное влияние на суеверные массы. И церковь пользовалась этим. К IV в. она превратилась в организацию, выражавшую интересы имущих классов, и вступила в прочный союз с государственной властью. Хотя монахи были довольно-таки неуправляемыми, так как руководствовались прежде всего субъективными мотивами, выдававшимися за указания самого господа бога, церковные руководители сознавали важность монашества для усиления религиозных настроений, организации религиозной жизни христиан и для укрепления авторитета иерархии. Используя различные приемы от компромисса и признания части учения аскетов до идеологической демагогии, церковь сумела подчинить себе монашество, приспособить его к своим потребностям и извлечь из этого значительную выгоду. Включение в церковь монашества позволяло, например, оправдать уже сложившуюся практику признания церковью собственности, богатства, так как идеалы нестяжательства можно было объявить не только сохраняющимися, но и проводящимися в жизнь монашеством. Таким образом, монашество как бы спасало церковь от вопиющего противоречия ее практики с евангельскими принципами.

Церковное руководство подчинило анахоретов общежительной форме монашества. Отшельничество, затворничество стали рассматриваться как высшие ступени подвижничества, рекомендуемые только для немногих, тогда как основной формой организации монашеской жизни стала киновия (общежитие). Постепенно монастыри превращаются в сложную структурную единицу церковной организации, а многочисленное организованное монашество становится опорой церковной иерархии и само поставляет ее высшие кадры — епископов. Монастыри, с одной стороны, стали прибежищем для религиозных фанатиков, позволявшим им устроить жизнь в соответствии с их религиозно-аскетическими устремлениями, а с другой — инструментом в руках церкви, с помощью которого демонстрировалась верность раннехристианским идеалам, велась активная религиозная пропаганда и оказывалось значительное давление на светские власти.

Основную роль в укреплении авторитета монашества, а с ним и всей церкви сыграло старчество, сформировавшее идеологическую основу православного монашества.

Старчество. Что же такое старчество? Старчество — это особые личные отношения между «старцем» и рядовыми монахами. Старцем независимо от возраста считался инок, достигший высокой ступени религиозного подвижничества. Свой «опыт» старец передавал ученикам (послушникам), которыми он руководил, приобщал к аскезе. Старец приобретал большой авторитет не только среди своих учеников, но и среди верующих-мирян, становился и для них «аввой» — духовным отцом, подвигом которого изумляются и от которого ждут наставлений и по житейским вопросам.

С упоминаниями о старчестве мы встречаемся в древнейших источниках по истории монашества, например, в «Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов», «Истории боголюбцев» Феодорита Кирского (V в.) и т. п. Отношения между старцами и послушниками описаны в назидательных повествованиях о деяниях знаменитых аскетов, в том числе основателей египетского монашества Антония (ум. 356) и Макария (ум. 390), создателя общежительных монастырей Пахомия (ум. 347), а также Илариона Газского (ум. 371), Харитона Великого (ум. 350), создававших монастыри в Палестине.

В первых крупных центрах египетского монашества — Нитрийской лавре и в Скиту пустынники объединились в небольшие группки, состоявшие из «аввы» и его учеников. Старец и послушник составляли первичную малую группу, «клеточку» монашества, скрепленную религиозно-идеологическими и личными отношениями. Такого рода группа взаимодействовала с подобными группками, а также с церковной иерархией и мирянами, обеспечивала продолжение традиций в новых поколениях учителей и учеников.

Описание старчества в обширной монашеской литературе неразрывно связано с его оправданием и возвышением. Наиболее подробное богословское обоснование старчества содержится в сочинениях Василия Кесарийского (Великого, 330—379), Ефрема Сирина (ум, 373), Иоанна Лествичника (VI—VII вв.), Нила Синаита (ум. 453), Исаака Сирина (Исаака Сирянина, VII в.), Симеона Нового Богослова (349—1022). Сборник важнейших сочинений древних «авв» и отцов церкви, известный в монастырях под названием «Филокалия» («Добротолюбие»), был издан в 1782 г. афонским монахом Никодемосом Хагиоритом. Книга эта стала не только главным источником наставлений по аскетике и нравственному богословию, но также и компендиумом старчества.

Церковные писатели, и прежде всего сами старцы, подчеркивали, что не только христианство и монашество, но и старчество являются божественным установлением. Нужда в старческом руководстве («окормлении») в соответствии с христианской антропологией объяснялась греховностью человека, которому необходимо «очищение».

В чем же суть старческого руководства? В его основе лежит принцип добровольного послушания, т. е. монах, вступая в личные отношения со старцем, с самого начала должен настроить себя на полное подчинение его воле. Для эффективности духовного руководства в практику отношения послушника к старцу обязательно вводилось «откровение помыслов», раскрытие перед старцем всех тайных мыслей и желаний. «Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание... чтобы... наконец, достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя»⁸ (подч. нами. — Авт.) — так писал о, сущности старчества Ф. М. Достоевский.

В «Добротолюбии» приводится, в частности, учение «преподобных» Игнатия и Каллиста, которые выделили пять признаков отношения послушников к старцу: 1) «полная вера»; 2) «истина», что означало обязанность «истинствовать» перед старцем «в слове и деле»; 3) «отсечение собственной воли», обязанность всегда и обо всем спрашивать старца и поступать по его совету; 4) требование ни в коем случае не прекословить старцу и не спорить с ним, так как «прекословие и спорливость бывают от рассуждения с неверием и высокомудрием»; 5) «совершенное и чистое исповедание грехов и тайн сердечных старцу».

Отношение современной православной церкви к старчеству традиционно. Так, «Журнал Московской патриархии» (1980, № 8, с. 75) в статье иеромонаха Илиана «Старец Арсений» пишет: «...Совершенному послушнику не подобает иметь своего рассуждения, а только творить повеленное, не учить своего старца и быть послушливу даже до смерти».

С подчинением монашества епископату старчество врастает в новую систему формальных отношений. Иеромонахи и игумены перенимают власть древних «авв», не заменяя и не вытесняя, однако, старчества как неформального отношения наставника и его послушников. В общежительных монастырях среди опытных, известных своими «подвигами» монахов выделялись лица, обладавшие наибольшим авторитетом, который объяснялся действием божественной благодати. Эти монахи, занимавшиеся духовным руководством, нередко рассматривались, как «духовные отцы» не только нескольких вверенных им послушников, но и всех обитателей монастыря, а иногда и нескольких монастырей и благочестивых мирян целой округи.

Отсюда видно, что старчество с самого своего возникновения обеспечивало исполнение не только внутренних функций института монашества (воспроизводства монашеского умонастроения, мировоззрения, аскетики, всей системы традиций, руководства монастырской жизнью), но и внешних его функций, заключавшихся в укреплении религиозного, социального и политического влияния церкви на широкие круги мирян.

Из истории старчества в России. Даже церковные историки, не отвергая возможности существования старчества, в монастырях Киевской Руси, прежде всего в Киево-Печерской лавре, вынуждены признать, что в литературно-исторических памятниках того времени не обнаруживается упоминаний о старчестве как особом институте воспитания молодых монахов, не говоря уж о его влиянии на население. На следы старчества историки наталкиваются только у Кирилла Туровского в конце XII в. С некоторой вероятностью можно предположить существование старчества в XIV в. в маленьких монастырях. Это были скиты на одну-две кельи и «пустыни», где несколько келий группировались вокруг церквушки. Однако большая часть монастырей того времени руководствовалась общежительными правилами, согласно которым полнота власти в монастыре принадлежала игумену.

Больше оснований говорить о старчестве как преемственной связи духовных наставников с послушниками дает наставление, которым руководствовались монахи одного из монастырей Заволжья. В этом сочинении, озаглавленном «Поучение старца своим ученикам о монашеской жизни», содержится изложение старческого руководства новопостриженными монахами, отношения послушника к старцу, а также тех форм аскезы, в которых обычно наставляли новоначальных опытные старцы, — «молчание» и «умная молитва». По данному литературному памятнику XV в. хорошо видно, что традиции египетского, сирийского и византийского старчества были известны московским монахам, так как основателем этого монастыря был ученик Сергия Радонежского.

Некоторое распространение получает старчество в кругу последователей Нила Сорского (1433—1508). Нил Сорский, в свою очередь, испытал на себе влияние старца Паисия Ярославского в период своего пребывания в Кирилло-Белозерском монастыре. Написанные Нилом Сорским «Устав о жительстве скитском» и «Предание ученикам» свидетельствуют о том, что он сам выступал в роли старца и что у него было ясное понимание принципов старчества, разработанных в древнем восточном монашестве. В XVII в. элементы старчества существовали во многих монастырях. В относящемся к этому периоду «Чине пострижения» упоминается обычай отдавать послушников на аскетическую выучку опытным монахам.

Правда, этот обычай не предполагал повседневных связей старца с послушником. Игумен же обладал одинаковой властью над наставником и новоначальным. Вместе с тем следует отметить, что старчество в монастырях Московского государства было обречено на захирение, прежде всего в результате победы иосифлян над нестяжателями, последователями Нила Сорского⁹. Эта победа отразила укрепление церкви в качестве крупного земельного собственника, величайшего помещика-крепостника феодальной России ¹⁰.

Насаждение старчества в русских монастырях приходится на конец XVIII — начало XIX в., что было обусловлено рядом причин, и в первую очередь с обмирщением монастырей, с ростом феодальной эксплуатации. Последнее противоречило религиозным настроениям угнетенных масс. Задавленные эксплуатацией люди жаждали общения с «истинными подвижниками». Эти чаяния находили отражение в появлении время от времени из среды монахов личностей, с негодованием осуждавших упадок «ангельской жизни» в монастырях, боровшихся за чистоту древних иноческих порядков, за реализацию идеала монашества, описанного в аскетической литературе. Поскольку же окончательную редакцию эти аскетические идеалы получили в Византии на Афоне, то и стремление русских монахов к восстановлению чистоты иноческого жития приводило их к заимствованию афонских уставов, а также и старчества.

Одним из наиболее выдающихся ревнителей древнего монашеского благочестия был «великий старец» Паисий Величковский (1722—1794), с именем которого связывают восстановление старчества в монастырях Молдавии и России. Воспитывавшийся в семье священнику, с детства очень религиозный, молчаливый и замкнутый, он рано проявил склонность к монашеству и странничеству. Разочарование в обмирщенной монашеской жизни, в порядках, царивших в монастырях, привели его на Афон. К этому времени он уже прошел монашеское послушание под руководством наставников, воспринявших традиции старчества. Скоро вокруг него собралось немало последователей. В 1763 г. он возвращается в Молдавию с 60 монахами и послушниками. Паисий развил разработанную в византийском монашестве практику сочетания старчества с киновией. В руководимых им в Молдавии Драгомировском и Нямецком монастырях он был одновременно игуменом и старцем, т. е. авторитетом не только и не столько официальным, сколько персональным. В этих значительных по тому времени религиозных центрах Паисий насаждал особо продолжительное афонское богослужение и традицию взаимодополнения формального церковно-монашеского авторитета (игумена, иеромонахов) неформальным духовным авторитетом старцев, подкрепляющимся нерасторжимыми личными отношениями послушника и старца. Для обоснования старчества Паисий подбирал, переводил и комментировал сочинения отцов церкви и древнюю аскетическую литературу, прежде всего поучения Исаака Сирина (Сирянина), Феодора Студита, «Вопросы и ответы» Максима Исповедника. Эта его деятельность завершилась изданием на церковно-славянском языке знаменитой энциклопедии аскетизма — «Филокалии» «(Добротолюбия»).

Ученики Паисия ввели старчество в некоторых монастырях Владимирской, Курской, Орловской и Калужской губерний, а несколько наиболее строгих его последователей во главе с иеромонахом Иоасафом образовали группу лесных анахоретов, «старцев из рославльских лесов», в южной части Смоленской и Брянской губерний. Эти лесные старцы не только сохраняли традицию аскетического наставничества, но и по образцу древних «авв» общались с приходившим к ним окрестным населением, жаждавшим получить «благоволение божие» путем контакта с «истинными подвижниками», которые в глазах суеверных людей обладали особым могуществом, могли исцелять, обеспечивать удачу, давать прозорливые советы. Рост популярности лесных старцев несколько встревожил церковную бюрократию, иеромонах Иоасаф был даже арестован и допрашивался в полиции. Однако немало церковных иерархов высоко оценило возможности, открываемые этим аскетическим движением, для восстановления авторитета монашества, православия и самодержавия. Святейший синод делал вид, что не вмешивается в это, а многие епископы сочувствовали старцам, особенно архиепископ Тверской Гавриил (Петров), впоследствии митрополит Новгородский и Петербургский, по инициативе которого было предпринято в Петербурге издание «Добротолюбия».

Русская церковь во многом следовала византийской схеме безоговорочного подчинения монашества своему контролю. Аскеты, бунтовавшие против обмирщения монашества, ушедшие в леса, должны были вернуться в монастыри и стать на службу церковной иерархии. Такое превращение претерпели, например, подвижники из Саровской обители, прежде всего Серафим Саровский (ум. 1833), суеверное поклонение которому было поставлено на службу церкви. Подобный же путь прошли и оптинские старцы.

Оптинское старчество. Самым крупным центром старчества, которое можно рассматривать как идейный и организационный стержень православного монашества, стала Оптина пустынь, которая почти целый век (с 1829 г.) оказывала влияние на монашество и население, стремилась поставить под свой духовный контроль религиозно настроенных представителей интеллигенции. Именно с культивированием старчества был связан расцвет экономического благосостояния и церковного влияния этого прежде захудалого заштатного монастыря.

По распоряжению епископа Калужского Филарета в 1820 г. возле Оптиной пустыни был основан скит. Сюда в 1825 г. были приглашены «спасавшиеся» в лесу Антоний, Иларий и Савватий. Рославльские подвижники выходили из леса, чтобы взять на себя роль духовных руководителей монастыря. Союз лесных отшельников с церковной иерархией призван был, как и на заре монашеского движения, укрепить церковные институты, сделать их влияние на прихожан более эффективным.

Наиболее значительную роль в насаждении старчества в Оптиной пустыни сыграл старец Леонид (Наголкин, 1788—1841), в схиме Лев. Этот бывший торговец, до того как он в 1829 г. окончательно обосновался в Оптиной пустыни и обрел в ней статус старца, прошел выучку у последователей Паисия Величковского старца Василия (Кишкина), игумена Белобережской обители, и старца Феодора, вместе с которым некоторое время спасался в лесах. Наследовавшие у Леонида роль оптинских старцев иеромонахи Макарий (Иванов, ум, 1860), из дворян, и Амвросий (Гренков, 1812—1894), из духовного сословия, завершили превращение оптинского старчества в важный пропагандистский орган православной церкви.

Не без влияния произведений Ф. М. Достоевского у некоторых наших современников сложилось впечатление о старцах как о подвижниках «не от мира сего», ведущих сурово-аскетический образ жизни, живших чуть ли не в шалашах и ставших олицетворением любви, кротости и милосердия, начисто лишенных мирских страстей. Это впечатление рассеивается, как только ознакомишься с документами, имеющими отношение к жизни старцев.

Вероятно, были среди монахов и отшельники, и «подвижники», и те, кто искренне сочувствовал беднякам и разделял с ними тяготы их жизни, труд и страдания. Что же касается старцев знаменитой Оптиной пустыни, то они жили безбедно, устроены были весьма комфортабельно, получали немало подарков, имели келейников и письмоводителей. Восторги некоторых исследователей «нестяжанием» обители, высокими духовными запросами монахов лишены оснований. К неимущим оптинских старцев отнести никак нельзя. Старец Леонид, у которого хранились деньги монахов, пел хвалу «презренному металлу»: «А деньги-то, — как их не любить. С ними и святым нашего времени хорошо... Вот и богатых как не любить? Ведь и они люди, да еще какие из них бывают!» Неудивительно, что бывший торговец Наголкин не смог освободиться от рецидивов профессиональной терминологии, даже став старцем: «Ребята, за что купил, за то и продавай», — говаривал он своим ученикам.

Сильно преувеличены и- рассказы об аскетических подвигах старцев. «Посмотри-ка, какой я пузан», — удовлетворенно говорил старец Леонид иеромонаху Антонию. «Для отца Леонида, — свидетельствует современник, — построен был особый деревянный корпус проживавшим в пустыни помещиком Александром Иваноничем Желябужским». Амвросий имел тоже неплохое жилище в несколько комнат; в приемной зальце на стене висели портреты императора, митрополитов Филарета и Иннокентия, епископов; в келье — портрет известного реакционера Иоанна, Кронштадтского. Секретарь Амвросия писал письма, келейник читал молитвы и акафисты. С 1888 г. Амвросий стал ежегодно выезжать в Шамординскую женскую обитель, созданную под его непосредственным руководством. Комнату для батюшки, как сообщает его биограф протоиерей Четвериков, «устлали всю коврами, сделали небольшой иконостасец, вставили в окно жалюзи». Старцу настолько понравилась жизнь в женской обители, что с 1890 г. в Оптину он уже не возвращался.

Старцы и «власти предержащие». При чтении отдельных современных статей, посвященных Оптиной пустыни, может сложиться впечатление, что старцы составляли какую-то оппозицию православной церкви и даже были гонимы. Н. А. Павлович, к примеру, писала, что старца Леонида «стали преследовать, грозили Соловками. А он отвечал: «Пою богу моему, дондеже есмь. И в Соловках буду тот же Леонид». Бескорыстный Правдолюбец, не угодный церкви? Обратимся к биографу Леонида. По его славам, «из-за волнений недовольных монахов» старец Леонид был вызван к епархиальному преосвященному Никанору. Выяснив, что старец перед церковью невинен, Никанор ввел его в свой кабинет и спросил, какую пищу ему подать. Дальше предоставим слово самому Леониду: «Отвечаю: ваше преосвященство, я человек ядца и винопийца». «О, это значит, наш брат, — ответил Никанор и приказал келейнику; «Подавай все!»

Тот же биограф живописует нравы в обители. Однажды архимандрит А. застал Леонида с крестьянками. Старец держал в одной руке штоф, в другой — рюмку и, наливая в нее из штофа, подавал одной из крестьянок. «При виде этого, — пишет биограф, — архимандрит остолбенел». Правда, старец сумел оправдаться; он-де лечит больную крестьянку особым, созданным в монастыре лекарством — «горькой водой». Все это характеризует не только подверженность старцев «соблазнам мирским», кстати, и не скрываемую ими, но и вполне дружелюбные их отношения с церковными чиновниками.

О прочном союзе оптинского старчества с православной иерархией свидетельствуют многочисленные награды, пожалованные старцам, их тесные отношения и переписка с церковными сановниками. Старцы были в почете у высшего церковного начальства. Так, когда еще в Валаамском монастыре случились недоразумения между игуменом и старцами, митрополит Московский и Коломенский Филарет и епископ Пензенский Иннокентий выступили в их защиту. «Старцам же передано было, чтобы они были уверены в защите высшего начальства». Старец Макарий в 1853 г. писал, что члены синода и «высокопреосвященные митрополиты» знают Леонида «весьма с хорошей стороны». Сам Макарий был награжден синодом золотым наперсным крестом, что расценивалось как «знак внимания высшего духовного начальства к общелюбимому и почитаемому старцу». В 1857 г. Макарий получил крест в память Крымской войны за «патриотизм»: по словам биографа, Макарий интересовался ходом войны, скорбел при неудаче и радовался при радостной вести. Однако, же письма Макария покажут нам, что войну «патриот» Макарий воспринимал как наказание богом русского народа за грехи: «О делах Европы и войне нынешнего времени рассуждать я не могу, кроме того, что война есть перст божий и бич, наказующий нас».

Не был обойден вниманием начальства и старец Амвросий. Митрополит Филарет в знак благоволения прислал ему «образок нерукотворного Спаса». В 1887 т. «Амвросия посетил великий князь Константин Константинович, который потом относился к нему с любовью». Личную переписку с Амвросием вели многие деятели официальной православной церкви. Взаимосращенне оптинского старчества с высшим церковным начальством подтверждается и таким фактом. Присоединившийся под руководством старца Макария к православию сын московского реформатского священника К. К. Зедергольм, получивший степень магистра в Московском университете, был с 1858 по 1862 г. чиновником особых поручений при обер-прокуроре синода, а в 1862 г. принял монашество в Оптиной пустыни, где благодаря знанию древних языков содействовал изданию аскетической литературы и вел переписку. Старцы пользовались благосклонностью самых реакционных сил. Иоанн Кронштадтский, например, с большой теплотой отзывался о старце Амвросии.

Церковь выражала признательность старцам не только при их жизни, но и после смерти. Это было обусловлено главным образом потребностью в пропаганде охранительных идей. Издавались письма и другие сочинения старцев, воспоминания о них, жизнеописания с нагромождением фактов их «прозорливости», способности «исцелять» и т. д.

В свою очередь, и старцы добросовестно исполняли возложенные на них функции социального характера, верно служили церковным властям и самодержавию. Старцы раболепно ловили даже мелкие знаки внимания со стороны начальства. С какой гордостью пишет в 1850 г. Макарий о приеме у киевского митрополита, который, по воспоминаниям старца, «принял ласково и благосклонно, дозволил пробыть, сколько хотим». Вместе с игуменом Макарий удостоился получить приглашение и «от Московского Владыки митрополита» «для поклонения московским чудотворцам». Теплый прием у владыки — предмет радостных переживаний Макария, который подробно описывает пребывание в Троице-Сергиевой лавре, благосклонность Филарета, а также «отца-наместника», снабдившего его «образами, книгами, чаем, сахаром, самоваром, деньгами, рясою и камилавкою с клобуком».

Вместе со всей православной церковью старцы оплакивали царей усопших и выражали готовность молиться за новых. «На сих днях прочитал манифест нового Государя Александра II... — пишет Макарий в 1855 г. — Будем молить господа помочь нашему новому императору и христолюбивому воинству». Более того, старцы не просто обнаруживали верноподданнические чувства, но и рекомендовали самые крайние меры, когда речь заходила о расправе с людьми, выступавшими против царской власти. Гневные проклятья обрушил Амвросий на народовольцев, казнивших царя: «Господь попустил Александру II умереть мученическою кончиною, но силен он подать помощь свыше Александру III, переловить злодеев, зараженных духом антихристовым». «Переловить злодеев!» — так оставлялись смирение и кротость, когда затрагивались классовые интересы. «Предтечи антихриста, — продолжает старец, — восстают против предержащей власти и церковной власти, чтобы устранить и уничтожить оную на земли... Не есть ли крайнее безумие трудиться изо всех сил, не щадя своей жизни, для того, чтобы на земле повесили, а в будущей жизни попасть на дно ада в тартар на вечное мучение?»

Эти слова защитника самодержавия и средневекового мракобесия должны были бы недвусмысленно указать на всю кощунственность причисления оптинских старцев к силам, способствующим духовному развитию русского общества. Через полмесяца, варьируя ту же тему, старец опять проклянет тех, кто «всячески усиливаются произвести общее возмущение восстанием своим против предержащей власти, тогда как в слове божием сказано: «нет власти не от бога».

Очевидно, что старец при осуждении народовольцев исходил не столько из религиозных, сколько из социальных соображений: христианские понятия «антихриста», «ада», «будущей жизни» составляют лишь антураж патетической защиты самодержавия и негодования против тех, кто осмелился посягнуть на него. Кстати, ни в одном сочинении старцев или их почитателей мы не найдем осуждения эксплуататорского строя. В. И. Ленин замечает: «...Когда перебили 50 крестьян в Бездне и казнили их вожака Антона Петрова (12 апреля 1861 года), Герцен писал в «Колоколе»: «О, если бы слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской!.. как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским синодом и немецким царем»¹¹. Ни один оптинский старец не возмутился унижением человеческого достоинства в помещичье-буржуазном государстве, бессовестной эксплуатацией трудящихся, произволом царских властей. Старцы были единодушны с церковью, хотя и среди духовенства находились люди, возмущавшиеся раболепием церкви перед царизмом.

В статье «Внутреннее обозрение» В. И. Ленин сочувственно воспроизводит несколько мест из письма бывшего священника Иеронима Преображенского к архиепископу Харьковскому Амвросию: «В то время, когда передовые люди страны в земстве и обществе подают петиции об отмене остатков телесных наказаний, церковь молчит, не обмолвившись ни одним словом осуждения защитников розги, — этого орудия возмутительного унижения человека...» ¹². Известно, что ссылками на священное писание оправдывал крепостное право Филарет Московский ¹³.

Любопытно и то, что в романе Достоевского «Братья Карамазовы» старец Зосима, образ которого, как полагают некоторые, писан со старца Амвросия, не высказывается против существующего строя. Русский народ, говорит Зосима, и не мстителен, и не завистлив. «Ты знатен, ты богат, ты умен и талантлив — и пусть, благослови тебя бог». Реальное решение социальных проблем заменяется моральными утопиями. Зосима убежден в том, что «развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего перед бедным» ¹⁴. Не случайно в романе к старцу Зосиме обращаются за утешением только с переживаниями узко личного характера. Никто из обступивших старца людей не жалуется на произвол помещиков, притеснения царских властей. Может быть, чутье великого художника подсказывало Достоевскому, что бессмысленно и безнравственно утешать словами голодного, угнетенного человека, не оказывая ему реальной помощи? И оптинские старцы утешали словами из Евангелия тех, кто к ним обращался в особь трудные минуты, всех тех, кого буржуазно-помещичье государство лишило права на достойную жизнь.

В. И. Ленин дважды обращался к мысли Л. Фейербаха о том, что утешение раба есть занятие, выгодное для рабовладельца. В условиях России «рабовладельцем» была власть помещиков и буржуазии, которую благословляла православная церковь, сама являвшаяся крупным собственником и частью государственного аппарата. Функции «палача и попа» в России выполнялись исправно. В XIX в., когда внеэкономическое принуждение, т. е. неприкрытое насилие, оказывалось уже недостаточным для сдерживания недовольства народных масс, церковь активизировала свою деятельность, культивируя старчество для нравственного оправдания существующих порядков.

Старцы благославляют собственников. Подлинной целью старческих поучений было сохранение в неприкосновенности помещичьей, купеческой, церковной и монастырской собственности. Не следует думать, что, проповедуя смирение и послушание старцы старались для других, не заботясь о своих интересах. Перепадало монастырям от имущих немало. Были и мелкие подношения: «Благодарю за усердие ваше, от начатков торговли вашей, для церкви нашей скитской ведерный бочонок церковного вина, за свечи для моей кельи, да примет господь такое ваше усердие в пренебесный свой жертвенник», — писал Макарий. Но широким потоком в монастыри, в том числе в Оптину пустынь, текли и деньги. Амвросий, сосредоточивший в своих руках все скитские денежные средства, хорошо усвоил, что «деньги сами по себе, или вернее, по цели, назначенной от бога, вещь весьма полезная». Старцы вступали в самый тесный контакт с имущими классами, оказывали им горячую моральную поддержку, которая выражалась, прежде всего, в обосновании законности и вечности общественного неравенства. Ф. М. Достоевский вкладывает в уста своего героя, благонравного старца Зосимы, следующие слова, позволяющие почувствовать поистине иезуитский характер оправдания старцами неравенства: «Без слуг невозможно в миру, но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой. — Что же нам, говорят, посадить слугу на диван да чай ему подносить? А я тогда им в ответ: «Почему же и не так, хотя бы только иногда» ¹⁵.

Принцип «хотя бы только иногда» был взят господствующими классами на вооружение. Подачки должны были умерить ропот трудящихся. В письме Макария от 1857 г. об этом сказано достаточно ясно: «Надеюсь, что ты, как верно служил своему господину, — пишет он, по-видимому, управляющему, — так и теперь ему же будешь стараться заслужить за сделанную тебе милость, сохраняя вверенных тебе людей и соблюдая его интересы по заводам и фабрикам, с помощью божией. Дай бог, чтобы приезд господина ознаменовался для нас и для трудящихся меньших братьев наших по заводам и фабрикам, милостивым к ним снисхождением и наградой денежною, без которой они доходят до разорения и впадают в ропот». Одной из социальных функций христианской проповеди, убеждавшей неимущих в особом достоинстве их бедственного положения, было также усмирить «ропот» против несправедливости. В. И. Ленин, обращаясь к деревенской бедноте, писал: «Наши попы проповедуют крестьянам нестяжание да воздержание, а сами набрали себе правдой и неправдой громадное количество земли» ¹⁶.

Утешая обездоленных обещанием «небесных наград», старцы объявляли достояние собственников свидетельством «милости божьей». «На все ваши заведения, фабрики, заводы и хозяйства испрашиваю божие благословение»; «благодарение господу, что дела ваши идут благополучно, все это его святым благословением и помощью», — так вдохновлял Макарий некое высокопоставленное лицо. Поддержка старцами богачей носила характер и практического совета. «К Амвросию обращались купцы, прося советов и указаний по своим торговым делам. Помещикам он рекомендовал управляющих имениями... Он указывал, как лучше распорядиться капиталами или недвижимой собственностью, как вести хозяйство в обителях, как (!) направить дело в суде и т. д.», — сообщает биограф старца. Иногда эти советы принимали курьезный характер. Так, Амвросий рекомендовал молиться святому Спиридону, чтобы «продать имение за настоящую цену». Благодаря этим молитвам клиенты старца, по его словам, «выходили из затруднительного положения, когда их прижимали и хотели купить за дешевую цену. Являлись неожиданные покупатели и покупали дома или имения за настоящую цену».

Предметом особой заботы старцев было сохранение и приумножение монастырской собственности. Куда деваются кротость и смиренность старцев при любом посягательстве на монастырское имущество! «Монастырского не трогай, чтобы не послали арестантскою дорогой»-, — говаривал в рифму старец Амвросий. Настоятельнице монастыря он давал совет, как поступать с крестьянами — порубщиками леса. В письме Амвросия прекрасно передана атмосфера взаимной вражды монастырских собственников и неимущих крестьян. Мужики, пишет старец, «не только рубят лес, но еще и угрожают разными угрозами... приходя во множестве с топорами... У нас два года назад был подобный случай. Солдат караульный... стрелял дробью в ноги. Мужик этот долгонько проболел... И теперь эти мужики побаиваются ездить в этот участок и рубить лес. Я пишу все это для того, так как у ваших караульных есть ружья... Разумеется, на угрозы отвечать угрозами через начальство и тогда хоть немного да смирятся бунтовщики эти». Итак, проповеди не помогут — помогут ружья, тем более что карательные действия по отношению к «бунтовщикам этим» нисколько не расходились с убежденностью в том, что «ропщущего не терпит бог».

Старцы старались влиять на духовные завещания мирян, на характер расходования ими денежных средств. В письме 1876 г. Амвросий убеждает, что пожертвовать на монастырь — «стократно более достойный поступок, чем оказать помощь погорельцам, ибо в последнем случае — скорбь, приносящая пользу людям, для какой причины пожар и попускается от провидения свыше». О том, как скапливались богатства в монастырях, можно узнать из книги «Историческое описание Козельской Оптиной пустыни» (1902 г.). Усердием старца Амвросия была создана недалеко от Оптиной женская Шамординская обитель. «Поступившие в общину сестры с отречением своей воли и достояния вручали в распоряжение старца все свои достатки... с тем, чтобы после смерти их капитал поступил в пользу общины. «Духовные дочери» предоставляли в распоряжение старца и недвижимые имения. Надо ли удивляться, что Амвросий прилагал столько усилий к тому, чтобы склонить к пострижению в монахини более или менее состоятельных женщин. Многое Амвросий расходовал в кредит, обеспечивая израсходованное недвижимым имуществом, полученным от новых «духовных дочерей». В 1889 г. такие кредитные расходы составили 120 тыс. рублей. Амвросий приобрел для Шамординской обители заливные луга в Калужской губернии, усадьбу в 240 десятин в Тульской губернии, усадьбу в тысячу десятин чернозема в Курской. В тульское имение он назначил управляющим, как сказано в «Историческом описании...», своего внука. Неприкосновенный денежный капитал шамординских монахинь, с радостью принявших на жительство Амвросия в последние годы его жизни, составлял к 1895 г. 150540 рублей. Вряд ли можно что-либо добавить к этим фактам — они говорят сами за себя.

В то время когда в России жили и боролись за счастье народное революционные демократы Белинский, Герцен, Добролюбов, Огарев, Чернышевский, когда уже выходили на историческую арену социал-демократы во главе с В. И. Лениным, православные старцы находились по ту сторону баррикад: будучи представителями и пособниками эксплуататорских классов, они изыскивали наиболее эффективные пути защиты их интересов. Всякие разговоры об общечеловеческом характере их деятельности, в том числе утешительной, — искажение исторической правды.