Кровь и символы. История человеческих жертвоприношений

РИМ

Уже само основание Рима ознаменовалось ритуальным убийством. Когда потомки бежавшего из горящей Трои Энея, близнецы Ромул и Рем, в середине VIII века до н. э. затеяли строить город, в котором намеревались поселиться сами и поселить окружавшую их толпу бродяг, у братьев сразу же возникли разногласия по поводу места будущего города, его названия и кандидатуры правителя. Спор постановили разрешить гаданием по полету птиц. Братья сели порознь и стали смотреть в небо. Рем увидел шесть коршунов. Ромул увидел двенадцать, но возникло подозрение, что они появились позже, чем коршуны Рема, хотя Ромул и утверждал обратное. В результате вопрос о главенстве остался открытым, но Ромул принял волевое решение и стал копать ров, которым хотел окружить стену будущего города. Рем, насмехаясь над братом, перепрыгнул через ров и был убит, по одним сведениям, самим Ромулом, по другим – кем-то из его окружения. Римский историк Тит Ливий[150] в своей «Истории Рима от основания города» приписывает Ромулу фразу: «Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены»{117}.

Стены Рима были возведены на земле, обагренной кровью, что в значительной мере знаменовало «строительную жертву», принятую у многих народов. Впрочем, сам Ромул, похоронив брата, в дальнейшем ограничился при закладке города жертвами бескровными. Как пишет Плутарх, он пригласил из Этрурии[151] специалистов, давших ему подробные советы по ритуалам, которые надлежало провести перед началом строительства. В центре будущего города был вырыт ров, куда положили «первины всего, что люди признали полезным для себя в соответствии с законами, и всего, что сделала необходимым для них природа»{118}. Потом каждый из будущих граждан бросил туда горсть принесенной с собой родной земли.

Днем основания города римляне считали 11-й день перед майскими календами (21 апреля 753 года до н. э.). Плутарх пишет, что римляне называли его днем рождения отечества и что поначалу «в этот день не приносили в жертву ни одно живое существо: граждане полагали, что праздник, носящий столь знаменательное имя, следует сохранить чистым, не обагренным кровью»{119}.

Вообще надо отметить, что римляне, хотя и не декларировали, в отличие от греков, свою гуманность, к пролитию крови – и чужой, и своей – относились достаточно негативно и человеческими жертвоприношениями не злоупотребляли (применяя их только в экстренных случаях). Редкими исключениями – правда, весьма массовыми – были, во-первых, казни преступников (которых по римскому законодательству не просто казнили, но посвящали богам) и, во-вторых, гладиаторские игры. Они родились из погребальных игр и поначалу были в какой-то мере жертвоприношением в честь умершего. Но о правосудии и о гладиаторских играх мы поговорим особо.

Преемником Ромула на римском троне стал избранный народом Нума Помпилий. Новый царь славился справедливостью и благочестием, в чем ему, согласно римским авторам, немало помогала советами его жена нимфа Эгерия. Он строил храмы, назначал жрецов, сформировал жреческие коллегии и учредил многочисленные культы. Тит Ливий пишет: «…он избрал понтифика[152]… и поручил ему наблюдать за всеми жертвоприношениями, которые сам расписал и назначил, указав, с какими именно жертвами, по каким дням и в каких храмах должны они совершаться и откуда должны выдаваться потребные для этого деньги. Да и все прочие жертвоприношения, общественные и частные, подчинил он решениям понтифика, чтобы народ имел, к кому обратиться за советом…»{120}

Этические взгляды Нумы были во многом близки взглядам пифагорейцев, и предание даже называет его учеником Пифагора[153] (чего, впрочем, быть не могло, ибо Нума умер до рождения философа). Приверженцы этого учения категорически не признавали никакого пролития крови. О введенных Нумой правилах жертвоприношений Плутарх пишет: «Порядок жертвоприношений полностью следует пифагорейским обрядам: жертвы были бескровны и большей частью состояли из муки, вина и вообще из веществ самых дешевых»{121}.

Предание сохранило историю о том, как Нума, от которого Юпитер[154] требовал очистительных человеческих жертв, перехитрил и переспорил верховного бога и добился того, что жертвы стали приносить луком, волосами и мелкой рыбой. Плутарх так описывает разговор Нумы с Юпитером: «Бог… возвестил, что очищение надлежит произвести головами. „Луковичными?“ – подхватил Нума. „Нет. Человеческими…“ – начал Юпитер. Желая обойти это ужасное распоряжение, Нума быстро переспросил: „Волосами?“ – „Нет, живыми…“ – „Рыбешками“, – перебил Нума, наученный Эгерией. Тогда Юпитер удалился, смилостивившись»{122}.

С тех пор очистительные жертвы главе римского пантеона совершались так, как было выторговано Нумой. Овидий пишет, что Юпитер остался настолько доволен мудростью царя, что пообещал послать небесное знамение, подтверждающее его власть над Римом. Таковое знамение и было дано в назначенный день: при стечении народа разверзлись небеса и на землю упал замечательный щит, с которого Нума тут же приказал сделать 11 копий. В честь знаменательного события 1 марта был учрежден праздник жрецов-салиев, пляшущих со щитами. В этот день приносили жертвы Юпитеру и Сатурну[155], но древние человеческие жертвоприношения были отменены.

Вообще римская традиция знает множество случаев замены человеческих жертвоприношений бескровными дарами. Это косвенно говорит о том, что в далекой древности человеческая кровь на алтарях Италии лилась достаточно часто. У римлян существовало предание, что в свое время, еще до того, как в устье Тибра причалили корабли прародителей римлян – троянцев во главе с Энеем, в этих местах появились греческие переселенцы – пеласги из Аркадии[156]. Перед тем как пуститься в путь, они запросили додонский[157] оракул и получили предписание: в случае благополучного прибытия

По крайней мере, так передает содержание оракула римский писатель Макробий[159]. Это означало, что, оказавшись в Италии, пеласги должны были принести в жертву Аполлону десятую часть своего имущества, в жертву богу загробного царства Аиду (на италийский лад его могли называть Юпитером-Дитом) – человеческие головы, а в жертву Сатурну (отцу) – мужчину. Пришельцы обосновались на новом месте, после чего выполнили указание: «посвятили десятую часть добычи Аполлону и воздвигли святилище Диту и жертвенник Сатурну, праздник которого назвали Сатурналии[160]».

Новоявленные италийцы исправно приносили человеческие жертвы, в том числе на ежегодных Сатурналиях, пока через несколько поколений в эти места не прибыл Геракл (или, на римский лад, Геркулес). У греков он чаще выступал как олицетворение грубой силы, но в римском предании почему-то оказался проводником культуры и образования. Геркулес обучил италийцев письменности, а человеческие жертвоприношения велел поменять на символические. Макробий пишет, что знаменитый герой приказал потомкам пеласгов, «чтобы они заменили неприятные жертвы приятными, принося Диту не головы людей, а восковые изваяния, искусно сделанные похожими на человеческий облик». Что же касается мужчины, которого следовало приносить в жертву в дни Сатурналий, Геркулес воспользовался тем, что слова «муж» и «свет» в греческом языке (на котором был дан оракул) созвучны. Исходя из этого он предложил почтить Сатурна «не закалыванием мужа, а зажженными светильниками». Отсюда, по мнению Макробия, возник римский обычай посылать друг другу свечи в этот праздник{123}.

Но, несмотря на гуманистическую миссию Геракла, человеческие жертвоприношения в честь Сатурна продолжали совершать. Традицию приносить людей в жертву этому богу подхватили и римляне, причем именно применительно к Сатурну, в отличие от других богов, она продержалась у них достаточно долго. Связана она была прежде всего с праздником Сатурналий. Этот праздник напоминал о том времени, когда миром правил Сатурн, отец Юпитера, ставшего позднее верховным богом римлян. Во времена Сатурна на земле царил золотой век, рабства не существовало, поэтому в дни Сатурналий рабы получали временную свободу, с закованных по традиции снимали колодки, и все они пировали вместе со своими господами. Но, как ни удивительно, именно в дни Сатурналий свободных людей могли обратить в рабство. Дело в том, что в ноябре у римлян было принято отдавать долги. В это же время собирали десятипроцентный земельный налог, который вносили в храм Сатурна. А в декабре на празднике Сатурналий тех, кто не мог рассчитаться с долгами и налогами, казнили, принося их в жертву на алтаре Сатурна. Позднее, примерно в V веке до н. э., казнь стали заменять продажей в рабство. Правда, в 326 году до н. э. обращение свободных граждан в долговое рабство было отменено законом Петелия.

Кроме казни должников, на Сатурналиях приносили и еще одну человеческую жертву: на время праздника римляне избирали так называемого царя Сатурналий, которого в конце недели ритуально убивали. «Царем» мог быть провинившийся раб или преступник, т. е. человек, которого так или иначе собирались казнить. Эта традиция просуществовала достаточно долго, ее соблюдали даже в те времена, когда человеческие жертвоприношения у римлян давно уже были заменены символическими. Потом и эту жертву заменили ее символом: во время Сатурналий римляне по жребию избирали среди свободных граждан шутовского «царя», который становился предводителем праздника. Он отдавал забавные приказания и оставался жив-здоров по окончании ритуала.

В дни Сатурналий у римлян было принято делать друг другу подарки. Сам по себе этот обычай вполне естественен для любого праздника, но интересно, что одним из традиционных сатурнальских подарков были терракотовые человеческие фигурки. Для их дарения был отведен специальный день – сиггилярий. Сами римляне, возможно, не задумывались об истоках этой традиции, но современные ученые видят в сатурнальских сувенирах напоминание о человеческих жертвоприношениях, которыми праздник отмечали в далеком прошлом.

Впрочем, какие бы замены кровопролитию ни придумывали римляне, древняя традиция оказалась живучей. Последний случай принесения в жертву «царя Сатурналий» описан в начале IV века н. э. Произошло это в городе Дуросторуме, в имперской провинции Нижняя Мезия (современная Силистра в Болгарии). Фрэзер так описывает эти события:

«Римские солдаты в Дуросторуме в Нижней Мезии каждый год праздновали Сатурналии следующим образом. За 30 дней до начала праздника они по жребию выбирали молодого и красивого человека, которого для сходства с Сатурном обряжали в царские одежды. В таком одеянии он разгуливал по городу в сопровождении толпы солдат. Ему предоставлялась полная свобода удовлетворения своих чувственных влечений и получения всех видов удовольствий, пусть даже самых низменных и постыдных. Но веселое правление этого воина было кратковременным и кончалось трагически: по окончании тридцатидневного срока, в канун праздника Сатурна, ему перерезали горло на алтаре этого бога, которого он представлял.

В 303 году нашей эры жребий пал на солдата-христианина Дазия, который отказался играть роль языческого бога и запятнать распутством последние дни своей жизни. Непреклонную решимость Дазия не сломили угрозы и доводы его командира, офицера Басса, и, как со скрупулезной точностью сообщает житие христианского мученика, в пятницу двадцатого дня ноября месяца, в двадцать четвертый день по лунному календарю, в четыре часа он был обезглавлен в Дуросторуме солдатом Иоанном».

Фрэзер утверждает, что основывает этот рассказ на повествованиях, «сомневаться в подлинности которых нет никаких оснований». Тем не менее он противоречит собственному утверждению, признавая, что лишь один из его источников, «возможно, даже основывается на официальных документах»{124}. Известно, что человеческие жертвоприношения в Риме были запрещены постановлением Сената в 97 году до н. э. Постановление это неоднократно нарушалось – и по самодурству императоров, и тем фактом, что казни преступников закон трактовал как жертвоприношения, и тем, что гладиаторские бои были, по сути, продолжением традиции погребальных игр. Но трудно себе представить, чтобы римские легионеры, лица вполне официальные и подотчетные, вопреки закону, открыто и регулярно приносили в жертву свободных и неповинных людей. Надо полагать, что жертву выбирали все-таки среди осужденных преступников. Тот факт, что очередным «царем Сатурналий» был избран солдат-христианин, только подтверждает это предположение. Ведь в 303 году по всей империи проводилась кампания по очистке армии от христиан. Наместник восточных провинций Галерий настоятельно требовал от императора Диоклетиана издания закона о полном истреблении христианства (что тот и попытался исполнить, издав четыре соответствующих эдикта, из них три в 303 году и последний, самый страшный, – в 304 году; по нему все христиане поголовно осуждались на пытки с целью отказа от веры). Таким образом, можно допустить, что легионеры избрали и казнили «царя Сатурналий» в рамках официальной кампании по преследованию христиан. Впрочем, она продолжалась не очень долго (если рассуждать в исторических масштабах) – в 311 году Галерий, напуганный болезнью и близкой смертью, издал указ о веротерпимости. А еще через два года его преемники Константин и Ликиний издали Миланский эдикт, провозгласивший свободное исповедование христианства.

Но отвлечемся от Сатурналий и вернемся к вопросу о заместительных жертвах. В праздник, который назывался Компиталии, римляне приносили в жертву богине Мании кукол, сделанных из шерсти. Это было отголоском древней кровавой традиции, отмененной то ли царем Нумой, то ли полумифическим Геркулесом. Манию связывали с обожествленными душами усопших предков – манами, она была матерью домашних богов-покровителей ларов (которых иногда отождествляли с манами), ведала благополучием в доме, и ей надлежало приносить жертву за каждого здравствующего члена семьи. Но, несмотря на свое материнство и склонность к семейным и домашним добродетелям, Мания была одной из самых кровожадных богинь древней Италии: за благополучие каждого члена семьи она требовала себе в жертву голову одного ребенка. Этот обычай, который римляне также возводили к древнему оракулу, был отменен в незапамятные времена, и детей заменили шерстяными куклами. Но в VI веке до н. э. его восстановил царь Тарквиний Гордый. Впрочем, Тарквиний не пользовался популярностью у римлян. Власть он захватил ценой убийства своего тестя; его правление отличалось деспотичностью и жестокостью – он залил кровью не только алтари, но и весь Рим. После того как сын Тарквиния прославился скандальным насилием над Лукрецией, царь был изгнан из Рима. В результате последовавшей гражданской войны римляне возымели стойкое отвращение к царской власти, установили республиканское правление и избрали первым консулом Луция Юния Брута, главного борца против ненавистных Тарквиниев.

Став консулом, Брут отменил человеческие жертвоприношения Мании. Макробий пишет: «Он приказал умилостивлять [ее] головками чеснока и мака, чтобы [это] в известной степени совершалось согласно изречению Аполлона, упоминавшему о головах, устранив, стало быть, злодейство приносящего несчастье жертвоприношения. И было решено, чтобы опасность, если бы та грозила семьям, устраняли изображения Мании, подвешенные перед дверьми [у] каждого в отдельности [дома]…»{125}

Поскольку, кроме ларов отдельных семей, были и лары, покровительствующие соседским обществам и добрососедским отношениям вообще, римляне стали сооружать для них святилища не только дома, но и на перекрестках. Каждое из них имело столько отверстий, сколько примыкало к этому перекрестку усадеб. Главы семейств развешивали в святилище кукол по числу своих близких. Рабов тоже не забывали, но они персональных кукол не удостаивались: за каждого раба вешался шерстяной шарик.

Еще одна религиозная традиция римлян, уходящая в глубь веков, прямо говорит о когда-то приносившихся человеческих жертвах. В ночь на майские иды (с 14 на 15 мая) главные жрецы города сбрасывали с моста в Тибр соломенных кукол со связанными руками и ногами. На ритуале присутствовали весталки и первые лица Рима. Кукол, приносимых в жертву, было немало: в I веке до н. э. писатель-энциклопедист Марк Теренций Варрон называет число 27; Дионисий Галикарнасский, примерно тогда же написавший «Римские древности», – 30. Видимо, в далеком прошлом в эту ночь римляне или их предшественники приносили массовые человеческие жертвы. Но к тому времени, когда этот обычай был описан, никто уже не помнил об истинной сути обряда.

На рубеже эр Овидий написал книгу «Фасты» – своего рода календарь в стихах, в котором он рассказал о множестве римских праздников. О ночи кануна майских ид он сообщает:

Овидий приводит разные версии возникновения этой традиции. По одной, она была посвящена «старцу, несущему серп», т. е. Сатурну. Как и многие другие человекоубийственные обряды, этот, по версии Овидия, обязан своим возникновением греческим переселенцам. Мы уже говорили о том, как жители греческого острова Левкада сбрасывали со скалы преступника, чтобы тот искупил своей смертью все грехи островитян. В историческое время гуманные левкадцы обвешивали беднягу перьями и страховали его в воде, но в давние времена ритуал был, по-видимому, гораздо более жестоким. Именно его вспоминает Овидий, рассказывая об утоплении чучел. Поэт, как и многие другие авторы, считает, что конец жестокому обряду положил Геркулес:

О том, что заменить людей соломенными чучелами велел Геркулес, пишет и Дионисий Галикарнасский. Но существует немало других версий возникновения этого обряда. Овидий упоминает о том, что в древности

Впрочем, эту теорию можно оставить на совести Овидия, но не римских юнцов. В IV веке до н. э. римляне действительно приняли закон, запретивший гражданам старше 60 лет участвовать в выборах, но никаких сведений о том, что стариков при этом сбрасывали в реку, не сохранилось, и эта версия представляется весьма маловероятной. Сам Овидий, высказав точку зрения о проводившейся когда-то массовой казни стариков, опровергает ее в следующих строках:

Правда, римский грамматик и историк Марк Веррий Флакк[162] писал, что, когда галлы в том же IV веке до н. э. осадили Рим и в городе началась нехватка продовольствия, стариков могли убивать, чтобы уменьшить количество ртов. Тит Ливий сообщает, что во время осады Рима галлами римские старцы, не способные держать оружие, решили, что «не должны обременять собою воюющих, которые и так будут во всем терпеть нужду». Они отказались укрыться в Капитолии, остались в своих домах, облачившись в лучшие одежды, и встретили ворвавшихся в город врагов с «величественной строгостью». Все они были перебиты галлами. Ливий пишет: «Некоторые передают, будто они решили принести себя в жертву за отечество и римских квиритов[163] и будто сам великий понтифик Марк Фабий произнес над ними посвятительное заклинание»{127}.

Еще одна версия возникновения обряда утопления чучел, которую приводит Овидий, говорит о том, что некогда один из греческих переселенцев, сохранивший «привязанность к милой отчизне», завещал после смерти опустить его тело в воды Тибра, дабы они перенесли его прах к родным берегам. Наследник не исполнил завещания и похоронил умершего в земле, как было положено по традиции. А вместо него в воду была опущена тростниковая кукла, «чтобы до Греции вдаль морем она доплыла». В такой трактовке обычай утопления кукол избавляется от своей жестокой предыстории. Но это единственная гуманная версия. Плутарх в своих «Римских вопросах» высказывает предположение о том, что обычай этот восходит к тем временам, когда «в древности варвары, населявшие эти места, расправлялись так с пленными эллинами»{128}. Он же допускает, что предводитель переселившихся в эти места аркадцев Эвандр мог поступать так со своими врагами – жившими здесь же выходцами из Арголиды[164].

Таким образом, можно видеть, что римляне заменили календарные и праздничные человеческие жертвоприношения богам на жертвоприношения символические. Тем не менее в исключительных случаях, прежде всего когда родине грозила опасность, квириты не останавливались перед ритуальными убийствами. Хотя провести грань между ритуалом и убийством, вызванным другими причинами, не всегда возможно.

Так, когда состоялся знаменитый поединок между братьями Горациями и братьями Куриациями, который должен был решить судьбу противостояния Рима и Альба-Лонги[165], Публий Гораций, победивший после гибели своих братьев всех троих Куриациев, по сообщению Тита Ливия, воскликнул: «Двоих я принес в жертву теням моих братьев, третьего отдам на жертвенник того дела, ради которого идет эта война, чтобы римлянин властвовал над альбанцем»{129}.

Одними из немногих достоверных случаев недвусмысленных человеческих жертвоприношений были ритуальные погребения живых людей на Бычьем рынке. Сохранились описания одного такого жертвоприношения, совершенного во время Второй Пунической войны, в 217 году до н. э. Когда римская армия терпела от карфагенян поражение за поражением и Ганнибал стоял уже почти под стенами Вечного города, римляне были напуганы несколькими страшными предзнаменованиями. Плутарх пишет:

«…девушка по имени Гельвия ехала как-то верхом и была убита молнией. Лошадь нашли без сбруи, а у девушки как бы нарочно была задрана туника, разбросаны вокруг сандалии, колечки, покрывало и язык высовывался изо рта. Гадатели сказали, что это знамение страшного позора весталок, о котором все будут говорить, и что в этом дерзком преступлении замешан кто-то из всадников. И вот раб всадника[166] Барра донес, что три весталки – Эмилия, Лициния и Марция – были совращены и долгое время находились в преступном союзе с мужчинами, одним из которых и был Ветуций Барр, хозяин доносчика. Весталки были изобличены и казнены, а так как дело это показалось ужасным, то почли необходимым, чтобы жрецы обратились к Сивиллиным книгам[167]. Говорят, там нашли предсказание, из которого стало ясно, что эти события предвещают недоброе и что для отвращения грядущих бед надлежит умилостивить чуждых варварских демонов, зарывши заживо двух эллинов и двух галлов»{130}.

Ливий говорит, что согрешивших весталок было только две, но, так или иначе, искупительные жертвы были принесены: «Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем Рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям»{131}.

Интересно, что Ливий, хотя и признает, что человеческие жертвоприношения совершались на Бычьем рынке и раньше, называет их тем не менее совершенно чуждыми для римлян. Кстати, Плутарх, описывая эту историю, тоже считает ее нетипичной для Рима. Он вспоминает о ней в связи с событиями, происшедшими на подвластном Риму Иберийском полуострове. Историк пишет:

«Почему римляне, прослышав, что блетонесии[168] совершали человеческие жертвоприношения, велели привести их правителей на расправу, но, узнав, что все было совершаемо по обычаю, отпустили их, наперед запретив, однако, совершать подобное? Между тем они сами незадолго до того на Бычьем рынке закопали заживо двух греков – мужчину и женщину – и двух галлов – мужчину и женщину; а ведь странно за то самое, что совершили сами, карать варваров как за нечестие».

Плутарх, пытаясь объяснить логику римлян, склоняется к тому, что преступным они считали именно «закон и обычай» человеческих жертвоприношений. Если же это сделано в виде исключения, «по предписанию Сивиллиных книг», то преступления нет. Кроме того, он допускал, что с точки зрения римлян «приносить людей в жертву богам нечестиво, а демонам – неизбежно» и жертвоприношение на Бычьем рынке было проведено для того, чтобы «умилостивить чуждых варварских демонов»{132}.

Впрочем, принося жертвы богам, жители Вечного города далеко не всегда обрекали на смерть рабов или чужеземцев. Для римлян, которые превыше всего ставили гражданские добродетели и готовность принести свою жизнь на алтарь отечества, была достаточно типична ситуация, когда человек сам предлагал себя в жертву богам во имя процветания родины. Ливий описывает такой случай, происшедший в 362 году до н. э.:

«…то ли от земного трясения, то ли от какой иной силы земля, говорят, расселась почти посередине форума и огромной трещиною провалилась на неведомую глубину. Все один за другим стали приносить и сыпать туда землю, но не могли заполнить эту бездну; и тогда лишь, вразумленные богами, стали доискиваться, в чем главная сила римского народа, ибо именно это, по вещанию прорицателей, надо было обречь в жертву сему месту, чтобы римское государство стояло вечно. Тогда-то, гласит предание, Марк Курций, юный и славный воин, с укоризною спросил растерянных граждан, есть ли у римлян что-нибудь сильнее, чем оружие и доблесть. При воцарившемся молчании, обратив взоры на Капитолий и храмы бессмертных богов, высящиеся над форумом, он простирал руки в небо и в зияющую пропасть земли к преисподним богам и обрек себя им в жертву; а затем верхом на коне, убранном со всею пышностью, в полном вооружении бросился в провал, и толпа мужчин и женщин кидала ему вслед приношения и плоды. Именно в его честь получило имя Курциево озеро[169]…»{133}

Полководцам случалось приносить себя в добровольную жертву во имя победы римского оружия. Существовал специальный религиозный акт – девоция. В широком смысле так называли посвящение любого человека (не обязательно самого себя) или даже вражеской страны или города подземным богам. Но иногда девоцию совершали военачальники во имя победы над врагом.

Перед сражением полководец произносил особую формулу, которой посвящал себя подземным богам. После этого он кидался в самые опасные места битвы, ибо только его смерть могла означать, что жертва принята богами. Увидев гибель своего предводителя, предупрежденные о его посвящении солдаты испытывали не замешательство, а, напротив, воодушевление и уверенность в божественной помощи и в грядущей победе. Если же военачальнику не удавалось умереть, вместо него погребали куклу, а сам он навеки лишался права приносить жертвы небожителям. Известны не только отдельные полководцы, но и целая династия Дециев, в которой представители трех поколений подряд по доброй воле совершили этот акт ритуального самоубийства: отец в войне с латинами[170], сын в войне с этрусками и внук в войне с Пирром.

В 340 году до н. э., при консулах Тите Манлии Торквате и Публии Деции Мусе, Рим вступил в войну с латинами, претендовавшими на римское гражданство. В канун решающего сражения, как рассказывает Тит Ливий, обоим консулам, командовавшим армией, приснился один и тот же сон: «Муж, более величественный и благостный, чем обычный смертный, объявил, что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней и Матери Земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа».

Когда гадание по внутренностям животных подтвердило пророческую силу сна, консулы повелели объявить армии волю богов, «дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско». Потом они договорились, что обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле войско начнет отступать. Армии двинулись в бой. Деций возглавлял левое крыло, и именно здесь легионеры дрогнули. Ливий пишет:

«В этот тревожный миг консул Деций громко позвал Марка Валерия: "Нужна помощь богов, Марк Валерий, – сказал он, – и ты, жрец римского народа, подскажи слова, чтобы этими словами мне обречь себя в жертву во спасение легионов". Понтифик приказал ему облачиться в претексту[171], покрыть голову, под тогой рукой коснуться подбородка и, став ногами на копье, говорить так: "Янус, Юпитер, Марс-отец, Квирин, Беллона[172], Лары, божества пришлые и боги здешние, боги, в чьих руках мы и враги наши, и боги преисподней, вас заклинаю, призываю, прошу и умоляю: даруйте римскому народу квиритов одоление и победу, а врагов римского народа квиритов поразите ужасом, страхом и смертью. Как слова эти я произнес, так во имя государства римского народа квиритов, во имя воинства, легионов, соратников римского народа квиритов я обрекаю в жертву богам преисподней и Земле вражеские рати, помощников их и себя вместе с ними". Так произносит он это заклинание и приказывает ликторам идти к Титу Манлию и поскорей сообщить товарищу, что он обрек себя в жертву во имя воинства. Сам же препоясался на габинский лад[173], вооружился, вскочил на коня и бросился в гущу врага. Он был замечен и в одном и в другом войске, ибо облик его сделался как бы величественней, чем у обыкновенного смертного, словно для вящего искупления гнева богов само небо послало того, кто отвратит от своих погибель и обратит ее на врагов. И тогда внушенный им страх охватил всех, и в трепете рассыпались передовые ряды латинов, а потом ужас перекинулся и на все их войско. И нельзя было не заметить, что, куда бы ни направил Деций своего коня, везде враги столбенели от ужаса, словно пораженные смертоносной кометой; когда же пал он под градом стрел, уже нескрываемо перетрусившие когорты латинов пустились наутек, и широкий прорыв открылся перед римлянами. Выйдя из благочестивого оцепенения, они с воодушевлением, как будто им только что подали знак к битве, снова бросились в бой…

Тело Деция нашли не сразу, так как ночная тьма помешала поискам; назавтра его обнаружили в огромной куче вражеских трупов, и оно было сплошь утыкано стрелами. Тит Манлий устроил Децию похороны, достойные такой кончины»{134}.

Сын Публия Деция Муса, полный тезка своего отца, повторил его подвиг. Это было тяжелое для Рима время, когда, как рассказывает историк Луций Анней Флор[174], «двенадцать этрусских городов, умбры[175], древнейший народ Италии, к тому времени еще полный сил, и остатки самнитов[176] внезапно поклялись, что уничтожат само имя римского народа»{135}. Младший Деций, когда войско его оказалось в окружении, призвал жреца и повторил священную формулу, которую 45 лет тому назад произнес его отец. Ливий пишет:

«…он прибавил к положенным проклятиям, что будет гнать впереди себя ужас и бегство, кровь и погибель, гнев небесных богов и подземных и обратит зловещие проклятия на знамена, оружие и доспехи врагов, а место его гибели будет местом истребления галлов[177] и самнитов. С этими проклятиями и себе и врагам он пустил коня туда, где приметил, что галлы стоят всего плотнее, и, бросившись сам на выставленные копья, встретил свою смерть.

С этого мгновения битва перестала походить на дело рук человеческих. Потерявши вождя, что обычно ведет к смятению, римляне прекратили бегство и вознамерились начать бой сызнова. Галлы же, особенно сгрудившиеся толпой возле тела консула, словно обезумев, метали свои копья и стрелы в пустоту, а иные цепенели, забыв и о битве, и о бегстве. На римской же стороне понтифик Ливий, которому Деций передал своих ликторов и приказал остаться за претора, стал громко кричать, что победа – за римлянами, а галлы и самниты смертью консула обречены теперь Матери Земле и богам преисподней, что Деций влечет и зовет за собою обреченное вместе с ним войско, и все у врагов исполнено безумия и ужаса».

Бой был долгим и кровопролитным, но жертва Деция не пропала даром. «Двадцать пять тысяч неприятелей было перебито в этот день, восемь тысяч попало в плен»{136}.

И, наконец, третий представитель семейства Дециев повторил подвиг своих предков и обрек себя в жертву подземным богам во время войны с эпирским царем Пирром в 279 году до н. э.

Существовала у жителей Италии и традиция священной весны, к которой прибегали только в случае крайней опасности, грозящей государству. Обычай этот шел из древнейших времен и в историческое время практически не употреблялся. Заключался он в том, что богам в случае, если они отклонят нависшую над общиной или государством угрозу, обещали принести в жертву все живое, что родится ближайшей весной, в том числе собственных детей. Позднее человеческие жертвоприношения заменили тем, что детей, родившихся в роковую весну, изгоняли по достижении ими совершеннолетия.

Секст Помпей Фест[178] пишет: «У италиков был обычай давать обет священной весны. Ведь побужденные великими опасностями, они обещали принести жертву из числа всех живых существ, что народятся ближайшей весной. Но так как казалось жестоким убивать невинных мальчиков и девочек, то они скрывали их до совершеннолетия и затем изгоняли за пределы своих границ»{137}.

Страбон рассказывает о том, как однажды священную весну провело италийское племя сабинов:

«Сабины долго воевали с омбриками[179] и дали обет (как это делается и у некоторых греческих племен) посвятить богам все рожденные в этом году плоды. Одержав победу, они часть плодов принесли в жертву, а часть посвятили богам. Когда затем начался недород, кто-то сказал, что им следовало бы посвятить богам и детей. Они сделали это и посвятили Аресу всех родившихся тогда мальчиков. Когда те выросли, они были посланы основать колонию, и бык указывал им дорогу. Когда бык остановился и лег в земле опиков[180], которые жили по отдельным селениям, сабины изгнали местных жителей и сами поселились там. Быка они заклали в жертву Аресу, который, по изречению оракула, дал им быка в провожатые»{138}.

Дионисий Галикарнасский утверждает, что священная весна была «древним обычаем и у многих варваров, и у эллинов», и связывает ее не только с желанием умилостивить богов, но и с перенаселением. Историк, рассказывая о переселившихся в Италию пеласгах (эллинах), пишет:

«…когда в городах скапливалось чрезмерное множество народа, так что возникал недостаток в жилье и пропитании для всех, или когда из-за ниспосланных небом перемен земля не приносила обычных урожаев, или иная беда такого рода постигала города и возникала нужда в сокращении численности населения, эллины, посвящая тем или иным богам поколение молодежи соответствующего года, высылали юношей из своей земли, снабдив их оружием. Если же они воздавали должное богам за доблесть и победу в войне, принося заранее установленные жертвы, то при благоприятных ауспициях[181] выводили колонии. Если же они ощущали гнев божеств, то, моля об избавлении от бедствий, совершали такие же обряды, но в печали прося прощения у юношей, изгоняя их. А переселившиеся, понимая, что им не приобрести отчей земли, если они не смогут добыть новую, рассматривали другие края, которые их принимали либо по дружбе, либо в силу завоевания, как свое новое отечество. И божество, которому были посвящены эти изгнанники, как кажется, большей частью содействовало им и укрепляло поселение в соответствии с ожиданиями людей»{139}.

В историческое время в Риме священную весну провели лишь однажды, но детей богам посвящать не стали. В 217 году до н. э. римляне потерпели очередное поражение от Ганнибала: они были разбиты у Тразименского озера. Для того чтобы склонить богов на свою сторону, квириты приняли решение, которое допускалось только в случае крайней опасности: раскрыли древние Сивиллины книги, хранившиеся в каменном ящике в храме Юпитера Капитолийского. Посовещавшись с книгами, жрецы объявили, что для устранения опасности следует построить новые храмы, «пообещать Юпитеру Великие игры»[182], принести обильные жертвы богам, «а также пообещать „священную весну“ на случай, если война пойдет удачно и государство останется таким же, как до войны». Великий понтифик запросил согласия народа на проведение обряда:

«Желаете ли, повелеваете ли, чтобы сделано было так: Если государство римского народа квиритов на протяжении ближайших пяти лет будет сохранено невредимым в нынешних войнах, а именно в войне народа римского с карфагенским и в войнах народа римского с галлами, обитающими по сю сторону Альп, то пусть тогда римский народ квиритов отдаст в дар Юпитеру все, что принесет весна в стадах свиней, овец, коз и быков, – с того дня, какой укажет сенат, и что, кроме того, не обещано другим богам…»{140}

Народ дал согласие, и обеты были принесены. В них не говорилось ни слова ни о человеческих жертвоприношениях, ни об отселении молодежи, по крайней мере в дошедшем до нас изложении римских авторов. Однако исполнены эти обеты были не через пять лет, как следовало из их текста, а лишь спустя 21 год. Вероятно, такой долгий срок по традиции восходил к тем временам, когда детей, родившихся в злополучную весну, изгоняли из племени или из города и им надо было достигнуть дееспособного возраста{141}. Римляне провели свою священную весну в 195 году. Но, по сообщению Ливия, «справлена она тогда была в нарушение священных установлений», и ее постановили провести еще раз, в следующем году, принеся в жертву «весь приплод скота, что народился между мартовскими и майскими календами»{142}, т. е. с начала марта до конца апреля.

Из сказанного выше может создаться впечатление, что римляне были нацией гуманистов, стремившихся изжить человеческие жертвоприношения всегда, когда возможно. Но это не вполне верно. Существовали две сферы деятельности, для которых римляне не жалели ритуальной крови. Первая – это юриспруденция. Мир обязан квиритам исключительно развитой и прогрессивной системой римского права, которая и поныне лежит в основе законодательства многих государств. Но, несмотря на свою дотошную приверженность светскому законодательству, римляне любую смертную казнь считали своего рода жертвоприношением.

А. Ф. Кистяковский[183] писал в своей книге «Исследование о смертной казни»:

«…в древнее время смертная казнь в Риме совершалась в виде жертвоприношения. В законах римских, дошедших до нас, сохранились выражения, которые прямо указывают, что преступник был в наказание приносим в жертву какому-нибудь богу: sacer alicui deorum, sacer estot, caput Jovi sacratum esset, diis devotus, furiis consignatus ("посвященный одному из богов, пускай он будет принесен в жертву, жизнь его да будет посвящена Юпитеру, отданный в обет богам, обреченный фуриям") – это обыкновенная формула определения в позднейшее время смертной казни. Род жертвоприношения и способ его совершения был определяем по свойству преступления. Так, кто нарушал священные законы, тот посвящаем был вообще богам; кто покушался на неприкосновенность личности народного трибуна[184], был обрекаем в жертву Юпитеру; кто нарушал священную межу, тот вместе с волами обрекался Юпитеру, хранителю границ (Jupiter terminalis); сын, поднявши руку на своих родителей, обрекаем был домашним богам; кто опустошал жатву другого, был обрекаем Церере, покровительнице растительного царства. (…) Когда господство жрецов поколебалось и уголовная юстиция перешла в светские руки, выражения древних римских законов о посвящении преступников богам долго сохранялись еще в употреблении, хотя получили уже другой смысл, означая просто предание преступника смертной казни»{143}.

В жертву богам приносили не только уголовных преступников, но и нарушителей клятв. Договорные отношения и контракты между гражданами еще со времен царя Нумы скреплялись сакральной клятвой, несоблюдение которой автоматически означало, что человек посвящался тому богу, которого он обманул. В глубокой древности клятвопреступника (или должника, не выполнившего свои обязательства) действительно убивали на алтаре. Позднее, с ограничением человеческих жертвоприношений, он мог быть безнаказанно убит любым лицом и, как правило, вынужден был находиться в изгнании, пока жрецы не проведут над ним обряд очищения.

Но даже после того как договорные отношения и уголовные дела полностью стали регулироваться светскими законами, казни преступников очень часто приурочивали к играм, которые посвящались кому-то из богов. На этих играх осужденных травили дикими зверями, сжигали на крестах (так обычно наказывали поджигателей) либо заставляли разыгрывать наиболее кровавые сцены из мифологии и истории. Несмотря на то что народ воспринимал эти зрелища как развлечения, они носили религиозный характер, были, как правило, посвящены кому-то из богов и связаны с каким-то сакральным событием (религиозным праздником, дарованной богами победой римского оружия, вступлением в должность магистратов и пр.).

Но, кроме того, существовали и публичные казни, не имевшие ничего общего с развлечением толпы и носившие чисто ритуальный характер. Здесь надо прежде всего сказать о казни весталок, которые были уличены в нарушении обета целомудрия. Их живыми зарывали в землю, посвящая подземным богам. Впрочем, и сама богиня священного очага Веста ассоциировалась с подземными богами. Овидий писал про погребение согрешивших весталок:

В весталки избирали девочек возрастом от 6 до 10 лет из самых знатных и уважаемых семейств Рима. Их служение продолжалось 30 лет: первые 10 лет они учились сами, вторые 10 лет применяли свои знания, служа богине, а третье десятилетие учили молодых весталок. Потом срок их обета оканчивался, и жрицы могли оставить храм и даже выйти замуж (хотя обычно весталки предпочитали сохранить свой статус, который обеспечивал им огромный почет и влияние). Но в течение тех 30 лет, что длилось служение, весталка обязана была хранить целомудрие. Считалось, что нарушение этого обета может привести к самым трагическим последствиям для всего государства. Плутарх писал:

«…потерявшую девство зарывают живьем в землю подле так называемых Коллинских ворот. Там, в пределах города, есть холм, сильно вытянутый в длину… В склоне холма устраивают подземное помещение небольших размеров с входом сверху; в нем ставят ложе с постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов – хлеб, воду в кувшине, молоко, масло: римляне как бы желают снять с себя обвинение в том, что уморили голодом причастницу величайших таинств. Осужденную сажают на носилки, снаружи так тщательно закрытые и забранные ременными переплетами, что даже голос ее невозможно услышать, и несут через форум. Все молча расступаются и следуют за носилками – не произнося ни звука, в глубочайшем унынии. Нет зрелища ужаснее, нет дня, который был бы для Рима мрачнее этого. Наконец носилки у цели. Служители распускают ремни, и глава жрецов, тайно сотворив какие-то молитвы и простерши перед страшным деянием руки к богам, выводит закутанную с головой женщину и ставит ее на лестницу, ведущую в подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами обращается вспять. Когда осужденная сойдет вниз, лестницу поднимают и вход заваливают, засыпая яму землею до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровняется. Так карают нарушительницу священного девства»{145}.

Второй сферой римской жизни, тесно связанной с человеческими жертвоприношениями, были гладиаторские игры. Можно только удивляться тому, что римляне, которые в вопросе о жертвоприношениях еще со времен царя Нумы старались проявлять гуманность и даже запрещали кровавые ритуалы у подвластных им народов, начиная с конца III века до н. э. становятся страстными поклонниками жестокого зрелища. Конечно, увлечение римской толпы цирком не имело прямого отношения к ритуалу. И когда должностные лица Республики, а позднее – императоры устраивали для народа зрелища, необыкновенные как по пышности, так и по количеству пролитой крови, это было не столько богослужением, сколько желанием подкупить чернь. Но тем не менее и по своему происхождению, и по официально объявленным целям гладиаторские игры являлись именно жертвоприношением. Происходили они от этрусских погребальных игр.

Этруски населяли северо-запад Апеннинского полуострова еще до основания Рима; их культура оказала на римскую огромное влияние. В этой культуре немалое место занимали человеческие жертвоприношения, в том числе погребальные. Археологи, исследовавшие кладбища этрусков, обратили внимание на то, что рядом с урной, содержащей пепел, обычно оказывались захоронены останки одного или двух человек, чаще женщин. Ученые высказали предположение, что этим людям кремация не полагалась, они находились в рабстве у покойного и их принесли ему в жертву. При раскопках древнейшего некрополя Рима были обнаружены аналогичные захоронения, и это позволяет думать, что римляне в первые годы существования города использовали этрусский погребальный ритуал. Кстати, не случайно Тарквиний Гордый – царь, восстановивший в Риме (к счастью, ненадолго) жертвоприношения детей, – происходил из этрусского рода.

Известен этрусский барельеф III–II веков до н. э. со сценой жертвоприношения, видимо погребального. На нем изображены два юноши, один из них коленопреклоненный. Позади стоят два жреца с поднятыми кинжалами. Тут же находятся прислужники с разнообразным инвентарем, в том числе с лестницей, которая употреблялась в обряде кремации. Конечно, барельеф повествовал не о современных его автору событиях, а о достаточно далеком прошлом Этрурии.

Сохранилась этрусская фреска, известная как «Игры Персу». На фреске собака терзает человека, который пытается отбиваться от нее дубинкой. На голову жертвы надет мешок, а руки и ноги спутаны веревками, концы которых держит в руках человек в маске с надписью «Phersu». На ногах жертвы уже видны кровавые раны…

Вообще, сцены жертвоприношений и погребальных игр – распространенная тема в изобразительном искусстве этрусков. Бои были, видимо, очень приняты на этрусских тризнах. Римляне в течение многих лет игнорировали этот обычай. Первое сражение гладиаторов состоялось в Вечном городе в 264 году до н. э. на Бычьем рынке – его устроили в честь покойного отца сыновья некоего Децима Юния Брута Перы. Бились три пары гладиаторов. Сначала обычай не прижился – следующие игры состоялись только спустя полвека в память Марка Эмилия Лепида. Их организовали трое сыновей умершего, но теперь игры состоялись уже на Форуме, продолжались три дня и на них выступили 22 пары гладиаторов. Действо это не имело тогда прямого отношения к развлечениям, оно так и называлось ludi funebres – «игры погребальные». Появилось у них и другое название – munus, что означает «долг, обязанность».

Игры рассматривались наследниками как последний долг памяти покойного, их устраивали обычно на девятый день после похорон. В этот день родственники приносили на могилу скромное угощение: яйца, чечевицу, соль, бобы. Потом устраивали поминальный обед. Богатые и знатные римляне считали долгом организовать в этот день публичное угощение. Те, кто мог себе это позволить, сопровождали поминки боем гладиаторов. Поначалу устройство боев оставалось частным делом наследников, и только в 105 году до н. э. были введены, кроме того, еще и государственные игры. Об их устройстве заботились магистраты, и обычно они посвящались каким-нибудь знаменательным событиям или религиозным праздникам. Но и погребальные игры не прекратились. Так, Гай Юлий Цезарь дал гладиаторские бои в память своего отца. Им же были впервые в римской истории устроены бои на поминках женщины – его дочери Юлии.

В 186 году до н. э. к сражению гладиаторских пар впервые присоединили травлю диких зверей. Поначалу звери «сражались» против специально обученных гладиаторов – венаторов (буквально – «охотников»), а затем и друг с другом. А вскоре, в 167 году до н. э., римский политик и военачальник Луций Эмилий Павел после победы над Персеем Македонским приказал растоптать перебежчиков и дезертиров слонами. Так появилась традиция отдавать преступников на растерзание диким зверям. Кроме того, уже в имперские времена одна из гладиаторских школ, которые во множестве возникали по всей стране, готовила исключительно венаторов; школа носила идиллическое название «Утренняя».

Скоро игры, сохранив в какой-то мере свой ритуальный характер, превратились прежде всего в любимое зрелище римлян. Лица, выставлявшие свои кандидатуры на выборах, стали устраивать гладиаторские бои, чтобы обеспечить себе голоса. Комедиограф Теренций[185] писал, что на первых двух представлениях его комедии «Свекровь» по театру разнесся слух, что ожидаются гладиаторские бои, – ажиотаж публики был таков, что оба раза спектакль оказался сорван. После чего в комедии появилось следующее дополнение:

В 122 году до н. э. народный трибун и знаменитый борец за права бедняков Гай Гракх, узнав, что римские власти собираются продавать места на грядущие гладиаторские игры и сколачивают для этого помосты на Форуме, стал требовать, чтобы народ получил возможность смотреть на резню бесплатно. Не сумев добиться своего дипломатическими методами, Гракх в ночь перед играми приказал снести помосты с платными сиденьями, чем и завоевал одобрение народа.

В 63 году до н. э. Цицерон провел закон, запрещавший кандидату на высшие государственные должности устраивать бои в течение двух лет перед выборами. Но это мало что изменило, потому что игры все еще считались жертвоприношением, и никто не мог запретить частному лицу организовать их, если это было его долгом по завещанию. А если завещатель умирал слишком рано, то можно было и подождать до более подходящего момента – так, Гай Юлий Цезарь устроил бои в память своего отца через 20 лет после его смерти.

Гладиаторские игры приносили огромные политические дивиденды, поэтому императоры в какой-то мере стали ограничивать права частных лиц на их проведение, устанавливая квоты и на количество гладиаторов, и на продолжительность и частоту проведения игр. Однако сами императоры не стояли за расходами. Октавиан Август[186], перечисляя свои деяния, упоминает, что он восемь раз давал игры, в которых приняло участие около 10 000 гладиаторов, и 26 раз устраивал звериные травли, в которых погибло 3500 зверей. Император Траян после победы над даками в 107 году н. э. устроил игры, в которых участвовало 10 000 гладиаторов и 11 000 зверей.

Мы писали ранее, что еще в 97 году до н. э., в консульство Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса, человеческие жертвоприношения были запрещены специальным постановлением Сената. Но гладиаторских игр постановление не коснулось. Видимо, к этому времени они полностью утратили свое первоначальное сакральное содержание. И даже погребальные игры стали не столько жертвой манам умершего, сколько развлечением, которое устраивали для народа в память о покойном. Игры все чаще давали по светским поводам, и они превращались во все более сложное театрализованное представление. Октавиан Август в своих «Деяниях Августа», которые он позаботился вырезать на двух бронзовых столбах и установить в Риме, в числе прочего сообщает:

«Зрелище морского сражения народу я дал за Тибром, на каковом месте теперь роща находится Цезарей, выкопав землю в длину на тысячу восемьсот футов, а в ширину на тысячу двести. Там тридцать кораблей с таранами, триремы или биремы, множество также мелких судов между собой сражались. На этих судах бились, кроме гребцов, около трех тысяч человек»{147}.

Император Клавдий в 52 году н. э. устроил на Фуцинском озере[187] битву двух флотилий, каждая состояла из 12 трирем; всего с обеих сторон сражалось 19 000 человек. Знак к началу боя подавала серебряная статуя тритона, поднимавшаяся из воды с помощью специальной машины. Кроме того, Клавдий устроил на Марсовом поле сражение, воспроизводящее взятие и разграбление города, и показал сцены, изображающие покорение Британии.

Страбон в своей «Географии» пишет: «Еще недавно, в наше время, был отослан в Рим некто Селур, по прозванию "Сын Этны", который долгое время во главе вооруженной шайки опустошал частыми набегами окрестности Этны. Я видел, как его растерзали дикие звери во время устроенного на форуме гладиаторского боя. Разбойника поместили на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена»{148}.

Великий географ и интеллектуал, судя по всему, позволял себе отдохнуть от трудов на благо науки и расслабиться, посещая кровавые цирковые представления.

Знаменитый философ-стоик Сенека тоже не чурался такого рода развлечений. В одном из своих «Нравственных писем к Луцилию» он пишет: «…попал я на полуденное представление, надеясь отдохнуть…» Правда, надежды философа не оправдались. Как выясняется из письма, он зашел в цирк, «ожидая игр и острот», а нарвался на кровавую резню, которую, впрочем, остался смотреть. Дело в том, что по утрам в цирке обычно давали звериные травли, а во второй половине дня – единоборства гладиаторов; между ними иногда выступали мимы. Видимо, этих мимов и имел в виду Сенека, говоря об «остротах». «Играми» он называл выступления «обычных пар и самых любимых бойцов» – единоборство умелых гладиаторов, которые, прежде чем умереть, показывали публике высокое искусство боя. Но вместо того чтобы увидеть красиво умирающих профессионалов, философ-гуманист нарвался на массовую резню с участием бойцов без доспехов, что и привело его к самым печальным выводам о нравах римского общества{149}.

Как бы мы ни относились к Сенеке, который, бичуя римские нравы, заглядывал в цирк, дабы отдохнуть от написания трактатов о нравственности, надо признать, что его мнение о разложении оных нравов было вполне обоснованным. В имперские времена жизнь стоила немного, и запрет, наложенный сенатом на человеческие жертвоприношения, был забыт. Правда, теперь жертвы приносили не столько ради ублаготворения богов, сколько для устрашения политических противников или же по самодурству императоров. Так, Светоний[188] пишет об императоре Октавиане Августе:

«После взятия Перузии[189] он казнил множество пленных. Всех, кто пытался молить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» Некоторые пишут, будто он отобрал из сдавшихся триста человек всех сословий и в иды марта у алтаря в честь божественного Юлия[190] перебил их, как жертвенный скот»{150}.

Когда император Калигула болел, среди его приближенных находились, по словам Светония, «такие, которые давали письменные клятвы биться насмерть ради выздоровления больного или отдать за него свою жизнь»{151}. Оба эти обещания были известным в Риме ритуальным актом. С первым из них все ясно, второй подразумевал, что в храм передавалась письменная табличка с обещанием лишить себя жизни, если боги снизойдут и исполнят просьбу молящего. Случаи эти относились к начальному периоду правления Калигулы, когда он еще не успел проявить свои наклонности в полной мере, и его приближенные, видимо, считали, что дело ограничится красивым обетом. Но настало время, когда Калигула пожелал буквального исполнения обещанного. «От человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он истребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам – прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската»{152}.

Тот же Калигула, по сообщению Светония, спровоцировал и ритуальное убийство в священной роще Дианы, на озере Неми[191]. Здесь стоял храм, жрецом которого по традиции мог быть только беглый раб, убивший своего предшественника. Этим жертвоприношением он как бы освящал свое вступление в жреческий сан. Овидий писал:

Неизвестно, чем не угодил Калигуле жрец, исполнявший свои обязанности в годы его правления, но император подослал к нему более сильного соперника, который убил «царя озера Неми» и заступил на его место{154}.

В период империи в Рим проникают восточные культы, их поклонниками становятся многие знатные римляне. В императорских дворцах в условиях полного разложения нравов и столь же полной безнаказанности эти культы, и в исходном своем виде не чуждые самоистязаний, приобретают порой извращенно-садистскую окраску. В книге «Жизнеописания августов» неизвестного римского автора[192] так говорится о «благочестии» императора Коммода[193]:

«Священнодействия в честь Изиды он почитал настолько, что обрил себе голову и носил изображение Анубиса[194]. Будучи кровожадным, он приказал служителям Беллоны[195] наносить себе в руку настоящие раны. Жрецов Изиды он заставлял бить себя до смерти в грудь сосновыми шишками. Когда он носил изображение Анубиса, то больно ударял по бритым головам жрецов Изиды мордой идола. Одетый в женскую одежду или в шкуру льва, он своей палицей поражал не только львов, но и многих людей. Тех, кто имел слабые ноги и не мог ходить, он наряжал гигантами, а ниже колен превращал при помощи тряпок и полотен в драконов; затем он убивал их стрелами. Священнодействия в честь Митры[196] он запятнал настоящим человекоубийством, тогда как обычно там только говорится или изображается что-либо способное вызвать страх»{155}.

Те же «Жизнеописания августов» рассказывают о человеческих жертвоприношениях, которые совершал Марк Аврелий Антонин, более известный под именем Гелиогабал[197]. Император не случайно получил свое прозвище – он вырос в провинции Сирия, где был посвящен в жрецы финикийского бога Солнца Эл(а)-Габала. Из-за созвучия первой части этого имени с греческим Гелиос – Солнце – римляне называли бога, а за ним и его служителя Гелиогабалом. Став императором в 14 лет, подросток превзошел всех предшественников в совершенно фантастическом извращенном разврате, надругательстве над святынями и торговле государственными должностями. Провел он и религиозную реформу, возвеличив своего абсолютно чуждого римлянам бога и поставив его над всеми богами Империи:

«…Как только Гелиогабал вступил в Рим… он освятил Гелиогабала на Палатинском холме, возле императорского дворца, и построил ему храм. Он стремился перенести в этот храм и лепное изображение Матери богов, и огонь Весты, и Палладий[198], и священные щиты, словом – все, что глубоко чтят римляне. Он добивался того, чтобы в Риме почитался только один бог Гелиогабал. Кроме того, он говорил, что сюда надо перенести религиозные обряды иудеев и самаритян, а равно и христианские богослужения для того, чтобы жречество Гелиогабала держало в своих руках тайны всех культов…

Гелиогабал приносил и человеческие жертвы, выбирая для этого по всей Италии знатных и красивых мальчиков, у которых были живы отец и мать, – думаю для того, чтобы усилить скорбь обоих родителей. При нем находились и ежедневно действовали всякого рода маги, а он подбодрял их и благодарил богов, которые, по его представлениям, были их друзьями, и в то же время он рассматривал внутренности детей и мучил жертвенных животных согласно обрядам своего племени».

Гелиогабал продержался у власти четыре года и погиб в 18 лет. Свою смерть он тоже мечтал обставить как своего рода ритуал.

«Сирийские жрецы предсказали ему, что он умрет насильственной смертью. Поэтому он заранее приготовил веревки, свитые из шелка и багряного и алого материала, чтобы – в случае необходимости – окончить жизнь, удавившись в петле. Заготовил он и золотые мечи, чтобы ими заколоть себя, если какая-либо сила принудит его к этому. В кошачьих глазах, гиацинтах и изумрудах он заготовил себе яды, чтобы отравиться, если ему будет угрожать какая-нибудь серьезная опасность. Выстроил он и очень высокую башню и поместил внизу, перед собой, золотые, украшенные драгоценными камнями плиты, чтобы броситься вниз; он говорил, что и смерть его должна быть драгоценной и роскошно обставленной: пусть говорят, что никто не погиб так, как он».

Смерть Гелиогабала действительно носила ритуальный характер – об этом позаботились зарезавшие его заговорщики. Но все оказалось совсем не так, как предполагал сам император:

«Прежде всего были умерщвлены различными способами соучастники его разврата, одних убили, отрубив им необходимые для жизни органы, другим пронзили нижнюю часть тела, чтобы их смерть соответствовала образу их жизни. После этого бросились на Гелиогабала и убили его в отхожем месте, куда он бежал. Затем на виду у всех тащили его труп. Воины – в виде последнего надругательства – хотели бросить его труп в клоаку. Но так как оказалось, что эта клоака не могла вместить его, они сбросили его с Эмилиева моста в Тибр, привязав к нему груз, чтобы он не всплыл на поверхность и никогда не мог быть похоронен. Но прежде чем сбросить труп в Тибр, его протащили по всему пространству цирка. Его имя, то есть имя Антонина, за которое он так упорно держался, желая считаться сыном Антонина[199], было по приказу сената отовсюду соскоблено… После смерти его называли… Протащенным, Грязным и многими другими именами – в зависимости от того, какое случившееся при нем событие хотели отметить. Он – единственный из государей, чей труп тащили по улицам, кинули в клоаку и сбросили в Тибр»{156}.

Гелиогабал был убит в начале III века. Возможно, он последний из римских императоров, кто приносил человеческие жертвы (если он действительно их приносил – ни один источник, кроме «Жизнеописаний августов», об этом не упоминает). Правда, св. Дионисий Александрийский (Великий) обвиняет в этом же преступлении императора Валериана, правившего в середине III века. Последний действительно прославился жесточайшими репрессиями против христиан, но то, что пишет о нем Дионисий, выглядит малоубедительно. Во-первых, египтяне, на влияние которых ссылается святой, отказались от человеческих жертвоприношений за три тысячи лет до упоминаемых событий. Во-вторых, его обвинения слишком похожи на то, что писал неизвестный автор о Гелиогабале. Тем не менее дадим слово Дионисию:

«Так милостив и благожелателен к нам не был никто из императоров; даже те, о ком говорили, что они открыто стали христианами, не принимали нас с таким явным дружелюбием и любовью, как он в начале царствования. Весь дом его был полон благочестивых людей; это была Церковь Божия. Но его учитель, глава египетских магов, постепенно убедил его избавиться от них. Он посоветовал ему казнить чистых и благочестивых мужей и гнать, как врагов, тех, кто был помехой для его мерзких, отвратительных заклинаний (есть ведь и были люди, которые могли одним своим присутствием и взглядом, даже только вздохом и звуком своего голоса разрушать все козни демонов-губителей). Он предложил ему совершать нечистые посвящения, преступные колдовские обряды, богослужения, неугодные Богу, убедил губить несчастных детей, приносить в жертву младенцев несчастных родителей, рассматривать внутренности новорожденных, разрубать и разрывать создания Божии, будто бы ради собственного счастья»{157}.

Христианские авторы вообще охотно приписывали римским императорам человеческие жертвоприношения, но в этом они были небеспристрастны. Несмотря на то что массовые преследования и казни христиан с редкими перерывами продолжались в Империи до 311 года, назвать их жертвоприношениями в прямом смысле слова, пожалуй, нельзя. Впрочем, это уже вопрос терминологический. С одной стороны, христиан казнили в рамках уголовного законодательства. С другой стороны, как мы уже писали, римское право трактовало любую казнь как жертвоприношение. И тем более это могло относиться к людям, которых посылали на смерть из-за отказа поклоняться языческим богам. Приведем с небольшими сокращениями отрывок из текста, написанного одним из первых христианских историков, Секстом Юлием Африканом[200].

«Однажды император Адриан[201] построил себе дворец и пожелал посвятить его богам, прибегнув для этого к нечестивым языческим обрядам. Когда он принес богам жертвы, то жившие в идолах демоны сказали императору: «Вдова именем Симфороза и ее семеро сыновей день за днем притесняют нас, молясь своему Богу. Если она с детьми согласится принести нам жертву, мы обещаем исполнить всякое твое желание и благословим тебя». Тогда Адриан приказал привести вдову с сыновьями и со всей вежливостью попросил их принести жертвы богам. Но благословенная Симфороза отвечала ему: «Мой супруг Гетулий с братом Амантием были народными трибунами, служа тебе и Риму. Оба они претерпели гонения за имя Христово, отказавшись принести жертвы идолам, и как добрые воины Христовы своей смертью победили твоих демонов. (…) Сейчас, на небесах, они пожинают плоды своих подвигов, наслаждаясь вечной жизнью в присутствии Вечного Царя».

Адриан ответил: "Либо ты с сыновьями своими принесешь жертву всемогущим богам, либо я сам принесу в жертву тебя с детьми". Благословенная же Симфороза сказала на это: "Откуда же мне выпала такая честь – что я сочтена была достойной стать жертвой для Господа Моего"? Император не понял: "Я принесу тебя в жертву моим богам". Симфороза же ответила: "Твои боги не могут принять меня в жертву, но если меня сжечь за имя Христово, то своей смертью я скорее уничтожу твоих богов". ‹…› Тогда император повелел отвести ее в храм Геркулеса, где ее стали бить по щекам и подвешивать к потолку за волосы. Когда же ни уговорами, ни угрозами не удалось склонить ее к идолопоклонству, император приказал привязать ей большой камень на шею и бросить в Тибр[202]. Брат же ее, Евгений, будучи управителем того района, выловил ее тело и предал земле за городом.

На другой день Адриан приказал привести к нему всех сыновей Симфорозы. Когда их привели, он стал призывать их принести жертвы идолам. Когда же они отказались, несмотря на все уговоры и угрозы императора, он приказал развести вокруг храма Геркулеса семь костров и подвесить над ними сыновей Симфорозы. Старшему, Крискенту, он приказал пронзить горло. Следующему по старшинству, Юлиану, он приказал пробить грудь. Третьему, Немезию, пронзил сердце. Четвертому, Примитиву (Primitivus), пронзил живот, пятого, Иустина, – ударили в спину мечом, шестому, Стракцию, пробили бок, а седьмого, Евгения, подвесили вниз головой и разрубили пополам»{158}.

Император Адриан действительно запятнал себя гонениями на христиан, и эта история выглядит достаточно правдоподобно, тем более что Церковью позднее была канонизирована святая Симфороза Тиволийская, мученица. Что же касается беседы императора с демонами, оставляем это на совести автора текста. Так или иначе, в те годы, когда он был написан, до полной отмены человеческих жертвоприношений на территории Римской империи оставалось не так уж много времени. В конце IV века христианство одержало окончательную победу. В Восточной империи это было юридически закреплено стараниями императора Феодосия I, который с 381 по 392 год издал на сей счет целый ряд указов и распорядился о закрытии храмов. Поначалу это коснулось только восточной части Империи, но в 394 году власть Феодосия распространилась и на запад. В Риме был потушен священный огонь Весты. К этому времени человеческие жертвоприношения на территории Римской империи полностью прекратились, по крайней мере в рамках государственных культов. Теперь, если что-то подобное и происходило, рассмотрение этих случаев относилось уже скорее к области криминалистики, чем религии. Прекратились и гладиаторские игры, запрещенные императором Гонорием на рубеже IV–V веков. Звериные травли в Восточной империи продолжались до 681 года, и на них тоже, конечно, гибли люди, но к жертвоприношениям это уже не имело даже косвенного отношения.