Кровавая месть

11

— Они вырубают лес, — удивленно сказала Виллему Доминику.

— Да. Они стучат уже целый день.

— Хотят наделать еще перегородок? Посадить еще пленников?

— Не знаю.

Она стояла, прижавшись к перегородке: ей так хотелось теперь быть с ним рядом.

— Я хочу есть, Доминик.

— Я тоже. Нам не принесли еды!

— Да. Не кажется ли тебе, что они что-то замышляют? Что они хотят заморить нас голодом?

— Но зачем тогда они рубят деревья?

— Для каких-то своих целей… — неуверенно произнесла она. — Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Ничего, меня беспокоит запястье: рана покраснела и опухла.

— Вот это да! А я не могу пробраться к тебе!

— Что бы ты могла сделать?

— Не знаю. Прочистить ее, вылизать языком, как это делают собаки. Ради тебя я готова на все!

— Дорогая, любимая Виллему, — нежно произнес он, просовывая через перегородку руку. Он не решался сказать ей, что тоже, как и она, думает, что их решили заморить голодом: сторожа испугались таящихся в ней сил и больше не осмеливаются входить сюда.

Она взяла его ладонь.

— Все-таки это большое утешение, что мы можем касаться друг друга. Об этом они не подумали. Эта рука болит?

— Нет, другая.

— Можно мне посмотреть?

— Не надо, не утруждай себя, ты все равно ничего не сможешь сделать.

— Если бы Никлас или дядя Маттиас были здесь! — вздохнула она. — Ты замерз?

— Да, я весьма легко одет, — усмехнулся он, имея в виду свой обнаженный торс. — Но в этом смысле мы с тобой в одинаковом положении — с разницей лишь в том, что меня ужасно удручает твой кашель.

— Я мешаю тебе спать по ночам?

— Не говори глупости! Меня беспокоит твое здоровье.

Она сжала его ладонь.

— Если бы ты знал, Доминик, как прекрасно чувствовать, что ты беспокоишься обо мне! Но если мы не имеем права пожениться… разве мы не можем жить вместе? Мне так хотелось бы жить с тобой!

— О, святая простота! — воскликнул он. — Почему ты думаешь, что мы не можем пожениться?

— Потому что у нас будут «меченые» дети.

— Да, — сухо ответил он.

По ее телу прошла горячая волна.

— Какая же я глупая, — засмеялась она. — К чему нам все эти слова, которые произнесет священник?

— Виллему, — тихо сказал он, — если случиться так, что мы выживем и вернемся домой… ты позволишь мне просить у твоих родителей твоей руки?

Она просунула обе руки через перегородку и горячо сжала его руку.

— О, да, да, сделай это, любимый, дорогой! Только бы они дали согласие!

— Не очень-то надейся на это. Но я, во всяком случае, попробую. Виллему, если ты станешь моей… Я так мечтал об этом! Постоянно быть с тобой, заботиться о тебе, любить тебя…

Она нервно, но радостно рассмеялась.

— До меня все еще не доходит, что я тебе нравлюсь, что ты хочешь меня! И когда я думаю о последствиях этих признаний, я едва не падаю в обморок!

Он улыбнулся.

— Пока что ты свободна.

— Не забывай о том, что я по крайней мере один раз подвергалась опасности изнасилования, — серьезно заметила она. — И я помогала Эльдару Свартскугену, а он делал не всегда то, что говорил…

Ее глаза засверкали.

— … и ты должен знать: я не застенчивая фиалка!

Он смущенно засмеялся.

— Нет, этого я никогда и не ждал от тебя. Нет, Виллему, мы не сможем обладать друг другом…

— Но можно притворяться… — с мольбой в голосе произнесла она и попробовала рассмеяться, но смех застрял у нее в горле. — Я хочу помечтать, Доминик. Помечтать о том, что мы выйдем отсюда живыми и сможем жить как муж и жена, что ты заключишь меня в свои объятия…

Доминик застонал.

— Не надо, будь добра…

— Но я же не стыдлива. Посмотри, какие у меня ужасные родимые пятна!

Без всяких церемоний она подняла юбки, так что в полумраке забелело ее бедро.

— Господи, Виллему! Ты делаешь это, чтобы соблазнить меня?

Она удивленно вскинула голову.

— Нет, просто я не хочу, чтобы ты покупал кота в мешке.

Совершенно сраженный ее доверчивостью, он попытался выдавить из себя хоть что-нибудь.

— Это могут быть твои ведьмовские знаки, Виллему… Как же нам выбраться отсюда?

Она не слушала его.

— Доминик, а ведь ты довольно волосатый!..

От него не скрылось восхищение, звучавшее в ее словах.

— Таковы все мужчины из рода Людей Льда. И к тому же в моих жилах течет южно-французская кровь. Тебе это не нравится?

Она растерянно моргала, не в силах оторвать взгляд от его груди. Она и до этого видела его раздетым, но раньше она не хотела замечать этого, настраивая свои мысли на другое. Но теперь он сам заговорил о чувствах.

Доминик был сложен божественно: натренированное тело, ни одного фунта лишнего веса, прекрасное лицо, удивительные глаза…

— Не нравится? — механически повторила она. — Наоборот! Меня это радует…

Он улыбнулся.

— Так же как и меня, когда ты поднимаешь юбки!

Виллему смущенно опустила глаза. Их общение теперь обрело новый тон, новый оттенок, новую атмосферу, новую значимость.

— Виллему, — после долгого молчания спросил он. — О чем ты хотела мне рассказать?

— О горном короле… — невольно вырвалось у нее, пока она еще не собралась с мыслями.

— О горном короле? — с улыбкой произнес он. — В связи с чем?

Она закрыла руками лицо.

— Ах, нет, Доминик, ты не должен насмехаться надо мной!

— Но я и не насмехаюсь, — смущенно ответил он. — Просто это удивило меня.

— Во всяком случае, сейчас я не могу рассказать тебе об этом. Видишь ли, все это было так хрупко и так чувственно… И, возможно, я бы решилась рассказать тебе об этом именно сейчас, когда я возбужденна твоим присутствием, но твоя усмешка разрушила все.

— Виллему, прошу тебя!

— Нет, забудем про это!

— Но я же люблю тебя!

— В самом деле? И тебя не смущает то, что они меня обстригли? — спросила она, смутившись, как это бывало с ней в детстве, когда ее представляли строгим гостям.

— Нет, ты просто очаровательна с такой короткой стрижкой. Тебя только нужно немного подровнять. Тебе это даже идет.

— Это звучит странно. Я раньше никогда не видела женщин с короткими волосами, если не считать той старой воровки, которую остригли в виде наказания. Но она была совсем старой. Это же так стыдно, Доминик, посторонние не должны видеть это…

«Никто из посторонних больше и не увидит этого… — с горечью подумал он. — Она говорит так, будто у нас впереди вся жизнь. Неужели она не понимает? Нет, она все понимает! Просто это ее способ поддерживать волю к жизни и избегать отчаяния. И я должен помочь ей».

— Виллему… Где бы ты хотела жить? В Норвегии или в Швеции?

— Там, где ты, — тут же ответила она. Он улыбнулся.

— Я бы сам с удовольствием жил в Норвегии, но я связан со Швецией незримой нитью, — с семейством Оксенштерн. Они не захотят расставаться со мной. И к тому же я состою на службе, я королевский курьер. И, кстати, на какие средства я мог бы жить в Норвегии?

— Ты же можешь купить весь Элистранд! Это стоит того, чтобы жениться на мне!

— Глупышка, — рассмеялся он. — Ты, что, хочешь, чтобы тебя купил какой-нибудь горожанин? Я же не крестьянин, мой друг! Говорят, Габриэл Оксенштерн ходатайствует перед Его Величеством, чтобы дать дворянский титул отцу и мне за наши заслуги перед шведским государством. Не то, чтобы наши услуги были так уж велики, но все-таки это приятно!

— Сделать тебя дворянином? — с восхищением произнесла Виллему. — Дворянин Линд из рода Людей Льда! Да, это звучит!

— Да, это будет шведская линия.

— Но в таком случае… — высокомерно добавила она. — Я вряд ли смогу принять твое сватовство!

— Я это знаю, потому и не сватаюсь.

— Если бы! Разве ты не собираешься просить моей руки у родителей?.. Ах, Доминик, мы болтаем всякую чепуху, чтобы только забыть, где мы находимся.

— В этом нет ничего страшного, — ответил он, — ведь нас разделяет перегородка. Было бы гораздо хуже, если бы мы имели доступ друг к другу.

— Имели доступ друг к другу…

Доминик хотел во что бы то ни стало выведать у нее ее тайну о горном короле, поэтому и не упускал случая накалить атмосферу, твердо решив поговорить с ней начистоту.

Его глаза потемнели.

— Тогда я бы заключил тебя в свои объятия и нарушил бы все запреты Людей Льда!

— Ты бы сделал это? О, — еле дыша, прошептала она. — Мы бы не смогли это сделать, потому что за нами всегда кто-то наблюдает. И мы никогда не выйдем отсюда, никогда не сможем пожениться, так что этого никогда, никогда не будет… Но расскажи, как бы могла сложиться наша жизнь, Доминик.

В ее голосе звучала тоска.

— Хорошо, — застенчиво произнес он. — Но сначала я хочу, чтобы ты узнала, что у меня никогда не было женщин. Так что мне нечего сказать о своей опытности.

— Ты никогда…

От него не могла укрыться ее радостная интонация.

— У меня было много возможностей такого рода. Но я мог думать только о тебе. И в сердце моем была скорбь, потому что ты не хотела забыть того, ты знаешь, кого…

— Кого? — не поняла она.

— Того, чье имя мне не хочется произносить…

— А Эльдара Свартскугена? Понимаешь, я его совсем забыла. Совершенно! Полностью!

— Слава Богу!

— Доминик, я тоже чистая, нетронутая. Да, можно сказать…

— Ты хочешь сказать, что он…

— Нет, не он.

— Кто же? — почти крикнул он. — Или ты имеешь в виду того насильника?

— Нет, меня никто никогда не насиловал. Речь идет о горном короле…

Доминик окаменел: опять она за свое…

— Виллему, — тихо сказал он. — Ты хочешь сказать, что тебя кто-то соблазнил? Ты хочешь сказать, что этот горный король злоупотребил твоей буйной фантазией?

— Нет, нет, я же сказала, что с мужчиной еще не была, что я девушка! Это я сама, Доминик, совершила безумный поступок!

Ему было больно слышать это, но все же принудил себя спросить:

— Что же ты натворила? Ты должна все рассказать мне, ты ведь знаешь.

— Я не знаю, стоит ли…

— Возможно, мы не выйдем отсюда, мой друг. Доставь мне радость, доверься мне!

Она вела молчаливую борьбу с собой.

— Виллему, — прошептал он. — Я хочу тебя…

Это подействовало. Она подняла голову и посмотрела на него сияющими глазами, но нерешительно, все еще не осмеливаясь довериться ему.

— Так что же было с горным королем? Что такое ты натворила?

— Нет, это не я, — торопливо ответила она. — Это сделали наши работники…

— Объяснили же, в чем дело.

— Они пели.

— О горном короле?

— Да. И я представила себе, как он выглядит: он был похож на тебя. Если честно, то он и ты — одно и то же.

Доминик слушал, не перебивая. Но на этом ее сумбурные пояснения закончились.

— И что же в этом плохого?

— Эта песня… — она помедлила, — не очень приличная.

— Не очень приличная? — произнес он, с трудом сохраняя серьезность.

— Если спеть куплеты по порядку, то это просто ужасно.

— Спой ее мне, Виллему!

— Не-е-ет! — возмутилась она. — Никогда в жизни!

— И это все?

Виллему не отвечала.

— Значит, было что-то еще, — тихо произнес он, придвинулся поближе к перегородке, просунул в щель руки.

Поколебавшись, Виллему взяла его за руки.

Он ласкал ее ладони большим пальцем, медленно и ритмично.

— Разве ты не видишь, что я хочу ее послушать? Теперь, когда мы одни — ты и я. Дай мне немного помечтать!

Прижав лоб к перегородке, она закрыла глаза.

— Когда они пели, я думала о тебе. И мне было так хорошо…

— Могу себе представить. Расскажи, как именно…

— Тогда мне удалось справиться с этим…

— Потушить огонь?

— Именно так. Но откуда ты знаешь?

— У меня тоже бывали мечты и фантазии, — улыбнулся он, — о тебе. Хотя сам я не занимался колдовством… Но ты сказала «тогда». Означает ли это, что было что-то еще?

— О, да, — горячо произнесла она, подбодренная тем, что у него бывали сходные переживания. — Это было только начало. На следующий день я пошла в лес, было удивительно жарко…

— Я помню эти дни, в Швеции тоже было тепло…

Он щекотал кончиками пальцев ее ладонь, легко-легко, едва касаясь кожи. Это наполняло ее доверием к нему.

— Там, в лесу… — с дрожью в голосе произнесла она, — я нашла солнечную поляну. И там… Нет!

— Говори, Виллему, говори!

Ему не терпелось узнать все. Стыдливо опустив глаза, она сказала:

— Я представила себе, что горный король — или ты — стоит в чаще и… смотрит на меня.

— Восхищается тобой, — тихо добавил он.

— Да, что-то в этом роде. И первый раз в жизни я разделась, чтобы изучить свое тело.

В амбаре воцарилась чуткая тишина, она слышала лишь прерывистое, тяжелое дыханье Доминика.

— Я… легла на мох. Было жарко. Я не осмеливалась смотреть по сторонам, но я знала, что ты подошел ближе. Что ты стоишь надо мной.

— Я лег возле тебя?

— Да. Ты прикоснулся ко мне, и я… Нет, я не могу этого говорить!

— Все твое тело горело, не так ли?

— Да.

— И ты не могла больше сопротивляться.

— Да, — прошептала она. — Я не могла сопротивляться…

Руки Доминика задрожали в ее руке. Он долго молчал, не в силах произнесли ни слова.

— Не нужно стыдиться, Виллему. Со мной тоже это бывало. Много раз. Ты же знаешь, что такое одиночество. Все это естественно.

— У тебя тоже бывали такие грезы? — тихо спросила она, — такие сны наяву?

— Да. И всегда о тебе. Он застенчиво улыбнулся.

— Виллему, на этот раз ты добилась своего.

— Как же?

— Я имею в виде себя. Я нуждаюсь в тебе именно сейчас.

Виллему чуть не лишилась чувств — и тут же просияла, ее лицо словно озарилось солнцем.

— Доминик! — восхищенно прошептала она. — Ах, любимый, любимый Доминик, я так счастлива! Я думала, что поступила плохо, рассказав тебе об этом!

В его глазах светилась нежность.

— Любимая, мы принадлежим друг другу!

— Да. Сейчас мы принадлежим друг другу. Ты сказал, что тебе нечего рассказать о твоем жизненном опыте, но я все же хочу, чтобы ты рассказал о твоих мечтах обо мне. В данный момент я так занята собой, что хочу услышать о твоих чувствах ко мне — ведь я уже говорю о своих чувствах слишком долго.

Он медлил, словно впитывая в себя хрупкую, печальную атмосферу их пламенной тоски. Стука топоров уже не было слышно, день клонился к вечеру, но они этого не замечали. Они видели лишь друг друга, пребывая в мире мечты, далеком от действительности.

Доминик говорил очень тихо.

— Если бы я сейчас имел доступ к тебе, я бы первым делом взял бы в свои ладони твое лицо. Сначала я бы долго смотрел на тебя, впитывая в свою память твои черты, потом коснулся бы губами твоей нежной кожи, поцеловал бы — словно в каком-то ритуале — твой лоб, глаза, щеки… наконец, твои губы…

Виллему громко и прерывисто дышала.

— Да-а-а… — шепотом отвечала она.

Она думала о своих оскверненных волосах, посиневшем от холода лице, думала о том, что теперь ей бы не мешало хорошенько вымыться… До нее еще не доходило то немыслимое, что Доминик признавался ей в любви. Мысль об этом так возбуждала ее, что она не в силах была додумать ее до конца.

— Продолжай… — пробормотала она.

— Потом я стал бы гладить тебя — медленно-медленно, осторожно, чтобы не спугнуть… Она засмеялась.

— Не думаю, что ты спугнешь меня этим! Но говори же дальше, Доминик!

— Мне так много нужно от тебя! Я часто испытываю острое желание обнять тебя за талию — только чтобы посмотреть, обхвачу ли я тебе одной рукой. Время от времени я бываю близок к тому, чтобы наброситься на тебя… нет, об этом вслух не говорят, так что можешь догадаться сама…

— Так оно и должно было быть, — вздохнула она, — Доминик, я не думаю, что сейчас смогла бы позволить себе что-то большее…

— Я тоже, — шепотом ответил он.

— И все же я хочу выслушать тебя.

— Потом мои руки спустятся к вороту твоего платья: они давно жаждут этого. Я не смогу противостоять этому желанию. Я обниму…

Он не мог найти подходящих слов.

— Я понимаю… — торопливо ответила Виллему, чувствуя трепет и жар во всем теле, — Доминик, от твоих слов мне так… жарко! Так жарко, словно в амбаре горит костер!

— Я чувствую то же самое, — сказал он. — Мне продолжать?

— Нет, нет. Я обниму руками твой затылок, прильну к твоей груди, потому что не смогу посмотреть тебе в лицо, не смогу показать тебе мое… вожделение!

Они в отчаянии держались за руки, Виллему подалась слегка вперед, нетерпеливо переступая ногами.

— Да, — прошептал он. — И пока ты будешь прятать свое лицо, я подниму твои юбки!

— А под ними ничего нет, — шептала она.

— Виллему, мы зашли так далеко, что я больше не в силах стоять на ногах. Не кажется ли тебе, что нам лучше лечь?

Она вздохнула.

— Да, это лучшее, что может быть… — торопливо и испуганно произнесла она. — Это становится невыносимым…

— Я хочу пробраться к тебе…

— Давай, и поскорее!

— Нет, ничего не получится… Если бы я был в полной силе, я, возможно, мог бы выломать жердь, хотя все они крепко вбиты в землю. Но у меня сейчас нет силы в руках, я не могу ни за что взяться, пока не заживут раны. Виллему, что же нам делать?

Голос у него был такой растерянный, такой опустошенный, что мечта вмиг испарилась. Оба почувствовали безнадежность ситуации во всей ее жгучей остроте.

Виллему убрала руки, закрыла ими лицо и опустилась, рыдая, на колени.

Доминик не нашел слов утешения.

В амбаре стало почти совсем темно. Одновременно с этим похолодало. Все контуры стали расплывчатыми и туманными, стоило только угаснуть безнадежной вспышке чувств. По краям рта Доминика пролегли горькие складки: он ничем не мог помочь своей возлюбленной. Единственной надеждой его было то, что утром он наберется сил и взломает дверь или перегородку — и они смогут убежать. Но откуда у него будут силы, если их перестали кормить? Оба они страдали от голода.

Он еще не знал, что никакого утра у них не будет…

А в это время воллерский помещик и его друг судья приближались к амбару. Они собрали всех своих людей, чтобы все они были свидетелями замечательного спектакля — когда старое, заброшенное поместье вместе с амбаром будет объято пламенем.

Такой костер стоил ведьмы из рода Людей Льда!