Кровная месть

37

Даже очевидность убийства Люсина не явилась достаточным доказательством для руководства прокуратуры в вопросе идентификации убитого Бэби. Сколько я ни бился, объясняя, что таможенные разборки тут ни при чем, что Люсин относится к списку Бэби и мог быть убит только им, мне не хотели верить. Главным противником поисков Бэби был, конечно, заместитель генерального Леонид Васильевич Пархоменко, для которого вопрос оказался неожиданно принципиальным. Сам генеральный жалобно напоминал, что может ожидать нас, когда история об убийстве невиновного Алексея Дуганова дойдет до прессы и высшего руководства страны, но сам при этом определенной позиции не занимал. Он был бы не прочь позволить нам продолжать расследование, но Пархоменко встал стеной, угрожая огласить служебную тайну в случае, если наши поиски будут продолжаться. Я пытался найти Костю Меркулова, но он со своей комиссией вообще выбыл из пределов досягаемости.

А в это время где-то в Тюмени было совершено «дерзкое нападение» на известного нефтяного магната, в результате которого были арестованы сразу пятеро агентов Суда НС. Они сказали, что являются наемниками, что им платят сумасшедшие деньги в долларах, и история эта была широко подхвачена средствами массовой информации. Правда, в ответ на это были убиты крупные мафиози в Волгограде и Воронеже, но даже при том, что там были оставлены протоколы заседания Суда Народной Совести, милиция посчитала это внутренними разборками враждующих кланов, прикрывающимися политической спекуляцией. В Новосибирске прошло открытое заседание Суда Народной Совести, где судьями были возмущенные безработицей работяги, пенсионеры и домохозяйки. Результатом их заседания было осуждение террора и принятие обращения к Президенту и Верховному Совету. Естественно, что при такой активности «народных судей» отыскать Меркулова было немыслимо.

И тут грянуло убийство бизнесмена Лихоносова, которое мы поначалу вовсе не думали вносить в наш список. Тело нашли на квартире, в криминальных связях убитый замечен не был, поговаривали о каких-то женщинах, к которым ходил убитый. Но когда поступили результаты баллистической экспертизы изъятой на месте преступления пули, Грязнов прилетел к нам в прокуратуру, будто на крыльях.

— Снова он! — воскликнул Слава. — Тот самый «Макаров», что и в Брянске. Ребята, это Бэби!..

Я с новыми силами штурмовал кабинет генерального прокурора, воспользовавшись отсутствием нашего принципиального заместителя, и генеральный, все выслушав, вздохнул.

— Я все понимаю, Александр Борисович. Вы, безусловно, правы, Бэби наверняка жив, но не могли бы мы повременить с объявлением?

— Я не жажду славы, — возразил я. — Дайте только свободу действий. А то Леонид Васильевич наверняка заподозрит меня в уклонении от исполнения служебных обязанностей.

— Все, — отрезал генеральный решительно. — Я поручаю вам расследование дела об убийстве Лихоносова и родственного ему случая в Брянске. Вас это устраивает?

— Вполне, — сказал я. — Но там еще четырнадцать нераскрытых дел…

— Это мы будем держать в уме, — заверил меня генеральный.

Итак, мы официально вернулись к нашим баранам и даже отметили это пивом в моем кабинете. Грязнов с постановлением генерального прокурора в руках отправился изымать дела Лихоносова и Люсина из родственных организаций, а Сережа с Ларисой засели за свои машины.

Бэби был, конечно, фигурой неординарной. Мы уже почти открыто восхищались им, потому что действия его не укладывались ни в какие рамки. Какой бы преступник не воспользовался уникальным случаем с убийством Дуганова, чтобы хотя бы отсидеться, отдохнуть. Он мог избавиться от четырнадцати убийств, но он посчитал это недостойным себя. Но если бы он, как тот же Дюк, жаждал славы, он бы нашел случай объявиться и другим способом. Но нет! Он презирает славу, он презирает открывающиеся возможности выйти сухим из воды, он знает только свое кровавое ремесло и занимается им без всяких сомнений. Конечно, на нем было достаточное количество заказных убийств, но главным делом его жизни была месть за убийство капитана Ратникова. И при этой удивительной целеустремленности мы никак не могли его определить!

Но теперь, когда в руках у нас оказался козырь с парнями в Баку, мы вполне могли рассчитывать на успех. Надо было только все это как следует проработать, все рассчитать, и Бэби был бы наш. Честно говоря, рассматривая планы его захвата, мы не столько думали этим победить его, сколько привлечь на свою сторону против Суда Народной Совести. У него были все основания не любить своих прежних хозяев.

— Прежде всего, — говорил Грязнов, — этих подонков следует этапировать сюда.

— Каким образом? — интересовалась Лариса, в нашей группе признанный скептик.

— Да просто потребовать выдачи как уголовных преступников!

— Вы забываете, господин майор, — сказала Лариса, — что преступниками они объявлены не были. Официальное расследование по делу об убийстве капитана Ратникова прекращено по причине смерти обвиняемого. Им не предъявлялось постановление о привлечении в качестве обвиняемых.

Я слушал их перепалку и невольно обращал внимание на то, что напряжение между ними превышало необходимый уровень. Это заставляло меня приглядеться к ним пристальнее. Конечно, у Грязнова была семья, а у Ларисы существовал Жак, но чего только в этой жизни не случается!..

— Если нельзя организовать официально этапирование, надо как-то заманить их в Россию, — сказал Сережа.

— Как? — спросил я.

— Ну не знаю. Наследство, родственники, еще что-нибудь…

Я покачал головой.

— Есть другое предложение, — сказал я. — Нам надо выкурить их из Баку, из Азербайджана.

— А это как? — поинтересовался Сережа.

— Это уже проще, — ответил Грязнов. — Они там на птичьих правах, стоит только замешать их в какое-нибудь грязное дело… И их выдворят из солнечного Азербайджана.

— Но это же… — растерялась Лариса, — это же… не по закону!

— Ты хотела сказать, подло, — подсказал я. — Не стесняйся, Слава не будет обижаться. Это действительно не слишком законно, но разумно. Мы имеем дело с такими негодяями, Лариса, которые не знают понятия чести. И мы сделаем все, чтобы закон до них добрался.

— И у меня на этот счет есть хорошая идея, — сказал Слава Грязнов, подняв указательный палец.

Речь шла о торговле наркотиками. Стоял когда-то у Курского вокзала киоск, торгующий мороженым. Обычный киоск, такой же как все, я сам пару раз брал там мороженое в жаркую погоду. Но когда сменились времена, то сменились и мороженщики. В частности, в том самом киоске у Курского вокзала появились какие-то азербайджанцы, которые из простого киоска сделали настоящую крепость, хотя продолжали продавать все то же мороженое. Всегда в киоске было непременно двое продавцов, хотя ассортимент у них был самый никудышный, и тот единственный стаканчик мороженого, который был виден за стеклом, выглядел музейным экспонатом, настолько он был дряхл. Основная торговля шла через заднюю дверь, обращенную к стене дома, и там продавали не мороженое, а наркотики. Это знали почти все, об этом возмущенные люди писали в газету, но киоск продолжал стоять, и когда участковый инспектор заходил туда с проверкой, его встречали, как лучшего друга.

Конечно, прихлопнуть киоск вместе с участковым инспектором было бы проще всего, и, на мой взгляд, правильнее. Но в МУРе мудрые головы рассудили иначе и держали этот киоск под пристальным наблюдением, регистрируя и покупателей, и поставщиков, и просто прохожих. Конечно, с помощью этого наблюдения было решено немало дел, но меня лично всегда раздражало, что он продолжал стоять, все так же там продавалась всякая дрянь, и это убеждало людей в безнаказанности наркомафии.

Грязнов решил использовать именно этих парней, они его тоже давно раздражали. Он дождался момента, когда к ним поступила партия товара (не мороженого), и нагрянул туда с милицейской группой захвата. Азербайджанцы страшно перепутались, предлагали какие-то деньги, потом потребовали вызвать их адвоката.

Грязнов позволил им позвонить, и они чуть успокоились. Разговор был прослушан, они звонили не адвокату, а некоему Рустаму Мамедову и просили о помощи против «чужих ментов». Грязнов приехал на квартиру к этому Мамедову еще до того, как тот успел начать действовать, потому что жил тот рядом, на «Новокузнецкой».

Открыв дверь, он был ошарашен появлением целой группы оперативников, но нашел в себе решительность потребовать:

— Ордер имеете?

— Ага, — улыбнулся Грязнов и показал свой пистолет. — Подходит?

Тот развел руками и впустил их.

— Ты все понял? — был первый вопрос Грязнова.

— Чего тут непонятного, — вздохнул тот. — Остается выяснить — сколько?

Грязнов усмехнулся, спрятал пистолет и бросил милиционерам:

— Все, ребята, свободны.

Он упал в кресло и вытянул ноги.

— Только имей в виду, командир, — предупредил Мамедов. — Я уже плачу, и те, кому я плачу, могут оказаться повыше тебя.

— Ты что, сдавать их надумал? — спросил Грязнов на всякий случай.

— За «чайника» меня держишь? — нахмурился Мамедов.

— Тогда вот что, Мамедов, — сказал Грязнов. — Тут недоразумение вышло. Моя фамилия — Грязнов, может, слышал?

Мамедов налил себе газированной воды из сифона и спросил:

— А чего ты тогда мелочевкой промышляешь, Грязнов? Ты же из МУРа, если ты, конечно, тот Грязнов.

— Я тот, — подтвердил Слава, — и мелочевкой не промышляю. Ты понял, что ты у меня на крючке?

— Тут можно поспорить, — уклончиво заметил Мамедов. — Но мне интересно, а что ты, собственно, хочешь?

— У вас в Баку, — объяснил Грязнов, — есть лагерь для русских военнопленных. Тех, кто на стороне армян. В этом лагере работают охранниками два типа. Они нужны мне здесь, в Москве.

— А почему ты ко мне обратился? — спросил Мамедов.

— Я не к тебе, Мамедов, — усмехнулся Грязнов. — Я к вам. Я терплю вас уже пять лет, и терпение мое кончается. Тебе рассказать, что начнется потом, когда оно кончится?

— Э-э… — отмахнулся Мамедов. — Зачем нам портить друг другу настроение. Тебе их нужно доставить в упаковке или сам паковать будешь?

— Сам, — сказал Грязнов. — Вы их вербуете на выгодное дело в любом городе России. Остальное наша забота.

— А с киоском как? — спросил Мамедов.

— Слушай, Мамедов, не наглей, — рассердился Грязнов. — Ты вот здесь, на «Новокузнецкой», живешь, а я каждое утро от «Выхино» до Петровки своим ходом. Чувствуешь разницу?

— Чувствую, — кивнул Мамедов. — Если бы ты только захотел, майор, то уже бы на улице Горького жил.

— Чтоб киоском этим там больше не пахло, — сказал Грязнов.

— А если я его узбекам продам? — спросил Мамедов с заискивающей улыбкой. — Они ко мне давно подкатывают, а?

Грязнов покачал головой.

— Ну вы жулики, — сказал он. — Да продавай, аллах с тобой. Я им все равно жизни не дам.

— Так это им, — заулыбался Мамедов. — Куда тебе звонить, говори.

И хотя Грязнов рассказывал про этот эпизод с плохо скрытым восторгом, я слушал его хмуро. Меня эти близкие контакты с мафией никогда не радовали, и я прекрасно знал, что добрую треть всех преступлений совершают люди, состоящие осведомителями милиции и контрразведки. Но дело было особым, и выбирать средства, которые бы устраивали всех, нам не приходилось.

Константин Дмитриевич Меркулов появился на своем рабочем месте в среду, словно упав с неба. У него состоялся краткий и содержательный разговор с генеральным, потом он принял нескольких ответственных посетителей и, наконец, вызвал к себе меня. Вид у него был совершенно измученный, смотреть жалко.

— Да, — покачал я головой, — укатали сивку президентские горки… Можно подумать, это ты сам в Тюмени на этого типа нападал.

— Что, очень мерзко получилось? — спросил он с сожалением.

— Шито белыми нитками, — ответил я. — Чего еще ждать в ближайшие дни?

— Узнаешь из газет, — буркнул он. — У тебя нет желания поработать в президентской комиссии?

— Ни малейшего, — сказал я. — Тем более что если все пойдет, как мы планируем, то сдадим вам весь ваш Суд Народов очень скоро.

— Это каким же способом? — спросил Меркулов равнодушно.

— Способом умело проведенной операции. Мы выходим на Бэби, Костя! Можно сказать, что он у нас в руках.

— Зациклились вы на вашем Бэби, — вздохнул Меркулов. — А он уже и не игрок, а так, хулиган на трибуне. Если он начнет мелькать, его прихлопнут в минуту.

— Мы рассчитываем на обратную реакцию, — сказал я.

— То есть?

— Хотим направить его праведный гнев на бывших хозяев.

Эта простая мысль так его поразила, что он даже некоторое время задумчиво покачивался в кресле.

— Глупости, — сказал он. — Он никого не знает.

— Это же Бэби, Костя! Как он узнал про Люсина, а? А как он вышел на Стукалова? Ты хочешь сказать, что все произошло случайно? Без наводки?

— Мне не нравится ваше отношение к этому убийце, — хмуро заметил Меркулов.

— Я сам об этом часто думаю, — сказал я. — Меня мои ребята заразили. Они на почве своих кибернетических извращений занимаются черной магией: одушевляют протокольные фигуры. Это они придумали Бэби и характер, и какие-то слабости, и даже рисуют ему психологический портрет. Но подумай сам, как он себя ведет! Ты бы себя так повел?

— Вряд ли, — сказал Меркулов с усмешкой.

— И я бы нет, — сказал я. — Это психосоциальный феномен.

— Это кто определил?

— Сережа, разумеется. Но этот Бэби действительно так выразительно плюет на всю нашу возню, что это не может не восхищать.

Он хмыкнул и ничего не ответил, его волновали другие заботы.

— Ты-то как? — спросил я. — Думаешь к родным пенатам возвращаться?

— Мечтаю, — вздохнув, ответил Меркулов.

38

Вначале все действительно походило на сказку. В день расставания с Феликсом Захаровичем уже вечером она с чужими документами на руках поднималась на борт самолета, улетавшего в Рим. Все произошло как по мановению волшебной палочки. Она пришла на указанную квартиру, ее встретил незнакомый человек и вручил билет, деньги и документы. Для нее были заготовлены вещи, целый чемодан вещей, и все свое она была должна оставить для дальнейшего уничтожения.

Ей очень мало что говорили, сказали только, что в Риме ее встретят и все объяснят. Но в Риме она успела лишь проехать на автобусе с дешевой экскурсией, которую проводил какой-то эмигрант с жутким еврейским акцентом, — вначале это звучало очень мило, но к концу экскурсии она совсем перестала его понимать. Проведя в Риме два дня, и из них лишь несколько часов в прогулках по городу, она отправилась на Сицилию. Ей опять пообещали, что там ей все объяснят. Только в дороге она обнаружила, что у нее снова новые документы.

На Сицилии ей дали понежиться в приличном пансионе несколько дней, но она не знала языков и потому чувствовала себя очень неуверенно. Какая-то женщина проводила с ней курс обучения французскому языку и жаловалась на ее слабые способности. Однако после трех дней интенсивного обучения она уже без труда могла заказать себе обед в ресторане.

Из Палермо она улетела в Испанию, где ее ждала новенькая машина, чудный и простой «фиат». Права на нее уже были готовы, но кое-какие навыки она должна была приобрести, и с нею занимался милый молодой испанец, очень хорошо говоривший по-русски. Именно здесь, в Барселоне, с ней впервые поговорили по существу.

— Дорогуша моя, это операция по внедрению, — говорил ей седой человек с верблюжьими губами. — Вас водят, чтобы потом не смогли отследить. Вы уже знаете, что вы побывали замужем?

— Я не понимаю, — пожала плечами Нина. — Я действительно побывала замужем, ну и что?

— Не то, — возразил седой «верблюд». — Вы должны хорошенько запомнить свою легенду, Ниночка. После смерти своего первого мужа, капитана Ратникова, вы некоторое время провели в депрессии и попали в психушку.

— Это легенда? — спросила Нина.

— Да. Выйдя из психушки, вы не смогли оставаться в родном городе и уехали в Сочи. Там вы случайно познакомились с немолодым французом Гюставом Шимом, запомните?

— Мне это еще предстоит? — спросила Нина.

— Да нет же! — воскликнул ее собеседник, выходя из себя. — Это уже было! Мало того, вы уже развелись с этим самым Шимом и оставили себе фамилию Шимова. Нина Алексеевна Шимова.

— Но у меня другие документы, — сказала Нина.

Этот терпеливый человек поднялся и вышел в соседнюю комнату. Нина невольно досадовала на саму себя, потому что никак не могла проникнуть в замысел Феликса. После долгого отсутствия седой вернулся и принес ей документы на имя Нины Шимовой.

— Теперь вы удовлетворены? Нина пожала плечами.

— А когда я смогу вернуться домой? Он смотрел на нее с изумлением.

— Вы уже хотите вернуться?

— Да, — сказала Нина.

Он распрямился и сунул руки в карманы.

— Если честно, — сказал он, — я ведь ничего не знаю о ваших делах, Нина. Но вы меня поражаете. Предполагается, что вы поживете здесь не меньше полугода.

— Это невозможно, — сказала она. — У меня много дел.

— Так для этого вас сюда и направили, — пояснил седой. — Вы должны вернуться домой к своим делам с чистой биографией. Понимаете, ведь по легенде вы уже полтора года живете во Франции. Для этого надо хоть немного действительно пожить во Франции.

— Сколько? — спросила она. Он развел руками.

— Я не могу вам подсказывать. Как только вы почувствуете себя готовой к вашей легенде, можете возвращаться.

— Что я должна для этого сделать?

— Ничего такого, что могло бы вам не понравиться, — улыбнулся он. — У вас есть машина, у вас есть документы, у вас есть деньги. Вы должны поехать во Францию и пожить там не менее трех недель. Никто не собирается вас контролировать, с этого момента вы свободный человек, и даже ваше возвращение домой будет делом вашего личного выбора.

— Значит, я могу ехать? — спросила Нина.

— Разумеется, — произнес он с некоторым сожалением. — Но вы все-таки подумайте, сколько сил и средств вложено в вашу легенду, и не делайте поспешных поступков.

Единственное, что он ей дал, — это свой телефон в Барселоне на случай непредвиденных осложнений.

Через три дня она пересекла границу Испании и Франции, начиная новую жизнь. Конечно, она рвалась домой, чувствовала себя очень неуверенно, да и язык понимала с трудом, но, привыкшая к дисциплине, она поставила себе цель освоиться во Франции за три недели и стремилась к этому всеми силами. Прежде всего она определилась с местом проживания, выбрав для этого небольшой курортный городок во французских Альпах, где без труда нашла недорогой и уютный пансион. Ее выбор был сознателен, она никогда не бывала в горах и именно таким путем могла приобрести новый стиль жизни. Ее неуверенное катание с гор вызывало смех у местных ребятишек, ее попытки объясниться с продавцами в магазине собирали целые группы подсказчиков и помощников, ее нарушения правил местного дорожного движения стали привычным делом для местных полицейских. Скоро уже почти весь городок знал про эту странную русскую женщину, что развелась с французом и ищет утешения в провинции.

Инструктор по горным лыжам с труднопроизносимым именем Жерар Фонтанель первым попытался разделить ее одиночество. Сначала это ей показалось просто забавным, его ухаживания, повышенное внимание, галантность, но, когда после ее падения он поднял ее на руки, она почувствовала, что у нее закружилась голова. Некоторое время она просто пряталась от Жерара, думала уехать, потому что ситуация грозила выйти из-под ее контроля, но не решилась. Одиночество и расслабленность сказались, она вдруг страстно возжелала мужского внимания. Слишком долго она была мужеподобным существом, и впервые за долгое время ей удалось почувствовать себя женщиной.

И она отдавалась своей судьбе. Уже первый невинный поцелуй при встрече заставил ее почувствовать прилив внутреннего восторга. Потом был вечерний ресторан в горах, долгие и страстные объятия в машине, и, наконец, он поднялся к ней в номер. Ее возмущало его самоуверенное поведение, ей казалось, что он слишком рано посчитал себя победителем, она даже искала причину, чтобы прогнать его вон, но так и не нашла. И когда Жерар начал медленно расстегивать «молнию» на ее платье, она уже ничего не соображала. Как он томительно тянул со всеми этими приготовлениями, как долго и нежно целовал ее, как гладил и ласкал!.. В момент близости она испытала бурю чувств, она едва не рыдала от счастья и боготворила своего мужчину, а он весело над нею посмеивался и снова и снова повергал ее в огонь любовного восторга. Она никогда в жизни не была так переполнена счастьем.

Уже на другой день их отношения изменились, она уже не уходила от его внимания, даже тянулась к нему, зато он уже почувствовал себя хозяином и даже несколько раз, посмеиваясь, осаживал ее. Вторая ночь тоже была преисполнена переживаний, но в них уже не было новизны, и если и была в этом какая-то радость, то чисто физиологического свойства. Но память о той, первой ночи не угасала в ней, и ее страстно тянуло к этому человеку, открывшему в ней женщину. Это было чувство, ей неподвластное, и когда на третий день в лесу он поставил ее перед собою на колени, прямо на снег, и преподал ей урок французской любви, она исполнила все со сладким ужасом унижения. Но это уже был предел, за которым начиналось отрезвление. В тот же вечер он стал жаловаться на финансовые трудности, которые мешают ему отдавать ей все свое время, и она, давая ему деньги, уже чувствовала, как кончается его магическая власть над нею.

Вечером он пришел к ней с каким-то журналом, где демонстрировались позы любви. В конце концов, он отрабатывал свои деньги, и Нина подумала, что у нее нет никаких шансов объяснить ему свое неприятие. Она просто сослалась на женское недомогание и всю ночь проплакала от досады. Никто не хотел ее обмануть, она обманулась сама, и теперь злилась сама на себя. В чемодане лежал ее заветный альбом с фотографиями, но она не решилась открыть его. Ей показалось даже, что она не скоро на это решится. Наутро она собрала вещи, расплатилась с хозяевами и уехала из городка, так и не попрощавшись с Жераром.

Следующим этапом своего внедрения в новую биографию она избрала Париж. Она сразу была сильно разочарована тем обстоятельством, что Париж не состоял из одних Елисейских полей, площади Этуаль и Триумфальной арки. Большая часть этого огромного города показалась ей довольно-таки бестолковой. Но она исправно посетила все упомянутые в проспектах достопримечательности города, заглянула даже в российское посольство, чтобы напомнить о своем существовании и предупредить о возможном скором возвращении. Оказалось, в бумагах посольства было упоминание о гражданке Шимовой, российской подданной, временно проживающей во Франции, и некий молодой сотрудник даже изъявил желание провести ее по тем местам в Париже, где она не успела еще побывать. Нина предусмотрительно отказалось от его услуг, почувствовав в сердце боль от недавно пережитого.

В баре гостиницы она подружилась с парой американских студенток, которые приехали в Париж на каникулы и говорили на французском приблизительно так же, как и она. Именно они затянули ее ради смеха в стрипбар для лесбиянок, где девушки на сцене медленно и томно совершали танец осязательной любви. Американки краснели и бледнели, а Нина невольно вспоминала Аню Назарову с ее патологическими влечениями, и жалела, что ее в этот момент не было рядом. Она все еще не понимала этой патологии, но уже чувствовала глухую тоску по любви, не обремененной унижением. Встреча с миловидным и обаятельным Жераром Фонтанелем все же изрядно ее травмировала.

В одну из воскресных поездок за город, куда они выезжали втроем, к ним прицепились юнцы на мотоциклах. Почему-то они были убеждены, что американки дочери Нины, но предлагали свои услуги всей семье сразу. Нина показала им свой газовый пистолет, и юнцы немедленно отстали.

Американки были восхищены ее «подвигом» и принялись расхваливать ее на все лады. Ночью одна из них пришла к Нине со слезами, упрекая ее в том, что она отбивает у нее подружку. Набравшись ярких впечатлений в баре лесбиянок, теперь эти девочки уже понимали ее одиночество по-своему, и ей не хотелось их разубеждать. Она даже попыталась приласкать симпатичную заплаканную американочку, и та сразу принялась с нею неумело целоваться, что отнюдь не вызвало в Нине ответного порыва. Конечно, американки приехали познать Европу, но зачем приехала сюда она?

Она продала по дешевке свой «фиат», купила комфортный и вместительный «джип» и собралась возвращаться в Россию. Американки увязались с нею до Берлина, и в дороге они немало повеселились, пытаясь объясняться с немцами на англо-французском языке. Последняя остановка была в Берлине, где Нина предполагала провести три дня. С американками она распрощалась, устроив шикарный вечер в ресторане, и они плакали, целуясь с нею в последний раз. Потом она принесла огромную охапку цветов к памятнику советским воинам в Трептов-парке, чем вызвала недоумение окружающих. Наконец, уже совсем собравшись в путь, она решила позвонить седому человеку в Барселоне. Звонила она из гостиницы, где уже стояли готовые в дорогу чемоданы, и, когда телефон долго не отвечал, уже собралась повесить трубку, как вдруг на том конце отозвались. Кто-то произнес несколько слов на испанском, и она сказала:

— Алексея Петровича можно?

— Это я, — сухо отозвался человек в Барселоне. — С кем я говорю?

— Это Нина Шимова, — сказала Нина. — Вы меня помните?

Некоторое время он молчал, возможно, вспоминал.

— Где вы находитесь? — спросил он.

— В Берлине, — сообщила Нина. — Я собираюсь возвращаться домой и хочу с вами попрощаться.

— Погодите прощаться, — сказал он. — Я завтра же буду у вас. У меня есть для вас важное сообщение.

— Как? — растерялась Нина. — А я уже расплатилась…

— Прекрасно, — сказал он. — Переезжайте в другой отель и перезвоните мне через полчаса. Завтра в это же время вы поедете домой, будьте уверены.

Нина сделала все, как он сказал: переехала в другой отель, позвонила ему снова и пообещала никуда не выходить из номера, пока он не появится утром.

Но он появился раньше. Она еще не легла, сидела в кресле в халате и смотрела по телевизору французскую программу, радуясь тому, что понимает хоть одно слово из пяти. В дверь постучали, и она крикнула на английском, чтоб входили, забыв, что уже закрыла на ночь дверь. Вспомнив, она поднялась и пошла открывать. Перед ней стоял улыбающийся седой «верблюд».

— Вот и я, — объявил он весело. — Можно к вам?

— Заходите, — буркнула Нина. — Я вас ждала завтра утром.

Перед тем как войти, он глянул по сторонам, и это Нину сразу насторожило. Да и веселость его была какая-то противоестественная.

— Что-нибудь случилось? — спросила Нина.

— Кое-что, кое-что, — сказал он, проходя в комнату и устраиваясь в кресле, в котором только что сидела она. — Ага, — отметил он, глянув на телевизор, — значит, язык вы уже начали понимать, не так ли?

— Чуть-чуть, — сказала Нина.

— Вы садитесь, садитесь, — сказал ее гость, усмехаясь. — У нас с вами будет серьезный разговор.

Нина запахнула халат и села на диван.

— Может, выключить телевизор, — предложила она.

— Пусть работает, — махнул рукой гость из Барселоны. — Так даже удобнее. Вы своего хозяина хорошо знаете?

— Хозяина? — не поняла Нина. — Хозяина гостиницы? Он хмыкнул.

— Нет, не гостиницы. Я имею в виду того человека, который направлял вас на операцию прикрытия. Вы с ним хорошо знакомы?

Нина насторожилась.

— В общем, неплохо… А в чем дело?

— И как его зовут? — спросил седой.

— Феликс Захарович Даниленко, — отвечала Нина. — Разве вы не знали?

Он кивнул.

— Я-то знал, — сказал он. — В том-то и дело, что я единственный и знал. Больше никто. Вы чувствуете?

— Ничего не чувствую, — сказала Нина.

— О вашей связи с Феликсом больше никто не знает, — сказал седой.

— А какое это имеет значение?

— А теперь поговорим о значении, — развеселился гость. — Я должен вас огорчить, дорогая моя. Очень огорчить. Наш общий друг Феликс Захарович Даниленко скоропостижно скончался.

Нина мгновенно окаменела, почувствовав где-то глубоко в очерствевшем сердце острый укол боли.

— Когда это произошло?

— Произошло это давно, — сообщил седой. — Чуть ли не в день вашего отъезда. Но известно стало несколько позже. Кто обращает внимание на смерть одинокого безработного пенсионера, а?

Ей стало понятно угрюмое настроение Феликса в день прощания, он-то прощался с нею навсегда. Она предполагала встречу при возвращении, и он не спорил с нею, а сам уже прощался.

— Тем более мне пора возвращаться, — сказала она. — Если бы я узнала об этом раньше, я бы вернулась немедленно. Его убили.

Он посмотрел на нее очень внимательно, и в улыбке, возникшей на его губах, была настороженность.

— Не хотите ли вы мстить за него? — спросил он.

— Во всяком случае, хочу разобраться, — упрямо сказала она.

— Деточка моя, — сказал он сострадательно. — Подумайте сами, что вы такое без своего шефа? Вы просто ничто, пустое место, ноль. Вы понимаете?

— Что вы хотите мне предложить? — спросила Нина.

— Сами можете догадаться, — сказал он. — Я предлагаю вам работать на меня.

Нина не спешила отвечать. В этом предложении был разумный резон, но в поведении ее гостя не было искренности.

— Что я должна буду делать?

— А что вы делали для Феликса?

— Работу, — буркнула она.

— Для начала, — предложил он, — вы мне напишете подробный отчет о всей проделанной вами работе. Я, к сожалению, не знаю, что за операцию он затевал с вашим участием, но это не беда. Дел у нас много, без работы не останетесь.

— Какого рода работа мне предстоит? — поинтересовалась Нина, чувствуя в себе нарастание привычного рабочего озноба.

Он усмехнулся.

— На какую работу может рассчитывать женщина, в которую вкладывают столько средств? Не смущайтесь, милая, но ваша работа — это быть красивой женщиной.

— Мне кажется, — возразила Нина, — я недостаточно красива для той роли, которую вы мне предлагаете.

— В вас есть изюминка, — улыбнулся он. — Многим это нравится. Будь вы сексуальной куклой, мы бы с вами говорили по-другому.

— Еще что? — спросила она.

— Еще, — произнес он чуть смущенно, — вы сдадите мне все ваши кредитные карточки. Старик явно питал к вам слабость, он решил сделать вас миллионершей. В этом нет необходимости, тем более что это казенные средства.

— Вы возвратите их в кассу? — спросила она чуть насмешливо.

— Это мои проблемы, — ответил он с вызовом. — Если вы думаете, что я собираюсь с вами церемониться, то не заблуждайтесь. Будете зарабатывать работой, и только работой.

Теперь в его голосе звучала даже угроза.

— Я должна возвращаться домой? — спросила Нина кротко.

— Да, — сказал он. — Но поездом. Машина останется здесь, мне она нужнее.

— Что я должна делать дома?

Он раздраженно выхватил из кармана разорванный конверт.

— Вот ваши инструкции, я их прочитал. Предполагаю, однако, что там вам тоже готовится райская обитель. Не рассчитывайте на нее.

— А если это гонорар за проделанную работу? Он даже рассмеялся от возмущения.

— Что это за работа, которую так оплачивают? Не надо со мной играть, душечка, это та самая операция, необходимость в которой уже отпала. Я позволяю вам все это принять, но имейте в виду, все это моя собственность!

— Ваша? — спросила Нина. — Или организации?

— Забудь про организацию, детка, — заявил гость резко. — Для тебя организация — это я. Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Посмей только ослушаться меня!

Он все более возбуждался, становясь грубым и агрессивным. Нина подумала, что это от сознания собственной неправоты.

— И что будет, если я попытаюсь вас ослушаться? Он даже удивился наглости этого вопроса.

— Ты не понимаешь? Стоит мне полслова сказать о том, что твое прикрытие готовил Феликс, и тебя уберут в секунду. От тебя и следа не останется!..

— Да, — сказала Нина, — но ведь вы сами признались, что, кроме вас, об этом никто не знает.

Он некоторое время соображал, хмуря лоб.

— Не думаешь ли ты мне угрожать, курва плоскодонная? — произнес он.

Нина вынула из кармана халата свой газовый пистолет и сказала:

— Только не надо шевелиться. Я попадаю в глаз не целясь с расстояния двадцати пяти метров.

— В какой глаз, дура! — проговорил он хоть и напористо, но не очень уверенно. — Вспомни, где ты находишься!.. Положи свою игрушку и не смей со мной так разговаривать!..

В конце этой фразы он метнулся к ней, вытянув руку, но она увернулась и ударила его по затылку рукоятью тяжелого пистолета. Верблюдоподобный гость из Барселоны рухнул на ковер.

Остальное было делом техники.

39

Никаких сигналов от Грязнова не поступало, и я продолжал пребывать в сомнениях относительно средств, им избранных. Хотя дело Бэби оставалось для меня главным, но Леонид Васильевич Пархоменко, дабы я не скучал на рабочем месте, все же подкинул мне несколько нераскрытых убийств, совершенных в Московской области. Не знаю, хотел ли он таким образом выявить мою непрофессиональность, но, когда я уже после первых допросов определил и выявил сразу двух убийц, он поздравлял меня с очень кислой миной на лице. Там-то все было ясно, никакой политики, одна затяжная пьянка, в ходе которой иногда пускаются в ход ножи и прочие подручные средства. Наш Бэби был героем другого романа.

В среду во второй половине дня ко мне зашла Галина Викторовна, секретарша Кости Меркулова:

— Александр Борисович, не могли бы вы помочь мне отыскать Константина Дмитриевича?

— А в чем дело? — насторожился я.

— Какой-то посетитель требует его немедленно, — сказала она растерянно.

— Галина Викторовна, вы меня пугаете, — сказал я. — Неужто вы не умеете отделываться от назойливых посетителей?

— Это человек из Верховного Совета, — сказала она чуть обиженно, — к тому же явный ветеран труда, они все нервные и агрессивные.

— Ветеран труда из Верховного Совета? — насторожился я. — Его случайно не Леонардом Терентьевичем Собко величают?

Она посмотрела на меня с уважением.

— Именно так, — сказала она. — Леонардом Терентьевичем. Ужасно, да?

— Пойдемте, — сказал я, — попытаюсь вам помочь.

Леонард Терентьевич Собко, тот самый старый мухомор, который вывел нас на Суд Народной Совести еще на заре больших дел, сидел в приемной заместителя генерального прокурора этаким суровым и принципиальным просителем.

— Здравствуйте, Леонард Терентьевич, — радостно шагнул к нему я. — Вы меня помните? Я был у вас с Константином Дмитриевичем.

Он некоторое время вспоминал, я бы даже сказал — идентифицировал.

— Да, я вас помню. Александр… Э-э?..

— Борисович, — подсказал я. — Вы к Меркулову, не так ли?

— Да, но мне говорят, что его нет.

— Увы, — вздохнул я. — Константин Дмитриевич на важном государственном задании. Не мог бы я вам чем-нибудь помочь?

Он подумал и кивнул.

— Да, могли бы. Помогите мне срочно найти Константина Дмитриевича.

— Это вам совершенно необходимо? — спросил я еще на всякий случай.

— Совершенно, — подтвердил он.

Я кивнул, наклонился к нему и тихо предложил:

— Тогда давайте пройдем в мой кабинет. Я попробую что-нибудь сделать.

Он сразу встал и пошел за мной. Мы поднялись на наш этаж и вошли в мой кабинет, где находился Сережа Семенихин с какими-то распечатками.

— Александр Борисович, — обратился он ко мне, — тут у меня товарищи Ратникова по военной службе.

— Эти-то тебе зачем? — удивился я.

Я никоим образом не поощрял их рвение по части поисков кандидатов в Бэби, но они и без этого уже просмотрели тысячи разных лиц. Они слепо верили в компьютерное следствие и горели желанием доказать мне его широкие возможности. Пока получалась одна насыщенная цифрами статистика, а следствие не шло.

— Между прочим, он служил в батальонной разведке, — сказал чуть обиженно Сережа. — Это то, что сегодня называется спецназ.

— Он что, поддерживал с ними отношения? — спросил я.

— Это и надо проверить, — сказал Сережа. Я махнул рукой.

— Проверяй. По солнечногорскому делу анализ провел? Тут он засиял.

— Все, Александр Борисович. Преступник уже арестован, дает показания.

Это был для меня сюрприз — ребята без меня раскрыли одно из наших параллельных дел, не отходя от своего компьютера.

— Подробности потом, — сказал я, кивая на Собко. — У меня важное дело. Но я восхищен!»

Он ушел, и я предложил Леонарду Терентьевичу присесть. Старик внимательно за мной наблюдал, и у меня было неприятное ощущение, будто я нахожусь в рентгеновском кабинете.

Я позвонил на квартиру Меркулова и застал там его дочь Лиду.

— Лидочка, детка, — сказал я, — мне срочно и смертельно нужен Костя.

— Саша, ты же знаешь, он замотался со своими делами, — пожаловалась мне в ответ Лида. — Третий день торчит где-то на Урале и каждый вечер звонит с обещаниями вернуться в ближайшие дни.

— На Урале, — повторил я. — Ну ладно. Когда вечером он позвонит, скажи ему, что все самое интересное происходит все-таки в Москве.

Я положил трубку и тяжело вздохнул.

— Секретная командировка, — сказал я. — Будет в ближайшие дни.

Собко усмехнулся и покачал головой.

— И с каких пор выезды заместителя генерального прокурора стали обставляться такой секретностью?

— Он там вовсе не как заместитель генерального, — возразил я. — Он там как член президентской комиссии по наведению порядка в стране любыми средствами.

— Вот как? — чуть удивился Собко. — Так, значит, он тоже в этом участвует?

— В чем — в этом? — переспросил я.

— В этой глупой затее с провокациями против «Народной воли».

Конечно, любой нормально мыслящий человек мог и сам вычислить эту комиссию по сообщениям в печати, но я почему-то обиделся за Костю.

— А что вы об этом знаете? — спросил я с вызовом.

— Я знаю об этом больше, чем сообщается в прессе, — сказал Собко. — Вы забываете, что я работаю в аналитическом отделе Верховного Совета. Ничего глупее они и придумать не могли, мне досадно, что Константин Дмитриевич оказался замешан в этой суете.

Мне тоже было досадно, но признаваться в этом я не собирался.

— Кто знает, — сказал я, — может, и до вас не все доходит. Во всяком случае, вся эта работа начата с вашей подачи, Леонард Терентьевич.

Он посопел, сдерживая свое негодование.

— Я говорил вам о «Народной воле» вовсе не для этого.

— В прессе принято другое наименование этой организации, — заметил я. — Суд Народной Совести.

Он вздохнул.

— Первоначальный проект носил название «Народная воля», а появление этого самого Суда — это демагогическая выдумка нового поколения.

Я выдержал паузу, чтобы предельно уважить его откровенность.

— Леонард Терентьевич, — сказал я, — вы понимаете, что только что вы признали себя участником противоправительственного заговора.

Он посмотрел на меня все еще в нерешительности.

— Но вы действительно являетесь доверенным лицом Константина Дмитриевича?

— Смотря в чем, — сказал я. — Он полностью доверяет мне в выборе напитков, но приготовление, скажем, бараньих ребрышек на углях он не доверит никому. Вы знали эту сторону его личной жизни?

— Я говорю с вами совершенно серьезно, — сказал Собко. — Я действительно был деятельным участником проекта «Народная воля», с некоторых пор меня отставили, но пришел я не для того, чтобы жаловаться на жизнь.

— Буду серьезен и я, — сказал я. — Я занят именно вашей «Народной волей», и Костя, как вы правильно догадались, тоже. Когда-то вы позволили себе лишь слегка намекнуть на существование подобной организации, но теперь нам нужен серьезный материал, Леонард Терентьевич.

— Я слишком стар для того, чтобы становиться осведомителем, — сказал Собко. — И дело это начиналось с благословения самых высоких лиц государства. Беда в том, что во главе движения оказались недостойные люди, и все перевернулось.

— И что же вы можете нам рассказать? — спросил я.

— Не знаю, могу ли, — сказал он. — В той, предыдущей нашей беседе я дал вам ключ, но вы не воспользовались им. Затеяли какие-то провокации, от которых движение только укрепляется.

— Это не наша идея, — сказал я. — Костя только хотел обратить на это внимание государственных мужей, а они затеяли эти игры. Что вы хотите от интеллектуалов? А какой ключ вы давали нам тогда?

— Я назвал вам имя Синюхина, — напомнил Собко. — Он был своего рода генеральным конструктором проекта.

— Но он умер!

— И вы не удосужились шагнуть дальше! А как он умер, почему и кому была выгодна его смерть — на другой день после путча.

— Если вы подталкивали нас к расследованию его смерти, то это было сделано очень деликатно, — сказал я. — А потом, время уже ушло. Никакая эксгумация уже не поможет.

— Вот именно, — сказал он. — Я и не помышлял об эксгумации. Я полагал, что вы хотя бы изучите сферу его деятельности. У него была работа, значит, были и сотрудники.

— Для расследования, Леонард Терентьевич, нужен состав преступления в действиях подозреваемых, — сказал я со вздохом.

— Так ведь его убили!

— А почему вы сразу не подняли шум?

Он перевел дух, потом ткнул пальцем в мой графин. Я налил ему стакан воды, и он запил какую-то таблетку.

— Сердце? — спросил я с сочувствием.

— Неважно, — отмахнулся он. — Если бы вы проявили старание, то вышли бы на его ближайшего помощника Феликса Захаровича Даниленко. Этот человек знал о «Народной воле» больше, чем кто-либо другой.

Я уловил прошедшее время в описании заслуг вышеуказанного лица и потому спросил:

— Мы опоздали?

— Увы. Даже я узнал об этом только недавно. Он умер.

— Когда?

— Об этом вы можете узнать и сами, — буркнул Собко. — Но я убежден, что его убили. Можете вы по моему заявлению возбудить дело?

— Это надо обсудить с генеральным прокурором, — осторожно сказал я.

— Его убили именно потому, что из команды мечтателей и утопистов «Народная воля» превратилась в сборище карьеристов и негодяев. Он был последним, кто мешал им повернуть все по-своему.

Я почесал нос и сказал:

— История учит нас осторожно относиться к мечтателям и утопистам.

— Поверьте, — сказал Собко, — это были лучшие люди прежней системы.

— Но, Леонард Терентьевич! — воскликнул я. — Террор омерзителен в любых руках!..

— Террор — это только средство пробуждения народной воли, — сказал он мечтательно. — Стихия народной глубинной инициативы могла бы стать энергией созидания нового общества. Вы можете говорить что угодно, но мы верили в наш народ. А те, кто пришли, верят уже в другие ценности.

— Вы можете назвать какие-нибудь имена? — спросил я. Он покачал головой.

— Я их просто не знаю. Только предупреждаю, не считайте их бандой недобитых партийных функционеров. Там есть всякие, это да, но среди прочих могут оказаться и люди нынешней власти. Учтите это.

— Не понял, — сказал я. — Зачем им устраивать заговор против самих себя?

— Потому что речь идет не о видимых инструментах власти, — горячо ответил мне Собко. — Речь идет о власти тайной. Или, может, вы из тех, кто верит в демократию? — Он посмотрел на меня с насмешкой.

— До сих пор мне казалось, что эта форма правления меня устраивает, — сказал я уклончиво. — Но ваши слова заставляют меня задуматься.

На самом деле я понял одно, старик дал нам ниточку к Суду НС, и ею надо срочно воспользоваться. Его политические сентенции меня уже не волновали, и я думал лишь о том, как спровадить старика без обид. Он еще попросил воды, но уже не запивал лекарство, а просто выпил, после чего, к моей радости, стал подниматься.

— Во всяком случае, — произнес он на прощанье, — передайте мои слова Константину Дмитриевичу.

— Я и сам попробую предпринять какие-то шаги, — пообещал я. — Могу я пользоваться вашей информацией со ссылкой на ваше имя?

Он важно кивнул.

— Я их не боюсь, — сказал он, — но если со мною произойдет несчастный случай или приступ эпилепсии, то знайте — это их работа.

Он ушел, а я срочно метнулся к Пархоменко с предложением о возбуждении уголовного дела и проведении эксгумации трупа Феликса Захаровича Даниленко. Основание — заявление гражданина Собко. Превентивно подозрительный к моим инициативам Пархоменко долго изучал поданный мною рапорт и вынес из этого документа, что я вышел на дело, никак не связанное с Бэби.

— Наконец-то вы начали работать по-настоящему, — буркнул он, имея в виду и наши подмосковные успехи.

Я позвонил в МУР, разыскивая Грязнова, и, узнав, что он на какой-то операции, велел передать ему, что срочно его разыскиваю. Потом я направился к членам своей пока не расформированной бригады и провел с ними кратенькое производственное совещание, мобилизовав их всеми силами налечь на установление данных в отношении Феликса Захаровича Даниленко. Некоторое время после этого я был занят другим делом, ко мне на допрос привели одного из подмосковных убийц, и я провел его на образцово-показательном уровне, добившись от подследственного целого ряда важных признаний. Впрочем, большой моей заслуги в этом не было, потому что убийца уже совсем размяк и ради содействия следствию был готов на все.

К концу рабочего дня Сергей нашел упоминание о Феликсе Даниленко в архивных документах КГБ. Во время войны выполнял задания командования в тылу врага, после войны — тоже. Сообщалось, что за выполнение государственного задания на территории зарубежного государства он был представлен к награде, ордену Красного Знамени. Перешел на аналитическую работу еще в конце семидесятых, работал под руководством полковника Синюхина. В конце восьмидесятых благополучно ушел в отставку, обличаемый молодыми реформаторами от КГБ в беспринципности и аполитичности. Вряд ли из этой информации можно было извлечь криминальный подтекст.

Грязнов позвонил в конце дня, сообщил, что занят по уши ликвидацией владимирской бандитской группировки, но сообщений от Мамедова не было. Я рассказал ему вкратце про дело Даниленко, и он пообещал включиться, как только освободится. Эксгумация умершего пенсионера его не интересовала, и я даже обвинил его в бессердечности.

— Не расстраивайтесь, Александр Борисович, — сказал мне Семенихин. — Проведем эксгумацию совместно с Семеном Семеновичем и медиками из Московского бюро судебной медицины. Только что мы будем делать с этим трупом, даже если окажется, что смерть насильственная?

— О чем ты? — не понял я. — Если смерть насильственная, расследуем дело и начнем хоронить «Суд народников».

— В том-то и дело, — возразил Сережа. — Судя по секретности, этот Даниленко так прикрыт, что к нему на вонючей козе не подъедешь.

— Подъедем, Сережа, — сказал я уверенно. — Была бы только коза…

40

Возвращение ее было утомительным и затяжным. Многочисленные таможенные инспектора очень внимательно изучали ее машину, содержимое ее чемоданов, да и ее саму, напрашиваясь то ли на взятку, то ли еще на какое встречное предложение. Придраться было не к чему, и она их игнорировала. Проезжающие водители посматривали на нее с интересом, а в Белоруссии ее даже попыталась остановить пара прытких «Жигулей». Нина легко ушла от них, но при переезде в Россию стала искать возможность приобретения оружия. Она понимала, что представляет собою великий соблазн для дорожных грабителей, и потому обзавелась в Смоленске милицейской резиновой дубинкой, парой газовых баллончиков и даже гранатой со слезоточивым газом. Какой-то подозрительный тип предлагал ей автомат Калашникова, но она предусмотрительно отказалась. Гаишники по дороге останавливали ее так часто, что она успела привыкнуть к их стандартным расспросам и отвечала столь же стандартно. Они надеялись, что она иностранка, и под надуманным предлогом пытались вытянуть из нее штраф без квитанции, но она была знакома с правилами дорожного движения даже лучше их и каждый раз сажала их в лужу.

— Командир, — говорила она снисходительно, — я, между прочим, сама старший лейтенант милиции в прошлом, так что мне не надо заливать.

Обычно этот аргумент становился решающим. Очевидность совершившихся с нею перемен производила на них вдохновляющее впечатление.

К Москве она подъехала в особенно жаркий день, и кондиционер в ее машине своим гулом вызывал у нее головную боль. Последний раз ее остановил инспектор ГАИ на въезде, внимательно проверил документы, осмотрел машину, покачал головой.

— На таких «джипах» только рэкетиры ездят, — сказал он.

— Не хотите ли вы сказать, что вы их регулярно останавливаете? — усмехнулась Нина.

Он вернул документы и отдал честь.

— Отнимут, — сказал он со вздохом. — Вы ее продайте лучше.

— Разберемся, — сказала Нина.

В конверте, который ей передал бывший житель Барселоны, был адрес почтамта, куда ей следовало обратиться за письмом до востребования. Хотя она и прожила в Москве почти год, но город знала плохо и потому изрядно поплутала, пока нашла нужное почтовое отделение. Ей передали старый, потрепанный конверт и даже сказали:

— Долго же вы за ним шли.

Нина глянула на почтовый штемпель, конверт был послан на имя Нины Шимовой еще в то время, когда она готовилась к убийству Стукалова. Феликс действительно готовился ко всему загодя.

«Милая моя девочка, — писал он еще тогда, — странно прощаться с тобою, когда все мы живы, дела идут неплохо, и еще некоторое время мы с тобой будем работать в предельной близости. Но время подходит, я это чувствую, и потому я запускаю эту программу. Конечно, за свою работу ты получила какие-то деньги, но к тому времени, как ты получишь это письмо, от них и следа не останется. По моим расчетам, ты должна пройти длительную адаптацию за рубежом, после чего вернешься в новом облике для продолжения уже своих личных дел. Я знаю, ты не успокоишься, пока не найдешь всех своих врагов. Если все будет хорошо, я сам тебя встречу, но если это письмо попало к тебе в руки, значит, все не так уж хорошо. Ты осталась одна. Но не пугайся, у меня в Москве остались друзья, которые смогут тебе помочь. Прежде всего отправляйся по указанному адресу и поселяйся в той квартире, что будет тебе предоставлена. Она со всем своим содержимым приготовлена для тебя. Тебя также ждет новая машина и валютный счет в банке. Надеюсь, экономическая ситуация к тому времени не ухудшится настолько, чтобы все это было аннулировано. О деньгах этих не думай, они твои. Не так чтобы очень много этих денег, но больше я достать уже не смог. Они оформлены, как наследство твоего мужа, умершего полгода назад, и налог за них уже уплачен. Каждый, кто сунется к тебе с попыткой отстегнуть свою часть, заслуживает пули. Но оружие тебе уже придется добывать самой. Итак, квартира, машина, деньги и несколько телефонов, по которым тебе окажут помощь, вот и все мое наследство. Ты спросишь, почему я так поступаю? Наверное, потому, что чувствую тебя родной. Я вовлек тебя в грязное политическое дело, я сам во многом оказался обманут и должен буду заплатить за свои ошибки, но ты должна жить, Нина. Ты молода, у тебя еще будет любовь, будут дети, и жизнь продолжится. Думая об этом, я считаю, что прожил жизнь не зря. Прости мне эти сентиментальные строки, я стал стар и чувствителен. Любящий тебя Феликс Даниленко.

Кто-то постучал в стекло, и Нина отвлеклась от воспоминаний. Какой-то кавказец приятной внешности, лучезарно улыбаясь, предлагал ей выйти и побеседовать с ним. Нина опустила стекло и спросила:

— Что, купить хочешь?

— Зачем купить? — расплылся кавказец. — Туда-сюда, шашлык, шампанское… Не пожалеешь, да?..

— Ладно, — кивнула Нина. — Жди здесь, на углу. Я сейчас подъеду.

И она тронула машину с места. Конечно, было весело представить этого болвана, дожидающегося ее здесь полдня, но веселиться в этот момент ей не хотелось. Голос Феликса звучал в ее ушах, его старческое лицо, всегда гладко выбритое, с грустными глазами, всплывало перед ее взором, снова безмолвно прощаясь с ней. Она вдруг поняла, что с самого начала безоговорочно приняла его опеку именно потому, что чувствовала это родство душ, приняла его отеческую заботу и держалась за него, как за единственно близкого человека во всем свете.

Дом, в котором располагалась ее новая квартира, находился в районе Строгино, но вдали от многоэтажных жилых построек, недалеко от берега Москвы-реки. Таких домов было несколько, они образовывали отдельный район и ярко выделялись как неординарными формами, так и внешней респектабельностью. Когда Нина вышла из машины, у двери дома ее встретил охранник в пятнистой униформе. Он успел заметить ее машину и потому был вежлив:

— Вы к кому?

— Мне нужен управляющий, — сказала Нина, заглядывая на оборотную часть письма, где была вся информация. — Сенькин Аркадий Глебович.

— Он у себя, — сказал охранник, указывая на дверь служебного помещения.

Нина прошла в указанную дверь и оказалась в кабинете управляющего. Это был мужчина средних лет, чуть полноватый, но приятной внешности. Он сидел за столом без пиджака и работал на маленьком компьютере.

— Вы по делу? — спросил он. — Или зашли познакомиться?

— И то, и другое, — сказала Нина. — Я Шимова Нина Алексеевна, у вас должны быть документы на мою квартиру.

Он сразу отвлекся от своей работы, выключил компьютер и стал надевать пиджак.

— Наконец-то, — сказал он. — Наконец-то вы вернулись. Насколько мне известно, вы долго жили во Франции, не так ли?

— Извините, я устала, — сказала Нина. — От самого Парижа я добираюсь на автомобиле.

— На автомобиле? — удивился Сенькин. — Но у нас в гараже уже стоит ваш автомобиль, новенькая «девятка».

— Прекрасно, — сказала Нина. — Вы мне покажете мою квартиру?

— Конечно-конечно, — воскликнул Сенькин. — Мы сразу же пройдем туда.

Они вышли в холл, и Сенькин первым делом обратился к охраннику.

— Вадик, доставай свой «Поляроид». Извините, Нина Алексеевна, это необходимая, так сказать, формальная часть.

Охранник достал из ящика стола фотоаппарат, поставил Нину к стене и сфотографировал ее.

— Зачем это? — спросила она.

— Для охраны, — пояснил Сенькин. — Они должны знать жильцов в лицо, но пока познакомятся, будут узнавать их по фотографиям. Пойдемте, у вас второй этаж.

Этажи здесь были значительно выше, чем Нина привыкла, так что потолки в квартире были действительно высоки. Сенькин открыл дверь и тут же с улыбкой отдал Нине связку ключей. Они вошли, и она испытала внутренний восторг. Такие квартиры она видела только в кино. Хотя те отели и пансионы, в которых она успела пожить за границей, тоже не были совсем нищими, но здесь все было куда добротнее, уютнее и надежнее. Чувствовалось, что оформление внутреннего интерьера производилось специалистами — дизайнерами, вся мебель в комнатах была подобрана удивительно гармонично.

— Вам нравится? — спросил Сенькин, наблюдая за нею с улыбкой.

— Нравится, конечно, — сказала она, — но сколько же все это стоит?

— Хороший вопрос, — согласился он. — Лично я такую квартиру себе купить не могу, признаюсь сразу. Мало того, недавно пара американских бизнесменов восторгалась одной из квартир в соседнем подъезде, но цена их остудила. Они утверждают, что такие квартиры даже в Нью-Йорке дешевле, но это неправда. Они здесь стоят столько же, сколько и в Нью-Йорке.

— Муж купил ее? — спросила Нина.

— Да, — сказал Сенькин. — Видимо, он очень любил вас.

— Вероятно, — отозвалась Нина. — Я не успела это оценить, мы быстро развелись. А во что мне обойдутся расходы по содержанию?

— Ну, поскольку мне известен ваш счет в банке, они вам по силам, — сказал Сенькин, улыбнувшись.

— Вам известен мой счет в банке? — удивилась Нина.

— Вы забыли, что ваши финансовые документы у меня.

— Но у меня еще есть несколько кредитных карточек, — вспомнила Нина.

— Можете положить их в сейф, — предложил Сенькин и, открыв настенную дверцу, закрытую картиной, продемонстрировал ей домашний сейф с наборным диском.

— А как он открывается? — спросила Нина.

Сенькин улыбнулся, снял с ручки сейфа запечатанный конверт и сказал:

— Здесь код вашего сейфа. Имейте в виду, он напечатан на особой бумаге, и, после того как вы его прочтете, цифры в течение пяти-шести минут исчезнут. Если вы забудете свой код, придется обращаться в фирму-изготовитель.

— Как все сложно, — заметила Нина.

— Это не сложно, — сказал Сенькин. — Тут больше рекламного рвения, чем действительной необходимости. Открывайте конверт, я отвернусь.

— Да ладно, — сказала Нина, — я вам верю.

Код был простой, четыре поворота диска в разные стороны. Она бросила бумагу с цифрами на журнальный столик и тут же попыталась открыть сейф. Он открылся, и внутри оказалась бутылка шампанского с письмом на французском языке.

— Вероятно, это письмо от вашего мужа, — предположил Сенькин.

— Я успею его прочитать, — сказала Нина.

Бумажка с цифрами на журнальном столике меж тем действительно потемнела, и различить на ней что-либо было уже невозможно.

— Вы теперь одна из самых богатых вдов Москвы, — заметил Сенькин.

— Мне бы меньше всего хотелось этой славы, — сказала Нина. — Я не представляю, как я со всем этим буду справляться.

— Мы будем вам помогать, — сказал Сенькин. — Имейте в виду, вы можете обращаться ко мне с самыми разными вопросами и предложениями. Уборку, стирку, даже готовку мы вам обеспечим без проблем. А также доставку продуктов, услуги рассыльных, даже ресторанную кухню.

— А кто мои соседи? — спросила Нина.

— В основном иностранные и отечественные бизнесмены, — сказал Сенькин охотно. — Мужья пропадают допоздна на работе, и жены большей частью общаются между собой. Если вы хотите познакомиться с соседями, я мог бы оказать вам содействие.

— Нет-нет, — отказалась Нина. — Я должна со всем этим освоиться. Боюсь, я не смогу сразу войти в этот круг.

— Вы напрасно этого боитесь, — рассмеялся Сенькин. — Никакого круга нет, он только формируется. Наши бизнесмены, как вы наверное знаете, выходцы из самых разных слоев.

— Спасибо вам, — вздохнула Нина. — Я бы хотела отдохнуть. Тут, я надеюсь, уже подключены все коммуникации? Вода, газ, телефон?..

— Я распоряжусь об этом немедленно, — сказал Сенькин. — Отдыхайте. Вадик принесет ваши чемоданы, а вашу новую машину поставим рядом с вашей же «девяткой». Вы не против?

— Делайте, как вам будет удобно, — сказала Нина. — Возьмите ключи от машины, они лежат на столике у входа.

Сенькин распрощался и вышел, а она начала осматривать свою квартиру, ликуя от восторга, заглядывая в каждый ящик каждого шкафа. Здесь была роскошная спальня, прекрасный кабинет с компьютерной техникой, книгами на полках, кожаными креслами на колесиках, гостиная с огромным телевизором, видеомагнитофоном и музыкальным центром, видеотекой и набором лазерных дисков. Квартира представляла собой какое-то грандиозное рекламное шоу, и Нина буквально купалась во всем этом благополучии. Кухня со всей бытовой техникой, о которой только можно было мечтать, привела ее в восторг. Но холодильник был пуст, да и вообще, кроме обилия кухонной посуды, она не нашла там ни крошки съестного. Но в этот момент раздался мелодичный звонок, и она пошла впустить охранника Вадима, поднявшегося с ее чемоданами.

— Скажите, — спросила она, — тут Аркадий Глебович говорил о возможности заказа продуктов. У меня совершенно пустой холодильник, не могла бы я сделать заказ?

— Я скажу ему, — сказал Вадим, — он пришлет к вам человека.

Нина по европейскому обычаю попыталась сунуть ему несколько марок, оставшихся у нее еще с Германии, но он решительно отказался.

— Нам здесь хорошо платят, — сказал он.

Лишь только он ушел, Нина отправилась в ванную, снова приведшую ее в восторг обилием косметических и моющих средств, полотенец и халатов, а главное — удивительной ванной. Вода уже была, и холодная, и горячая, и она искупалась, чувствуя приятное расслабление. Ей все еще не верилось, что она дома, что все это великолепие принадлежит ей, но она отгоняла сомнения, откладывая их на потом.

Вежливый молодой человек зашел к ней чуть позже, записал все, чем ей пожелалось наполнить холодильник, а также составил вместе с Ниной список некоторых необходимых в обиходе вещей и пообещал доставить все в ближайшее время. Он оставил ей свой телефон, по которому она теперь могла совершать каждодневные заказы.

Потом она в халате упала на широкую кровать и немедленно заснула.

Когда она проснулась часа через два и открыла глаза, то не сразу вспомнила, где находится. Опять нахлынул восторг, расслабленная радость достигнутого, но в это же время она почувствовала, что в ней присутствует какое-то большое сомнение. Она села на кровати, но именно в этот момент принесли провизию, и она отложила самокопание на потом. Только теперь она вспомнила, что в этот день едва успела утром что-то перехватить в дорожном кафе. Она с удовольствием приготовила себе бутерброды, выпила чашку густого кофе и почувствовала себя значительно лучше. И только после этого вернулся вопрос, который ее мучил: а дальше что? Эта квартира, этот дух сытого благополучия тянули ее совсем в другую сторону от той дороги, что она себе избрала. Феликс хотел, чтобы она получила свободу, но одарил ее самыми крепкими цепями — благополучием. И главное, здесь она вдруг остро почувствовала свое одиночество, какого никогда не чувствовала в своей скромной квартирке на «Полежаевской». Конечно, она легко могла найти себе партнера (со сладкой смесью ужаса и волнения вспомнился Жерар), но разве не будет это лишь утверждением одиночества? Ее жизнь была посвящена делу, и она не должна была топить ее в болоте сытого безделья.

Телефон все еще не работал, и она, надев джинсовый костюм, приготовленный для нее еще по программе Феликса, спустилась вниз, к Сенькину. Он пообещал решить вопрос с подключением телефона в ближайшее время, а пока дал ей свой спутниковый телефон.

— Имейте в виду, — сказал он, — даже если вы звоните в квартиру этажом ниже, он соединяет вас через спутник над Скандинавией.

— Включите это в мой счет, — сказала Нина.

Она вернулась к себе, села в мягкое кресло и снова перечитала письмо Феликса. Кроме адреса в Строгино там еще были четыре телефонных номера, рядом с каждым из которых стояли имена ближайших друзей Феликса с указанием рода деятельности. Там был юрист со связями в Верховном Совете, человек из МИДа с возможностями в производстве нужных документов, какой-то православный священник из Подмосковья и, наконец, некая темная личность под именем Барсуков Евгений Петрович, с кличкой Бук, к которому можно было обращаться по всем вопросам. Именно Буку она и позвонила в первую очередь.

41

Первое же погружение в дело умершего пенсионера Феликса Захаровича Даниленко дало поразительный результат. Выяснилось, что ветеран КГБ, уволенный из рядов чуть ли не со скандалом, все это время жил на служебной квартире бывшего КГБ, состоял на служебном обеспечении и имел в кабинете компьютерную систему с модемом для выхода на оперативные программы нынешних правоохранительных служб! Когда я позвонил майору Николаю Витальевичу Скачкову, который продолжал оставаться нашим консультантом со стороны ФСК, и сообщил об этих открытиях, он уже через полчаса был у нас в прокуратуре.

— Я ничего не понимаю, — заявил он недоуменно. — Нет у нас никакого Даниленко, и квартира эта снята с учета! Да и кто бы додумался подключать пенсионера к секретной служебной информативной системе!

— Мало того, — сообщил Сережа Семенихин, — в компьютере заложена кодированная программа на полтыщи мегабайт со всякими прибамбасами.

— С чем-чем? — не понял Скачков.

— С программными сюрпризами, — сказал Семенихин. — Кто-то непосвященный уже пытался влезть туда, и программа занялась самоуничтожением. Практически любое включение компьютера только уничтожает ее.

— Где этот компьютер? — спросил Скачков решительно.

— В нашей лаборатории, — сказал я. — Не надейтесь, Николай Витальевич, вы его не получите.

— Опять вы меня в чем-то подозреваете, — скривился Скачков. — Я только хотел помочь вам.

— Вы можете нам помочь, — согласился я. — Разберитесь с этим Даниленко, кто он такой, за какие подвиги получил в вечное пользование служебную квартиру, чем занимался и все такое. Найдите его соратников, друзей, членов семьи.

— Я попытаюсь, — пообещал чуть ли не клятвенно Скачков. — Только, умоляю вас, не делайте поспешных выводов. Комитет чистили и переименовывали уже несколько раз, но по-прежнему на нас смотрят как на ведомство Лаврентия Павловича Берии.

Он ушел, а я отправился к Семену Семеновичу Моисееву, который уже произвел экспертизу трупа Даниленко. В перерыве между делами Семен Семенович еще продолжал песню про близкую пенсию, но, когда к нему обращались за помощью, он работал охотно и старательно, как и прежде.

— Боже мой, — встретил он меня, — кто нас навестил! Прометей, похититель огня из-под носа высокого начальства. Вы, наверное, хотите знать, Саша, как умер ваш Даниленко?

— Ни в коем случае, — сказал я. — Я зашел навестить ветерана труда и справиться о его здоровье. Как ваши пенсионные дела, заявление уже подписали?

— Саша, вы злой и бестактный молодой человек, — сказал Семен Семенович. — И хотя у меня есть для вас ценная информация, я перешлю ее вам, согласно распорядку, в начале будущей недели.

— Все ясно, — сказал я. — Заявления об уходе на пенсию, я вижу, вы еще не написали. Это какой-то кошмар, ведь нам придется терпеть ваши капризы еще с десяток лет.

— Его отравили, — сказал Семен Семенович, прекращая нашу пикировку.

— Что за яд? — спросил я.

— Цианид. Мгновенная смерть. — Способ введения?

— Вот тут начинается самое интересное, — сказал Моисеев. — Желудок чист, следов на теле почти нет. Малозаметный укол под безымянным пальцем левой руки, как вам это нравится?

Я почесал нос и заметил:

— Какой-то изысканный способ отравления, не кажется ли вам? Может, предполагалось упрятать следы?

— По-моему, все еще проще, — сказал Моисеев. — На безымянном пальце левой руки отмечены следы долго носимого перстня. Он сам себя уколол. Способ экзотический, но верный. Еще Борджиа использовали его, правда, для третьих лиц, а не для себя.

— Он покончил с собой?

— Саша, вы все упрощаете, — поморщился он. — Вы представьте себе человека, который носит на пальце этот перстень. Уж наверняка он ждал каких-то неприятностей.

— И дождался, — понял я.

— Вы должны выяснить, кто занимался его похоронами, — сказал Моисеев наставительно. — Этот перстень сам собой не исчез, его сняли. Там даже царапина осталась, посмертная.

Я кивнул и поднял указательный палец.

— Семен Семенович, с меня коньяк!

— Э, — сказал он, — вы только обещаете…

Конечно, заняться похоронами было правильнее всего.

Увы, Грязнов по-прежнему игнорировал новое направление наших поисков, но я сумел привлечь к делу старшего лейтенанта Дроздова, которого встретил в коридоре прокуратуры после того, как он завершил работу для кого-то из наших следователей. На мое обращение согласно субординации Шура Романова возражений не имела, но заметила, что за ее доброту я буду обязан походатайствовать перед Меркуловым о расширении прав оперсостава МВД. Они все были уверены, что Костя занят реформой правоохранительных органов. Я пообещал, и Дроздов немедленно был прикомандирован к моей бригаде.

Очередной выходной оказался у меня свободным, и я с охотой отправился на дачу, где меня заждалась Ирина. В последнее время я не часто баловал ее свободными уик-эндами и потому на этот раз, приехав в субботу утром, привел ее в восторг, в чем, как выяснилось, так нуждалась ее нервная система. Мама сообщила, что соседка по картам определила мне блестящий взлет в ближайшее время, и посоветовала быть внимательнее в делах.

— Тут недавно нас навестил Константин Дмитриевич, — вставила она между делом.

— Хорошо бы он навестил также и свой рабочий кабинет, — сказал я ворчливо. — У меня назревает конфликт с руководством. Что новенького он вам поведал?

— Знаешь, это был странный визит, — сказала мама. — Если бы я не знала, на каких верхах он теперь располагается, я бы решила, что вы опять вляпались в дела рискованного толка.

Мама самонадеянно полагала, что она в курсе моих дел, выслушав несколько моих рассказов. Я никогда не позволял себе делиться с ближними своими служебными проблемами, кроме тех случаев, когда ближние в них сами оказывались замешанными.

Кое-что разъяснила Ирина, когда мы остались одни.

— Знаешь, Костя просил тебе кое-что передать, — сказала она. — Интересно, что помешало ему воспользоваться телефоном?

— Это зависит от того, что он хотел передать, — сказал я, насторожившись.

— Он просил тебя составить и передать ему подробный отчет о твоем разговоре с каким-то старичком. Кажется, его фамилия Собко.

— Составить подробный отчет? — переспросил я с недоумением. — Почему он не может навестить меня на рабочем месте или даже дома, на Фрунзенской?

— Я тоже об этом спросила, — вздохнула Ирина. — Он просто отшутился. Я бы хотела переадресовать этот вопрос тебе, Саша. Чем таким страшным вы сейчас заняты?

— Это недоразумение, — сказал я. — Дело, которым я занят, не представляет секрета. Что еще он просил передать?

— Ну, во-первых, что отчет следует передать через меня, он приедет на будущей неделе, и очень важно, чтобы твоя случайно здесь не оказалось. Похоже, за ним хорошо следят, Саша.

— Вопрос, кто следит? — сказал я. — Я ничего не понимаю, Костя работает в президентской комиссии!..

— Ты напишешь этот отчет?

— Если это ему так надо… — я пожал плечами. — Это все?

— Попросил быть осторожнее, — сказала Ирина. — Этот Собко вывел вас на опасный след. Саша, это мафия, да?

Я посмотрел на нее, вспомнил о нервной системе, улыбнулся и погладил ее по голове. Моя жена не должна была тревожиться, тем более что я сам не знал, что серьезного в моем нынешнем расследовании. Мне удалось ее успокоить, и вскоре она заснула у меня на плече. Некоторое время я пытался понять, что обеспокоило Костю и отчего он устраивает эти конспиративные спектакли, но в голову не пришло ничего дельного, и я заснул.

А наутро в воскресенье ко мне приехал Сережа Семенихин, добравшись до моей дачи на электричке, и сообщил голосом, срывающимся от волнения:

— Александр Борисович!.. Я ничего не понимаю… Из Нашей лаборатории исчез конфискованный у Даниленко компьютер.

Я впервые видел его таким взволнованным и потому даже залюбовался проявлением человеческих чувств в этом доселе каменном молодом человеке.

— Как он мог исчезнуть, Сережа, — не сразу осознал я важность ситуации. — Это же Генеральная прокуратура, а не какой-нибудь сарай. Когда ты это обнаружил?

Он стал рассказывать срывающимся голосом, и я занервничал вместе в ним. По своему обычаю и в нарушение существующего порядка он приходил поработать в компьютерный прокуратуры и в выходные дни. Точно так же пришел он и накануне, горя желанием проникнуть в тайну конфискованного компьютера, и не нашел его на месте. Он вначале не обеспокоился, принялся искать, проверять документы, даже спросил у дежурных охранников, но никто не мог ему ничего объяснить. Вчера вечером на его глазах закрывали зал, и злополучный компьютер стоял на своем месте, а в половине первого в субботу его там уже не оказалось.

— И никаких следов? — спросил я недоуменно.

— Абсолютно!.. — подтвердил он. Я покачал головой.

— Что ты предпринял?

— А что я мог предпринять? — сказал он. — Поехал к вам.

— Ты понимаешь, что это чепе? — спросил я. — Ты хотя бы дежурному сообщил о пропаже?

— Разумеется, — буркнул он обиженно. — Что я, не понимаю?

— А теперь сообрази, кто мог совершить это похищение? — предложил я.

— «Народная совесть», конечно, — вздохнул он.

— Ты понимаешь, — сказал я, — впервые в этом деле они забеспокоились! Мы их зацепили, Сережа!

— Да, — мрачно согласился он, — но они сорвались.

Пришлось немедленно, с соблюдением всех мер необходимой осторожности, оповестить супругу о срочных делах, уверив ее, что никакой опасности там и быть не может, а потом мчаться в Москву.

— Это похищение, если, конечно, оно действительно имело место, является событием грандиозным. Ты это понимаешь? — пытался я встряхнуть Сережу.

— Да, — все так же мрачно отвечал он, — прозевали мы этот компьютер, Александр Борисович.

— Да Бог с ним, с компьютером, — воскликнул я. — Они на такой риск пошли, потому что почувствовали, что мы вышли на важный след. Это впервые в нашем деле мы не плетемся за ними, а атакуем!

— Приятно, что это вас радует, — не менял тона Сережа. — Теперь хорошо бы вам осознать, что масштаб их возможностей куда значительнее того, что мы предполагали.

— А что мы предполагали? — с интересом переспросил я.

— Мы предполагали подпольную коммунистическую организацию террористическо-пропагандистского толка, — сказал Сережа. — Разве нет?

— А почему теперь твое мнение изменилось?

— Потому что, для того чтобы вынести компьютер из здания Генеральной прокуратуры, мало иметь набор киллеров. У них есть агенты в наших рядах, Александр Борисович.

— Я, собственно, в этом никогда и не сомневался, — заметил я. — Ты представляешь, какую кашу мы можем заварить на основании этого похищения?

— Меня не интересуют каши, — надменно произнес Сережа, — меня интересует программа этого компьютера. Возможно, там было все о «Народной совести».

— Не волнуйся, Сережа, — успокоил я его. — Мы их найдем.

По прибытии в прокуратуру я начал широкие наступательные действия. Начальник милицейской охраны здания, поначалу отнесшийся ко мне довольно легкомысленно, очень скоро понял, что я намерен поднять высокую волну, и переполошился. Был немедленно составлен протокол о краже с охраняемого объекта особо важного вещественного доказательства, и вскоре в прокуратуру были вызваны все охранники, стоявшие на посту в ночь с пятницы на субботу. Начальник охраны сам начал следствие, умоляя меня дать ему шанс. Я не имел ничего против, и он принялся рыть землю, пока мы с Сережей рыскали по лаборатории в поисках хоть каких-то следов преступления.

Наконец кое-что стало проясняться. Утром в субботу в прокуратуру явились двое парней с соответствующими бумагами для проведения срочного ремонта компьютерной техники. Оказывается, из прокуратуры поступил запрос на такой срочный ремонт. Поскольку ремонт оказался сложнее, чем предполагалось ранее, парни предложили вывезти указанный в квитанции компьютер в свою мастерскую. По этому поводу согласно инструкции был составлен акт с перечислением всех реквизитов ремонтной организации. Самая приблизительная проверка этих данных показала, что никакой такой организации не существует в природе, а все оставленные «ремонтниками» документы были прекрасно изготовленной липой. Добросовестные охранники записали номер машины, на которой приехали ремонтники, и срочная проверка выявила, что машина похищена из гаража фирмы, торгующей компьютерами. Сработано было чисто.

_ Ну, — сказал я подполковнику милиции — начальнику охраны, — что будем делать?

— Я просто не представляю себе, как это могло произойти, — сказал он, вытирая платком пот со лба.

— Готовьте рапорт объяснительного характера для генерального, — сказал я со вздохом.

Оставался еще один небольшой след — заказ на ремонт из прокуратуры. Этот заказ можно было оформить только изнутри нашей правоохранительной организации, и это расследование могло вывести на какой-то след. Однако каково же было наше изумление, когда выяснилось, что заказ на ремонт компьютера поступил от юриста второго класса Сергея Семенихина, что и было официально зарегистрировано в соответствующих документах.

— Александр Борисович, — лепетал растерянно Сережа, — я вам клянусь…

— Ты с ума сошел, — оборвал его я. — Я ни секунды не сомневался в тебе, Сережа, хотя расчет у этих подонков очень точный. Когда начнется служебное расследование, тебе придется попотеть.

Срочно был доставлен в Генпрокуратуру начальник хозяйственного управления Аркадий Иванович Минин, оформлявший этот заказ, и он сообщил, что бумага с требованием оказалась у него на столе в числе многих других и он немедленно пустил ее в дело, понимая важность нашего расследования.

Тут я насторожился.

— О каком расследовании вы говорите, Аркадий Иванович? — переспросил я с улыбкой.

— О вашем, конечно, — отвечал тот, и я заметил, как он вдруг побледнел. — О нем вся прокуратура говорит.

— Интересно, — сказал я. — И что же мы расследуем? У него даже губы задрожали, но он прикусил их.

— Саша, не наседай, — попросил он, улыбаясь при этом довольно жалко. — Я говорю о «Народной совести», конечно..

Я поднялся, уперся руками в стол и навис над ним.

— Аркадий Иванович, — сказал я, — кто вам сказал, что компьютер был связан с делом о «Народной совести»?

Он смотрел на меня затравленно.

— Разве нет?..

Я не стал отвечать.

— Будьте любезны, предъявите бумагу с этим фальшивым требованием, — сказал я решительно.

— Пожалуйста, — пролепетал он. — Она здесь, у меня… Увы, бумаги на месте не оказалось, — и, обнаружив это, Аркадий Иванович затрепетал.

— Я ничего не понимаю, — бормотал он, — все бумаги должны быть здесь…

— Не трудитесь, — сказал я. — Займитесь составлением объяснения на имя генерального прокурора. Ваш допрос будет проводить, наверное, он сам.

Конечно, нервный и трепещущий начальник, пришедший к нам после сокращений в КГБ, не мог не вызвать моих подозрений, но я почему-то решил, что он здесь фигура подставная. В любом случае я был обязан обеспечить за ним наблюдение и потому отдал соответствующее указание вовремя появившемуся Дроздову. Тот немедленно позвонил в МУР, вызвал нужных людей, и я мог успокоиться. Пока Сережа вводил Дроздова в курс дела, я размышлял над происшедшим, прикидывая возможные пути расследования, и уровень работающей против нас организации внушал мне все больше уважения. Операция была проделана блестяще, и мы потеряли много времени.

— Все ясно, — сказал Дроздов. — Крупную дичь вы ухватили, ребята.

— Что ты узнал про похороны Даниленко? — спросил я.

— Ничего такого, за что можно было бы зацепиться, — сказал Дроздов со вздохом. — Заключение о смерти липовое, хоронил старичка похоронный кооператив, а присутствовал на похоронах только адвокат. Он же все и оплатил.

— А имя этого адвоката?

— Тополев, но в списках московской городской коллегии адвокатов такой защитник не значится, — сказал Дроздов.

42

Зал шикарного ресторана в подвале дома на Арбате был погружен в полумрак. На столиках горели разноцветные свечи, а на сцене медленно танцевала пара полуголых танцоров. Пресловутый Бук оказался грузным мужчиной с тяжелой челюстью, и в его взглядах, время от времени обращаемых к Нине, был усталый интерес с оттенком плохо скрытого презрения. Этот Бук был хозяином ресторана и, судя по всему, мог себе позволить все что хотел. Теперь он думал, чего бы ему еще захотеть.

— Как вы с ним познакомились? — спросил он с подозрением.

— Почему вас это интересует? — спросила Нина, пожав плечами.

— Потому что я ничего о вас не знаю, — сказал он. — Вы находитесь в очень скверном положении, девушка. Вашего покровителя больше нет, а вы пытаетесь изображать из себя значительную фигуру.

— Он сказал, что я могу полагаться на его друзей, — призналась Нина.

Бук хмыкнул.

— Старик был неисправимым романтиком, — со вздохом сказал он. — Он верил в бескорыстную дружбу. Конечно, будь он сейчас жив, это имело бы смысл, но почему я должен помогать вам теперь, когда его нет?

— Значит, вы — реалист? — спросила Нина, подняв бокал.

Он кивнул и усмехнулся.

— И я всегда им был. Феликс переоценивал мою дружбу, которая строилась всегда на взаимных интересах. Для того чтобы я начал помогать вам в том объеме, на который вы рассчитываете, я должен иметь в вас значительную заинтересованность.

Нина отпила глоток вина и бросила взгляд на танцующих.

— И чем же я могу вас заинтересовать?

Бук хмыкнул, выпил залпом свой коньяк и потянулся к сигаретам.

— Во всяком случае, ваше женское обаяние меня мало интересует, — сказал он прямо. — Вы должны понимать, что в этом деле я особенно взыскателен.

— Я, собственно, и не собиралась об этом говорить, — сказала Нина.

Он прикурил сигарету и глубоко затянулся.

— Но вам придется об этом говорить, — сказал он.

Удовлетворение — это единственное, чем вы сможете меня склонить на свою сторону.

— Я не понимаю, — сказала Нина. Он похотливо улыбнулся.

— Вы должны меня удовлетворить, детка. После этого я начну смотреть в вашу сторону. Понятно?

Нина выдержала его взгляд и ответила:

— Боюсь, у меня это не получится. Кажется, мне придется обойтись без такого покровителя, как вы.

Он наколол на вилку маринованный шампиньон и со смаком принялся его жевать.

— Я забыл вас предупредить, — холодно произнес он. — Со мной нельзя вот так. Если вы отказываетесь от моего покровительства то я заберу все. Понятно?

Нина горько усмехнулась.

— Неужели?

— Я не выношу самонадеянных женщин, — сказал он. Нина не ответила, принявшись за крабовый салат. Пока ела, она чувствовала, что собеседник наблюдает за ней.

— Вы хорошо знали Феликса? — спросила она.

— Достаточно.

— Тогда вы должны были знать и Бэби.

— Бэби мертв, — поспешил, ответить Бук. Нина усмехнулась.

— Вы так полагаете?

— Разве нет? — спросил Бук почти равнодушно.

— Бэби убивал разных мафиози, — продолжала Нина. — У него это ловко получалось.

— Детка, — удивленно произнес Бук, — вы мне угрожаете?

— Это вы мне угрожаете, — заметила Нина. — Я-то пришла сюда с самыми добрыми намерениями.

— Плевать я хотел на вашего Бэби, — Бук распалялся все больше. — Я сам наводил Феликса на своих конкурентов. Ваш Бэби просто дешевка.

— Тогда вам не следует нервничать, — успокоила его Нина.

Он хмыкнул и налил себе коньяку.

— Вы начинаете меня интересовать, Ниночка, — он поменял тон. — Что вы знаете об этом Бэби?

— Он не даст меня в обиду, — отвечала Нина с улыбкой.

— У вас есть на него выход?

Нина продолжала есть салат.

— Я могу дать ему работу, — предложил Бук.

— Я тоже, — сказала Нина.

— Проклятье! — пробормотал Бук. — Тогда зачем вы пришли ко мне, интересно знать?

— Нам нужна помощь.

— Но почему я должен вам помогать?

— Конечно, вы не должны, — сказала Нина. — Оставим этот разговор. Здесь мило, не правда ли?

Бук смотрел на нее пристально, пытаясь понять.

— Стоит мне пошевелить пальцем, и вас упрячут так глубоко, что ни один Бэби вас не достанет, — сказал он.

— Откуда вы знаете, — сказала Нина, — может, он сейчас сидит рядом и слушает нас. В этом чудном полумраке он всадит в вас всю обойму и выйдет из ресторана незамеченным еще до того, как убийство обнаружат. Вы же знаете, он работает с глушителем.

— Никто не посмеет диктовать мне свои условия, — прошипел Бук.

Нина протянула руку и погладила его волосатую кисть.

— Довольно, Бук Вышло недоразумение, я, как и Феликс, была полна романтических идей о мужской дружбе. Я не знала, что вы всего лишь гэбистский осведомитель.

Бук фыркнул и отбросил ее руку.

— Все равно я вам благодарна, — сказала Нина — Здесь приятное обслуживание, прекрасное вино и чудный салат. Думаю, триста долларов за все хватит?

Она положила деньги на столик и поднялась. Бук не пошевелился, видя, как она уходит.

Нина прошла по многолюдному ночному Арбату, не удержавшись, глянула на себя в зеркальную витрину и еще раз убедилась в том, что парикмахер совершил с ней маленькое чудо. Заодно она определила неприметного парня, который шел за нею в толпе. Бук продолжал свою игру, хотя всякий интерес к нему у Нины уже пропал.

На Смоленской площади она взяла такси и поехала прямо к себе в Строгино. Ее преследователь сел в машину, стоявшую на стоянке у МИДа, и поехал за ней. Какой в этом был смысл, она не понимала. Конечно, она постаралась обидеть этого Бука но он ведь и сам был виноват. Правильнее всего было бы забыть друг о друге, но задетые амбиции могли завести этого пахана очень далеко. Теперь Нина даже досадовала на себя за свою несдержанность.

В подъезде дежурил знакомый охранник Вадим, и Нина, поздоровавшись с ним, попросила:

— Вадик, поднимитесь ко мне на одну минуту.

— Конечно, Нина Алексеевна, — сказал дисциплинированный охранник.

Они поднялись к ней, и, когда за ними закрылась входная дверь, Нина спросила:

— Вадик, вы можете достать мне пистолет? Тому для ответа понадобилось мгновение.

— Конечно.

— Мне нужен пистолет с глушителем и патроны к нему.

— Какую марку предпочитаете? — спросил Вадим.

— Отечественную, — сказала Нина. — Скажем, «Стечкина».

— Но он такой большой, — попытался возразить Вадим.

— Это не имеет значения, — сказала Нина. — Я плачу также и за конфиденциальность, вы понимаете?

— Я сделаю, — пообещал Вадим. — Вы завтра будете дома?

— Если надо, то буду, — сказала Нина.

Он вернулся на свой пост, а Нина почувствовала некоторую уверенность. Да, Бэби был еще жив, и она могла надеяться на его защиту.

Телефон зазвонил около полуночи.

— Послушай, тетка, — раздраженно заговорил Бук. — Хватит мне заливать! Я все про тебя выяснил, последний год ты была за бугром и не можешь знать никакого Бэби.

— Что ты от меня хочешь, Бук? — устало спросила Нина.

— Я имею все права на часть наследства Феликса, — заявил Бук — И вы с Бэби должны работать на меня, поняла?

— Поняла, — вздохнула Нина. — Но ничего из этого не выйдет, старый жлоб. Ни я, ни тем более Бэби с тобой работать не будут. Слушай, забудь обо мне и не возникай больше, ага?

— Ты, сучка! — захрипел Бук — Ты сидишь на дармовых миллионах и не хочешь делиться, да? Да я тебя на ленты порежу!

— Дурак, — оборвала его Нина. — Это не мои деньги, старый идиот. А те, кому они принадлежат, поделятся с тобой разве что пулей в лоб. Пойми, дуралей, я же не хочу тебя втягивать.

Бук посопел в трубку и буркнул:

— Я не прощаюсь…

Когда он положил трубку, Нина даже рассмеялась. Почему-то теперь она совсем не боялась этого медведеподобного пахана, и ей было весело от собственных придумок в этом легкомысленном состоянии она улеглась спать.

На следующее утро она направилась к Сенькину и продублировала заказ на пистолет у него. Она вошла, поприветствовала управляющего и протянула ему листок бумаги:

— Аркадий Глебович, вы не могли бы мне помочь с бытовой техникой?

Тот прочитал на листке: «Срочно нуждаюсь в пистолете для защиты», кивнул и сказал:

— Конечно, такого рода агрегаты редки, но бывают в нашей системе. Я позвоню вам сегодня же вечером.

Настроение ее еще больше улучшилось. Будучи когда-то инструктором по стрельбе из пистолета, она убедилась в необходимости огнестрельного оружия в экстремальных ситуациях. Теперь она оказалась именно в такой ситуации и оружие ей было просто необходимо.

С Буком вышел прокол, но она не оставляла надежды. Снова перебирая оставленные Феликсом телефоны, она выбрала человека из Верховного Совета, который мог вывести ее на нужную информацию. Усмехнувшись, она подумала, что священник из Подмосковья может понадобиться ей меньше всего.

Набрав номер, она некоторое время слушала гудки, но никто не брал трубку. Испытав легкое чувство досады, она на всякий случай повторила звонок, но на том конце провода вновь никто не ответил.

Вадим появился после полудня, принес какой-то конверт для предлога и пакет.

Нина развернула пакет и достала из картонной коробки пистолет Стечкина, оружие прицельной стрельбы с широкими возможностями. Такие пистолеты были на вооружении у правительственной охраны, пока она не перешла на импортные системы. Глушитель тоже был фирменный, в смазке, и, прикасаясь к нему, Нина испытала легкий восторг.

— Где бы мне с ним позаниматься? — спросила она.

— Да выезжайте за город и палите сколько угодно, — сказал Вадим, улыбнувшись. — А зачем это вам, Нина Алексеевна?

— Видите ли, Вадик, — сказала Нина, — я в прошлом спортсменка, занималась стрельбой…

— С глушителем? — усмехнулся Вадим.

— По-разному бывало, — улыбнулась в ответ Нина. — Во всяком случае, я вам очень благодарна.

Он ушел, получив свои деньги, а она немедленно занялась пистолетом, протерев его тщательно, потом снова смазав скользящие детали, зарядив обойму и вставив ее. В собранном виде пистолет не помещался в ее сумочку, но для такого случая она приготовила другую, более вместительную сумку.

Теперь она была во всеоружии и могла подумать о некоторых шагах. Конечно, глупо было с ее стороны говорить о Бэби чужому и к тому же враждебно настроенному человеку. По всем законам конспирации, она должна была его ликвидировать, но, думая об этом, она не находила в себе решительности для совершения этого дела. Это было похоже на дуэль, в которой она присваивает себе право первого выстрела.

Во всяком случае, она села в свою «девятку» и поехала в город понаблюдать за рестораном Бука. Напротив входа в подвальный ресторан было небольшое кафе под открытым небом, и она присела за столик, взяв себе бутылочку «Пепси» и какое-то пирожное. Она просидела там минут сорок и за это время успела лишь заметить того самого парня, который накануне шел за ней. Парень вышел из ресторана вместе с длинноногой девицей в мини-юбке, и, судя по их беседе, это не было деловой встречей. Возможно, у парня был выходной, и он развлекался с подружкой. Бука Нина так и не заметила, хотя и надеялась. Она поднялась, оставив пирожное нетронутым, и вернулась к своей машине. Она понимала, что настоящая работа могла потребовать много времени, но все же испытала легкое разочарование.

Вечером ее навестил Аркадий Глебович и принес еще один пистолет, на сей раз небольшой браунинг, который вполне помещался в сумочке. Оплачивая его услугу, Нина объяснила:

— Вы сами понимаете, одинокой женщине следует быть предельно осторожной в наше время.

— Надеюсь, вы сумеете им воспользоваться в случае необходимости, — сказал Сенькин.

Нина угостила его рюмкой коньяка из тех запасов, которые заготавливал сам Аркадий Глебович, и он не отказался.

— Я наблюдаю за вами, — заметил он доверительно, после того как закусил коньяк долькой лимона. — Вы не слишком обременяете себя делами, не так ли?

— У меня не так много дел, — сказала Нина.

— У вас нет друзей в Москве?

Нина на мгновение задумалась. Она прожила в Москве около года, но друзей у нее действительно было немного. Вдруг ее кольнула мысль об Ане Назаровой. Как она могла о ней забыть?

— Я по природе отшельница, — сказала Нина. — Мне бы не хотелось, чтоб кто-нибудь нарушал мое одиночество. Но, возможно, скоро здесь появится моя близкая подруга.

— Подруга, вот как, — понял все по-своему Сенькин.

Он ушел, а Нина повторила звонок человеку из Верховного Совета. Опять долго никто не отвечал, но на этот раз в конце концов трубка была поднята.

— Алло, — сказала Нина. — Добрый вечер. Могу я поговорить с Леонардом Терентьевичем?

— Простите, — проговорили на том конце, — а вы кто?

— О, — запнулась Нина, — мы не знакомы с Леонардом Терентьевичем. Я звоню ему по рекомендации общего знакомого.

— Дело в том, что… Ну, в общем, Леонард Терентьевич умер. Простите, но я не могу продолжать разговор. Извините…

43

Аркадий Иванович Минин, которого мы подозревали в связях с «народниками», на третий день после инцидента слег в больницу с диагнозом дистония головного мозга. Дроздов лично проверял врачей, ставивших диагноз, они клялись, что у Минина на самом деле повышенное давление, плохие сосуды и угроза инсульта более чем вероятна. Сережа Семенихин уверял, что такой приступ можно вызвать специальными лекарствами, но я никак не мог представить, чтобы кто-то добровольно пошел на угрозу инсульта ради того, чтобы избавиться от и без того сомнительного подозрения.

Дело с похищением компьютера подняло много шума. Сам генеральный собрал по этому поводу совещание, чтобы решить, то ли это происки внутреннего врага, то ли ухищрения врага внешнего, то есть Суда Народной Совести. Успокоились на том, что это скорее всего враг внешний, и потому надо максимально активизировать усилия по его выявлению. Главной же, стратегической, можно сказать, задачей было скрыть факт хищения от высокого начальства. На этом совещании я выступил с гневной и взволнованной речью, весь пафос которой был обращен против пресловутой халатности, хотя я намеревался поднять проблемы более актуальные, в частности, отношения с заместителем прокурора Пархоменко.

Вернувшись в раздраженном состоянии в кабинет, я немедленно вызвал своих помощников на оперативное совещание и излил на них свое неудовольствие по поводу долгих и безуспепшых поисков.

— Представить только, — восклицал я, — они уже почти год безнаказанно творят свои преступления, а что за это время сделали мы? Только бездарно и уныло шли у них на поводу.

К этому времени по линии СНС поступали сигналы из различных областей страны, в которых были и убийства преступных элементов, и дерзкие грабежи, и множество листовок, писем с угрозами, предупреждений. Все мои попытки взять все эти случаи в наше общее дело успеха не имели, потому что линией федеральной прокуратуры было замалчивание и игнорирование. Идею эту выдвинул конечно же Пархоменко, и она была принята большинством, потому что не требовала сил и средств для своей реализации.

Мы же продолжали расследование дел о смерти Даниленко, убийстве Люсина и похищении компьютера. Что касается похорон одинокого пенсионера, Дроздов выяснил, что таинственный адвокат Тополев, распоряжавшийся похоронами, был выписан специально для этого дела из Риги и уехал домой сразу по окончании всех хлопот. Мы поручили Семенихину с Ларисой поискать информацию об этом адвокате, и те таки нашли кое-что. Адвокат Тополев принадлежал к числу «мучеников совести», был выслан из страны и долгое время жил в Швеции, наравне с правозащитной деятельностью занимаясь делами коммерческого толка. После больших перемен он вернулся в страну уже в качестве западного бизнесмена и успел сколотить капиталец в мутной водице нашей перестройки. Теперь, оставаясь шведом по гражданству, он имел свою фирму в Риге и широко торговал сырьем из России. То, что он оказался в Москве для организации похорон Даниленко, могло означать лишь одно: диссидент это был липовый, исполнял в Швеции кагэбистские функции и здесь его использовали как удобную фигуру для срочного дела.

— Хорошо бы организовать утечку информации в прессу, — мечтательно вздыхал Дроздов. — Пусть этого субчика там, в Латвии, поджарят.

— Наивный ты, Дроздов, — сказал я. — В Латвии у этого субчика все в порядке, потому что он отстегивает кому надо и сколько надо. Но следует иметь в виду, что у этих ребят хорошо подготовленные позиции для отхода.

Линию убийства Люсина разрабатывал Грязнов, нашел там какой-то след Бэби, но и все. Конечно, интересно было узнать, откуда Бэби получал наводку для своей кровной мести, но подобного рода расследование могло строиться на предположении, что в наши ряды затесался враг, а предположить такое наше руководство не могло принципиально.

Что же касалось похищения компьютера, то там все заглохло еще раньше, после того как Минин улегся в больницу со своей дистонией. Собственно говоря, служебное расследование было проведено, но выявило лишь халатность милицейской охраны Генеральной прокуратуры.

В один из дней, когда мы мучительно искали пути продолжения следствия по делу Бэби, в кабинете зазвонил телефон, и я, подняв трубку, услышал голос Кости Меркулова.

— Как вы там? — спросил он устало.

— Вашими молитвами, гражданин начальник, — сказал я. — Могу ли я поверить? Неужто это сам член президентской комиссии нас осчастливил?

— Я прочитал твой рапорт, — сказал Костя. — Только он опоздал, к сожалению. Кажется, я совершил большую глупость, когда согласился работать в этой комиссии.

— Почему глупость? — спросил я, внутренне с ним полностью соглашаясь.

— Потому что я тут стал помощником режиссера, — сказал он. — Занимаюсь не своим делом. Ты уже знаешь про Собко?

Я похолодел.

— Что Собко?

— Умер.

— Не может быть! — воскликнул я. — Когда?

— Позавчера, — отвечал Меркулов. — Оказывается, у него рак.

— Костя, — сказал я взволнованно. — Я там в рапорте не написал, но когда он от нас уходил, то предупредил, что умирать не собирается и всякий несчастный случай с ним следует рассматривать как умышленное убийство.

Костя помолчал.

— Мне сказали, там ясный и окончательный диагноз, — проговорил он наконец.

— Его уже похоронили?

— Похороны завтра. Организуй судмедэкспертизу, Саша. Съезди к его семье, поговори. Если был рак, они не могли не знать.

— В качестве кого я там буду? — спросил я. — Дело об убийстве Собко еще не открыто, как мне известно.

— Возбуди следственное дело по факту врачебной ошибки и сомнения в постановке диагноза, — сказал Костя. — Если что, можешь прямо ссылаться на меня.

— Есть, — сказал я. — Когда появишься в наших краях?

Я не мог его прямо спросить, что означали его конспиративные предосторожности, хотя интересовало меня именно это.

— Авось появлюсь, — сказал он уклончиво. — Ты меня сильно заинтриговал, Саша. Если высветится что-нибудь со смертью Собко, позвони Лидочке. Скажи, что ждешь моего звонка, ага?

— Ага, — сказал я.

Снова определился кончик следа, и мы объявляли аврал. Быстро выяснилось, что тело Собко находится в морге, и мы отправили Семена Семеновича Моисеева. Дроздов помчался выяснять, кто ставил диагноз, а мои компьютерщики занялись поисками информации в отношении Собко. Сам я отправился к его родственникам.

Родственников было двое: сестра Валерия семидесяти с лишком лет и племянница Аделаида. Имена в этой семье определялись по каким-то особым святцам, понял я. Леонард Терентьевич жил с сестрой и одинокой племянницей в большой трехкомнатной квартире, и когда я там появился, то первым делом увидел завешанное в прихожей трюмо.

Встречавшая меня племянница была лет сорока с небольшим и представляла собой типичную серую мышь, библиотекаршу или работницу архива. Она была в черном, на плечах у нее была темная шаль, несмотря на лето, и она щурилась на меня через очки.

— Я из прокуратуры, — представился я. — Видите ли, у Леонарда Терентьевича были с нами кое-какие дела, и нам хотелось бы получить информацию.

— Проходите, — позвала она в гостиную. — Мама у себя, но она очень плохо себя чувствует. Это все так неожиданно.

Мы прошли в гостиную, и там серая мышь неожиданно закурила сигарету, что в ее образ никак не вписывалось. Впрочем, я знал, что она работала отнюдь не в библиотеке или архиве — она была налоговым инспектором.

— Вы сказали, это было так неожиданно, — ухватился я за ее слова. — Разве это не развитие долгой болезни?

— Нет-нет, что вы, — она замахала рукой, разгоняя дым. — Дядя Леня был вполне здоров.

— Простите, — растерялся я. — Но от чего же он умер?

— Я не очень поняла, — призналась Аделаида, — но, кажется, это что-то сердечнососудистое. Врач сказал, что в его возрасте это обычное дело.

— Это был ваш участковый врач? — спросил я.

— Нет, другой… Он приехал на «скорой помощи».

— Вы сами вызывали «скорую помощь»?

— Нет, ведь дядя… Вы ничего не знаете? Он упал прямо на улице, и его привезли на «скорой помощи» домой.

— Вам не показалось это странным? — заметил я. — Обычно «скорая помощь» отправляет больных людей в больницу.

— Да, действительно, — только теперь удивилась она.

— Он был жив, когда его привезли?

— Да. Он тяжело и часто дышал и стонал… Врач сделал ему укол и сидел с ним около получаса. Он умер на его глазах.

Я кивнул. Это был какой-то необычный врач.

— Вы мне не покажете свидетельство о смерти?

— Да, конечно. — Она поднялась. — Но свидетельство это нам выдали потом в больнице, на основании справки.

— Но диагноз там должен стоять.

Она принесла свидетельство о смерти, и я прочитал диагноз: «Последняя стадия злокачественной опухоли мозга».

Я прочитал этот диагноз вслух для Аделаиды, и та мне не поверила.

— Какая еще злокачественная опухоль! Это какая-то ошибка, я вас уверяю.

Она указала мне, где ей выдавали свидетельство о смерти, и я помчался туда. Простота, с какой провернули это дело с Собко, казалась мне возмутительной. Упал на улице?.. Как бы не так!

Уже по дороге в больницу я обдумывал сложившуюся ситуацию в стратегическом плане. Собко был убит тихо, незаметно, почти как Даниленко. Его устранили за то, что он начал говорить, в частности, вывел нас на Даниленко. Кто-то узнал об этом и распорядился покончить с Собко. Видимо, он знал что-то еще, чего они опасались.

В больнице меня интересовала лишь бумага, оставленная загадочным врачом, и мне ее представили. В этой справке, написанной очень неразборчиво, диагноз был указан на латыни, но, когда я попросил специалистов объяснить мне, что, собственно, там диагностировано, они разошлись во мнениях.

— Почему же в свидетельстве о смерти написан рак мозга? — недоумевал я.

— Первое, что пришло в голову, — сказал мне мой консультант. — Подумайте сами, кого может заинтересовать смерть семидесятитрехлетнего старика?

В общем, я выяснил, что диагноз был написан наобум, и в этом злая воля проявилась в меньшей степени. Но меня интересовал врач, написавший справку, и тут мне неожиданно помог случай. Хотя печать с фамилией врача была неразборчива, женщина в регистратуре узнала почерк на справке.

— Это Иван Семенович, — сказала она. — Работал у нас долгое время терапевтом, а потом ушел в частную клинику.

Да, тут они прокололись. Увы, от случайностей в этой жизни никто не защищен. Пресловутый Иван Семенович был определен по данным отдела кадров уже через четверть часа, а еще через десять минут оперативная группа отправилась отлавливать его по месту жительства и работы.

Когда его доставили ко мне в кабинет, у меня на столе уже лежала справка судмедэксперта о причине смерти Леонарда Терентьевича. Иван Семенович хоть и был сильно напуган, но держался бодро, даже пытался неуклюже шутить.

— Что, я похож на какого-нибудь убийцу? Надеюсь, не на маньяка.

— Александр Борисович, — сообщил мне доверительно оперативник — Этот гражданин как раз собирался выехать на зарубежный курорт.

— У вас отпуск? — спросил я.

— Ну, в этом-то большого криминала нет, — нервно улыбнулся Иван Семенович. — Да, взял путевку на Адриатику. Надо же и отдохнуть.

— После трудов праведных, — закончил за него я.

— Представьте себе, — сказал он. — Мы действительно работаем.

— Я вас, собственно, поэтому и пригласил, — кивнул я. — Третьего дня вы были на работе?

— Разумеется, — произнес он, и я заметил, как он начинает бледнеть.

— А со «скорой помощью» ваша работа никак не связана?

— Не понимаю, о чем вы, но догадываюсь. Представьте, во время обеденного перерыва еду на машине домой, и вдруг этот дед чуть ли не падает мне под колеса. Ну вышел, помог добраться до дома, оказал посильную помощь…

— Почему вы представились родственникам врачом «скорой помощи»?

Он пожал плечами.

— Чтобы не пускаться в объяснения.

— А чемоданчик с инструментами вы с собой принесли для этих же целей?

— Не понимаю, в чем вы меня подозреваете, — стал он волноваться. — Да, оказал больному первую помощь. Что же в этом плохого?

— А чем он был болен? — спросил я."

— Скорее всего, стенокардия, — он пожал плечами. — Очень острый приступ.

— Увы. Вскрытие ваш диагноз не подтвердило.

— Да? Надо же… А что у него было?

Первый испуг у него прошел, и он снова набирался уверенности.

— У него было, — сказал я, — умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.

Он посмотрел на меня с прекрасно разыгранным изумлением.

— Убийство? Вы хотите сказать, ему что-то вкололи?.. Я кивнул.

— Поразительно, — протянул он. — Ведь все симптомы…

Тут вошел Сережа Семенихин, посмотрел на допрашиваемого и положил передо мной компьютерную распечатку. Я внимательно все прочитал, поблагодарил Сергея и, дождавшись, когда он выйдет из моего кабинета, мягко спросил:

— Скажите, Иван Семенович, вы к КГБ как относитесь? Он как будто чуть осел, словно воздух из него выпустили.

— Почему вы спрашиваете? — спросил он угрюмо.

— Чтобы перейти к следующему аспекту нашей проблемы, — объяснил я охотно. — Тут мне принесли документ, в котором говорится, что вы были агентом КГБ еще в 1982 году.

— Это к нашему делу не относится, — буркнул он.

— Это вы так думаете, — сказал я. — А вот я очень легко могу себе представить, как вас завербовали. Наверняка был какой-то компромат, да?

Он кивнул.

— Меня шантажировали.

— Я хорошо вас понимаю, Иван Семенович, и не намерен осуждать. Но давайте сразу перейдем к нашему делу. Вот тут у меня заключение экспертизы, в котором говорится, что смерть Леонарда Терентьевича Собко произошла вследствие введения лекарства, резко повышающего давление. Я не хочу выстраивать сейчас всю цепь доказательств, но эта цепь, как вы сами понимаете, ведет к вам, Иван Семенович.

— Это произвол, — уже сипло выдавил он. — Я не буду отвечать на ваши вопросы. Я требую присутствия адвоката.

— Иван Семенович, дорогой, — сказал я, — неужели вы не понимаете, что ваш адвокат явится сюда лишь с тем, чтобы дать вам яд. Они не станут вас защищать, они просто убьют вас.

И тут он не выдержал, закрыл лицо руками и горько расплакался.

44

Она появилась в доме на «Полежаевской» лишь после того, как убедилась в том, что ее нельзя узнать. Поднялась на второй этаж, к двери в собственную квартиру, позвонила, и ей открыла незнакомая женщина.

— Простите, — сказала Нина. — Я разыскиваю Аню Назарову. Вы незнаете такую?

— Понятия не имею, — сказала женщина. — Я тут только три недели живу, никого еще не знаю. Вы других соседей поспрашивайте.

Конечно, Нине захотелось войти в квартиру, где она прожила около года, но повода не нашла и, поблагодарив женщину, поднялась этажом выше. В квартире, где некогда проживала Аня Назарова, опять были незнакомые люди, на этот раз малыш лет шести. Позже подошла его мамаша, которая оказалась беженкой из Таджикистана и получила эту квартиру для временного проживания, но она ничего не знала о проживавшей здесь совсем недавно Ане Назаровой. Нина заглянула к соседям, но тех не оказалось дома. Ее первая попытка разыскать Аню оказалась безуспешной.

Нина вернулась домой, и охранник на входе уже приветливо улыбнулся ей. Навстречу попалась соседка, жена какого-то угольного магната, едва только поселившаяся в Москве, но уже исполненная собственного достоинства. В отношении Нины все испытывали особый интерес, и потому эта королева угля остановилась, чтобы расспросить ее о парижских магазинах. Она собиралась съездить на недельку с дочерью в Париж и потому нуждалась в совете. Нина смутно помнила магазины Парижа, но назвала наугад несколько улиц, которые запомнила из автомобильного атласа. Соседка была полностью удовлетворена и даже барственно предложила:

— Хотите, Ниночка, мы и вас захватим с собой?

— Благодарю, — сказала Нина холодно. — Лето я, как правило, провожу в горах.

У соседки сразу вытянулось лицо, и она поспешила распрощаться. Нина подумала про себя, что она сама ничем не лучше этой глупой тетки, тоже пользуется деньгами, не ею заработанными, и точно так же не знает, что с ними делать.

А когда она вошла в свою квартиру, снабженную шикарными швейцарскими замками и охраняемую вооруженными парнями, там ее уже ждал Бук и двое его горилл.

— Спокойно, — сказал Бук — Это деловой визит.

— Я потребую увольнения дежурного охранника, — сказала Нина.

Здоровяк, подошедший к ней, радостно хмыкнул. Он подошел затем, чтобы отобрать у нее сумку, в которой у нее находился «стечкин».

— Ого, — сказал Бук, взяв в руки оружие. — Это для хваленого Бэби, не так ли?

Нина не ответила. Она прошла в комнату и села на кушетку.

— Чему обязана? — спросила она.

— Шикарно живешь, кошечка, — сказал Бук — Зачем тебе понадобилась «пушка»? Разве Бэби не вооружен?

— Еще, какие будут вопросы? — сдержанно спросила Нина.

— Полегче, милочка, — сказал Бук. — Стены здесь звуконепроницаемые, если мои парни начнут тебя «делать», никто ничего не услышит.

— Значит, вы пришли сюда, чтобы меня «сделать»? — усмехнулась Нина.

Бук совершил жевательное движение и ответил:

— Я еще не решил.

— Тогда решайте скорее, — ответила Нина. — У меня на вечер запланировано немало дел.

— Ты думала над тем, что я тебе сказал? — спросил Бук.

— Вы так много всего сказали, — сказала Нина. — О чем, собственно, я должна была подумать?

— О дележке, — напомнил Бук. — Чтобы жить спокойно, ты будешь мне платить по пятьдесят тысяч баксов в месяц.

— Я могу за меньшую сумму нанять киллера, — сказала Нина.

— Я не шучу, — нахмурился Бук. — Я знаю твое финансовое состояние и знаю, что такая сумма тебе вполне по карману. После уже первой выплаты я буду готов оказать тебе всевозможную помощь.

— А если я окажусь упрямой дурой и откажусь? — спросила Нина. — Вы меня пришьете?

— Сначала мы тебя выдадим замуж, — сказал Бук — У меня на примете есть подходящие кандидатуры, ты не останешься в обиде. Ну а после свадьбы отправим тебя по выбранному пути. Наследство, как ты понимаешь, останется моему кандидату.

— Значит, это у вас смотрины? — усмехнулась Нина. Бук улыбнулся.

— Послушай, красотка, мне не хочется с тобой ругаться.

Мне нравится, как ты держишься, на твоем месте девяносто девять баб из ста уже писаются от страха. Но и ты меня пойми, я не работаю без интереса. Мои ребята перестанут меня уважать, если я не возьму с тебя своей доли.

— Вы в тяжелом положении, Бук, — сказала Нина. — У вас трудный выбор.

— Могу сбавить до сорока, — сказал Бук — В память об общем знакомом.

Он очень кстати напомнил ей о Феликсе, и к ее естественному чувству протеста прибавилась еще и обида за обманутого старика.

— Нет, — сказала Нина.

— Что — нет? — устало спросил Бук.

— Я не заплачу вам ни копейки. Если бы вы иначе повели этот разговор с самого начала, то я бы еще подумала, но теперь это невозможно.

— Значит, ты из числа принципиальных дур? — спросил Бук мрачно.

— Увы, — сказала Нина. Бук кивнул и тяжко вздохнул.

— Я так и думал. У Феликса был настоящий талант отыскивать принципиальных идиотов. Но учти, Я пойду до конца, поняла?

— Будем считать, что я мечтаю выйти замуж, — сказала Нина.

— Боюсь, — сказал Бук, — брачная ночь тебе не светит. Коля, Саша… Она не хочет с нами сотрудничать.

Коля и Саша приблизились, противно улыбаясь.

— Бук, а может, мы все же устроим девочке брачную ночь? — спросил один.

— Может быть, — сказал Бук — Но только после загса. Они рассмеялись, и другой достал из сумки рулон широкого медицинского пластыря.

— Вы убеждены, что если я закричу, то никто не услышит? — спросила Нина, сидя со скрещенными руками.

— Абсолютно убеждены, — ответил парень, надвигаясь на нее.

Нина выхватила из кобуры под мышкой браунинг наставила на парней и спросила:

— А если выстрелить?

— О! — сказал парень, остановившись в трех шагах от нее.

— Не валяй дурака, — сказал Бук, не шелохнувшись. — Эти парни — профессионалы.

— Я тоже, — сказала Нина холодно. — Встань и подойди к ним.

— И не подумаю, — буркнул Бук.

Громыхнул выстрел, и хрустальная вазочка на столике перед ним разлетелась вдребезги, задев осколками его лицо.

— Шеф, это психованная истеричка, — сказал один из парней. — Вам лучше послушаться ее.

Бук сжал зубы и поднялся.

— Какой идиот забыл ее обыскать? — проговорил он сквозь зубы, подходя к своим парням.

— Теперь ты, носатый, — приказала Нина. — Возьми пластырь и скрути руки своему приятелю за спиной. Да потуже, а то я могу испугаться.

— Чего ты хочешь, милашка? — спросил тот, которому его товарищ скручивал руки. — Ну мы прокололись, и что? Будешь нас сдавать?

Нина не ответила. Ей не понравилось, что тот, второй, долго возился с пластырем. Наверняка затевал какую-нибудь пакость. Она взяла со столика «стечкина».

— Давай разойдемся по-хорошему, — сказал Бук.

— Чтобы вы пришли завтра с новыми предложениями? — усмехнулась Нина.

Тут носатый наклонился, распрямился и молниеносно прыгнул в сторону, падая за противоположную кушетку. Если бы Нина не была готова к его инициативе, она могла прозевать этот бросок, но она успела выстрелить и услышала стон раненого. Бук и второй бандит, которому носатый так и не успел связать руки, двинулись было к нему, но Нина прикрикнула:

— Стоять!..

И они остановились.

— Ты его подстрелила, дура, — прошипел Бук с ненавистью.

— Он сам напросился, — бросила Нина. — Эй, козел, выползай на обозреваемое пространство, а то я с испугу тебя прикончу.

Раненый поднялся с поднятой рукой, другую он прижимал к боку. На предплечье растекалось кровавое пятно.

— Вы вонючие шакалы, — заговорила Нина. — Правильнее было бы перестрелять вас на месте и сказать потом, что вы вломились ко мне с намерением изнасиловать и ограбить. Но мне противно вами заниматься, вот что. Теперь уходите отсюда как пришли и имейте в виду, что в следующий раз я буду стрелять не в руку, а в переносицу.

Некоторое время они стояли не шелохнувшись, потом тот, что был ранен, спросил:

— Пошли, Бук? У нее все козыри на руках.

— Идите, — процедил Бук.

— Может, мы выйдем через дверь, — предложил нераненый. — Колян не сможет прыгать со второго этажа.

— Идите как хотите, — сказал Бук раздраженно.

— Мы через дверь, ага? — обратился бандит к Нине, и та в ответ пожала плечами.

Не без возни они все же открыли входную дверь и вышли. Дверь за ними захлопнулась, и Нина спросила:

— Разве мы не обо всем поговорили?

— Ты что, не поняла? — спросил Бук — Я тебя проверял на вшивость.

— И как, проверил?

— Остынь. Не нужны мне твои баксы, просто я не вяжусь с дешевками. Ты ведь могла его убить.

— Могла, — согласилась Нина. Бук покачал головой и вздохнул.

— Откуда ты взялась такая, с баксами, «пушками», квартирой?.. Ты что, надеешься, что тебя примут вот так, без выплаты? Я ведь предложил тебе минимальную сумму, а какой-нибудь Миша Хруст будет брать с тебя «лимоны» и к тому же заставит спать со своими дружками.

— Он получит не больше твоего, — отрезала Нина.

— Одна ты не выживешь, детка, — сказал Бук.

— Я не собираюсь долго жить, — парировала Нина. Он посмотрел на нее удивленно.

— Что ты сказала?

— У меня есть дело, — сказал Нина. — Когда я с ним покончу, имущественные проблемы перестанут меня интересовать.

— Что же это за дело такое? — удивленно спросил Бук.

— Кровная месть, — сказала Нина. Бук глянул на нее недоверчиво.

— Серьезно? — переспросил он. — Так-таки кровная месть?

— Почему тебя это удивляет? — спросила Нина. — У меня есть враги, и я должна их убить.

— И для этого ты носишь «стечкина» в сумочке? — ухмыльнулся он. — Милая, это что-то из романов. Кого ты хочешь убить?

— Я еще не знаю, — сказала Нина. — Мне это еще надо выяснить.

Бук хмыкнул и покачал головой.

— И ты сможешь убить своих врагов сама? Или тебе поможет Бэби?

— Мне поможет Бэби, — подтвердила Нина. — Он уже убил восьмерых.

Бук кивнул.

— Значит, Феликс помогал тебе в этом деле, да?

— Он помогал Бэби, — сказала Нина. — Я была за границей, ты же знаешь.

— Кто он тебе, этот Бэби? — спросил Бук — Брат, любовник?..

— Это мой друг.

— Только принципиальные идиоты занимаются делами такого рода, — сказал Бук. — Я же тебе говорил, у Феликса был нюх на таких людей. Наверное, во мне тоже есть что-то похожее.

— Ты мне поможешь? — Нина почувствовала, как у нее теплеет внутри.

Бук сморщился как от зубной боли:

— Но это идет в разрез с моими планами. Я уже несколько раз прокалывался на делах подобного рода, и в этом тоже большой радости не нахожу. Что я должен для тебя сделать?

— Мне нужна информация, — сказала Нина. — Дело ведет следователь федеральной прокуратуры по фамилии Турецкий. Как мне на него выйти? Может, у тебя есть свой человек в прокуратуре?

Бук покачал головой.

— Ладно, я посмотрю, что можно сделать, — процедил он. — Рассказывай о деле.

Нина судорожно вздохнула и стала рассказывать о своем муже, о детях, о той страшной ночи. События давнего прошлого вдруг снова встали перед нею, и она опять пережила ужас и отчаяние, тупую боль потери и нарастающее желание выйти из этого кошмара через действие. Дальше было знакомство с Феликсом, который по случаю оказался на юге, и все остальное. Здесь она переключилась на легенду с участием господина Гюстава Шима, а всю стрельбу отдала верному другу Бэби. Бук все выслушал, хмыкнул и сказал:

— Чушь какая-то… Не вешай мне лапшу на уши, детка!

— В каком смысле? — спросила Нина, растерявшись.

— Тут у тебя концы с концами не сходятся, — сказал он. — Давай начистоту, а? Чем был тебе обязан Феликс?

Нина подумала и согласилась, что из ее рассказа особое отношение к ней Феликса никак не вытекало.

— Могу оставить это в тайне? — спросила она.

— Можешь, — разрешил Бук — Но я все равно все узнаю, не сомневайся. Ты познакомишь меня с Бэби?

— Это не зависит от моего желания, — сказала Нина. — Он стал очень осторожен после всего, что с ним и Феликсом сделали. Сейчас его нет в Москве.

Бук улыбнулся.

— Значит, тогда в ресторане ты брала меня на пушку? А ведь я почти поверил.

— Я так старалась, — Нина тоже улыбнулась. Расставались они уже вполне дружелюбно, но перед уходом Бук заметил:

— И все же тебе не следовало стрелять в моего человека. Мне теперь придется оплачивать его лечение.

— Вы играли, — сказал Нина, — но я-то восприняла все очень серьезно.

— Это прекрасно, — сказал Бук — Оставайся серьезной. Такой ты мне очень даже нравишься.

После его ухода позвонил охранник с вахты внизу и поинтересовался, что за странные посетители были у Нины и каким образом они к ней проникли.

— Они вошли через балкон, — ответила Нина. — Вам придется установить дополнительную телекамеру для наблюдения за этим участком.

— Господи помилуй, — воскликнул охранник. — Надеюсь, ничего серьезного не произошло?

— Обошлось, — сказала Нина. — Успокойтесь, я ничего не буду сообщать начальству, но о дополнительной камере вы подумайте.

45

Письмо пришло на адрес нашей загородной дачи, и получила его Ирина, очень удивившись, что мои письма идут по ее адресу. Она сообщила мне об этом письме как о курьезе, и я в свободный вечерок, заехав к ним на дачу, о нем бы и не вспомнил, если бы оно не попалось на глаза Ирине.

Текст был напечатан на официальном бланке, но начало письма показалось мне излишне приветливым.

«Уважаемый Александр Борисович!

Хорошо зная вас как решительного и опытного борца с преступностью, мы неизменно испытывали глубокое удовлетворение, наблюдая за вашими уверенными и в высшей степени профессиональными действиями, направленными на утверждение закона и торжество справедливости. В трудные годы становления новых государственных структур вы никогда не шли на компромиссы, порой рискуя жизнью для достижения поставленных целей. Эти ваши качества всегда выделяли вас из общей среды, и наша организация давно уже вела наблюдение за вами с целью привлечения к совместной работе…»

Тут я поднял глаза и, обомлев, прочитал название организации на бланке: «Суд Народной Совести. Президиум коллегии». Это резко изменило мое отношение к моему корреспонденту. Я продолжил чтение с повышенным вниманием.

«…с целью привлечения к совместной работе. Вам известно, что в последнее время в обществе сложилось абсолютно превратное мнение о нашей деятельности, к чему и вы сами по неведению приложили руку, но то, что происходит в самые последние дни, не может не настораживать всякого честного человека. Мы полагаем, что и вы возмущены действиями пресловутой президентской комиссии, которая под высоким покровительством творит сущий произвол. Нам известно ваше негативное отношение к действиям комиссии, и потому мы осмеливаемся предложить вам очень свободную форму сотрудничества. Ни в коей мере не покушаясь на ваш профессиональный долг, мы хотели бы просить вас для начала подумать об информативном обеспечении наших служб. Всем уже ясно, что правящий режим доживает последние дни, и для честных граждан России настало время решительного и окончательного выбора. Позвольте выразить вам наше общее уважение и надежду на будущее сотрудничество. Суд Народной Совести».

Вид у меня, должно быть, был оторопелый, потому что Ирина встревожилась и принялась допытываться:

— Что это за письмо, Саша? Это угрозы?.. Ты не должен от меня ничего скрывать!..

Я пожал плечами и отдал ей письмо на прочтение. Это письмо произвело на меня тяжелое впечатление, и я должен был еще в нем разобраться.

Во-первых, почему письмо пришло на дачу, а не на мой московский адрес, где я получаю всю свою корреспонденцию. Они хотели напугать Ирину или мать? Или этим подчеркнули свою широкую информированность? Или это скрытая угроза без малейшего намека на нее в тексте? Во всяком случае, к письму нельзя было относиться серьезно, никто не ждал от меня готовности к сотрудничеству, и всякая надежда на внедрение должна была быть оставлена, как бы соблазнительно это ни выглядело. Это был ход в дьявольской шахматной игре, и мне следовало поскорее разобраться, куда он вел.

— Что это значит, Саша? — дрожащим голосом спросила Ирина.

— Розыгрыш, — отвечал я, ухмыльнувшись. — Кто-то сильно хочет повеселиться за мой счет. У них ничего не выйдет, верно?

— Розыгрыш? — переспросила она удивленно. — Ты думаешь?

— Конечно, — бросил я беззаботно. — Я даже знаю, кто это написал.

— Кто? — спросила Ирина, переходя от беспокойства к возмущению.

— Мой приятель Геша Фролов, — соврал я нагло. — Дело в том, что такое же письмо пришло на имя Славы Грязнова, поэтому я предупрежден. Ну ничего, завтра я им устрою!..

Возвращаясь домой, я вдруг подумал о том, что моя невинная выдумка может оказаться единственно верной. Это мог быть розыгрыш, точнее, не розыгрыш, а провокация. Рассылкой таких писем могла заняться президентская комиссия с целью выявить агентов СНС в рядах правоохранительных органов. Теперь я мог бы понять, отчего вдруг Меркулов стал играть в конспирацию, уж он-то наверняка не стал бы проверять меня. Но это был лишь один из вариантов, объясняющих полученное письмо, и он вовсе не отрицал всех прочих. Письмо было запущено для смятения умов, и теперь было важно сохранить форму для продолжения дел.

А дела наши двигались как никогда. Наш врач, Иван Семенович, так удачно выловленный нами в кратчайшие сроки, уже начал выдавать информацию. Да, он был агентом, в свое время немало поездил по свету с делегациями медицинских работников, совершая попутно всякие мелкие поручения от конторы, но с 89-го года его не трогали. Он даже думал, что его досье давно уже уничтожено, но напрасно он так думал. Тот самый кагэбэшник, который руководил его действиями тогда, вынырнул, и теперь с новыми поручениями. В частности, ему было поручено сделать укол Леонарду Терентьевичу Собко и доставить его домой. Старик был уже в машине, усыпленный снотворным, и потому сделать укол не представлялось сложным. Иван Семенович уверял, что он понятия не имел, к чему это приведет, но кроме его самого этому мало кто верил. Таким путем мы вышли на кагэбэшника, и майор Скачков, понимая, как низко пал его рейтинг после пропажи компьютера, доставил нам исчерпывающие сведения об этом человеке. Специальная группа захвата устроила засаду в квартире у гэбэшника, но сумели арестовать лишь нескольких случайных людей. Но теперь у нас был наконец конкретный человек, с фамилией и внешностью, по следу которого пошла вся московская милиция плюс органы контрразведки. Суд Народной Совести, знай он конкретно о наших достижениях, должен был заволноваться.

Я немедленно отправился с полученным мною письмом к генеральному прокурору, но за его отсутствием меня принял заместитель, мой старый недруг Леонид Васильевич Пархоменко. Я без слов положил перед ним мое письмо, и он надел очки, чтоб прочитать его.

— Это что? — спросил он недоуменно.

— Получено мною по почте, — доложил я. — Я обязан ознакомить с этим непосредственное начальство.

— Они тебя хотят завербовать, что ли? — все еще не понимал он.

— Судя по всему, да, — сказал я. — Вы должны дать санкцию на внедрение, Леонид Васильевич.

Он снял очки и бросил их на стол.

— Ты понимаешь, куда это может завести? — спросил он.

— Туда, — я кивнул на письмо. — В коллегию «Суда народников».

— Ты что, оперативник? — спросил он. — Или Джеймс Бонд? С какой стати ты пойдешь на внедрение? Тут нужны как минимум подготовленные люди. И потом, не верю я им. Он ткнул пальцем в письмо и добавил:

— Это какая-то провокация.

Я думал совершенно так же, но в последнее время наши отношения так складывались, что согласиться с ним открыто я не мог.

— А все же, если поступят предложения, как мне поступить?

— Доложить немедленно, — сказал Пархоменко. — Я надеюсь, предложения поступят не сегодня. Мы успеем обсудить эту проблему на коллегии.

— Очень уж удобный случай, — продолжал я тянуть волынку. — Жаль упускать.

— И все же, — проговорил он задумчиво, — почему они обратились именно к тебе, а?

Я ждал этого вопроса.

— А вы как думаете, Леонид Васильевич?

Он посмотрел на меня задумчиво, как бы оценивая, и покачал головой.

— Ступайте, Турецкий. Мы вас вызовем.

Я оставил ему предварительно заготовленную ксерокопию, а письмо унес к Семену Семеновичу Моисееву. Было мало шансов на то, что мы сможем выйти на след по письму, но нельзя было пренебрегать никакими возможностями.

Семен Семенович, прочитав письмо, сразу нахмурил брови.

— Начальству доложил?

— Первым делом, Семен Семенович, — сказал я. — Не первый год замужем.

Он бросил письмо на стол и сказал:

— Это компьютерная работа, и бланк, и текст. Отпечатано на лазерном принтере. Судя по качеству бланка, над его производством не слишком старались. Вероятно, он был изготовлен специально для этого письма.

— А идентифицировать принтер можно? — спросил я.

— У нас таких работ пока не проводилось, — засомневался Семен Семенович. — Но, если понадобится, то наверное можно. Что ты об этом думаешь?

— Я так много всего об этом думаю, — признался я, — что сразу и не скажешь.

— Мне это не нравится, — объявил Моисеев. — Это сильно пахнет провокацией, и она направлена против тебя, Саша.

— Я учту ваше беспокойство, — пообещал я и унес письмо с собой.

Среди моих ребят это письмо не вызвало ожидаемого эффекта. Лариса сразу заявила, что это грубая подделка, а Сережа нашел даже опечатку в оформлении бланка. И он, и она советовали мне немедленно составить рапорт, чтобы обезопасить себя от неприятностей, но я успокоил их, рассказав о разговоре с Пархоменко.

— Предположим, что это письмо пришло действительно из Суда, — сказал я. — Что они хотели этим добиться?

— Первое, сбить с толку, — начала Лара.

— Отвлечь от дела, — продолжил Сережа. — Вы же сейчас мобилизуете Дроздова на разработку этого письма.

— Напугать жену, — добавила Лара. — Не зря же письмо пришло на дачу.

— Моя жена не читает писем, адресованных мне, — заявил я решительно.

— Это вполне может быть пробным камнем, — предположил Сережа.

— Дают понять, что их не волнует наше расследование, — сказала Лара.

— Намекают на беззащитность вашего семейства, — буркнул бесчувственный Сережа.

Я кивнул, сам об этом уже подумал.

— В общем, морочат мне голову, — подытожил я. — Но есть еще вариант. Это письмо написано не Судом Народной Совести.

— А кем? — спросила удивленно Лара. Сережа наморщил лоб и произнес:

— Комиссия Меркулова? Проверяют лояльность работников прокуратуры?

— Да, — сказал я. — Но не лояльность. Если такое письмо попадет к агенту Суда, то тот немедленно доложит об этом своим, не так ли?

— И что?

— А теперь прочитайте это письмо, как обращенное к коллегии «Суда народников», — предложил я.

Они перечитали, и Сережа задумчиво произнес:

— Они хотят переговоров, так, что ли?

— Судя по всему, — согласился я. — Это только вариант, но уж очень соблазнительный.

— Надо бы все-таки Меркулову сообщить, — сказала Лара.

Я только развел руками. Костя Меркулов перешел в какое-то другое пространство, недосягаемое и загадочное. Конечно, я на всякий случай позвонил Лидочке, сообщил о том, что жажду увидеть Константина Дмитриевича, но она ответила, что полностью разделяет мои чувства. Он время от времени звонил ей, но даже определитель на телефоне был не в состоянии установить, откуда он говорит.

Лаврик Гехт опять вернулся из очередной командировки преисполненный здоровья и новых сил. Он сообщил, что мне только что звонил Дроздов и просил передать, что разыскиваемый нами гэбэшник Леонид Кириллов вчера был замечен на квартире у давней любовницы и обещался прийти к ней в ближайшие дни. Дроздов договорился о засаде.

— Он правильно мыслит, тебе не кажется? — спросил Лаврик.

— Да, толковый малый, — согласился я.

Уважая мнение Лаврика, я вкратце рассказал ему историю с письмом, и он однозначно принял последний вариант, с деятельностью президентской комиссии. Но мы не успели это обсудить, потому что неожиданно появился Слава Грязнов и плюхнулся на стул перед моим столом.

— Я изнемогаю, — заявил он. — Вчера я исколесил пол Москвы и провел дюжину допросов, причем половина из них — первые.

— Пришел отдохнуть? — спросил я.

Слава на некоторое время отстранился от нашего следствия, и я за это держал на него легкую обиду. Он это понимал и потому искал возможность оправдаться.

— Расскажи, как наши дела, — попросил он. — Я слышал, Леша Дроздов землю роет. Вы раскопали какого-то деятеля Суда, да?

— Копаем, — уклонился я от прямого ответа.

Я дал ему почитать присланное мне письмо, он хмыкнул и достал из кармана почти такое же. На таком же бланке, такое же умеренно официальное, теплое, почти дружественное послание, предлагающее Грязнову стучать в пользу Суда.

— По-моему, все ясно, — заявил Лаврик, ознакомившись со вторым вариантом эпистолярной деятельности пресловутой коллегии. — Это фальшивка.

Я рассказал Грязнову о своей догадке насчет президентской комиссии, и он сразу со мной согласился.

— Еще вариант, — предположил он. — Так легко можно выявить тех, кто не обратится к начальству.

— Ну, это было бы слишком просто, — сказал Лаврик.

— Но возможно, — сказал я.

— Только все это чепуха, — сказал Грязнов. — Я к вам по другому делу, Александр Борисович.

— Излагай, — сказал я.

Грязнов набрал воздуху и улыбнулся.

— А не пойти ли нам погулять? — предложил он. — Лето на дворе…

— Сидите уж, — сказал покладистый Лаврик. — Мне все равно в бухгалтерию идти. Секретничайте.

Он ушел, сопровождаемый комплиментами Грязнова, и, как только за ним закрылась дверь, Слава сказал:

— Началось, Саша!..

— Что началось? — не понял я.

— Один из этих, — он показал два пальца, — завтра будет в Воронеже.

— Кто? — спросил я завороженно.

— Тверитин, — сказал он тихо. — Теперь давай решать, как мы все это будем оформлять?

— А второй что, заболел? — спросил я.

— Второй сейчас в Иране, — сказал Слава. — Но будет здесь в ближайшее время. Этот Мамедов оказался покладистым парнем, а?

— Мы не можем обвинить Тверитина в убийстве Ратникова, — объяснил я. — Дело давно закрыто. Под каким соусом мы будем его брать, Слава?

— Я, собственно, за этим и пришел, — сказал Грязнов. — Мне нужен именно соус. Все остальное у меня есть.

— Леонид Васильевич сожрет меня с потрохами, если узнает, что мы продолжаем искать Бэби, — сказал я.

— Давай возьмем его как наемника, — предложил Грязнов.

— А если он уже азербайджанский подданный?

— Да хрен с ним. Наемником он стал, когда был российским подданным.

— Да, — сказал я с горечью. — Тогда надо и весь военкомат брать.

Грязнов почесал щеку и спросил раздраженно:

— Но не отпускать же его?!

— Бери, — сказал я. — Бери его по линии азербайджанской наркомафии. Этот Мамедов наверняка запустил его с наркотиками.

— Точно, — обрадовался Грязнов. — Я так и сделаю. Завтра мы будем у тебя, Саша. Готовь встречу!

— Всегда готов, — отозвался я машинально.

46

С первой попытки она, конечно, успокоиться не могла и потому посетила дом на «Полежаевской» еще раз. На этот раз соседи, знавшие Аню, оказались дома, и именно от них Нина узнала про то, как несчастную Аню выжили с ее собственной жилплощади. Она долгое время где-то пропадала (об этом Нина знала сама), за этот период был убит ее муж Леша Дуганов, замешанный в делах какой-то банды, и чиновники домоуправления решили, что и Аня тоже не была в стороне от преступных дел своего сожителя. Ее таинственное отсутствие еще более утвердило их в своей правоте, и они вселили в квартиру Ани каких-то беженцев, заплативших порядочную сумму. За компанию с Аней пострадала и ее подруга Нина, жившая этажом ниже и тоже загадочно исчезнувшая после убийства Леши. Мебель в квартирах оставили, но личные вещи вынесли в подвал и хранят там на случай востребования. Аня потом появилась, плачущая и больная, но ее домой уже не впустили, а отстоять свои права она не смогла. Соседи встречали ее в компаниях алкашей у магазина, и Нина отправилась туда.

И опять в первый раз ей не повезло, но, приехав сюда в другой раз, она нашла алкашей, которые знали, где можно найти «Аньку-халявщицу». Аня проживала в каком-то подвале, где ее содержали местные подростки, прикармливая, подпаивая и устраивая там оргии. Нина появилась там с резиновой дубинкой, разогнала парочку сопливых мальчишек и вытащила на свет чудовищно опустившуюся Аню Назарову. Она была в каком-то рванье, потому что свою одежду успела продать и пропить, волосы ее были давно не мыты, а физиономия уже начинала деревенеть от попоек. Не узнав Нину, она плакала и просила ее отпустить, но Нина решительно усадила ее в свою машину и поскорее увезла подальше от подвала, где та проживала уже недели три.

Охранник дома в Строгино совершенно обомлел, когда увидел, кого привела к себе в гости Нина Шимова.

— Вам помочь, Нина Алексеевна? — спросил он вежливо.

— Спасибо, — буркнула Нина, — сама справлюсь.

Аня все еще ничего не понимала, тихо плакала и просила отпустить ее, обещая не повторять своих проступков. Нина сорвала с нее одежду, швырнув всю эту грязь в мешок с мусором, после чего забросила девушку в ванну и принялась мыть. Поначалу это было воспринято как наказание и вызвало робкое сопротивление, но по мере продолжения процесса Аня начала приходить в себя, мылась с удовольствием, осторожно поглядывая на Нину, и наконец осторожно спросила:

— А вы кто?

— Что, меня так трудно узнать? — буркнула Нина. Глаза у Ани расширились, она вцепилась руками в бортик ванны и прошептала:

— Нина?

— Наконец-то ты начала соображать, — сказала Нина Но, убедившись в своей догадке, Аня вовсе не успокоилась, а, напротив, принялась жалобно рыдать. У нее началась истерика, и Нина попросту нахлестала ее по щекам, чтобы привести в чувство. Это возымело действие.

— Я так ждала-а-а тебя-а-а, — выла Аня, успокаиваясь. — Где ты была так долго, Нина-а-а…

— Отложим объяснения на потом, — сказала Нина решительно. — Пойду поищу чего-нибудь из одежды для тебя.

Одежда Нины оказалась для Ани немного велика, но саму Аню это ничуть не смущало, а, напротив, радовало. Из ванной она вышла уже сравнительно чистой, волосы приобрели естественный рыжеватый оттенок, и на лице заиграл румянец. Переодевшись в шорты и майку, она и вовсе стала походить на подростка, если бы не появившиеся уже на лице морщины. Нина занялась ее косметической гигиеной, и к завтраку Аня выглядела уже вполне прилично.

— Ты мне расскажешь, что это с тобой случилось? — жадно интересовалась она — Это же волшебство какое-то!..

— Волшебство и есть, — сказала Нина неохотно. — Потом как-нибудь я расскажу тебе, как это делается. Лучше ты расскажи, как ты оказалась в этом подвале?

— Они меня туда затащили, — пожаловалась Аня с горечью. — Знаешь, у меня были такие заходы, что за бутылку вина я была готова человека убить. Я ведь ребенка потеряла — преждевременные роды, и вот… Мне казалось, жизнь кончилась.

— Ты сошла с ума, — сказала Нина — У тебя же есть отец!

— Он как раз уехал в какую-то командировку, — пожаловалась Аня, — а его жена меня ненавидит. А что мне еще было делать? Я такое пережила!..

— Но у тебя была работа!..

— После того что случилось, я боялась туда возвратиться.

— А что, собственно, случилось? — спросила Нина.

— Ты ничего не знаешь? — ахнула Аня. — Я возвращаюсь домой, а там такое!.. Нашего соседа убили, помнишь, он заходил к нам.

— Ты сама его нашла?

— Ну да. Я и милицию потом вызвала, но сама убежала. А дома уже кого-то поселили, мне и деваться было некуда.

— И куда же ты делась? — спросила Нина. — В подвал, детишек совращать?

— Совращать?! — возмущенно повторила Аня. — Они сами кого хочешь совратят. Если хочешь знать, они меня изнасиловали.

— Ладно, все, — сказала Нина решительно. — Прошлое ушло, будем думать о будущем. Ты вернешься на свою работу?

Она виновато пожала плечами.

— Не знаю… По-моему, меня уже уволили.

— И как ты думаешь жить дальше?

— Немного приду в себя, — сказала Аня, — и опять пойду к папе, пусть он снова ищет мне работу.

Нина кивнула.

— Хорошо, поживешь у меня, — сказала она. — Только я тебя сразу предупреждаю, ты никому и ничего не должна обо мне рассказывать. Понимаешь?

— Конечно, Нинуля, — чуть улыбнувшись, сказала она. — Я так рада тебя видеть.

— Мы с тобой давние подруги, — продолжала Нина. — Ты давно меня не видела.

— Так оно и есть, — сказала Аня.

— Мы не виделись около года, — продолжала Нина. — А познакомились в Краснодаре, понятно?

Аня испуганно моргнула.

— Но я никогда не была в Краснодаре. Нина сдержанно вздохнула.

— Ладно, — сказала она. — Мы познакомились в Москве, когда я была на курсах повышения квалификации, понятно?

— Понятно, — сказала Аня. — Мы познакомились в Москве. Но это правда!

— Год назад, — сказала Нина, — и с тех пор ты меня не видела!

— Успокойся, Нина, — сказала Аня. — Я скажу все, что тебе надо. Скажи, а у тебя есть что-нибудь выпить?

— Нет, — сказала Нина, — с этим мы покончили, понятно?

Аня подобострастно улыбнулась, но предложила:

— Конечно, я понимаю, но, может быть, с завтрашнего дня, а? Давай отметим нашу встречу! Я до сих пор не могу поверить, что это ты.

— Закончили об этом, — сказала Нина решительно. Аня вдруг улыбнулась и произнесла:

— Ты такая красивая.

Зазвонил телефон, Нина подняла трубку и услышала голос Бука.

— Привет, красавица! Как твои дела?

— Спасибо, — отозвалась Нина. — Есть новости?

— Кое-что есть, — сказал Бук. — Уж больно далеко ты проживаешь, милочка. Хочешь, найду тебе квартиру в центре?

— Пока в этом нет необходимости, — отрезала Нина. — Мне подъехать?

— Я понимаю, это с моей стороны свинство, но именно это я и хотел тебе предложить, — хмыкнув, сказал он. — Подъезжай ко мне на Арбат, я закажу столик на двоих.

— Закажи лучше ужин на двоих, я заберу с собой, — сказала Нина. — Я буду минут через сорок.

— У тебя кто-то появился? — насторожился Бук.

— Да, — сказала Нина. — Племянница. У нее затяжное похмелье, так что спиртного не надо.

Бук еще что-то невнятно хмыкнул и буркнул:

— Ладно, я жду.

Аня слушала ее разговор настороженно.

— Это я, что ли, племянница? — спросила она весело.

— Ты, — кивнула Нина. — Ты мне прямо скажи, ты что, уже законченная алкоголичка?

— Вот глупости, — фыркнула Аня. — По мне, что ли, не видно?

— Если приглядеться, то видно, — сказала Нина. — Мне это страшно не нравится, подруга.

Аня сжалась под ее строгим взглядом.

— Перестань, Нинуля, — попросила она жалобно. — Ничего мне не надо…

— Я уеду на пару часов, — сказала Нина. — Взять тебя с собой или ты побудешь дома одна?

Аня решительно замотала головой.

— Нет-нет, возьми меня с собой. Я боюсь…

— Я тоже, — сказала Нина, бросив взгляд на роскошный настенный бар.

— Я тебе не помешаю ведь, — проговорила Аня. — Сяду в сторонке и буду сидеть, ага?

Они вышли из дому, и охранник на выходе посмотрел на Аню с легкой улыбкой — перемена, случившаяся с нею, была очевидна. Когда садились в машину, Аня заохала, стала нахваливать ее «девятку» так, что Нина даже поморщилась.

— Ты на ней приехала, — сказала она.

— Да? — удивилась Аня. — А мне показалось, меня на милицейской машине везли.

Она села рядом с Ниной, пристегнулась ремнем и спросила:

— А ты водить-то умеешь?

— Нет, не умею, — буркнула Нина и рванула машину с места.

Остановилась она в одном из арбатских переулков, оставив Аню вместе с машиной на стоянке, а сама прошла на Арбат, к ресторану Бука. У входа толпилось несколько пар, ресторан начинал пользоваться успехом, но, когда Нина подошла, крепкий и высокий парень в дверях сразу ее заметил и пропустил.

— Шеф уже за столиком, — сказал он тихо.

На входе Нину перехватил метрдотель, предупредительно проводил к столику, спрятанному в углу, где уже находился Бук, куривший и поглядывавший в сторону зала с прищуром.

— Спасибо, Даник, — махнул он рукой метру, и тот церемонно поклонился.

Нина села за столик, и метр удалился.

— Что еще за племянница? — спросил Бук.

— Почему тебя это интересует? — усмехнулась Нина.

— Темная ты личность, — улыбнулся в ответ Бук — Но твой Бэби, судя по всему, еще темнее. В прокуратуре он чуть ли не самая популярная фигура.

— Его делом занимается следователь Турецкий, — сказала Нина.

— Правильно, — кивнул Бук. — Я про него кое-что знаю… Прыткий мент.

— Далеко они продвинулись?

— В чем?

— В поисках Бэби.

Он разлил по бокалам вино, поднял бокал и сказал:

— Они готовят ему ловушку.

Нина тоже подняла бокал и чокнулась с ним.

— Ты так много узнал, — сказала она.

— Они знают, — продолжал Бук, — что он преследует парней, которые связаны с убийством какого-то мента.

— Этот мент, — сказала Нина, — был моим мужем. Он глянул на нее с интересом и усмехнулся.

— Я уже знаю.

— Там погибли двое моих детей, — сказала Нина.

Бук кивнул, поставил бокал и потянулся за сигаретами.

— Да, я в курсе. Так вот, твой Бэби перебил массу народу, — продолжал он. — Но настоящие убийцы все еще живы.

— Живы? — спросила Нина и отпила глоток вина, потому что во рту у неё пересохло.

— Да, — сказал Бук — Сейчас менты хотят их подставить, чтобы поймать на этом Бэби.

— Они в Москве?

— Нет, еще нет. Их ищут, и наколка есть надежная, так что скоро будут. Они тебя сильно интересуют?

— Сильно, — сказала Нина.

— И ты готова подставить Бэби?

— Этот вопрос мы решим сами, — сказала Нина. — Кто эти парни?

— Гэбисты, — сказал Бук — Их хорошо упрятали, но Турецкий их нашел.

— Этот Турецкий, судя по всему, крутой сыскарь, — заметила Нина.

— Он из прокуратуры, — поправил ее Бук.

— Как ты думаешь, — спросила Нина, — с ним можно будет познакомиться?

— С ментом? — переспросил Бук.

— Хватит меня дергать, — усмехнулась Нина. — Ты же уже знаешь, что я тоже была ментом. У тебя есть выходы на Турецкого?

Бук затушил сигарету, взял вилку и принялся ковырять салат.

— У тебя самой есть прекрасный выход на него, — сказал он. — Ты жена своего мужа, а он очень интересуется всеми подробностями того дела.

— Но не могу же я отправиться прямо к нему в прокуратуру, — сказала Нина.

— Почему нет? — пожал плечами Бук — Наоборот, это очень разумно. Вдова приехала после длительного пребывания за границей и живо интересуется делом своего мужа.

— Откуда вдова могла узнать, что давнее дело ее мужа вновь поднято в федеральной прокуратуре? — спросила Нина.

Бук согласно кивнул.

— А вот эту мелочь мы уж решим, — сказал он. — Пей вино. Это рейнвейн.

Нина кивнула, поднесла бокал к губам и остановилась.

— Странно, что я об этом не подумала сразу, — сказала она. — Конечно, мне надо выходить прямо на него, на этого следователя!.. Я же должна интересоваться этим делом, не так ли? Я же имею на это право.

— Полное право, — подтвердил Бук — Другое дело, что он вряд ли станет раскрывать тебе свои секреты.

— Там видно будет. Бук усмехнулся в ответ:

— Хочу тебя сразу предостеречь, чтоб ты не рассчитывала на сексуальное приключение. Во-первых, он женат, хоть и жена его на сносях, но есть во-вторых. Любящая мужа вдова не пойдет на адюльтер даже ради следственных секретов.

Нина хмыкнула.

— Добавил бы и в-третьих, я вовсе не секс-звезда.

— С твоими деньгами это можно усовершенствовать, — пожал плечами Бук — Я знаю одну безумную бабушку, которая и в шестьдесят соблазняет двадцатилетних юнцов.

— Я не собираюсь этим заниматься, — сказала Нина. — Ты узнал про Феликса?

— Да, — сказал Бук — Это было проще. Его похоронили на Востряковском кладбище.

— Как туда добраться?

Бук достал из сумки сложенную карту Москвы и протянул Нине.

— Дорога на Востряково указана на карте. Сложнее будет на кладбище. Там прилагается план, где расположена могила, но разобраться будет непросто.

— Я разберусь, — сказала Нина.

— Там стоит пирамидка со звездой, — сообщил Бук — Он что, сам так хотел или товарищи распорядились? Имя написано масляной краской, дата смерти указана неправильно. Неприятное впечатление от всего этого.

— Мы еще поставим ему памятник, — сказала Нина. — Он заслужил.

— Во всяком случае, сейчас тебе возникать не стоит, — сказал Бук — Дело, как выяснилось, еще не улеглось. Совсем недавно совершалась эксгумация, его похоронили во второй раз буквально неделю назад.

— Они подозревают убийство? — насторожилась Нина.

— Судя по всему, — кивнул Бук — Почему ты ничего не ешь?

— Я сыта, — сказала Нина. — Ты приготовил мне ужин на двоих?

Бук прожевал, положил вилку и сказал:

— А все-таки хотел бы я видеть твою племянницу.

— Она в машине, — сказала Нина. — Если ты проводишь меня, то сможешь даже познакомиться с нею.

Бук усмехнулся и покачал головой. Он указал пальцем туда, где неподалеку, укрытый от посетителей, стоял небольшой телемонитор, на экране которого как раз была Аня, сидевшая в машине Нины.

— Все-то ты видишь, — усмехнулась она.

47

Андрея Тверитина брали в номере гостиницы, где он проживал, приехав в Воронеж из Баку по настоятельному требованию наркодельцов. Акция эта для гонца была провальной изначально, потому что клиентов в Воронеже у бакинцев не было, да и вез он вовсе не наркотики, а зубной порошок в пластиковых пакетах. Эти жлобы пожадничали на организации дела, и, будь этот самый Тверитин более осторожным человеком, все бы сорвалось еще в самом начале.

Зато уж захват Грязнов организовал просто классический. Сначала на Тверитина вывели гостиничную проститутку Клаву, а когда она к нему поднялась, то «забыла» закрыть дверь на замок Оперативники вошли, когда Тверитин уже лежал под простыней в чем мать родила и покрикивал нетерпеливо на копавшуюся Клаву. Кроме зубного порошка у него нашли пистолет, деньги в валюте и настоящий наркотик для личного потребления. Документы у него были выписаны на имя гражданина Российской Федерации, что придавало задержанию какое-то законное основание.

— Ну, гражданин Некрасов, — начал Грязнов свой допрос в Воронеже, — что имеете сказать по поводу найденных у вас наркотиков?

Он к этому времени уже знал, что наркотиков там не было, но надеялся, что сам Тверитин этого не знает.

— Кончай травить, начальник, — сказал Тверитин. — Крути дело, а об остальном мой адвокат позаботится.

— А кто ваш адвокат? — спросил Грязнов с интересом.

— А я и сам не знаю, — отмахнулся Тверитин беззаботно. — Найдут кого-нибудь.

— Хотите сказать, у вас солидные покровители? — спросил Грязнов.

— Уж не слабые, будь уверен, — сказал Тверитин. — Давай я тебе подпишу протокол и закончим это.

Держался он неплохо, это Грязнов отметил, но он ведь еще не все знал о причинах задержания. Вошел эксперт-криминалист и стал снимать у Тверитина отпечатки пальцев.

— А это еще зачем? — удивился тот.

— Для порядку, — миролюбиво объяснил Грязнов. — А вдруг ты никакой не Некрасов, вдруг ты давно разыскиваемый рецидивист. Надо ведь проверить.

Он заметил, как на мгновение Тверитин побледнел, но тут же взял себя в руки и безропотно исполнил все необходимое. Конечно, он был уверен, что его отпечатки пальцев в архиве КГБ и в воронежской милиции их быть не может.

Криминалист, сделав свое дело, ушел, и Грязнов тяжело вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Перейдем к делу, гражданин Некрасов. Документы ваши поддельные, и это заставляет нас поинтересоваться, кто вы есть на самом деле.

— А вот пальчики проверите, — сказал Тверитин насмешливо, — они вам и ответят. Или я рецидивист в розыске, или нет. Если нет, то извольте отстать.

— Допустим, мы их уже проверили, — сказал Грязнов. — И выяснили удивительную вещь. Что никакой ты не Некрасов Эдуард Петрович, а самый что ни на есть Тверитин Андрей Геннадьевич.

Тут он и вовсе побелел и произнес лишь:

— Требую адвоката.

— Оперативный сотрудник Краснодарского краевого управления КГБ, — добавил Грязнов, — уволенный из рядов за совершение ряда преступлений, одно из которых так и осталось нераскрытым.

Тверитин молчал, тяжело сопя.

— Я имею в виду убийство капитана Ратникова и членов его семьи, — закончил Грязнов.

— С-с-суки, — прошипел Тверитин с ненавистью. — Они же меня сдали, как скота на бойню!

— Начинаешь понимать, — одобрил Грязнов. — Это хороший знак. Теперь мы с тобой, Андрюша, поедем в Москву и продолжим разговор там, ага?

— Мне нечего сказать, — произнес Тверитин убито. — Слушай, начальник, сколько ты хочешь? — спросил он вдруг. — Хочешь полета грандов? Закрой ты эту канитель, не выйдет у тебя ничего, гадом буду.

— Если не выйдет, так чего же ты отстегиваешь? — удивился Грязнов.

— Да не уголовное это дело, — сказал Тверитин с досадой. — Знаю я, кто может то дело по новой раскрутить, тут компромат собирается, понимаешь? Нас большой человек прикрывает, под него и роют. Не будет тебе тут лавров, мамой клянусь!..

Последнее он произнес почти с азербайджанским акцентом.

— Ты погоди, — сказал Грязнов. — Мы еще должны твоего приятеля дождаться, что еще он скажет. Может, он еще полета грандов подкинет, вот тебе и сумма.

— Жорик не такой тюха, как я, — возразил Тверитин. — Его сюда мильоном не заманишь, у него нюх на засаду есть.

— Поживем — увидим, — сказал Грязнов мудро.

Уже на другой день Андрей Тверитин был на допросе в Генеральной прокуратуре у меня, и присутствовавший Слава Грязнов сиял, как именинник. Тверитин был небольшого роста, невзрачный, узколобый, и я бы ни за что не заподозрил в нем лейтенанта КГБ. Скорее, он походил на вора-карманника.

— Не, мужики, — говорил он отрешенно, — тут я не игрок. Тут пошла политическая склока, и мне перо в бок в камере получать неохота. Сажайте меня за что хотите, но показаний я давать не буду.

— На кого это ты все время намекаешь? — насторожился Грязнов.

— А ни на кого не намекаю, — сказал Тверитин. — Болтаю просто. Вы меня сажать будете?

— Непременно, — сказал я. — Только сначала вы нам, Тверитин, расскажете про убийство Ратникова, кто вас на него навел да чего требовал. Нет тут никакой политики, можете мне верить.

— Не знаю я ничего про это, — возразил Тверитин. — Да и дело то давно прекращено, потому что убийцей оказался Щербатый.

— Мы возобновим и проведем повторное расследование, — я старался говорить уверенно. — Вызовем свидетелей, которые тогда были с вами. Вы полагаете, вам будет легко отпереться?

Он медленно вздохнул и покачал головой.

— Ребята, — сказал он, — я ведь тоже каким-то боком юрист. Чего вы мне лапшу на уши вешаете? Если дело давно прекращено, то с какой стати начнется повторное расследование? Скажите просто: надо завалить большого начальника, тут я вам поверю.

— Ладно, — кивнул я, — нужно завалить большого начальника. Теперь ты будешь говорить?

— Теперь тем более не буду, — отрезал Тверитин. — Этому начальнику только пукнуть, и я конченый человек.

Мы отправили его в тюрьму, а сами остались обсудить ситуацию в узком кругу единомышленников. В тот вечер единомышленников оказалось особенно много, потому что помимо моих помощников, Грязнова и Дроздова к нам на огонек заглянул еще и Семен Семенович Моисеев, тоже кое-что знающий о наших делах.

— Задача теперь такая: оповестить Бэби о появлении в наших краях Тверитина, — говорил я. — Это первое. А второе, организовать Бэби возможность покушения на Тверитина.

— Сашенька, мне страшно тебя слушать, — заявил Моисеев. — Каким бы негодяем ни был этот Тверитин, но подставлять его под пули безнравственно.

— Да подставлять-то нравственно сказал Грязнов. — Но как нам до Бэби добраться?

— С момента убийства Лихоносова прошло уже около двух месяцев, — напомнил Дроздов. — Может, он вообще уехал куда-нибудь?

— Я не понимаю, чего вы вообще ждете от этого Бэби, — заявил Семен Семенович решительно. — Он же уже отыгравшая фигура, сам «Народный суд» его уже отверг. Чем он сможет вам помочь?

— Это сверхдальний прицел, Семен Семенович, — сказал я туманно.

— Надо пустить слух по прокуратуре о задержании Тверитина, — сказала Лариса.

— А если дойдет до Пархоменко? — испугался я.

— Это же наркомафия! — сказал Дроздов. — Актуальное дело, слава и почет!

— Это не мой профиль, — с сожалением напомнил я.

— Я все думаю, — сказал Грязнов, — на какого это высокого, начальника он намекает?

— Ребята, — посмотрел я в сторону помощников, — проверьте, кто тогда начальствовал в Краснодаре и кто из них остается на плаву и теперь.

Сережа кивнул, а Лариса произнесла уверенно:

— Сделаем, Александр Борисович.

Я вернулся домой поздно, когда звонить к соседям на дачу было уже неудобно, и потому принял ванну и решил лечь спать. Но в первом часу ночи зазвонил телефон, и я снял трубку.

— Александр Борисович, — услышал я далекий голос. — Это майор Деменок из Краснодара вас беспокоит. Вы помните меня?

— Конечно, Артем Иванович, — буркнул я. — Какие новости?

— Да новостей никаких, — отвечал тот. — Живем помаленьку.

«Так чего же ты названиваешь по ночам?»— хотелось спросить мне, но я сказал:

— Рад за вас. Вы там небось каждое воскресенье на море ездите купаться?

— Да, случается, — пробормотал Деменок. — Но я вас вот почему беспокою, Александр Борисович. Помните дело капитана Ратникова?

Еще бы я забыл!

— Конечно, помню, а что?

— Дело в том, что жена капитана Ратникова, Нина, сейчас находится в Москве. Вы не против, если я дам ей ваш телефон?

Я не смог сразу вспомнить, какую роль в истории играла Нина Ратникова.

— Погодите, — вспомнил я наконец. — Но она же сумасшедшая!

— Не совсем, — Деменок смутился. — Мне кажется, она в полном порядке. Она узнала от меня, что вы продолжаете расследование, и очень заинтересовалась.

— Ладно, — сказал я, — пусть звонит.

Мы еще обменялись дежурными фразами, и он положил трубку, а я немедленно заснул.

А рано утром меня снова разбудил телефонный звонок, и спокойный голос Кости Меркулова произнес:

— Саша, если тебе не трудно, подъезжай к семи часам на нашу бензоколонку.

— Есть, — я тут же стал одеваться.

Хотя мне очень хотелось спать, но свидание с Костей, да еще столь конспиративно обставленное, было явлением чрезвычайно бодрящим, так что, уже заводя машину, я был бодр и свеж, готовый к самым крутым поворотам судьбы.

Несмотря на раннее утро, на заправке выстроился хвост, потому что ожидалось новое подорожание бензина и люди спешили к нему подготовиться. Я тоже стал в очередь, достал залежавшийся в отделении для перчаток детектив и принялся перечитывать его в десятый раз, удивляясь бестолковости следователей. Костя появился минут в десять восьмого, постучал в окно машины, и я ему открыл.

— Приятная погода, не правда ли? — сказал я, пожимая ему руку.

— Ну да, — сказал он. — Чудная погода. Извини, я опоздал не по своей вине.

— Перестрелка задержала? — спросил я. — В чем дело, Костя, что за конспирация? Мы опять под колпаком у Мюллера?

Костя хмыкнул и покачал головой:

— Знаешь, что я недавно узнал? Оказывается, деятельность нашей президентской комиссии стоит отдельным пунктом в плане «Народной воли». Как тебе это нравится?

Я помолчал, соображая.

— Ну, — спросил я наконец, — и давно вы работаете на «Народную совесть», Константин Дмитриевич?

— Понимаешь, это сплошная провокация, — заговорил он возмущенно. — Мы покупаемся на это все как слепые котята. Я уже перестал понимать, с кем мы боремся и за что.

— Письма с предложениями, — вспомнил я, — это ваших рук дело?

— Какие письма? — не понял он.

Я достал из нагрудного кармана письмо от СНС и протянул ему. Он прочитал, усмехнулся и качнул головой.

— Наши орлы, — сказал он. — Как ты понимаешь, я к этому не причастен.

— Ты позвал меня, чтоб поплакаться в жилетку? — спросил я.

— Я позвал тебя, чтобы ввести в курс дела. Эта «Народная воля» оказалась совсем не тем, что мы думали. Это проект с управлением общественным сознанием, тут нет сомнений, но направление его вовсе не реваншистское. На начальных стадиях этот проект проходил экспертизу в самых крутых западных исследовательских центрах.

— Значит, надо прекращать следствие по всем делам? — спросил я.

— В руководстве проекта сменилось уже третье поколение, — продолжал Костя вдохновенно. — А начиналось все еще с подачи товарища Андропова. Знаешь, какая основная проблема стоит перед человечеством?

— Не сойти с ума, — предположил я.

— Разумные потребности, — сказал Костя. — Нам нужно общество с разумными потребностями. Иначе планета не проживет и сотни лет.

— Если хочешь знать, — сказал я, — у меня крайне разумные потребности.

— Прекрасно, — сказал он. — Ты проходишь тест. В общем, нам прививают разумные потребности, ты понял?

— И для этого убивают вредных элементов, живущих неразумно, — догадался я.

— Вероятно, — вздохнул он. — В общем, ты понял, сейчас эта самая «Народная совесть» начинает легализоваться.

— Откуда ты все это узнал? — спросил я. — Вы что, таки вышли на переговоры?

— Нет, — сказал Костя, — но у нас появился толковый консультант, полковник КГБ Александр Александрович Рогозин. Он работал с Синюхиным, знал Даниленко. Он из первого поколения «Народной совести», обеспечивал как раз ее международное звучание. Если ему верить, то это уже не «Народная совесть», а международная.

— Почему же тогда были убиты и Синюхин, и Даниленко, и Собко?

— Смена поколений, — сказал Костя. Я перевел дыхание.

— Хорошо, — сказал я, — а мне-то что делать? Мы начали широкую облаву на Бэби, с тем чтобы через него выйти на «Народный суд», а что же теперь? Вы с ними уже сговорились, да?

— Ни с кем я не сговаривался, — буркнул Костя. — Я позвал тебя для того, чтобы объяснить, что деятельность нашей комиссии контролируется этой самой «Народной совестью». Я же со своей стороны, как ведущий работник Генеральной прокуратуры, нахожу в их деятельности массу противозаконных действий и не могу это обстоятельство игнорировать. Вот я и призываю тебя мобилизовать все силы для продолжения работы в крайне сложных обстоятельствах. Запомни, они следят за тобой во все глаза. Знаешь почему?

— Почему?

— Им нужен Бэби.

Я удивленно повернулся к нему.

— Бэби? Наш Бэби? Разве они не считают его убитым?

— А разве вы сами не доказали, что Люсина и Лихоносова убил именно Бэби? Думаете, они не в курсе? Теперь они ждут результатов вашей облавы с большим нетерпением, чем вы сами.

— Зачем им Бэби?

— Подумай сам, Саша, — сказал Костя. — Феликс Даниленко покончил с собой, его бывший заместитель и друг Лихоносов убит рукой Бэби. Компьютер Феликса Даниленко похищают прямо из лаборатории Генеральной прокуратуры — это до сих пор ничего тебе не говорит?

Я задумчиво кивнул.

— Значит, Бэби был человеком Даниленко?

— Вот именно.

— И у него может находиться ключ к компьютерной программе?

— Правильно, — похвалил Костя. — Вот почему им и нужен Бэби.

Я тяжело вздохнул.

— Надо же, как все сходится на этом Бэби, — сказал я. — А он, бедолага, наверное, и не знает, как он всем нужен.

— Теперь вопрос в том, кто первым до него доберется, — сказал Костя. — И первыми в этом случае должны быть мы, Саша. Ты понял?

Я развел руками и сказал:

— Надо, так сделаем.

Я подвез его к остановке автобуса, и мы распрощались, договорившись связываться не прямо, а через своих родных. Костя выглядел очень уставшим, хотя и улыбался мне напоследок, передавая приветы всем знакомым. Я развернулся на шоссе и поехал в прокуратуру.

День начинался с совещания у Пархоменко, где тот полчаса рассказывал о состоянии правоохранительной деятельности в Красноярском крае, где побывал недавно в трехдневной командировке. Судя по его словам, все там было в этом плане удручающим, но на предложение отправиться туда с помощью откликнулся лишь Лаврик Гехт, сам только что вернувшийся с Урала. Пархоменко предложил Лаврику собрать группу и отправляться, тем более что ситуацию в крае Лаврик знал прекрасно, бывал там неоднократно и мысли на этот счет имел самые смелые.

— А поехали с нами, Саша, — предложил он мне. — Я тебе там такие места покажу — ахнешь.

— В другой раз, — пообещал я.

Я успел рассказать ребятам про разговор с Меркуловым, и мы даже успели прикинуть варианты возможного развития событий, а в десять ко мне привезли Тверитина, и мы около часа с ним беседовали на самые разные темы, кроме той, которая была нужна. Когда дело касалось капитана Ратникова, Тверитин замолкал, бычился и начинал тяжело сопеть.

— Зачем вы детей-то трогали? — спрашивал его я, пытаясь зайти с этого конца. — Дети-то что могли знать?

Он молчал и сопел.

В общем, кроме краткого, но содержательного рассказа об армяно-азербайджанской войне, я из него ничего не вытянул. Я отправил его обратно в тюрьму, а сам поднялся к себе в кабинет.

— Вот он, — сказал Лаврик в трубку телефона и позвал: — Саша, это тебя.

Я взял трубку и услышал женский голос:

— Александр Борисович? Здравствуйте. Это с вами Нина Ратникова говорит, жена капитана Ратникова. Вам Деменок не звонил?

— Ага, звонил, — вспомнил я. — Здравствуйте, Нина. Чем я могу вам помочь?

— Мне сказали, что дело об убийстве моего мужа не закрыто. Вы не могли бы мне рассказать, что там и как?

— Заходите, — сказал я. — Поговорим.

Лаврик мне подмигнул и расплылся в улыбке. Он считал меня сердцеедом и тайно завидовал.

— Когда можно зайти? — спросила вдова.

Мне не очень-то хотелось с ней беседовать, но, вспоминая о том, что ей довелось пережить, я не мог не испытывать к ней чувства жалости.

— Да прямо сейчас и заходите, — предложил я. — Я выпишу вам пропуск.

— Только выписывайте пропуск на фамилию Шимовой, — попросила вдова виновато. — У меня теперь другая фамилия.

48

Нина все это придумала сама: позвонить майору Артему Деменку в Краснодар, напроситься на свидание с Турецким. Все получилось, как она и задумывала, и когда следователь снисходительно позволил ей прийти в прокуратуру, она была готова запрыгать от радости.

Аня, которая внимательно прислушивалась к ее разговору, тотчас же спросила:

— А куда это ты собралась?

Настроение у Ани было менее лучезарное, чем накануне, именно по той причине, что ночью Нина поймала ее у бара, где та тайком потребляла виски. Нина пригрозила сдать ее на принудительное лечение от алкоголизма, и Ане пришлось много и жалобно плакать, прежде чем инцидент был исчерпан.

— На свидание, — отвечала Нина чуть взволнованно, но беззаботно. — Разве не могу я пойти на свидание?

— Ты нашла мужика? — спросила Аня испуганно. Нина глянула на нее и рассмеялась.

— Не пугайся, подруга, — промолвила она с горечью. — Это сугубо деловое свидание.

— А я дома останусь? — спросила Аня с надеждой.

— Конечно, — кивнула Нина. — Не страшно? Аня улыбнулась.

— Я за видик засяду, ага? Там классные фильмецы есть. Предварительно Нина собрала все спиртное, что было в доме, в большую сумку, и предупредила:

— Аня, выпивки в доме нет, и не пытайся ее раздобыть. Я скажу, чтоб тебя не пускали назад домой, если ты захочешь выйти.

— Да что ты, Нинуля, — сказала Аня с горечью. — Ты меня уже совсем за пропащую держишь. Я в норме.

Но Нина все же отнесла сумку с бутылками в камеру хранения, которой ведали охранники, и предупредила, чтоб ни на какие просьбы о спиртном не отзывались.

— Нина Алексеевна, — сказал охранник, — сейчас такие надежные средства есть, в один день отучат.

— Может, мне еще придется этим воспользоваться, — сказала Нина.

Конечно, Аня представляла для нее одни заботы, но иметь эти заботы оказалось для нее приятно, и с дороги она позвонила домой из машины по радиотелефону, узнала, что за «фильмец» смотрит Аня, и сказала ей несколько теплых слов. Эта двадцатичетырехлетняя девица была сущим ребенком.

И вот она уже входит в здание прокуратуры, получает в проходной пропуск, поднимается по лестнице. Ей поначалу казалось, что здесь ее непременно узнают и схватят, и она сама над собой посмеивалась. Единственным человеком, знавшим правду о Бэби, была она сама, и потому опасаться ей было нечего.

Кабинет у Турецкого был небольшой, к тому же он делил его с симпатичным толстячком, который предупредительно оставил их, когда появилась Нина. Сам следователь, как она и предполагала, был вальяжным молодым человеком, и к визиту вдовы он отнесся как к мероприятию тягостному, но необходимому.

— Присаживайтесь, Нина Алексеевна, — предложил он. — Мне очень интересно с вами познакомиться. Если позволите, я позвоню своим молодым помощникам, они тоже хотели, что называется, засвидетельствовать почтение.

— Конечно, пожалуйста, — кивнула Нина.

Ее появление произвело некоторое впечатление, потому что Турецкий наверняка ждал провинциальную вдовушку в черном платочке, а появилась вполне респектабельная дама.

— Меня очень взволновало то, что вы продолжаете дело, — сказала она после того, как он позвонил стажерам. — Скажите, там выявились новые обстоятельства?

— А какие обстоятельства известны вам? — спросил Турецкий с интересом.

— Дело было закончено и прекращено после того, как убили какого-то бандита, — ответила Нина. — Они сказали, что это и был убийца.

— Да, это уже несколько устаревшая информация, — заметил следователь. — С тех пор произошло немало событий.

— Связанных с убийством моего мужа? — спросила Нина.

— В том-то и дело, — вздохнул Турецкий. — Это целая эпопея.

— Вы мне расскажете?

— Только то, что можно, — улыбнулся Турецкий. — Как вы понимаете, много информации служебной, не подлежащей разглашению.

— Но это значит, — сказала Нина, — что убийца не выявлен.

— Теперь уже определен, — сказал Турецкий не без самодовольства.

В этот момент в кабинет пришли молодые следователи, высокая и стройная Лариса Колесникова и очкарик Сережа Семенихин. И он, и она двигали челюстями, но на пришедшую гостью посматривали с интересом.

— Я вам должен объяснить, — продолжал между тем Турецкий, — что дело вашего мужа оказалось едва ли не центральным в одном большом политическом расследовании. Именно поэтому у нас такой интерес к вам, Нина Алексеевна. Может, сначала вы расскажете о себе? Я вижу, вы прекрасно выглядите. Вы в Москве проездом?

— Нет, — сказала Нина. — Теперь я здесь живу.

— Надо же! — воскликнул Турецкий. — А мы вас искали в Краснодаре.

— Я совсем недавно живу здесь, — объяснила Нина. — Видите ли, все получилось так неожиданно, так странно… Я очень тяжело переживала смерть детей и мужа. Даже лечилась в психушке.

— Нам об этом известно, — вмешалась Лариса мягко.

— Но продолжение вас определенно удивит, — усмехнулась Нина нервно.

И она принялась излагать легенду про благородного француза Гюстава Шима, который подобрал ее на сочинском пляже и увез во Францию, про ее странную, полубессознательную жизнь за границей, про развод, также исполненный благородства, и, наконец, про ее возвращение в волшебный мир Строгино.

— Надо же, — сказал Турецкий, качая головой. — Так вы теперь преуспеваете?

— Как здорово! — восхитилась Лариса.

Один Сережа холодно жевал жвачку, никак не реагируя на эту сказку.

— Я богата, — сказала Нина. — Я знаю, что на Западе часто бывает, что назначенная награда ускоряет следствие. Если нужно, я могу назначить такую награду.

— Увы, — вздохнул Турецкий, — сейчас в этом нет необходимости.

— Я рассказала о себе, — заметила Нина, — и теперь вправе выслушать ваш рассказ.

— Да, конечно, — согласился Турецкий и принялся в ответ рассказывать об убийствах всех участников того давнего краснодарского дела, о Бэби, неожиданно оказавшемся замешанным сразу и в деле кровной мести, и в казнях по приговору Суда Народной Совести. Он достаточно подробно перечислил все дела Бэби, рассказал о выступлении Стукалова, об убийстве его тем же Бэби, о предполагаемом убийстве самого Бэби. — И в тот момент, — продолжал он, — когда уже почти все были уверены в том, что Бэби убит, вдруг последовало убийство последнего из краснодарских свидетелей, Люсина. И мы поняли, что Бэби жив.

— Кто он, этот Бэби? — спросила Нина. — Почему он мстит за моего мужа?

— Мы бы хотели переадресовать этот вопрос вам, Нина Алексеевна, — сказал Турецкий. — Вы лучше знали друзей своего мужа. Вы понимаете, чтобы так настойчиво идти по следу на протяжении целого года, надо иметь характер.

— Да, конечно, — согласилась Нина. — Вы извините, но мне этот Бэби даже чем-то симпатичен. Он ведь делает мое дело.

— И вы не можете предположить, кто бы это мог быть? — спросил Турецкий.

Нина подумала, покачала головой и сказала:

— Ничего не приходит в голову. В последнее время в моей жизни произошло столько событий, что даже не знаю… Нет, я не могу вспомнить никого, кто бы это мог быть.

— У вашего мужа не было друзей? — спросил Турецкий удивленно.

— У него были друзья, — сказала Нина. — У нас было очень много друзей, но вряд ли кому-нибудь из них пришло бы в голову мстить. Это не свойственно современному человеку, не так ли? Мы стараемся поскорее забыть тяжелые переживания, уйти от них. А мстить?.. Это что-то древнее, архаичное. У нас не было таких друзей.

— Может, кто-нибудь из кавказцев? — спросила Лариса. — У них обычай кровной мести существует до сих пор.

Нина глянула на нее и улыбнулась.

— Это чисто московские измышления, — возразила она. — Я жила на юге и знаю, что все кавказцы хорошие артисты. На самом деле они такие же люди, как и мы, и за каждым случаем так называемой кровной мести стоит солидный материальный интерес.

— Во всяком случае, этот Бэби успел еще убить московского бизнесмена Лихоносова, — напомнила Лариса, — и никакой кровной мести здесь не было.

Нина кивнула.

— Вы меня страшно заинтриговали, — сказала она. — А что он натворил еще?.

— Пока ничего, — отвечал Турецкий. — Но возможно, он затаился.

Нина неожиданно усмехнулась.

— Если я опубликую в газетах приглашение на свидание, он вряд ли отзовется, не правда ли?

— Вряд ли, — согласился Турецкий, хмыкнув.

— А как вы надеетесь на него выйти?

— Вы забываете, что двое истинных убийц остались ненаказанными, — сказала Лариса.

— Как? — ахнула Нина. — Вы уже знаете истинных убийц?

— Да, — кивнул Турецкий. — Знаем.

— И… — Нина судорожно вздохнула, — кто это?

— Двое рядовых сотрудников краевого управления КГБ, — сказал Турецкий.

Нина покачала головой.

— Этого не может быть!.. Зачем КГБ убивать моего мужа? Моих детей?..

— Это старая и запутанная история, — сказал Турецкий. — Вам знаком Вадим Сергеевич Соснов?

— Вадим? Конечно!

— Он ведь был у вас в гостях накануне, не так ли?

— Да, был.

— Дело в том, что он в это время проводил ревизию в отношении местного КГБ, и у него были компрометирующие материалы.

— На дискете, — вспомнила Нина вдруг. Турецкий удивленно поднял голову.

— А вы откуда знаете?

— Он оставил эту дискету у меня, — проговорила Нина. Турецкий даже вскочил.

— Как оставил у вас! Значит, эта дискета у вас все-таки была?

— Да, — кивнула Нина. — Я отдала ее Вадиму именно в ту ночь.

— Стоп, стоп, стоп, — перебил ее Турецкий. — Значит, в ту ночь вы возвращались в город не ради покупок, а ради встречи с Сосновым?

— Да.

— Это ничего не меняет, — произнес Сережа Семенихин.

— Но все-таки, — покачал головой Турецкий. — Я дважды беседовал с Сосновым, и он ни разу не рассказал мне об этом.

Возникла небольшая пауза, и Нина объяснила:

— Это не было любовным свиданием. Он оставил у меня дискету, просил никому не говорить, даже мужу. Накануне, перед отъездом, он попросил подвезти ее к поезду. Я придумала это возвращение, чтобы вернуть ему ее.

— Но вашего мужа убили именно из-за этой дискеты, — сказала Лариса. — Вы понимаете? Ваших детей пытали…

— Лариса, — остановил ее Турецкий. Нина тяжело вздохнула.

— Я понимаю, — сказала она.

Неожиданно лицо ее исказилось, она всхлипнула и почти пропищала:

— Извините… — и заплакала.

Турецкий налил ей воды, Лариса принялась успокаивать, и только Сережа сидел, жевал жвачку и наблюдал за всем этим молча.

Нина быстро пришла в себя, и Лариса вызвалась проводить ее в туалет, чтобы привести в порядок лицо.

— Простите меня, — говорила она Нине взволнованно. — Я брякнула, не подумав.

Нина разглядывала себя в туалетном зеркале и молчала.

— Может, валерьянки принести? — спросила Лариса.

— Нет, не надо.

— Одного из них мы уже задержали, — сказала Лариса, пытаясь ее успокоить. — Мы надеемся, что Бэби как-то узнает об этом и клюнет.

— Клюнет? — переспросила Нина. — Но как он может клюнуть?

— Мы еще не знаем, — сказала Лариса. — Можно устроить что-нибудь вроде следственного эксперимента, вывезти убийцу в город…

— Вы хотите, чтоб Бэби убил его? — удивилась Нина.

— Да нет же, — с досадой возразила Лариса. — Мы хотим только привлечь внимание Бэби. Конечно, риск есть, но мы постараемся свести его до минимума.

Нина вздохнула.

— Я не очень поняла, почему вы так стремитесь поймать этого Бэби, — сказала она.

— Тут серьезные мотивы, — сказала Лариса, доставая сигареты. — Она глубоко затянулась, выпустила струю дыма и заговорила: — Речь идет о политической акции. Может, вы слышали про Суд Народной Совести? В свое время о нем много говорили, но сейчас как-то замолчали. Это набор крутых политиканов, которые манипулируют общественным сознанием. Бэби был исполнителем их приговоров, выполняя прямые поручения одного старика, который был там большой шишкой. Но старика недавно убили, точнее, довели до самоубийства, что одно и то же. Старик владел ключом к компьютерной программе, на которой отражена деятельность этого самого «Народного суда». Он успел покончить с собой, не сказав никому, где этот ключ. Теперь весь аппарат «Народного суда» ищет Бэби, как и мы, но для того, чтобы овладеть ключом к программе. Предполагается, что Бэби знает, где ключ. Понимаете? Он выведет нас прямо на коллегию Суда! Именно это нас и интересует.

Нина кивнула. Она уже пришла в себя, подправила макияж и снова выглядела как надо.

— Интересно у вас получается, — промолвила она. — На убийцу ловите Бэби, а на Бэби будете ловить политиканов.

— Так надо, Нина, — со значением сказала Лариса. Они вернулись в кабинет Турецкого, где все еще сидел мрачно жующий Сережа Семенихин, и следователь Турецкий с порога сказал:

— Лариса, срочно к Моисееву, у него для тебя какие-то результаты.

— Лечу, — сказала Лариса. — До свидания, Нина. Мы еще увидимся, да?

— Да, конечно, — кивнула Нина, не очень представляя, как они смогут снова увидеться.

Лариса ушла, а Нина снова села к столу.

— Я вас задерживаю, — произнесла она — Простите.

— Нет, ничего, — возразил Турецкий. — Это вы нас простите. Для нас это просто дело, а вы все это пережили…

— Как фамилии этих… убийц? — спросила Нина. Турецкий промолчал, потом сказал:

— Что вам дадут их фамилии, Нина? Вы простите, но пока это служебная информация. Следственная тайна.

— Но и вреда это вам не причинит, — сказала Нина.

— Мы сообщим вам об этом чуть позже, — загадочно проговорил Турецкий.

Нина кивнула.

Зазвонил телефон, Турецкий снял трубку.

— Да?.. Кто пришел?.. Рогозин?.. Да, хорошо… Приму, ладно.

Он положил трубку, задумчиво вздохнул, потом поднял голову и виновато улыбнулся.

— Простите, Нина, срочные дела. Сережа, ты не покажешь Нине свою машину? Ей будет интересно.

— Да, конечно, — Сережа поднялся.

— До свидания, — протянула руку Нина. — Я могу еще к вам зайти?

— Конечно, — сказал Турецкий. — Вы же у нас потерпевшая по делу об убийстве.

Нина пошла вперед, а Турецкий окликнул Семенихина.

— Сережа!

Сережа задержался, вернулся к столу.

— Что, Александр Борисович?

— Когда проводишь преуспевающую вдову, — тихо сказал Турецкий, — посмотри по своим каналам, что у нас про нее есть. Просто для интереса, ага?

Сережа жеванул пару раз и ответил:

— Нет проблем, Александр Борисович.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Пока! Сережа кивнул и ушел.

49

Вначале я был искренне шокирован внешностью вошедшей дамы, ибо внешность ее была отнюдь не скорбящая, но в разговоре, когда выяснилась вся ее удивительная история, я понял, что внешность не убавляет ее скорби. Эта женщина затаила боль глубоко внутри себя, и, когда она заплакала, я был даже каким-то образом обрадован, обнаружив в ней очевидное проявление человечности. Прощаясь, я даже подумал, что она мне понравилась, хотя и попросил Сережу проверить ее по компьютерной информационной сети.

Другие проблемы накатили на меня следом за визитом вдовы, ко мне заявился некий Рогозин. Если бы я не слышал эту фамилию утром от Меркулова, я бы и внимания не обратил на этого представителя комитета Верховного Совета по законности и правопорядку, но теперь я был готов к его визиту и потому даже волновался.

Рогозин оказался холеным и упитанным господином с лучезарной улыбкой и холодом в глазах. Пожав мне руку, он потом под столом вытирал ее носовым платком.

— Александр Борисович, я к вам по очень важному делу, — начал он. — Нам известно, что вы уже длительное время ведете следствие, касающееся деятельности так называемого Суда Народной Совести.

Я кивнул.

— Нам даже известно, что в руководстве находятся силы, препятствующие вашей работе.

— Надеюсь, вы не ждете, что я прямо сейчас начну вам жаловаться, — сказал я с улыбкой.

Он улыбнулся в ответ.

— Разумеется, в этом нет необходимости. Мы намерены поддержать вас всеми силами.

— Спасибо, — кивнул я. — Но кто это «мы»?

— Комитет по законности и правопорядку, — сказал Рогозин.

— Вы — депутат Верховного Совета? — спросил я.

— Нет, но я эксперт, член комитета. Вы хотите, чтоб я предъявил документы? — Он с готовностью полез в нагрудный карман, и я поспешил остановить его.

— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я просто хочу знать, к кому мне обращаться, когда действительно возникнут трудности.

Он кивнул.

— Вы знаете, я слышал о вас очень много хорошего от Меркулова.

— Вы знакомы с Константином Дмитриевичем? — удивился я.

— Да, — кивнул Рогозин. — Мы вместе заняты этим самым «Народным судом» в работе одной комиссии. Я ведь был в числе тех, кто начинал в свое время дело «Народной воли».

Тут я должен был крайне удивиться, и мне это удалось.

— Вы были… в числе организаторов?

— Почти, — усмехнулся Рогозин. — Я содействовал международным контактам руководителей проекта.

— Вот как, — произнес я. — Тогда, может, вы объясните цели этого… гм… проекта? Пока ведь мы рассматриваем его как сугубо преступную организацию.

— И правильно делаете, — кивнул Рогозин. — От первоначальных целей не осталось и воспоминания. Понимаете, этот проект предусматривал перестройку общественного сознания всего нашего народа.

— Ого, — не выдержал я.

— Только не спрашивайте меня, как все это реально предполагалось делать, — усмехнулся Рогозин. — Я, увы, не специалист. Но знаю, что ныне практикующийся террор в первоначальном проекте не предусматривался. Идеи были чисты, гуманны и возвышенны.

— Возвышенными идеями вымощена дорога в ад, — сказал я. — Так что же, ваша информированность не дает вам возможности вмешаться в нынешнее состояние дел?

— Информированность моя не такая уж значительная, как вы можете предположить, — со вздохом сказал Рогозин. — Но сейчас делается все, чтобы выйти на контакт с представителями «Народной воли». Выясняется, что в проект были вложены просто огромные средства, и мы не представляем, как все это может сказаться на жизни страны.

— Кто же контролирует это дело?

— Группа глубоко законспирированных политиков, — понизил голос Рогозин, — которые свои личные цели решили поставить во главу угла.

— Разве руководители государства не держали в руках нити управления? — спросил я недоверчиво.

— Разумеется, — кивнул Рогозин, — но август 91-го все спутал, так что структуры управления проектом оказались самоуправляемы. И тогда начались процессы, приведшие к нынешним преступлениям. Вы знаете, что за последний месяц по нашим данным погибло уже более четырех десятков человек, и все по спискам Суда.

— Почему об этом молчит пресса?

— Потому что действует президентская комиссия, — объяснил Рогозин. — Они убеждены, что противостоять можно только так, замалчиванием, ложью и провокациями. Я решительно против.

— Тогда как вы там оказались?

— Не так уж много людей, кто знает о проекте больше меня, — сказал он не без самодовольства. — Только поэтому они меня и терпят. А недавно едва не выгнали вон, когда я сказал, что подобные комиссии были запланированы в разделе правительственного сопротивления.

Я кивнул, усмехнувшись вместе с ним, и спросил:

— Итак, что вы хотите от меня?

— Бэби, — сказал Рогозин. — Нам всём нужен Бэби.

— Разве вы не считаете, что он убит? — спросил я удивленно.

Он покачал головой.

— Нет, Александр Борисович, нет. И вы не считаете, не так ли? Не зря же вы так холите и лелеете этого подонка Тверитина.

Я кашлянул.

— Вы знаете все? — спросил я.

— Все, что мне нужно, — весомо произнес Рогозин.

— Тогда мне непонятны причины этого визита, — сказал я.

— Причина одна, — сказал Рогозин. — Речь идет о большой политической драке за овладение проектом. Бэби неожиданно для всех стал здесь ключевой фигурой.

— А компьютер Феликса Даниленко? — спросил я. — Где он?

— Вы меня спрашиваете так, будто это я его похитил, — сказал Рогозин со смешком. — Но это не суть важно. Если у нас появится ключ, то вся коллегия приползет к нам с предложениями услуг.

— Что за странность, — удивился я. — Все повязано на программе Даниленко?

— Да, это принцип руководящих структур проекта, всеобщее согласие. Выпадение любого отдельного звена стопорит всю систему. Они успели овладеть и взять под контроль большую часть звеньев, но Даниленко был последним из могикан.

— А какой должен быть ключ? — спросил я с интересом.

— Да ключ-то простой, — промолвил Рогозин с досадой, — кодовое слово, пароль, если хотите. В других обстоятельствах быстродействующий компьютер определяет его за несколько минут, но тут та закавыка, что любое неправильно поданное слово уничтожает программу. Нужно только одно слово, правильное.

— И Бэби его знает?

— Это известно только Бэби, — Рогозин вздохнул. — Теперь вы понимаете, что стоит этот молодой человек?

— Что же вы ждете от меня? — спросил я.

— Искренности, — сказал Рогозин. — Вы уже продумали операцию?

— Нет. Нам нужен еще второй убийца. Рогозин пожал плечами.

— Зачем? Он клюнет и на этого. Вы не думали о газетной заметке о захвате вашего Тверитина?

Я покачал головой.

— Тут много сложностей, Александр Александрович, — возразил я. — Не можем же мы прямо зазывать этого Бэби. Надо все продумать.

— Я уже говорил, это надо делать очень быстро, — напомнил Рогозин. — Ситуация настолько обострена, что возможны самые неожиданные ходы с противоположной стороны. Нам бы хотелось непременно участвовать в операции по захвату Бэби.

— Вы полагаете, что мы сами не справимся? — спросил я.

— Будем рассуждать здраво. Один раз вы уже не справились. Теперь важность операции даже не удваивается, а удесятеряется! Надо быть предельно осторожными.

— Я и без того осторожен, — заметил я. — Скажите, а Вадим Сергеевич Соснов знает о вашей деятельности в президентской комиссии?

Он посмотрел на меня рассеянно и сказал:

— Нет, разумеется. Но в комитете я занимаюсь тем же вопросом, то есть делами Суда Народной Совести. Нашего председателя эта проблема, как мне кажется, не интересует.

Тут появился Лаврик Гехт, истомившийся блужданиями по чужим кабинетам, и мой гость поднялся прощаться. Я проводил его по коридору, чтобы зайти в компьютерный к ребятам, и на прощание он сказал:

— Я вас очень прошу, Александр Борисович, при первой же информации о Бэби — немедленно звоните мне в комитет. Это очень важно.

Я пообещал, и на этом мы расстались. Этот человек, как я понял, приходил меня или завербовать, или запугать. Ему не удалось ни то, ни другое.

— А где вдова? — спросил я у Сережи, который уже сидел за компьютером.

— Я проводил ее.

— Что-нибудь нашел? — спросил я, кивнув на экран дисплея.

— Ищу, — отозвался он.

— А Лара где?

— Все еще у Моисеева, — сказал Сережа, не отвлекаясь от своей работы.

— Если что узнаешь, зайдешь ко мне. Он кивнул, и я оставил его.

Конечно, можно было бы воспользоваться и одним Тверитиным для заманивания Бэби в ловушку, но я, во-первых, еще не представлял себе, что это может быть за ловушка, а во-вторых, меня страшно интересовал тот большой человек, по чьему повелению Чекалин с Тверитиным совершили налет на дом Ратникова. Я предполагал узнать про это от Чекалина.

Не успел я об этом подумать, как в прокуратуру заявился Слава Грязнов и, задыхаясь от спешки, доложил:

— Саша, он уже здесь, в Подмосковье. Едем скорее!

Конечно, участвовать в оперативных действиях следователю прокуратуры как бы не пристало, но Слава меня видел насквозь и знал, насколько все это важно для меня. Я спешно накинул пиджак, сказал Гехту, чтоб отвечал на звонки, и помчался вниз по лестнице.

В дороге разговор был об одном — о Бэби.

— Я уже думал насчет операции, — говорил Грязнов. — Нужно сделать такой мешок, чтобы ни один микроб не ускользнул, понимаешь?

— Ты лучше подумай, как нам его известить о наличии клиентов, — возразил я. — Может, у тебя есть его адресок?

— По-моему, это его заботы, — отмахнулся Грязнов. — Понимаешь, Саша, я этому Бэби верю. Если ему это надо, а ему это точно надо, то он и сам узнает.

— У него был информатор, — напомнил я. — На него работала машина «Народного суда»… А теперь что?

— Если ты начнешь ему помогать, — сказал Грязнов, — то все провалится.

— Может, ты и прав, — проговорил я задумчиво. — В конце концов, кому это больше надо, мне или ему?

Грязнов рассмеялся, и мы перешли на другие темы.

— Вчера на хуторе около Тучкова фермер рэкетиров положил, — рассказал нам водитель. — Как есть уложил, из двухствольника. Наповал.

— Тоже ведь, — хмыкнул Грязнов, — суд народной совести. А, Саша?

— Ну, там-то решения Политбюро не предусматривалось, — отозвался я.

— Умеют они, гады, народом прикрыться, — сказал Грязнов. — Радетели…

— Расскажи лучше про Чекалина, — попросил я. — Где он и что?

— Сценарий тот же, — негодовал Грязнов. — Прибыл с товаром для московских дельцов. Перевал у них в Ногинске. Туда мы сейчас и едем. Клиент отдыхает на квартире у бабы, которую ему сняли загодя.

— Бабу или квартиру?

— Обеих, — махнул рукой Грязнов. — Поведение спокойное, пьет умеренно.

— Там твои люди или местными силами? — спросил я.

— Обижаешь, — сказал Грязнов. — Все ж таки особо важное дело, как-никак.

— Этот Чекалин будет покруче своего напарника, — заметил я. — Надо быть поосторожнее.

— Ты еще укажи, как мне его брать, — буркнул Грязнов. — Скажи спасибо, что я тебя с собой взял. Уж конечно не для операции, а только для первоначального допроса, чтоб попробовать его расколоть, пока тепленький. Сиди в машине и не дергайся, товарищ следователь. Или господин?

Я не ответил. Сомнения относительно операции с облавой на Бэби снова нахлынули на меня. Я очень опасался Рогозина. Конечно, у нас не было полной уверенности в том, что он являлся человеком «Народной совести», но уж очень он для этого подходил. И потом, когда он рассказывал про ключевое слово для проникновения в программу компьютера, не слишком ли много он об этом знал? И откуда? И даже если он не из «Народной совести», то кого он теперь представляет? Может, он представитель уже следующего поколения, которое рвется к финансовой базе проекта?..

Мы подъехали на место уже во второй половине дня, и к машине сразу подскочил один из людей Грязнова.

— Товарищ майор, все готово.

— Как клиент? — спросил Грязнов, не выходя из машины.

— Час назад звонил в Москву, разговор записан. Похоже, договаривались об обратной оказии. Есть предположение, что назад он оружие повезет. Может, нам подождать, товарищ майор?

— Отставить, — сказал Грязнов. — Все по местам, через десять минут начинаем операцию.

И снова у них была задействована женщина, на сей раз сотрудница МУРа, пришедшая к хозяйке от имени какой-то женской партии уговаривать хозяйку вступать в ее ряды. Хозяйка была матерой бабищей двадцати пяти лет, держала подпольный бордель, и потому идеи женской партии были ей близки и понятны. Она и внимания не обратила, что активистка женского движения не закрыла за собой дверь. Жилец послушал из любопытства агитацию, но плюнул и ушел в свою комнату. Тогда и появились ребята Грязнова во главе с ним самим. Тихим шепотом и жестами они уговорили хозяйку вызвать жильца, чтобы выпить за женскую партию, и взяли Чекалина, когда тот, ничего не подозревая, вышел из своей комнаты.

— Жорик, они меня заставили, — завопила хозяйка отчаянно, видя, как милиция крутит ее постояльца.

— Дура, — только и сказал Жорик, хрипя от негодования.

50

На Востряковском кладбище Нина около часа искала могилу Феликса Даниленко. У нее был план, начерченный Буком, но как он мог помочь, если новые районы кладбища представляли собой огромную пустыню, усеянную могилами. Кресты, временные памятники, просто колышки с номерами и едва заметные аллеи и тропинки — вот среди чего она упорно блуждала, пытаясь сориентироваться. В конце концов могилу она нашла, но почти случайно, — машинально следуя за погребальной процессией, обратила внимание на покосившийся памятник со звездой, вспомнила слова Бука и подошла. Так и оказалось, это была могила Феликса Захаровича Даниленко. И так убого и сиротливо выглядело это захоронение среди тысяч таких же едва приметных могил, что Нина не выдержала и расплакалась.

Воистину люди в своем страхе перед смертью потеряли всякое уважение к ней, думала Нина, стоя над убогим холмиком земли, над которым стоял перекошенный жестяной памятник. Ведь не мертвым же нужна эта память, ведь это, по существу, плевок в вечность. Она невольно вспомнила кладбище в Краснодаре, где так же сиротливо расположились три могилы, одна большая и две поменьше, и новая волна слез и горечи накатила на нее. Феликс тоже был убит, это было ясно. Старый идеалист не пошел на поводу у нового руководства — и вот поплатился.

— Где же твой ключ, Феликс? — спросила Нина. — Они все ждут от меня какой-то ключ. Что я им скажу, когда они меня поймают?

Она положила цветы на могилу, поправила памятник и даже постояла некоторое время на коленях, погрузившись в меланхолическую тоску о безвозвратном.

— Ладно, дед, — сказала она, поднявшись с колен. — Я все сделаю. Никакого ключа они от меня не получат, и тем лучше. А вот дело свое я закончу непременно. Пусть ловят, ага?

Она даже заулыбалась в конце, ясно представив одобрение Феликса, и уходила уже в другом, более решительном настроении. Глупо плакать о смерти тому, кто сам посвятил свою жизнь убийству, думала она, слыша рыдания людей, провожавших в последний путь своих родственников.

Буку она позвонила из машины, и он подсел к ней на Гоголевском бульваре. Она повела машину к набережной и дальше, вдоль кремлевской стены, а сама говорила:

— Они хотят его поймать. Звучит это глупо, и как они думают это организовать, я не знаю, но мы на это скорее всего пойдем.

— Понятно, — вздохнул Бук. — От такой жизни хоть в петлю, да? Впрочем, тебе-то чего бояться, рисковать будет Бэби. Они думают, что он знает какой-то ключ, — сказала Нина. — Какой-то пароль к компьютеру, который всем нужен. А он ничего не знает. Во всяком случае, они его не убьют, верно?

— Конечно, — сказал Бук. — Так, попытают слегка.

— Он ничего не знает, — сказала Нина.

— Чтобы убедиться в этом, — сказал Бук, — надо выяснить, что он знает. Будь уверена, они возьмут его в крутой оборот.

— Но это единственный шанс добраться до этих парней!

— Глупости, — сказал Бук. — Я уже завтра буду знать, где их держат, и мои ребята приколют твоих убийц без проблем.

— Твои ребята тут ни при чем, — сказала Нина.

— А Бэби при чем? — спросил Бук. — Он здесь имеет свой интерес или просто исполняет все твои прихоти?

Нина глянула на него надменно и сказала:

— Он исполняет мои прихоти. Почему это тебя так беспокоит?

Бук вздохнул и усмехнулся.

— Жалко парня!..

— Лучше достань мне снайперскую винтовку, — сказала Нина. — С глушителем и пламегасителем. Может, нам удастся их обмануть.

— Вариант Стукача? — догадался Бук. — Не думаю, что это пройдет. Они не повторяют своих ошибок.

— Мы еще ничего не знаем о том, что они задумали, — сказала Нина. — Но приготовиться не грех. Ты достанешь винтовку или мне поискать в другом месте?

— Да хоть гранатомет, — сказал Бук. Нина подумала и ответила:

— Гранатомет не надо. Бэби никогда не стрелял из гранатомета.

— Я пошутил, — сказал Бук.

Совершив большое кольцо по бульварам, Нина вновь высадила его на Арбатской площади, и на прощание он спросил:

— И все же где ты его прячешь? У меня есть пара дел для человека, который умеет хорошо стрелять.

— Поговорим об этом потом, — сказала Нина. Направляя машину в Строгино, она рассуждала о том, действительно ли она является просто профессиональным убийцей? Ей не хотелось так думать, и она искала для себя какие-то высокие мотивы — месть за мужа и детей. Даже приговоры Суда Народной Совести она исполняла лишь затем, чтобы потом взамен получать нужную информацию о своих клиентах. Но чем больше она искала оправданий, тем страшнее ей становилось от мысли, что она, как какой-нибудь тигр-людоед, теперь обречена убивать и убивать. Ведь действительно, то особое состояние, что охватывало ее в момент совершения акции, нравилось ей, и, бывало, она шла на убийство со сладким чувством ожидания этого самого состояния. А может, то, что с ней происходит, всего лишь психическая аномалия и она больна? Больна жаждой убийства?

Когда она вошла в подъезд, то обратила внимание, что охранник у входа, поздоровавшись с нею, проводил ее каким-то странным взглядом. Она поднялась, открыла дверь и услышала какую-то возню в глубине квартиры.

— Аня! — позвала она. — Кто у тебя там?

Она машинально протянула руку к браунингу в кобуре под мышкой, но Аня уже вышла ей навстречу, в халате, взъерошенная и растерянная, несмотря на радостную улыбку.

— А, Нинуля, — протянула она. — Так рано…

Нина взяла ее за ворот халата и притянула к себе. Так и есть, от нее шел запах спиртного.

— Чего ты, Нинуля? — жалобно пропищала Аня.

— Кто у тебя там? — спросила Нина, кивнув на дверь спальни.

— Да никого там нет, что ты еще придумала!.. Нина шагнула туда, и Аня ухватила ее за рукав.

— Погоди!.. Там электрик, у меня ночник испортился вчера…

«Электрик» уже выходил из спальни Ани, глупо улыбаясь. Нина узнала его, это был один из охранников предыдущей смены.

— Здравствуйте, Нина Алексеевна, — пробормотал он. — Меня тут Аня позвала… лампочку вкрутить.

— Ширинку застегни, — сухо бросила Нина. Охранник охнул, повернулся к ним спиной.

— Ну что ты, Нинуля… — протянула Аня.

— Вот что, парень, — Нина была вне себя от ярости. — Мне говорили, что вы дорожите своей работой. Если это действительно так, то ты больше порог этой квартиры не переступишь, понятно?

— Понятно, — отвечал он смиренно. — Если бы вы сразу предупредили, я бы и сейчас не переступил. А так что же… Надо исполнять просьбы жильцов.

— И ничего спиртного! — добавила Нина. — Неужели не понятно, она же больная!..

— Ну что ты такое говоришь, — пробурчала Аня.

— Да тут и было-то две капли, — оправдывался охранник. — Я пойду, Нина Алексеевна?

— Вали, — буркнула Нина.

Охранник двинулся к двери, но у выхода остановился.

— Вы мне сразу скажите, Нина Алексеевна, вы начальнику нашему будете жаловаться?

— Я подумаю, — сказала Нина.

Он неожиданно улыбнулся и сказал:

— Это всегда лучше определенности, остается надежда. Но я вас понял, и вы можете быть во мне совершенно уверены. До свидания, Нина Алексеевна.

Он поспешно вышел, и дверь за ним захлопнулась. Аня тяжело вздохнула.

— Ну и чего ты устроила скандал?

— Это мерзко, — скривилась Нина. — Спать с мужчиной ради глотка выпивки.

— Откуда ты знаешь, что я с ним спала? — возмущенно спросила Аня. — А если спала, то почему ты решила, что только ради глотка выпивки?

— Вот как? — иронично переспросила Нина. — Значит, это любовь?

— Это не любовь, — сказала Аня с горечью, — но это тоска!.. Думаешь, приятно сидеть здесь дни и ночи, смотреть этот видик, купаться в этой ванне и ничего не ждать?

— Почему ничего не ждать? — спросила Нина.

— Потому что нечего мне ждать, — сказала Аня и заплакала.

Поначалу Нина игнорировала ее плач, ушла на кухню и занялась обедом, но поскольку плач не стихал, она все же — подошла к ней, села рядом и обняла.

— Успокойся, глупая, — утешала она подругу. — У тебя еще все впереди.

— Ты меня не любишь, — всхлипывала Аня.

— Господи помилуй, — рассмеялась Нина. — Ты опять о своем? Я думала, ты тут без меня давно уже пришла в норму. Мужиков стала приглашать, разве не прогресс?

— Это назло тебе, — сказала Аня.

— Ну радуйся, — усмехнулась Нина. — Ты меня разозлила.

— Ты такая бесчувственная, — судорожно вздохнула Аня. Нина вдруг вспомнила заведение лесбиянок в Париже, улыбнулась и стала рассказывать:

— А знаешь, я там за бугром как-то была в специальном ресторанчике, для таких дурех вроде тебя. Там такие ангелочки плясали.

— Как — плясали? — не поняла Аня, но заинтересовалась.

Нина рассмеялась.

— Голенькие, — сказала она. — Я еще подумала, вот бы тебе туда попасть. Ты бы слюной изошла.

Аня фыркнула.

— Подумаешь… Вон по видику и не такие ангелочки пляшут… А они что, целовались, да?

— И целовались, и обнимались, — сказала Нина, насмешливо наблюдая за ней. — Ладно, не заводись, а то опять под дверью вздыхать всю ночь будешь.

— Не было этого, показалось тебе.

— Ну-ну, показалось, — не стала спорить Нина и ушла на кухню.

После обеда они вместе выбрались на пляж и искупались в Москве-реке. Пляж был неподалеку от их дома, чистый и ухоженный, и они даже еще успели позагорать в свете заходящего солнца. Аня принялась играть в волейбол с какими-то немолодыми женщинами в ярких молодежных купальниках, а Нина лежала в шезлонге и любовалась пейзажем. Тем не менее вернувшись, они приняли душ, памятуя об экологии, и, облачившись в халаты, сели смотреть телевизор. Аня сначала было решила показать Нине какую-то лесбийскую порнографию, якобы для того, чтобы сравнить с парижскими впечатлениями, но Нина смотреть эту мерзость отказалась после первых же кадров, и они принялись смотреть какой-то американский боевик по московской программе.

Когда вечером пили чай на кухне, зазвонил телефон — Нина взяла трубку и услышала голос охранника снизу:

— Нина Алексеевна, вы никого не ждете в гости?

— В общем-то никого, — удивилась Нина. — А что такое?

— Юноша к вам рвется какой-то, — сообщил охранник. — Сергей Семенихин называется.

— Я такого и не знаю, — призналась Нина. — Может, по ошибке кто?

— Сейчас я ему трубку дам. Нина услышала:

— Нина Алексеевна, мы с вами знакомы. Я Сергей Семенихин, из прокуратуры. Вы утром у нас были, я вам свой компьютер показывал.

— Конечно-конечно, — улыбнулась Нина. — Проходите, Сережа, я вам сейчас открою.

Она подтвердила свое приглашение охраннику и пошла открывать.

— Кто это? — мрачно спросила Аня.

— Кавалер на свидание, — усмехнулась Нина. — Тебе назло.

Аня фыркнула. Когда Нина вышла, она взяла в руки пульт дистанционного управления и переключила телевизор снова на лесбийский фильм, увеличив звук. Это даже показалось ей забавным, и она усмехнулась.

Нина открыла дверь и увидела Сережу. Тот выглядел понуро, но попытался улыбнуться.

— Здравствуйте, Нина Алексеевна, — сказал он, кивнув. — Можно?

— Входите, Сережа. Что же вы не позвонили?

— У меня были причины, — буркнул Сережа. — Что это? Из гостиной доносились вздохи и стоны.

— Это моя сестра хулиганит, — объяснила Нина. — Проходите в кабинет, я сейчас приду.

В гостиной она дала Ане подзатыльник и отобрала неприличную кассету, потом прошла в спальню и переоделась. Когда она вошла в кабинет, Сережа уже сидел в кресле и листал журнал на английском языке.

— Вас Турецкий послал? — спросила Нина, садясь в кресло напротив.

— Нет, Нина Алексеевна, — сказал Сережа. — Я к вам, так сказать, по собственной инициативе.

— Вот как? — удивилась Нина.

— Я сейчас все расскажу, — кивнул Сережа и помялся. — Машина у вас классная, — добавил он, кивнув на компьютер.

— Эта? — переспросила Нина. — Я совсем не умею им пользоваться.

Сережа кивнул, собрался с духом и начал:

— Нина Алексеевна…

— Погодите, — перебила его Нина. — Вы чаю не хотите?

— Хочу, — сказал Сережа, — но не сейчас. Дайте я скажу, а потом сами решайте, можно ли меня поить чаем.

— Вы меня просто интригуете, — улыбнулась Нина. — И еще я хотела заметить, что хотя я и выгляжу столь ужасно, но я не намного старше вас, Сережа. Называйте меня просто Ниной.

— Выглядите вы прекрасно, — сказал Сережа. — Я даже не ожидал, что вы так выглядите.

— А как вы ожидали? Он улыбнулся.

— Я кикимору ожидал, — признался он. — Я даже не поверил, когда вас увидел.

Нина озадаченно вскинула брови.

— Я что-то ничего не понимаю, Сережа. Вы ждали… меня?

— Да, — сказал Сережа. — Вас, Нина. Видите ли, в чем дело… Я все знаю про вас. Я вас вычислил и ждал, когда вы появитесь. Я ничего не знал про все эти штучки с заграницей и потому был поначалу сбит с толку. Но теперь я разобрался и не мог не прийти к вам. Нина, ведь это вы — Бэби?

Некоторое время Нина ошеломленно молчала, а потом спросила:

— Что вы от меня хотите? Сережа тяжело вздохнул и ответил:

— Ничего. Просто я люблю вас.

51

На допросе Чекалин повел себя совсем не так, как его приятель Тверитин. Чуть ли не в самом начале он решительно заявил:

— Начальники, имейте в виду, я владею крутой политической информацией. Везите меня в Москву, потому что я вам не по зубам.

— Вот это мне нравится, — отреагировал я. — Прямо и открыто, без всяких там околичностей. А за наши зубы ты не беспокойся, Чекалин, они и не такую информацию выдерживали. Излагай по пунктам, посмотрим, что мы сможем для тебя сделать.

Услышав свою фамилию, он замер и некоторое время соображал, что бы это могло для него значить. Потом медленно вздохнул и спросил:

— Значит, вы на меня нацеленно вышли, так, что ли?

— Дружок у нас твой сидит, — объяснил я. — Андрюша Тверитин. Знаешь такого?

— Андрюха скорее язык проглотит, — сказал Чекалин. — Эх, ведь чуяло сердце-то…

Он с досады покачал головой.

— Чувствовал я, что тут какой-то подвох есть, клянусь! Деньгами купился, козел старый, да на дом родной захотелось посмотреть. Вот и посмотрел.

Он закурил сигарету и, выпустив первую затяжку дыма, спросил:

— Что, голуби, кончать меня будете?.. При попытке к бегству?

Такая постановка вопроса показалась мне неожиданной, но Слава сообразил сразу.

— Так ведь как посмотреть, — сказал он. — Кому-то ты кость в горле, а кому-то и козырный туз в рукаве. Как себя поведешь еще.

— Правильно поведу, — сказал он. — Мне дергаться смысла нет, я не пацан. Шесть лет в комитете оттрубил.

Я кашлянул и сугубо официальным тоном задал вопрос:

— Гражданин Чекалин, признаете ли вы свое участие в убийстве капитана милиции Ратникова в марте прошлого года?

— Ну ты даешь, — усмехнулся Чекалин. — Сразу весь банк взять хочешь, да? Ты мне сначала посули чего-нибудь, а потом вопросы задавай.

— Посулить? — переспросил Грязнов, сощурившись. — Ты еще торговаться будешь, гнида? Ты маленьких детей ножом колол, а мы тебе чего-то еще посулить должны, да?

— Спокойно, — поднял руки Чекалин. — Не заводись, командир, не надо… Я тоже заводной, понимаю твои чувства, но все хорошо в меру. По тому убийству дело закончено, и юридически вы ко мне никаких претензий предъявить не можете.

— Следствие возобновлено по вновь открывшимся обстоятельствам, — сказал я авторитетно. — Так что оставим в покое юриспруденцию и поговорим о фактах. Хочешь, чтоб мы организовали твое опознание?

Я бессовестно блефовал, но по-другому и не мог. Некому уже было опознавать Чекалина с Тверитиным, все свидетели благодаря стараниям нашего славного друга Бэби отошли в мир иной, но сами бандиты знать этого не могли, и мы этим пользовались. Чекалин изменился в лице:

— Тоже не хилый вариант, если подумать. Майор, который нас на дело приказом направлял, давно уже покойник, так что я всегда могу сослаться на его своеволие. Ну получу я свой червонец, и что?

— За убийство малолетних детей — червонец? — усмехнулся Грязнов.

— Да хватит тебе про детей-то! — рявкнул сердито Чекалин. — Никто не хотел их убивать, неужели не понятно!..

— Довольно об этом, — вмешался я. — Хотел — не хотел, это суд будет решать, не мы. Нам же надо определить, что за сволочь вас на этого капитана навела и с какой целью?

— А вот это уже разговор другого масштаба, — бросил Чекалин весело. — Хотел бы я знать, что вы можете мне предложить?

— Давай серьезно, Чекалин, — я старался говорить как можно убедительнее. — Этот большой человек о твоем аресте еще ничего не знает, но что будет, когда он узнает?

— Тогда и начнется самая торговля, — ввернул Чекалин уверенно.

— Или проволочная петля в тюремном туалете, — возразил я.

Он бросил на меня быстрый взгляд, по которому я понял, что и этот вариант не является для него открытием.

— На вас, ребята, надеюсь, — сказал он. — Ежели вы меня из самого Ирана вытащить сумели, значит, очень я вам нужен.

— И мы тебе тоже, — сказал Грязнов. — Ты учти, козел, что ведь мы с твоим большим человеком и договориться можем.

Он устало потер пальцами глаза, проморгал, я и спросил:

— Ну и что вы от меня хотите?

— Фамилию твоего большого человека, — спросил Грязнов.

— Ну, с этим торопиться не следует, — сказал Чекалин.

— Опоздать можешь, — бросил Грязнов. Чекалин усмехнулся.

— Ну что вы насели на меня сразу с первого допроса? Дайте освоиться, оклематься, с соседями по камере потолковать. Короче, поехали, ребята, в Москву.

Грязнов посмотрел на меня понуро, и я кивнул.

— Пойду распоряжусь о машине с конвоем. Он вышел, а Чекалин промолвил ему вслед:

— Вот это дело.

— Значит, не назовешь нам фамилию? — спросил я.

— Не назову, — покачал он головой. — Сами попробуйте отгадать.

— Подумаешь, бином Ньютона, — фыркнул я. — Тут и угадывать особенно нечего. Соснов Вадим Сергеевич.

Он медленно затянулся, тонкой струей выпустил дым, улыбнулся и спросил:

— Еще варианты у вас имеются?

— Игра твоя, Жорик, шита белыми нитками, — отвечал я уверенно. — Теперь мы просто подставим тебя под испуганную реакцию господина Соснова, и не надо будет ничего доказывать, предъявлять, убеждать. Ты получишь свое, а он получит свое.

— Сука ты беспринципная, — бросил Чекалин, улыбнувшись.

— У вас, принципиальных, научаюсь, — отреагировал я. — Наседать не буду, но когда ты подумаешь, то поймешь, что один у тебя шанс — нам все рассказать. Все остальные возможности только по дороге на кладбище.

— Ладно-ладно, — сказал он. — Я все-таки подумаю. Пришел Грязнов с конвоем, на Чекалина надели наручники и вывели, чтобы погрузить в спецмашину.

— Можно отправлять? — спросил старший конвоя.

— Отправляйте, — Грязнов махнул рукой. Нашего арестованного увели, и Грязнов спросил:

— Вышло что-нибудь? Я вздохнул.

— Не укладывается у меня это в голове, — признался я. — Все факты вроде против него, а не укладывается.

— Ты о чем? — спросил Грязнов с интересом.

— Да Соснов это, — объяснил я. — Вадим Сергеевич. Помнишь, комитет законности при Верховном Совете? Он и есть.

Грязнов медленно достал сигарету, размял ее по привычке, закурил.

— Что у тебя на него есть?

— Замешан он, — сказал я, — я это, если честно, давно чувствовал. У него с женой Ратникова какие-то дела были…

Я вдруг вспомнил, что жена Ратникова теперь в близкой досягаемости, и подумал, не использовать ли вдовушку в оперативных целях? Но, снова вспомнив, как эффектно она теперь выглядит, решил, что теперь эта женщина вряд ли захочет рисковать своим положением.

— Гиблое дело, Саша, — Грязнов выпустил клуб дыма. — Не доберешься ты до этого депутата.

— Это мы еще посмотрим, — сказал я. — Надо бы удостовериться окончательно, не подставляют ли его нам. Короче, как верно заметил гражданин Чекалин, поехали, командир, в Москву.

Мы сели в машину и отправились в обратный путь.

— Есть только один способ справиться с твоим депутатом, — проговорил Грязнов, словно очнувшись в дороге. — Это Бэби на него напустить.

— И я об этом думаю, — сказал я.

Спецмашину мы обогнали в самом начале дороги, и в Москву приехали со значительным отрывом. Чекалина Грязнов распорядился отправить в Бутырку, а сами заехали ко мне, чтобы продолжить мозговой штурм. Наши клиенты откровенничать не собирались, и надо было решить, как вести себя с ними в дальнейшем. Наконец, созрели все условия для пресловутой ловушки на Бэби.

Когда мы вошли в мой кабинет, там уже сидели полковник Рогозин с каким-то невзрачным типом, а с ними и Костя Меркулов, которого я здесь никак не мог ожидать. Судя по внешнему виду, Костя был не в лучшей форме.

— Господин Рогозин, — приветливо произнес я. — Константин Дмитриевич? Чем обязан визиту?

Грязнов сразу понял, что мозговой штурм у нас не состоится, и сказал мне:

— Ну ладно, Саша, я тогда пойду.

— Нет-нет, я попрошу вас задержаться, господин майор, — сказал Рогозин, живо поднявшись. — Проблема, как вы понимаете, у нас теперь общая. Куда вы дели арестованного Чекалина?

Грязнов удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Саша, это кто?

— Это Александр Александрович Рогозин, — сказал я. — Эксперт из Верховного Совета. Я же рассказывал тебе про комитет по законности и правопорядку.

— А, — сказал Грязнов. — Тогда я не понимаю, господин Рогозин, что, собственно, вас интересует?

— Вы арестовали особо опасного преступника Чекалина, — сказал Рогозин сдержанно. — В нашей операции этому преступнику предназначено очень важное место. Я бы хотел забрать его в наше распоряжение.

— Простите, а кого вы сейчас представляете? — спросил я напрямую. — Разве Верховный Совет проводит оперативные мероприятия?

— В данном случае я не представляю Верховный Совет, — сказал Рогозин с достоинством. — Сейчас я представляю президентскую комиссию, противодействующую антигосударственной деятельности так называемого Суда Народной Совести. Ваш начальник, Константин Дмитриевич Меркулов, может подтвердить, что нашей комиссии поручено проведение оперативных акций, и именно данное дело возложено на меня. Со мною руководитель отряда специального назначения подполковник Свищев.

— Да, я подтверждаю, — сказал Костя, не поднимая головы.

— Надеюсь, наше руководство осведомлено о ваших инициативах? — спросил я.

— Помилуйте, Александр Борисович, — усмехнулся Рогозин. — Разве Константин Дмитриевич не представляет здесь ваше руководство?

— Это как-то все неожиданно, — сказал я.

— А что за акцию вы намерены предпринять с Чекалиным? — вмешался Грязнов.

— Ту самую ловушку на Бэби, которую вы замышляли, — объяснил Рогозин. — Нам дело представляется слишком важным, вот мы и вмешиваемся. Причем, имейте в виду, мы готовы принять от вас помощь, если таковая понадобится.

— Спасибо за доверие, — процедил Грязнов.

— Ну-ну, — заулыбался Рогозин. — Давайте, господа, без обид. Мы же делаем одно общее дело, чего же нам делить. Верно, Константин Дмитриевич?

Костя медленно поднял голову, посмотрел на него и кивнул.

— Да-да, конечно.

— Только Чекалина мы вам предоставить не можем, — сообщил Грязнов со вздохом. — Оставили на месте задержания, в Ногинске. Так что вы туда и поезжайте, если торопитесь.

— Не шутите со мной, майор, — произнес Рогозин строго. — Вы выехали из Ногинска уже после того, как вперед вас выехала машина с задержанным.

— Разве? — не моргнул глазом Грязнов. — Значит, они еще в пути, полковник.

Рогозин глянул на него, перевел взгляд на свои часы, потом посмотрел на своего подручного. Тот вытащил из сумки сотовый телефон и набрал номер. Чистое пижонство, имея в виду, что в моем кабинете стояло два телефона. Свищев что-то пробурчал в трубку, отвернувшись от нас и отойдя к столу Гехта, потом закончил разговор и вернулся к нам.

— Они отправились на Бутырку, товарищ полковник, — доложил он негромко.

Рогозин удовлетворенно усмехнулся.

— Вот видите, никаких проблем, господа. Значит, имейте в виду, арестованных Чекалина и Тверитина мы забираем.

— Как это — забираете? — возмутился Грязнов. — Куда забираете? У вас и КПЗ есть, при вашей комиссии?

— Слава! — остановил его я. — У них все есть. Ведь так, господин полковник?

— Они будут на особом режиме в Лефортово, — сказал Рогозин. — Вы успокойтесь, майор, успокойтесь. Вы ведь не все знаете, а я не имею времени и полномочий вводить вас в курс всех дел. Готовится серьезная операция…

— Но вы должны иметь в виду, — заметил я, — что у Бэби имеется источник в прокуратуре. Вряд ли он сможет что-либо узнать из Лефортово.

Рогозин улыбнулся.

— Это будет учтено, — кивнул он. — Пойдемте, Свищев.

Они решительно вышли из кабинета, а Грязнов немедленно бросился к телефону. Он поднял в МУРе какие-то службы, чтобы они немедленно перехватили спецмашину из Ногинска, идущую в Бутырскую тюрьму по служебному маршруту, и переправили ее в следственный изолятор на Матросской тишине.

— Это бесполезно, — сказал Меркулов. — Все равно они их найдут и заберут.

— Ничего, — злорадно хмыкнул Грязнов, — пусть побегают.

— В чем дело, Костя? — спросил я раздраженно. — Что это за эскапада? Кто такой этот Рогозин и чего он тут всем распоряжается?

— Я думал, ты уже понял, — сказал Меркулов устало. — Я же говорил, им нужен Бэби.

— Но почему во главе всего никому не известный Рогозин?

— Кому-то он, вероятно, известен, — возразил Меркулов. — Он работает под патронажем высокопоставленных особ, запугал их секретом Бэби и роет землю под руководство коллегии Суда.

— А вы, Константин Дмитриевич, чего отмалчиваетесь? — спросил с подозрением Грязнов. — Это же нахальство все-таки.

— Нахальство и есть, — согласился Меркулов, кивнув. — Слава, дорогой, ты еще не понял, что вся политика делается нахальными людьми?

— Я не понимаю, Костя, — сказал я. — А ты что же? Умываешь руки, да? Ты ведь тоже член этой комиссии.

— Был, — Костя печально улыбнулся. — Выперли меня на оперативном совещании сегодня утром. Мы потрясенно помолчали.

— Ты там чего-нибудь наломал? — спросил я.

— Ничего я не ломал, — сказал Меркулов. — Политика комиссии претерпела изменения.

— И что же теперь?

— Теперь они ловят Бэби, — сказал Меркулов со вздохом, — а я возвращаюсь к своей непосредственной деятельности. Слышали бы вы, как они меня сегодня благодарили за проделанную работу.

— Не иначе похвальную грамоту дадут, — предположил я. — С автографом Президента.

— Ладно тебе, — сказал Меркулов. — Если честно, то я испытал огромное облегчение. Во всяком случае, теперь никому не придет в голову предложить мне пост генерального прокурора.

— Ай-ай-ай, — Грязнов с досадой потряс головой. — А ведь мы так надеялись!..

— Это прекрасно, — сказал я. — Только не кажется ли тебе, товарищ заместитель генерального прокурора, что дело вовсе не в Бэби. Что эти парни опасны для кое-кого наверху? И что вся эта пресловутая «ловушка» имеет совсем другие цели?

Меркулов почесал нос, потянулся в кресле и предложил:

— Излагай, Саша.

Он приступал к прежней работе.

52

Дача у Сережи находилась чуть ли не во Владимирской области и представляла собою невзрачный домик, сколоченный из подручных средств, на мизерном участке. Вокруг были еще сотни таких же домиков, где копошились люди, спеша ухватить радость благодатного огородничества и садоводства в короткие выходные дни. Когда Нина подъехала, Сережа тоже копался на грядке, работая споро и умело, и она, остановив машину, некоторое время наблюдала за ним, испытывая несомненную радость.

Это было похоже на сюжетный поворот из телевизионного сериала, в тот момент, когда она лихорадочно думала, как ей избавиться от неожиданного осложнения, этот заносчивый очкарик вдруг признался ей в любви. А самое главное, она поверила ему сразу. В этом не было рассудочности, просто что-то затеплилось в сердце, и стало светло и радостно. Как после долгой сумеречной пасмурности вдруг появляется солнце. А ведь этот парень влюбился в нее, еще не зная в лицо. Ну не странно ли это?

Конечно, она старше, она не фотомодель, да и жизнь ее как будто пришла к финишу, и быть у них ничего не может, а все же мир вокруг стал намного приятнее. Она сама над собой издевалась, определенно чувствуя волнение при мыслях об этом странном молодом человеке, и все же приехала к нему сюда, за сто с лишним километров от Москвы по скверным дорогам, потому что ближе им встречаться пока было опасно.

Она хлопнула дверцей, и Сережа поднял голову. На лице его мелькнуло радостное торжество, но он быстро взял себя в руки. Неторопливо воткнул в землю лопату, отряхнулся и направился навстречу, двигая челюстью в процессе жевания жвачки. Это его не портило.

— Едва вас нашла, — сообщила Нина, надевая черные очки. — Как вы сюда добираетесь?

— Здравствуйте, — сказал он, протягивая ей руку.

Она пожала ему руку, чувствуя в его пожатии какую-то нервную дрожь.

— Я вас не отвлекла от работы? — спросила она.

— О, перестаньте, — попросил он. — Вы же знаете, я приехал сюда только для того, чтоб повидаться с вами. Проходите к домику.

Домик был маленький, но уютный, с обширной верандой и небольшой комнаткой. Она прошла на веранду и села в плетеное кресло. Сергей стоял рядом и сопел, потому что рот был занят жвачкой.

— У вас здесь мило, — сказала Нина, только чтобы не молчать.

— Да, — сказал Сережа, садясь на диван у стены. — Тут и река есть. Если захотите, можете искупаться.

— Так как вы сюда добираетесь? — спросила Нина.

— На автобусе от электрички, — сказал Сережа. — А вы нас быстро нашли.

— Я же милиционер, — сказала Нина. Сережа кивнул, улыбнувшись.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал он. — Вы простите; Нина, но мне это действительно приятно.

— Я помню, — усмехнувшись, заметила Нина, — ведь вы ждали кикимору.

— Свидетельские показания говорили не в вашу пользу, — заметил Сережа.

— Насколько мне известно, — сказала Нина, — свидетельские показания должны были говорить о мужчине.

— Именно поэтому я и ждал кикимору, — улыбнулся Сережа.

Нина достала пачку сигарет и зажигалку.

— Вы позволите?

Он кивнул и спросил:

— А вы давно курите?

— Я вообще-то не курю, — сказала Нина. — Это часть церемонии, своего рода маленький театр. А почему вы спросили?

— Потому что я думал о вас, — сказал Сережа. — В моем воображении вы не должны были курить.

Не могла же она сказать, что к сигаретам ее приучил незабвенный Жерар, чтоб ему провалиться. Он так любил перекуривать в постели. Она виновато улыбнулась и спрятала сигареты и зажигалку.

— Хорошо, я не буду курить. Что еще вы обо мне предполагаете?

— Остальное большей частью свойства характера, — сказал Сережа. — Многое я вычислил по способам совершения преступлений, но главное вообразил сам. Знаете, я во многом угадал вас.

Нина кивнула.

— Зачем вы меня пригласили сюда? — спросила она сдержанно.

— Чтобы поговорить с вами без опаски, — сказал Сережа. — Признайтесь, вы меня хоть чуть-чуть боитесь?

— Нет, — сказала Нина. — Я вам верю.

— Спасибо, — сказал Сережа. — Сейчас для вас наступают тяжелые дни, и я счастлив оказаться именно теперь рядом с вами.

— Тяжелые дни? — удивилась Нина.

— Вам готовится ловушка, — сказал Сережа. — Чекалин и Тверитин уже арестованы. Это убийцы ваших детей, Нина.

— Вы хотите мне помочь? — спросила она. Он кивнул.

— Вы совершаете должностное преступление, — напомнила Нина. — Я бы не хотела втягивать вас в неприятности.

— Я уже втянулся, — сказал Сережа.

Она посмотрела на него с любопытством и спросила:

— Чем я вас покорила, Сереженька? Вам нравятся убийцы?

— Не говорите так, — попросил он. — Вы не убийца, Нина. Я не могу считать вас убийцей, потому что знаю о вас все.

Нина покачала головой.

— Я убийца, Сережа, и вы напрасно пытаетесь себя обмануть. Вы думаете, мне не жаль тех, в кого я стреляла? Думаете, они не снятся мне по ночам?

— Думаю, не снятся.

Нина глянула на него испуганно.

— Да, не снятся, — сказала она растерянно. — Откуда вы знаете?

— Это война, Нина, здесь другие законы.

— Какая же это война, — сказала она. — Скорее, охота.

— Война, — повторил уверенно Сережа. — Слишком многие хотели вас убить, но вы живы.

Нина покачала головой и вздохнула.

— Победителем я себя тоже не чувствую, — сказала она со смешком.

— Потому что вы были предельно одиноки, — подсказал Сережа. — Но теперь это не так. Теперь с вами буду я. Не пугайтесь меня, Нина, я не претендую на что-то большее, чем роль преданного оруженосца.

Нина кивнула. Она не очень хорошо чувствовала себя в области романтических идеалов, но искренняя прямота этого парня искупала все. Он нравился ей все больше.

— Что вы знаете о ловушке?

— У нас отобрали инициативу, — объяснил Сережа. — Дело возглавил какой-то бывший чекист, и Александр Борисович уверен, что это человек из «Народной воли». Но я попытаюсь узнать подробности предстоящей операции.

— Я обязательно должна с этим покончить, — вздохнула Нина. — Вы меня понимаете, Сережа? Они не должны жить.

— Судя по всему, — сказал Сережа, — они не будут жить в любом случае.

— Как так? — удивилась Нина.

— Тот человек, — сказал Сережа, — по чьему указанию они действовали в Краснодаре, сейчас занимает высокий пост. Он приложит все усилия, чтобы убить их. Есть версия, что вся операция затеяна с тем, чтобы убить парней и сослаться при этом на Бэби.

— Подождите, Сережа, — остановила его Нина оторопело. — Какой человек? Разве за этим убийством стояло что-то большее, чем недоразумение с дискетой?

— Это лишь гипотеза, — сказал Сережа.

— О ком идет речь?

Сережа помолчал, пожевал жвачку, потом сказал:

— О вашем приятеле Соснове.

— О Вадиме? — удивилась Нина и тотчас категорически заявила: — Этого не может быть. Вы ошиблись.

— Может, и ошиблись, — сказал Сережа. — Вы не можете рассказать мне, что там произошло, в тот день накануне убийства. Он заходил к вам?

— Это произошло не накануне, — припомнила Нина. — Дня за три, может, больше. Вадим был в городе по своим делам, о которых я ничего не знала. Когда-то он был в меня влюблен, но женился на другой, это была более выгодная партия, и мы долго были в отдалении. А тут он позвонил, разговаривал со мной как старый друг, и мне захотелось с ним повидаться.

— Ваш муж был дома?

— Да. Я от Коли никогда ничего не скрывала. Один раз скрыла, с дискетой, и вот что получилось… — Она сжала губы.

— Простите, что я заставляю вас вспоминать эти тяжелые события, — сказал Сережа. — Но это очень важно. Как Соснов общался с вашим мужем?

Нина задумалась.

— Не очень хорошо. Мне даже показалось, он хотел выставить Колю в глупом виде, задавал какие-то провокационные вопросы, язвил. Но Коля был человеком очень спокойным. — Тут она улыбнулась. — Он не реагировал на это. Я была так горда за него!

— Нина, но ведь получается, что это вы его разозлили, — сказал Сережа.

— Вадима? Нет, он не выглядел злым.

— Как он передал вам дискету?

— Коля вышел на кухню посмотреть чайник. Тогда Вадим сунул мне эту дурацкую дискету и шепотом попросил сохранить ее, никому ничего не говоря.

— И вы согласились? Сразу?

— Да, — кивнула Нина. — Потом пришел Коля и мы сели пить чай. Я не придавала этому значения, считала преувеличением Вадима, который хочет похвастаться опасностью своей работы. А потом он позвонил и попросил принести дискету к московскому поезду, вечером. Он умолял ничего не говорить Коле, и я подумала, что это правильно. Я сама разыграла эту сцену с забытыми продуктами и настояла на том, чтобы вернуться.

— Он ждал вас на вокзале?

— Да, на перроне. — Она вдруг усмехнулась. — Знаете, он почему-то надеялся, что я поеду с ним. У него был билет для меня. Это было так странно!..

— Не так уж странно, если представить, что он подстроил все это дело с дискетой, чтоб натравить на вашего мужа гэбистских садистов, — сказал Сережа.

Нина решительно покачала головой.

— Нет, я этому не верю.

— Но он знал, что вы будете за городом?

— Да, я говорила ему.

— А теперь вспомните, — потребовал Сережа настойчиво. — Когда он попросил привезти дискету, до того, как узнал о вашей поездке, или после?

Нина стала вспоминать и вдруг с холодком ужаса ясно вспомнила, как она сначала сказала ему в телефонном разговоре о поездке, а через некоторое время он перезвонил и потребовал привезти дискету на вокзал.

— Это не имеет значения, — пролепетала она.

— Имеет, — вздохнул Сережа. — Потому что главным убийцей был именно он, столичный чиновник, который с досадой обнаружил, что его бывшая возлюбленная не намерена бросаться к нему в объятия.

— Вы это воображаете, или вычислили на компьютере? — спросила Нина насмешливо.

— Вы не считаете его виновным? — удивился Сережа.

— Пока вы не представите убедительные доказательства, — упрямо сказала Нина.

— Да что с вами! — воскликнул Сережа. — Вы убивали людей только за то, что они присутствовали при убийстве!..

— Успокойтесь, — сказала Нина холодно. — Что это вы меня так настойчиво убеждаете убить Соснова? Кому это так срочно понадобилось, а?

Сережа глубоко и горестно вздохнул.

— Только не вздумайте меня подозревать, — сказал он. — Я так сроднился с замыслами Бэби, что невольно стал думать за него. Конечно, вы сами должны решить, как вам поступить с вашим знакомым.

— Я могу встретиться с ним, — предложила Нина. — Я могу сделать это в любой момент, и это даст мне возможность разобраться… Но если это действительно так?..

— То что? — спросил Сережа. Нина покачала головой.

— Это ужасно.

— Прекрасно, — сказал Сережа. — Вы так и сделаете. Только, пожалуйста, не сегодня вечером. Я хотел бы, чтобы этот вечер вы провели со мной здесь.

Нина сняла очки и протерла глаза.

— Вы наговорили столько всяких глупостей, — сказала она.

— Я замолкаю, — Сережа зажал рот рукой.

Нина улыбнулась.

— Как истинно верный оруженосец, да? Сережа покорно кивнул.

— Тогда приготовьте что-нибудь поесть, — попросила Нина. — Я с самого раннего утра крошки во рту не держала.

— Нет проблем, — вскочил Сережа и занялся приготовлением еды здесь же, у электрической плиты.

Нина откинулась на спинку кресла, наблюдая за ним. Мысли о Вадиме она гнала от себя как неприятные и неуместные, ей хотелось расслабиться, отойти от множества своих проблем, просто услышать шелест листьев. Он был прав, этот очкарик со жвачкой, она была чудовищно одинока.

Когда стол был накрыт и посреди него расположилась сковорода с яичницей-глазуньей, густо посыпанной зеленым луком, Нина вспомнила:

— А теперь, господин оруженосец, сходите к моей машине и принесите огромную сумку с заднего сиденья. В наше время считается приличным ходить в гости со своим угощением.

Он не стал спорить, сходил и принес сумку, откуда Нина извлекла еще немало всяких деликатесов, включая и бутылку хорошего итальянского вина. Сережа поприветствовал все это радостным восклицанием, и их завтрак прошел весело и приятно.

А потом, когда они устроились в плетеных креслах на траве в тени деревьев, Сережа вдруг посмотрел на нее проникновенно и сказал:

— Нина, а вы не хотите стать моей женой? Нина мечтательно улыбнулась и ответила:

— Пока нет.

— Я так и думал, — горько отметил Сережа, и Нина рассмеялась.

53

Уже во вторник Меркулов сообщил, что в президентской комиссии разработали план ловушки для Бэби. Он еще не знал его сути, но утверждал, что Рогозин пошел по простому пути. Так сообщали его друзья из комиссии.

Генеральный прокурор, весьма занятый правительственными и парламентскими делами, нашел все-таки время обратить внимание на состояние дел с СНС и провел на эту тему небольшое совещание, где главным докладчиком был Меркулов. Там мы все узнали, что в дело противостояния «Народной совести» уже вбухали огромные деньги и планируют потратить не меньше. Операции против «Народного суда» велись в самых разных регионах страны, даже там, где о существовании особой «Народно-гэбистской совести» еще и не слыхали. Чиновники обычно с радостью встречают создание комиссий, комитетов и прочих бюрократических органов, но тут они проявили особый энтузиазм, потому что деньги шли из президентского фонда и отчету не подлежали. Инициатива утонула, как полагал Меркулов, в болоте бюрократического равнодушия. Большинство чиновников, сидевших за столом у генерального, отнеслись к этим выводам с полным пониманием и приняли к сведению, что дело борьбы с преступным СНС вернулось в прежние правоохранительные структуры. Вопреки нашему с Меркуловым мнению члены совещания с большим облегчением встретили сообщение о перехвате инициативы пресловутой президентской комиссией. Они все, как мне показалось, были тайно убеждены в неизбежном провале предстоящей операции с отловом Бэби и были рады снять с Генеральной прокуратуры всю ответственность за это мероприятие. Я понял, что Бэби для них является фигурой мифической, и они хотели бы забыть о нем как можно скорее. Но в конце концов пришли к решению не ослаблять надзора за действиями «неконституционного органа» и уполномочили Меркулова употребить мою группу для этих целей.

Мы немедленно отправились звонить Рогозину, разыскали его с третьей попытки и официально сообщили ему, что Генеральный прокурор Российской Федерации настаивает на поднадзорности действий их оперативной группы.

— Мы и не собираемся ничего скрывать, — заявил чуть раздраженно Рогозин. — Операция находится в стадии разработки, и, если вы желаете подключить к делу своих специалистов, мы примем их без ропота.

Ловя его на слове, я немедленно отправил к ним Сережу Семенихина с наказом все запоминать, чтоб потом все пересказать. Сережа только хмыкнул на это, его компьютерное мышление было не способно забывать вложенную информацию.

Накануне, в воскресный вечер, просматривая телевизионные передачи в теплой семейной атмосфере, в программе новостей я увидел репортаж о прибытии из Женевы делегации Верховного Совета, где обсуждались какие-то важные вопросы. Возглавлял делегацию Вадим Сергеевич Соснов, и, слушая его уверенную речь, я чувствовал, как сомнения раздирают мое сердце. Этот неглупый и по-своему обаятельный человек нравился мне, и я не мог представить его в той роли, какая для него готовилась в нашей раскладке. В понедельник утром я связался с его симпатичной секретаршей, которая так и не смогла меня вспомнить, и напросился на деловой разговор. Мне было назначено во второй половине дня во вторник, и теперь я мог отправиться на решающее свидание.

— Может, мне с тобой пойти, — задумчиво предложил Меркулов.

— Как это будет выглядеть, — сказал я. — Напрашивался следователь, а явился зам генерального? И потом, со мной наедине он может разговориться, а если нас будет двое, он наденет такую броню, что не прошибешь.

— Ты убежден, что он и есть тот большой человек? — с сомнением спросил Меркулов.

— Если честно, — сказал я, — то я очень хотел бы, чтобы это было не так.

— Тогда будь осторожнее, — напутствовал меня Меркулов.

Соснова не оказалось на месте, когда я появился, и секретарша сообщила, что он на совещании у Председателя Верховного Совета. Мы с ней очень мило побеседовали, и я совсем уже был готов пригласить ее на кофе в депутатский буфет, как появился Соснов, буркнул мне какие-то извинения и пригласил в кабинет.

— Я снова к вам, Вадим Сергеевич, — начал я, уверенный в том, что он меня не вспомнит.

Так и оказалось.

— А вы по какому вопросу? — спросил он, копаясь в бумагах на столе.

— Я опять по вопросу убийства капитана Ратникова в Краснодаре в прошлом году, — напомнил я.

Он поднял голову и спокойно глянул на меня.

— А, — сказал он. — Вы, если не ошибаюсь, Турецкий?

— Именно так, — кивнул я.

— Что у вас нового?

— О. Целый ряд обстоятельств. Во-первых, у меня недавно была в гостях Нина Ратникова.

— Нина? — переспросил он. — Но вы, кажется, говорили, что она сошла с ума.

— Она уже вылечилась, — сказал я. — Выглядит прекрасно. Узнала о том, что мы продолжаем дело, и пришла к нам. Знаете, что она нам рассказала?

Он угрюмо кивнул.

— Представляю.

— Может, вы хотите дополнить или исправить ее показания? — спросил я.

Он тяжело вздохнул.

— В какой части?

— Я имею в виду дискету, — сказал я.

Он откинулся на спинку своего кресла, посмотрел, на меня задумчиво и предложил:

— Послушайте, Турецкий, а может, нам забыть те давние обстоятельства? Ну было это недоразумение, было, что же теперь-то… Я и так каюсь за свое легкомыслие.

— Конечно, лучше бы забыть, — сказал я. — Но, Вадим Сергеевич, что же мне забывать, если я толком еще ничего не знаю?

— Но вполне можете предположить, — буркнул он. Я согласно кивнул.

— Хорошо, — сказал я. — Предположим, как оно могло быть. Мне думается, в тот памятный вечер, когда вы пришли к ним в гости, вам не очень понравился Николай Ратников. Он раздражал вас своими манерами, своей уверенностью в себе, невозмутимостью. Не так ли?

— Так вполне могло быть, — сказал он.

— В кармане у вас оказалась эта дискета, вот вы и решили разыграть Нину, поделиться с ней государственным секретом. Она клюнула на этот розыгрыш, и вы были удовлетворены. Теперь у вас с нею был свой маленький секрет.

— Вы тонкий психолог, — заметил Соснов спокойно. — В жизни обычно мы не анализируем свои мотивы с такой тщательностью.

— А потом вы позвонили ей и попросили привезти дискету на вокзал. У вас даже был приготовлен билет для нее. Вы что, действительно верили, что она бросит мужа?

— Приступ романтики, — махнул он рукой. — На самом деле я всегда беру два билета, чтобы не было соседей в купе.

— А теперь скажите, это случайно так совпало, что в то самое время бандиты убивали Ратникова с детьми? Или для того были какие-то основания?

Мне удалось его встряхнуть, он потянулся к бутылке с минеральной водой. Пока он пил, я рассматривал картины на стенах.

— Вы понимаете, что вы говорите? — спросил он.

— Помилуйте, Вадим Сергеевич, — сказал я. — С момента нашей с вами первой беседы мы уже узнали столько нового, что очередное открытие уже не будет сенсацией. Может, вы хотели уберечь Нину от налета гэбистов, а?

— Чушь, — бросил он. — Я ничего не мог знать об этом налете!

— Значит, это совпадение?

— Очевидно, — буркнул он. — Придержите свою фантазию, Турецкий. Следователь должен оперировать фактами, а не домыслами.

— Я помню, — кивнул я. — Но у нас еще одна новость. Убийцы, Чекалин и Тверитин, они, оказывается, вовсе не убиты в Карабахе. Они живы и здоровы и сейчас находятся у нас.

Он окаменел.

— Как? — проговорил он едва слышно.

— Представьте себе, — сказал я. — А самое обидное, что мы не можем инкриминировать им дело убитого капитана, потому что оно давно прекращено. Но они говорят о каком-то большом человеке, чью волю они исполняли в Краснодаре. Как вы думаете, кто бы это мог быть?

— Кто угодно, от начальника краевого управления КГБ до секретаря крайкома партии.

— Но они утверждают, что он и сейчас представляет собой крупную политическую фигуру, — продолжал я свою игру. — Вы лучше меня знаете краснодарских деятелей, может, вы подскажете нам парочку кандидатов?

— Что вы думаете с ними делать? — спросил Соснов.

— Прежде всего я хотел бы с ними познакомиться.

— Я имею в виду арестованных кагэбэшников.

— Вероятно, их будут судить за спекуляцию наркотиками, — сказал я.

Соснов машинально кивнул и рассеянно произнес:

— Спасибо за информацию.

После этого он вовсе выпал из беседы, так и не дав мне никаких намеков ни на свою виновность, ни наоборот. Известие об аресте убийц действительно потрясло его, но вполне можно было предположить, что он встревожен этим обстоятельством из соображений справедливости. Я так и не смог добиться от него ясности в последующем разговоре, и вскоре секретарша Лена зашла к нему, чтобы напомнить о встрече каких-то знатных иностранцев в Шереметьевском аэропорту. Время нашей аудиенции закончилось.

Я вернулся в прокуратуру, доложил обо всем Меркулову, и тот сказал:

— Короче, ты ему выдал информацию, а он тебе нет. Очень продуктивный способ ведения допроса.

— Во всяком случае, — сказал я, — он оповещен.

Сережа Семенихин появился под вечер, и мы дожидались его в моем кабинете, попивая казенный кофе. Даже Лариса заинтересовалась планом комиссии и сидела с нами. Сережа был по-прежнему невозмутим и жевал жвачку.

— Примитив, — сообщил он. — Они устраивают открытый судебный процесс.

— Они надеются, что Бэби явится прямо в суд? — усмехнулась Лара.

— Не глупо, — вставил Меркулов. — Если он решится на свое дело, то поймать его будет нетрудно.

— Принимаю пари, — провозгласил я. — Пять к одному, что Бэби там не появится.

— А я думаю, появится, — возразила Лара. — Только убить этих подонков ему не удастся.

— Ваш прогноз, гражданин начальник? — спросил я у Меркулова.

— Я не занимаюсь прогнозами, — сказал тот надменно. — Но убежден, что бандиты будут убиты.

— Сережа, а ты? — спросил я у жующего помощника. Тот пожал плечами.

— Кто его знает…

Операция готовилась солидно, добрая треть зала заседания должна была быть наполнена агентами комиссии, в зале было установлено шесть телевизионных камер, а на Чекалина с Тверитиным надели пуленепробиваемые жилеты. Процесс был липовый, и их хотели сохранить до суда настоящего.

О предстоящем суде говорилось в прокуратуре, мелькнула заметка в «Московском комсомольце», в общем, оповещение было. В пятницу мы все с утра отправились туда, в зал, где предполагалось действие спектакля, и волнение было такое, будто мы сами идем на дело. Посторонний народ шел на процесс слабо, нынче люди ценили свое время и на ротозейные дела уже не разменивались. Собирались старички-пенсионеры, какие-то женщины с сумками, завсегдатаи судебных заседаний, но была и молодежь. Людей на входе не обыскивали, но всем следовало пройти через металлоискатель, и на кого аппарат реагировал, тех отзывали в сторону и проверяли наличествующий металл. Полковник Рогозин занял место неподалеку от скамьи подсудимых, и к нему то и дело подходили люди, которым он отдавал распоряжения.

Мы с Костей расположились на балконе, откуда все было прекрасно видно, и представителей комиссии там было больше, чем случайных посетителей. Когда ввели подсудимых, внизу еще оставалось много свободных мест.

Оба наши героя, и Чекалин, и Тверитин, чувствовали себя не слишком уверенно, и были совершенно правы. Хотя пуленепробиваемые жилеты на них были надежно замаскированы, они вряд ли могли знать, что Бэби имел привычку стрелять в голову. Чекалин нервно мял руки, а Тверитин то и дело посматривал в зал, будто искал там кого-то. Потом все встали, появились так называемые судьи, и все пошло как полагается. Оглашение материалов дела, допрос свидетелей, суровая обвинительная речь прокурора и выступление защиты. Я невольно думал о том, кто писал им все эти тексты. Процесс шел, а Бэби не появлялся. Напряжение росло, и в какой-то момент мне захотелось, чтобы вся эта комедия поскорее кончилась. Я глянул на Меркулова, тот трогал кончик носа и сопел, что говорило о его сосредоточенности. Тут-то все и началось.

Сначала послышались чьи-то крики из зала, потом вдруг громыхнул взрыв, и поднялось облако густого черного дыма. Немедленно поднялась паника, крики, толкотня. Когда произошел второй взрыв, паника приобрела всеобщий характер, даже судьи повскакали с мест. Один из заседателей указывал рукой куда-то в зал, другой в нерешительности топтался у двери. Сам председательствующий судья о чем-то говорил по переговорному устройству. Мы, сидевшие на балконе, тоже вскочили, потому что поднявшийся дым скрыл от нас зал внизу. Кто-то начал кашлять, кто-то почему-то просил о помощи, а большинство просто не знали, что им делать, потому что были на службе. В дверь заглянул какой-то начальник и бросил команду:

— Быстро оцепить здание и никого не выпускать! Какая-то женщина рядом со мной рыдала, и я пытался ее успокоить, говоря ей, что от взрыва никто не пострадал. Я как в воду глядел, взрывы внизу были чисто отвлекающими мероприятиями. Когда дым рассеялся и мы увидели внизу разгромленный, опустевший зал, то единственное место, где еще встревоженно суетились люди, была скамья подсудимых. Мы с Меркуловым, предчувствуя нехорошее, кинулись вниз и, пройдя через несколько кордонов, вошли-таки в зал. Так и есть: пока шла паника, оба наших героя в пуленепробиваемых жилетах были убиты выстрелами в голову.

Неподалеку Рогозин сухо, но очень сердито что-то говорил побледневшему Свищеву. Врач в белом халате растерянно озирался, словно ждал, что и в него в этот момент могут целиться. Я подозвал оказавшегося неподалеку Сережу и сказал:

— Вызывай опергруппу из МУРа! Скажи, чтоб Грязнова оповестили.

Рогозин услышал мой голос и немедленно подошел к нам.

— Какая-то накладка случилась, — пробормотал он. — Будьте уверены, мы задержали всех собравшихся, мы его поймаем… Камеры должны были зафиксировать его…

— Дерзайте, полковник, — сказал Меркулов. — Ибо иначе выходит, что вы провалили операцию.

— Не беспокойтесь, — произнес Рогозин взволнованно, — я готов ответить.

— Давайте разберемся, — миролюбиво предложил я. — Разве зал не осматривали перед запуском людей?

— Разумеется, осматривали.

— А людей обыскивали?

— Конечно. Он не мог пронести сюда оружие!

— Тогда выходит, — сказал я, — что или это фантастический трюк Бэби, или…

— Что — или? — нервно спросил Рогозин.

— Или этих парней ликвидировали ваши люди, — закончил я.

— Вы думаете, что говорите? — возмущенно повысил голос Рогозин.

— Он говорит серьезные вещи, — вмешался Меркулов резко. — Проверьте ваших людей, полковник. Это убийство было выгодно не только Бэби.

Рогозин раздраженно пожал плечами.

— Разумеется, проверим. Можете сами взять на себя эту проверку, если вам так хочется.

— Нет уж, нет уж, — возразил я. — Со своим людьми разбирайтесь сами.

Мы попрощались и пошли к выходу, но нас поймала Лара.

— Константин Дмитриевич, — сказала она. — Там в числе задержанных оказалась Нина Ратникова. Вы не могли бы ей помочь?

— Нина Ратникова? — Меркулов с недоумением посмотрел на меня.

— Жена убитого в Краснодаре капитана, — объяснил я. — Она долгое время была за границей и вернулась пару недель назад. Мы беседовали с ней, я тебе уже докладывал.

Мы заглянули в зал, где собрали задержанных людей, и Лара вызвала оттуда Нину Шимову. Та, как и все, была растеряна и испугана, хотя и выглядела по-прежнему шикарно.

— Здравствуйте, Александр Борисович, — пролепетала она. — Это такой кошмар!..

— Вас уже обыскивали? — спросил я.

— Да, — сказала она, — на входе. У меня были ключи от машины и зажигалка…

— Предъявите сумочку офицеру, — сказал я, указав на молодого лейтенанта, который наблюдал за нами. — Посмотрите, лейтенант, мы из федеральной прокуратуры.

Тот кивнул, взял сумочку Шимовой и вывернул ее на стол. Лениво поковырялся в дамских вещах, пожал плечами и сказал:

— Все, можете забирать.

— Она пойдет с нами, — заявил я.

Тот не отреагировал, и все вместе мы поскорее покинули место только что совершенного преступления.

54

Она действительно была сильно возбуждена, и когда увидела, как дрожит ее рука, которую она протянула, чтобы включить зажигание в машине, то даже испугалась. Она никогда так не волновалась после совершения акции, и дело здесь скорее всего было в том, что ей не приходилось стрелять в присутствии такого количества людей. Надо было прийти в себя, и она закурила сигарету.

В исполнении этой акции главная заслуга принадлежала, конечно, Сереже. Это он, воспользовавшись своим особым положением, приготовил взрывные пакеты, принес пистолет, и — главное, обеспечил отвлекающий эффект в нужное время. Пистолет с глушителем был упрятан в женской сумочке, ствол чуть выглядывал наружу, а через боковой карман она легко могла им воспользоваться. Они придумали это накануне, когда поздно вечером Сережа примчался к ней домой, перепугав Аню, и они почти до утра разрабатывали все тонкости предстоящей операции. Идея принадлежала ему, но главное дело осталось, конечно, Нине. Рано утром, выехав за город, она отстреляла две обоймы, привыкая к необычному использованию оружия. Сумочка с пистолетом была точно такой же, как та, с которой она вошла в зал, и Сережа в суматохе после взрывов снова поменял ее, чтобы поскорее от нее избавиться. Самое трудное было решиться на стрельбу, когда вокруг поднялась всеобщая паника, забегали люди. Тверитин с Чекалиным тоже вскочили, им тоже было интересно, что там взорвалось в другом конце зала, и Нина, стиснув зубы, дважды нажала спусковой крючок. Она видела, как дернулся Чекалин, но после выстрела в Тверитина толпа людей загородила их, да и она сама поспешила отойти подальше. Сережа едва нашел ее во всей этой кутерьме. Она даже не была уверена, попала ли она в Тверитина вообще.

Кто-то постучал в окно ее машины, и она вскинула голову. Это был Бук, и она открыла ему дверцу. Тот тяжело уселся на переднее сиденье рядом с нею и сказал:

— Ну и погодка нынче, прямо Африка… Ты что-то плохо выглядишь, девочка.

— Да, — выдавила из себя Нина.

— Твой приятель в этом смысле куда хладнокровнее, — заметил Бук. — Ловко вы все это провернули, а?

Она вздохнула и ничего не ответила.

— Ты его ждешь? — спросил Бук. Нина покачала головой.

— Руки дрожат, — проговорила она. — Не могу управлять машиной.

Бук усмехнулся.

— Не знаю, что я чувствовал бы на твоем месте. Давай я сяду за руль. Нечего нам здесь торчать, я думаю.

Он вышел из машины, а Нина просто переползла на соседнее сиденье. Бук сел за руль, тронул машину с места, и они проехали по улице.

— Вас выручает наглость, — говорил Бук по дороге. — Я сам прикидывал, как бы я смог организовать это дело, но ничего не придумал. Я бы не стал рисковать. Ты видела, сколько было в зале охранников?

— Конечно, — кивнула Нина. — Они очень хотели его поймать.

Бук радостно хохотнул.

— А все же приятно, — сказал он. — Я ведь сразу понял, когда взрывы начались, что сейчас будут шмалять красавцев. Но я и представить не мог, что в такой суматохе это пройдет! Он гений, твой Бэби.

— Просто он сумасшедший, — сказала Нина со вздохом.

— Это одно и то же, — заметил Бук. — Как вам удалось все это пронести в зал?

— Как-то удалось, — сказала Нина.

— Понятно, секрет фирмы, — кивнул Бук.

— Ты-то как здесь оказался? — спросила Нина устало.

— Что ж я, по-твоему, два и два не могу сложить? — буркнул Бук. — Я приехал на спектакль, и, должен сказать, премьера удалась. Хотел бы послать цветы премьеру, но ты ведь не дашь мне адреса.

Нина улыбнулась.

— Цветы могу принять и я, — сказала она. — Я ведь тоже во всем этом участвовала.

— Что ты чувствуешь? — спросил Бук с интересом. — Это ведь были последние из твоих врагов. Нина подумала и покачала головой.

— Нет, еще не последние, — сказала она. — Есть еще одно маленькое сомнение. Я должна решить его в ближайшее время.

— А потом? — спросил Бук.

— Не знаю, — сказала Нина и вздохнула.

Бук привез ее на Арбат, в свой ресторан, но Нина не была расположена оценить его кухню. Она выпила чашечку кофе с коньяком, бокал хорошего вина и попросила отвезти ее домой. Бук видел ее состояние и потому всячески пытался успокоить и отвлечь, но это ему плохо удавалось. Он послушно отвез ее домой и, когда Аня испуганно вышла к ним навстречу, поведал ей:

— На ее глазах убили двух парней прямо в зале суда. Аня ахнула.

Бук оставил ее дома, а сам, выходя из подъезда, остановился поговорить с охранником. Они быстро нашли общий язык, и охранник пообещал сообщать по указанному телефону о всех непредвиденных случайностях в жизни Нины Алексеевны.

Нина приняла ванну и, лежа в прохладной воде, пыталась понять, почему людей, почти невиновных в ее горе, она убивала с легкой душой, не моргнув глазом, а очевидных негодяев, тех самых, что терзали ее маленьких детей, она смогла застрелить только через огромное волевое усилие. Что-то с ней произошло за время заграничного приключения, и она уже не была прежним Бэби.

А может, все дело было в том, подумала она, уже вытираясь полотенцем, что список закончен? И незачем ей теперь чего-то разузнавать, кого-то искать, выслеживать, чтобы выстрелить и убить. Может, настало время расслабиться? Почему же ей это было так мучительно?

Аня накрыла на стол, приготовила чай, но Нина вновь не почувствовала аппетита. С большим трудом Аня уговорила ее сходить на пляж, но и там Нина не смогла избавиться от своих переживаний. Они вернулись домой, включили телевизор, но Нина смотрела на экран, не видя его. Вечером позвонил Бук, спрашивал о ее состоянии, и Нина отвечала, — что она в порядке.

— Я знаю, в чем дело, — сказала ей Аня убежденно. — Ты расстраиваешься оттого, что твой Сереженька не появляется.

Сказано это было с глубоким внутренним переживанием, но Нина посмотрела на нее удивленно, хмыкнула и пожала плечами. Конечно, ей бы хотелось, чтобы появился Сережа, тот единственный человек, с кем она могла поделиться своими переживаниями, но она велела ему не появляться как минимум три дня. И к тому же ее слегка пугало его восторженное отношение, она сомневалась в том, что заслуживает его.

Ночью ей приснился кошмар, и она вскочила в слезах. Придя в себя, она забыла сон, но тревожное состояние кошмара осталось, и на нее вдруг накатила волна жуткого и беспросветного уныния. И тут она вспомнила, что среди доверенных лиц, к которым рекомендовал ей обратиться Феликс в своем последнем письма, был еще и священник. Она не была верующей, но слышала от других, что разговор со священником часто действительно облегчает душу. Конечно, рассказать незнакомому человеку все свои страхи и переживания было непросто, но сказать знакомым ей было нечего.

Утром она позвонила по указанному телефону, и искомый отец Александр ответил ей, что готов с ней поговорить.

— Только имейте в виду, — добавил он, — хотя номер у меня московский, но живу я далековато.

— У меня машина, — сказала Нина. — Расскажите, как к вам добраться.

Для выезда в глубинку она вывела из гаража свой шикарный «джип», и Аня, наблюдавшая за ее сборами с балкона, даже захотела по такому случаю отправиться с ней.

— Нет, — отрезала Нина жестко. — Тайна исповеди.

— Знаю я твою исповедь, — сказала с обидой Аня.

Уже в другом настроении, с надеждой снять с себя тяжелейшую нагрузку последнего времени, ехала Нина в дальний подмосковный район, где располагался приход отца Александра. В ее представлении священник должен был быть своего рода общественным психологом, успокаивающим души. Иначе зачем бы Феликс давал ей его телефон?

Храм, где служил отец Александр, стоял в далеком небольшом селе, и дом священника располагался совсем рядом с церковью. Остановив машину у церковных ворот, Нина почувствовала, что при виде куполов с крестами ее смятение не уменьшается, а, напротив, только увеличивается. Ей даже на мгновение захотелось поскорее уехать отсюда. Но священник в сером подряснике уже вышел на крыльцо и позвал ее:

— Это вы Нина Алексеевна?

— Да, я, — сказала Нина со вздохом.

Священник был немолодым, но вполне еще бодрым мужчиной с сединой в коротко стриженной бородке. Он спустился к ней и сказал:

— Да, машина у вас замечательная. Нина рассеянно кивнула.

— Вы бы хотели поговорить о деле? — спросил он с любопытством. — Или о душе?

— О душе, — ответила Нина, чувствуя себя очень неуверенно.

Священник кивнул.

— Тогда мы с вами пройдем в храм, — предложил он. — Подождите минутку.

Он вошел в дом и вскоре вышел, переодевшись в темно-синий подрясник и надев наперсный крест. Большим старым ключом он открыл церковную дверь, и они вошли в тихий полумрак церкви. Нина почувствовала, что на нее нахлынул непонятный трепет. Священник вошел в алтарь, надел епитрахиль и, выйдя, пригласил Нину к аналою у большой иконы Божьей Матери. Он положил там большой серебряный крест и небольшое Евангелие в окладе, потом повернулся к Нине.

— Я так понимаю, вам исповедаться хочется, — сказал он.

— Я сама не знаю, что мне хочется, — ответила Нина. — На душе тяжко, батюшка. За последний год я натворила много разных дел.

— Исповедь — это таинство, — сказал батюшка. — Вы рассказываете о себе все самое плохое, и Господь слышит вас. Он прощает вас лишь при условии, что вы действительно хотите избавиться от греха. Вы же наверное знаете, многие только хвастаются своими грехами и каяться вовсе не хотят.

— Дело в том, — сказала Нина, — что я не знаю, хочу ли я каяться.

Он улыбнулся.

— Во всяком случае, вас что-то сильно беспокоит, не так ли? Ведь вы человек не церковный, а пришли ко мне.

— Я пришла к вам, потому что Феликс Захарович дал мне ваш телефон на случай тяжелой нужды. Я расскажу вам все, — решилась Нина, — а вы сами решайте, каюсь я или нет.

Батюшка кивнул. Нина собралась с духом и стала рассказывать. О страшной гибели мужа и детей, о ее полубезумном состоянии в то время, о ее решении взять на себя восстановление справедливости в мире. О Феликсе и его «Народной воле», о заказных убийствах, о Стукалове и Леше Дуганове, о заграничной жизни, о Сереже Семенихине и Вадиме Соснове и, наконец, о вчерашнем убийстве двух злодеев. Она рассказывала обо всем этом впервые в жизни, и это было похоже на прыжок в ледяную воду… Дух захватывало.

Отец Александр слушал ее и словно становился на глазах старше и мудрее. Лицо его осунулось, появились морщины у глаз, от былой приветливости не осталось и следа. Он будто действительно брал на себя ее переживания, и они причиняли ему глубокую боль.

— Я не знаю, зачем я к вам пришла, — говорила Нина уже горячо и взволнованно. — У меня все перепуталось, я уже не могу понять, что я творю. Мне казалось, что я делаю правое дело, а теперь, когда все кончилось, я в растерянности. Я пришла к вам, чтобы вспомнить, что есть добро и что есть зло.

Он кивнул.

— Нина, дорогая, — заговорил он с тяжким вздохом, — все, что вы рассказали, страшно. По дороге в вечную погибель вы ушли так далеко, что и подумать боязно. Но если вы искренне хотите вернуться к свету, то возможности для этого есть. Только надо будет много потрудиться над собой.

— Я не понимаю, — сбивчиво пробормотала Нина. — Я не уверена…

— Конечно, — согласился отец Александр. — Ведь вы, можно сказать, больны. То несчастье, что случилось с вами когда-то, надломило ваши силы. В вас, можно сказать, вселился бес, страшный духовный вирус, искажающий всякое представление о добре и зле.

— Но почему вы так думаете? — не сдавалась Нина. — Я боролась…

— Вы сами признались, — напомнил священник, — что убивать людей невиновных, случайных свидетелей вашей трагедии, вам было легче и спокойнее, чем стрелять в явных негодяев. Истинно так, ваше искаженное сознание все перевернуло, вы убиваете потому, что стремитесь именно убивать, а уже потом придумываете этому якобы нравственное обоснование.

— Это не так, — горячо попыталась спорить Нина, но, когда натолкнулась на внимательный и сострадательный взгляд священника, осеклась. Он ведь произносил вслух то, о чем она догадывалась, но боялась подумать.

— Поверьте мне, — продолжал отец Александр тихо. — Ваш муж и ваши дети никогда не нуждались в отмщении. Они и сейчас со скорбью и ужасом смотрят на ваши дела и плачут о вашей духовной погибели.

Тут Нина разрыдалась, и отец Александр, не спешил утешать ее, просто стоял рядом и тихо молился про себя. Она достала из сумочки платок, промокнула слезы на щеках и сипло спросила:

— Что же, я теперь уже конченый человек, по-вашему?..

— Совсем нет, — возразил отец Александр. — Вы знаете, я ведь перед тем, как стать священником, тоже был отчаянным грешником. Правда, я был ближе вашего к церкви, но тем более страшен был мой грех, грех против церкви. Я не утверждаю, что теперь уже спасен, но я достиг мира в собственной душе. Я сознаю всю страшную меру своей греховности и вычерпываю ее по мере сил. Признайте и вы свое падшее состояние, и Господь даст вам силы преодолеть себя.

— Что я должна делать? — спросила она неуверенно. Отец Александр помолчал.

— У вас есть прекрасная возможность положить начало своему покаянию. Вы говорили, что остался еще один, главный виновник смерти вашего мужа?

— Я не уверена, — сказала Нина. — Есть подозрения на это, но если это так…

— Так вот, представьте, что это действительно так, — сказал отец Александр, — и простите его.

Нина даже отшатнулась от него.

— Простить?

— Да, — сказал священник твердо. — И этим вы выкажете свою готовность противостоять сатанинским искушениям.

— Но тогда, — растерянно пробормотала Нина, — тогда все потеряет смысл!..

— Да, — сказал священник. — Именно так. Все, совершенное вами доселе, потеряет смысл. А разве вы хотите, чтобы этот страшный смысл оставался и преследовал вас?

— Я не смогу, — покачала головой Нина. — Я ни за что не смогу…

— Сможете, если сильно захотите, — возразил отец Александр. — Господь вам поможет, Нина. Обязательно поможет. Надо только захотеть.

На обратной дороге Нина с изумлением вспоминала этот разговор, потому что теперь, за рулем «джипа», несущегося по загородному шоссе, она видела все совсем иначе. Там, под сводами храма, она трепетала и благоговейно внимала словам седого священника, но теперь все это казалось ей безумием. Она не могла всерьез принять рассуждений о бесновании, о неком духовном вирусе, а уж идею прощения Соснова она отвергала всем своим существом едва ли не с рвотными позывами. Она пыталась доказать себе, что ее поездка к священнику была глупым недоразумением, но кончилось все тем, что она просто заплакала. Ее не оставляла мысль о том, что души убиенных мужа и детей на самом деле плачут о ней и зовут ее опомниться.

Нет, конечно, она никак не могла бы простить Соснова в случае доказанности его вины, но в самом этом предложении была какая-то манящая парадоксальность, какой-то вызов, который ее, несомненно, привлекал. И, представляя себе на мгновение, как она его прощает, Нина чувствовала прилив сердечной теплоты и удивительного мира в душе. Что-то здесь было удивительно притягательное, и всю дорогу до Москвы она не могла отрешиться от мыслей об этом. Во всяком случае, призналась она на въезде в столицу, от прежней унылой безысходности не осталось и следа. Ей опять предстоял жестокий выбор, и она готовилась к нему.

55

Вадим Сергеевич Соснов выбрался из служебной машины и стал подниматься по ступеням к подъезду «Белого дома». Как всегда, вокруг было много разных людей, кое-кто с ним здоровался, и он неизменно каждому вежливо отвечал. То, что называлось в прессе словом «лобби», представляло собою в отечественном варианте просто околопарламентскую тусовку. Многие из вращавшихся здесь людей действительно представляли собою какие-то промышленные и коммерческие отрасли, но большинство просто ротозейничало, испытывая несомненное удовлетворение от близости к «коридорам власти». У самого входа он вдруг услышал:

— Вадим!

Он даже не сразу понял, что обращаются к нему, но потом остановился и оглянулся. Эффектная женщина в больших черных очках шагнула к нему.

— Вы меня? — спросил он недоуменно.

Женщина сняла очки, и он тотчас узнал Нину Ратникову.

— Нина, ты?

Ее внешний вид никак не предполагал тяжелых потрясений в недавнем прошлом, она была хорошо одета, модно причесана и выглядела прекрасно.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она чуть взволнованно.

Вадим Сергеевич глянул на секретаршу Лену, и та шепнула:

— Шерифы.

Он и сам помнил про делегацию американских шерифов, которую доверили сопровождать именно ему, парламентарию, ведавшему вопросами правопорядка.

— Нина, милая, — сказал он с сожалением. — Я в ближайшие три часа буду отчаянно занят.

— Я думаю, ты и потом не освободишься, — сказала Нина, чуть усмехнувшись. — Что ты скажешь об ужине в ресторане? У меня есть на примете один ресторанчик на Арбате, мы могли бы там встретиться.

Вадим Сергеевич невольно поразился некоторой абсурдности ситуации — на пороге «Белого дома», в присутствии его секретарши и референта, при всей этой ротозейной компании, женщина приглашает его на свидание.

— Прекрасно, — кивнул он. — Я буду там ровно в семь. Как он называется, этот ресторанчик?

Весь день потом он думал об этом приглашении, приблизительно догадываясь, о чем там может пойти речь, но все же заинтригованный. Еще год назад он испытывал бы при этом совсем другие чувства, но за этот год слишком многое в его жизни изменилось. Теперь он мог себе признаться, что где-то глубоко внутри он ждал ее появления, и объяснение, которое им предстояло, должно было и его избавить от долгого внутреннего напряжения.

Когда в половине седьмого он покинул рабочее место, телохранитель Женя, ждавший его внизу около машины, спросил:

— Домой, Вадим Сергеевич?

— Нет, — сказал он. — Придется тебе, парень, поработать сегодня сверхурочно. Едем в ресторан.

— Как скажете, — буркнул тот без вдохновения.

К Арбату подъехали переулками, и Вадим Сергеевич не без удовольствия прошелся пешком по этой всегда оживленной и кипящей жизнью улице. Телохранитель Женя шел сзади и нервничал.

Спустившись по ступеням в подвальное помещение, где располагался ресторан, Вадим Сергеевич обратился к метрдотелю, и тот немедленно провел его к отдельному столику.

— Нина Алексеевна скоро должна быть, — сказал он, поклонившись.

Соснов кивнул. Стол был сервирован по высокому классу, стоял в глубине зала, и такая позиция позволяла ему без помех оглядеться. Ему понравилась и обстановка, и небольшой джазовый оркестр, негромко наигрывавший популярные некогда мелодии, да и кухня была приличная, если можно было ее оценить по внешнему виду блюд. Соснов с легкой усмешкой вспомнил, что последний раз он был в ресторане с Ниной в Новороссийске, отмечал с нею окончание курса в университете. Тогда и обслуживание, и кухня были попроще, но насколько легче были их отношения. Теперь он даже не знал, о чем с ней говорить.

Нина появилась минут через десять, и он встал, приветствуя ее. При этом краем глаза заметил, что телохранитель Женя сидит за служебным столиком и угрюмо попивает пиво из высокого бокала. За все время своего пребывания на высоком посту Соснов ни разу не имел случая проверить надежность своей охраны.

— Ты стала такая красивая, — заметил Соснов, когда они сели. — Что с тобой случилось? Получила наследство?

— Да, — кивнула Нина. — Ты уже слышал про то, что произошло в зале суда в Измайлове?

Вадим неторопливо открыл шампанское, остановив знаком кинувшегося к нему на помощь официанта, и разлил по бокалам.

— Давай сначала выпьем, — предложил он. — Я очень рад тебя видеть, Нина.

Нина не ответила, но послушно чокнулась с ним и отпила глоток.

— Они убиты, Вадик.

— Я знаю, — сказал он. — Ты должна быть полностью удовлетворена.

И приступил к закускам.

— Я еще не знаю, — сказала Нина. — Это произошло буквально на моих глазах, и я до сих не оправилась от потрясения.

— Это действительно было так эффектно? — спросил Вадим.

Нина пожала плечами.

— Это было неожиданно и страшно, — сказала она. Вадим не спеша прожевал салат и спросил:

— Так о чем ты хотела со мной поговорить?

— Об убийстве, — сказала Нина. — Ты наверное уже знаешь, эти подонки утверждали, что они выполняли указание какого-то большого человека.

— Ты хочешь спросить, не я ли этот большой человек? — усмехнулся Вадим.

Нина кивнула, глядя на него пристально.

— Нет, это не я, — Вадим отпил глоток шампанского. — А здесь хорошо кормят. Я не понял, ты что, часто здесь бываешь? Метрдотель назвал тебя по имени-отчеству.

— Понимаешь, в чем дело, — продолжала Нина, — мне очень важно это знать.

— Чтобы убить меня? — спросил Соснов с усмешкой.

— Что ты такое говоришь! — воскликнула она с негодованием.

Вадим улыбнулся.

— Ведь есть же кто-то, кто их всех убивает. Почему не ты?

— Ты считаешь меня на это способной?

— Я слишком поздно об этом узнал, — сказал Вадим. — Это же подумать только, этот маньяк перебил уже почти с десяток случайных свидетелей.

— Ты подозреваешь меня? — Нина удивилась очень искренне.

Вадим рассмеялся.

— Перестань, глупая, я же шучу. Хотя, если вспомнить, как ты умеешь стрелять, то можно о многом задуматься.

— Но ты ведь пришел сюда, — возразила Нина. — Значит, все же не испугался.

— Я не верю, что ты считаешь меня виновным, — сказал Вадим.

Нина покачала головой.

— Скажи мне правду, Вадик, — вдруг попросила она жалобно. — Ты действительно ни при чем? Ты не знал, что они будут его пытать?

Соснов оглянулся на оркестр и подумал о том, что жизнь скучна, если ее не разнообразить неожиданными поворотами. Он отпил еще шампанского и сказал:

— Я знал.

— Нет! — невольно вскрикнула Нина.

— Пойми меня правильно, — поспешил объяснить он, сам испугавшись своего признания. — Конечно, я думать не мог, что они дойдут до такого зверства. Максимум, чего я ждал от них, так это легкого мордобоя.

— Ты… — сказала она с горечью. — Так это все-таки ты?

— Я. Мне очень жаль, дорогая… Можешь застрелить меня на месте.

Нина потрясенно молчала.

Соснов достал сигареты, закурил и откинулся на спинку стула. Сигарета в руке дрожала, он тоже был потрясен собственной откровенностью. Полчаса назад, спускаясь в этот ресторан, он и думать не мог, что все так повернется. Видимо, дело было в ней, в Нине.

— Не знаю, что ты теперь обо мне будешь думать, — сказал он. — Я вовсе не собираюсь оправдываться. Тут вечная история, двое мужчин и одна женщина. Я не мог ему простить…

«Что за чушь я несу?» — подумалось ему. Не было тут никакой вечной истории, а было простое оскорбленное самолюбие. Момент ярости сильного человека, которому не подчинились обстоятельства. Раздражение против наглого и самоуверенного капитанишки, которого следовало поставить на место. Оно ведь до сих пор не утихло, это раздражение.

— Я ведь до сих пор тебя люблю, Нина, — сказал он проникновенно.

— Да? — переспросила Нина равнодушно. — А я до сих пор люблю своего мужа.

— Я понял это только потом, — проговорил Вадим со вздохом. — Знала бы ты, что я пережил после всего этого… Как я проклинал себя.

— Знаешь что? — сказала Нина.

— Что? — спросил он.

Нина некоторое время молчала, не решаясь начать.

— Я ни на что не надеюсь, — сказал Вадим. — Я сам все так устроил. Живу с женщиной, которую не люблю, а женщине, которую люблю, я причинил ни с чем не сравнимое несчастье. Глупо…

— Я не верю ни единому твоему слову, — проговорила Нина с трудом. — Я верю, что ты не хотел всего этого, но главным виновником все же являешься ты, Вадик.

«Ну и что?» — подумалось ему. Самое страшное было то, что он не испытывал в отношении происшедшего никаких чувств. Досадное недоразумение. Он давно уже забыл о чувствах. Он забыл, ради чего закручена вся эта многослойная суета, в которой он теперь купался, и ему дела не было до чужих страданий.

— Что я могу тебе сказать? — вздохнул он. — Прости меня, если можешь.

Нина вскинула голову, глянув на него почти испуганно, и вдруг произнесла:

— Я прощаю тебя, Вадик.

И тут какая-то пружина сорвалась в нем, и он громко расхохотался, привлекая внимание соседей.

— Ты меня прощаешь? — смеялся он почти истерично. — Ты?!.. Как это с твоей стороны… благородно!..

— Успокойся, — сказала Нина. — Я говорю очень серьезно.

— Да мне плевать на твое прощение, — прорычал он раздраженно. — И ты, и твой муж всего лишь жалкие ничтожества, не способные ни на что! Убили его, значит, так и надо! Я забыл обо всех вас на третий день после отъезда, понимаешь ты? И ты осмеливаешься говорить мне о прощении?

— Тогда чего ты так разволновался? — спросила Нина и спокойно отпила глоток шампанского.

Соснов смотрел на нее с ненавистью, и его трясло от негодования. Слишком долго он был корректным и вежливым, теперь ему хотелось хамить и ругаться. Чтобы эти суки знали свое место!

Рядом выросла фигура какого-то крупного мужчины, который наклонился и спросил:

— Горячее подавать?

Соснов медленно успокаивался.

— Спасибо, — буркнул он. — Мы уже согрелись. Мужчина отошел, и Соснов произнес со вздохом:

— Прости, Нина. Для меня это было непростое признание, вот я и сорвался. Не надо меня прощать.

— Тебе это, может, и не нужно, — сказала Нина. — А мне так просто необходимо. Я еще сама до конца не понимаю, как это все принять.

Она вдруг с ужасом почувствовала, что у нее начинается внутренняя дрожь, тот самый озноб, что сопровождал все ее прежние акции. Вадик Соснов быстро превращался в объект для стрельбы, и она уже даже ощущала холод пистолетного металла в руке. Это было какое-то наваждение, от которого следовало немедленно избавляться. Нина подняла голову и посмотрела на Вадима, который курил сигарету, глядя по сторонам.

— Вадик, — проговорила она, — извини меня за этот дурацкий разговор. В нем не было никакой необходимости, верно?

— Не знаю, — Соснов удивленно пожал плечами. — Для меня это было очень важно. Я долго делал вид, что про все забыл, а на самом деле это оставалось занозой в сердце. Наверное, хорошо, что я во всем признался.

Нина вдруг улыбнулась.

— Ты уже не считаешь меня ничтожеством? Вадим вздохнул и ответил:

— Я себя считаю ничтожеством. Прости, Нина, но я, пожалуй, пойду.

Он затушил сигарету, поднялся и подозвал официанта. Тот подошел, и Соснов сунул ему свою визитную карточку.

— Счет пришлите мне, — сказал он. — Спасибо, все было очень вкусно.

— Все оплачено, — пробормотал официант, но Соснов его уже не услышал.

Махнув рукой засидевшемуся телохранителю, он неторопливо вышел на улицу, не замечая ничего вокруг. Он слишком долго приучал себя к равнодушию и цинизму, и мимолетное прикосновение к искренности всколыхнуло в нем целый пласт забытых чувств. Теперь он не знал, что лучше — сразу все забыть или, наоборот, послать все к черту и вернуться к собственному «я». Если, конечно, было к чему возвращаться.

Нина осталась сидеть за столиком одна, все еще разбираясь в собственных ощущениях. Она чувствовала, как какая-то неведомая сила толкает ее подняться, взять пистолет и отправиться следом за Вадимом. Во всей этой истории должна была быть поставлена точка, и этой точкой мог быть только Соснов, главный виновник происшедшего. Ведь он все врал, он возненавидел Колю за его простоту и прямодушие, за то, что тот не смутился присутствием большого начальника, и только это и толкнуло его по-барски наказать ослушника. Разве это хамское чванство не заслуживало пули? Но, с другой стороны, она чувствовала, что только что совершила самый большой подвиг в своей жизни. Что ей за дело до его недостатков? Она простила его со всей его непомерной гордыней, суетной жизнью и холодом в сердце. Бог ему судья. И от этих мыслей на душе становилось легко и ясно.

Сам Соснов в это время подъезжал к собственному дому. Машина остановилась у подъезда, и телохранитель Женя выбрался первым, чтобы оглядеться вокруг и заглянуть в подъезд. При этом он играл какого-то американского героя, то ли Иствуда, то ли Сталлоне — крутой парень с чуть снисходительным отношением к жизни.

— Порядок, Вадим Сергеевич, — кивнул он. Соснов не торопился.

— Алик, — попросил он водителя, — выйди-ка на минутку.

Тот послушно поднялся и выбрался, захлопнув дверцу. Соснов достал из сумки небольшой компьютер, включил его и некоторое время ждал, пока компьютер зарядится. Потом пощелкал клавишами, и в возникшем окне появился телефонный номер. Он поднял телефонную трубку.

— Алло? — послышался голос в трубке.

— Это Председатель, — сказал Соснов устало. — Свяжите меня с генералом Чернышевым.

Что-то щелкнуло, пропищало, потянулись гудки. Наконец генерал снял трубку.

— Генерал Чернышев слушает.

— Вот о чем я подумал, генерал, — сказал Соснов задумчиво. — Последнее указание Старейшин рождено паникой и страхом за собственную безопасность. Вам не кажется?

— Это небезосновательный страх, — возразил генерал. — Если сорвется наша операция, то положение сильно усложнится.

— Я не верю, чтобы все было так просто, — сказал Соснов. — Нет, они в очередной раз пытаются размешать чай в стакане. Нас натравливают друг на друга!

— Если вы имеете в виду меня?..

— Оставьте, я не о личных обидах говорю. Предлагаю собраться в резервном блоке для обсуждения возникающих проблем. Скажите, вы еще не нашли ходы к нашим старшим товарищам?

— Ищем. Они все продумали, Председатель.

— Поторопитесь, — приказал Соснов. — Они тоже будут действовать, и нам бы следовало их опередить.

— Мы приложим все усилия, — заверил его генерал.

Соснов положил трубку и задумался. Не было ли в голосе генерала какой-то особой настороженности? Не продал ли этот прохиндей и его, человека, благодаря которому он выбрался из совершеннейшего забытья в резерве? Если так, то…

Когда он вышел из машины, Женя с водителем перекуривали неподалеку. Соснов махнул рукой обоим и направился к подъезду. А из подъезда шагнул навстречу человек в черном и стал палить по ним из автомата. Соснова отбросило на машину, и, сползая, он видел, как падают и Алик, и Женя. Это было последнее, что он видел.

56

Нина очнулась, когда севший напротив нее Бук чуть хмыкнул. Она подняла голову, слабо улыбнулась ему и вздохнула.

— Кавалер меня покинул, — проговорила она.

— Ну и что ты выяснила? — спросил Бук.

— Это он, — сказала Нина. — Он сам только что признался.

— С чего бы это он признался? — удивился Бук. — Ты произвела на него такое впечатление?

— Знаешь, — ответила задумчиво Нина, — по-моему, ему очень скучно жить. Он признался от скуки, а потом сам испугался.

— И что ты будешь с ним делать? — спросил Бук. — Снова будешь вызывать Бэби?

Нина улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Бэби уехал, он больше не хочет никого убивать. Наш главный виновник остается жить. Глупо, правда?

Бук помолчал, а потом сказал:

— Сейчас все глупо.

— А мне нравится, — сказала Нина. — Только я не знаю, что мне дальше делать?

— Выходи замуж, — посоветовал Бук. — Рожай детей.

— Хорошее предложение, — усмехнулась она. — Я подумаю.

Бук проводил ее до машины, стоявшей на стоянке в переулке, и спросил на прощание:

— Ведь мы еще увидимся?

— Умирать я пока еще не собираюсь, — ответила Нина. — Спасибо тебе.

Она села в машину и уехала.

Наступал теплый летний вечер, когда нагретая за солнечный день земля наконец могла слегка отдохнуть от жары. На пляже в Строгине люди усеяли берега, играли в волейбол на песке, отдыхали. Вечерняя прохлада предполагала полное расслабление, и одна Нина среди всего этого не могла расслабиться, не могла забыть всех своих забот. Страшное сомнение одолевало ее, и ей требовалось немалое усилие, чтобы держаться принятого выбора.

Охранник в подземном гараже глянул на нее с интересом и сказал весело:

— Хорошая погодка нынче, Нина Алексеевна, а?

Нина кивнула ему и поднялась наверх. Ани дома не оказалось, видимо, вышла куда-то, и Нина этому даже обрадовалась. Первым делом она шагнула к бару, но обнаружила там пустые полочки и вспомнила, что спрятала все у охранников. Спускаться снова вниз затем, чтобы добыть бутылку спиртного, ей не захотелось, она сбросила с себя одежду и отправилась в ванную. Лежа в теплой воде, она снова пыталась убедить себя, что поступила правильно, и теперь это ей удавалось с меньшим напряжением.

— Нина, ты уже пришла? — заглянула к ней Аня, вернувшаяся с пляжа. — А я с ребятами в волейбол играла. Знаешь, как здорово!..

— Брысь отсюда, — сказала Нина устало и стала подниматься.

Когда она вышла в халате, Аня уже включила телевизор, достала из холодильника бутыль с фруктовой водой и плюхнулась в кресло.

— Я прихожу в себя, — похвасталась она. — Еще немного, и меня потянет на работу.

Нина села в кресло рядом и спросила:

— И где бы тебе хотелось работать?

— Только не в конторе, — ответила Аня. — Знаешь, мне бы хотелось работать с детьми. Может, пойти воспитательницей в детский сад?

— С детьми, — сказала Нина с сомнением. — Лучше бы тебе было своего ребенка сначала завести. Только тут я тебе не помощница…

По телевизору шел какой-то приключенческий фильм, но обе женщины как-то не очень им интересовались. Аня поднялась и села на подлокотник Няниного кресла, обняв ее за плечи.

— Нинуль, у тебя проблемы?

Нина подняла голову, глянула на нее снизу вверх, на эту совершенно пустоголовую девчонку, живущую своими минутными влечениями, и на мгновение позавидовала ее простоте. Она ткнулась головой ей в живот и проговорила:

— Ой, Анечка, даже не знаю…

Аня обняла ее голову, стала гладить по волосам.

— Брось, Нинуль, — говорила она. — Все у нас будет хорошо.

А сама, чувствуя нарастающее сладкое томление, все теснее к ней прижималась, все ближе наклонялась, все чаще дышала.

— Никто нам с тобой не нужен, правда? — говорила она ей на ухо. — Будем жить с тобой вдвоем.

Нина сопротивлялась ее ласкам, но вяло и без прежнего возмущения, от чего Аня совсем разохотилась. Она сползла с подлокотника к ней на колени, прижалась к ней, целовала в шею.

— Ты такая сильная, — бормотала она возбужденно. — Я так люблю тебя…

Нина вдруг протянула руки и обняла ее, отчего Аня едва не застонала.

— Глупота ты несусветная, — говорила Нина. — Ведь, наверное, кроме тебя, у меня ближе никого и нет. И как это у нас так все повернулось?..

— Любимая моя, — лепетала Аня, обнимая ее. — Я для тебя на все готова…

— Все у меня не так, — сказала Нина, устало усмехнувшись. — Даже живу с девкой, а не с мужиком.

— Мужчины так любить не умеют, — радостно бормотала Аня, расстегивая ее халат и прижимаясь к ее груди.

Нина наблюдала за нею без протеста, даже с любопытством, но не чувствовала ничего. Она уже настолько привыкла к Аниным заморочкам, что даже возмущение ее давно иссякло. Теплота ее поцелуев согревала ее, вызывала некое чувственное томление, но дальше этих осязательных переживаний ее воображение не заглядывало.

— Нинуля, солнышко, — прошептала Аня, — а пошли в спальню?

Она потянула ее за руку из кресла, и Нина усмехнулась.

— Будешь меня облизывать?

— Любить, — сказала Аня, счастливо улыбаясь.

Она за руку вытянула Нину из кресла и, оставив включенным телевизор, повела за собой в спальню. Пропадай все пропадом, думала в этот момент Нина. В спальне она покорно упала на кровать, и Аня даже взвизгнула, ложась рядом.

— Давай, — сказала Нина со вздохом, — люби…

— Родная моя, — пролепетала Аня.

Тут зазвонил телефон, и Аня испуганно вскинула голову.

— Давай не будем поднимать трубку, — попросила она.

— Это может быть важное дело, — возразила Нина.

— Тогда не вставай, — сказала Аня. — Я сама принесу. Она принесла трубку, подала Нине, и та спросила: — Да?

Некоторое время она слушала, потом кивнула и сказала:

— Пусть заходит. Я же вас предупреждала, у него постоянный пропуск.

Она отключила трубку, и Аня с недобрым предчувствием спросила:

— Это он?

— Кто — он? — переспросила Нина, поднимаясь с кровати.

— Сереженька? Нина рассмеялась.

— Ты уже ревнуешь, да? По-моему, вы настолько разные, что ваши устремления даже не пересекаются.

— Прогони его поскорее, — попросила Аня.

— Как получится, — ответила Нина. — Не дуйся, он пришел и уйдет, а ты остаешься.

Она ушла, и Аня огорченно всхлипнула. Она чувствовала, что такое податливое настроение у Нины еще неизвестно когда появится.

Сережа вошел хмурый и озабоченный.

— Эта дома? — спросил он, кивнув в сторону Аниной комнаты.

— Дома, ну и что, — сказала Нина. — Проходи в кабинет. Они сели в кресла. Нина почувствовала, что ощущение ее собственной наготы под халатом приятно возбуждает ее. Может, это было продолжением только что прерванной игры?

— Вот письмо Даниленко, — сказал Сережа, вернув ей письмо. — Я проверил его по всем параметрам, нет там никакого зашифрованного ключа.

— Но он мне больше ничего не оставлял, — сказала Нина. — Значит, никакого ключа у меня вообще нет.

— Может, и есть, — возразил Сережа. — Где-нибудь в этой квартире. Поди найди.

— Тебя все это очень расстраивает?

— Не это, — сказал Сережа. — Есть проблемы и посерьезнее.

— Какие же? — насторожилась Нина. Сережа глянул на нее испытующе и спросил:

— Ты виделась с Сосновым? Нина кивнула.

— Да.

— Когда?

— Сегодня, буквально час-полтора назад. А что?

— О чем вы беседовали? Нина улыбнулась.

— Я его простила.

— Простила? — переспросил Сережа. — Значит, было за что прощать, да?

— Да, — кивнула Нина. — Он сам признался.

— И ты его простила? — удивился Сережа. — Но почему? Что, всплыли старые чувства?

Нина покачала головой.

— Нет, не чувства. Просто я вдруг поняла, что прощать во много раз труднее, чем казнить.

— И только поэтому? — не поверил Сергей.

— Да, — Нина помолчала. — Я избавилась от Бэби. Сережа согласно кивнул.

— Это точно. Но он не остался без хозяина.

— Кто? — не поняла Нина.

— Твой Бэби, — сказал Сережа. — Он снова действует, но уже без тебя.

Нина глянула на него испуганно.

— О чем ты говоришь, Сережа? Сережа вздохнул.

— Полчаса назад, — сказал он, — гражданин Соснов Вадим Сергеевич, депутат Верховного Совета, был убит на пороге собственного дома.

— Как! — вскричала Нина. — Не может быть!.. Я же простила его!..

— Но Бэби не простил, — сказал Сережа.

— Что за бред? — возмутилась Нина. — Ты сошел с ума, да?.. Какой еще Бэби?

— Ты не понимаешь? — воскликнул Сережа возбужденно. — Ведь он оказался последним в списке Бэби! Сейчас, после этой истории на суде, ведь Бэби был просто обязан убить Соснова. Разве нет?

Нина ошеломленно кивнула.

— Его убили, — произнесла она, — как будто это сделал Бэби?

— Конечно! — воскликнул Сережа. — Теперь все, даже Турецкий, уверены, что это Бэби закончил свою работу. И убедить их в обратном будет просто невозможно, понимаешь?

— Но я не могла этого сделать, — проговорила Нина. — В это время я ехала из ресторана домой. Охранник гаража видел меня около девяти.

— Не надо оправдываться, — сказал Сережа. — Теперь уже до суда дело не дойдет в любом случае.

— Но за что его убили?

— Ну, — сказал Сережа, — председателя комитета по законности и правопорядку всегда есть за что убить. Боюсь, подробностей мы уже никогда не узнаем.

— И что мне делать? — спросила Нина. — Идти сдаваться?

— Не сходи с ума, — сказал Сережа. — Теперь тебе надо уехать. Хватай под мышку свою лесбиянку, и дуйте подальше. Хоть в тот же Краснодар. Эти скоты будут тебя искать очень усиленно.

— Они и до сих пор искали меня, — напомнила Нина.

— Не уверен, — возразил Сережа. — Похоже, они издалека выходили на убийство Соснова. Видимо, этих двоих тебе подставляли. Как бы они теперь тебя не вычислили по спискам присутствующих на суде.

— Неужели это возможно?

— Конечно, — сказал Сережа. — Ведь по всему ты просто обязана знать Бэби, не так ли?

Нина кивнула.

— Так что не будем дразнить гусей, — вздохнул Сережа. — Подожди пару дней, и отправляйтесь.

— А ты? — спросила Нина.

— Что — я? — чуть испуганно спросил Сережа.

— Ты с нами не поедешь? Сережа помолчал и спросил:

— А я тебе нужен?

Нина улыбнулась. Этот самовлюбленный очкарик был полной противоположностью Ани Назаровой, но что-то общее в них все же было.

— Нужен, — призналась Нина.

— Правда? — чуть хрипло переспросил он.

— Правда, — сказала Нина. — Ты же обещал быть моим верным оруженосцем! Кто же потащит за мной мои ящики с патронами?

Он улыбнулся, но очень неуверенно.

— Я бы очень хотел, — сказал он.

— Тогда почему бы тебе не сказать об этом, — усмехнулась Нина.

Сергей перевел дыхание, улыбнулся уже увереннее и сказал:

— Я бы сейчас чего-нибудь выпил…

— Какая жалость, — рассмеялась Нина. — Я всю выпивку спрятала от Ани внизу. Впрочем, погоди-ка!..

Она поднялась, отодвинула картину на стене и увидела дверцу домашнего сейфа. Она не открывала его с того самого времени, как въехала сюда. Цифровая комбинация была слишком проста, чтоб она ее забыла. Четыре поворота диска, и вот сейф открылся.

— Ничего себе, погребок, — удивился Сережа.

— Шампанское, — объявила Нина, доставая бутыль. — Да смотри, какая большая.

— Тут и письмо, — сказал Сережа.

— Письмо? — насторожилась Нина. — Я про него и забыла.

Сережа раскрыл конверт, достал бумагу и прочитал:

— «Поздравляю с новосельем, желаю долгого счастья. Твой Феликс».

Нина вздохнула.

— Я и не знала, что письмо от него. Думала, от фирмы, которая делала сейф. Это все?

— Нет, — сказал Сережа взволнованно. — Тут приписка. «Это настоящий «Периньон».

— И все, — разочарованно протянула Нина.

— Ты не понимаешь? — воскликнул Сережа. — Это же и есть ключ!

— Что — ключ? — не поняла Нина.

— «Периньон», — воскликнул Сергей. — Смотри, это специально выделено! Мы нашли его, Нина.

— В самом деле? — произнесла Нина довольно спокойно. — Тогда у нас еще один повод для того, чтоб выпить, не так ли?

Возбужденный Сережа глянул на нее с некоторым удивлением и покачал головой.

— Ну ты даешь!

— Меня это всегда мало интересовало, — призналась Нина. — А ты, похоже, только об этом и думал все последнее время.

— Ты не понимаешь, — возразил Сергей. — Они теперь у нас в руках!

— Принеси бокалы, — сказала Нина решительно. Сережа послушно принес бокалы, и Нина передала ему бутылку.

— Открывай.

Сережа открыл шампанское и разлил по бокалам.

— Ну что, — сказала Нина, поднимая свой бокал. — За твой успех, Сережа.

— Глупости, — сказал он. — За нас. Плевать я хотел на этот ключ, — добавил он решительно. — Просто я думал, что это избавит нас…

— Довольно, — сказала Нина, прикрыв ему рот ладонью. — За нас так за нас.

Они выпили, поставили бокалы и невольно потянулись друг к другу. Сережа обнял ее и поцеловал в губы, и Нина ответно обняла его.

— Ой, смотри! — воскликнул вдруг Сережа.

Бумага с письмом Феликса уже потемнела, и различить на ней надпись было уже невозможно.

— Вот и прекрасно, — улыбнулась Нина. — Значит, ее и не было.

— А мы есть, — Сережа снова обнял ее.

Когда поздно ночью Аня заглянула в кабинет, то Сережа и Нина спали на диване обнявшись. Она поспешно вышла, закрыла дверь и заплакала.

57

С утра, когда я явился в прокуратуру, настроение мое было весьма рассеянное. Об убийстве Соснова я уже знал, Грязнов поднял меня поздно вечером и отвез на Кутузовский, где проживал покойный депутат, чтобы самому убедиться в том, что наша история имела продолжение. Я смотрел на лужи крови в свете фонарей, разглядывал следы пуль на служебной машине и тяжело вздыхал. Мы еще не разобрались с убийством Чекалина и Тверитина, а тут еще это.

— Все уверены, что это опять Бэби, — говорил Грязнов.

— Кто — все?

— Наши эксперты из НТО, оперы и Шура Романова.

— Шура? — удивился я. — Она тоже в курсе?

— Это не Бэби, Саша, — промолвил Грязнов тихо. — Его шлепнул кто-то другой. Бэби никогда не пользовался автоматом.

Я посмотрел на него угрюмо.

— Свидетелей нет?

— Откуда? — он махнул рукой.

— Ну работайте, — сказал я и отправился домой. Признаться, мне уже надоела вся эта круговерть вокруг Бэби, и я был просто счастлив оттого, что список завершен и наш неуловимый убийца должен заканчивать свою эпопею. О том, чтобы его поймать, уже и речи не было, тема Бэби в прокуратуре стала просто запретной. Я думал о том, что при моем непосредственном участии рождался новый миф, которому суждено было пережить наше поколение. Досадно было только, что «Народная совесть» уцелела со всеми своими генеральными планами на будущее, но мы уже успели понять, что это организация серьезного масштаба и наших совместных усилий в этом направлении явно не хватало.

У меня уже скопилось немало дел, не связанных ни с «Совестью», ни с Бэби, и я безмятежно занимался ими, пока мне не позвонил дежурный и не связал с абонентом, который требовал следователя, занятого делом Бэби. Я, конечно, поморщился, но отказаться от разговора не посмел.

— Алло, — услышал я возбужденный женский голос, — с кем я говорю?

— Следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович, — представился я чинно, чтобы произвести впечатление.

— Здравствуйте, — сказала женщина. — Я хочу вам сказать, что я знаю, кто такая Бэби… Да-да, не перебивайте меня. Это Нина Шимова, проживающая сейчас в Строгине, по этому адресу…

Я немедленно нажал кнопку вызова в своем столе — это был сигнал, чтоб мой разговор зафиксировали и одновременно выяснили, откуда говорит эта женщина, а сам сказал:

— Я понимаю направление ваших мыслей, дорогая… Кстати, а с кем я говорю?

— Это неважно, — буркнула она сердито, но тут же представилась: — Меня зовут Анна Назарова. Я говорю правду.

— Дорогая Аня, — сказал я, — но ведь вы должны знать, что все это время Нина Шимова была за границей…

— Ничего она не была, — надрывно выкрикнула Аня. — Все это время мы жили на «Полежаевской», где Лешу Дуганова убили потом. К ней Феликс ходил, козел старый. Потом он нас на Юго-запад переселил, там еще кого-то убили. Теперь-то я знаю, это все она!.. Она сама призналась.

— Она призналась в этом вам? — спросил я машинально, уже начиная трепетать от очевидной догадки.

— Не мне, — буркнула Аня, — а вашему Сереженьке… Он, к вашему сведению, у нее любовник Они вчера еще какой-то ключ тут нашли…

— Какой еще Сереженька? — спросил я, холодея.

— Ваш, прокурорский, — выкрикнула Аня. — Нечего сказать, воспитали кадры…

После этого она начала плакать и вскоре бросила трубку. А я еще некоторое время сидел, прислушиваясь к коротким гудкам, и ошеломленно все это переваривал. Теперь я вспомнил, что Нина Ратникова была инструктором по стрельбе в краснодарском управлении милиции, что это она сидела напротив убитых Чекалина и Тверитина, что Соснов был виновен перед нею, потому что обманул ее. Но Сережа!..

Положив трубку, я тяжело поднялся и пошел к Меркулову. Этот телефонный звонок вдруг перевернул все дело, надо было принимать решительные меры, а для этого были нужны санкции начальства.

Константин Дмитриевич в этот момент вел беседу с финскими прокурорами, напряженно при этом улыбаясь и без нужды кивая. Когда я вошел к нему почти без стука, он недоуменно поднял на меня голову, но понял, что у меня крайний случай, и поспешно передал финнов представителю Московской прокуратуры. Финны уехали смотреть Бутырскую тюрьму, а Костя обратился ко мне:

— На тебе лица нет. Что, нашли убийцу Соснова? Между прочим, генеральный уехал объясняться с самим.

— Нашли, — сказал я и стал рассказывать ему о звонке Ани Назаровой. Теперь я даже вспомнил, что именно так звалась подружка убитого Алексея Дуганова, пропавшая после убийства. Вот как она всплыла!

Костя слушал меня с каменным лицом. Едва я закончил, он потянулся к телефону, но тот зазвонил раньше, чем он взял трубку.

— Да? — рявкнул Костя раздраженно. — Да, я слушаю… Что такое?

Судя по всему, там ему сказали что-то еще более интересное, потому что брови у него полезли вверх.

— Вы сознаете, что вы говорите? — сердито произнес он. — Вы что же, прослушиваете телефоны прокуратуры? Вы знаете, чем это чревато?

Он еще послушал, потом сказал:

— Я ничего не могу вам обещать, Александр Александрович. Вы занимаетесь своим делом, а мы своим. Честь имею…

Он бросил трубку в раздражении. Будучи человеком весьма хладнокровным, он редко выходил из себя, но теперь вышел.

— Рогозин, что ли? — спросил я. Костя кивнул.

— Он уже прослушал ваш разговор с этой девкой, — сказал он, — и решительно требует, чтобы мы не вмешивались. Операция по захвату Бэби уже началась.

Он перевел дыхание, поднял голов и посмотрел на меня.

— Насколько это вероятно, Саша?

— На сто пятьдесят процентов, — ответил я. — Мне следовало догадаться раньше.

— Да, — вздохнул он. — Вот Сережа догадался…

— Это просто какой-то кошмар, — поразился я. — На кого бы я в жизни не подумал, так это на него.

— Погоди-ка, — вдруг опомнился Меркулов. — Что там она говорила про ключ?

— Говорила, что они нашли ключ, — сказал я.

— Саша, — сказал Костя. — Ведь они ее убьют!

Я подумал, кивнул и немедленно достал бумажник, куда сунул когда-то визитную карточку Нины Шимовой.

— Звони, — сказал я и стал диктовать телефон.

Костя тотчас стал набирать номер. Один раз набрал, другой…

— Занято.

— Они оборвали линию, — предположил я. — Надо ехать.

— Езжай, — распорядился он. — Я позвоню Романовой, пусть пошлет своих людей. Она нам живой нужна, Саша!

Я торопливо сбежал вниз и в коридоре остановился как вкопанный. Навстречу мне неторопливо шел Сережа Семенихин, привычно жуя жвачку.

— Здравствуйте, Александр Борисович, — сказал он. — Что-нибудь случилось?

— Как тебе сказать, — пробормотал я. — Случилось. Зайди к Константину Дмитриевичу, он хочет с тобой поговорить. У меня, извини, важное дело.

— Хорошо, я зайду, — пообещал он.

Может, мне и стоило немедленно крутить ему руки и тащить в кутузку, но я этого не любил и потому предоставил все объяснения Меркулову. Конечно, мне было неприятно, что мой воспитанник так прокололся, это сулило многие неприятности, да и разочаровываться не хотелось, но во всем этом повороте было какое-то романтическое откровение, после которого Сережа Семенихин для меня перестал быть жующей машиной.

Я запрыгнул в машину и погнал в Строгино.

А в это время к дому Нины уже подъехали три крытые машины с автоматчиками, и по команде офицеров те быстро оцепили весь дом. Группа захвата, громко топоча сапогами, кинулась вверх по лестнице. Вскочившего охранника стволом автомата прижали к стене, а потом только предъявили документы, которые его успокоили.

— За кем это? — только и спросил он.

Аня первая услышала шум на улице и выглянула в окно. Увидев машины, бегущих солдат, она сразу все поняла и немедленно начала плакать.

— В чем дело? — встревоженно подошла к ней Нина. Она тоже глянула в окно и нахмурилась.

— Что там происходит?

— Нинуля, прости меня, — заплакала Аня во весь голос. — Я тебя предала…

Она упала на колени и отчаянно зарыдала, начав биться головой об пол. Нина подняла ее, спрашивая:

— Кого ты предала? Что такое ты говоришь, дуреха?..

— Тебя, — рыдала Аня. — И Сережу твоего тоже… Про Бэби сказала, про Феликса, про все… Прости меня, родная моя…

Она опять бухнулась на колени, но на этот раз Нина просто оттолкнула ее. В дверь уже начали бить прикладами. За дверь она не опасалась, но продолжение могло быть и круче. Она быстро достала из сумочки браунинг, из тайника в столе извлекла «стечкина», открутив и отбросив ненужный уже глушитель. Сдаваться она не собиралась.

— Спрячься, — рявкнула она Ане. — Быстро, ну!..

— Нина, они же убьют тебя, — с ужасом произнесла Аня.

— Значит, есть за что, — сказала Нина.

В этот момент раздался взрыв, и входная дверь слетела с петель. В проем метнулись какие-то фигуры, но Нина хладнокровно выстрелила несколько раз, — двое упали, остальные отскочили назад.

— Сдавайся, Бэби, — крикнул кто-то с лестничной площадки. — Мы сейчас гранату бросим — Нина не ответила. И действительно, в квартиру влетела граната, но со слезоточивым газом. Нина сразу стала задыхаться и метнулась к окну. Аня же, закашлявшись, кинулась к двери, и автоматная очередь скосила ее. Нина распахнула окно, и тотчас в нее стали стрелять с улицы. Обложили. Она трижды выстрелила из «стечкина», и трое бравых автоматчиков упали, остальные поспешно попрятались. Она выскочила на лоджию, поспешно перебралась через декоративный барьер на соседнюю и через открытую дверь ворвалась в квартиру соседей. Хозяйка, немолодая женщина в цветастом халате, сушившая феном волосы, отчаянно закричала, когда увидела ее с пистолетами, но Нина рявкнула:

— К стене, быстро! — И та поспешно отпрыгнула.

Нина распахнула дверь и выбежала на лестничную площадку. Эта квартира была уже в соседнем подъезде, и у Нины сохранялся мизерный шанс вырваться. Она бросилась вниз, в гараж, подбежала к своей машине, и здесь ее остановил окрик:

— Стоять! Бросить оружие, я стреляю! Здоровенный тип в пятнистой форме нацелил прямо ей в лицо автомат, и пистолеты невольно выпали у нее из ослабевших рук Тут же к ней подскочили, бросили на землю, сцепили руки за спиной наручниками. Бэби был пойман.

Полковник Рогозин подошел к ней, лежащей на бетонном полу, пнул слегка ногой и усмехнулся.

— Все, ребята, спасибо, — выдохнул он. — Скажите там, что операция закончена.

— Куда ее? — спросил офицер в камуфляже.

— Ступайте, — сказал Рогозин. — Мне с ней надо поговорить.

Офицер отдал честь и ушел. Рогозин, кряхтя, поднял ее, поставил к стене. Некоторое время он смотрел на нее с неподдельным изумлением, вытирая при этом руки носовым платком.

— Так это правда? — спросил он. — Ты и есть легендарный Бэби?

Нина не отвечала. Падая, она разбила себе губу и теперь была занята тем, что вылизывала рану.

— Вот что, девочка, — заговорил Рогозин. — Я знавал Феликса. Мы работали вместе.

— Что вам от меня надо? — спросила Нина.

— Ключ, — сказал он. — Сообщи мне ключ, который вы вчера нашли, и я позабочусь, чтобы ситуация изменилась.

— Вы меня убьете, — сказала Нина.

— Нет, — покачал головой Рогозин. — Я ведь был доверенным человеком твоего Феликса. Они его убили, но я-то жив. Я буду мстить за него.

— Хорошо же вы мстите, — буркнула Нина.

— Я тут ни при чем, — сказал Рогозин. — Ты сама выбрала свой путь, ты знала, на что шла. Но я смогу тебе помочь, если ты поможешь мне. На тебе столько убийств.

— Нет, — сказала Нина — Вы ничего не докажете. Когда убивали Соснова, я была уже дома.

— А при чем тут Соснов? — неожиданно улыбнулся Рогозин. — Соснова ты не убивала я знаю. Соснова убил я.

Нина посмотрела на него испуганно.

— Ну не я, — сказал Рогозин. — Мой человек, конечно. Соснов пал жертвой большой смены поколения. Он ведь тоже хорошо знал Феликса. — Рогозин усмехнулся.

— Я вам ничего не скажу, — сказала Нина.

— Ты не понимаешь, — сказал Рогозин. — Тебя не просто будут пытать. После нашего допроса ты станешь психически ненормальной. Ты все расскажешь и окажешься в психушке, потому что не сможешь жить среди людей.

— Валяйте, — безразлично проговорила Нина. — Не знаю, что я смогу вам рассказать в таком состоянии, но сейчас я не скажу ни слова.

— Скажешь, — сказал Рогозин. — Эй, Николаша… Поди сюда, милый.

Из темноты вышел грузный человек Нина изумленно на него уставилась, потому что это был Бук. Но Рогозин тоже удивился.

— Эй, ты кто такой? Где Жмурин?

— Нету больше Жмурина, — сказал Бук хмуро. — И тебя нету, падла…

Он выстрелил из пистолета с глушителем, и Рогозин охнул и упал. Нина осела вдоль стены и заплакала.

— Ну-ну, успокойся, — поднял ее Бук. — Еще не все кончено, девочка. Они все еще там. Ждут, пока начальник закончит разговор.

Он расстегнул наручники, найдя ключ в кармане пиджака у Рогозина, поднял ее и понес к машине.

— Который тут твой Конек-Горбунок? — спрашивал он.

— Вон, — сказала Нина указав на свой «джип». — Как ты здесь оказался?

— Да вот оказался, — сказал тот. — Если бы ты сразу мне открылась, может, и не было бы ничего этого. А теперь даже не знаю…

Они сели в машину, Бук завел мотор.

— Будем прорываться, — сказал он. — Шансов очень мало, но настрой есть. Как ты?

— Давай, — сказала она.

Бук нажал на газ, и Нину вжало в спинку сиденья. Машина вылетела вверх по пандусу и выскочила на площадку, где стояли машины и бродили люди с автоматами. Поднялись крики, но Бук прорвался через эту толпу и выбрался на подъездную дорогу. Там стоял крытый «Урал», но Бук объехал его по тротуару. По ним стреляли, и несколько пуль даже угодили в машину.

— Пока нормально, — воскликнул Бук, глянув в зеркало заднего вида.

Машина ГАИ с включенной сиреной развернулась и загородила им дорогу, но и здесь Бук выскочил на тротуар, вспугнув пешеходов.

— Было бы здесь метро, — сказал он, — у нас бы были шансы…

— Наплевать на шансы, — сказала Нина, чувствуя, как в ней поднимается азартный озноб активности. — Гони, и все тут!..

Лавируя среди машин, Бук свернул в сторону центра и выругался, потому что здесь начиналась огромная пробка. Он выскочил на встречную полосу и погнал машину, предупреждая всех сигналом. Оказалось, мост был уже перегорожен рядом машин и цепь автоматчиков уже дожидалась их.

— Вот гады! — воскликнул Бук, стал разворачивать машину и, только развернув, увидел, как следом за ними катит целый кортеж. — Ну, что? — спросил он.

— Жми, — сказала Нина.

Он мрачно кивнул, нажал на газ, и «джип», рванув с места, помчался прямо на преследователей. Первая же машина затормозила и пошла юзом, но ее Буку еще удалось обойти. Зато другая врезалась им в борт, а следом третья, прямо в лоб. Нину бросило на стекло, рассыпавшееся от удара, и она вылетела из машины, переломав ноги. Бук вылетел в дверь, упал на асфальт и откатился метров на шесть. В горячке Нина поднялась на руках, оперлась спиной на покореженную машину и увидела, как ее окружают вооруженные люди, что-то ей возбужденно крича. В последний момент она вскинула руку, выставив два пальца, как ствол пистолета, и сразу из нескольких стволов ее буквально разорвали на части автоматные очереди. Так она и погибла, бывший старший лейтенант милиции, жена своего замученного мужа и мать своих убитых детей. Вся в крови, с растрепанными волосами и огромными раскрытыми остекленевшими глазами, она была прекрасна.

58

Я подъехал, когда все уже было кончено и движение машин по мосту возобновилось. Место происшествия было огорожено, машинам в сторону Строгина приходилось пробираться по узкому проходу вдоль тротуара, и потому там получилась пробка. Слава Грязнов тоже был здесь, сидел на ступеньке служебной машины, сняв фуражку, и курил. Телевизионщики уже снимали убитую, и милиционеры не решались их отогнать. Костя Дьяконов ходил и о чем-то распоряжался, но от интервью решительно отказывался. Конечно, ведь первым делом его бы спросили, кого же убили в тот, первый раз.

Сообщник Шимовой остался в живых, и его увезли в больницу вместе с раненными в операции милиционерами и сотрудниками президентской комиссии. Убитую почему-то долго не увозили, и все ходили вокруг нее кругами, стараясь на нее не смотреть. Я распорядился, чтоб ее накрыли и поскорее увозили. Ее остекленевший взгляд приводил всех в смятение.

— Что с тобой, Слава? — спросил я, подойдя к Грязнову. Он выбросил сигарету и вздохнул.

— Полный порядок, Саша. Эти подонки опять выкрутились.

— Я вижу, ты потрясен? — заметил я, усмехнувшись. — А ведь можно было догадаться, а? Лопухнулись мы, Слава…

— Знаешь, о чем я все время думаю? — спросил он вдруг. — Вот если меня кто-нибудь пристрелит, так ведь за меня и отомстить-то некому. А?

— Брось, — сказал я. — Если тебя это успокоит, то я могу пообещать…

— Нет, ты прямо скажи, — настойчиво повторил он. — Много у нас таких жен, а?

Я смотрел на него, на майора Славу Грязнова, которого знал уже много лет, и поражался тому, что этот очень легкомысленный в отношении женщин дядя, оказывается, тайно всегда мечтал о верной боевой подруге. Меня вдруг отчаянно потянуло к моей Ирине, и я отвернулся. В деле не осталось вопросов, оперативники уже составляли протоколы и мне там больше нечего было делать.

— Ты что-нибудь знаешь об убийстве квартирного маклера в Кривоколенном переулке? — спросил я Грязнова.

Грязнов поднял голову, посмотрел на меня рассеянно и сказал:

— Потом, Саша, все потом. Ты напиться не хочешь?

Я махнул на него рукой и уехал. Конечно, убитая Бэби тоже стояла у меня перед глазами, но вокруг нее кипело столько страстей, что хотя бы мне следовало оставаться хладнокровным. Да, я хотел бы, чтобы моя Ирина была столь же верна мне, но представить ее с пистолетом в ночном подъезде было диковато.

Когда я вошел в кабинет к Меркулову, то Сережа Семенихин все еще был там. Он столь же невозмутимо жевал жвачку и поблескивал стеклами очков. Они еще не знали о гибели Бэби.

— Что? — спросил Меркулов, глянув на меня.

— Все, — сказал я.

Сережа тоже посмотрел на меня с ожиданием, и я гадал о том, как он отреагирует.

— Она убита, — сказал я. Он перестал жевать.

Меркулов громко вздохнул и поднялся, отойдя к окну.

Я впервые увидел, как Сережа Семенихин вынимает изо рта жвачку, заворачивает ее в бумажку и кладет в пепельницу. В этом было что-то ритуальное. Потом он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Я вдруг ошеломленно заметил, как по его каменному лицу текут слезы.

Костя склонился к селектору и вызвал в кабинет секретаршу. Галина Викторовна появилась с блокнотом и первым делом сказала:

— Константин Дмитриевич, люди ждут. Вы им всем назначали встречу.

— Да-да, — сказал он, кивнув. — Извинитесь перед людьми и отпустите их. Сегодня приема не будет.

— Да? — отметила она и спрятала блокнот.

— И еще, Галочка, — сказал Костя. — Раздобудьте нам бутылку водки и три стакана.

Она чуть улыбнулась и спросила:

— Наверное, и какую-нибудь закуску?

— Не надо закуски, — сказал он со вздохом.

Она вышла. Я сел в кресло, вытянул ноги и произнес:

— Прошу прощения у высокого начальства, но я как-то выпадаю из всеобщей скорби. Да, мне жаль эту женщину, да, я тронут ее решительной верностью, но на ней столько крови!..

Тут я вспомнил ее окровавленное тело и осекся.

— Да, это ужасно, — кивнул Меркулов. — Что мы будем делать с Сережей?

— А какие тут варианты? — спросил я.

— Вариант первый, — сказал Меркулов, — уволить из рядов. Вариант второй — привлечь к уголовной ответственности за разглашение служебной тайны. И наконец, вариант третий: оставить все как есть.

— Как это — оставить все как есть? — воспротивился я. — Ладно, я не кровожаден и сажать его не собираюсь, но он ведь предал нас! Он соучастник убийства Чекалина и Тверитина, разве не так?

— Правильно, — кивнул Меркулов. — Еще и соучастие в убийстве. Он явный пособник! Четвертый вариант. Что ты предлагаешь?

Сережа всхлипнул.

— Я за увольнение, — буркнул я, не глядя на него. Меркулов кивнул. Он думал о другом.

— Скажи, Саша, а что бы делал ты, если бы убили твоего любимого человека, да еще и детей, а потом поспешно закрыли бы дело, не особенно усердствуя в расследовании? Если бы вся эта система проехалась по тебе так, чтоб косточки хрустнули, что бы ты потом делал, чтоб хоть как-то сохранить в себе чувство достоинства? Смог бы ты остаться человеком при этом всеобщем свинстве и равнодушии?

Голос у Кости уже почти дрожал, и тут очень кстати вошла Галина Викторовна с бумажным пакетом. Мы молча дождались, пока она выйдет, и Костя достал бутылку, открыл ее и разлил по стаканам.

— Ладно, — сказал я. — Все правильно, она молодчина. Но ведь мы эту молодчину ловим почти полгода, Костя. И при всем моем уважении я не могу забыть о том, что мне и дальше следует отлавливать убийц, какими бы благородными и распрекрасными ни были их цели.

— Довольно, — сказал Костя. — Помянем.

Он пододвинул стакан Сереже, и тот послушно взял его. Я и не предполагал, что он пьет что-то, кроме «Пепси-колы».

— Помянем по-мужски, — сказал Костя, — удивительную женщину.

Мне хотелось сказать, что я вполне согласен с ними со всеми, что судьба Нины Ратниковой трогает меня и мне самому хочется плакать оттого, что я оказался участником ее убийства, но вместо этого взял стакан с водкой и выпил. Водка была хорошая.

— Оставим это, — сказал Костя мудро. — Об этой Бэби еще пойдут легенды, и нам всем предстоит в них участвовать. Но у нас еще не решены некоторые проблемы.

— Какие проблемы? — переспросил я.

Водка пошла хорошо, и я уже думал о том, не кликнуть ли нам Галину Викторовну снова.

— У нас остался Суд Народной Совести, — напомнил Костя. — Теплая компания народных радетелей с массой социальных аттракционов в своих пятилетних планах.

— Да хватит тебе, Костя, — сказал я. — Ты лучше меня понимаешь, что этот проект запущен с благословения если не Политбюро, то, во всяком случае, высшего руководства.

— Пусть так, — сказал я — Но что мы можем сделать?

— Здесь и возникает фигура Сережи Семенихина, — сказал Костя, присаживаясь в кресло рядом с Сережей. — Сережа, ты меня слушаешь?

— Да, Константин Дмитриевич, — тихо ответил тот.

— Наш Сережа единственный владеет ключом к компьютерной программе, открывающей коллегии Суда выходы на фонды, — сказал Костя. — Я думаю довести эту информацию до нашего общего знакомого Александра Александровича Рогозина.

Я вздохнул.

— Думаю, он в ней уже не нуждается, — сказал я. — Александр Александрович пал смертью храбрых в боях за Бэби. Он стал последней жертвой Нины Шимовой.

На лице Семенихина возникла слабая улыбка, а Костя нахмурился.

— В любом случае они будут его искать, — сказал он.

Они перехватили телефонное сообщение, а там о ключе говорилось прямым текстом.

— Что это нам дает? — спросил я. Сережа кашлянул и произнес:

— Возможность внедрения.

— И вы ему верите? — удивленно спросил я. — Он только что всех нас предал.

Сережа сухо кашлянул и ничего не сказал.

— У нас нет выбора, — сказал Костя.

— Александр Борисович, — произнес Сережа жалобно, — я вас не предавал. Я, можно сказать, пошел на контакт. Ведь мы хотели выйти на коллегию…

— Помолчи, — сказал ему Костя. — Что скажешь, Саша?

— Нам будет трудно замять этот скандал, — сказал я.

— Нет необходимости, — сказал Костя. — Мы уволим его за серьезное нарушение дисциплины. Они ведь знают, что ключ у него.

Я вздохнул.

— Чего мы этим добьемся, Костя?

— Раскроем «Народную совесть», — сказал Костя. Я покачал головой.

— А генеральный будет об этом знать?

— Он узнает об этом, когда события приобретут необходимый характер, — сказал Костя. — А это произойдет только тогда, когда список состава коллегии будет у нас в руках.

— Ты боишься, — удивился я, — что он сам?..

— Просто боюсь утечки информации, — сказал Костя. Я посмотрел на Сережу.

— Ну что, — сказал я. — Ты готов к этому? Он кивнул.

— Мы об этом уже говорили, — пояснил Костя. Я усмехнулся и покачал головой.

— В этом есть какое-то сумасшествие, — сказал я. — Трое из прокуратуры против «Народной совести». Что-то в духе этой самой Бэби. Я чувствую, что еще сильно пожалею о своем выборе, но я с вами.

После этого Сережа Семенихин достал новую пластинку жвачки, привычно сунул ее в рот и принялся жевать. Жизнь возвращалась в свою колею.

В тот же день я написал на имя Меркулова рапорт, в котором излагал служебное преступление Сергея Семенихина и предлагал без скандала уволить его из рядов как не справившегося с делом стажера. Лариса, узнав об этом, расплакалась, и даже Семен Семенович приходил высказаться в пользу молодого поколения. Но дело было сделано, Сережа был уволен «по собственному желанию», потому что Константин Дмитриевич не пожелал портить судьбу молодому человеку. Потом, со стороны, мы узнали, что он вытребовал тело убитой Нины Шимовой и увез ее хоронить в Краснодар. Тот самый сообщник Шимовой, который тоже пострадал при ее захвате, к делу привлечен не был, и именно он помогал Сереже средствами в этом предприятии. Все наследство Нины Шимовой — ее квартира, счета в банке — по истечении положенного срока перешли государству. Через неделю после того, как Шимова была погребена в Краснодаре, о чем мне сообщил майор Деменок, мы получили от Сережи кодированное сообщение о том, что неизвестные лица ищут с ним контакт. Операция началась.

Лето заканчивалось. В одно из ближайших воскресений я оказался на даче вместе с Костей, мы привезли ящик баночного пива, потому что моя жена внезапно выказала страсть к этому напитку, но праздник не состоялся, так как пришлось срочно везти Ирину в ближайшее родильное учреждение. Мы предполагали ехать для этого в Москву, но пришлось рожать в Подмосковье. Вопреки паническому ужасу Ирины роды прошли вполне благополучно, и в то же воскресенье она разродилась дочкой. Мы с Костей выпили по этому поводу все пиво, справедливо полагая, что после родов пиво Ирине уже не понадобится.

А когда я через несколько дней встречал ее с ребенком, то первое, что она мне сказала после обмена любезностями, было:

— Саша, давай назовем ее Нина.

Конечно, она знала обо всей истории, приключившейся с Бэби, и хотя я преподносил события весьма критически, обаяние Нины Шимовой передалось и ей. Что говорить, если подобные разговоры шли по всей федеральной прокуратуре. Моисеев называл это «эффектом Бонн и Клайда». У меня этот эффект вызывал глубокое раздражение, но, помня о том, что нервные потрясения противопоказаны организму кормящей матери, я подумал и согласился.