Кровная месть

20

Полковник Рогозин в пятницу выехал за город по Ярославскому шоссе и, машинально глянув в зеркальце обзора, почему-то сразу обратил внимание на старенькие «Жигули», что пристроились следом за ним. Жизненный опыт научил его отличать хвост от случайного попутчика, и тут он тоже недолго сомневался. За ним следили, причем не слишком скрываясь. Он не стал форсировать события хотя бы потому, что на данном этапе скрываться ему было не от кого. Решил подождать.

Уже миновав Мытищи, он обратил внимание, что шедшая за ним машина мигает ему фарами. Рогозин замедлил ход, свернул на обочину и остановился. Преследователь остановился чуть позади и еще не выбрался из кабины, а Рогозин уже определил, что это Феликс Захарович Даниленко. И хотя он до этого не слишком беспокоился о нечаянном преследователе, но все же испытал невольное чувство облегчения.

Феликс Захарович вышел из машины и подошел к нему. Рогозин открыл ему заднюю дверцу, и старик забрался на заднее сиденье.

— Рад встрече, — сказал Рогозин, разглядывая его в зеркало. — Только не говорите, что вы здесь оказались случайно.

— Я и не собираюсь, — сказал Феликс Захарович. — Я веду вас от самого вашего дома.

— Да? — сказал Рогозин. — Браво! Я заметил вас только перед кольцевой дорогой. Возникла какая-то необходимость?

Феликс Захарович тяжело вздохнул.

— Разумеется. Я, как и вы, понимаю смысл инструкций и не стал бы нарушать их без нужды.

— Наш предыдущий разговор получил развитие? — спросил Рогозин.

— Очень неожиданное, — сказал Феликс Захарович. — Я жду от вас откровенности, Александр Александрович.

— Простите? — удивился Рогозин. — Я не очень понял, что конкретно вы от меня ждете?

— Вы говорили о желании встретиться с высшим руководством проекта, — напомнил Феликс Захарович. — Что вас не устраивает в нынешних представителях?

Рогозин ответил не сразу.

— У меня свое понятие о чести, Феликс Захарович, — сказал он. — Я не был убежденным коммунистом, но я работал на государство. Мне нелегко принять мысль, что моего государства больше нет. Люди, которые заняты в реализации проекта «Народная воля», в большинстве своем не более чем выскочки перестроечного периода. Они воспользовались смутой, чтобы взять в руки не принадлежащее им наследство.

— Знакомы ли вы с теми, кто реально контролирует проект?

— Не то чтобы знаком, — улыбнулся Рогозин. — Но я приблизительно представляю, что это за фигуры.

Феликс Захарович опять вздохнул.

— Понимаете, Александр Александрович, я участвовал в разработке структуры управления этого проекта. Мы предвидели вероятность попыток захватить бразды правления со стороны различных политических групп. Именно для этого была предложена столь сложная, законспирированная и многослойная форма контроля.

— Масонская ложа, — сказал Рогозин.

— Что? — не понял Феликс Захарович.

— Пирамидальная структура характерна для управления масонских организаций, — пояснил Рогозин. — В свое время я внедрялся в «Гранд ориент», и мне пришлось изучить их структуру.

— Да, возможно, — согласился Феликс Захарович, который структуру масонской ложи не изучал, но о масонах кое-что знал. — Таким образом, в сфере управления процессами развития плана «Народная воля» участвуют сразу несколько равноправных групп. Я представляю команду, которая следит за реализацией положений принятого плана. Другие ищут и определяют цели, третьи разворачивают формы пропаганды и рекламы. Но вот уже в течение некоторого времени я стал замечать, что система начинает давать сбои. Какая-то отдельная группа начинает диктовать свою волю всем остальным.

— И что вы предприняли? — заинтересовался Рогозин.

— Вы должны кое-что понять, — сказал Феликс Захарович. — После смерти Егора Алексеевича я являюсь главным специалистом в вопросах проекта. И когда я вижу, как начинают попираться основы, я не могу бездействовать.

— Попираться основы? — усмехнулся Рогозин.

— Да. Проект рассчитан на возрождение сильного государства, в нем задействованы новейшие открытия в области социальной психологии. Мы формируем новое мировоззрение, а не устраиваем заговор с целью захвата власти. К сожалению, не все хотят это понять. Многие просто жаждут реванша.

— Я, например, — сказал Рогозин.

— Боюсь, вы не совсем меня поняли, — терпеливо произнес Феликс Захарович. — Речь идет о возбуждении социальной стихии. Но мы способны контролировать только первые этапы этого процесса.

— Я вам говорил, что был хорошо знаком с Егором Алексеевичем, — сказал Рогозин. — Все эти новейшие открытия, о которых вы говорите, были почерпнуты им на закрытых семинарах Римского клуба.

— Какое это имеет значение? — не понял Феликс Захарович.

— Не обольщайтесь насчет стихий, — сказал Рогозин. — Настало время, когда социальные стихии формируются в кабинетах власти. Какие бы утопические идеи ни стояли в основе вашего проекта, он нужен властолюбивым людям для того, чтобы укрепиться в новом мире.

— Это не так, — сказал Феликс Захарович, покачав головой. — Это не может быть так! Все попытки умозрительного подхода к политической жизни общества провалились! Человеческий фактор непреодолим!

Рогозин сдержанно вздохнул и спросил:

— Что вы от меня хотели?

— Я полагал, — проговорил Феликс Захарович, — что встречу в вашем лице единомышленника. Сожалею, что ошибся.

Он собрался было выходить, но Рогозин остановил его.

— Погодите. Я высказал свое разочарование в порядке заказанной искренности. Я тоже воспринимал перестройку как грандиозный эксперимент по изменению сущности нашей страны. Но когда к власти пришли эти негодяи…

Феликс Захарович уныло хмыкнул.

— К слову сказать, эти негодяи, как вы выражаетесь, являются порождением стихийного процесса. Они и выражают настоящую сущность нашего общества.

— Но не меня лично, — отвечал Рогозин.

— Меньше всего я собираюсь спорить о политических пристрастиях, — сказал Феликс Захарович. — Но я пытался найти в вашем лице сторонника нашей конспиративной демократии. Организация под угрозой диктатуры, и я надеялся, что вы поможете мне оказать сопротивление.

— Конкретно что вы от меня ждете?

— Главный Контролер, — сказал Феликс Захарович, — человек, от решений которого зависит финансирование проекта, в настоящее время не имеет возможности осуществлять свои обязанности.

— Арестован? — спросил Рогозин.

— Можно сказать и так, — сказал Феликс Захарович. — Вам не надо объяснять, о каких финансах идет речь.

— Да уж, — буркнул Рогозин. — Кто же это его схватил?

— Как это ни печально, представители нового поколения, — сказал Феликс Захарович. — Те, на кого мы так полагались. Они торопятся, они не хотят подчиняться положениям проекта. Они надеются прийти к власти и тем похоронить все дело.

— Что мы можем сделать? — спросил Рогозин.

— Вероятно, мы должны вмешаться, — сказал Феликс Захарович. — Нужны решительные люди.

— Чего-чего, а этого добра у нас хватает, — сказал Рогозин. — Значит, вы предлагаете внутренний переворот?

— Да, — сказал Феликс Захарович. Рогозин помолчал, сжимая руками руль.

— Я не уполномочен говорить за генерала Чернышева, — сказал он наконец, — но хочу вас уверить, что мы с ним мыслим одинаково. Ваша конспиративная демократия чрезвычайно благоприятствует совершению переворотов, — добавил он не без ехидства.

— К сожалению, — согласился Феликс Захарович. — Но это только на первом этапе.

— Я поговорю с генералом, — сказал Рогозин, — и мы с вами свяжемся.

— Вот еще что, — вспомнил Феликс Захарович. — Начались мероприятия второго этапа. Вы не должны отказываться от участия в них.

Рогозин чуть усмехнулся.

— Разумеется. У вас еще есть предложения?

— Нет, спасибо и на том, — сказал Феликс Захарович. — Дело, которое мы затеваем, должно быть тщательно подготовлено.

— Я с вами согласен, — отозвался Рогозин.

Феликс Захарович еще попытался сказать какую-то банальность, но вконец стушевался и распрощался с Рогозиным очень сухо. Впервые в жизни он затевал серьезную операцию по собственной инициативе, и это его волновало, как ребенка.

Он подождал, пока машина Рогозина отъедет подальше, развернулся на шоссе и покатил назад, в Москву. Сейчас, почувствовав себя лидером значительного процесса, он ощутил настоятельную необходимость общения с человеком близким, с кем не надо было бы подбирать каждое слово и беспокоиться о последствиях своей откровенности. Он хотел повидать Нину.

Нина, которая редко интересовалась газетами, увидав по телевизору выступление Стукалова в редакции «Свободной газеты», а его транслировали, как сенсацию, прямо в записи на бытовую кассету, была шокирована. С утра она поспешила в газетный киоск, купила последний номер «Свободной газеты», в которой уже были комментарии к прозвучавшей прежде сенсации, не удовлетворилась этим и накупила еще различных изданий, где эта новость вовсю обсуждалась, и села в скверике у дома на лавочку прочитать все это. Сам поступок Стукалова ее искренне возмущал, но то, что он рассказывал, его очевидная ложь о знакомстве с Бэби — то есть с нею самой! — описание «его» особых зверских навыков Нину просто шокировали. Она не могла понять, то ли действительно так задумывалось руководителями проекта, то ли это вдохновенная импровизация самого Стукача. В любом случае — она понимала это теперь особенно ясно — с этого момента у нее должна была начаться новая жизнь. Теперь она была «кровавым Бэби», садистом и человеконенавистником. Хоть плачь, хоть смейся.

Феликс Захарович, остановив машину на некотором расстоянии от ее дома, шел к ней пешком и заметил Нину в скверике совершенно случайно. Увидев рядом кипу газет, он понял ее состояние и сел рядом молча.

— Ты? — удивилась Нина.

— Почему тебя удивляет мое появление? — спросил Феликс.

— Я ничего не понимаю, — сказала Нина. — Кто такой этот Стукач? Он действительно работал на вас?

— Конечно. Все, что он рассказывает, правда. Она усмехнулась.

— И про Бэби тоже? Феликс Захарович рассмеялся.

— Они про тебя ничего не знают, вот и напридумывали. Это ведь не я составлял текст его выступления. Тебя это что, беспокоит?

— Я просто перепугалась, — призналась Нина.

— Это начало второго этапа, — объяснил Феликс. — Теперь мы обеспечиваем гласность судопроизводства. — Он хихикнул.

— Хотите напугать всю страну? — спросила Нина. — Зачем?

— Не беспокойся, вся страна не испугается, — сказал Феликс. — Совсем даже наоборот. Мы ждем активной поддержки населения.

Нина посмотрела на него с удивлением, она никогда не задумывалась о том, куда все это направлено.

— А что в этом случае должна делать я?

— Свое дело, — сказал Феликс.

— Кстати о моем деле, — вспомнила тотчас же Нина. — Ты обещал назвать мне адрес Люсина. Второй этап начался, где же адрес?

— Сначала дело, потом удовольствие, — сказал Феликс. — Предполагается твое участие в одной сверхсложной операции. Мы должны ликвидировать Стукача.

У Нины от удивления даже рот раскрылся. Машинально указывая пальцем на газеты, она спросила:

— Стукача? Вот этого самого?

— Да, — сказал Феликс жестко. — Этого самого.

— Но ведь он работает на вас?!..

— Не совсем так, — уклончиво ответил Феликс. — У нас ведь тоже не все в порядке. Он работает на команду, которая пошла против течения.

Нина потрясенно покачала головой.

— Слушай, но ведь это значит… Значит, и меня когда-нибудь тоже…

— В том-то и дело, — сказал Феликс со вздохом. — Если мы не опередим их, они опередят нас. И тебя, и меня, и еще целый ряд товарищей.

— Куда же это мы с тобой вляпались? — спросила Нина сокрушенно.

— В политику, — сказал Феликс. — Теперь нам нужна сосредоточенность и дисциплина.

Нина кивнула и протяжно вздохнула.

— Мне-то деваться некуда, — сказала она. — Я к тебе цепями прикована. Ты что-нибудь узнал про тех двоих?

— Ищем, — сказал Феликс и улыбнулся. — Ну что, внучка, пойдем в «Славянский базар»?

— Только базара мне сейчас и Не хватает, — печально улыбнулась Нина.

Феликс только рассмеялся. Они поднялись, и он проводил ее до подъезда ее дома. Настроение у него было приподнятое, и он говорил Нине убежденно:

— Мы все перевернем, милая. Мы заставим их считаться с очевидным. Надо только решиться и сделать последний шаг.

— Я не очень представляю себе, как подобраться к этому Стукачу, — сказала Нина. — Он, наверное, в Лефортово?

— В Бутырке, — сказал Феликс. — Но операция пройдет в другом месте. Не волнуйся, на этот раз все организовывает фирма, твое дело только выстрелить.

— Нет проблем, — сказала Нина. — Но после этого ты дашь мне адрес Люсина?

— Конечно, — сказал Феликс, улыбаясь. — Тотчас же!

21

Стукалов пел, как канарейка. Он теперь был суперзвездой российского преступного мира, его фотографии были во всех газетах, его слова повторялись всеми. Его допрашивали в МУРе, в федеральной прокуратуре, в Московской городской и даже на Лубянке. Телевизионщики жаждали устроить грандиозное шоу с его участием, министры в обширных интервью комментировали его появление, депутаты устроили закрытое заседание Верховного Совета, чтобы ознакомиться с показаниями этого мерзавца. Конечно, больше всего их интересовал список лиц, приговоренных Судом Народной Совести, это было главной темой дня, и даже популярные телевизионные передачи с модными ведущими были полны измышлений на эту тему. Например, пригласили с десяток молодых дельцов и интересовались их мнением о существовании Суда Народной Совести. Дельцы были уверены, что это провокационная вылазка «бывших», говорили о грандиозной пользе, какую они приносят обществу, но выглядели при этом очень жалко.

В эти дни я виделся с героем дня чаще других, потому что оказался ведущим следователем по его делу. А если быть более точным — следователем, ведущим его дело. Знакомые названивали мне, чтобы выяснить, не включили ли и их в этот пресловутый список, но Стукач не называл ни одного имени. Даже мать была убеждена, что мой бывший отчим, бессовестный делец Паша Сатин, приговорен Судом НС, и умоляла предупредить его об опасности. Она не знала, что сам Паша названивал мне чуть ли не каждый вечер, хотя помнил, что наше расставание не предполагало возобновления отношений. Вместе со многими другими нуворишами Паша собрался отсидеться где-нибудь на теплом Западе, и я пожелал ему счастливого пути.

После первых звездных выступлений Стукалов быстро стал сникать, начал путаться в показаниях, дерзить и врать. Из него выжали условное имя его ведущего, некоего Гризли, как он уверял, бывшего сотрудника девятого отдела КГБ, отдела личной охраны видных партийных и государственных деятелей. Проверкой было установлено, что этот самый Гризли, Григорий Злобин, был уволен из рядов чекистов еще при Чебрикове и никогда не занимал значительных постов. Самого Злобина не нашли, но его ближайшие родственники уверяли, что не видели его лет пять. Во всяком случае, официально он выписался с места проживания еще весной девяносто первого года и с тех пор формально являлся как бы бомжем. Грязнов полагал, что это гэбистские фокусы с консервированием агентов, но у меня и у Меркулова все это вызывало серьезные сомнения.

Таким же образом, настойчивостью и упорством, мы вытянули из Стукалова его адрес. Судя по его выступлениям, он не был москвичом, и квартира у него была служебная. Оказалось, его однокомнатная квартира перешла к нему от одинокого старичка, умершего за год до всех наших событий, которого он якобы опекал. Поскольку сам он появился в Москве лишь восемь месяцев назад, до этого проходя службу в астраханском ОМОНе, то и опекал старичка не он. Так открылась новая форма нелегального распределения жилой площади в столице. Сколько еще старичков опекали люди из Суда Народной Совести, было неизвестно. Теперь по закону квартира принадлежала Стукалову, и проживавшая там девица предъявила нам документы на право владения ею. Мы (я и Дроздов) для порядка пригрозили ей конфискацией жилья и имущества, но уверенности в том, что мы имеем на это право, у нас не было.

В остальном же многое из того, о чем пел Стукалов, было не более чем вольной импровизацией, его свободным толкованием разговоров с Гризли, и практического интереса для следствия не представляло.

— Так все-таки чего же ты пришел сдаваться? — недоумевал я. — Все твои сотни будущих «стрелков», это же что-то вроде коммунизма в светлом будущем. Нет же никаких мстителей, одни разговоры.

— Это вы так думаете, — отвечал Стукалов.

— Ты их видел? Хоть одного?

— Послушайте, следователь, — горячилась суперзвезда. — Не хотите ли вы сказать, что все эти Гудимировы, Клементьевы и Кисловские скончались от обжорства? Вы сами прекрасно знаете, что их шлепнули, а значит, и мстители есть.

Где он действительно стоял насмерть, так это в вопросе денег. Тут уж ни упорством, ни настойчивостью пронять его было невозможно.

— Поймите сами, — говорил он вполне откровенно, — это моя главная надежда. Пройдет волна, закончится мой срок, и я заживу спокойно и честно. Вы же хотите, чтобы я жил честно, так ведь?

Но тут оставалось место для большого сомнения.

— Слушай, Стукалов, — наседал на него я. — Я ведь считать умею. Нынче в Москве заказное убийство стоит три — пять тысяч долларов. Ты прихлопнул четверых, значит, твоих запасов, если вычесть всякие расходы, максимум тысяч пятнадцать — двадцать. Это деньги, которые какой-нибудь банкир выбрасывает за неделю проживания где-нибудь в Монте-Карло. И за такие деньги ты пришел сдаваться по подрасстрельной статье?

— Явка с повинной, — начинал считать он, — да содействие следствию. Плюс общественное мнение, смею надеяться, сочувствующее. Какой там расстрел, мне даже пятнашку не дадут. Максимум червонец. А там мало ли какие перемены могут быть в нашем обществе?

— За двадцать тысяч баксов? — настаивал я.

— Кто знает, — не выдержав, хихикнул он, — может, у вас, Александр Борисович, с арифметикой нелады.

— Вот тут, — ухватился я, — ты прав. С арифметикой я мог и ошибиться. Если тебе заплатили не только за убийства, но и еще за что-то, а?

Я научился нутром чувствовать подследственных, и, когда у Стукалова забегали глаза после моего вопроса, я понял, что попал в точку.

— Так за что же тебе могли заплатить? — стал я размышлять вслух. — Может, за явку с повинной, а? Сиди, мол, Алексей, спокойно, а мы тебе отстегнем.

— Кто же теперь за это платит? — криво усмехнулся он.

— Вот и я об этом думаю, — кивнул я. — По моей арифметике тебе за эту явку должны отстегнуть больше, чем за дела. Так кто же за это платит?

— Выдумываете вы все это, гражданин следователь, — отвечал Стукалов.

— Кто знает, — сказал я. — Только в таком варианте ты должен понять одно, Стукалов. Может так случиться, что не придется тебе радоваться своему богатству. Не доживешь ты до счастливых дней свободы.

Тут он даже занервничал.

— Чего это вы меня пугаете? Я к вам со всею душой…

— И душа у тебя тут не вся, — возразил я. — И пугать тебя мне вовсе не хочется. Но в таком раскладе избавиться от тебя должны именно они, твои заботливые хозяева.

— Какой им прок? — не понимал Стукалов. — Я уже выложил все, что знал, а им никакого убытка!

— В том-то и затея, — сказал я. — Если они будут продолжать начатую игру, то должны продемонстрировать себя ярко и однозначно. Суд Народной Совести непримирим к отступникам. Понятно?

Было видно, что он понял и испугался, но, совершив над собой усилие, заставил себя улыбнуться.

— Как страшно вы рассказываете, гражданин следователь! Аж мурашки по спине. Но это неправда, и вы сами это знаете. Придумали вы все.

— Ладно, не пугайся, — сказал я. — Мы будем тебя охранять, Стукалов. Ты у нас сейчас как примадонна в заезжей опере, даже когда сфальшивишь, мы все равно аплодируем. Деваться некуда.

Кто меня в этом вопросе искренне поддерживал, так это Меркулов. Он с самого начала всей шумихи чувствовал в ней прежде всего пропагандистское звучание и страстно негодовал, видя разворот дела в прессе и на телевидении. Я принес ему газету с цветным снимком, где какой-то тип в маске целился в объектив из автомата и подпись гласила: «Бэби стреляет в вас!»

— Прекрасно, — произнес он сквозь зубы. — Нам сразу стало легче.

— Между прочим, мы и сами им в этом помогаем, — заметил я. — Ты, можно сказать, единственный заместитель генерального, кто не допрашивал Стукалова лично. Его допрашивали все, включая самого генерального прокурора.

— Я рисовал себе картины их прорыва в прессу, — сказал Костя, — но даже я не мог себе представить такого!..

Он раздраженно швырнул мою газету с портретом Бэби на стол.

— Я к нему уже подбираюсь, — сказал я. — Он уже задумался. В самом деле, откуда рядовой исполнитель мог знать про этого Бэби, про Дюка?

— Имей в виду, возможно, что его вывели на такой поворот и без прямой подсказки, — предложил Меркулов.

— Вряд ли, — ответил я. — Уж очень точно было все рассчитано. Пресса, телевидение, явка с повинной. Он слишком уверенно себя чувствовал.

— Да, наверное, — согласился со мною Меркулов. — Самое удивительное то, что все это было легко предугадываемо. Я мог бы нарисовать весь план этой явки с повинной еще за неделю до его появления. Они не утруждают себя даже придумыванием оригинальных путей воздействия!

— Что же тебя так мучает? — не понял я.

— Меня не хотят понять, — буркнул Меркулов. — Я доложил свои соображения генеральному, и тот только посмеялся. Что делать, я не могу ссылаться на нашего дедушку из Верховного Совета.

— Кстати, — заметил я, — а ты не считаешь необходимым допросить его в качестве свидетеля?

Он посмотрел на меня насмешливо.

— Какого свидетеля, Саша? Ты думаешь, он хоть что-нибудь скажет?

— Так на чьей он стороне? — спросил я.

— На своей, — буркнул Меркулов. — Надеюсь, вы не заклинились на показаниях одного Стукача? Как идет разработка остальных направлений?

Я доложил. Лейтенанта Сорокина продолжали искать по всем возможным вариантам. Конечно, если он до сих пор оставался в Карабахе или даже с ним там что-нибудь случилось, то наши поиски имели мало шансов на успех. Но главным направлением нашего расследования стал след ФСК. Мы искали выходы на эту организацию.

— Не надо ничего усложнять, — сказал Меркулов. — Я попытаюсь выйти на руководство. Сейчас со всей этой шумихой они не посмеют нам отказать.

Оставив его раздраженным, но настроенным по-деловому, я вернулся к себе, к моим компьютерщикам, которые были активно заняты проверкой показаний Стукалова, просеивая их сквозь сито своих цифр. Они подтвердили ту часть его показаний, которая касалась перечисленных им убийств. Действительно, всех этих людей, по их расчетам, убил один исполнитель, да и параметры психологического портрета Алексея Стукалова чисто накладывались на их выводы. Они даже попытались по признакам убийств нарисовать мне психологический портрет всех трех киллеров. Я относился к этому как к игре взрослых детей.

— Вы напрасно сомневаетесь, Александр Борисович, — говорила мне с укором Лара. — Наклонности человека в такой экстремальной ситуации, как совершение убийства, выражаются очень четко. Мы даже думаем разработать таблицу штампов поведения преступников, по которой можно будет определять виновных, как по отпечаткам пальцев!

— Тогда убийц начнут вербовать исключительно в актерской среде, — усмехнулся я. — Уж они-то вам сыграют в экстремальной ситуации любой типаж.

— Это не так просто, — буркнул Сережа.

— Смотрите, что у нас выходит, — оживленно продолжала Лара. — Номер первый, или Дюк. Возраст от тридцати до сорока…

— Точнее, от тридцати двух до тридцати семи, — уточнил Сережа.

— Сложение астеническое.

— Это какое? — спросил я. — На всякий случай спрашиваю, вдруг я его в метро повстречаю.

— В общем, худой, — не сдержав улыбки, ответила Лара. — Имеет романтический склад характера.

— Это очень существенно, — заметил я иронично.

— Там шкала характеров, — буркнул неохотно Сережа. — Он проходит как романтик, но это не значит, что он сочиняет стихи или поет серенады под балконом своей женщины.

— Кстати, Сережа тоже проходит у нас как романтик, — оповестила меня Лара. — В органах правопорядка, как и в рядах преступников, очень много романтиков.

Я насторожился.

— А меня вы в этом плане проверяли?

— А как же, — радостно подтвердила Лара. — Но вы не романтик, Александр Борисович. Вы интуитивист.

— Только моей жене не говорите, — сказал я. — Что там дальше с Дюком?

— Волевой, собранный, сосредоточенный. С хорошо развитым инстинктом цели. Но расточительный, дружелюбный и покладистый. Вполне вероятно, что любит бывать с друзьями в ресторанах. Когда у него бывают деньги, — добавила она.

— Я думаю, они у него всегда есть, — сказал я. — Насчет отпечатков пальцев там ничего нет?

— Нет, этого нет, — рассмеялась Лара.

— Теперь насчет Бэби, — сказал Сережа. — Лара, расскажи.

— Да, насчет Бэби, — кивнула Лара. — Очень интересная фигура, знаете ли. На него у нас больше всего материала, но меньше всего результатов.

— А в чем проблемы?

— Он чрезвычайно скрытен, — сказала Лара. — Такое впечатление, что он работает под гипнозом. Его проявления двойственны: то он жутко волевой, то расслабляется до безвольности.

— Это в чем же? — не понял я.

— Ну хотя бы в случае с Маркаряном, — сказала Лара. — Помните, там в решающий момент по лестнице ведро загремело.

— Ага, — понял я. — Так это он расслабился.

— Во всяком случае, привлек к себе внимание. Это не показатель собранности.

— У меня на этот счет свое мнение, — сказал Сережа. — С этим ведром все было не случайно, это создало эффект отвлечения.

— Но свидетельница видела его! — воскликнула Лара. — А кто видел в лицо Дюка или того же Стукача?

— Я не считаю это случайным, — упрямо сказал Сережа. Лариса скорчила мину и сказала:

— Он тащится от этого Бэби.

— Что такое? — насторожился я. — Куда он тащится?

— Не говори глупости, — буркнул Сережа. — Никуда я не тащусь. Но я вам говорю: с этим Бэби нам еще придется здорово повозиться. Это далеко не мордоворот с двумя извилинами, это личность неординарная.

— Он даже нашел в нем проявления женственности, — фыркнула Лара.

Она ревновала Сережу к Бэби! Чего только не случается в коридорах прокуратуры.

— Продолжайте, — покровительственно сказал я. — Это все очень интересно и важно. Возможно, этим вы прославите свое имя в истории криминалистики.

На лице Сережи мелькнуло слабое подобие улыбки, и я понял, что к славе он не стремится.

22

На срочное закрытое заседание коллегии Суда Народной Совести Феликс Захарович был приглашен, что называется, прямо с улицы. Он прогуливался неподалеку от своего дома, когда к нему подошла женщина и передала приглашение на коллегию в форме поздравительной открытки от несуществующего племянника. Тут же его посадили в машину, ненавистный для Феликса Захаровича «мерседес», так легко запоминающийся случайными свидетелями, и через полчаса езды доставили на базу Суда в районе Серебряных прудов.

И приглашение, и срочность Феликсу Захаровичу не понравились сразу. На заседании присутствовали кроме судей и Председателя с Секретарем также приглашенные эксперты, руководители служб и отделов. Феликс Захарович успел — подумать, что за время их работы организация здорово разрослась. Среди прочих находился здесь и генерал Чернышев, и его присутствие Феликса Захаровича не обрадовало.

— Я приношу извинения тем, кого пригласили сюда слишком неожиданно, — начал Председатель. — Вопрос нынешней коллегии — это организация текущей акции, а также проблемы внутренней жизни. Господин Секретарь, доложите разработанный план акции.

Несмотря на спокойное начало заседания, Феликс Захарович почувствовал неладное. Пресловутые «проблемы внутренней жизни» могли коснуться непосредственно его. Генерал Чернышев, даже при всем хорошем, что о нем было известно, вполне мог вспомнить и о своей рубашке, которая к телу ближе. Авантюра по наводке никого не представляющего Феликса Захаровича могла сулить некоторые дивиденды в будущем, но требовала больших усилий. Сдача же Феликса Захаровича давала чуть меньше, но сразу и без хлопот. Понимая это, Феликс Захарович чувствовал себя бездарным организатором.

— Из всех объектов, куда возят сейчас Стукача, самое подходящее — помещение Московской городской прокуратуры, — говорил меж тем Секретарь, некогда бесславный партийный функционер, успевший мелькнуть в качестве реформатора никому не нужной коммунистической партии на заре перестройки. — Наш агент должен проникнуть в здание прокуратуры, что не представляется слишком сложным, туда же в условленное место будет доставлено оружие. Стукач будет убит во время прохода по коридору, намечено даже местонахождение агента. Мы полагаем, что этим агентом должен стать Бэби.

— Что вы скажете на это, господин Архивариус? — спросил Председатель.

Кличку Архивариус ему придумал еще Синюхин, и Феликсу Захаровичу она всегда казалась нелепой и легкомысленной. Теперь же, в такой напряженный момент, она прозвучала как оскорбление. Феликс Захарович протяжно вздохнул.

— Мы впервые разрабатываем акцию, — сказал он. — Это, как я понимаю, направление новой политики руководства, но я бы хотел понять ее целесообразность. Прежде мы определяли места наибольшей уязвимости клиентов, а агенты сами определяли свои действия.

— Что вас беспокоит? — холодно спросил Председатель. — Мы начинаем второй этап проекта, и здесь появится много новых деталей. Вы должны знать это не хуже меня.

— Я действительно знаю это не хуже вас, — заметил Феликс Захарович с достоинством. — Но меня смущает умозрительность такого подхода. Ни мы, ни уважаемый Секретарь не можем похвастаться опытом разработки практических акций, а тут предстоит дело, как я понимаю, чрезвычайной важности. Странно, что все это решается столь поспешно и поверхностно.

— Уверяю вас, — сказал Секретарь, — что разработка шла достаточно серьезно и участвовали в ней профессионалы. Вы можете определить недостатки нашей схемы?

— Меня смущает выбор места, — сказал Феликс Захарович. — Слишком сложно будет уходить с места акции.

Секретарь усмехнулся и ответил:

— Ему не надо будет уходить, Феликс Захарович. Ваш агент будет убит после совершения всех дел.

Феликс Захарович предвидел такой поворот и потому сдержался.

— Прикажете так ему все и объяснить?

— Поскольку вы отвечаете за работу вашего агента, — сказал Секретарь, — то вы ему все и объясните. Не думаю, что он должен знать действительно все. Как вы его настроите по части отхода, это ваша проблема.

В этом был открытый вызов, и Феликс Захарович от возмущения даже головой покачал, но сказать ничего не успел, потому что заговорил Председатель:

— Поскольку эта тема так важна для нашего Архивариуса, давайте остановимся на этом подробнее. Насколько мне известно, вы заявили свой протест относительно планов ликвидации агентов первого этапа.

— Я нахожу это безнравственным, — заявил Феликс Захарович взволнованно.

Собравшиеся зашумели, на глазах разворачивался скандал.

— Разве это не входит в план «Народная воля»? — спросил один из судей.

— Я не убежден в этом, — заявил Феликс Захарович. — Мне даже кажется, что положения плана стали грубо подправляться в угоду чьим-то личным интересам.

— Чьим же? — спросил Председатель при полном молчании остальных.

— Вероятно, вашим, господин Председатель, — сказал Феликс Захарович.

— Вы же знаете, что вся наша работа находится под контролем, — напомнил Председатель. — Если бы я позволил себе хоть малейшее отклонение от коллегиальных решений, меня бы быстро поставили на место.

Конечно, он его завлекал, приглашал огласить свои обвинения вслух. Феликс Захарович почувствовал это и не стал продолжать.

— Какие-то у вас странные отношения с агентом, — заметил кто-то из руководителей служб. — Он вам случайно не родственник?

— Я протестую! — заявил Феликс Захарович. — Мое отношение к моему агенту вполне согласуется с уставом, я должен заботиться о его безопасности. Это людоедское положение о ликвидации агентов идет вразрез с целями нашего общего дела.

— Прекрасно, — сказал Председатель. — Есть среди присутствующих еще кто-нибудь, кто хотел бы высказать протест относительно ликвидации агентов?

Сначала было долгое молчание.

— Есть, — сказал генерал Чернышев. — Я против. Феликс Захарович сдержанно перевел дыхание.

— Ваши аргументы, господин Распорядитель? — спросил Председатель невозмутимо.

Тут Феликс Захарович даже вздрогнул. Пост Распорядителя принадлежал прежде другому человеку, кого он считал если не своим сторонником, то сочувствующим, и перевод на это место генерала Чернышева, человека из кадрового резерва, был повышением значительным. Такое повышение следовало заслужить. Чем же он его заслужил?

— Я хорошо понимаю господина Архивариуса, — сказал генерал. — Я был на войне и знаю, что такое терять своих бойцов. Я тоже не могу понять необходимости этой ликвидации.

— Подумайте, о ком вы говорите, — заговорил Секретарь горячо. — Это наемные убийцы, они получали за свое дело деньги! Можно ли сравнивать их с бойцами?

— Эти люди исполняли ваши приказы, — напомнил Чернышев.

— Речь не идет о наказании, — заговорил Председатель. — Речь идет о целесообразном продолжении проекта. Напомню, в нем предполагалось на первом этапе совершить ряд террористических акций руками наемных людей, с тем чтобы на втором этапе перейти к организации массового террора. Для решения задач второго этапа нужны особые психологические предпосылки. Существенной предпосылкой должна стать смерть героев народного сопротивления. Они должны погибнуть, как бойцы народного фронта.

Генерал Чернышев кивнул.

— Да, это меняет дело. Но мне бы хотелось уточнить: те деньги, что заработали эти люди, у них же и остаются?

— Безусловно, — подтвердил Секретарь с готовностью. — Мало того, планируются значительные премии в пользу наследников. Я просто не успел об этом сказать.

— У моего агента нет наследников, — сказал Феликс Захарович.

— Но он вправе распорядиться своими деньгами так, как ему будет угодно, — возразил Секретарь. — Я хотел сказать, что соображений материальной выгоды тут нет.

— Я не хочу ставить вопрос на голосование, — сказал Председатель. — Прежде всего ввиду очевидности результата. Господин Архивариус, вы по-прежнему выражаете свой протест?

Феликс Захарович промолчал.

— Когда назначена акция? — спросил кто-то из судей.

— В четверг. Подследственный будет на допросе у городского прокурора. Другого такого случая может не представиться.

— Господин Архивариус должен дать нам четкие гарантии участия в этом деле его агента, — заявил Председатель.

— Феликс Захарович, — повернулся к нему Чернышев, — я знаю вас как человека долга. Вы можете дать нам такую гарантию?

Феликс Захарович тяжело вздохнул и ответил сквозь зубы:

— Да. Он там будет.

— Ну вот и все, — сказал Председатель. — Мы можем считать этот вопрос исчерпанным.

— Так будут убиты Бэби и Стукач, — сказал Феликс Захарович. — Я хотел бы знать, что произойдет с Дюком.

Председатель улыбнулся.

— Надо же оставить что-то и на долю правоохранительных органов, не так ли? Не беспокойтесь, Дюк будет ликвидирован при большом стечении народа. Эта операция уже детально разработана, но она нас сегодня не интересует.

— Позвольте перейти к деталям? — спросил Секретарь.

— Да, пожалуйста, — кивнул Председатель.

Началось изложение деталей, изучение плана помещения Московской городской прокуратуры, месторасположение кабинета прокурора Москвы, куда предполагалось доставить Стукача, местонахождение агента. Разрабатывались подробности проникновения в здание прокуратуры с подложным пропуском, а также способы передачи оружия. Способ был хрестоматийный — через бачок в туалете.

— Похоже, разработчики операции полюбили фильм «Крестный отец», — заметил с улыбкой Председатель по этому поводу.

Далее указывалось, что ликвидация агента поручена человеку из внутренней милицейской охраны прокуратуры, который в момент акции окажется неподалеку от агента. Разработчики настаивали на широком оповещении публики, и потому предполагалось пригласить на это время представителей независимой прессы под благовидным предлогом. Феликс Захарович внимательно слушал и думал о том, как из всего этого выбираться.

Когда наконец закончили с операцией, передав Феликсу Захаровичу необходимые документы для предварительной подготовки агента, Председатель произнес:

— Теперь я бы хотел поднять тему внутренней дисциплины. Я никогда не оспаривал принципа организации нашего дела, хотя со времени его начала прошло уже немало времени и некоторые коррективы просто необходимы. Теперь же, когда возникают подозрения, вроде только что высказанного, я настаиваю на проведении расширенного заседания Суда с участием всех контролирующих структур. Мы должны оценить пройденный путь и сделать необходимые исправления, если таковые понадобятся.

Судя по всему, для большинства собравшихся это заявление не было новостью, но Феликс Захарович сразу почувствовал, куда направлены предполагаемые коррективы.

— Не могли бы вы уточнить, уважаемый Председатель, что вы собираетесь менять? — спросил он.

— Разумеется, это не секрет, — сказал тот. — В настоящий момент мы слишком зависимы от настроения отдельных членов команды. В частности, стоит хотя бы нашему уважаемому Архивариусу встать в позу, и мы сразу лишаемся необходимой информации, нужной для продвижения дела. Я сказал это только для примера, — холодно улыбнулся он в сторону Феликса Захаровича.

— В этом смысл всей затеи, — отвечал тот. — Все важные решения должны приниматься в полном согласии всех членов Узла Управления. Что предлагаете вы, волю большинства?

— Если вас не устраивает простое большинство, — сказал Председатель, — мы можем ввести принцип квалифицированного большинства или что-либо подобное. Но нельзя ставить дело в зависимость от отдельного человека.

— Но это же и есть принцип нового порядка! — воскликнул Феликс Захарович. — Странно, что вы только сейчас начинаете это понимать! Дорогие мои, мы ни в коем случае не должны возвращаться к пресловутой коллегиальности, та система не оправдала себя. Главным субъектом нового общества должна стать личность!

Ему никто не возразил, но победителем он себя не почувствовал. Председатель выдержал длительную паузу и сказал:

— Вот об этом мы и поговорим на расширенном заседании коллегии. Надеюсь, наше предложение дойдет до контролирующих структур.

Последнее он произнес с улыбкой, и по своей легкомысленности замечание это было уже за пределом официального собрания. Заседание внеочередной коллегии было завершено.

— Феликс Захарович! — позвал Председатель, когда все пошли к выходу. — На минутку.

Феликс Захарович задержался, предчувствуя неприятный разговор. Когда все вышли, Председатель вздохнул и произнес:

— Поверьте, дорогой Архивариус, я искренне уважаю ваш опыт и ваш вклад в наше дело. Действительно, большая часть дел первого этапа была проведена вашими агентами, и слава вашего Бэби становится весомым фактором всей нашей пропаганды. Я не понимаю, в чем вы меня подозреваете.

Звучало все очень искренне, но Феликс Захарович знал цену этой искренности. Он промолчал.

— Сначала вас испугало перенесение фигуры Кислевского в первые ряды, — напомнил Председатель. — Вы заподозрили в этом мой меркантильный интерес. Но теперь, положа руку на сердце, сможете ли вы отрицать, что именно эта акция резко приблизила нас к началу второго этапа?

— Я не убежден в том, что это было необходимо, — буркнул Феликс Захарович.

— Теперь больше, — продолжил Председатель. — Кажется, вы готовы обвинить меня в устранении Главного Контролера, в попытке узурпации власти!

Феликс Захарович почувствовал, как краснеет. Так и есть, Рогозин с Чернышевым сдали его, не моргнув глазом.

— Предъявленное мне письмо содержало оповещение об этом, — выдавил он из себя с трудом. — Я был обязан реагировать.

— Вы не проявили в этом большого таланта, — сказал Председатель язвительно. — Но я не хочу вас в чем-то обвинить. Я хочу объяснить. Пресловутое оповещение было лишь проверкой вашей бдительности, тестом выявления вашей готовности к действию. Главный Контролер по-прежнему на своем месте, и его не надо освобождать от уз. Обратите внимание, я мог бы использовать это недоразумение для раскручивания большого скандала, ведь вы считаете меня представителем ненавистного нового поколения. Я не хочу пользоваться вашей слабостью, я надеюсь работать с вами и дальше. Ступайте, Феликс Захарович, и подумайте спокойнее о моих предложениях к расширенной коллегии.

Он даже не помнил, как вышел, кажется, его вывели. В голове все смешалось, ему казалось, что все вокруг смеются над ним и тычут в него пальцами. Его везли домой все на том же «мерседесе», и он ясно чувствовал снисходительное презрение водителя.

Первое, что он сделал, перешагнув порог своей квартиры, это включил компьютер. Совершив все необходимые операции, он вышел на сегодняшний телефон Контролера и схватил телефонный аппарат. Прозвучало семь гудков, после чего автоответчик произнес свои обычные слова:

— Вы разговариваете с диспетчером связи. Если у вас есть сообщение, произнесите его после сигнала.

— Прошу подтвердить информацию о тестовой проверке, — произнес Феликс Захарович нервно и возбужденно. — Прошу объяснить, что происходит! Кого мне слушаться и кому верить?

И тут впервые за всю историю его отчетов автоответчик переключился на прямую связь, и хриплый старческий голос произнес:

— Довольно метаться, Феликс. Исполняй все, как тебе указано.

— И по вопросу агента тоже? — спросил Феликс Захарович, не успев даже удивиться живому голосу Контролера.

— По всем вопросам, — отвечал Контролер. — Это все.

23

Измочаленного допросами Стукалова на время оставили в покое, даже на телевидении его имя вспоминали не так часто, как прежде. Реакция на появление Суда Народной Совести была бурная, но прошла на удивление быстро, что не могло нас не радовать. Тем не менее обстановка нагнеталась, и мы ощущали это очень явственно. Все понимали, что наступившее затишье предвещает скорый взрыв.

В среду мне позвонил Меркулов:

— Быстро ко мне, мы едем на очередную конспиративную встречу. Форма одежды повседневная. Никому ни слова.

Я сразу сообразил, куда мы едем, но вида не подал. Мы спустились вниз, сели в его служебную машину и тронулись в путь.

— Слушай, Костя, — заговорил я, шокируя фамильярностью молодого шофера. — Как тебе кажется, отчего они не оказывают нам сопротивления? Вспомни, раньше, бывало, шаг в их сторону сделаешь, как тотчас начинаются всякие гадости, а тут мы у них на хвосте висим, а они благодушествуют, киллеров нам сдают.

— Наверное, все дело в том, — сказал Костя, — что мы действуем в их интересах.

Я кашлянул.

— Прошу прощения. Ты уточни, ты меня в предательстве подозреваешь или Грязнова?

— Я никого не подозреваю в предательстве, — сказал Костя. — Это операция совсем не того рода, к каким ты привык Просто мы мыслим шаблонно, и они этим пользуются.

— Но пока не слишком-то, — заметил я.

— Ты же понимаешь, они готовят новую акцию, — сказал Меркулов. — Сдача Стукалова была лишь первым шагом.

— Это я еще способен понять, — согласился я. — По всей видимости, следующим шагом должно быть устранение Стукалова.

— Да, — кивнул Меркулов. — Конечно.

— В тюрьме его достать будет сложно, — продолжал я развивать идею. — Значит, доставать его будут на переездах. Надо бы распорядиться об усилении бдительности.

— Генеральный уже распорядился, — сказал Меркулов. — Не тебе одному это в голову пришло. Но почему ты решил, что его будет сложно достать в тюрьме?

Я виновато пожал плечами.

— Инерция мышления, — извинился я. — Конечно, в тюрьме у них тоже могут быть свои люди. Только мне кажется, что им надо побольше шуму.

Меркулов задумался.

— Его уже все допросили? — спросил он.

— Все кто мог, — сказал я. — Ты думаешь, его могут шлепнуть в учреждениях правоохранительных органов? Риск большой.

— Кто их знает, что они придумали, — пробормотал Меркулов. — Ладно, не будем опережать события. Мы едем к бывшему заместителю министра безопасности, которого прочат в большие чины ФСК. Человек сидел на кадрах, можешь себе представить, что ему известно.

— Конечно, ему известно многое, только скажет ли?

— Должен, — сказал Меркулов. — У него случилось зависание, против него есть небольшой компромат, и ему нужны сторонники.

Большой чин встречался с нами на конспиративной квартире в районе станции метро «Авиамоторная». Квартира не представляла собой ничего примечательного, образец типичной серости. После того как она мне сразу резко не понравилась, я обнаружил, что письменный стол точно такой же, как у меня дома.

Что касалось хозяина, то это был приятной наружности мужчина лет около сорока, внешность которого во всем выдавала чиновника, но добродушный, простой и гостеприимный. Устраивая нас в кабинете, он жаловался на то, что квартира плохо укомплектована, что кроме грузинского чая там нет никаких напитков. От чая же мы предусмотрительно отказались, расположились в типовых креслах и начали разговор.

— Дмитрий Сергеевич, — обратился к нему Меркулов, — я должен предупредить сразу, что расследуемое нами дело не делает чести органам безопасности. Я бы не хотел, чтобы вы посчитали нас врагами вашей конторы.

— В свою очередь, и я попрошу не считать меня врагом всего прогрессивного человечества, — с улыбкой отвечал хозяин. — Я допускаю возможность злоупотреблений и преодоление их считаю необходимым для нашей организации.

Меркулов удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне.

— Саша, изложи, пожалуйста, краснодарское дело.

Я начал излагать скорбную историю убийства капитана Ратникова, не опуская важных подробностей. В частности, я несколько даже усугубил связь Щербатого с органами безопасности и в сцене появления незнакомцев так расставил акценты, что их принадлежность органам безопасности не вызывала сомнений.

Дмитрий Сергеевич слушал внимательно, иногда чуть кивая и вздыхая.

— Я понимаю ваше смущение, — сказал он в конце. — Конечно, признать такое преступление за нашей фирмой тяжело. Должен вам сказать, что в органах прежней эпохи не церемонились с людским материалом, но до убийства детей дело не доходило.

— Признаемся и мы, — сказал Меркулов. — Связь этих парней с органами еще не до конца высвечена. Но подозрения на этот счет самые серьезные.

— Я могу навести справки, — сказал Дмитрий Сергеевич. — В то время в Краснодаре действительно творились темные дела. У вас есть время?

Мы переглянулись не без удивления. По нашему представлению, такие справки требовали не менее нескольких дней.

— Вы хотите навести справки по телефону? — спросил Меркулов недоуменно.

Тот улыбнулся.

— Нет, не по телефону. В соседней комнате стоит компьютер, соединенный с нашей служебной сетью. Это займет минут десять — пятнадцать.

Он вышел в эту самую соседнюю комнату, а я сказал:

— От этих компьютеров совсем житья не стало.

— Да-да, — усмехнулся Меркулов. — Твою точку зрения на этот счет я уже знаю.

— Знаете, до чего мои дошли? — сказал я. — Определяют психологический портрет убийц. Дюк у них романтическая фигура, а Бэби страшно непоследовательный.

Меркулов кивнул, думая о чем-то своем. Я поднялся, чтобы посмотреть книги на книжной полке (типовые книги на типовой книжной полке), но тут Дмитрий Сергеевич позвал нас:

— Константин Дмитриевич, Александр Борисович! Идите сюда!..

Мы поспешили к нему в комнату, совсем не типичную для наших квартир, чистую до стерильности, уставленную неведомыми приборами. Единственный известный мне прибор был компьютер на столе. На экране дисплея ползли какие-то строки.

— Вы ведь связаны со служебными запретами на публичные выступления, — спросил прежде всего Дмитрий Сергеевич. — Я хочу поделиться с вами государственными секретами.

— Да, конечно, — отвечал Меркулов. — Что вы выяснили?

— Ваш Щербатый, он же Виктор Юхнович, действительно находился на нашем учете, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Был исполнителем, что называется, грязных дел. Убит при загадочных обстоятельствах.

— Это нам известно, — заметил я. — Есть ли там что-нибудь об убийстве капитана Ратникова?

— Не думаю, что это должно быть в нашем архиве, — заметил Дмитрий Сергеевич. — Тут другое интересно.

— Что? — спросил Меркулов.

— Именно в это время в тамошнем управлении раскручивалась одна затейливая интрига. Целый ряд руководителей края, в том числе и начальник управления службы безопасности, обвинялись в торговле оружием. Работала депутатская комиссия. То есть страсти накалились до предела.

— И чем все кончилось? — спросил Меркулов.

— Сейчас, — сказал Дмитрий Сергеевич.

Он так уверенно скользил пальцами по клавишам, что невольно напомнил мне Сережу Семенихина. Я все больше начинал чувствовать свою неполноценность перед компьютерным поколением.

— Вот, — сказал он. — Кое-кто полетел. В общем, гора родила мышь. Ничего особенного.

— Стоп, — сказал я, набравшись нахальства. — А нет ли там упоминания о некой заветной дискете, в которой могла храниться важная информация?

Он посмотрел на меня с сожалением, как смотрят на слабоумных.

— Где, по-вашему, должно быть это упоминание? — спросил он терпеливо.

— В материалах расследования, — сказал я, не сдаваясь. Он пожал плечами.

— Я попробую поискать. Тут в программе есть возможность поиска слова в определенном диапазоне… Жаль, диапазон нам не известен.

— Все равно, это потрясающе, — заявил я.

Меркулов смотрел на меня, как на расшалившегося ребенка, но не вмешивался.

Некоторое время Дмитрий Сергеевич щелкал клавишами, пытливо вглядываясь в экран дисплея, упорно разыскивая упоминания о моей дискете, и в тот момент, когда даже я готов был сдаться, он произнес:

— Вот!

— Что? — вскинулись мы оба, и я и Меркулов.

— Есть упоминание о дискете, — сказал Дмитрий Сергеевич, сам невольно удивляясь этому обстоятельству.

— И что там говорится? — жадно спросил я. Дмитрий Сергеевич ткнул пальцем в экран.

— Похоже, вы близки к истине. На разбирательстве дела в депутатской комиссии пропала дискета с каким-то компрометирующим материалом. Материал поступил в распоряжение комиссии и был грубо похищен. Об этом есть докладная записка секретаря комиссии.

— Откуда взялся этот материал? — спросил я торопливо.

— И происхождение материала, и характер содержащейся информации решено было в выводах комиссии, не отражать. Дело расследовалось местным управлением безопасности.

— Не милицией? — переспросил я.

— Нет, разумеется, — сказал Дмитрий Сергеевич, чуть усмехнувшись.

— Тогда скажите, там должно быть отмечено, — сказал Меркулов, — кто возглавлял депутатскую комиссию?

Дмитрий Сергеевич чуть глянул на него, вернулся к клавишам, пощелкал и сказал:

— Да, тут есть. Комиссию возглавлял депутат Соснов Вадим Сергеевич. Вам это о чем-то говорит?

Мне-то это говорило о многом, но я промолчал. Спросил только:

— Он был связан с органами безопасности? Дмитрий Сергеевич покачал головой, показывая этим, что мы хотим от него слишком многого, что его гостеприимство на грани дозволенного, но вернулся к компьютеру, пощелкал клавишами и сообщил:

— Это уже секретная информация, и я вынужден полагаться на вашу честность, господа.

— Что там? — спросил Меркулов, у которого даже глаза разгорелись.

— Ну, в общем, депутат Соснов был секретным агентом органов безопасности, так называемым сексотом.

Я вспомнил свою встречу с депутатом Сосновым и испытал легкое разочарование. Не то чтобы он произвел на меня глубокое положительное впечатление, но человек показался мне симпатичным.

— В чем это выражалось? — спросил Меркулов. Дмитрий Сергеевич посмотрел на него с изумлением.

— Вы что, хотите поднять личное дело агента?

— Ведь это возможно, — сказал Меркулов.

— Разумеется, — кивнул Дмитрий Сергеевич сухо. — Я вижу, вы немедленно хотите узнать все про КГБ.

— Только то, что касается нашего дела, — сказал Меркулов. — Вы не забыли, что мы ведем дело чрезвычайной государственной важности? Конечно, мы можем пойти и прямым, официальным путем.

— Я полагал, что речь идет о небольшой справке, — хмыкнул Дмитрий Сергеевич. — Хорошо, я попробую заглянуть в файл внештатных агентов.

Дальнейшую работу он продолжал без вдохновения, попутно объясняя нам ситуацию в органах:

— Вы же знаете, в последние годы комитет вовсе не был однородной системой. Он раскололся на группировки, партии, поколения… Порою борьба шла такая, что напоминала времена гражданской войны. В этих условиях краснодарское дело приобрело значение, выходящее за рамки края… Вот, Соснов Вадим Сергеевич, секретный агент по кличке Лесник.

— Как все просто, — пробормотал Меркулов.

— Это вовсе не так просто, — буркнул чуть обиженно Дмитрий Сергеевич. — Вы, конечно, могли пойти по прямому, официальному пути, но это вовсе не гарантировало вам выход на секретные файлы. Даже я не знаю всего, что закодировано в памяти архивов.

— Чем занимался Соснов? — нетерпеливо спросил я.

— Тут его биография, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Он родом из Краснодара, закончил юридический факультет, работал в милиции, прокуратуре, суде. Был комсомольским функционером, деятелем перестройки. Завербован во время съезда комсомола в Москве, после чего начал активную политическую жизнь. Вы спрашиваете, чем он занимался, да? Так вот он не был стукачом, как вы можете подумать.

— А кем?

— Он был организатором новой политики, если вам угодно.

— Значит, это все организовывал комитет?

— Я уже говорил о партийной борьбе внутри организации, — вздохнул Дмитрий Сергеевич. — В комитете тоже были как сторонники прогрессивного направления, так и противники его. Ваш Соснов работал при поддержке прогрессивной части комитета.

Он отчаянно отстаивал честь своей организации, хотя мы и не думали на нее нападать. Я так много сталкивался с отрицательными сторонами их работы, что с радостью приветствовал наличие положительных. Почему бы и нет?

— Вы же понимаете, Дмитрий Сергеевич, куда мы клоним, — мягко сказал Меркулов. — Нам хотелось бы прояснить роль Соснова в расследовании того дела с продажей оружия.

— Я способен это понять, — сказал Дмитрий Сергеевич, начиная нервничать. — Но и вы поймите, наконец, что в комитете были не только убийцы и людоеды.

— Лично я в этом никогда не сомневался, — немедленно заявил я.

Он посмотрел на меня с подозрением, фыркнул и покачал головой. Мое лицемерие разрядило атмосферу.

— Разумеется, он был занят проблемами не только депутатскими, — буркнул он. — Но если вы думаете, что он был занят спасением чести краснодарского управления…

— Мы уже не думаем, — сказал Меркулов.

Дмитрий Сергеевич еще посопел некоторое время и сказал:

— В его задачу входило, напротив, потопить краснодарское управление. Там собрались махровые мракобесы, знаете ли… Он постарался, сделал все что мог, но этого оказалось тогда недостаточно. Дело хоть и спустили на тормозах, но вопреки стараниям Соснова. Вот так, хотите верьте, хотите нет.

24

После того как в среду Стукалова никто не вызвал на допрос, соседи по камере в следственном изоляторе шутили:

— Позабыли тебя, корешок, кончилась твоя слава. Все, теперь до суда будешь мариноваться.

Соседи относились к Стукалову уважительно, до них доходили газетные сообщения о его подвигах. В числе нескольких человек в его камере были рэкетиры, финансисты и хулиганы, и среди них террорист являлся фигурой экзотической.

Но в четверг его снова вызвали на допрос, и соседи снова почтительно загудели. Рэкетиры с хулиганами протянули ему ладони, и он поочередно по всем хлопнул.

— Поклон гражданину начальнику, — буркнул проштрафившийся финансист, и Стукалов помахал ему рукой.

Для него каждый вызов на допрос уже был своего рода выходом на аплодисменты к приветствующей его публике. Он шел уверенно, довольный собой, не слишком вникая в существо собственного положения. Когда следователь Турецкий пытался образумить его предупреждением о возможной ликвидации, он испугался только вначале. Потом вспомнил, как с ним разговаривали перед отправкой сюда, вспомнил пачку денег, оставленную в надежном месте, и страхи сами собою отошли. Он знал, что связан с серьезной, солидной организацией, и верил, что они не станут его подставлять.

Возили его в специальной бронированной машине, с сопровождением, на большой скорости, и, слыша сирену, он в очередной раз внутренне ликовал, сознавая собственную значительность. Его, как ребенка, волновали все эти встречи с солидными политическими фигурами, он говорил с ними на равных, и это искупало все неудобства его пребывания в изоляторе. Он вполне мог представить, что и потом, в лагере, слава его будет ему щитом и опорой. От этих мыслей жить становилось веселее.

На этот раз его привезли в городскую прокуратуру. Он уже бывал здесь у следователя Дьяконова, но на этот раз его еще раз вызвали для персонального разговора с прокурором Москвы. Они уже встречались, прокурор считал Суд Народной Совести собранием маразматиков и искал возможности выйти с ними на переговоры. Своей эмоциональностью и хитростью он вызывал у Стукалова лишь неприязнь, и потому предстоящая беседа была тягостна для подследственного.

Часа за два до его появления в прокуратуре Феликс Захарович подобрал Нину с условленного места и повез на дело. Нина была спокойна, как всегда, и этим своим сверхъестественным спокойствием перед самыми ответственными делами она внушала Феликсу Захаровичу почти суеверное восхищение.

— Сегодня твой бенефис, — говорил Феликс Захарович, ведя машину к центру города. — На нас все прожектора, к нам пристальное внимание критиков, а мы поем с галерки, — он хихикнул.

— Надеюсь, ты все продумал, — сказала Нина.

— Я-то продумал, — говорил Феликс — Да грош цена моим думам, если чего не так пойдет. Ты эту винтовку знаешь?

— Все винтовки одинаковы, — отвечала Нина. — Был бы прицел на месте. Мне бы из нее пострелять, привыкнуть.

— Увы, — сказал Феликс, — привыкать уже нет времени. Но ты будь уверена, с ней поработали специалисты, прицел выставлен. Кстати, он там оптический, японский, с просветленными линзами, хотя я и не знаю, что это такое.

— Пули?

— Соответственно припилены как надо. Да ты не волнуйся, там всего-то метров, может, двести расстояния. Для тебя это словно в упор.

— Они что же, не учитывают такой возможности?

— Когда-то, может, и учитывали, — сказал Феликс. — В прежние времена вокруг наших зданий все крыши контролировались. А теперь где людей взять, кто им платить будет? Полный развал.

— Может, тебе не стоит меня ждать? — предложила Нина. — Вряд ли они будут оцеплять район. Пройдусь до метро, поеду как все люди.

— Конечно, правильнее было бы бросить винтовку на месте, — согласился Феликс. — Но я хотел бы ее забрать. У меня насчет нее есть кое-какие соображения. Если будешь выходить из минуты, бросай ее немедленно. Если же сможешь разобрать, то лучше унести.

— Ладно, я попробую, — сказала Нина.

Он считал, что она не волнуется вовсе, но это было не так. В моменты сосредоточения она переходила в какое-то особое состояние, ее сознание словно деревенело, и она действовала, следуя лишь инстинкту. Порою она даже ухитрялась наблюдать за собой со стороны, и ей казалось, что это состояние близкое к ознобу, к болезни, но, когда в результате все получалось отлично и сознание оттаивало, она восхищалась своими собственными действиями.

Дом, выбранный Феликсом для операции, стоял через дорогу от здания городской прокуратуры. Место было оживленное, на первом этаже дома были магазины, в квартирах сталинских времен жили люди в основном состоятельные. Когда Феликс Захарович готовил операцию, он изучил их подробно. Хозяйка квартиры на четвертом этаже, чьи окна выходили на центральный подъезд городской прокуратуры, жила одиноко, работала в каком-то министерстве и пропадала там с утра до вечера. Ее уход на работу Феликс Захарович проконтролировал лично. В этой операции он уже не полагался на агентов, все делал сам.

Он остановил машину у тротуара на параллельной улице, метрах в пятидесяти от места предполагаемой акции. Они вышли из машины вместе, он провел ее до подъезда нужного дома, по дороге давая последние наставления.

— Если что, ты направляешься к Клавдии Петровне Онучкиной, она проживает в шестнадцатой квартире на четвертом, последнем этаже. Можешь не волноваться, она на работе. На площадке три квартиры, но одни соседи на работе, а другие за двумя дверьми ничего услышать не могут. Там одна старуха остается, она даже в случае взрыва открывать не будет. Смело поднимайся, открывай дверь и действуй.

— Когда ты только успел подобрать ключ? — покачала головой Нина.

— Я успел столько, сколько не успевал никогда, — вздохнул Феликс. — Винтовка снабжена и глушителем, и пламегасителем. Единственная проблема — это окно. Открывать его по такой погоде — это привлекать внимание. Хорошо бы использовать форточку.

— Каким образом? — поинтересовалась Нина. — Залезть на шкаф?

— Ладно, открывай окно, — согласился Феликс Захарович. — Но прикрой его сразу после выстрела. После результативного выстрела, разумеется.

— Успокойся. Все получится. Феликс Захарович только усмехнулся.

— Эх, милая… Все самое интересное только после этого и начнется!

На этом они расстались. Нина вошла в подъезд, а Феликс Захарович прошел к киоску, купил пакетик орехов и пошел назад к машине.

Она поднялась по лестнице, никого не встретив. За спиной у нее был рюкзак с винтовкой, и по общему стилю одежды она выглядела как современный молодой человек спортивного типа. Из маскировочных средств она на этот раз использовала только пластину под нижней губой и черные очки. Волосы были под вязаной шапочкой, куртка скрывала фигуру, и ее шаг был энергичен и порывист, как у подростков. На лестничной площадке четвертого этажа она огляделась, достала ключ и легко открыла нужную квартиру.

Шорох, который она услыхала, замерев в прихожей, заставил ее напрячься. Через некоторое время она осмелилась шагнуть в комнату и увидала толстого рыжего кота, который устраивался в кресле среди забытых газет. На появление незнакомой женщины кот отреагировал, только глянув на нее с подозрением, и мяукнул. Нина глянула на часы, сняла рюкзак и стала осваиваться.

Подъезд прокуратуры просматривался неплохо, разве что ветви деревьев чуть мешали. Хорошо, листва еще не появилась, иначе вся операция сорвалась бы. Нина сбросила куртку, раскрыла рюкзак и стала собирать винтовку. Она едва успела изучить ее сборку, но справилась с делом легко и быстро. Оптический прицел стал на место, пламегаситель с глушителем тоже не доставили хлопот. Она вынула патроны из магазина, изучила их и выбрала для выстрела тот, что понравился ей больше других. Когда закончила с винтовкой, стала готовить место. У нужного ей окна стоял письменный стол, и это было очень удобно. Она даже могла сесть в кресло, что было вообще верхом комфорта для такой работы. Устроившись, она навела прицел на человека, который стоял у подъезда, и некоторое время изучала его через оптику. Промахнуться с такого расстояния казалось ей немыслимым, но чем ближе подходил момент выстрела, тем больше возникало сомнений.

Феликс Захарович сидел в своей машине и тоже нервничал. Он решительно пошел против плана коллегии и пока не очень представлял себе, чем для него все это может кончиться. То есть, конечно, варианты поведения он уже продумал, но реакция руководства пока была для него трудно предсказуема. Председатель Суда, молодой и напористый функционер, подчас ставил его в тупик своими действиями.

И вдруг Феликс Захарович увидел такое, от чего мгновенно вспотел, несмотря на прохладную погоду. По другой стороне дороги в расстегнутом длинном плаще с развевающимися полами спешила в сторону собственного дома Клавдия Петровна Онучкина, хозяйка квартиры на четвертом этаже, где сейчас расположилась Нина. Феликс Захарович заставил себя успокоиться, посчитав до двадцати, потом неторопливо вышел из машины и подошел к ближайшему телефону-автомату. Подобные ситуации были заложены в схему операции, и волноваться не следовало. Он набрал номер квартиры Онучкиной и после трех звонков перезвонил снова. Нина взяла трубку.

— Хозяйка неожиданно вернулась, — сказал Феликс Захарович, стараясь говорить спокойно. — Можешь действовать по плану экстремальной ситуации.

Нина положила трубку и огляделась. Ей предстоял выбор: либо спрятаться на время в ванной и уповать на то, что хозяйка туда не заглянет, или встретить хозяйку в соответствии с ситуацией. В последнем случае она получала свидетеля.

Колебания ее продолжались до того самого момента, как послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Прятаться было поздно. Нина стала за дверь и сжала в руке резиновую дубинку.

Хозяйка вошла, задыхаясь от спешки.

— Тимоша, дорогой мой, я так виновата… — успела сказать она, входя в комнату.

Кот из кресла кинулся к ней, но Нина уже опустила дубинку на голову его хозяйки, и та упала на ковер. Кот жалобно замяукал.

— Спокойно, Тимоша, — проговорила Нина. — Если речь идет о завтраке, то ты его получишь.

На этот случай в рюкзаке был широкий медицинский пластырь. Нина связала хозяйку, стараясь не причинять ей лишних неудобств, залепила ей рот, чтобы она не подняла шум, придя в себя раньше времени, и уложила ее на тахту. Потом, видя как крутится вокруг хозяйки обеспокоенный кот, Нина прошла на кухню, нашла кошачьи консервы и положила их ему в мисочку. При этом она внимательно следила за тем, чтобы не оставить следов. Кот посматривал на нее по-прежнему недружелюбно, но голод вынудил его принять пищу из рук врага.

Машина со Стукаловым подошла к подъезду точно по расписанию Феликса Захаровича. Нина проследила через оптический прицел, как Стукалова выводили из машины и заводили в подъезд. Времени для выстрела было достаточно, но окно было еще закрыто. Следовало ждать выхода.

Феликс Захарович в это время стоял на другой стороне улицы и грыз орешки. У него, несмотря на преклонный возраст, еще оставались для этого зубы, чем он не уставал гордиться. Он позвонил из автомата Нине, опять через уговоренные три предварительных звонка, и та подтвердила свою готовность.

— Хорошо, — сказал Феликс Захарович. — У тебя не будет много времени, когда его поведут назад.

Рама открывалась вовнутрь, и это было хорошо. Ей не было необходимости распахивать окно настежь, достаточно было лишь приоткрыть его. Потом она села в кресло и стала ждать. Кот Тимоша устроился на тахте рядом с хозяйкой и урчал от сытости. Нина подумала, что она сейчас тоже похожа на кошку, которая сторожит мышку у норки.

Разговор у прокурора был недолгий. Тот снова предложил Стукалову обеспечить контакт с представителями Суда, и снова Стукалов отказался, мотивируя это возможной местью со стороны коллег.

— Что вы можете им предложить? — говорил он. — Деньги? Я не убежден, что они в них сильно нуждаются. Власть? Но они не согласны делиться! Поймите, им нужны ваши трупы, не меньше.

Прокурор столицы понимать этого не хотел, он верил, что идет хитрая политическая игра, и пытался понять правила этой игры. После получаса бесплодной беседы он отпустил подследственного.

Выходя из кабинета прокурора и проходя по коридору, Стукалов обратил внимание, что вокруг было как-то уж слишком много людей с оружием. Сам он был в наручниках, да и не собирался бунтовать, и такие предосторожности его лишь рассмешили.

— Мужики, — сказал он весело, — в городе разгул преступности, а вы тут ошиваетесь!

— Иди, иди, — мрачно подтолкнули его охранники.

И вот он вышел из дверей прокуратуры, и Нина напряглась.

— Перекурить бы, — сказал Стукалов охраннику.

— В машину, быстро, — буркнул тот, подхватывая его под руку.

Нина выстрелила. В конце концов у профессиональных убийц вырабатывается определенная привычка, они стреляют в одно и то же место. Нина стреляла в голову. Пуля угодила Стукалову в висок, разворотила ему череп и вышла чуть ли не под лопаткой. Он умер еще до того, как упал на землю.

Охранник поначалу решил, что он споткнулся. Выругался, стал его поднимать, позвал напарника.

— Эй, — сказал напарник, — он себе, кажется, башку разбил. Смотри, кровь.

— Где? — не понял первый. — Да поднимайся ты, козел!..

Но «козел» уже подняться не мог, и, чтобы понять это, охранникам потребовалось некоторое время.

В это время Нина уже закрыла окно и спешно разбирала винтовку. В голове ее словно стучал секундомер, наступило время спринта. В этот момент пошевелилась на тахте хозяйка, и Нине пришлось подняться и натянуть ей на глаза вязаную шапочку, пока та не увидела слишком много. Собрала все вещи в рюкзак, опрыскала все дезодорантом и вышла из квартиры.

Когда она закрывала дверь на ключ, послышался звук открываемой соседней двери. Нина быстро отвернулась, надела черные очки и поспешила вниз по лестнице. Она успела заметить, как из двери вышла старушка, глянувшая ей вслед с подозрением. На площадке первого этажа ей навстречу попалась девочка, возвращавшаяся из школы, а в подъезде она столкнулась с почтальоншей. Нина вела себя уверенно, но вполне могла себе представить, что в случае проведения тщательного расследования эти свидетели непременно что-то про нее скажут.

Феликс Захарович, наблюдавший суматоху у подъезда горпрокуратуры с другой стороны улицы, неторопливо дошел до своей машины, сел в нее, завел двигатель и почувствовал, что сжимает руль слишком сильно. На часах бежала секундная стрелка, время уходило, а Нина все не появлялась. Когда постучали в боковое стекло, он даже вздрогнул. Нина подошла с другой стороны незамеченной.

— На «Полежаевскую» подвезете? — спросила Нина с улыбкой.

— Садись, — выдохнул он. — Сделаем.

25

Гроза грянула. Алексей Стукалов был убит на пороге Московской городской прокуратуры. Я узнал об этом, находясь в кабинете криминалистики у Моисеева, который зазвал меня обсудить некоторые свои пророчества относительно дела «стрелков». Эпопея с его уходом на пенсию еще продолжалась, об этом говорили все заинтересованные лица, и в первую очередь сам Семен Семенович, но дальше разговоров дело не шло.

— Понимаете, Саша, — объяснял он мне, одновременно просматривая какое-то дело, — ваши «стрелки» люди профессиональные, это безусловно. Но они не преступники по характеру мышления. Они ведут войну, вы улавливаете мою мысль?

— Пытаюсь, — сказал я со вздохом.

— Я не думаю, что они понимают ту роль, которая им предоставлена, — продолжил Семен Семенович.

— А какая роль им предоставлена? — поинтересовался я.

— Роль Робин Гудов, — ответил Семен Семенович. — Во всяком случае, из них делают таких, знаете ли, народных мстителей. Но они по натуре не таковы.

— Это очень интересно, — заметил я, выразительно зевнув.

Семен Семенович понимающе улыбнулся и сказал:

— Сыграйте на их внутреннем конфликте. Заставьте этих исполнителей воевать против своих хозяев.

— Интересное предложение, — сказал я. — Как только я с ними повстречаюсь, непременно подскажу им эту мысль.

— У вас есть Стукалов, — напомнил Моисеев. — Дайте ему понять, что он подставлен, и он сам захочет их найти.

Вот где-то в этот момент меня и нашел Сережа Семенихин со срочным сенсационным сообщением о гибели Стукалова. Он выпалил это неожиданно эмоционально, но я этому уже не удивился.

— Видите, Семен Семенович, — сказал я, — они не дают мне даже такого шанса!

Так начался новый виток отчаянной нервотрепки, лихорадочных действий и удручающих допросов. Когда я прибыл к зданию горпрокуратуры, окружающий район уже усиленно патрулировался, у граждан на улице проверяли документы, а в остановленных легковых автомобилях проверяли содержание багажников. По расчетам Грязнова, у убийцы было не меньше получаса для того, чтобы смыться. За это время он мог уехать за пределы Москвы.

По удивительному совпадению в этот день в прокуратуре оказались корреспонденты популярных газет, которым следователь Костя Дьяконов обещал пресс-конференцию по делу Стукалова и всего Суда Народной Совести. Они конечно же собрали богатый урожай, наснимали немало сенсационных кадров, и уже к вечеру ожидался невиданный шум со стороны телевидения. Никто не осмеливался прогнать их вон, пока об этом не распорядился я. Прокурор Москвы был в невменяемом состоянии, пил корвалол и вздрагивал от каждого телефонного звонка.

— Вы же понимаете, — пытался я к нему пробиться, — что убийца должен был заранее знать об этом допросе! Кто был в курсе?

Он только жалобно простонал в ответ, но присутствовавший при разговоре Костя Дьяконов мрачно сообщил:

— Об этом знали многие.

— Почему? — удивился я. — Вы об этом помещаете объявления в стенгазете?

— Ты же сам понимаешь. Я ведь репортеров позвал, приурочивая их к этому допросу.

Я развел руками. Мы обсуждали с Костей вероятность покушения на Стукалова не далее как вчера. Конечно, эти ребята сами себе устроили большие неприятности, но вместе с ними попадал в переплет и я.

Долго не могли установить точку, с которой производился выстрел. Пулю нашли, определили импортное производство оружия, предположительно маузер. Я сразу почувствовал присутствие склада военных трофеев. Лишь к вечеру поступил анонимный звонок из телефона-автомата в дежурную часть городского управления внутренних дел о том, что в квартире № 16 дома напротив горпрокуратуры, где уже ходили по квартирам муровские оперы, происходит что-то непонятное. На такие звонки дежурные реагируют редко, но на этот раз дежурил толковый малый, он сразу определил, что звонок касается интересующего нас района, и передал сообщение нам. Мы поднялись на четвертый этаж дома, и Грязнов опытным приемом взломщика вскрыл замок в присутствии понятых.

Хозяйка квартиры, Клавдия Петровна Онучкина, связанная, с залепленным пластырем ртом, безуспешно пыталась освободиться, совершая конвульсивные движения. По квартире метался обезумевший кот и отчаянно орал. Он успокоился лишь после того, как освобожденная от пластыря хозяйка разрыдалась в истерике. Кота это устраивало, это было привычно, и он улегся отдыхать в кресло.

Грязнов глянул в окно и щелкнул пальцами.

— Точно, — сказал он. — Это произошло здесь.

Квартиру немедленно заполнили эксперты-криминалисты и баллистики, хозяйку стали успокаивать, началась текущая работа. Ничего существенного Клавдия Петровна сообщить не могла, потому что получила по голове в тот самый момент, когда вошла в квартиру.

— Я с утра забыла покормить Тимошу, — объясняла она. — Спохватилась, когда уже время к одиннадцати подошло. Отпросилась, бросилась домой, а тут вот такое…

Никаких пропаж и перемен в доме она не обнаружила, речь, безусловно, шла не о грабеже. Да даже если бы убийца и взял что-нибудь для видимости, никто бы и не подумал об ограблении. Все было предельно ясно.

Начался тотальный опрос соседей, кто что видел и где. Я вернулся в прокуратуру, а Грязнов остался на оперативной работе в доме. Городской прокурор уже пришел в себя и принялся искать возможность утечки информации где угодно, но только не в родном учреждении. Его следователи уже разрабатывали следственный изолятор в Бутырке. Я все же продолжил свои изыскания в прокуратуре, и Костя Дьяконов по моей просьбе составил список лиц, ознакомленных с фактом проведения допроса Стукалова на данный день и час. Впервые в жизни я должен был допросить прокурора Москвы, бывшего своего шефа. Давно ли я трепетал от одного упоминания этой должности?

— Саша, — сразу же доверительно сообщил мне прокурор, — ты же понимаешь, Стукалов тут ни при чем. Это не в него стреляли, это в меня стреляли!..

— Но попали в него, — возразил я. — Скажите, насколько обоснован был этот допрос? Дело ведем мы с Костей, то есть Генеральная прокуратура, зачем вам понадобилось вмешиваться?

— Ты же знаешь, как всех лихорадит, — отвечал он горячо. — Я попытался со своей стороны выйти на этих «народных судей», чтоб им пусто было.

— Вы хотели выйти на переговоры с этими террористами? — спросил я удивленно.

— Да, — сказал он прямо. — Всем ясно, это не простые террористы. Это политическое дело, Саша.

Я понял, что оперативной ценности его показания не имеют, и потому после нескольких дежурных вопросов допрос прекратил. Вторым в моем списке стоял мой напарник по делу, член моей бригады, следователь по особо важным делам Московской прокуратуры Костя Дьяконов.

— Я хотел бы знать, насколько серьезны твои подозрения, — сказал он. — Я должен понимать это в том смысле, что ты сбрасываешь меня на полной скорости, да?

Он тоже был перепуган и толком не мог ответить ни на один вопрос. К этому времени меня уже нашел по телефону генеральный прокурор и потребовал немедленного отчета по проделанной оперативной и следственной работе. Имелось в виду, что его с этим отчетом ждали на самом верху, и потому надо было предоставить полный набор следственных мероприятий. Со своей стороны министр внутренних дел провел содержательную беседу с Шурой Романовой, которая тотчас приехала к нам, чтобы призвать товарищей проявить высокую сознательность.

— Все, Турецкий, — сказала она мне. — Если твои «стрелки» еще кого-нибудь возьмут на прицел, то мы с тобой, считай, уже выставлены вон без выходного пособия.

— Готовьтесь, Александра Ивановна, — отвечал я сокрушенно. — Во всяком случае, устроим двойной банкет. Правда, я считал, что мне до пенсии еще лет двадцать — тридцать, но, может, я сбился со счета.

— Что ты думаешь делать? — спросила она. — Последнее время вы все в этом деле заняты лишь тем, что исследуете следы. А толку с гулькин нос.

— Это преступление нового типа.

— Да кого это трогает? — сказала Шура. — Мы должны раскрыть убийство и предоставить им виновных, а толковать о составе преступления найдутся охотники и без нас.

Я посмотрел на нее испытующе:

— А что бы вы сказали, Шура Ивановна, если бы я предположил, что в этом деле напрямую замешаны властные структуры.

Она прищурила глаза.

— Ты кого это имеешь в виду? Говори конкретно. Я вздохнул.

— Знали бы вы все, как мне все это надоело!.. Готов спорить на бутылку, что все это лишь предвыборная провокация.

Она почесала нос.

— На бутылку, говоришь?

Нас нашел Грязнов. Кто-то из оперативников дал ему бутылку пива, и он пил из горлышка прямо на глазах у начальницы.

— Есть кое-что, — сказал он. — Видели его, этого парня. Среднего роста, коренастый, спортивного сложения…

Я невольно хмыкнул, и Шура посмотрела на меня.

— Тебе эта фигура знакома, да?

— Еще бы, — буркнул Грязнов.

— Только тихо, — сказал я. — До сих пор он работал пистолетом, но почерк есть почерк. Я хочу проверить своих умников, смогут ли они его вычислить.

— Да кто же это? — спросила в нетерпении Шура.

— Можете доложить начальству, Александра Ивановна, — сказал я. — Личность преступника установлена. Это небезызвестный Бэби.

— Ага, — только и смогла произнести она.

— Все-таки это не наши клиенты, — сказал Грязнов, качая головой. — Это контрразведчики должны раскручивать, вот что. У них же все интересы политические!

— Александра Ивановна, подтверди, — сказал я, забирая у Грязнова протокол осмотра места происшествия, — я только что говорил то же самое. Извините, я на минутку.

Лариса с Сережей конечно же находились рядом, вели опрос лиц, которым было известно про время допроса Стукалова. Я освободил их от этой маеты, обязав в кратчайшие сроки идентифицировать преступника по их компьютерной схеме. Вероятно, в моем предложении был момент вызова, потому что Лариса усмехнулась.

— Да, — сказал я. — Некоторые обстоятельства дела позволяют пролить свет на эту проблему, но я хотел бы знать ответ вашего телевизора.

— Сделаем, — сухо ответил Сережа, но Лара не выдержала и сказала:

— Тут не может быть сомнений, Александр Борисович. Это Бэби.

— Мы предоставим полный отчет, — перебил ее Сережа, забирая у меня стопку протоколов допроса свидетелей. — Сегодня же к вечеру.

— Действуй, — сказал я уже без энтузиазма.

Срочное заседание у генерального состоялось уже около четырех часов дня. Я шел на него с легкой душой, потому что героем дня предстояло быть прокурору Москвы, а у меня был козырь: я уже почти знал убийцу. Так оно и случилось, вокруг столичного прокурора собрались темные тучи, а мое сообщение о Бэби прозвучало так, будто он был нами уже пойман. Тем не менее досталось и мне — за пассивное ведение дела и отсутствие четкого плана следственных мероприятий, а также за то, что я проглядел этапирование подследственного на никчемный допрос, закончившийся его смертью. Я поймал на себе внимательный взгляд Меркулова (это был условный знак) и решительно поднялся.

— Тогда я должен сделать заявление, — сказал я, неожиданно напугав этим генерального прокурора.

— Что это значит, Турецкий? — спросил он. — Что за заявление. Вы чем-то недовольны, вас не устраивают условия работы? В чем дело? Может, вас перевести на другой участок работы?

— Мне кажется, — начал я, — что уже ни для кого не секрет, что речь идет о грандиозной политической провокации. Я всегда был далек от политики и потому не смогу определить, какие направления тут борются, но то, что в деле замешаны интересы власти, это бесспорный факт. Для расследования подобных дел мне уже не хватает возможностей федеральной прокуратуры, нужно объединить усилия самых разных служб. В частности, нам необходимо проникновение в секреты служб государственной безопасности. Нас не может устраивать работа с доброхотами, нам нужны официальные формы сотрудничества. Я прошу поставить вопрос об этом перед правительственными кругами. Эпоха Большого Брата, как мне кажется, ушла безвозвратно, и службы безопасности должны отвечать на вопросы прокуратуры с той же обстоятельностью, что и все остальные ведомства и простые граждане.

Мое пламенное выступление вызвало всеобщее одобрение. Прокурор Москвы, почувствовав в моих словах поддержку, решительно принял мою сторону, тут же пожаловавшись на московское управление службы контрразведки. Никто не пытался защитить контрразведчиков, и это было особенно характерно. В результате генеральный прокурор закруглил совещание и отправился на верхние этажи в приподнятом настроении, имея возможность переложить ответственность на соседнее ведомство.

Меркулов увел меня в свой кабинет, по дороге интересуясь подробностями совершенного убийства. Я помнил наши пророчества и мог бы восхититься точностью наших прогнозов. Но этого чувства, к сожалению, у меня не возникало.

— Что ты хочешь от ФСК? — спросил он прямо. — Скажем, завтра, когда Президент на них рявкнет, что ты от них потребуешь в первую очередь?

— Убийц капитана Ратникова, — сказал я.

— А чем это поможет тебе найти убийц Кислевского, Гудимирова, Маркаряна?

— Ты не понимаешь? — удивился я. — Бэби напрямую связан с тем убийством!

— Бэби всего лишь исполнитель, — сказал Костя. — Он случайно оказался в системе Суда Народной Совести. А ведь ты сейчас борешься против них, против этих номенклатурных борцов за народное счастье. И когда ты поймаешь Бэби, он никак не поможет тебе приблизиться к ним. Более того, я почему-то уверен, что он станет следующей жертвой.

Я неспешно переварил это новое начальственное пророчество, поднял удивленный взгляд на Костю и сказал:

— Но ведь Бэби при таком раскладе должен погибнуть от нашей руки?

— Именно это я и имею в виду, — мрачно кивнул Меркулов.

26

Снова газеты выходили с заголовками, в которых склонялось название Суда Народной Совести, а с экранов телевизоров досужие комментаторы запугивали зрителей своими фантастическими гипотезами. Уже поползли слухи о разрастании движения, уже появились листовки с подписью СНС в провинции, угрожая расправой местным воротилам и паханам. Реакция общественности вполне соответствовала плановым показателям, но этот успех не очень-то радовал Феликса Захаровича. Наступили другие времена.

Теперь уже было не до своеволия, Феликс Захарович почувствовал за собой слежку буквально уже на следующее утро. Он именно почувствовал ее, а не заметил визуально. Это был инстинкт старого чекиста. Но он жил прежней жизнью, гулял в скверике, покупал газеты в киоске и читал их, сидя на лавочке. Днем он сходил в кинотеатр, посмотрел какой-то занудливый фильм о разложении нравов и мафии, а когда вернулся домой, то застал у себя в квартире гостей. Здесь были Секретарь, генерал Чернышев и давешний связник, с которым они встречались на Востряковском кладбище, его бывший сотрудник Ваня Лихоносов, ныне состоятельный финансист, один из директоров преуспевающего концерна, торгующего нефтью.

— В чем дело? — испуганно воскликнул Феликс Захарович, увидев их.

Испуг был чрезвычайно искусен, так что Секретарь даже улыбнулся очень самодовольно.

— Не ждали? Это удивительно, Феликс Захарович. Вы должны были нас ждать.

Феликс Захарович прошел к столу, сел в кресло и некоторое время приходил в себя. Собственно говоря, хотя он их и ждал, но все равно ему потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться.

— Согласно инструкции, — проговорил он, — никакие контакты в пределах трех суток после совершения акции не допускаются.

— Конечно, как мы могли забыть, — иронично воскликнул Секретарь. — Вы же знаток инструкций. А что говорят инструкции относительно нарушения решения коллегии Суда?

— Насколько я понимаю, — произнес Феликс Захарович медленно, — решение коллегии Суда исполнено с блеском. Все газеты заполнены самыми эпатажными комментариями.

— Решение коллегии касалось не только исполнения казни Стукалова, — сказал Секретарь, — но и ликвидации Бэби.

— Да? — спросил Феликс Захарович. — А мне показалось, что гибель Бэби проистекала из невозможности выбраться оттуда. Но нам это удалось.

— Полно, Феликс, — сказал Ваня Лихоносов. — Не считай нас дураками.

— Вы должны сдать Бэби, Феликс Захарович, — произнес Чернышев. — Теперь это просто необходимо.

— Необходимо? — удивился Феликс Захарович. — Из чего же рождается эта необходимость?

— Сколько можно объяснять! — воскликнул Секретарь. — В материалах того самого проекта, которым вы так гордитесь, необходимость ликвидации агентов обосновывается самым решительным образом. Это положение вашего любимого Синюхина! И очень справедливое положение. Но вы решительно не хотите нас понять! Поневоле возникают самые фантастические подозрения.

Лихоносов даже фыркнул при этих словах, и Феликс Захарович, сообразив, в какую сторону распространяется фантазия коллег, даже покраснел.

— Наш человек в прокуратуре повис, — стал объяснять генерал Чернышев. — Мы должны дать ему шанс. Он должен выйти на Бэби и ликвидировать его.

— Почему же не на Дюка? — спросил Феликс Захарович. — Вот вам подходящая фигура для первой жертвы.

— Кстати, я тоже отстаиваю кандидатуру Дюка, — сказал Чернышев. — Но ваше упрямство, Феликс Захарович, вызывает только ответную реакцию. Коллегия настаивает на устранении Бэби. Вы сами их к этому подвели.

— Могли бы быть снисходительны к своему легендарному герою, — сказал Феликс Захарович. — Он только что провернул такое дело!..

— В чем дело, Феликс? — вдруг не выдержал Лихоносов. — Чего ты за него так держишься? Эта твоя тайна становится уже нестерпимой!..

— Потому что — да! — я с ним сроднился, — не выдержав, воскликнул Феликс Захарович. — Потому что это мой агент, я его нашел и воспитал, он мне как сын! Я не хочу отдавать его в жертву ради каких-то сомнительных психологических авантюр!

Все трое смотрели на него изумленно.

— Феликс, — сказал Лихоносов, — это же ваш проект! Ты же сам с таким упоением толковал про органическое социальное устройство!

— Я и сейчас не отрекаюсь от органического общества, — ответил взволнованно Феликс Захарович. — И я всеми силами работаю на него. Но для кого мы его строим, если ликвидируем своих же людей? Дайте мне хоть какое-нибудь обвинение в их адрес, так ведь нет! Высшая целесообразность!..

— Полно вам, Феликс Захарович, — произнес Секретарь снисходительно. — Вы же сами только что предложили в жертву Дюка, хотя его вина ничуть не больше вины вашего Бэби. Нет, тут не гуманные интересы, тут вполне конкретный человек, которого вы выгораживаете. И вам, ветерану движения, это менее всего к лицу.

Феликс Захарович тяжело вздохнул, кивнув.

— Да-да… Может быть, вы и правы.

— Ты сдашь Бэби? — спросил Лихоносов.

— Твой-то, Ваня, какой здесь интерес? — покосился на него с досадой Феликс Захарович. — Ты здесь вообще на птичьих правах.

— Был, — сказал Лихоносов.

— Вы должны знать, — сказал Секретарь почти торжественно. — На заседании кадровой комиссии было решено дать вам полномочного заместителя. Вы же сами понимаете, ваш возраст уже не тот, что прежде. С продвижением проекта потребуется еще большее напряжение сил. Иван Аркадьевич, которого вы хорошо знаете и который вас тоже хорошо знает, начнет перенимать ваш опыт, с тем чтобы стать вам на смену, когда это потребуется.

Феликс Захарович иронично улыбнулся.

— Я благодарен Председателю за его заботу.

— Между прочим, Председатель был против, — сказал Чернышев. — Он думал, что вы воспримете это как попытку вытеснения вас из организации. Но вы должны понять, Феликс Захарович, мы не можем полагаться на удачу. Жизнь есть жизнь.

. — По уставу нашей организации, — сказал Феликс Захарович, — вы можете назначить мне заместителя лишь при моем личном согласии.

— Да, — сказал Секретарь. — Вот и скажите нам, вы согласны или нет?

Феликс Захарович ответил не сразу. Конечно, он понимал прямой смысл этого назначения. Они боялись, что в один прекрасный момент он откажется снабжать их кодовой информацией и тогда деятельность организации потеряет всякий смысл. Ведь все эти коды не только ключ к раскрытию проекта, но еще и ключ к финансовому обеспечению, ключ к банкам, к хорошо упрятанным материальным средствам, к целым конспиративным группам, до времени бездействующим, но всегда готовым выполнять устав. Это был замысел Егора Синюхина — уравновесить их всех полномочными поручениями, чтобы тем самым создать основу для единения. Теперь Феликс Захарович все больше чувствовал, как выпадает из этого единения, как на него натравливают молодых и резвых адептов, и понимал, что как организация без него испытает известные трудности, так и он в изоляции будет лишен смысла существования.

— Я согласен, — произнес он. — Мне даже кажется, что Ваня Лихоносов — самая подходящая для этого фигура.

Секретарь вытянул губы трубочкой, а Ваня Лихоносов благодарно улыбнулся. Генерал Чернышев немедленно подхватил:

— Вот если бы мы в таком же согласии решили и второй вопрос, то напряжение, раздирающее организацию на нынешнем этапе, можно было бы немного погасить.

— Да, — сказал Феликс Захарович. — Я не мог не думать об этом. Фактически я уже распрощался с ним и готов расстаться, как мне это ни больно. Я готов сдать Бэби.

— Вот и прекрасно, — воскликнул Секретарь, хотя и с наигранным воодушевлением. — Давайте адрес. Его будет брать спецназ.

— Каким образом эта информация дойдет до властей? — спросил Феликс Захарович тоном обессиленного человека.

— Анонимный звонок по телефону, — сказал Секретарь сердито. — Я не говорю о том, что это будет звонок нашему человеку.

Феликс Захарович кивнул.

— Ладно. Когда вам это надо?

— Немедленно, — сказал Секретарь.

Тут Феликс Захарович нашел в себе силы упрямо покачать головой.

— Нет, — сказал он. — Только не сейчас. Завтра, если угодно.

— Прекрасно, — сказал генерал Чернышев. — Давайте завтра. Вы позвоните по дежурному телефону и назовете адрес этого человека. Договорились?

Феликс Захарович не стал отвечать, только кивнул.

Секретарь и Чернышев поднялись, распрощались и ушли, но Ваня Лихоносов остался. Именно он закрыл дверь за ушедшими гостями, а потом вернулся в комнату и присел на стул.

— Пойми меня правильно, Феликс, — произнес он чуть виновато. — Я не игрок. Ты сам знаешь мое отношение ко всем этим начальникам. Я спокойно занимал свое место и забот не знал, но меня вызвали, просветили насчет твоей усталости и назначили. Если ты думаешь, что это я под тебя рою…

Он ждал, что Феликс Захарович перебьет его, но тот промолчал, и Лихоносов осекся. Возникла томительная пауза.

— Нам с тобой надо решить, — сказал Лихоносов, — как мы будем всем этим заниматься. Ты же понимаешь, у меня и своих забот хватает.

— Да, конечно, — согласился Феликс Захарович. — Об этом надо хорошенько подумать. Это очень важно и серьезно.

— Конечно, — подтвердил Лихоносов, не замечая его издевки.

— А начнем мы вот с чего, — сказал Феликс Захарович и поднялся.

Он включил свой персональный компьютер, подождал, пока машина зарядится, а потом подозвал Ваню Лихоносова.

— Ты ведь банкир, — сказал он, — компьютерной грамоте обучен.

— Разумеется, — кивнул тот. — Моя машина будет даже поприличнее, не в обиду тебе будет сказано.

— Для отчетности перед Контролером используется телефон, — стал объяснять Феликс Захарович. — Каждый день другой номер. Всего их, как мне кажется, штук тридцать. Неправильно определенный номер автоматически переводит тебя в режим перепроверки, и ты на месяц выпадаешь из доверенных лиц.

— Ты напрямую отчитываешься перед Контролером, — с пониманием произнес Лихоносов.

— Это не только отчет, — сказал Феликс Захарович, — это еще и диалог. Я могу задавать вопросы, выражать какие-то требования, обращать внимание на недостатки.

— И как же они тебе отвечают? — ухмыльнулся Лихоносов.

Он, как и большинство сотрудников среднего звена, был убежден, что контролирующие органы представляют собой неких олимпийских богов, которые все видят и неотвратимо наказывают отступников.

— Смотри, — сказал Феликс Захарович и стал определять номер сегодняшнего дня.

Лихоносов внимательно наблюдал за всеми его действиями, фиксируя их в памяти. Разобраться в программе было несложно, но там были нюансы, ловушки для профанов, защищающие секрет. Старик не спешил делиться с ним тайной этих ловушек.

— Вот, — сказал Феликс Захарович, когда на экране появился телефонный номер. — Спасибо.

Он набрал номер на аппарате, и послышались гудки.

— Имей в виду, — сказал Феликс Захарович, — надо считать гудки. Если будет больше или меньше семи, то отчет отменяется.

Лихоносов хмыкнул и качнул головой.

— Докладывает Франт, — произнес Феликс Захарович в трубку. — Только что меня навестили Секретарь, Распорядитель и Связник, назначенный решением коллегии моим заместителем. По их настоятельному требованию я был вынужден согласиться на ликвидацию Бэби. Начинаю ознакомление Связника с практикой работы Архива. Считаю необходимым дать Связнику новое обозначение. Пусть он сам его определит.

И он передал трубку растерявшемуся Лихоносову. Тот спросил:

— Что говорить?

— Назови свою новую кличку, — сказал Феликс Захарович.

— Какую новую кличку?

— Придумай. Это система кличек для Контролера, она должна быть отличной от других систем. Любое именование, ну!..

Лихоносов посопел, вздохнул и произнес в трубку:

— Говорит… Лихач. Начинаю осваивать новое дело. Больше докладывать не о чем, все.

Он вопросительно посмотрел на Феликса Захаровича, тот улыбнулся и сказал:

— Клади трубку.

Они вышли вместе, и Феликс Захарович воспользовался машиной финансиста. Лихоносов водил свой «БМВ» сам, уверенно и ловко вырулил в потоке проходивших машин и помчался, опережая всех, как какой-нибудь молодой ухарь. Феликс Захарович усмехнулся.

— И правда Лихач, — сказал он. — Выбросишь меня возле метро.

— За тобой следят? — спросил тот участливо.

— Тебе это лучше знать, — буркнул Феликс Захарович. Он нырнул в гущу пассажиров метро, предпринял целый ряд действий с целью уйти от предполагаемой слежки, вышел в центре и некоторое время внимательно приглядывался, нет ли за ним хвоста. Только тогда сел в такси и поехал к Нине.

Окончательно убедившись, что слежки нет, он позвонил ей на квартиру из телефона-автомата. Пока звучали гудки, он прислушивался к ударам своего сердца. Теперь он был готов открыто пойти против всей организации, и это был тот Рубикон, после которого возвращение было невозможно. Трубку подняла Аня.

— Да, она дома, — отвечала она своим нежным детским голоском. — Мы обед готовим. Позвать?

— Да, — сказал Феликс Захарович.

Сколько посторонних людей невольно вовлечены в их внутренние дрязги, подумал Феликс Захарович вдруг. Вот и эта Аня, прилипала, тоже ни за что пострадает. Она ведь и не догадывается, что через несколько минут останется совсем одна.

— Слушаю тебя, дед, — услыхал он низкий голос Нины.

— Слушай, дочка, и очень внимательно слушай, — сказал Феликс Захарович. — Помнишь, я тебе рассказывал про время цветения кактусов?

После недолгого молчания она ответила:

— Да, помню… Это время подошло?

— Да. Встреча по нулевому варианту.

— Могу я… Попрощаться?

— Нет. Время пошло, Нина. Действуй. Он повесил трубку.

Ждать пришлось недолго, минут десять, не больше. Нина показалась из подворотни и пошла по улице к остановке троллейбуса. Феликс Захарович догнал Нину и взял ее сумку.

— Привет, — сказал он.

Нина без слов кивнула, скрыв свое удивление. Феликс Захарович шел рядом с нею, задумавшись. Молчала и Нина. Они подошли к троллейбусной остановке и стали ждать троллейбус.

— Что случилось? — спросила она через некоторое время.

— Тебе непременно хочется это знать? — нервно усмехнулся Феликс.

— В рамках дозволенного, — сказала Нина. — Я ведь могу знать, то ли это моя промашка и на хвост сели органы, то ли твои коллеги затеяли многоходовую комбинацию.

— Коллеги, — сказал Феликс коротко. Нина грустно улыбнулась.

— Я знала, что этим кончится, — вздохнула она.

— Откуда ты могла это знать?

— Ты идеалист, дед, — сказала Нина. — Ты напрочь игнорируешь человеческую природу. Вы создали систему, позабыв, что элементами этой системы являются люди.

— Напротив, — сказал Феликс упрямо. — Именно на человеческом факторе и строится весь проект.

— Значит, и моя гибель была в нем заложена?

— Возможно, — сказал он, — но не в такой форме. Вероятно, ты действительно должна была погибнуть в ходе одной из акций, но это бы произошло без подтасовок и лжи. Ты же сама понимаешь, нельзя безнаказанно убивать людей, которых так охраняют. Рано или поздно конец должен был тебя настигнуть. Но они спешат и потому фальшивят. Я же считаю, что система не терпит фальши.

— Значит, ты тоже ждал моего конца? — задумчиво спросила Нина.

Феликс промолчал. Конечно, он мог возразить, и это возражение шло из глубины его сердца, но даже свою искренность он считал в данном случае фальшью. Пусть девочка думает как хочет.

— Что же теперь?

— У нас несколько вариантов выхода, — сказал Феликс. — Используем простейший. Ты просто меняешь образ жизни. Отныне Нина Ратникова исчезла, попала под трамвай, утонула… Я делаю тебе новые документы, новую легенду, все новое.

— Ее будут искать, — проговорила Нина.

— Кто? — спросил Феликс. — Соседи? Аня скажет, что ты уехала на время. Квартиру продадим через маклерскую контору, все будет по закону.

— Аня будет искать, — сказала Нина. — Она ко мне привязалась.

— Я с ней поговорю, — сказал Феликс. — Она хорошая девочка, она должна понять.

Нина посмотрела на него с усмешкой, но ничего не сказала.

— В общем, — сказал он, — у тебя начинается новая жизнь. Мы еще посмотрим, чем тебе в ней заняться.

— Не обманывайся, дед, — сказала Нина. — Что бы там ни началось, а дело у меня уже есть. Я жду адрес Люсина.

— Да-да, — кивнул он. — Я помню.

Подошел троллейбус, и они поднялись в салон вместе с другими пассажирами.

27

Мой демарш на оперативном совещании у генерального прокурора возымел решительное действие, и уже на следующее утро ко мне в кабинет явился майор контрразведки Николай Скачков с предложениями о сотрудничестве. Костя Меркулов поведал мне потом, что генеральный в своем выступлении наверху очень резко говорил о противодействии органов безопасности следствию, проводимому федеральной прокуратурой. Майор был столь энергичен в своем расположении, что я даже начал ощущать укоры совести.

— В общем, так, — сказал я, введя его в курс наших проблем. — Мне нужно знать, действительно ли там были чекисты, и если да, то кто? В конце концов, этот самый Щербатый, как агент краевого управления контрразведки, был обязан дать по начальству докладную о совершившемся преступлении. Они не могли не потребовать ее! Следовательно, не могли не знать о том, что вырезана целая семья!

— Все логично, — согласился майор Скачков. — Но компьютерная связь с региональными управлениями до сих пор не налажена, и если мы сегодня пошлем запрос, то через месяц они попросят уточнить суть операции. Вы же понимаете, речь идет об их чести.

— Не понимаю, — сказал я. — Вы хотите сказать, что все безнадежно?

— Я вовсе не утверждаю, что все безнадежно, — возразил мне майор. — Только отсюда, из Москвы, мы эту вашу проблему решить не сможем.

Я вспомнил, как ловко щелкал клавишами компьютера Дмитрий Сергеевич, и испытал сильное искушение оспорить утверждение Скачкова. Но, поразмыслив, я решил, что еще одна поездка в Краснодар не будет лишней, если в ней примет участие майор Скачков.

— Хорошо, когда едем? — спросил я решительно.

— Куда едем? — чуть растерялся он. — Простите, я не могу никуда ехать, у меня достаточно дел и здесь. Но я могу оказать вам протекцию…

— Протекцию? — переспросил я. — Ага. Значит, протекцию…

Я выразительно усмехнулся, покачал головой и потянулся к телефону. Он наблюдал за мной с нарастающим беспокойством.

— Куда вы хотите звонить?

— Согласно субординации, — сказал я, — своему начальству. Оно свяжется с президентскими структурами, а уже оттуда дадут указание вашему начальству. Как и положено.

— Погодите, Александр Борисович, — остановил он меня. — Я ведь не отказываюсь вам помочь! Но ведь ваше дело не имеет ко мне никакого отношения, почему я должен туда ехать?

— Николай… э-э?..

— Витальевич, — подсказал он, по-прежнему ласково улыбаясь.

— Николай Витальевич, — сказал я. — Я понимаю, что вы здесь ни при чем, но вы, надеюсь, понимаете, что дело действительно особой важности. Это не моя прихоть, генеральный прокурор каждодневно названивает в администрацию Президента с отчетом, и потому мы должны действовать максимально эффективно. Я понимаю, ваша протекция может помочь, но дела это не ускорит.

Он поморщился, но понимающе кивнул. Конечно, он надеялся ограничиться добрым советом и звонком в краснодарское управление, но ситуацию он понимал правильно и потому долго сопротивляться не стал.

— Когда вы хотите отправиться? — спросил он, вздохнув.

— Во второй половине дня есть самолет, — сказал я. — Совсем недавно мы туда уже летали. Кстати, там уже настоящая весна.

— Хоть это приятно, — кивнул Скачков.

Чтобы сочетать практические действия с воспитательными функциями, я решил взять с собой Сережу Семенихина. Они уже совсем запарились, работая на своих арифмометрах чуть ли не по две смены в тщетной надежде выявить Бэби из списка личного состава армии, службы безопасности и милиции, но затея эта у них не прошла, потому что сеть была не та. Машина дала им список в несколько тысяч возможных Бэби, и критериев, по которым этот список можно было бы сократить, у них не было. Лара уже это поняла, но Сережа в силу своего особого характера не сдавался, и, чтобы его отвлечь от своей идеи фикс, я приказал ему срочно собираться в командировку — шерстить краснодарский КГБ. Он принял мою руку помощи с достоинством, дав понять, однако, что работа над списками будет продолжена по его возвращении.

Съездить на дачу я уже не успевал и потому позвонил соседям, чтобы они предупредили маму и Ирину, что отбываю на несколько дней в командировку. Я попросил особенно учесть то обстоятельство, что в тех местах уже весна и я собираюсь немножко загореть.

Присутствие Сережи Семенихина в нашей маленькой экспедиции майора Скачкова никоим образом не тронуло, он с ним вежливо познакомился, после чего перестал замечать вовсе, обращаясь лишь ко мне. По дороге в аэропорт он живописно охарактеризовал творившуюся в контрразведке чехарду, которая началась после разгона КГБ и продолжается до сих пор. Оказалось, сам майор привлечен в органы из пограничной службы, где был политработником, и его политическое прошлое здорово ему вредит.

— Типовое мышление, — говорил он с досадой. — Если замполит, то, значит, бездельник и блатной. Меня до сих пор изводят призывами повышать политический дух.

— А на самом деле? — спросил с интересом Сережа.

— Погода портится, — ответил он рассеянно. — Как бы нам не застрять.

В самолете он занял место рядом со мною, и я испугался новой порции его внутрислужебных откровений, но весь полет он проспал, предоставив мне возможность прочесть припасенный в дорогу детектив. Сережа Семенихин листал журнал на английском языке, и я готов был заключить пари, что это был компьютерный журнал. В общем, каждый из нас прекрасно провел время, и, когда мы вечером оказались в Краснодарском аэропорту, там была настоящая весна.

Теперь нас встречал заместитель начальника краевого управления контрразведки, причем в его обращении к Скачкову я заметил некоторую подобострастность, хотя заместитель был полковником, а Скачков лишь майором. Впрочем, оба были в штатском, И отношения их тоже были далеки от армейского устава. Заместитель активно интересовался нашим делом, но успел предложить нам и бассейн, и сауну, и даже приличный ресторан. Скачков отвечал, что это было бы прекрасно, но мы еще не знаем, как у нас будет со временем.

Был поздний вечер, и, доставив нас в гостиницу, полковник увез Скачкова с собой. Учитывая то обстоятельство, что познакомились они буквально на наших глазах, это позднее свидание должно было быть вызвано легкой паникой в рядах местных контрразведчиков в связи с прибытием столичного майора. Видимо, дело было не только в количестве звездочек на невидимых погонах.

Наутро майор выглядел свежим и энергичным, видимо, поздний разговор привел его в хорошее настроение. Мы отправились прямиком к начальнику управления и были приняты немедленно. Начальник был из молодых, но уже обретал необходимую солидность в речи и жестах.

— Краевое управление обновлено едва ли не полностью, — сказал он после того, как мы объяснили нашу задачу. — В свое время здесь такое вскрылось!.. Конечно, могло быть и по-вашему, борьба тут шла не на жизнь, а на смерть.

— Кто бы мог нам помочь в прояснении ситуации? — спросил я.

— Да вот Андрей Федорович, — указал начальник на полковника, встречавшего нас. — Ему мы поручили опекать вас, с ним и решайте все вопросы. Если возникнут сложности, обращайтесь ко мне без всяких… Мы заинтересованы поскорее изжить прежние грехи, даже если мы в них и не замешаны.

Не так уж много времени прошло, думал я, переходя в соседний кабинет Андрея Федоровича. Как же это они успели так решительно обновиться?

— А что, — спросил я у полковника, — тут действительно все новые люди?

— В абсолютном большинстве, — отвечал он.

— А почему потребовались такие перемены? Он в некотором замешательстве посопел.

— Перемены в обществе, — он широко улыбнулся. — Это между нами, но местные комитетчики загремели в полный рост, как говорится. Эта самая комиссия их под монастырь подвела.

— Какая комиссия? — не понял я, хорошо помня, что, по данным Дмитрия Сергеевича, комиссия Соснова лишь чуть погладила их против шерсти.

— Депутатская, — подсказал полковник. — Да вы наверное знаете, депутат Соснов Вадим Сергеевич.

Я растерялся.

— Но у меня есть данные, что работа комиссии не вызвала больших потрясений.

— Давайте сначала уточним, о какой комиссии идет речь, — благожелательно улыбнулся полковник. — Сначала депутатская комиссия расследовала дело о продаже оружия. Там наш комитет проходил разве, что исполнителем, и потому больших потрясений действительно не произошло. Но позже была создана еще одна комиссия, уже не депутатская, а по прямому поручению Президента, но по инициативе того же Соснова, для расследования исключительно комитетских внутренних дел. Работа той, второй комиссии проходила в условиях строжайшей секретности, так что вы могли о ней ничего не знать.

— Действительно, так оно и есть, — кивнул я. — А вы, господин майор, что об этом знаете?

— Я же говорил вам, тут были вскрыты большие нарушения.

— Значит, в первом случае Соснов спас честь комитета, — отметил я, — а во втором случае он его же и похоронил?

— На этом он стал председателем комитета, — сказал полковник.

— Мы можем ознакомиться с материалами той, второй комиссии?

— Конечно, — улыбнулся полковник. — Компьютером владеете?

Я глянул на молчаливого Сережу Семенихина и заметил, как тот сразу воспрял, выпрямился в кресле и важно поправил очки.

— Вполне, — сказал я.

Мы перешли в компьютерный зал и сели к машине. Вначале майор Скачков наблюдал за действиями Сережи с некоторой снисходительностью, но, когда тот прошел несколько порогов секретности, ожил, заинтересовался, стал задавать вопросы. Сережа сунул в рот жвачку и потому отвечал коротко и чуть свысока. Полковник, сидевший рядом, ничего не понимал и потому поощрительно улыбался.

Потом Сережа чем-то щелкнул, и из принтера полезла бумага.

— Александр Борисович, это вас заинтересует, — сообщил он.

Оказалось, это протокол комиссии, где черным по белому было написано, что дискета с оперативной информацией компрометирующего характера была вручена депутату Соснову одним из сотрудников краевого управления службы безопасности, но исчезла из вещей депутата после обыска в вечер накануне убийства капитана Ратникова.

— Интересно, — отметил я. — Дело об убийстве капитана в то время еще не было закончено, но информация об этом к ним так и не поступила.

— Все и без того было ясно, — отвечал полковник.

— Вот еще, — произнес Сережа, и принтер выдал еще одну интересную бумагу.

Оказалось, во время работы первой комиссии депутат Соснов был подвергнут шантажу со стороны отдельных работников управления. Ему угрожали раскрытием его сотрудничества с КГБ в качестве сексота.

— Но он оказался крепким и стойким борцом, — закончил я на высокой ноте.

— Но так оно и было, — осторожно заметил Скачков, уловив мою иронию.

— Сережа, — сказал я, — давай имена. Кого он с этой дискетой завалил персонально и кто мог этому решительно противостоять.

— Не понял, — сказал Сережа.

— Короче, — сказал я. — Кто убил Ратникова?

— Я вижу, вы настаиваете на своей версии, — сдержанно произнес Скачков, — но признайтесь, для этого нет оснований.

— Почему же, — возразил благодушный заместитель начальника. — Все могло быть, знаете ли.

Обновив прежний состав управления, новички были не прочь раскопать против прежних побольше компромата. Их, как и всех гэбэшников, терзал неизжитый комплекс неполноценности.

— Есть, — сказал Сережа без эмоций.

Я с нетерпением ждал, пока появится из принтера новый лист. Это оказался документ, перечисляющий выявленные неблаговидные дела некоего начальника отдела, чьи подчиненные были уличены в прямой уголовщине. Инкриминировалось ему и использование в качестве агентов различных аморальных личностей, к примеру Виктора Юхновича, кличка Щербатый. Этот начальник отдела заблаговременно отравился, но его подчиненные пошли под нож.

— Сережа, — сказал я взволнованно, — ныряй в личные дела!

— Ну вряд ли это возможно, — усмехнулся Скачков. Сережа Семенихин фыркнул и стал манипулировать компьютерной мышью. Я всегда с большим интересом наблюдал, как он это делает. В этом было, я должен признаться, что-то творческое. Если бы он еще перестал ритмично двигать челюстями, я бы назвал его в такие моменты вдохновенным. По-своему, разумеется.

— Г-хм, — пробормотал майор Скачков, и я понял, что Сережа преодолел их секретные барьеры. — Похоже, полковник, нам надо пересмотреть наши допуски.

— Могу вас уверить, у нас все по уставу, — сказал полковник.

— Александр Борисович, нашел, — объявил Сережа, и я услышал в его голосе торжество, что было для него не характерно — эмоции он выражал чрезвычайно редко.

— Нашел убийц? — спросил я, взволнованный не меньше его.

— Ну уж, так сразу и убийц, — пробормотал Скачков.

— Да, — сказал Сережа. — Это пока только подозреваемые. Сейчас я выведу их на принтер.

— Кто же это? — занервничал и полковник.

— Успокойтесь, Андрей Федорович, — сказал Скачков, широко улыбаясь. — Речь идет о выявлении лиц, чье участие в том деле могло быть вероятно.

Принтер вывел четыре страницы, на каждой из которых были выдержки из личных дел сотрудников краевого управления службы безопасности. Все четверо представляли собой фигуры крайне несимпатичные, и на каждого из них было навешано по нескольку обвинений в совершении преступлений разной тяжести. Убийство капитана Ратникова инкриминировано им не было, о нем в досье второй, президентской комиссии не было и речи.

— Они все уже уволены из рядов, — не без облегчения заметил полковник.

— Это делает вам честь, — сказал я.

— Успокойтесь, Александр Борисович, — мягко сказал мне Скачков. — Мы хотим вам помочь, вы же видите. Покажите-ка.

Он взял принтерные выписки из личных дел, перебрал их, рассматривая чуть на расстоянии, как все, страдающие дальнозоркостью.

— Кошмарные фигуры, — сказал он. — Вы что же, Александр Борисович, полагаете, что кто-то из них входит в команду пресловутого Суда Народной Совести?

— Это не исключено, — сказал я, менее всего собираясь давать им какие-то объяснения.

— Да, — сказал Скачков. — Я верю, такие могут убить кого угодно. Мы можем узнать их дальнейшую судьбу, Андрей Федорович?

Полковник, в свою очередь просмотрев листы, пожал плечами.

— Тут же сказано, материалы переданы в прокуратуру. Наверное, там надо спросить.

— Как странно, — улыбнулся Скачков. — Мы возвращаемся к прокуратуре. Я надеюсь, Александр Борисович, что там моя помощь вам уже не потребуется.

— Спасибо, Николай Витальевич, — ответил я ему так же вежливо. — Вы нам очень помогли. Откуда можно позвонить?

— Я вас провожу, — поднялся полковник с готовностью.

— Господин полковник, — подал голос герой дня Сережа Семенихин. — Вы мне позволите еще немного поработать с вашим банком?

Полковник на мгновение растерялся, но, натолкнувшись на выразительный взгляд майора Скачкова, ответил:

— Конечно, пожалуйста. Вам поможет наш сотрудник старший лейтенант Харченко. Витя, помоги товарищу, если понадобится.

Молодой человек в белом халате, работавший неподалеку, неохотно оторвался от своего компьютера и ответил:

— Есть, товарищ полковник.

Чем-то он мне очень напомнил самого Сережу.

Я позвонил в Москву Меркулову, вызнал у него про местного краевого прокурора и лишь после этого позвонил в родственное заведение. Мой звонок перепугал местных работников, и для встречи со мной краевой прокурор приехал на работу, поднявшись чуть ли не с больничной койки.

Прежде всего я их успокоил, отрекся от всякой инспекционной миссии и попросил поднять давнишние дела о расследовании дел сотрудников краевого управления службы безопасности. Прокурор, закутанный в мохеровый шарф, несмотря на явную весну, беседуя со мной, говорил:

— Я хорошо помню ту шумиху, Александр Борисович. Надо было примерно наказать, и в то же время не заронить сомнений. Официальные лица настояли на закрытом судебном заседании, что еще более придало делу дух сенсационности.

— Каков был приговор? Прокурор пожал плечами.

— Сначала дело вернули на доследование. Следствие было спешным и очень поверхностным, кампания, так сказать, по отстрелу кагэбистов. А судьи прежней закалки, для них КГБ — ум, честь и совесть правопорядка. Двум дали по два года условно, а еще троих просто оправдали за отсутствием улик. Понимаете, они просто заволокитили дело и, когда Соснов уехал, спустили его на тормозах.

— Но управление-то разогнали!..

— Это Вадима Сергеевича работа, — сказал прокурор с удовлетворением. — Он сюда самого министра безопасности привозил. Да, хороший сквознячок тогда пронесся… — После упоминания о сквозняке он закашлялся, уткнувшись в платок.

Собственно, прокурор кратко и ясно рассказал мне все, что было нужно. Их, группу гэбистов, судили за валютные махинации, рэкет и шантаж должностных лиц, одним словом, за злоупотребление служебным положением. Никто не связывал это дело о злоупотреблениях с убийством капитана Ратникова и его семьи. Я поблагодарил коллег за выданную информацию, раскланялся и ушел в гостиницу.

Из номера я позвонил своему знакомому по прежнему приезду майору Деменку из управления внутренних дел, и он меня сразу вспомнил.

— Мне уже доложили о вашем прибытии, — сообщил он. — Но на этот раз, как мне сказали, вы по линии контрразведчиков, да?

Я не стал перед ним отчитываться о проделанной работе, только спросил, не известно ли ему что-нибудь о судьбе лиц, выявленных нами в кадровом архиве службы безопасности. Он записал все фамилии и обещал назавтра перезвонить.

28

Всю ночь Аня не могла уснуть. Неожиданный уход Нины и ее отсутствие без всякого предупреждения очень беспокоил ее. Она просто не находила себе места, а наутро даже решила не идти на работу, потому что надеялась, что Нина может позвонить и объяснить свое исчезновение. Время от времени она воображала какое-нибудь несчастье и от этого начинала плакать. Когда утром к ней пришел Феликс Захарович, девушка была вся в слезах.

— Где она? — требовательно спрашивала Аня. — Вы что-нибудь знаете? Скажите скорее!..

— Спокойно, милая, — начал успокаивать ее Феликс Захарович. — С ней все в порядке… Ну в том смысле, что она жива и здорова. Собственно говоря, она меня и прислала, чтоб я тебя успокоил.

— А позвонить она не могла? — с горькой обидой спросила Аня.

— Нет, не могла, — ответил Феликс Захарович.

Сам он был тоже в лихорадочном состоянии, но по другой причине. Начав активные действия против организации, он вдруг обнаружил, что не все до конца продумал. Теперь он искал выход из этого тупика, куда сам себя загнал. Спрятать-то он ее спрятал, а вот что делать дальше, пока не представлял.

— Ты ведь с нею дружна, да? — спросил он.

— Да, — кивнула Аня. — Очень.

— Вот и представь, что над ней нависла угроза. Аня испугалась.

— Какая угроза? Это Леша, да? Это он ей угрожает? Феликс Захарович нахмурился.

— Что это еще за Леша? Аня насупилась.

— Это мой сожитель… Он меня из дома выгнал.

— Как это он мог тебя из дома выгнать? — не понял Феликс Захарович.

— Выгнал, и все, — буркнула Аня.

Феликс Захарович потребовал подробностей, и Аня последовательно рассказала ему и про то, как ее сожитель ее обманул, прописался, а потом выгнал, и про то, как Нина за нее вступилась и как ее изнасиловали, и про то, как Нина потом его избила. Феликс Захарович слушал ее и удивлялся тому, как судьба сама подсказывала ему дальнейшие ходы.

— Нет, Анечка, увы. Твой Леша — это так, мелкий негодяй, не более. На Нину покушаются настоящие бандиты.

Историю, которую он ей рассказал, была придумана буквально по дороге сюда, но выглядела она вполне реально.

Нина оказалась свидетельницей страшного преступления, и бандиты разыскивали ее с целью устранения. Он даже преступление назвал: расстрел в ресторане «Нарва» пятерых мафиози боевиками соперничающей группировки. Об этом преступлении в Москве много говорили. Во всяком случае, Аня все приняла на веру, глаза ее расширились, дыхание участилось, и волновало ее только одно:

— Как же она теперь, а?

— Временно, — сказал Феликс Захарович, — пока милиция ищет преступников, она должна скрываться. Потом все вернется на свои места. Имей в виду, кто бы тебя ни спрашивал, ты про Нину ничего не знаешь.

Аня кивнула.

— Передайте ей, что я ее очень люблю и жду, — попросила она.

Феликс Захарович пообещал. Попросил налить чайку, осторожно продолжил расспросы о Леше, о его занятиях, о друзьях. Все получалось очень красиво.

Когда Леша в тот день вышел с утра поболтать с друзьями за кружкой пива, он и внимания не обратил на старенькие «Жигули», в которых сидел седенький старичок. А старичок выбрался из машины, взяв с собой большую сумку, вошел в подъезд, поднялся к Лешиной квартире и вошел в нее, воспользовавшись ключом, аккуратно изъятым во время посещения Ани. Там он поспешно раскрыл сумку, достал кожаную куртку, в которой Нина выходила на свои акции, но уже избавленную от маскировочных подкладок, бросил на кровать черные очки, а рюкзак с винтовкой положил в кладовку. Потом достал из кармана вороненый пистолет системы «Макаров» и положил в карман кожаной куртки. Застегнул сумку и вышел.

Леша в тот день не спешил возвращаться домой, потому что напал на щедрых друзей и хорошенько нагрузился пивом. В состоянии легкого опьянения он навестил некую Галю, продавщицу из магазина спортивной одежды, и подтвердил свое приглашение на вечер. Ожидались еще друзья, и Галя дала ему деньги на легкое угощение.

Он отоварился в соседнем продуктовом магазине, не удержался от еще одной бутылочки пива и в хорошем настроении вернулся домой. Феликс Захарович, просидевший в машине не один час, проводил его взглядом, полным ненависти.

Он неторопливо выбрался из машины, размял затекшие члены, прошел к телефону-автомату и набрал номер.

— Служба сервиса, — отозвался на его звонок дежурный связной.

— Здравствуй, милый, — сказал Феликс Захарович чуть хрипло. — У меня тут для вас заказ есть…

— Что вы хотите? — спросил дежурный.

Каждый день у них бывали и случайные попадания, на этот счет имелись дежурные ответы с отговорками.

— Ваш начальник спрашивал меня про адресок моего парня, — сказал Феликс Захарович. — Он говорил, ему нужен хороший паркетчик. Нашел я его…

— Паркетчик? — чуть растерялся дежурный, но тут же трубку у него вырвал кто-то другой.

— Да-да, что там насчет паркетчика?

— Есть такой, — сказал Феликс Захарович. — И нынче как раз дома оказался. Записывай адрес.

И он стал диктовать.

Дальнейшие события развивались уже без его участия. В четвертом часу дня в московскую городскую прокуратуру поступил звонок, звонивший интересовался, как ему найти следователя, который ведет дело террористов. После недолгого разбирательства звонок этот переадресовали Косте Дьяконову. Считалось, что он ведет это дело. В действительности же после убийства Стукалова он от расследования этого дела был практически отстранен. Костя взял трубку и услышал:

— Вам нужен Бэби? Я знаю, где он живет.

Костя дал коллегам сигнал выяснить телефон звонившего, а сам спросил:

— Вы имеете в виду террориста Бэби, который замешан в деле Суда Народной Совести, не так ли?

— Записывай адрес, — сказал человек на другом конце и продиктовал.

Потом он просто повесил трубку. Косте принесли результат проверки номера телефона. Оказалось, что ему звонили из телефона-автомата, расположенного предположительно на проспекте Мира. Он немедленно помчался к прокурору Москвы, а когда того не оказалось на месте, ворвался к его первому заместителю.

— Адрес Бэби, — сказал он, положив перед заместителем бумажку. — Только что был анонимный звонок.

— Ты что, Костя, — сказал заместитель, пивший в это время кефир. — Знаешь, сколько у Турецкого таких анонимных звонков?

— Знаю, — сказал Костя. — Но именно таких не было. Заместитель пожал плечами.

— Ну действуй… Только хорошо бы Турецкого предупредить, а?

— Он в отъезде, — сказал Костя уже с порога.

По звонку «важняка» Мосгорпрокуратуры было поднято подразделение спецназа для захвата особо опасного преступника. Уже к пяти часам дом, где проживал бедняга Леша, был практически блокирован. Грязнов прослышал об этой операции случайно и примчался, когда спецназовцам давали команду ворваться в квартиру. Слава умолял командира отряда открыть квартиру тихо и взять Бэби живым, но его аргументы не были приняты во внимание.

Феликс Захарович все рассчитал правильно. Вернувшийся навеселе Леша поначалу немало удивился появлению кожаной куртки в своей квартире. После недолгого колебания он надел ее, покрутился перед зеркалом и решил, что носить ее будет не стыдно. Он подумал, что это кто-то из его баб таким образом пытается его подмаслить. Уже потом совершенно случайно он нащупал тяжесть в кармане и вытащил оттуда пистолет. Это его ничуть не испугало, благо он считал себя парнем крутым, и пистолет тоже был принят за подарок. В общем, когда спецназовцы выбили дверь и ворвались в его квартиру, он был в кожаной куртке и с пистолетом в руке. Его расстреляли на месте, не дав даже охнуть.

Аня слышала топот сапог по лестнице и выглянула из любопытства, но ее грубо затолкали назад, приказав закрыться и не высовываться. Потом сверху донесся грохот выстрелов, и с нею случилась истерика. Поэтому когда Феликс Захарович чуть позже позвонил ей, предложив на время укрыться за городом, она тут же согласилась. Она вышла из подъезда, где в тот вечер было какое-то вавилонское столпотворение, и на предложение участкового задержаться для допроса пообещала вернуться через пять минут.

Феликс Захарович переживал не лучшие времена своей карьеры. Уже когда операция была в самом разгаре, он вдруг с ужасом вспомнил об Ане, которая в такой ситуации может наболтать слишком много, и еще раз понял, что в таком состоянии дело начинать нельзя. Решение родилось буквально на ходу, он увез ее в Мытищи, где у него было на примете необходимое убежище с покладистой хозяйкой, оставил Аню там и пообещал ей достать медицинскую справку на время ее отсутствия на работе. Аня все пыталась рассказать ему, что творилось сегодня у них в подъезде, но толком так ничего и не рассказала.

Грязнов вошел в квартиру Леши уже с муровской оперативной группой. Квартира пропахла порохом, стены были изрешечены пулями, мебель перевернута. Грязнов всегда был против применения брутальных форм захвата, а тут и вовсе. Словно стадо слонов устроило здесь дискотеку.

Грязнов был расстроен. Парень в кожаной куртке, которого после предварительного осмотра увезли в морг, отождествлял для него целый период противостояния муровцев террористам, и закончился этот период слишком неожиданно и бездарно. Во всем этом была какая-то скомканность, торопливость и непрофессионализм.

— Все, — говорил возбужденный Костя Дьяконов, — раскрыто дело! И не одно!

— Сдали они его, — вздохнул Грязнов. — Народная совесть… Козлы вонючие!..

— Я сразу говорил, что это подонки, — отвечал Костя Дьяконов. — Все эти разговоры о народной совести не более чем маскировка. Ты не согласен?

Грязнов только пожал плечами. Что касается оперативных действий следователя-«важняка» Московской прокуратуры Кости Дьяконова, они тоже не вызывали у него симпатий. На его взгляд, операция была бездарно провалена.

— А если бы это был фальшивый звонок? — недоумевал он. — А вы дверь вышибаете и врываетесь с автоматами… Как ты на это пошел, Костя?

— Это не я, — возразил Костя. — Это ребята из спецназа. Мы же с участковым сюда пришли, узнали, что к чему. Тип этот нигде не работает, а живет припеваючи. Прописался еще неизвестно как Подходит по всем статьям, понимаешь? Вот ребята и решили штурмовать. Во всех газетах написано про то, как метко он умеет стрелять, ты же сам знаешь.

Грязнов осмотрел пистолет в пластиковом мешочке.

— Похоже, ты не ошибся, — сказал он. — Тот это «Макаров». Сердцем чувствую.

— Да все ясно, — махнул рукой Костя. — Кончился Бэби. Крышка!..

— Что еще Турецкий скажет, — сказал Грязнов.

— Это будет нашим сюрпризом, — сказал Костя весело. Ему было отчего веселиться. Весть об уничтожении опаснейшего террориста быстро неслась по Москве. Уже через полчаса после выстрелов примчались репортеры не только московских газет, но и зарубежных, телевизионщики со своими камерами и лампами для подсветки, а затем и милицейское начальство. Начальник Московского ГУВД вместе с Александрой Ивановной Романовой, чины федеральной Прокуратуры, фээскашники и прочие слуги народа, вплоть до отдельных известных депутатов. Тут же, на пороге подъезда, давали интервью, комментарии, выступали с заявлениями. Сам Костя Дьяконов был именинником, его снимали фотографы и телеоператоры, его слова шли через останкинскую программу на всю страну.

Винтовку с рюкзаком нашли быстро, и эксперт сразу определил:

— Маузер, тот же калибр. И оптический прицел при ней… Она это, Слава.

— Вижу, что она, — вздохнул Грязнов. — Почему же он от нее не отделался?

— А «Макаров»? — напомнил эксперт.

— «Макаров» другое дело, — сказал Грязнов. — А винтовка — это заказ, это Суд Народной Совести. По этим убийствам мы еще ни одного орудия преступления не нашли.

— Прокололся, — пожал плечами эксперт-криминалист.

— Это да, — согласился Грязнов. — Основательно прокололся.

Лара Колесникова тоже не теряла времени даром. Она успела побывать на месте преступления, распорядилась, чтобы все протоколы шли в федеральную прокуратуру, а не в городскую, а потом срочно поехала в гостиницу «Космос», где разыскала Люсю Бердянскую.

Красотка Марго «охотилась» в одном из ресторанов и на появление следователя федеральной прокуратуры отреагировала совсем не так, как должна реагировать сознательная гражданка. Она даже попыталась скрыться, но Лара сумела ее перехватить.

— Не надо нервничать, — сказала Лара, придерживая ее за руку. — Ты нужна для опознания. Срочно.

— Я никого не знаю в этом городе, — истошно вопила Люся. — Кого я могу опознать? Пусти, вешалка…

Ларисе пришлось ее слегка встряхнуть, и Люся поняла, что погорячилась.

— Еще раз дернешься, — сказала Лариса, — и ловить тебя будут за Уралом.

— Ладно, ладно, — миролюбиво произнесла Люся. — Я все поняла. Так вы его поймали, этого Бобика?

— Поймали.

— Но мы же договорились, что я в стороне, — напомнила Люся с укором. — А вдруг он выйдет? Потом бегай от него…

— Он убит, — отрезала Лариса холодно. Люся посмотрела на нее испуганно.

На месте происшествия меж тем активно допрашивали соседей. Жизнь людей, проживающих в этом доме, не отличалась сплоченностью, и убитого некоторые даже припомнить не могли. Зато уверенно утверждали, что в той квартире проживала когда-то девушка по имени Аня. Участковый подтвердил, что в квартире прописана некая Анна Назарова, впрочем, вместе со своим женихом Алексеем Дугановым. Каким образом там удалось прописаться жениху, никто сказать не мог.

— Подмазали кого надо, — предположил сосед по площадке.

Он больше других знал о пребывании Леши в квартире Ани, потому что однажды, сам будучи в подпитии, решил выступить против шумного поведения соседей. Ему за это побуждение досталось по физиономии, и потому теперь он был исполнен злорадства и веры в справедливость.

Грязнов не покидал квартиры Леши, чувствуя во всем этом деле какую-то натяжку и пытаясь в этом чувстве разобраться. Время от времени оперативники звали его послушать отдельные показания свидетелей, но общей картины это пока не проясняло. Убитого часто видели в компании молодых людей, отпивающихся около продуктового магазина и в близлежащей пивной. Однажды он выходил из иностранной машины, за рулем которой была шикарная женщина. Пару раз видели, как друзья тащили его домой пьяным. Что-то это никак не вписывалось в психологический портрет киллера Бэби.

А вокруг продолжали кипеть страсти, приходили и уходили ответственные чины, щелкали вспышки фоторепортеров, скороговоркой произносили тексты телевизионные ведущие. Дроздов оставил на время дело о похищении любовницы известного биржевого магната и приехал сам удостовериться в случившемся, но он тоже в отличие от Дьяконова удовлетворения не испытывал.

И уже поздно ночью, когда все работы на месте происшествия были закончены, дверь опечатана и служебные машины разъезжались от подъезда, появилась Лариса Колесникова и поймала Грязнова за рукав.

— Слава!.. Ой, простите, господин майор…

— Ничего, — хмыкнул тот. — Слава мне больше нравится. Что, Турецкий уже в курсе?

— Я не о том, — сказала Лариса. — Я возила в морг Люсю Берлинскую. Помните, свидетельницу по делу Маркаряна. Она видела Бэби в лицо!

— И что? — насторожился Грязнов.

Лариса судорожно вздохнула и почему-то улыбнулась.

— Это не он.

— Та-ак!.. — протянул Грязнов и почувствовал, что сам начинает улыбаться.

29

Теплой краснодарской ночью закончился, как я его потом назвал, голубой период нашего следствия и начался период розовый. Я себе спокойно спал, не подозревая ни о чем плохом, происходящем в это время в Москве, как вдруг меня поднял телефонный звонок. Несмотря на обширную практику, я все еще не привык к ночным звонкам и потому реагировал не слишком приветливо.

— Что там еще?

— Простите, мне нужен Александр Борисович Турецкий.

— Вам повезло, — я широко зевнул. — Это я.

— Вы знаете Семенихина Сергея Андреевича?

Я почему-то решил, что это какой-то глупый розыгрыш и немедленно начал плести — какую-то чушь о том, что знаю Семенихина Сергея Андреевича как отпетого алкоголика, злостного неплательщика алиментов и носителя вируса СПИД. На том конце провода это, чувствовалось, произвело какое-то странное впечатление.

— Простите, это вам из больницы «Скорой помощи» звонят. Сергей Андреевич у нас с тяжелыми телесными повреждениями. Он просил сообщить вам об этом.

Некоторое время я приходил в себя. Нельзя сказать, что в этот момент я гордился своим чувством юмора.

— Давайте адрес, — сказал я. — Еду.

Я слишком смело пообещал прибыть туда немедленно, потому что пришлось долго ловить такси. Ночная жизнь города совершенно замерла, и случайная машина подошла к гостинице лишь через час. Мы проехали по указанному адресу, и я еще долго пробивался к Сереже в палату, потому что была ночь и его соседи благополучно спали. Дежурный врач сообщил мне, что повреждения незначительные, сломан палец на ноге и есть подозрения на сотрясение мозга.

— Говорить он способен? — спросил я.

— Да, вероятно, если не спит. Он очень вас ждал и долго не мог заснуть. Но сейчас, может, уже и спит.

— Проверьте, — сказал я.

Он прошел в палату и вернулся, на мой взгляд, слишком быстро.

— Спит, — сказал он. — Вам придется подождать. Вслед за ним из палаты донесся чей-то голос, и врач смущенно покраснел.

— Кажется, проснулся…

Сережа лежал на койке с перевязанной головой и с синяками под глазами.

— Александр Борисович, — сипел он, — мне надо вам сказать…

— Спокойно, — приказал я. — Ты разбудишь людей. Доктор, эта кровать на колесиках?

— Не хотите ли вы выкатить его в коридор? — возмутился дежурный врач.

— Именно это я и хочу сделать, — сказал я. — Помогайте!

Его возмущение вырвалось наружу каким-то бульканьем, но я уже двигал кровать, и ему оставалось только помогать. Мы выкатили Сережу в коридор, и я сел на стул рядом с ним.

— Теперь излагай, — сказал я. — Кто это был?

— Они остались на положении платных агентов… — стал рассказывать Сережа. — Я нашел их в списке действующих агентов под новыми кличками.

— Кого? — спросил я.

— Тех, кого уволили… После суда их взяли на работу снова, понимаете?

— Понимаю, — согласился я. — Но суд их оправдал, Сережа. Они даже могли подать встречный иск и возместить потери. Тут нет криминала.

— Они виновны в более серьезном преступлении, — отвечал Сережа упрямо. — Иначе зачем они на меня напали?

— Так это они на тебя напали? — спросил я с изумлением.

— Да. Я слышал кличку Птенчик.

— А как они могли так быстро все узнать? Я имею в виду твою причастность к следствию.

— Утечка, — сказал Сережа.

— Что они от тебя хотели?

— Просто пьяная истерика. Они обвиняли меня в том, что такие, как я, сломали им жизнь. Этот самый Птенчик был готов меня убить, но друзья его увели.

— Хорошенькое дело, — сказал я.

— Александр Борисович, — прошептал Сережа устало, — если их сейчас прижать, можно узнать про капитана Ратникова.

— В самом деле?

— Я не хочу вас учить, — Сережа страдальчески поморщился. — Просто сделайте это, пожалуйста. Прижмите их.

— Да, — сказал я, поднимаясь. — Против волшебного слова устоять трудно. Я еще зайду.

Я вошел к дежурному врачу, который собирался устроиться на кушетке, показал ему свое удостоверение и сел за телефон. Прежде всего я поднял майора Скачкова и ввел его в курс дела. Вторым номером я задействовал дежурного по управлению ФСК и затребовал в больницу ответственных лиц. Потом я таким же образом поднял начальство ГУВД. Картина перед ними предстала страшная: следователя по особо важным делам Генпрокуратуры избили во вверенном им городе. Переполох поднялся немалый, и вскоре в больницу явились и заместитель начальника ФСК, и заместитель начальника ГУВД полковник Коршиков, с которым я тоже был уже знаком. На них лица не было.

— Я распорядился об усиленном патрулировании, — сообщил Коршиков. — Уже есть первые задержанные. Ваш коллега сможет их опознать?

— Сможет, — сказал я, — когда поймают кого надо. Андрей Федорович, должен вам заявить, что утечка прошла из вашего учреждения.

Контрразведчик покраснел от смущения.

— Из чего это вытекает? — спросил он хмуро.

— Из показаний потерпевшего, — ответил я. — Его избили те самые сотрудники, чьи личные дела мы сегодня с вами смотрели.

— Не может быть, — пролепетал он испуганно.

— Более того, — сказал я, — эти славные парни продолжают находиться у вас на службе, в списке секретных агентов. Будьте любезны предоставить органам милиции их адреса, для того чтобы взять их немедленно.

Рядом возник майор Скачков, слушавший меня строго и внимательно.

— Это невероятно, — сказал он. — Андрей Федорович, вы что-нибудь знали об этом?

— Как я мог об этом знать? — чуть ли не плача сказал контрразведчик. — Работа с агентами ведется на уровне личных контактов!.. Разве мне докладывают, кого они там себе вербуют?

— Успокойтесь, Андрей Федорович, — с ласковой заботой произнес полковник Коршиков. — Распорядитесь дать нам адреса, и мы сами все сделаем.

Я был готов спорить, что полковник внутренней службы ликовал от того, что у его коллеги неприятности. Поскольку Андрей Федорович не спешил с действием, трубку телефона сорвал Скачков. Он вызвал дежурного по управлению и почти закричал на него:

— Немедленно разыщите старшего лейтенанта Харченко и доставьте в компьютерный зал. Прикажите ему поднять личные дела, которые разыскал московский следователь. Жду доклада об исполнении в течение получаса!

Андрей Федорович при этом только глубоко вздохнул.

— Ситуация становится угрожающей, — заявил Скачков, поглядывая на Андрея Федоровича с неприязнью. — Налицо то самое сращивание уголовных элементов с правоохранительными органами, о котором говорили на последнем совещании.

— Вы лучше меня знаете, — огрызался Андрей Федорович, — что мало поменять начальство. Местная система безопасности была коррумпирована сверху донизу, и изменить ее по-щучьему велению в мгновение ока невозможно.

Полковник Коршиков кашлянул.

— Сажать надо, — сказал он. — Так что, мне поднимать ОМОН?

— Нет необходимости, — сказал Скачков. — Мы сами их заберем. Александр Борисович, не лучше ли нам отправиться в помещение управления ФСК?

— Николай Витальевич, — сказал я, — но ведь вы же понимаете, что преступление носит характер сугубо уголовный. Я не вижу тут политического мотива. Нет необходимости тревожить покой контрразведки. Единственно, что меня интересует, так это утечка информации. Эти парни узнали о находке Семенихина раньше меня.

— Это мы выясним в ближайшее время, — пообещал Скачков.

— Было бы замечательно, — кивнул я и, повернувшись к Коршикову, приказал: — Вызывайте ОМОН, господин полковник.

Старший лейтенант Харченко появился на рабочем месте ровно в назначенное Скачковым время, но для того, чтобы допустить его к работе на компьютере, потребовалось присутствие Андрея Федоровича как минимум. Только после этого стали известны адреса предполагаемых преступников и спецгруппы ОМОНа пошли на захват. Троих полусонных, дышащих похмельным перегаром мужчин доставили в дежурную часть ГУВД уже под утро.

— Сдурели, начальники? — говорил один из них, проходивший у нас под кличкой Хахаль. — Выспаться бы дали, со мною щас толковать бесполезняк!..

— А чего вы хотели? — интересовался второй, по кличке Шершень. — Может, мне адвокат понадобится!

— Козлы вы, — процедил упоминаемый Сережей Птенчик, действительно ангельского вида мерзавец. — Позвоните в контору, вам там жопу разорвут…

Я слушал их кивая. Коршиков сидел рядом за столом, а в комнате вместе с нами находились мордовороты из ОМОНа.

— Короче, — сказал я, — контора от вас отрекается, ребята. С такой сволотой, говорят, дел не имеем. Теперь мы с вами будем дела иметь.

— А ты что за фрукт? — недоуменно покосился на меня Хахаль.

— Давайте, Сергей Николаевич, — предложил я Коршикову, — берите на себя этого недоспавшего юношу, а я оставлю себе Птенчика. Господин Шершень пусть пока отдохнет.

Мы разошлись по кабинетам, и я насел на Птенчика. Как я и предполагал, это был лидер всей команды, бывший капитан службы безопасности, крутой и хамоватый. Он еще не очень понимал положение, в котором оказался, и именно этим я должен был воспользоваться.

— Тебе не повезло, Птенчик, — я сочувственно покачал головой. — Ты вляпался в опасное дело. Следователь, которого ты нынче отметелил, набит полномочиями по самые унта. Расследуется дело о государственном терроризме, понимаешь, чем тебя зацепило?

— Срал я на ваш терроризм, — отвечал он нагло. — И говорить ничего не буду. Ночные допросы запрещены законом, буду жаловаться прокурору края.

— Это не допрос, — сказал я. — Так, собеседование. Допрос будет в Москве. Знаешь, что такое психоделические средства расследования?

Это его проняло, глаза у него испуганно забегали. Еще бы не забегать! Я бы и сам испугался, потому что тоже не имел понятия, что такое психоделические средства дознания. Я их придумал минуту назад, и звучало это красиво.

— На пушку берешь, — скривился он. — При чем тут я?

— Я же тебе объясняю, — терпеливо сделал я новый заход. — Следователь приехал копать дело, по которому два раза на дню министр отчитывается у Президента. А тут вы навалились. Случайно?

Он помолчал, глядя на меня с ненавистью. Я вполне мог допустить, что он был готов убить Сережу Семенихина. Ни за что, просто — хочется.

— Кончай давить, командир, — сказал он. — Чего ты от меня хотел?

— Били следователя? — спросил я прямо.

— Ну? — сказал он. — Ведь не убили.

— А кто навел?

— А, — догадался он, — продолжаете органы чистить? Без меня.

— Да мы уже об этом через пятнадцать минут будем знать, — сказал я.

— Тогда и спрашивать незачем, — отрезал Птенчик.

— Ну и как мне это определить? — спросил я. — Терроризм? Бандитизм?

— Да простая хулиганка это, — сказал Птенчик. — Он нам нагрубил, вот мы и вспылили немного.

Я покачал головой.

— Хорошо жить хочешь. Но я тебе не дам хорошо жить. Раскрутим тебя по полной, со всеми забытыми делами. Сам понимаешь, нам по этому делу жертвы нужны.

Я говорил очевидные мерзости, но это была игра, и играть в нее следовало по правилам, известным ему. Так что он меня понял правильно.

— Чего звереешь, командир? Где я тебе дорожку перешел?

— Ты мне до лампочки. Но ты крайний оказался. Знаешь, какой подарок тебе готовится? Убийство при отягчающих обстоятельствах.

Тут он испугался, это было очевидно. Я в его глазах был истинным пауком, каким и должен был быть следователь, и мои паучьи намерения выглядели очень убедительно.

— Какое еще убийство? — прохрипел он.

— Сам знаешь, — сказал я. — Убийство капитана Ратникова.

Я пристально смотрел на него и потому не мог не заметить, как вспышка искреннего недоумения перешла в явное облегчение. Птенчик не был замешан в том убийстве, но что-то про него знал.

— Бона куда тебя занесло, — сказал он насмешливо. — Только тут ваши не пляшут, гражданин следователь. Примеривали ко мне это дело, да отвалили.

— Кто примеривал? — спросил я недоверчиво.

— Нашлись доброхоты, — усмехнулся Птенчик — Не в пример тебе, душегубу. Правительственная комиссия шила мне этого капитана, да не пришила.

— Соснов? — спросил я.

— Он, родимый, — просипел Птенчик с ненавистью. — Коллега!..

— Им не удалось, — сказал я, — так, может, мне удастся.

— Спохватился, — буркнул Птенчик. — Чего ты завелся с этим капитаном, дядя? Раскрыто дело-то!

— Кем раскрыто? — искренне изумился я.

— Кем надо, — ответил он неохотно. — И хлопцы эти уже свое получили. Все там уже закончено.

— Да говори же толком! — не выдержав, рявкнул я. — Я же ради этого и приехал!

Он криво улыбнулся.

— А ты у самого Соснова спроси, — сказал он.

Я сразу остыл. Депутат Соснов давно уже привлекал мое следственное внимание, и я не мог не согласиться с предложением Птенчика.

Вошел милицейский сержант и положил передо мной записку от Скачкова. Впрочем, это был целый протокол. Он действительно определил, что от старлея Харченко информация о работе Сережи Семенихина с личными делами агентов дошла до некоего капитана Оганесяна, который работал с ними и держал эту троицу на коротком поводке. Он испугался, что будет раскрыта его забота о бывших сослуживцах, и позвонил на квартиру Хахаля, чтобы предупредить. Он хотел только, чтобы они на время покинули город. Но они некстати гуляли с бабами, и потому предупреждение было воспринято очень воинственно. Птенчик сам выяснил, где расположился московский следователь Семенихин, и они втроем направились поговорить с ним по-мужски. Ждали его в холле гостиницы, попивая пиво. Как только он появился, они подхватили его и вывели на задний двор. Из желания попугать выросла жестокая драка, и Сережа в бессознательном состоянии был доставлен «скорой помощью» в больницу. Теперь капитан Оганесян посыпал голову пеплом и божился, что взял их на работу из сострадания.

Я велел отправить Птенчика в камеру, а сам вышел позвонить Скачкову. Меня интересовало, что стало с оставшимися двумя агентами, отданными под суд в ходе того памятного разбирательства. Скачков сообщил, что компьютерный зал опять опечатан, но первое, чем там займутся наутро, будет информация о судьбе агентов.

Полковник Коршиков вышел, потягиваясь.

— Есть дело, господин следователь, — сказал он.

— Да? Слушаю.

— Я забыл вам сказать, — добавил он виновато. — Тут из Москвы информация пришла… Вашего Бэби убили при задержании.

— Как? — переспросил я. — Уже?

— Да, — подтвердил полковник, кивая. — А вы не рады? Я не ответил. Чего мне было радоваться, если в этой поездке я искал следы того самого Бэби, которого уже без меня вычислили, вернее убили, в Москве. Я был крайне разочарован, но нашел в себе силы поблагодарить полковника и попросил у него машину, чтобы меня доставили в гостиницу досыпать.

Наутро я сначала заехал в больницу и заглянул к Сереже Семенихину, так и оставленному на койке в коридоре. Он не спал.

— Нашли? — спросил он.

— Нашли, — ответил я. — Они уже признались.

— А в убийстве?

Я покачал головой.

— Это не они, Сережа. Но они дали наводку, как найти тех… Впрочем, сейчас это уже не так важно.

В его глазах мелькнула тревога.

— Почему не важно?

— Потому что, — сказал я, — пока мы здесь роемся в этом дерьме, в Москве нашли и убили Бэби.

Я вдруг заметил, как он закусил губу чуть ли не до крови, и испуганно спросил:

— Сережа, ты чего? Может, доктора вызвать?

Он повернул ко мне перебинтованную голову с заплывшими глазами и холодно улыбнулся.

— Это неправда, Александр Борисович. Бэби жив.

— Это правда, Сережа. Вся Москва уже гудит.

— Попомните мое слово, — сказал Сережа. Я не стал с ним спорить.

30

Теперь они требовали от него подробный отчет о деятельности Алексея Дуганова, кличка Бэби, с обязательным приложением биографии, характеристики и детального описания всех его убийств. Проблема была в том, что Феликсу Захаровичу ничего не было известно о жизни Алексея Дуганова, кроме эпизодов, рассказанных Аней Назаровой. Судя по всему, он и появился-то в Москве гораздо позже, и в биографии его не было никаких следов достаточной физической и профессиональной подготовки. Это был просто альфонс, покоритель женских сердец и к тому же пьяница. Мальчик приехал пожить красивой жизнью, и сделать из него рокового убийцу было сложно.

На помощь ему пришли утренние газеты, где было не только изложение прошедшей операции, но и предварительная информация о Дуганове. Родом он был из-под Тамбова, учился в техникуме, служил в армии, в строительных войсках. Был женат, развелся. У себя дома влип в какое-то дело с ограблением квартир, уехал в Москву прятаться и искать лучшей жизни. Нашел ее в лице Ани Назаровой. Был компанейским парнем, подружился со всеми окружающими алкашами. Бабы к нему липли как мухи, и он им не отказывал во внимании. Чуть побольше ума и опыта, и он смог бы действительно хорошо устроиться. Газеты полагали, что агрессивность была у него в крови, но из чего это следовало, понять было трудно.

Ко всему появился Ваня Лихоносов.

— Ты уже знаешь? — спросил он, принеся кипу газет. Феликс Захарович холодно кивнул.

— Они его пристрелили при задержании. Интересно все получается, а?

— Да, — сказал Феликс Захарович.

— Ты даже не расстроился?

— К этому шло, — пожал плечами Феликс Захарович. — Что толку протестовать?

— Он был твоим лучшим агентом, — сказал Лихоносов. — Теперь ты можешь хоть что-нибудь рассказать о нем?

Феликс Захарович указал на газеты.

— Вот они тебе все расскажут. Ты с чем пришел? Лихоносов пожал плечами.

— Во-первых, с соболезнованиями. Я понимаю, как ты к нему привязался.

— А во-вторых?

— Во-вторых, во исполнение решения коллегии я обязан входить в должность твоего заместителя, Феликс. Я договорился на сегодня в своей фирме на первую половину дня. Можно начинать.

Это было совсем некстати.

— Компьютер ты знаешь, — сказал Феликс Захарович. — Пошуруй пока сам. У меня утренний моцион, проход по магазинам.

— Может, мне сходить? — предложил Лихоносов. Феликс благодарно улыбнулся, но качнул головой.

— Это же моцион. Я и без того днями из дома не выхожу, а ты у меня хочешь последнюю возможность отнять. Посиди пощелкай, я скоро приду.

Моцион как таковой существовал в действительности, но Феликс Захарович в последние дни позабыл о нем. Хватало и других забот. Для видимости посетив пару продовольственных магазинов, он прошел через черный ход в одном из них, вышел во двор дома, в котором снимал конспиративную квартиру с телефоном-автоответчиком. Он ждал звонка от Нины, но она молчала, и это его беспокоило. До нее не могла не дойти информация об убийстве «Бэби». Зато вместо звонка Нины там было записано гневное обращение хозяйки квартиры в Мытищах.

— Знаете, Глеб Евгеньевич, я уже устала от вашей подопечной. У нее постоянная истерика, она все время плачет… Как посмотрела телевизор, где говорили об убийстве террориста, так и плачет. Больная, что ли?

Сидя в казенном кресле на убогой конспиративной квартире, Феликс Захарович вдруг осознал, что он не является мастером оперативных мероприятий. И хотя подставка Леши прошла гладко, но проблемы росли с каждой минутой. Надо было что-то делать с Аней. Надо было объясняться с Ниной. Наконец, квартира эта была казенная, и сюда могли прийти чужие люди и прослушать все его сообщения. Он не был готов в одиночку противостоять организации.

Но надо было действовать. Он позвонил к себе домой, объяснил Лихоносову, что встретил знакомого и сидит у него пьет чай, после чего отправился в Мытищи. Приехав туда, долго ждал местный автобус и был изрядно помят в давке. Все это надо было стерпеть, потому что он не был уверен, что его машина не начинена какой-нибудь электроникой. Наконец он добрался до нужного дома, и рыдающая Аня накинулась на него с упреками:

— Я хочу домой!.. Я не хочу здесь оставаться!.. Где Нина?.. Почему его убили, скажите мне!

И все это сопровождалось судорожными всхлипываниями, слезами и активной жестикуляцией. Феликс Захарович терпел.

— Ты не понимаешь, — сказал он негромко, но со значением. — Ты думаешь, кто его убил?

— Кто? — озадаченно спросила она.

— Мафия, — сказал Феликс Захарович. — Они Нину искали.

— Но по телевизору сказали, что какой-то террорист…

— Это для дураков, — отмахнулся Феликс Захарович. — Это было нападение группы боевиков, а уже потом нагрянули спецназовцы. Лешу убили бандиты, но для следствия лучше, чтобы думали по-другому. И ты хочешь в такую напряженную минуту туда вернуться?

Аня судорожно вздохнула и всхлипнула.

— Я не знаю… Мне страшно. Зачем они его убили?

— Убрали как свидетеля, — буркнул Феликс Захарович. — Сиди здесь и не высовывай носа. Там уже вышли на их след, надо подождать чуть-чуть. Нина передавала тебе привет и просила слушаться меня.

— Могла бы хоть записку написать, — обиженно буркнула Аня.

— Какая записка? — зашипел возмущенно Феликс Захарович. — Ты не понимаешь, как это опасно?

Она не понимала, но была готова понять. Эта проблема понемножку решалась, надо было только поощрить хозяйку на терпение к «бедной девочке» выплатой непредусмотренного премиального пособия, и та пообещала заботиться о ней, как о родной дочери. Феликс Захарович поехал в Москву.

Время шло к полудню, и он смело вернулся домой — Лихоносов должен был скоро уходить.

— Извини, Ваня, дела, — сказал Феликс Захарович. — Поешь со мной? Правда, у меня только кефир да булочки.

— Спасибо, — отвечал тот не без некоторого раздражения. — Пошуровал я в твоей программе… Неужто это все Синюхин делал?

— На него пять институтов работало, — с теплотой сказал Феликс Захарович. — Тут столько всего заложено!..

— И когда я получу ключи? — спросил Лихоносов.

— Когда время подойдет, — ответил Феликс Захарович. — Будешь кефир?

— Спасибо, — Лихоносов поднялся. — У меня другая диета. Когда мы увидимся?

— Я всегда к твоим услугам, — сказал Феликс Захарович.

— А ты знаешь, — не отставал Лихоносов, — хотя я и не пробрался через ваши заслоны, но кое-что уловить успел. Твоя программа развивается.

— Этого не может быть, — твердо заявил Феликс Захарович.

Лихоносов улыбнулся, не скрывая торжества.

— Ну хоть чем-то я смог тебя удивить.

— Да, ты меня удивил, — согласился Феликс Захарович. — Но ключей ты пока не получишь. Будешь у Председателя, передавай поклон.

Тот что-то бросил на прощание и ушел.

Феликс Захарович не торопясь выпил кефир, заев его булочкой, посмотрел газеты, принесенные Лихоносовым, даже вознамерился вздремнуть. Но уже через три минуты он открыл глаза, поняв, что нет смысла обманывать самого себя. Нужно было поскорее ехать к Нине.

Сил на общественный транспорт уже не оставалось, и он, проверив, нет ли за ним хвоста, взял такси. Водитель покосился на него с подозрением, у Феликса Захаровича была внешность бедного пенсионера, но тот буркнул:

— Плачу, плачу…

Нина скрывалась в однокомнатной квартирке в спальном районе на Юго-западе, но Феликс Захарович остановил машину загодя и добрался до места на автобусе. Он предусмотрительно постоял в соседнем подъезде, чтобы еще раз проверить, нет ли за ним хвоста, и только после этого перешел в другой, где на одиннадцатом этаже находилась квартира Нины.

Шел второй день ее заточения, но то, что она узнала из телевизионных передач об убийстве «Бэби», ее ошеломило. Еще больше она изумилась, когда показали фотографию Леши. Конечно, он был изрядный негодяй, но не убивать же его за это. Она даже порывалась выбежать, позвонить Феликсу и потребовать объяснений, но быстро поняла, что именно теперь ей и надо сидеть не высовываясь. Ее положение изменилось кардинально, и надо было решить, как ей поступать дальше.

Когда появился Феликс Захарович, она готовила себе обед. Холодильник был забит полуфабрикатами, и готовка не требовала особых сил.

— Будешь обедать? — спросила она после приветствия. Он некоторое время наблюдал за нею, пытаясь угадать, смотрела она сегодня телевизор или нет.

— С удовольствием, — ответил он на приглашение. — Есть там что-нибудь молочное?

— Каша, — отвечала Нина и стала греть молоко.

— Какая ты хозяйственная, — похвалил Феликс Захарович. — Квартира сразу ожила.

— Только пыль стерла да полы помыла, — сказала Нина. — Чай или кофе?

— Кофе тут, по-моему, какой-то мерзкий, — сказал Феликс Захарович. — А чай приличный. Давай чай.

Это было вроде детской молчанки, кто первый не выдержит и проговорится. Феликс Захарович даже улыбнулся, и Нина заметила это.

— Тебя что-то радует? — спросила она. — У тебя, наверное, все в порядке?

— Более или менее, — подтвердил тот.

— А где Аня? — спросила Нина. — Куда ты ее отправил? В Салехард или Владивосток?

— Не так далеко, — усмехнулся он. — Она в Мытищах, у моей хорошей знакомой.

— Я должна тебе сказать, — произнесла Нина, стоя к нему спиной, — что верю в твою порядочность. Если с нею что-нибудь случится, это подорвет мою веру.

— Не валяй дурака, — буркнул Феликс Захарович. — За кого ты меня держишь?

Нина села на табурет напротив него и пытливо посмотрела ему в глаза.

— Ты ведь его совсем не знал. Как это пришло тебе в голову?

— Меня Аня просветила, — сказал Феликс Захарович. — Я как раз искал фигуру для подставки. Представь, я думал использовать своих агентов, людей, которые мне безмерно доверяли. Вот до чего я дошел.

— Феликс, милый, — вздохнула Нина. — Неужели ты не понимаешь, что эта туфта долго не продержится. Что ты думаешь делать дальше?

— Время работает на нас, — сказал он уверенно. — Скоро начнутся новые приключения неуловимых, и им будет уже не до Бэби.

— А мне что делать?

— Жить, — он улыбнулся. — Ты это заслужила, Нина. Она поднялась к плите и сказала, стоя к нему спиной:

— Мне не хочется тебя разочаровывать, Феликс, но за тобой должок.

Он этого ждал, но тем не менее ответ его прозвучал резко:

— Ты с ума сошла. Сейчас это невозможно.

— Ты обещал, — напомнила Нина.

— Но обстоятельства изменились… Она покачала головой.

— Ничего не изменилось, дед. Я жива, и он жив. Это не может продолжаться долго.

— Ты должна знать, — сказал Феликс Захарович. — Я сдал им твой «Макаров». И куртку, и винтовку…

Она посмотрела на него изумленно.

— Как ты мог, Феликс? Как ты нашел его?..

— Прятать надо лучше, — произнес он раздраженно. — Я твой тайник вычислил еще три месяца назад.

— Но ты же знаешь, что он для меня значил?

— Пойми, Нина, — возразил он, оправдываясь, — игра пошла по-крупному, тут не до самодеятельности. Они должны поверить, что это Бэби!

— Ты все испортил, — она обреченно села.

— Перестань психовать, — он вскочил. — Придумала себе святыню!.. Это вполне можно сделать и другим оружием.

— Да, — сказала Нина задумчиво. — Ты ничего не понимаешь.

— Да понимаю я, понимаю, — махнул рукой раздраженно Феликс. — Может, все мои беды оттого, что я понимаю.

— Ты меня здорово подкосил, — сказала Нина и поднялась делать ему молочную кашу.

Он наблюдал за ней чуть ли не с восхищением.

— Слушай, — предложил он. — А давай я сам это сделаю?

— Что сделаешь?

— Люсина. Чтоб тебе не рисковать. Она посмотрела на него насмешливо.

— Ты стрелять-то умеешь?

— Обижаешь, — сказал он. — Нас каждый год в тир на стрельбы гоняли.

— Одно дело в тир, — сказала она, — и совсем другое — палить в живого человека.

— Выстрелю как-нибудь, — сказал он беззаботно. Она покачала головой.

— Это не самый лучший способ испытывать себя, — сказала она. — Это слишком серьезно. И для меня это многое значит.

— Ну нельзя тебе светиться, — почти простонал Феликс Захарович. — Сейчас, когда они думают, что Бэби умер… Ну подожди хоть неделю!

— Нет! Я и так ждала слишком долго. И запомни, для этого дела мне нужен «Макаров»..

Он с трудом перевел дыхание и буркнул:

— Делай как знаешь. Будь что будет.

Она улыбнулась, поставила перед ним кашу и сказала:

— Приятного аппетита.

31

Вопрос о личности убитого Алексея Дуганова решался, как ни странно, на расширенном оперативном совещании у генерального прокурора. Я только-только приехал из Краснодара, оставив там Семенихина на попечение местных контрразведчиков, и выяснил попутно, что не удостоенные внимания криминальные кагэбэшники Чекалин и Тверитин хотя и получили по два года условно, но из-под наблюдения краснодарской милиции выпали, исчезнув в неизвестном направлении. Я же вдруг почувствовал, что наконец напал на след убийц капитана Ратникова, но кому теперь были нужны эти убийцы?

На совещании, где кроме прокурора Москвы и нас присутствовала и Александра Романова с Грязновым, мнения разделились. Прежде всего всем было понятно, что после всероссийской шумихи по поводу ликвидации легендарного «Бэби» признаться в том, что мы немного ошиблись, было бы затруднительно. Кроме того, в наличии были улики: кожаная куртка, пистолет «Макаров», винтовка «маузер» с прекрасным оптическим прицелом. В другой ситуации этого хватило бы за глаза. Но оставалось свидетельство красотки Марго, накладки с его биографией, а главное — этот парень из-под Тамбова никаким образом не мог быть пристегнут к делу капитана Ратникова.

Конечно, прокурор Москвы настаивал на том, что убит именно Бэби, а всякие сложности с его биографией — это лишь маскировочная легенда, разработанная опытными специалистами. Костя Дьяконов тоже отстаивал полную идентичность Бэби, но это было понятно, ведь именно с этим захватом был связан его головокружительный успех. Милиция отмалчивалась, хотя Грязнов и дал понять, что дело-то не закончено, жив еще Дюк, а с ним и весь Суд Народной Совести. Молчал и Меркулов, чем меня немало озадачил. По возвращении из Краснодара я успел забежать к нему с новостями по делу об убийстве Ратникова, но это не произвело на него впечатления. Выходило, что главным сомневающимся оставался лишь я.

— Давайте рассудим здраво, — сказал я. — Можете вы представить себе Бэби, который дома красуется перед зеркалом в куртке с пистолетом, да еще винтовку держит в кладовке. Согласитесь, это немыслимо.

— У вас, Александр Борисович, уже сложился образ опытного и решительного убийцы, — заметил с улыбкой генеральный. — А ведь он тоже человек, тоже не без слабостей. Ну не успел избавиться от винтовки, вот и бросил ее в кладовку.

— Вот именно, — подхватил прокурор Москвы. — Вспомните хотя бы Стукалова, как он тут петушился перед камерами.

— Бэби не таков, — вмешался Грязнов.

— Кроме того, — я поднял бумагу со свежей информацией, — мне сообщают из Тамбова, что в то время, как Бэби здесь, в Москве, уже убивал Горелова и Натансона, Дуганова неоднократно вызывали на допрос в городское управление внутренних дел. Конечно, легко можно представить, что он вылетал ночным самолетом в Москву, а утренним возвращался, но Натансон был убит среди бела дня. К тому же и подходящих рейсов там нет.

— Это пока только предварительные сведения, — заметила Романова. — Может, это вовсе никакой и не Дуганов. Шлепнули Дуганова по приезде в первопрестольную и работали под него.

— Он опознан по фото, Александра Ивановна, — заметил я с укором.

— А то ты не знаешь, как это делается, — буркнула она. — Я вообще не понимаю, о чем вы тут спорите. Настоящий Бэби, ненастоящий — дела-то это не меняет! Следствие продолжается.

— Минутку, Александра Ивановна, — остановил ее генеральный. — Это меняет дело, и я бы сказал — основательно. Так у нас практически раскрываются, э… — Он попытался сосчитать в уме, и я подсказал:

— Четырнадцать убийств.

— Вот видите, — сказал он. — Триумф и восторг, можно сказать. А если наоборот?

— Если наоборот, — подытожил Меркулов, — то нами убит невинный человек.

Только после этого все посмотрели на Костю Дьяконова, и тот густо покраснел. Видимо, он тоже рассматривал этот вариант.

— Представляете, что подымется в прессе? — задумчиво произнес прокурор Москвы.

— Если на то пошло, то позвольте и мне сказать, — не выдержал Грязнов. — Конечно, дело прошлое, назад не вернешь, но уж слишком все поспешно провернули. Спецназ, стрельба… Почему не выследить, не установить контакты…

— Вы же понимаете, что это был за преступник! — нервно воскликнул Дьяконов. — Особо опасный! Вы же сами нарисовали образ некоего супермена, стреляющего с обеих рук и всегда результативно. О какой слежке могла идти речь, когда он мог в любую минуту уйти.

— Что теперь говорить, — вздохнул я. — Я тоже виноват, разъездился, понимаете ли… Был бы я на месте, нашел бы адекватную форму ареста.

— Конечно, теперь легко говорить, — огрызнулся Костя Дьяконов.

Прокурор Москвы решительно поднялся.

— Товарищ генеральный прокурор, я протестую. Здесь готовится форменная обструкция действиям моего подчиненного. Я считаю, что он действовал правильно, и буду отстаивать свою точку зрения на всех уровнях.

— Сядьте, — одернул ему генеральный. — Никто тут ничего не готовит, вы же сами понимаете, что все не так просто. Но факт есть факт, публично признать ошибку нам нельзя. Такая волна поднимется, что всех нас смоет.

— Я не понимаю, — вмешался я. — Мне искать настоящего Бэби или закрыть дело?

Генеральный шумно вздохнул и решительно кивнул.

— Ищите, Александр Борисович. Продолжайте следствие. А вы, товарищи, — обратился он к представителям городской прокуратуры, — продолжайте расследование по своей линии. Я думаю, нет необходимости предупреждать, что речь идет о строго секретной служебной информации.

— Вы будете говорить об этом наверху? — спросил один из заместителей генерального.

— А что, — он пожал плечами. — Скажу, что у нас сохранились еще пытливые следователи, которые не успокаиваются на достигнутом. Все, товарищи, я вас больше не задерживаю.

Меркулова он все же задержал, и я остался в коридоре дожидаться его. Дьяконов вернулся, подошел ко мне и сказал с обидой:

— Что ты со мной делаешь, Саша?.. Ты меня посадить хочешь?

— Да Бог с тобой, Костя, — улыбнулся я приветливо. — Но мне парня жалко, он-то здесь на самом деле ни при чем. Пал жертвой служебного рвения.

— А пистолет! — воскликнул Дьяконов. — А винтовка! Ни при чем!..

— Подставка, Костя, грубая подставка.

Он махнул рукой и ушел. Другой Костя, Меркулов, вышел из кабинета шефа минут через пятнадцать.

— Меня ждешь? — спросил он.

— Да, хотелось бы получить некоторые объяснения, — сказал я. — Ты-то на чьей стороне, Константин Дмитриевич?

— Я на стороне закона, — с улыбкой ответил он, проходя вместе со мной по коридору к своему кабинету. — Просто ситуация цугцванговая — как ни выберешь, всюду проигрыш.

— Ты куда-то торопишься? — спросил я, едва поспевая за ним.

— Да, извини, — сказал он. — У меня ответственная встреча, и, кстати, по нашему делу. Я тебе завтра все расскажу.

— Погоди, Костя, — попытался остановить его я. — Мне нужен выход на депутата Вадима Сергеевича Соснова. Как к нему подступиться?

Костя остановился, заинтересовавшись.

— А что ты от него хотел?

— Хотел допросить по делу об убийстве капитана Ратникова.

Костя подумал и понимающе кивнул.

— Хорошо, я попытаюсь тебе помочь.

Он поспешно ушел, а я остался. Мои подозрения относительно его врастания в коррумпированную чиновничью систему начали получать ощутимые доказательства.

Грязнов в моем кабинете пересказывал Ларе в подробностях драматургию нашего совещания. Лара угощала его кофе, и он размяк.

— Секретная информация, — начал я, подняв палец.

— Я только что об этом подумала, — поняла меня Лара. — У меня подруга есть в «Московских новостях», вот бы она репортаж сделала!

— Сереже звонила? — спросил я.

— Он сам звонил, — ответила Лара. — Из управления внутренних дел. Плевать он хотел на больничный режим, его Бэби интересует. Уж он-то убежден стопроцентно, что Бэби жив и здоров.

— Если уж говорить о процентах, — сказал Грязнов, — то я бы оставил парочку на случай совпадений. Но дело действительно швах!..

— Чего же ты молчал? — спросил я с укором.

— Ты же понимаешь, шум поднимать действительно нельзя, — сказал Грязнов. — Нас просто похоронят.

— Но ведь человек убит! — воскликнула Лара. Грязнов отпил кофе и кивнул.

— Кстати, там еще подружка его куда-то пропала. Я набрал номер майора Скачкова.

— Николай Витальевич, — обратился я к нему вежливо, — это опять Турецкий говорит. Вы обещали посмотреть насчет наших парней?

— Александр Борисович, дорогой мой, — прогундел Скачков недовольно, — я ведь только что с самолета, о чем вы говорите!.. Но я распоряжусь.

— Вы знаете, я тоже с самолета, — сказал я. — Тут намечается встреча в верхах, и начальство жаждет иметь козыри в руках. Я подумал, что для вас тоже будет небесполезно, если Президент узнает о вашей оперативности.

Он хмыкнул в трубку.

— Хорошо, я позвоню вам в течение часа.

Но в течение этого часа события развивались непредсказуемо. Из проезжавшей грузовой машины с крытым кузовом в дверь федеральной прокуратуры был произведен выстрел из гранатомета, разнесший ее в щепы. Никто не успел и опомниться, как машина свернула за угол и исчезла. Через полчаса ее нашли неподалеку, на территории стройки. Еще через час на факсе у дежурного выползла бумага со словами: «Это вам за Бэби. Привет от Дюка». Немедленно нашли почтовое отделение, с которого отправлялся сей незамысловатый факс, и там сообщили, что это «поздравление» было подано веселым молодым человеком в джинсовом костюме, который уверял, что речь идет о поздравлении в связи с рождением ребенка. Вопрос об идентификации Бэби постепенно вытеснялся проблемами первоочередного значения. Во всяком случае, прокурор Москвы не упустил случая позвонить мне в кабинет и выразить соболезнование. Впрочем, жертв не было.

Опять началась паническая лихорадка в органах правопорядка, были усилены патрули, арестовывались десятки подозрительных личностей, провели ряд облав. Ведущие телевизионных новостей говорили о начале уличных боев. Я же немедленно позвонил соседям на дачу и предупредил жену, что со мной и со всеми близкими все в порядке. Впрочем, она все равно нервничала, не упустив лишний случай напомнить мне о том, как это ей вредно.

Грязнов пошел по следу, как хорошая гончая. Быстро выяснилось, откуда была угнана машина, был составлен фоторобот по показаниям работницы почтового отделения, десятки мобилизованных сотрудников МУРа и розыскников из местных подразделений вели широкий опрос возможных свидетелей. Нашлись люди, кто запомнил водителя грузовика, сторож на стройке видел, как преступники скрывались. По его наводке в бадье с дождевой водой мы нашли гранатомет. Еще были свидетели того, как с территории стройки поспешно вышли два человека, один из которых был в джинсовом костюме, и сели в стоявшую на обочине машину. Тот, что был в джинсовом костюме, даже радостно вскинул руку, почему его и запомнили. Потом раскопали водителя, чья машина стояла позади той, — он запомнил несколько цифр. Это уже было похоже на дело!

Около почтового отделения эту машину никто не приметил, но по описанию парень в джинсах узнавался стопроцентно. Это был Дюк, и сыщики стали к нему подбираться.

— Да, это не Бэби, — повторял Грязнов, как заклинание.

Огромный список машин, выданный службой ГАИ, быстро таял в результате оперативной проверки. Отпадали машины другой марки, другого цвета, находящиеся в ремонте, выехавшие за пределы города, стоящие в гаражах и прочие. Остальные шли через сито проверки хозяев. Кто-то из них, или Дюк, или его водитель, по идее должен был быть хозяином этой машины. Я в это не очень верил и был склонен предположить, что машина была краденая, но Грязнов уверял меня, что для такого дела краденая машина не подходит.

И что самое удивительное, он оказался прав. Я находился рядом с ним в дежурной части, когда он ткнул пальцем в одно имя на экране дисплея.

— Смотри! — воскликнул он. Я не сразу его понял.

— Что? — спросил я.

— Прочитай это имя, — потребовал он лихорадочно.

— Дукельский Юрий Кириллович, — прочитал я, и сообразил: — Бог мой, Слава, это же Дюк! Он взял себе кличку по аббревиатуре!

Грязнов не мог говорить, только торжествующе кивнул.

— Но этого не может, быть, — сказал я. — Кто же так делает? Ведь это противоречит всем законам конспирации!

— Это он! — отмел Грязнов мои сомнения. — Ты Лару спроси, она тебе про Дюка все расскажет. Пижон он, Саша! И это его погубит!..

Немедленно было поднято дело гражданина Дукельского, и мои сомнения стали отпадать сами. Это был бывший пятиборец, мастер спорта, нигде не работающий, но ведущий загульную жизнь. Участковому инспектору он говорил, что охраняет товарные склады, но проверить эту информацию не удалось. К вечеру у нас была фотография Дукельского, весьма походившая на фоторобот, а также показания задержанных о его поведении. Считалось, что он бешеный, и в конфликт с ним вступить решился бы не всякий. Агенты МУРа были посланы по ресторанам, где бывал Дукельский с друзьями, и очень скоро его обнаружили в «Праге». Когда-то ресторан «Прага» считался филиалом КГБ, говорили о том, что все столики там прослушиваются, а официанты имеют офицерские чины. Позже эту информацию никто не подтвердил, но и не опроверг. Теперь Грязнов стягивал туда своих оперов, чтобы брать Дюка.

Потом Грязнов рассказывал, как все это произошло. Дюк гулял в компании двух роскошных проституток и часто поглядывал на часы. Состояние его было нервное, и под курткой угадывался пистолет. Девки его, похоже, знали и побаивались, потому что вели себя подобострастно. Люди Грязнова быстро оделись официантами, и в этом была их ошибка, потому что они не могли воспроизвести вышколенность официантов «Праги». В решающий момент у одного сдали нервы и он уронил на пол поднос с посудой. Первое, что он сделал, это испуганно глянул на Дюка, и тот все понял. Он не спеша полез в карман и вынул гранату Ф-2. Девки в ужасе завизжали, когда Дюк рванул кольцо.

— Спокойно! — закричал он надрывно. — Нервных просят удалиться!.. Сколько вас тут, командир? — спросил он у побледневшего официанта, вынимая пистолет из наплечной кобуры.

В одной руке у него была граната с сорванной чекой, а в другой пистолет. Грязнов кинулся туда, но толпа гостей не позволила ему сделать это быстро. Дюк выстрелил в официанта, попав ему в плечо, и другой официант, тоже из грязновской школы сервиса, выстрелил в него. Оскалившись, Дюк упал на столик и выпустил гранату… Взрывом было убито трое гостей и человек пятнадцать ранено, в том числе и грязновские парни.

Так славной и романтичной смертью погиб в ресторане «Прага» известный террорист Дюк.

32

Нина узнала о смерти Дюка из радиосообщения в поезде. Она ехала в Брянск в общем вагоне — миловидная женщина в голубом плаще, с большой сумкой, и работающее радио поначалу страшно раздражало ее. Когда рано утром после тяжелой ночи, проведенной ею в сидячем положении, соседи вновь включили радио, она была готова к тому, чтобы устроить скандал. Но тут в новостях сообщили об убийстве террориста Дюка в московском ресторане «Прага», и всякие мысли о скандале улетучились. Следом пошла передача, целиком посвященная проблеме Суда Народной Совести. Нина заворожено слушала рассказ о том, как три террориста держали в напряжении всю московскую милицию и как их наконец ликвидировали. Перечислялись убитые, в основном представители криминальной экономики, и какие-то солидные социологи пытались прогнозировать развитие ситуации. Поговаривали уже о действиях Суда Народной Совести в провинции, что воспринималось там без резкого осуждения. Чья-то попытка провести анализ мнений привела к ошеломляющему результату более половины опрошенных одобряли действия террористов. Специалисты объясняли это отсутствием в наших массах правового сознания.

Нина никогда всерьез не задумывалась о том, на кого она работает. Она знала, что в этих акциях реализуется утопическая идея Феликса о зарождении нового органического общества, но как и почему это общество должно зародиться, она не понимала. Она даже не очень ясно воспринимала социальный аспект своей деятельности, для нее убитые были представителями абстрактного зла, и, убивая их, она в чем-то продолжала дело погибшего мужа. Теперь, услыхав об одобрении этих убийств большинством респондентов опроса, она была даже поражена. Ей было приятно сознавать, что на ее стороне мнение огромного числа людей.

Она никогда не была в Брянске и потому некоторое время посвятила знакомству с городом. Сумку оставила в камере хранения на вокзале (Феликс ее убил бы за такую неосторожность), а сама пошла гулять. Нашла улицу, где проживал Люсин, определила его дом. Погода была теплая, и она с удовольствием посидела в скверике на лавочке, наблюдая за его подъездом.

Из автомата она позвонила ему домой и узнала у поднявшей трубку женщины, говорившей с сильным украинским акцентом, что Григорий Яковлевич на работе и вернется только часам к шести. Это устраивало Ниву, и она решила сходить в кино.

Под плащом у нее был спортивный костюм, так что, для того чтоб переодеться, ей понадобилось совсем немного времени. Специально заготовленная куртка снова сделала ее похожей на мужчину, в куртке у нее был «Макаров» с глушителем, в боковом кармане «люггер», а на ноге крепился маленький браунинг. Еще под курткой у нее была резиновая дубинка, в общем — целый арсенал. Теперь, после услышанной истории про гибель Дюка, она подумала, что совсем неглупо было бы носить с собой и гранату.

Пластины под губой, черные очки и вязаная шапочка завершили дело. Вновь сдавая сумку в камеру хранения, она выглядела уже совсем по-другому.

Был теплый вечер, и на улицах было много народу. Кое-кто посматривал на Нину с опаской, вид у нее был действительно бандитский, и эти взгляды смущали ее. Она бы предпочла раствориться в толпе.

Двое подвыпивших парней, стоявших у входа в пивную, тоже обратили на нее внимание.

— Эй, фрукт, — сказал один. — Ну-ка иди сюда!..

Нина не отозвалась, продолжая свой путь к намеченной цели.

— Сюда, я сказал! — закричал парень грубо и пьяно. Нина презирала эту шпану и потому ответила холодно:

— Сдохни, козел.

Ее низкий голос вполне походил на мужской.

Парни захихикали, и этот смех не предвещал скорого завершения конфликта. Нина ускорила шаг, но вскоре услышала за собой рев мотоциклетных двигателей. Ее нагоняла целая команда мотоциклетных хулиганов, рокеров. Первый же, проезжая, пнул ее ногой, и она упала. Прохожих на улице было мало, и, когда рокеры окружили ее, даже те, кто был неподалеку, поспешили скрыться.

Нине конфликт был совсем ни к чему. Заметив неподалеку переулок, она рванула туда и сразу резко остановилась — это был тупик. Радостно хохочущие парни въехали туда следом за ней, и она оказалась прижатой к стене.

Мотоциклы остановились с работающими двигателями, и один из парней достал нож со щелчком выскочило лезвие, парни засмеялись.

— Будем тебе операцию делать, землячок, — сказал тип с ножом.

— Погоди, Вареный, — балагурили его друзья. — Может, он хороший…

— Пусть прощения попросит, — предлагали другие.

— Пусть на колени станет…

— Пусть землю жрет…

У Нины не было времени на препирательства. Она сунула руку в карман и вытащила «люггер». Перед нею опять было абстрактное зло, и она холодно выбирала цель.

— Ух ты, — сказал тип с ножом. — А дядя упакованный. Ты что же, сучья лапа, думаешь, я так сразу и отвалю?

— Мочи его, сучару!..

Кто-то подобрал кирпич и кинул в нее. Нина увернулась.

— Считаю до трех, — сказала она. — Я шутить не собираюсь.

— Тю-тю-тю… — сказал главарь.

Он безусловно испугался, но перед друзьями не смел это выказать. Нина даже на мгновение пожалела его.

— Раз… два… три, — она выстрелила.

Пуля угодила парню в лоб, и он отвалился на спину. Рядом тарахтели мотоциклы, и звук выстрела едва ли был слышен на этом фоне. Парни на мгновение застыли, не веря в происшедшее.

— Падла! — закричал один, самый нервный. — Да мы тебя…

Договорить он не успел, потому что очередной выстрел «люггера» раздробил ему челюсть, и он упал, истекая кровью. Этого было достаточно. Остальные немедленно повернули мотоциклы и рванули вон из проклятого тупика.

Нина сунула пистолет в карман, перешагнула через труп главаря и спокойно вышла вслед за ними.

В другое время она бы непременно испугалась смерти этих обнаглевших юнцов, кричала или бежала бы от них. Но теперь она не была сама собой, теперь она была безжалостным убийцей Бэби, и горе было тому, кто становился на ее пути. В этот момент она забыла о том, что когда-то была матерью, нежила детей и любила мужа, теперь она была средоточием холодной ненависти. И самое удивительное, ей это нравилось.

Именно в таком состоянии она пришла к дому Люсина и, позвонив из автомата, назвалась представительницей крупной торговой фирмы, которая желает поговорить с ним конфиденциально. Она говорила своим естественным женским голосом, и Люсин даже по телефону принялся с нею любезничать. Наконец он согласился выскочить на несколько минут, и Нина пообещала ждать его в представительском «мерседесе». Положив трубку, она направилась в подъезд.

Сначала было тихо, только кошка где-то наверху жалобно мяукала у дверей. Потом хлопнула дверь, но это оказался какой-то юноша, проскочивший мимо нее, даже не глянув. Наконец показался Люсин.

Она не знала его в лицо и потому должна была спросить:

— Простите, это вы — Люсин Григорий Яковлевич?

— Не совсем, но похоже, — улыбнулся он. — Я так понял, вы водитель «мерседеса»?

Продолжать разговор не было смысла. Нина достала «Макаров» и подняла его для выстрела. Люсин мгновенно стал белым.

— Погодите, зачем же…

Хлопнул выстрел, и он упал. Нина прислушалась, оттащила его в темноту под лестницу и вышла из подъезда.

Ощущения победы не было, на этот раз ей было жаль убитого. Он был настолько благополучен, умиротворен и благодушен, что убивать его представлялось покушением на мировой порядок. Нина возвращалась на вокзал и пыталась отогнать от себя ощущение собственной неправоты. Стреляя в хулиганов, она ни секунды не испытывала сомнений, а вот здесь, в главном теперь деле своей жизни, она вдруг засомневалась. Она представляла, как заголосит та женщина, которая отзывалась по телефону, и это напомнило ей собственные слезы над телом убитого мужа.

В поезде, уже обретя свой женский облик, она попыталась оправдаться. Да, конечно, личной вины за Люсиным не было, но он был там. Он присутствовал при этом ужасе. Пусть сам он не виноват, но Нина верила, что пока она не расправится со всеми, она не найдет настоящих убийц. Теперь список был исчерпан.

Брянская милиция обнаружила трупы рокеров с огнестрельными ранениями лишь наутро, когда в тупичке появились дворники. Приблизительно в то же время нашли и тело Люсина-Луценко. И хотя жившая с ним женщина еще с вечера звонила в милицию с сообщением о его исчезновении, искать его никто не стал. Когда взялись за расследование, выяснилось, что он должен был встретиться с какой-то женщиной, представительницей солидной торговой организации. Было ясно, что там решались дела с таможенными пропусками. Став пограничным городом, Брянск превратился в средоточие криминальных интересов. Дело об убийстве Люсина легло в толстую папку с аналогичными происшествиями. Что же до рокеров, то хотя участковый нашел парней, которые рассказали о стрельбе в тупичке, дело тоже продвинулось не слишком. Местные газеты попытались воспользоваться этим двойным убийством, чтобы в очередной раз поднять тему подростковой преступности, потом состоялись грандиозные похороны, на которые собралась шпана со всего города, демонстрируя свою солидарность, но тем дело и кончилось. Легенда о заезжем убийце еще долго ходила по пивным, обрастая все более невероятными подробностями. Люсин был похоронен гораздо скромнее, и хотя их похороны состоялись чуть ли не в один день, никому в голову не пришло связывать эти преступления.

Феликс Захарович, который ждал от этой акции окончательного провала, был удовлетворен. По Москве шла волна, порожденная смертью Дюка, на стенах домов появились надписи «Не забудем Бэби», «С нами Дюк» и другие. На заседании коллегии Суда Председатель высказал глубокое удовлетворение развитием ситуации и предложил ускорить подготовку новых операций. Из провинции приехали представители региональных организаций, которые говорили о полной готовности к проведению террористических акций. Цели были намечены, оружие заготовлено, люди ждали команды.

— Я против всяких ускорений, — заявил на коллегии Феликс Захарович. — В проекте есть строгая ритмичность, и, нарушив ее, мы можем выбиться из ритма.

— Ритмичность проекта событийная, — попытался спорить с ним Секретарь. — Продолжение предполагается после возникновения стихийного движения. Но мы же видим, стихийные всплески становятся обычным делом. Мне кажется, мы должны поддержать инициативу молодых людей рядом ярких акций.

— Между прочим, — отметил Председатель с улыбкой, — я только вчера слышал по одной из молодежных радиопрограмм песенку про нашего Бэби. Вы не слышали? Очаровательная глупость. Нам бы поспособствовать ее распространению.

Секретарь заулыбался в ответ и кивнул. Феликс Захарович подумал, что тот еще долго не избавится от номенклатурной подобострастности. Старая закалка, хотя самому нет и сорока.

— И все-таки меня пугает неуправляемость стихийного движения, — глубокомысленно заметил генерал Чернышев. — Почему бы нам не внести в это дело элемент организации. Внедрить наших людей, помогать им средствами».

Они ничего не понимали в проекте Синюхина, подумал Феликс Захарович. Трагедия в том, что исполнение безупречного замысла поручено людям, изначально порочным. Пресловутая новая генерация оказалась сборищем карьеристов и эгоистов. В очередной раз поймав себя на обличительных мыслях, Феликс Захарович погрузился в печаль одиночества.

— Я хочу еще раз объяснить некоторым товарищам, — сказал он, — что сутью проекта является именно зарождение стихийного движения. Наша организация — это катализатор пробуждения народных масс, и мы должны заранее расстаться с надеждами возглавить стихию.

Это был вопрос, на котором выявлялись настроения руководителей. Секретарь, к примеру, ненавидел идею стихийности и не упускал случая облить ее грязью. Председатель был более мудр.

— Я не думал, — заметил он, — что с переходом на стихийность нас всех обяжут сделать себе харакири. Вероятно, у нас еще появится возможность найти себя в новом мире, когда волна обновления схлынет.

— Вероятно, — согласился Феликс Захарович. — Может, все дело в том, что я не надеюсь дожить до тех времен, когда волна схлынет.

Заседания коллегии в последнее время участились, и это настораживало Феликса Захаровича. Он, считавший себя одним из главных деятелей первого этапа, начинал подозревать, что на втором этапе ему готовится роль свадебного генерала. Новые люди приходили в структуры организации с новыми взглядами и новыми предложениями, и никакого благоговения перед проектом «Народная воля» у них не было.

В своих донесениях Контролеру он не уставал указывать на опасность ревизии основных положений проекта, призывал усилить контроль именно над вопросами адекватной реализации положений плана, и когда Контролер удосуживался разговаривать с ним напрямую, Феликс Захарович просил провести открытую проверку соответствия последних решений коллегии плану Синюхина.

— Мой помощник Ваня Лихоносов, — добавил Феликс Захарович, — утверждает даже, что проект претерпевает изменения.

— Тебя это очень пугает? — спросил Контролер усталым старческим голосом.

— Конечно. Что мешает негодяям изменить программу действий по своим узким корыстным интересам? О каком органическом обществе тогда может идти речь?

— Мы посмотрим, что можно сделать, — пообещал Контролер, как всегда немногословный. — И кончай ты, Феликс, свою фронду. Съедят они тебя.

Это мрачное пророчество еще долго звучало в ушах Феликса Захаровича даже после того, как он положил трубку. Старик Контролер никогда ничего не говорил зря.

Единственным человеком, кого хотел увидеть в этот момент Феликс Захарович, была Нина. Он приехал к ней без звонка, привез продукты и благодушно наблюдал за тем, как она готовит. Вернувшись из Брянска, Нина стала еще более замкнутой, сосредоточенной. Феликс Захарович уже знал, что она побывала в Мытищах, где скрывалась Аня, навестила подружку с обещанием скорого избавления от этой напасти и даже была настроена вывезти ее к себе. Хозяйка, верный пес интересов Феликса Захаровича, стала стеной и не позволила Ане покинуть дом. Теперь Феликс Захарович ждал продолжения событий.

— Ну и что дальше? — спросил он.

— Ты о чем? — не поняла Нина.

— Список исчерпан, — напомнил Феликс Захарович. — Бэби больше нет. Как думаешь жить?

Нина подумала и покачала головой.

— Пока живы эти двое, жив и Бэби, — сказала она.

33

Во искупление своих чиновничьих замашек Костя Меркулов приехал в воскресенье к нам на дачу, что было даже для меня полной неожиданностью. В этот день у нас гостила Эльвира, дочь моего бывшего отчима Павла Петровича, у которой с матерью были близкие дружеские отношения, и они вдвоем выпали из нашего общества, живо и конспиративно обсуждая очередное душевное потрясение немолодой уже девушки.

Ирина была очень рада появлению Кости, я и сам был польщен, что ко мне приехал, можно сказать, член правительства.

— Чего же ты своих не привез? — Спросил я.

— Ничего, — замялся он, — это, можно сказать, деловой визит.

Пока готовили стол, Костя беседовал с Ириной, передавая ей приветы и многочисленные пожелания, а также интересуясь здоровьем. Поскольку эта тема была теперь для Ирины основной, то разговор у них состоялся насыщенный.

Накрывая стол, я то и дело переходил от переживаний своей беременной жены к переживаниям душевно надломленной Эльвиры.

Наконец мы сели к столу. Эльвира, знавшая про Меркулова понаслышке, была рада его появлению. Тема террористов немедленно возникла и не угасала вплоть до чая. Потом мы с Костей оставили женщин, поднялись на второй этаж и вышли на огромный балкон. Дачу в свое время строил Павел Петрович на имя матери, и именно ему мы были обязаны этой роскошью.

День был солнечный, разве что легкий ветерок нагонял прохладу. Мы сели в плетеные кресла, впервые вынесенные туда после зимы, и некоторое время блаженно щурились на солнце. Я курил, но Костя нашел в себе силы воздержаться. Видимо, его специальные сигареты начали давать результат.

— Я потому приехал, — начал он, — что в прокуратуре теперь буду появляться не часто.

— Что такое? — насторожился я. — Тебя от нас забирают?

— Временно, — сказал Костя. — Я сам на себя накликал. В общем, организована президентская комиссия для противодействия пропаганде Суда Народной Совести. Именно об этом я там в четверг и разговаривал.

— С Президентом? — восхитился я.

— Нет, но с его ближайшими помощниками. Это команда, которая вырабатывает все его решения. Очень серьезные люди, хотя и молодежь.

— Значит, они тебя поддержали? Он вздохнул.

— Не совсем.

— Что значит — не совсем?

— Они согласны со мной, что речь идет о промывке мозгов, что кто-то пытается спустить на нас лавину, но они считают эту проблему лишь одной среди многих. Я даже подумал, что они знают об этом больше, чем я сам.

— Интересный вариант, — кивнул я.

Он покосился на меня с иронией, отметая тем самым мои подозрения.

— Я имею в виду, что они тоже наблюдают за ситуацией и делают выводы.

— А я имею в виду, — сказал я, — что уровень организации очень высокий. В прежние времена это мог быть только комитет. Ну а в нынешние…

Я многозначительно промолчал.

— Отставить, — буркнул Меркулов. — Ты человек прошлой эпохи, Саша. Ты никак не избавишься от подозрительности в отношении правительственных кругов. Тебе трудно понять, что к власти пришли другие люди.

— Почему же, я это прекрасно понимаю. Они связно говорят, научились лучезарно улыбаться, и может, даже полны самых светлых идеалов. Но власть есть власть, Костя. Это как радиоактивность. Ходишь, радуешься жизни, а она накапливается. Очнулся, а ты уже инвалид.

— Какой ты сегодня мрачный, Турецкий, — вздохнул Меркулов.

Он всегда реагировал так или подобным образом на все мои сентенции по поводу власти и номенклатуры. Сам являясь элементом этой власти, этой новой номенклатуры, он наверное не мог поступать иначе. Я вдруг подумал, что эта конспиративная комиссия для Кости может стать ступенью к посту генерального прокурора.

— Так что же они сказали? Меркулов пожал плечами.

— Сначала они меня долго проверяли. Интересовались политическими симпатиями и связями. Это был темный момент в нашей беседе.

— Как ты на них вышел?

— Написал письмо прямо Президенту с моими мыслями о Суде Народной Совести. Я так или иначе связан с людьми, близкими к аппарату Президента, как тебе известно.

— По-моему, вы и лично с ним встречались, — напомнил я.

— Это уже давно забыто, — вздохнул Меркулов. — Другая эпоха. Так вот, я изложил им все мои мысли о том, что речь идет о социальной провокации, что в деле чувствуется опытная организация, что они наступают неотвратимо, потому что мы ничего не делаем в этом плане. Я предложил ряд мероприятий, о которых думал в последнее время. Хватит фантазировать, давайте рассуждать реально. Ведь речь идет не о народных заступниках, это лишь очередной виток борьбы за власть. Значит, и разоблачать их надо как авантюристов и обманщиков.

— Хорошая идея, — согласился я. — Только даже я могу ее оспорить. Все твои разоблачения вполне покрываются гранатой Дюка. Уж он-то никого не обманывал, он вышел на бой и славно погиб. Конечно, когда во всем разберемся, мы выясним, что и эта сцена была подстроена, но заявлять это сейчас невозможно.

Он задумчиво кивнул.

— В том-то и дело. Нужны дела, а не слова. Нужно внедряться.

— Это ты умно придумал, — сказал я с иронией. — У Грязнова уже наготове с десяток оперативников для внедрения. Если бы был хоть один канал!

— Короче, они рассуждали похоже, — кивнул Меркулов. — Дескать, вы прокурор, вам и карты в руки. Воюйте.

— Правильно рассуждали.

— Да неправильно это! — с досадой воскликнул Меркулов. — Для этой войны нужна не только прокуратура, нужны люди, газеты, средства… Потому что скоро начнутся акции, рожденные уже не планом организации, а стихийным порывом одиночек. У нас накапливается огромная масса безработных, их только направь.

— А самое страшное, что и я, и ты их прекрасно понимаем. Это зло рождено вовсе не Судом Народной Совести, Костя.

Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом.

— Ты давно так изменился? — спросил он.

— Это не я изменился, — с горечью сказал я. — Это ты изменился. Так что тебе еще сказали светочи новой политики?

Некоторое время он молчал.

— Пришел Анохин, — сказал он. — Один из ближайших соратников Президента, помощник по безопасности. Он и изменил ситуацию. Президент тоже обеспокоен ростками терроризма и ждет от нашего совещания реальных предложений. Тогда и было решено создать закрытую комиссию для противодействия разлагающей идеологии. Средства на комиссию пойдут из президентского фонда. Отчет только перед Президентом.

— Ну а чем вы там будете заниматься? — спросил я недоуменно. — Контролировать работу правоохранительных органов?

— Нет, речь идет о контрпропагандистской работе, — ответил Меркулов. — Создание общественного мнения, обратного идеям Народной Совести.

— Разве это твоя профессия? — спросил я с сожалением.

— Что делать, если никто больше не хочет этим заниматься.

— И ты ясно чувствуешь необходимость такой работы?

— Да! — воскликнул он. — Ясно чувствую. Саша, ты тоже попал под их вредное влияние! Ты чудовищно романтизируешь этих бездушных убийц, тайно восхищаешься ими. Очнись! Кучка замшелых партократов пытается раскрутить новый виток классовой ненависти! Тебе это надо?

Я закурил еще одну сигарету.

— Но это такая профанация, — сказал я. — Теперь ты будешь мелькать в президиумах на собраниях общественности, где одни и те же люди будут говорить одни и те же слова об опасности пробуждения стихии.

— Собраний не предполагается, — с достоинством отозвался он.

— А что предполагается?

— Проблемные статьи, передачи телевидения, использование элементов народной пропаганды… Я имею в виду анекдоты, слухи. Предполагаются даже встречные акции.

— Короче, широкая операция в духе славной памяти КГБ, — восхитился я.

Он сдержанно вздохнул и кивнул. — Да.

Ему и самому этот путь не казался идеальным, но других путей он не видел. Я даже пожалел его в этот момент, но не сдержался и спросил:

— А встречные акции какого рода? Цепь убийств бывших членов Политбюро?

Он улыбнулся, это было признаком здоровья.

— Нет, там предполагаются какие-то провокации, — стал он рассказывать без большой охоты. — Например, неудавшееся покушение и моментальный арест террориста сразу снимает с него ореол неуязвимости. Не все же такие, как твой Бэби. Обнаружение склада с оружием говорит о том, что организация явно не стихийная, перехваченные счета с большими суммами и все такое. Еще они хотят организовать показательные судебные процессы над членами Суда Народной Совести, где не будет убийств, а будут общественные приговоры, гневные речи и сожжение чучел уголовной мафии на площадях перед ресторанами.

Я потрясенно молчал, и он встревоженно спросил:

— Тебе это не нравится?

— А тебе?

Он пожал плечами.

— Это работа, Саша. Конечно, я надеялся на большую открытость, гласность, искренность, если хочешь. Но политика делается другими средствами. И вообще, они больше всего обеспокоены нарастанием конфликта Президента и Верховного Совета. Некоторые даже считают, что этот конфликт отодвинет на второй план Суд народников, отвлечет внимание от террористических актов, если такие возобновятся, и сведет на нет всю их пропаганду.

— Чтобы затмить терроризм, надо довести этот конфликт до гражданской войны, — сказал я.

— Знаешь, я ведь пришел к тебе все рассказать не для того, чтобы ты меня поучал. Я сам переполнен сомнениями. Но если ты такой остроумный, то предложи свое решение.

— Сажать надо, — сказал я, вспомнив краснодарского полковника Коршикова. — Это мое главное предложение. Я считаю, что Бэби жив и что он приведет нас к этому самому Народному Суду.

Он покачал головой и усмехнулся.

— Кстати о Верховном Совете, — вспомнил я. — Я просил тебя организовать встречу с депутатом Сосновым.

— Сегодня вечером он прилетает из Голландии, — сказал Меркулов. — А завтра в одиннадцать ждет тебя в своем кабинете в «Белом доме».

— Надо торопиться, — сказал я. — Пока конфликт не разгорелся.

В общем, он не показался мне вдохновленным, но и значительного разочарования в нем не замечалось. Если я мог себе позволить снисходительное отношение к президентской рати, то он был обязан верить в их устремленность к светлым идеалам. К моей радости, он все еще не нашел себя в номенклатурной среде правительственных чиновников.

В понедельник я созвонился с секретаршей Соснова, чтобы уточнить время возможной беседы, и она подтвердила приглашение на одиннадцать часов. Ровно в одиннадцать я вошел в его приемную, и милашка секретарша дежурно мне улыбнулась.

— Вы — Турецкий? Проходите, Вадим Сергеевич вас ждет.

В этом кабинете мы уже беседовали, поэтому ничего нового из сладкой жизни наших депутатов я для себя не открыл. Соснов, просматривая какие-то бумаги, поздоровался со мной и предложил сесть. Большого внимания он ко мне не проявил, но и грубым этот прием не казался. Просто мне подсказывали, что депутат чрезвычайно занят и я должен ценить предоставленное мне право беседовать с ним.

— Так что, Александр Борисович, — спросил он, заглянув в свои записи, чтобы вспомнить мои имя и отчество, — вы опять по тому же делу?

— Да.

— Всплыли новые факты?

— Всплыли, — подтвердил я. — Например, про дискету. Он нахмурился.

— Про какую дискету? Простите, но я ведь не могу помнить все.

— Про дискету, из-за которой убили Ратникова. Там был компрометирующий материал для вашей комиссии. Ведь так?

Он смотрел на меня мрачно и неприветливо.

— Кто это вам рассказал?

— Об этом говорится в материалах другой комиссии, — напомнил я. — Вы ведь в ней тоже работали, не так ли?

— Да, работал, — кивнул он. — Но ничего об этой работе рассказать не могу.

— Какая жалость, — сказал я. — А ведь я только ради этого и пришел.

Он сощурился.

— Чего вы добиваетесь, Турецкий? Вы что, меня в чем-то подозреваете?

— Ну что вы, Вадим Сергеевич. Конечно, нет. Еще не хватало подозревать председателя комиссии по законности и правопорядку.

— Тогда к чему этот нелепый разговор?

— Все материалы той, второй комиссии у меня в деле, — предупредил я. — Вы спокойно можете об этом ничего не говорить. Но вы не сможете теперь утверждать, что вам ничего не известно о дискете.

Он раздраженно выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет и раскрыл ее.

— Курите, — предложил он мне. Я не посмел отказаться.

— Конечно, я помню про эту дискету, — сознался Соснов. — Хотел бы забыть, да не получается.

— Почему они искали ее у Ратникова? — спросил я.

Он помолчал, покуривая и стряхивая пепел чуть ли не после каждой затяжки.

— Понимаю, куда вы клоните, — сказал он наконец. — К сожалению, вы недалеки от истины. Это произошло из-за меня.

Я дал ему время объяснить все, но он курил и молчал.

— Как это случилось?

— Не знаю, — сказал он. — Это случайная оговорка. Кому-то по телефону, который, как мне было известно, прослушивался гэбэшниками, я сказал, что спрятал дискету у хорошего друга. Мог ли я предвидеть, чем это кончится?

— А на что вы рассчитывали?

— Я думал таким образом высветить, кто этой дискеты больше всего боится. Вот и высветил…

— Но ведь вы сознательно поставили под удар семью своего друга?..

— Как я мог это знать! — воскликнул он с досадой. — Чтобы КГБ использовал маньяков-садистов!.. Это мне и в голову прийти не могло.

— А дискета? Она действительно пропала?

— Никуда она не пропадала, — вздохнул Соснов. — Она все время была у меня, да и информация, там содержащаяся, уже пришла к нам по другим каналам. Но после того, что там случилось, я уже не мог ею воспользоваться.

— Хорошо, Вадим Сергеевич, я вас прекрасно понимаю. Глупое и трагическое недоразумение. Но потом была вторая комиссия, и вы приехали, как мне кажется, отомстить. Не так ли?

Он пожал плечами.

— Может быть.

— Вы знали убийц Ратникова? Он кивнул.

— Чекалин и Тверитин? — спросил я. Он посмотрел на меня чуть удивленно.

— Вы-то как на них вышли? По этому вопросу не осталось никакой документации.

— Что с ними стало? Один из их бывших коллег сказал мне, что они были наказаны. Поскольку два года условно наказанием назвать нельзя, я хотел бы знать, что с ними.

— Они погибли, — сказал Соснов.

— Как и когда?

— Вскоре после этого нелепого суда. В составе спецназа их направили в Карабах и там попросту пристрелили.

— Вы сами об этом позаботились?

— Нашлись люди. Что вас еще интересует?

Он и так сказал мне слишком много, и даже если бы у меня еще оставались вопросы, я бы не стал их задавать. Мы очень сухо распрощались, и я оставил его роскошный кабинет.

А по возвращении меня ждала бумага из ФСК, где сообщалось, что бывшие сотрудники Краснодарского краевого управления службы безопасности лейтенант Георгий Чекалин и лейтенант Андрей Тверитин действительно были завербованы в состав добровольческого формирования для ведения боевых действий в районе Нагорного Карабаха на армянской стороне. Оба пропали там без вести в первые же дни. Предполагается гибель во время боевого задания.

34

Нина добилась своего, Аня снова проживала вместе с ней. Она и сама не знала, зачем ей это понадобилось, но, видимо, ей нужно было все время проявлять заботу о ком-то слабом и беззащитном. Аня для этого вполне подходила.

Жизнь их на Юго-западе была весьма бестолковой. Ели, пили, смотрели телевизор, гуляли в лесополосе неподалеку, ходили по магазинам. Спали раздельно, и, хотя Аня то и дело порывалась перевести отношения в большую близость, Нина ее грубо осаживала.

— Вот родится у тебя малыш, — говорила она мечтательно, — и будут у него сразу две мамы. Не так уж плохо, а?

— А на что мы будем жить? — спрашивала Аня, которая уже длительное время не показывалась на работе.

— Как-нибудь, — отвечала Нина. — А то давай уедем отсюда, а? К югу поближе. На юге жить легче, там солнца больше.

— Как хочешь, — Аня только сладко улыбалась.

— Сначала давай родим, — сказала Нина. — Тут столица, медицина на уровне. У нас знаешь какой процент детской смертности был?.. Жуть.

Она полагала, что сведения об истинных убийцах мужа придут к ней каким-нибудь чудесным путем, вроде откровения во сне или нечаянной встречи. Устроив целый ряд убийств людей, связанных с гибелью ее детей, она считала это длительным восхождением к поднебесной истине. В ней просыпалась древняя языческая вера в гармонию небесных сфер, и она служила восстановлению этой гармонии. Теперь она могла и пожалеть убитых ею людей, но даже сейчас она не отказывалась ни от одного из убийств.

Феликс Захарович появлялся у них не слишком часто. Его не радовало размещение Ани в той же квартире, но спорить с Ниной он не стал. В это время в организации начинался период активной деятельности, и он был подолгу занят. Однажды он пришел среди дня и довольно резко попросил Аню сходить в магазин за хлебом.

— У нас полно хлеба, — сказала Аня обиженно.

— Тогда за чаем, — сказал Феликс Захарович.

— Да и чай у нас есть.

— Ветчины у вас нет, — сказал Феликс Захарович. — Вот и сходи.

Она ушла в обиженном недоумении, а Нина спросила:

— Что нибудь случилось?

— Ну во-первых, — сказал Феликс Захарович, — этот следователь из прокуратуры, Турецкий его фамилия, так вот он нашел-таки тех двоих.

Нина медленно поднялась.

— Как? — произнесла она тихо.

— Да вот раскопал, — развел руками Феликс Захарович. — Но ты не радуйся. Они уже давно покойники.

Нина покачала головой.

— Не может быть.

— Проверено, — отрезал Феликс Захарович. — И даже поговаривают, их специально там подставили, чтобы они не позорили ряды. Они ведь из наших были, из комитетчиков.

— КГБ? — спросила Нина. — Моих детей убили люди из КГБ?

— Да бандиты они, — буркнул Феликс Захарович. — Одуревшие от безнаказанности маньяки. Мы таких и раньше вылавливали. Такая у нас практика была, изменников до суда не доводить. Вот и их подставили или шлепнули. Можешь не сомневаться.

— Нет, — сказала Нина. — Во мне нет чувства, что я сделала все. Они, должно быть, живы.

Феликс Захарович не стал спорить.

— И второе, — сказал он. — Пора тебе обретать постоянное место жительства.

— О чем ты? — не поняла Нина.

— Не здесь же тебе век коротать? — Феликс обвел взглядом ее пристанище. — Есть у меня для тебя и квартира, и документы, и даже машина подходящая. Будешь ты шикарной бабой, дорогуша. — Он заулыбался.

— А Аня? — спросила Нина. Феликс Захарович пожал плечами.

— Ей документы не понадобятся. Она со своими может жить.

— Мы там разместимся вдвоем? — спросила Нина. Он радостно улыбнулся.

— Я надеюсь.

— И ты будешь нас навещать? — спросила Нина. Феликс Захарович протяжно вздохнул.

— Всенепременно. Но я должен тебе сказать, что мое положение может измениться каждую минуту. Я остаюсь оплотом консервативных сил, и со мной решительно борется новая генерация. Если они меня поборют, я останусь не у дел.

— Тебе давно пора остаться не у дел, — сказала Нина. — Зачем тебе эти склоки? Сам говоришь, деньги у тебя есть. Вот и шел бы на пенсию.

— Я не за деньги работаю, — обиделся Феликс Захарович. — Я, можно сказать, последний рыцарь идеи. Когда я уйду, от идей органического общества не останется даже воспоминаний.

— Я никогда не понимала твоего органического общества.

— Конечно, — кивнул Феликс Захарович. — Сегодня это мало кто может понять. Это общество будущего.

— Коммунизм? — усмехнулась Нина.

— В каком-то смысле да. Но без тоталитаризма, без догматизма, без подлецов в президиуме. Это развитие самых лучших идей, малышка. Ни социализм, ни капитализм, ни какой иной «изм» планету не спасет. Нужны новые идеи, объединяющие людей. Сейчас у нас в России идет рождение этих идей. Понимаешь, мы отказываемся определять за людей пути их развития, мы призываем их к инициативе, но не для одного только самовыражения, а для общего развития.

— Все равно понять трудно, — сказала Нина. — Я что-то не вижу этих новых идей, если ты не имеешь в виду ваучеризацию.

Феликс Захарович усмехнулся.

— Речь идет о прорастании, — сказал он. — Новые идеи еще в земле, еще солнце не пригрело. Они уже закалены морозами и готовы активно расти. Дайте время, и вы не узнаете этого мира.

Нина улыбнулась, покачав головой.

— Ты мечтаешь, дед. Тебя ничему не научил опыт построения коммунизма. В конце концов в президиумах опять окажутся подлецы, только лозунги уже будут ваши, про счастливое органическое общество.

— Не будем спорить, — только и сказал он.

На самом деле ему очень хотелось спорить, доказывать, убеждать, потому что его вера в светлое органическое будущее была безмерна. Конечно, он мог бы рассказать ей о проблемах западного общества, о том, как основы органического социума обсуждались на совместных совещаниях, о том уповании на успех в России новых идей, которое имеют люди, фактически управляющие миром. Нет, это не было очередной утопией, это был проект мирового масштаба.

Но Нина, когда не занималась какой-нибудь очередной акцией, становилась обычной женщиной, милой, где-то даже обаятельной, заботливой, и растолковывать ей основы органического общества было немыслимо.

Он вернулся домой и застал там Ваню Лихоносова, активно занятого работой на компьютере.

— Это что значит? — спросил Феликс Захарович с подозрением.

— Председатель срочно требует ключ к шестому параграфу двенадцатого раздела, — пояснил тот, ничуть не смутившись. — Я пытаюсь пробиться согласно твоим указаниям.

— Он так и попросил, — поинтересовался Феликс Захарович, — чтобы ты искал ключ без меня?

— Нет, он этого не касался, — сказал Лихоносов. — Но я уже битых два часа сижу у тебя дома, а тебя все нет. Вот я и занялся попытками… Ты знаешь, я тут почерпнул кое-что и для себя.

Феликс Захарович не удостоил его ответа, сел к компьютеру и занялся работой. Одной рукой он щелкал клавишами, другой водил мышью. Лихоносов наблюдал за ним с улыбкой.

— А известно ли тебе, старче, — сказал он, — что в рядах федеральной прокуратуры не спешат признавать смерть твоего Бэби за действительную.

Феликс Захарович на него даже не глянул.

— В каком смысле? — спросил он холодно.

— Сомневаются они, — сказал Лихоносов. — Вот если бы ты сам его опознал, то было бы дело, а так что!..

Феликс Захарович посмотрел на него озадаченно.

— Ты серьезно?

— Ты же видел фотографии, — продолжал Лихоносов, — значит, можешь сказать, он это или нет.

— Ты издеваешься, что ли? — рассердился Феликс Захарович. — Чушь какая-то…

Он включил принтер, нажал кнопку печати, и вскоре оттуда выполз лист с текстом.

— Вот твой ключ, — сказал он, подавая лист Лихоносову. Тот посмотрел, пожал плечами.

— Кто придумал эту ступенчатость? — недоумевал он. — Почему не довести проект до всех желающих, чтобы мы знали, что строим?

— В свое время, — сказал Феликс Захарович. — Чего ты там наплел про Бэби? Кто в нем сомневается?

— Следователь Турецкий. — Лихоносов уже хорошо знал фамилию. — Такой прыткий молодой человек. Я все думаю, а почему бы ему не попасть под машину, а?

— Наши акции могут касаться лишь заведомо враждебных обществу персон, — возразил Феликс Захарович. — Чем он тебе насолил, этот следователь?

— Плетет интриги против нашего человека в прокуратуре, — сказал Лихоносов. — Такой, знаешь, шустрый молодой человек. Из тех, что святее самого римского папы.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? — гневно повернулся к нему Феликс Захарович. — Ты вообще понимаешь, чем мы занимаемся?

Лихоносов улыбнулся и беззаботно покачал головой.

— Не-а, не понимаю. Все мне пытаются объяснить, а я не понимаю. Мне кажется, этого никто не понимает.

Феликс Захарович смотрел на него с некоторым изумлением, как на животное, которое вдруг заговорило. Он вполне допускал, что глубинную суть проекта постигают лишь немногие, но он никогда не думал, что кто-то по этому поводу испытывает переживания. Меньше всего он ждал этого от Вани Лихоносова, который прекрасно устроился в новой жизни.

— Во всяком случае, в проекте категорически запрещены всякие выступления против органов власти, — наставительно произнес Феликс Захарович. — Психология нового общества строится на благоговейном уважении властных структур. Без этого немыслимо единство.

— Ну это не ваше изобретение, — протянул в ответ Лихоносов. — Понятие божественного происхождения власти возникло еще у шумеров.

— В проекте нет ничего нового, — улыбнулся Феликс Захарович. — Это свод положительного опыта человеческой истории.

— Все это попахивает примитивным масонством, — буркнул Лихоносов. — Тайна, чрезмерно преувеличенная конспирация, знаки и шифры. — Он указал пальцем на лист с ключевыми обозначениями. — Мне это всегда представлялось какими-то детскими играми взрослых людей.

— Я не собираюсь тебя переубеждать, — сказал Феликс Захарович. — Но ты охотно вовлекся в эти игры, не так ли? Они приносят тебе немалую выгоду.

— Организация забирает большую часть моей выгоды, — буркнул Лихоносов, — но я не собираюсь роптать. Мне бы только хотелось яснее понять правила этой игры. В детстве мои родители часто закатывали преферанс с друзьями в гостиной, и я из своей комнаты слышал их фразы: «Вист, пас, мизер» — и прочее. Мне это казалось каким-то волшебным царством. Но уже в двенадцать лет я обыгрывал своих родителей в преферанс, и волшебное царство растаяло.

— Да, — улыбнулся Феликс Захарович. — Все повторяется.

Финансовые дела не позволяли Лихоносову находиться в квартире у Феликса Захаровича столько, сколько ему несомненно хотелось. Феликс Захарович понимал это и специально вел много разговоров на общие темы, не спеша вводить его в секреты ключевой программы. Впрочем, и сам Ваня как будто не проявлял особого рвения, понимая, что старик должен сдавать дела не сразу, а постепенно. Со стороны послушать, они были чрезвычайно деликатны и вежливы, но это была не более чем чиновничья дипломатия. Когда-то Ваня Лихоносов был подчиненным Феликса Захаровича, но любви к начальнику не испытывал никогда. Начальник это всегда понимал и не требовал от него большего, чем он мог дать.

Уже на пороге, надев легкий плащ и легкомысленную молодежную шляпу, Лихоносов обернулся к провожавшему его Феликсу Захаровичу и, чуть улыбнувшись, спросил;

— Скажи мне, пожалуйста, а на что тебе эти бабы, которых ты содержишь на Юго-западе? Ты еще на что-то способен?

Ему бы надо было покраснеть, но Феликс Захарович чувствовал, как кровь, напротив, отливает от лица. Он давно не испытывал такого страха.

— Зачем ты за мной следишь? — спросил он, пытаясь контролировать свои интонации.

— Случайно получилось, — усмехнулся тот. — Вижу, ты закрутился, пытаешься от хвоста избавиться. Дай, думаю, посмотрю, к кому это он с такими предосторожностями пробирается. Остальное — дело техники.

— Это моя внучатая племянница, — сказал Феликс Захарович. — Она сбежала от мужа-алкоголика из Твери, и я ее временно прячу у себя.

Двусмысленная улыбка не сползала с лица Лихоносова.

— Ну-ну, — сказал он ехидно. — Которая из двух?

— Вторая — ее подруга.

— Ну передавай поклон, — он коснулся рукой полей шляпы. — Я заходил к ним под видом соседа, дожидавшегося жены с ключом, и мы познакомились. Милые девушки.

— Я передам, — сухо сказал Феликс Захарович. Лихоносов хмыкнул, жизнерадостно улыбнулся и ушел, насвистывая что-то веселенькое.

Лишь только за ним закрылась дверь, Феликс Захарович почувствовал, как у него подогнулись колени. Он неожиданно сел на пол в прихожей, прислонившись спиной к стене. Все, что он считал прекрасно организованной акцией, теперь разваливалось на части. Надо было думать о радикальных срочных мерах.

35

Они позвонили мне в воскресенье утром. В субботу я допоздна задержался на работе, увлеченный моими неутомимыми помощниками, которые искали свои, компьютерные пути поиска Бэби, и потому на дачу собрался ехать с утра в воскресенье. Поэтому, когда рано утром раздался звонок, я уже завтракал.

— Александра Борисовича Турецкого можно к телефону? — раздался вкрадчивый мужской голос.

— Безусловно, — ответил я. — Он, собственно, уже у телефона. С кем имею честь?

— Вы, может, меня уже не помните, — заговорил мужчина извиняющимся тоном. — Я из Краснодарского управления внутренних дел. Мы с вами беседовали об убийстве капитана Ратникова. Майор Деменок Артем Иванович. Я тут случайно в Москве оказался, дай, думаю, позвоню, авось не забыли.

— Не забыл, Артем Иванович, — сказал я благодушно, хотя в тот момент вспоминал его внешность с трудом. — С чем вы у нас?

— Да мы, собственно, к вам, Александр Борисович. Пока у меня выходные, я решил к вам человека привезти одного. Может, вам будет интересно с ним поговорить.

Мне заранее было неинтересно. Я лихорадочно соображал, как мне вежливо и тактично избавиться от нечаянных гостей, но тут Деменок сказал:

— Это Сорокин Витя. Бывший сослуживец Коли Ратникова.

Признаюсь, я не сразу вспомнил, о ком идет речь. Но, вспомнив, сразу оставил все свои дачные затеи, назвал им свой адрес, объяснил, как ко мне добираться, и немедленно стал звонить на дачу, предупреждать Ирину о невозможности там появиться ввиду неотложных дел. При этом надо было учесть, насколько вредно могло сказаться мое отсутствие на нервной системе будущего ребенка. Но моя жена слишком хорошо меня знала и обещала не нервничать по пустякам. Я поцеловал ее в трубку, и она захихикала.

Гости появились где-то через час, то есть добирались вдвое больше, чем это того требовало. Не так уж плохо для провинциалов! Деменок был таким же скучным и серым, каким он показался мне в Краснодаре, а вот так лихорадочно разыскиваемый нами Витя Сорокин представлял собой мечту геббельсовской пропаганды — стройный высокий блондин с голубыми глазами. Впрочем, воплощенный сверхчеловек вел себя не слишком уверенно, растерянно оглядывался по сторонам и нервно жевал жвачку.

Я пригласил их на кухню, напоил кофе, накормил яичницей, а по ходу всего этого ритуала Деменок рассказывал о делах краснодарского управления, о цифрах раскрываемости преступности и интересовался самочувствием Сережи Семенихина. Последнее вернуло меня к делу, я позвонил Сереже и приказал пулей лететь ко мне.

— След Бэби, — произнес я ключевое слово, и он побил все рекорды передвижения воскресным городским транспортом.

Они уже допивали кофе, когда появился Сережа, и Деменок радостно с ним обнялся. Сам Сережа не стремился к излиянию чувств, но, подружившись с майором во время своего пребывания в больнице Краснодара, был с ним вполне приветлив.

— Это Виктор Сорокин, — сказал я, ткнув пальцем в супермена. — Помнишь, кто это?

— Конечно, — кивнул Сережа.

— Давай, Витя, — сказал я, — выкурим по сигаретке и поговорим.

Как всякий приличный супермен, Витя не курил, но к разговору был готов. Собственно, ради этого разговора он и приехал в Москву, позволив Деменку себя уговорить. Дело капитана Ратникова тоже жгло его сердце.

— Я успел поработать с ним только год, — сказал он. — Чего там говорить, человек был душевный. Я и дома у него бывал, и жену его знал… Да она у нас в управлении работала — инструктором по стрельбе. Такое вдруг на нее свалилось!..

— Почему же вы не довели дело до конца? — спросил я без укора.

Он пожал плечами.

— Так ведь прекратили расследование. Как Щербатого убили, так и закрыли.

— А вам известно, — спросил я, — что с тех пор убили еще шесть человек, присутствовавших на месте убийства?

— Нет, не известно, — сказал он осторожно. — И кто же их?

— Как раз над этим мы и работаем, — сказал я. — У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения?

Он задумчиво покачал головой.

— Нет у меня соображений. Напрасно это…

— Почему напрасно?

— Ни при чем они.

— А кто при чем?

Он глянул на меня, как бы очнувшись, и заулыбался.

— Так откуда же мне знать, гражданин следователь! Я-то вообще за тридевять земель от всего этого был.

Я кивнул.

— И как вы туда попали? За тридевять земель? Он пожал плечами.

— Пригласили. Я ведь в десанте служил, в диверсионной группе. Вызвали в военкомат, предложили. Наши армяне сколачивали группу, обещали хорошо платить.

— Армяне сколачивали или военкомат? Он усмехнулся.

— Ну вы же знаете, как это делается. Военком на этом, наверное, тоже кое-что получил, а как же. Рыночная экономика ведь. — Тут он вздохнул.

— И не обидели вас армяне? — спросил я.

— Как сказать, — произнес хмуро Сорокин. — Я ведь оттуда сбежал.

— Как — сбежали? — удивился я.

— Своим ходом, — Сорокин усмехнулся. — Я вербовался инструктором в лагеря. Мне людей убивать ни к чему. Какая между ними разница, что армяне, что азербоны эти. Такие же черные, такие же говорливые и платят одинаково. Я ведь их всех до сих пор своими считаю.

— Чего же пошли?

— За деньгами, конечно, — усмехнулся он. — Наобещали ведь горы… А там ни обмундирования подходящего, ни оружия нормального. На третий день меня в бой бросили с ребятами. А как стрельба пошла, там уже пьянеешь, там уже за жизнь свою борешься. Прорвались мы, вошли в их аул, или как там… Старухи плачут, детей на руках держат, старики волками смотрят… Армяне сразу по домам пошли, боевиков разыскивать — крики стоят, плач!.. Они ведь дикие все, что те, что эти. Собрали человек пятнадцать молодых парней и тут же всех расстреляли. Я так и не понял за что.

— Долго вы там воевали?

— Да почти с полгода, — вздохнул Сорокин. — То в заслоне стоим, то на прорыв идем. В этих горах война чисто бандитское дело — засады сплошные, мины…

— А как же ты сбежал? Почему просто не ушел?

— Уйдешь оттуда, как же… Контракт на год, а пунктов о преждевременном прекращении действия не предусмотрено. Они умные, эти вербовщики. На покойниках большие деньги экономят. Из десятка парней до конца года доживают три — пять человек.

— Но ты решил уходить. Почему?

— Кисло стало, — сказал Сорокин уклончиво. — Один гад девочку изнасиловал и потом штыком приколол. Армянин. Наши видели, хотели его на месте кончить, так не дали. Устроили суд, увезли его. Ничего ему не было…

— Вас это возмутило?

— И меня, и ребят. Конфликты начались… Потом, когда одного нашего с пулей в затылке из боя принесли, тут мы задумались. Ну и рванули.

— На ту сторону?

— А куда же!.. Там всего две стороны, гражданин следователь. Нас потом по их телевидению показывали, все про зверства армян расспрашивали. Если по совести, так там не одни армяне зверствуют. Но мы, сами понимаете, говорили то, что они от нас ждали. При другом раскладе они могли нас к стенке поставить, ведь так?

— Скажите-ка, — включился в разговор Сережа, — вы там, в Баку, встречали русских пленных?

— Ну были там ребята вроде нас, — сказал Сорокин. — Нас ведь тоже опять уговаривали воевать, только уже на другой стороне.

— Не встречались ли вам такие фамилии — Тверитин и Чекалин? — спросил Сережа, явно угадав при этом мой вопрос.

Некоторое время Сорокин вспоминал, потом покачал головой.

— Нет, не встречались. Да там, гражданин следователь, под своими фамилиями не ходят.

Я вспомнил, что у меня дома находятся копии документов из личных дел этих самых Чекалина и Тверитина, доставленных нам из ФСК по ходатайству майора Скачкова. Я забрал их домой в папке с бумагами, думая поразмышлять о деле на дачном досуге. Оказалось — кстати.

Я достал из папки фотографии предполагаемых убийц и протянул Сорокину.

— А может, все-таки видели?

Он взял фото в руки, присмотрелся, и по тому, как изменилось его лицо, я понял — мы попали в точку! Сердце мое гулко забилось.

— Видел, — буркнул он. — Эти подонки в Баку охранниками в лагере работают. Зверье, поганки…

— Оба? — спросил я.

— Он кивнул.

— Они ведь кореша! Говорят, в России им делать нечего.

— Это да, — сказал я и откинулся на спинку кресла. Сережа Семенихин довольно улыбался, и я, наверное, тоже.

— Они как-то связаны с делом капитана Ратникова? — спросил Деменок, тоже разглядывая фотографии бывших гэбэшников.

— Самым непосредственным образом, — сказал я. — Это и есть убийцы капитана.

У майора Деменка после этих слов вытянулось лицо, а Витя Сорокин озадаченно раскрыл рот, покачал головой и произнес:

— Вот не знал!..

Гостей мы проводили со всеми почестями, потому что получили от них важнейшие данные. Весь вечер просидели с Сережей у меня дома, планируя дальнейшие действия. На следующее утро я едва дождался появления начальства. За отсутствием Кости Меркулова, занявшегося социальными провокациями, мое дело курировал второй заместитель генерального прокурора тоже бывший мой коллега по городской прокуратуре, Пархоменко Леонид Васильевич. Я ворвался к нему в кабинет, когда он только снимая плащ, вешая его в шкафу.

— Леонид Васильевич, нужна дипломатическая акция, — начал я с ходу.

Он пренебрежительно скривился. Наши отношения складывались по-разному, прямых конфликтов не было, но он представлял другую, не меркуловскую культуру, И потому сблизиться мы не могли принципиально.

— Чего у тебя, Турецкий? Все шлангом прикидываешься, «стрелков» своих ищешь?..

— Есть информация, — сказал я, — что особо опасные преступники, разыскиваемые за убийство милиционера с семьей в Краснодарском крае, находятся в Азербайджане, в Баку. Я хотел бы узнать, какие у нас возможности потребовать их выдачи?

— Возможностей у нас полно, — буркнул заместитель генерального прокурора. — Потребности нету. Ты что же, расследуешь убийство сотрудника милиции из Краснодара?

— Это убийство связано с нашим делом.

— Каким боком?

— Наш Бэби связан с этим краснодарским убийством. Он убивает всех проходящих по тому делу подозреваемых.

Пархоменко усмехнулся и покачал головой.

— И что? Ты хочешь продолжить дело твоего Бэби, да?

— Мы же договорились, я продолжаю искать Бэби, — напомнил я несколько обескураженно.

— Кончилась наша договоренность, — рявкнул он грубо. — Хватит дурака валять! Полгода твое следствие на месте топчется, еще хочешь побездельничать? Давай, дружок, впрягайся-ка ты в настоящее дело? В общем, заканчиваем мы с твоим Бэби. Кончено!

— Минутку, — я начинал закипать. — Решение о продолжении следствия было принято на совещании у генерального, и дать новое указание о прекращении дела может только сам генеральный.

— Ты что? — сощурился Пархоменко. — Решил меня на место поставить? Я тебя знаешь куда задвинуть могу? Сашенька…

Я наклонился к нему и ответил в его же стиле:

— Обломится тебе, Ленечка…

Он даже рот раскрыл. Потом закрыл и кашлянул.

— Ладно, не будем бодаться, — сказал он уже другим тоном. — Есть указание генерального прокурора включать тебя в работу по уральскому делу. Будешь помогать Сиренко. Там работы воз, разбираться и разбираться… Дело запутано неимоверно. Все, ступайте.

— Извольте дать мне письменное указание о прекращении дела, — потребовал я столь же официально. — Председатель депутатского комитета законности и правопорядка Соснов Вадим Сергеевич держит наше дело под личным контролем, и мне будет важно сослаться на документ, подписанный замом генерального, когда он начнет нас долбать на сессии.

— Ты чего, больной? — Пархоменко опять вернулся к своему стилю. — Ты под кого роешь, паря? Ты же под себя роешь, не понимаешь?

— Я рою единственно под нарушителей законности, — отвечал я с достоинством. — И вообще, известно ли тебе, Леня, что Костя Меркулов теперь каждый день с Президентом завтракает? Ты, наверное, думал, он в опале, да?

Последняя информация его задела. Не то чтобы они с Костей были смертельными врагами, но было время, когда Костя перед ним отчитывался и исполнял его начальственные указания. Несколько лет назад Пархоменко занимал должность начальника следственной части Мосгорпрокуратуры, а «важняк» Меркулов находился у него в подчинении. Он натянуто улыбнулся.

— Я радуюсь успехам своих товарищей, Турецкий, — сказал он. — А что касается письменного указания о прекращении дела в отношении убитого преступника, то оно поступит к вам немедленно. Не смею вас задерживать.

Я возвратился в свой кабинет преисполненный негодования и, когда обнаружил там Лаврика Гехта, вернувшегося откуда-то с Камчатки или Чукотки, почему-то рассердился еще больше. Бедняга Лаврик был исполнен самых дружеских чувств, привез мне сувенир, какое-то существо из моржового клыка, именуемое Евражкой, а я лишь очень сухо поблагодарил, откланялся и ушел в компьютерный зал.

— Нашу бригаду расформировывают, — сказал я Ларисе и Сереже, уже сидевшим за своими экранами.

— Как? — испугалась Лариса.

— Дело наше приказано прекратить, — сказал я. — Считается неприличным тратить народные деньги на удовлетворение частного любопытства.

— Они не верят в то, что Бэби жив? — спросил Сережа, продолжая жевать жвачку.

— Теперь мы будем заниматься мафиозными делами уральских финансовых групп. Подлоги, контрабанда, дача взяток в особо крупных размерах. Будет что посчитать на ваших арифмометрах.

Сережа не ответил, а Лара сказала:

— Это несправедливо. Я кивнул.

— Зато целесообразно. Они собираются потушить огонь, заливая его бензином. Пусть попробуют.

— А Бэби? — спросил Сережа. — Мы ведь с ним чуть не познакомились. За местонахождение этих подонков он бы сдал нам весь Народный Суд.

— А вот это им не надо, — злорадно проговорил я. — Я начинаю думать, что этот самый совестливый орган тоже является элементом государственной политики.

— Ну, Александр Борисович, — покачала головой Лариса.

Именно в этот трагический момент в зале появился сияющий Слава Грязнов, принесший мне забытого в кабинете Евражку.

— Ой, какая очаровательная обезьянка! — воскликнула Лара, всплеснув руками.

— Это Евражка, — авторитетно пояснил Грязнов. — Чукотский домовой. Чего это вы взгрустнули?

— Дело Бэби прекращают ввиду смерти обвиняемого, — сказала Лара. — Вся наша работа насмарку.

— Представляешь, — объяснил я, — мы нашли этих гадов, убийц Ратникова. Все, даже ФСК, считают их убитыми, а они благоденствуют в Баку. Вот была бы приманка для Бэби!

— Все, — сказала Лариса замогильным голосом. — Нет больше Бэби.

— Но дело его живет, — сказал Грязнов, продолжая ухмыляться.

Я посмотрел на него с недоумением.

— Ты чего это сияешь, как блин.

— Прошу прощения, — кивнул Грязнов. — У вас трагедия, у нас трагедия… В стране убивают каждую минуту несколько человек, представляете!

— О чем это ты? — с подозрением спросил я. Грязнов ткнул себя пальцем в грудь.

— Знаешь, Саша, сердце старого сыскаря после определенного количества раскрытых дел начинает работать в собственном режиме. Вот, дернуло меня посмотреть сводки по Брянской области, что там, дескать, происходит? И что ты думаешь?

— Ну? — выдавил я;

— Верно, — вздохнул Грязнов с печалью на лице. — Гражданин Люсин, он же Луценко Григорий Яковлевич, убит уже около недели назад. Кстати, из пистолета системы «Макаров».

Я обессилено выдохнул и сел в кресло. Лара засветилась, и даже Сережа Семенихин удовлетворенно улыбнулся, продолжая жевать жвачку.

36

Теперь каждую минуту, даже лежа в постели, Феликс Захарович панически ощущал, как затягивается на его шее зловещая петля страха и подозрительности. Он уже не мог по-прежнему беззаботно выйти прогуляться или посидеть на лавочке в скверике, потому что кожей чувствовал, как сразу несколько пар враждебных глаз бдительно наблюдают за ним. Он знал, что такое попасть под подозрение коллегии, и не питал на этот счет иллюзий. Ему было необходимо вырваться из-под этого наблюдения, даже если оно существовало лишь в его воображении.

Он даже не думал о том, что подошла к концу его длительная карьера, в которой он совершил так много разных поступков, руководствуясь верой в истинность избранного пути. Иногда эти думы наплывали на него с безысходной тоской вкупе, но он гнал их, потому что осталось дело, которое он не успел завершить.

Однажды, собравшись с духом, он все же выбрался из дому, посидел на лавочке, наслаждаясь весенним солнцем и игрой детей на площадке неподалеку, а потом, проходя мимо троллейбусной остановки, неожиданно запрыгнул в отходящий троллейбус. Глянув в заднее окно, он сразу вычислил одного из наблюдателей, немедленно кинувшегося к телефону-автомату, да и другой, на машине, тоже высветился отчетливо. Чтоб не привлекать к себе внимания, они не использовали радиофицированных машин, и это давало небольшой шанс.

Он вышел у станции метро, вместе с толпой пассажиров вошел туда, а вместе с другой толпой вышел на другой стороне. Неподалеку стоял трамвай, и Феликс Захарович немедленно сел в него. Трамвай увез его на окраину, и там он пересел на автобус до другой станции метро.

Вопрос был в том, сообщил ли Лихоносов коллегии о его «внучатой племяннице». В излишней верности идее органического общества Ваню Лихоносова обвинить было нельзя, он очень скептически относился к проекту, да и руководящие лица не вызывали в нем благоговения, но отколоться не смел, потому что его финансовый успех зависел от решений коллегии. Феликс Захарович добрался до дома на Юго-западе пешком от предыдущей автобусной остановки, поймал какого-то малыша и попросил его отнести записку Нине. Проводив его взглядом, Феликс Захарович вздохнул, повернулся и отправился подальше от дома, где временно проживали Нина с Аней.

А в доме в это время было вот что. Как только утром Аня отправилась на работу, прикрыв свое отсутствие там солидной справкой, сработанной Феликсом Захаровичем, в дверь позвонили, и Нина увидела через глазок улыбающуюся физиономию давешнего «соседа». Она открыла, и Ваня Лихоносов вошел к ней вместе со своими личными телохранителями. Нина растерянно впустила их, спросив только:

— Что-нибудь, случилось?

— Ничего особенного, — ухмыльнулся Ваня Лихоносов, без спроса усаживаясь в кресле у стола. — Я ищу своего давнишнего приятеля, Феликса Захаровича Даниленко. Он мне срочно нужен.

— Почему вы ищете его здесь? — спросила Нина, начиная успокаиваться.

— Только не говорите, что вы его не знаете, — сказал Лихоносов. — Только вчера он сказал мне, что вы его внучатая племянница, сбежавшая от мужа-алкоголика. Хочу сказать, вы не похожи на женщину, которая бегает от мужа.

— Что вам надо? — спросила Нина.

— Хотел бы узнать, кто вы, милочка? — сказал Лихоносов. — Документы у вас хоть и надежные, но они из конспиративного резерва нашей конторы. Вам их дал Феликс, не так ли?

— Я не буду вам отвечать, — отрезала Нина. Лихоносов жизнерадостно рассмеялся.

— Вы слышали, ребята? Она не будет отвечать!..

— Она будет отвечать, шеф, — сказал без улыбки один из охранников.

Нина глянула на него испуганно и поежилась. Ей это удалось.

— Я не знаю, почему вы себя так ведете? Ну и что?.. Даже если я и не его внучатая племянница, разве я не могу рассчитывать на его поддержку?..

— Хотите сказать, что у вас связь? — спросил Лихоносов, радуясь.

— Я не обязана вам отвечать, — проговорила Нина смущенно. — Я ведь не проститутка какая…

— А ваша подружка здесь на каких ролях? — спросил Лихоносов. — Или старика хватает на двоих?

Нина помолчала, собираясь с мыслями. Ей было противно говорить то, что она говорила.

— Ну и что?.. Есть же разные способы…

— Солнышко, — воскликнул Лихоносов. — Она же лесбиянка! Я с такими красотками работал, когда ты еще в школу ходила. Замечала, у нее губа дергается?

Нина пожала плечами.

— И что?

— И то. Это от вожделения. Если бы вы с дедушкой затеяли какие-нибудь непозволительные игры, она бы тебя убила. Единственно, что я могу в этом плане представить, так это то, что старик любовался вашей любовью.

Нина вздохнула, покачав головой.

— Не отпирайся, — сказал Лихоносов. — Так?

Нина вскинула голову, собираясь возмутиться, но передумала.

— Так, — сказала она, смущенно глядя в сторону. Лихоносов понимающе кивнул и рассмеялся.

— Ай-ай-ай, — сказал он. — Вот вам налицо вырождение правящего класса. А ведь это гвардия, орден меченосцев!.. Новое общество строят.

— Вы все узнали? — спросила Нина. — Может, хватит?

— Это еще только начало, — сказал Лихоносов со вздохом. — Вы еще должны рассказать, кто вы такая, откуда взялись, как познакомились с Феликсом, как часто он здесь бывает, и главное — даты, адреса, телефоны.

— У нас нет телефона, — буркнула Нина.

— Только дурой не притворяйтесь, — бросил с презрением Лихоносов. — По какому телефону вы звонили Феликсу?

Охранники уже расслабились, расселись на тахте и на стуле, разглядывали бедную обстановку квартиры и кривились. Их клиенты, как правило, проживали в других условиях.

Разговор продолжался тягостно и томительно. После долгих проволочек Нина назвала телефон, по которому звонила Феликсу на автоответчик, назвала некоторые точки, где они встречались. Долго рассказывала о конспиративных правилах, которым он ее якобы учил. Когда Лихоносов, резвясь, попросил рассказать о ночных оргиях, она отвечать решительно отказалась, и это послужило темой почти пятнадцатиминутного препирательства, в котором помимо самого Лихоносова с радостью приняли участие и охранники со своими пошлыми шутками. И когда раздался звонок в дверь, Нина попыталась вскочить, но Лихоносов сделал знак оставаться на месте. Он послал к двери одного из охранников, и тот на всякий случай вынул пистолет. Он о чем-то поговорил через дверь, потом открыл и втащил в квартиру испуганного упирающегося мальчика.

— Дяденьки, вы что, не надо!.. — бормотал он жалобно. Охранник протянул Лихоносову записку, переданную для Нины.

— Успокойся, — сказал Лихоносов мальчику. — Никто тебя не тронет. Мы из милиции, ловим преступников. Понял?

Он развернул бумагу и прочел:

— «Опять пришла пора цветения кактусов. Двенадцать». Интересный текст, а?

— Это он сам написал, — сказал мальчик, шмыгнув носом.

— Где он?

— Он стоял внизу, у соседнего подъезда.

— Справа, слева?

— Вон там, — указал мальчик рукой.

— Ну-ка, ребятки, быстро, — приказал Лихоносов своим охранникам, и те резво вскочили. — И ты, мальчик, ступай, — добавил Лихоносов для мальчика. — Спасибо тебе, ты нам очень помог.

Счастливый мальчик ушел, а Лихоносов поднялся, потягиваясь.

— Ну что, девушка. Подходит время последнего акта. Ваш извращенный воздыхатель скоро будет у ваших ног.

— Зачем вам это надо? — спросила Нина устало.

— У меня в этом деле свои интересы, — сказал Лихоносов. — Дед должен работать на меня, и мне нужно накинуть на него удавочку. Не волнуйтесь, он будет жить, и даже ваши игрища будут продолжаться, но уже под мою музыку.

Он торжествующе улыбнулся.

— Только непонятно, почему вы используете для свиданий кодированный текст. Он что, записал вас в штат своим агентом?

— Да, — сказала Нина мрачно.

— Понятно, — усмехнулся Лихоносов. — И здесь кумовство.

— Это не кумовство, — возразила Нина. — Я работала… Я вам сейчас покажу!..

Она открыла ящик письменного стола и стала доставать какие-то бумаги.

— Вот, — говорила она лихорадочно. — Вот еще… Лихоносов глянул на нее снисходительно.

— Ладно, ладно. Я тебе верю. Конечно, именно таких агентов он и набирает. У тебя, наверное, и кличка была соответствующая?

— Да, — кивнула Нина.

— Ну и как тебя кликали?

— Бэби, — сказала Нина.

Она дала ему время удивленно повернуться к ней и увидеть направленный на него ствол «Макарова» с глушителем. Потом пуля попала ему в глаз, и он больше ничего не видел.

Охранники возвращались поодиночке, потому что отрабатывали разные направления возможного бегства Феликса Захаровича. Ни тому, ни другому не повезло с поисками, но одно то, что они вернулись с перерывом в несколько минут, было для них значительным везением. Если бы они вернулись вместе, то Нине пришлось бы их убить, а так хватило резиновой дубинки. Она хороша тем, что достаточно даже не очень сильного удара, надо только знать, куда бить.

Потом она в пять минут собрала сумку и поспешно покинула квартиру на Юго-западе, решив больше никогда сюда не возвращаться. Ее волновала судьба Ани, которая должна была вернуться вечером после работы, но она надеялась позвонить ей из автомата.

Феликс Захарович ждал ее в условленном двенадцатым вариантом месте, неподалеку от Битцевского парка. Он читал газету, сидя на лавочке автобусной остановки. Нина села рядом и протянула ему удостоверение личности Вани Лихоносова. Тот недоуменно взял.

— Это еще что такое? А-а…

— Знаешь его?

— Конечно, — усмехнулся Феликс Захарович. — Мой ученик и помощник. Это он у тебя был?

— Да, — сказала Нина.

Феликс Захарович понимающе кивнул.

— Он хотел накинуть на тебя удавку, — сказала Нина. — Служебные интриги, не более.

— Более, — сказал Феликс Захарович. — Гораздо более, милая моя. Следствие вышло на убийство Люсина.

Нина пожала плечами.

— Рано или поздно это должно было произойти, — сказала она.

— Он был один?

— С ним были гориллы.

— Что ты с ними сделала?

— Гориллы валяются без сознания.

— А он?

Нина промолчала.

— Ну что ж, — сказал Феликс Захарович. — Светлая память. Надо уметь удавки накидывать.

— Я должна позвонить Ане, — вспомнила Нина. — Она еще ничего не знает.

— Нет, никаких звонков, — предупредил Феликс Захарович. — Я постараюсь ее предупредить. Пусть возвращается на собственную квартиру, рассказывает что хочет про свое отсутствие, а у тебя другая планида.

— Что с нею будет?

— Пропасть не дадим, — уверенно отвечал Феликс Захарович. — Теперь так. Слушай внимательно, что ты немедленно должна сделать…

Она слушала, и вместе с изумлением от яркости приближающейся новой жизни ее не покидала какая-то томительная тревога. Все, что предлагал Феликс, было прекрасно, но она не была уверена, что имеет право на это. Ей казалось, что главное дело еще не закончено.

— Когда я смогу вернуться? — спросила она. Он рассмеялся.

— Ты погоди, окунись во все это, ощути… Может, тебе и возвращаться не захочется.

— И все-таки?

Он некоторое время молчал. Он дарил ей новую жизнь, но она осталась Бэби. От этого никуда не денешься.

— Пережди какое-то время, — сказал он. — По самочувствию… Как почувствуешь, что можно, так и возвращайся.

Они поднялись. Наступил момент прощания, и Феликс Захарович ощутил, как заныло сердце.

— Ты будешь меня встречать? — спросила Нина.

— Непременно, — сказал Феликс Захарович. — Даже если… — Он недоговорил.

— Ничего с тобой не случится, — улыбнулась Нина. — Ты бессмертный.

— Разве что, — сказал он. — Все, милая. Мы теперь долго не увидимся.

«Никогда», — вопило его сердце.

— Тем приятнее будет встреча, — Нина заглянула ему в глаза. — Не беспокойся, дед. Я очень скоро вернусь. У меня предчувствие.

Она поцеловала его в гладко выбритую щеку, и он прослезился.

— Прощай, — произнес он еле слышно.

Она поднялась на подножку автобуса, помахала ему рукой и уехала.

Он же долго сидел все на той же скамейке, приходя в себя. Ему было очень тяжело, он переживал огромную душевную потерю, но одновременно радовался тому, что успел провернуть отход Нины за мгновение до полного раскрытия. Это была победа, и ему было чем гордиться. Но это было и поражение, потому что теперь, после гибели Лихоносова, его жизнь и карьера были закончены. Он не строил на этот счет иллюзий.

Теперь ему не было нужды скрываться от слежки. Он вернулся домой на такси, поздоровался с соседями, тяжело поднялся по лестнице на второй этаж, открыл дверь и вошел.

Двое парней немедленно подхватили его под руки и буквально втащили в комнату, где находились генерал Чернышев и сам Председатель. С ними был невыразительный щуплый человечек, скромно сидевший в углу, и Феликс Захарович с ужасом вспомнил, что это самый лютый комитетский палач.

— Присаживайтесь, Феликс Захарович, — начал Председатель. — Расскажите нам про Бэби.

Феликс Захарович упал в кресло, не в силах вымолвить ни слова. Это был настоящий конец.

— Что вас интересует? — едва проговорил он.

— Где он? — рявкнул Чернышев. — Сегодня он убил Лихоносова!

— Я не знаю, — тихо сказал Феликс Захарович.

Надо было только решиться. Не надо было ничего кусать, резать вены или глотать. Игла с ядом была в его перстне на руке, и надо было только решиться. Он много раз представлял, как это будет.

— Старый негодяй, — проговорил генерал. — Кого ты думал обвести вокруг пальца?

— Вы намерены отвечать? — спросил Председатель. Феликс Захарович молчал.

— Что ж, — сказал Председатель. — Вы же знаете, что вас ждет.

Парни ухватили его за руки и принялись пластырем приматывать их к ручкам кресла, а он все еще не мог решиться, все еще ждал чего-то. И только после того, как виновато улыбающийся палач шагнул к нему, он повернул перстень, нажал куда надо и ощутил спасительный укол в основании пальца.

К удивлению собравшихся, он вдруг улыбнулся и сразу обмяк Палач кинулся к нему, пощупал пульс, глянул веко и разочарованно произнес:

— Я так и знал. Он отравился!..