Кровь над короной

Глава 1

Кобона

Иоанн Антонович

утро 9 июля 1764 года

А-а, – от надрывной боли в руке Иван Антонович пришел в сознание. Вскинулся – и тут же испытал невероятное счастье, еще бы – он ожидал, что у него от удара кинжала распорот живот, и вывалились кишки. Но нет, там все в порядке, но снова многострадальной руке досталось. Но это уже неприятные мелочи, не больше.

Повезло!

На ладони торчало три обрубка пальцев, отрезанные осколком бомбы, еще только начавшие заживать. Обрубку безымянного пальца и досталось – именно в него несостоявшийся убийца угодил стилетом, в незажившую рану. От адской боли он моментально потерял сознание, но лишь только на одну минуту, вряд ли больше. Почти сразу же очнулся от хриплой ругани и криков – гвардеец, попытавшийся его зарезать, уже был свален на пол охранниками, которые натурально месили его кулаками. Лавров только хрипло стонал, нещадно избиваемый.

– Остановитесь, он мне еще живым нужен! С этой паскудой обсудить надобно подробности данного инцидента!

От громкого рыканья Иоанна Антоновича избиение несостоявшегося убийцы остановилось мгновенно, но тут натурально заверещал «старичок» Горезин, глава Дворцовой полиции:

– Я ведь сам его догола раздел и обыскал, откуда стилет?! А… Это капрал лейб-кампании Аббакум Миронов, он за спину гвардейцу зашел, когда вел его сюда, и, видимо, в руку сунул. Это он, боле никто не заходил! Но как они сговориться успели…

– Это заговор! Найти капрала живым! Догнать!

Рявкнув приказ, Иван Антонович прижал холстину к вторично раненому обрубку пальца, останавливая кровь. Еще раз повезло, что ладонь клинок не взрезал, успел чисто на инстинкте отшатнуться – в прошлой жизни так при обыске однажды было. Он тогда уцелел, не попался на финку. Огляделся – народу в кабинете прибывало, во дворе слышались вопли и крики – сумасшедший дом, право слово. С этим балаганом нужно было срочно заканчивать, иначе пьеса грозила выплеснуться на улицу.

Никритин принялся раздавать приказы:

– Панику немедленно прекратить, что за крики недорезанных кастратов! Всем во дворце заткнутся и помолчать! Горезин, остаться здесь, я с тобой так поговорю, что на всю жизнь запомнишь! Всем вон! Убийцу в камеру! Оберегать тщательно мерзавца, чтобы счеты с жизнью не свел. Морозов – ты мне головой за него отвечаешь! Отправьте сюда лейб-медика с перевязочным материалом! Всем успокоиться немедленно, он мне ножом в обрубок пальца только попал – сущий пустяк!

Через минуту кабинет оказался пустой, а не успела закончиться вторая, как в бывшем дворце грозной царице Анны Иоанновны наступила полнейшая тишина.

– Интересно девки пляшут, по четыре штуки вряд, – пробормотал Иван Антонович, посмотрел на коленях стоявшего перед ним Горезина. Затем перевел взгляд на открывшуюся дверь – зашел лейб-медик, и тут же принялся хлопотать над обрубком пальца. Через несколько минут перевязка закончилась, и врач радостно вздохнул:

– Рана неопасная, государь, вы вовремя рукою прикрылись, и клинок ниже пошел. И могло быть опасно, – тут врач уткнулся взглядом вниз расстегнутого камзола. Иван Антонович наклонился, посмотрел и обомлел – на узких штанах, там, где в нормальных брюках должна быть ширинка, зияла прореха. Пойди острая сталь чуть ниже, не попади в кисть, которой он прикрыл живот, то попала бы в мочевой пузырь или низ живота – а при нынешней медицине это практически стопроцентная смерть, тем более он успел хорошо позавтракать и напиться.

«Но и тут мало приятного – куда же он тварь попал бы?»

Быстро сунув пальцы в прореху, Никритин замер – стилет мог поразить, так сказать только «внешние органы», он, наверное, выжил после покушения. Однако, нож оставил бы ему на выбор две печальные и жутковатые перспективы – либо стать кастратом, или евнухом.

«Это что же такое получается?! В историю я могу войти как Иоанн Беспалый?! Но если бы ножик в письку попал? Это же какое прозвище бы мне дали… Фу, совсем некрасивое, здесь «орган» именуют «уд»! Удилище и удочка с той же оперы! Не эстетичная кликуха выходит, как в том анекдоте про индейца, которому имя дали!»

Иван Антонович вытер холодный пот, вспомнив первую ночь, по-настоящему жаркую, что случилась сегодня. И мгновенно озверел, чего в этом времени с ним не случалось, все же советский в прошлом человек. А тут прямо серпом по извечному месту?!

«Лишить молодого 24-х летнего императора возможности жить полнокровной жизнью, любить и быть любимым, ощутить себя отцом и дать державе наследника престола?!

Всех найду и прикажу евнухами с кастратами сделать! Чтоб такие поганцы больше не размножались!

Все, ребята, раз такие игры со мною пошли, я не по вашим правилам играть начну, а Петра Великого вспомню – Преображенский приказ нужен и князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, чтоб всю аристократию оторопь пробрала до самых кишок.

Чтоб смотрели и тихо гадили в штаны!

Нельзя мне гуманизм проявлять – не поймут, сочтут за слабость и убьют любым способом. Казни нужны – вот под это дело мы гвардейцев немного и «спишем». Но вот этому гаду, что стилетом в меня потыкать решил, нужно особенно лютую казнь придумать. Ладно, время много, измыслю что-нибудь для всех заговорщиков жутко устрашающее!»

– В общем, так, Порфирий Степанович, встань с колен, – Иван Антонович уселся в кресло, и показал рукою на стул. Титулярный советник не поторопился исполнить приказ, пришлось рявкнуть:

– Садись, не маячь, Чапай думать будет!

Горезин, сильно побледнел за эти минуты, уселся на краешек стула, глядя на императора глазами побитой собаки. Иван Антонович на минуту задумался, потом начал тихо говорить:

– Смотри, какое дело у нас вырисовывается интересное! Этот преображенец Алешка Лавров явно имеет ко мне какие-то личные счеты – видел я его бешеные глаза. Видимо, мое воцарение или его планы в прах обратило, или в ходе короткой междоусобицы кто-то из его родных погиб, брат там или отец, – Никритин как бы подвел черту. Время будет достаточно, чтобы выпотрошить этого гвардейца – посмотрел уже на дыбу, как с кнутом молчаливый увалень Прохор управляется.

– Вполне вероятно, а тогда личностный фактор неприязни сыграл главную роль. Про умысел не говорю, налицо – камикадзе гребанный, на смерть пошел, не мог не понимать, что за такое дело его на бешбармак порежут. Но пошел, гаденыш. Однако ножичек он не прятал, ему его дали – а тут совсем иной коленкор выходит!

Выходит, этот Алешка знаком с Аббакумом! И не только знаком – имел возможность приказать, именно приказать дать нож – и его получил! А это говорит только об одном – что связывало в прошлом подпоручика лейб-гвардии Преображенского полка и капрала занюханного армейского? Слишком разные у них весовые категории! Помолчи…

Иван Антонович остановил Порфирия Семеновича, который попытался что-то сказать, и, встав со стула, прошелся по кабинету, баюкая руку. Дело о неудачном покушении его заинтересовало – в прошлой жизни никогда не приходилось расследовать преступление такого характера, причем направленное против тебя лично.

– Говорил тебе, что служит в Тайной экспедиции? Вполне возможно, для того и подельников своих сдал, чтоб к тебе в доверие влезть, через то ко мне допуск получить. Хитро затеяно, хитро. Провели, выходит господина коллежского секретаря, за нос, Порфирий Степанович, провели. Хм…

Иван Антонович задумался, и тут в голову пришел Шлиссельбург. Гвардия осаждает, они бегут сюда, и тут происходит встреча убийцы и сообщника. В подобные случайные совпадения верить категорически нельзя. Не бывает их таких!

– Он при мне служил – карьера капралу обеспечена была, в полковники вышел, награды и деньги. Но предал… По собственной воле люди на такое не пойдут никогда! Значит неволей…

Но что такое мог знать гвардеец, чтобы заставить моего лейб-кампанца нарушить присягу?!

Что-то очень страшное, шантаж?

Возможно, и на деньги польстился – но тут предложить надо чудовищно много, причем дать достоверные гарантии, что таковые суммы будут выплачены! Так что денежки отходят как вариант, как бы их не хотелось, но так рисковать капрал лейб-кампании не стал, быстрей бы ко мне, поильцу и кормильцу, с доносом прибежал.

Иван Антонович хмыкнул – дело становилось крайне интересным. В нем нельзя было найти четкий мотив у капрала. Как не крути – но Миронову было абсолютно невыгодно быть соучастником в покушении. И, наоборот – за сдачу гвардейца и предотвращение покушения можно ожидать всяческих милостей! Отсутствие выраженного мотива о многом говорит, ведь не психопат же беглец?!

– Нужно узнать, не встречались ли они прежде, Лавров и Миронов, и где? Опросить всех лейб-кампанцев, но бережно, кнутом не пугая – видели ли они странности за оным капралом? Пока вижу только один вариант – а не связано ли все с попыткой покойного Мировича освободить меня из узилища?! Теплее, теплее…

Иван Антонович почувствовал, как его начинает разбирать любопытство. Такой клубок начать распутывать с мелочи, прекрасно зная, что через несколько часов Лавров на дыбе начнет петь. Но хотелось проверить свои собственные варианты.

– Узнай – как формировали караулы в крепости? И как часто Мирович выступал в них вместе с Мироновым? Кто направлял туда подпоручика, а кто капрала? Отправь фурьера в полк. Должна быть какая-то взаимосвязь – чувствую, что не так-то прост был Василий Яковлевич, тухлятиной несет от такого освобождения! Копать надо хорошо, чтоб вопросов о сорняках не осталось. И лови Миронова – кавалерия под рукой есть! Объяви о награде – тысяча рублей тому, кто его живьем захватит! А за мертвого кнут отведает, а не награду получит! Живьем брать, демона! Ты все понял?

– Да, государь!

– Тогда иди, и пыточную свою готовь. Сам смотреть буду и вопросы задавать гвардейцу! Иди!

Отправив Горезина за дверь, Иван Антонович прошелся по кабинету, размышляя о нелегкой доле своей:

«Кому сказать кто я на самом деле – не поверят! Даже Маша, хотя меня любит безумно! Жил пенсионер Иван Антонович Никритин тихо-мирно, советской закалки, так сказать, коммунист и бывший следователь УВД. Книжку начал писать про убиенного в 1764 году императора Иоанна Антоновича, «безымянного узника» Шлиссельбургской крепости… И тихо умер на экскурсии в оной цитадели от банального очередного инфаркта во время эпидемии корона-вируса.

Вот такой выворот судьбы!

Очнулся в тушке оного сидельца ровно за три дня до его убийства. И не только выжил – пять дней тому назад стал знаменем переворота против «матушки-царицы» Екатерины Алексеевны. Войнушка небольшая случилась, а как без нее – с итогом для меня положительным, исключая потерю трех пальцев. Я теперь на троне сижу, а Катька теперь титул Великой не получит, и Медного всадника не поставит! В бега подалась – как воду канула, стерва, и концов пока не нашли!»

Глава 2

Везенберг

Екатерина Алексеевна

утро 9 июля 1764 года

Сознание возвращалось медленно, мучительно болела голова. Женщина с трудом открыла глаза – пронзительная синева подсвеченного солнцем света раскинулось над ней своим бескрайним покрывалом. Екатерина Алексеевна ощутила всей спиной холодную сырую землю, вскинулась, и тут же протяжно застонала.

Это был все тот же кошмарный сон, что стал явью. Престол Российской империи, к которому она шла долгие восемнадцать лет, и еще позавчера казавшийся для нее прочной основой, внезапно оказался выбит из-под нее. И она, казалось всемогущая царица, в одночасье превратилась в беглянку, которую преследуют враги, желающие убить ее!

И кого она должна «поблагодарить» за это?!

Бывшего «безымянного узника» Шлиссельбургской крепости, свергнутого с престола «дщерью Петровой» Елизаветой малолетнего императора, ненавистного Иоанна Антоновича.

Единственный оставшийся в живых представитель царского рода Романовых, стоял преградой перед полным владычеством над огромной Россией – страной, которая с юных лет поразило ее воображение. Его нужно было устранить как досадную, но смертельно опасную помеху!

Заговоры среди русского дворянства шли один за другим, хотели освободить «царственного узника». Слишком много было таких, что связывали с ним свои желания вознестись вверх, к подножию трона – жажда власти и богатства всегда кружит голову людям. За все годы предпринималось полтора десятка попыток освободить его из заключения, и последняя, к ее нескрываемому ужасу, оказалась успешной.

С изменниками боролась Елизавета, прибегая к жестокостям. Да и сама Екатерина только этой весной приказала зверски пытать и по приговору суда сослала в Сибирь Хрущева и братьев Гурьевых. Вся вина которых заключалась лишь в пьяном трактирном разговоре – «не пора ли возвести на престол Иоанна, ибо немка прав на трон не имеет»!

– Проклятье!

Только и смогла произнести одно немецкое слово женщина, опираясь на землю и сжимая между пальцами траву. В голове пронеслась мысль – она тщательно подготовила убийство Иоанна, да так, чтобы на нее не осталось никаких улик, а попытка эта оказалась провальной.

Почему так вышло?!

Но домыслить Екатерина Алексеевна не успела – тишина внезапно исчезла, и она услышала звук выстрела. И тут же ощутила солоноватый вкус крови во рту. И сразу вспомнила, как увидела летящую прямо в лицо, серебристую полоску шпаги. Женщина выхватила из кармана большой белоснежный платок и прижала к пострадавшему лицу – ткань прямо на ее глазах окрасилась в алый цвет.

– Убью, сука приблудная!

Яростная ругань раздалась совсем близко, и она, пошатнувшись, нетвердо стоя на ногах, повернулась в сторону голоса. К ней приближался русский офицер в зеленом мундире, с искаженным от ненависти лицом. В его правой руке, в солнечных лучах, зловеще сверкала шпага. Та самая, которая нанесла удар по лицу, а теперь на клинок ее просто насадят, как тушку цыпленка на кухонный вертел.

– Ферфлюхте!

Как заклинание женщина повторила тоже слово на немецком языке, вот только не беспомощность сейчас прозвучала в нем, а лютая, почти звериная ненависть раненной волчицы.

Мизерабль и швайне посмел ее ударить по лицу острой сталью, и еще грязно оскорблять при этом?!

– Ты… Убью тебя!

Екатерина Алексеевна оторвала руку от платка – ладонь была окровавленной и липкой. Зрелище собственной крови взбесило ее до крайности, но тут же придало уверенности и хладнокровности. Хватило нескольких секунд, чтобы понять, что произошло несколько минут тому назад, когда на нее наехал со шпагой в руке этот русский офицер.

Она ведь попала пулей в первый раз, но только в лошадь – та еще билась в предсмертной агонии в саженях двадцати. И, видимо, ее несостоявшийся убийца повредил при падении ногу – шел к ней медленно, заметно прихрамывая и подволакивая ступню. Возможно, ранив коня, она спасла себе жизнь – тот дернулся, и офицер нанес неточный удар.

– Немка приблудная! Тебя порешу, и твоего ублюдка!

Слова русского хлестанули ее кнутом – она отшатнулась, глотая собственную кровь, и успокоилась. Медленно достала второй пистолет из кармана, взвела курок с пригнанным кремнем, откинула огниво, посмотрела на полку – там был порох. Подняла пистолет и прицелилась прямо в грудь русского – тот пер напролом, совершенно не испугавшись оружия. Только ругался ожесточенно – его слова немка совершенно не понимала, хотя догадывалась, что тот сильно поминает муттер и киндер.

Злорадно произнесла, глядя на армейский мундир и искаженное ненавистью лицо офицера, выплевывая сгустки крови:

– Зеленое свиное дерьмо!

Нажала пальцами на спусковой крючок – кремень ударил по огниву, сноп искр воспламенил порох, и тут же пистолет дернулся в ее руках, выпустив клуб белого дыма.

После чего бросила оружие – перезаряжать было нечем. И шагнула к упавшему на траву русскому, что продолжал ругаться, хотя хрипел, и из губ поднимались кровавые пузыри.

– Хотел убить меня и моего сына? Руки коротки, и у тебя, и у твоего царя юродивого! А за слова ответишь!

Говорила она правильно, произнося выученные в России слова, и брызгая кровью изо рта в разные стороны. Затем присела, вытащила из-под полы собственного мундира кинжал, взятый в дорогу. И с ненавистью воткнула его в грудь убийце – тот дернулся и захрипел. Екатерина Алексеевна вырвала из раны острую сталь и с силой нанесла новый удар, а затем еще один. Офицер затих и вскоре вытянулся.

Женщина выпустила из ладошки липкую рукоять клинка и медленно встала на ноги. За спиной послушался перестук копыт. Страх исчез полностью – она понимала, что погоня ее настигла и сейчас придется принимать смерть. Причем, это самый лучший исход – оказаться в подземелье, быть подверженной пыткам и насилию ей сильно не хотелось. Лучше взять в руки шпагу и заколоть себя, направив клинок в сердце.

– Браво, кайзерин! Но нам нужно бежать к морю – за мной погоня, к русским подошло подкрепление! Ваши кирасиры погибли, как и моряки – давненько я в таких схватках не участвовал!

Радость, ликование, восхищение охватили ее душу – она узнала голос барона Остен-Сакена, своего спасителя и спутника, что в последний момент вывез ее из мятежного Петербурга.

– Вы ранены, полковник?!

Она назвала его по чину, которым обмолвился его товарищ, тогда юнкера она вначале приняла за слугу. Кровь вытекла изо рта, она прижала платок плотно к лицу, разглядывая прусского офицера. Тот выглядел страшно – кираса носила на себе следы множества ударов, белый колет стал серым от пыли с большими алыми разводами, на лбу запеклась кровь, длинные русые волосы спутаны.

– Досадные мелочи, императрица! Пролить за вас кровь для меня пустяк, как и тем трем русским драгунам, которых я срубил в стычке. Да и вы сразили очень достойного противника, что прикончил нашего Георга. А ведь тот четверых успел зарубить – лучший фехтовальщик и рубака среди гусар. Повезло вашему величеству, что пистолет оказался под рукой. Однако, сейчас не время для разговоров!

Наклонившись в седле, барон подхватил Екатерину Алексеевну сильными руками и посадил ее перед собой, крепко прижав к себе рукою. Конь всхрапнул под двойной тяжестью, но сразу пошел бодрой рысью, подчиняясь умелому всаднику.

Женщина ощутила блаженство – так приятно находиться в мужских объятиях, особенно когда тебя спасли от страшной участи. От барона исходил возбуждающий аромат пороха, дурманящей крови и смерти, ощущалась та самая уверенность в собственной силе, что может сокрушить любые препятствия на своем пути, что мешают добраться к цели.

И, несмотря на ранение, она млела в его руках, стараясь прижаться крепче к железной кирасе, и обнимая его одной рукою – второй прижимала окровавленный платок к лицу…

– Вы спасены, императрица!

Действительно, в саженях тридцати от берега стояла лодка – гребцы махали им руками, а двое матросов держали в руках мушкеты. Барон легко соскочил из седла, подхватил женщину на руки как перышко, словно не ощутил ношу. И пошел к лодке, уверенно ставя ботфорты на прикрытом водою песке. Глубина была небольшой – Екатерина Алексеевна видела, что полковнику вода достигает лишь коленей.

Матросы бережно приняли женщину из его рук, усадили на лавку. Затем с их помощью забрался и прусский офицер, предварительно скинув в воду железную кирасу. Барон уселся рядом с ней, по-хозяйски обнимая за плечи – ей стало хорошо, и Екатерина Алексеевна решила, что тот не только заслужил награду, но и достоин обладать ею.

– И раз! И два!

Гребцы тут же принялись орудовать веслами, отдаляясь от берега. И вовремя – Екатерина Алексеевна увидела, как на песчаный берег наметом вылетели три всадника в синих драгунских мундирах, загоняя коней в воду. И тут же стали поднимать свои ружья.

– А вот так рисковать мы не будем!

Барон заслонил ее собою, и тут же с лодки стали стрелять матросы. А женщина уже ничего не видела, закрыв глаза и радостно слушая ровный перестук мужского сердца…

Глава 3

Кобона

Иоанн Антонович

ближе к полудню 9 июля 1764 года

– Так вот, судари мои, телохранители, охраннички, – Иван Антонович собрал у себя в кабинете два десятка лейб-кампанцев, что не уберегли его от покушения. Выглядели они побитыми собачонками, раскаянно отводили глаза в стороны, старательно изображая преданность.

– Для начала я поздравляю всю Лейб-Кампанию с новыми чинами! Раньше у вас было преимущество над гвардией в два чина, но с этого дня будет всего в один. И радуйтесь – если бы этот упырь меня прирезал, то вас всех надлежало бы расстрелять как не выполнивших свою главную задачу. И будьте уверены – это первое и последнее предупреждение! С моей смертью кончается и ваша жизнь!

«А вот теперь вас до самого копчика проняло – сообразили, чем такие шутки пахнут?! Это только начало, как говорил один полковник – я вас научу сапоги чистить, и с утра на свежую голову надевать! Сейчас мы начнем разбор полетов и найдем крайних, как вы в середину не забивайтесь!»

– Какая твоя была задача?

Иван Антонович ткнул в живот здоровенного солдата, что сидел в шкафу, мысленно отметив, что сам сделал глупость, засунув верзилу в тесный шкаф. Тело, скорее всего, у него немного затекло, а при рывке это потеря пусть даже одной, но драгоценной секунды.

– Схватить злодея! Я как увидел, что он дернулся, и слова воровские сказал, так дверцу сразу толкнул и вылез. Только гвардеец ударил уже ножичком… А я его за руку схватил, ну и вдарил кулаком!

– Дурак, – только и смог сказать Иван Антонович в вытаращенные глаза верзилы. Тот даже вспотел весь то ли от страха, либо от усердия. – Валить его надо на пол и закрывать тушей, чтоб себя не убил. Понятно? А кто за той дверью сидел?! Пойдем туда.

Никритин подошел к двери и толкнул ее вовнутрь – зашел в маленькую комнатку. Следом за ним гуськом зашли трое, бывших солдат заметно, как говорят – «плющило и колбасило».

– И как вы тут расположились? Показывайте.

– Я в щель подглядывал, государь! А как увидел, что убивец ножик свой достал, то на ноги вскочил, дверь на себя рванул и в кабинет твой вбежал! А Семен уже ворога на пол свалил – мы сразу же и набросились втроем и руки выкрутили!

Небольшого росточка лейб-кампанец, со шрамом на щеке, посмотрел на Никритина с нескрываемым унынием в глазах, видимо сильно переживал случившееся. Иван Антонович только вздохнул в ответ:

– Могли бы быстрее вбежать! Смотри как – ты присел, смотришь, увидел движение убийцы. И рвешь дверь на себя, открывая дорогу! Парни врываются и вяжут убийцу. А ты встал и сам открыл, и первым вошел – а времечко то ушло! Пусть миг единый, в два стука сердца, но его могло бы злодею хватить?!

– Понятно, царь-батюшка. Но тогда лучше двери сделать из двух створок, и толкать их наружу. Тогда можно и успеть!

– Молодец, соображаешь!

– А еще лучше, государь, с боков от твоего стола ширмы из доски поставить, и нас там спрятать, – капитан Аникита Морозов, еще с «секретного каземата» капрал, бывший у него там охранником, а сейчас ставший командиром Лейб-Кампании, внес свое предложение. – Или за портьеру встать хотя бы, и тканью прикрыться.

– Тогда проведем тренировку. Капитан, дуй за парадную дверь и смотри в скважину. Возьми команду. Все остальные по местам как было. Ты будешь императором, стой здесь, – Иван Антонович ткнул одного солдата, а потом указал на второго:

– А ты убийца, возьми гусиное перо. Пусть будет ножом. А вот тебе встать за портьеру, ткань плотная, убийца не увидит. И внимательно смотреть за тем, кто мою особу сейчас собой заменяет. Твоя задача выскочить и прикрыть его собственным телом, пусть даже перо поймаешь. Надо же – и в прямом и переносном смысле – «перо».

Третий лейб-кампанец только кивнул головой и тут же стал за портьеру, прикрывшись плотной тканью. Петр отошел в сторонку, и громко произнес, стараясь, чтобы его услышали все:

– Как только убийца выхватит перо из-под полы, действуйте! Приготовься прыгнуть на царя. Начинайте…

Если первый блин комом, как говорят, то второй получился обгорелым. Двери чуть не вырвали из петель, сильно пострадал и шкаф, когда из него бульдозером попер верзила. Рухнула на пол портера, накрыв несостоявшегося убийцу и телохранителя, принявшего «перо» на себя. А сверху на них гурьбой попадало с полдюжины охранников, стараясь понять, кому из двух надо заламывать руки. Консенсус был найден в том, что повязали сразу обоих, не видя, кто конкретно в роли «злодея».

А вот Морозов и еще один лейб-кампанец сразу прикрыли императора, держа шпаги в руках. Все предельно серьезно восприняли происходящее, без всяких шуток и с запредельным энтузиастом того персонажа, что в церкви лоб разбить может.

Иван Антонович поморщился, стараясь отойти – не хватало ему еще пострадать во время тренировки. И так стулья своротили, портьеру сорвали, шкаф уронили, чернильницу с перьями опрокинули.

– Все, хватит, достаточно! Всем построиться!

Команду выполнили мгновенно, заняв шеренгой кабинет почти во всей длине. Иван Антонович посмотрел на лейб-кампанцев – все, как говорится, прониклись. У «злодея» нос разбит, у телохранителя «портьерного» синяк под глазом набухает. Старались!

– Вот так будете тренироваться каждый день! Шутки окончились, наступили жестокие реальности! Навести порядок, и все за двери. Аникита, ты останься, разговор еще с тобой будет!

Пока наводили порядок в кабинете, стараясь соблюдать определенную тишину, так как Иван Антонович уселся за стол и принялся размышлять – в сугубо практическом ключе.

«Надо создавать КГБ, как не крути, но опыт местных профессионалов нужно собирать, анализировать и передавать новым кадрам, а такое требует определенной централизации. Тайная экспедиция занимается разными делами, от обычного политического сыска до борьбы с иностранными разведками. Необходимо будет разобраться, что это за контора более детально – ее люди, наверное, уже есть в моем окружении.

Не может не быть!

Но первым делом требуется создать «девятку» – что-то не хочется умирать в цвете лет от пули, яда или кинжала. То, что мои лейб-кампанцы показали, дилетантство чистой воды. Пусть с немалым рвением, преданностью и энтузиазмом. Так что с нее и начнем, с «девятки», благо верные кадры на первое время есть, нужно только их правильно озадачить».

– Аникита, то, что вы сегодня допустили покушение на меня, ваша великая оплошность. Не кайся, не поможет, и не предлагай сечь повинную голову! Тебе предстоит сделать великую задачу, пусть образования должного у тебя нет, но читать и писать ты умеешь. Да и характер у тебя есть, и воля, и разумения достаточно. Ты ведь происхождения из однодворцев? Поместье есть? И душ сколько на тебя записано?

– Да, государь, из города Воронежа. Поместье убогое, хата большая – мать и сестренка на выданье, жалование им половину выделяю. Душ две семьи крестьянских, земли тридцать десятин всего. Бедно мы живем, ваше величество, службой кормились.

– Лейб-кампанию доведи до штата в триста гренадер и сто «заротных чинов». Людей отбирай из гренадерских рот армейских полков – там лучшие солдаты собраны. Тех, кто не просто воевать умеет и пороха понюхал в волю, а по личным качествам достойных. Трезвого образа, не болтливых, спокойных, рассудительных, мне преданных. Семейных можно и нужно набирать. Чтобы все понимали – за их оплошку, нерадивость или измену, с домочадцев ответ строгий взят будет.

На отбор людишек капрала отправь – пусть десять кандидатов от каждой роты сам определит, но только тех, за кого офицеры поручительство дадут. А потом сам с Горезиным с ними поговоришь и проверите. Если мнения ваши по кандидату совпадут – зачисляй в Лейб-Кампанию с испытательным годичным сроком. Время достаточно, чтобы человека еще раз проверить на несколько рядов!

– Вполне, государь.

– И чтоб до конца года свою роту укомплектовал полностью – в дюжину плутонгов, девять пеших и три конно-гренадерских. Но проверяй всех тщательно, дворян бери из беспоместных или однодворцев, служилый люд. Их не больше пятой части, все остальные из простонародья, солдат и капралов. Скажу сразу – жалование получать будете достойное, а вот душ с деревеньками не дам – сами покупайте! Если кто погибнет, меня защищая, семья пенсион получит в половину жалования, а дети хорошее образование. Сам за этим следить будешь, чтоб заботой все были охвачены.

– Благодарствую, ваше императорское величество…

– И тренируйтесь постоянно, как сегодня. Бегайте и скачите на конях, тяжести поднимайте. Турник поставьте – физкультурой займитесь…

– Прости, государь – кого поставить и как ей заняться?! И кто она – где искать то бабу эту?

Иван Антонович опешил – его, что разыгрывать принялись? Но капитан смотрел очень серьезно, видимо, уже прикидывал как оную «Физкультуру» изловить, и чем с ней заняться.

– Тьфу на вас! Закажи кузнецу толстый брусок выковать, как ружейный ствол, но не полый, а цельный. Укрепи на манер «покоя», на двух столбах на высоте трех аршин. Вот это и есть турник. Руками цепляйся и вверх подтягивайся, чтоб подбородком железяки коснуться. И так двадцать раз! А вот это физкультура! Еще вы приседать будете и отжиматься – перейдем к научным подходам. Отыщи среди казаков учителя доброго, что пластунским ухваткам обучен. И бойца доброго кулачного, и того, кто ножичком хорошо владеет. И вот этому делу всех своих гренадеров и учи. Планы занятий составь, кто меня не охраняет, тот в этот день либо отдыхает, или занимается. Нерадивых и бездельников, и всех пьющих, в шею гони сразу, и кнутом на прощанье выдери хорошенько. Все понятно?!

– Исполню, государь!

– Вот и хорошо! А мне пора к Горезину – желание есть сильное побеседовать по душам с кое-кем, под протокол!

Глава 4

Финский залив

Командир бота «Провидение»

лейтенант Мишуков

после полудня 9 июля 1764 года

– Шнява все паруса поставила, господин лейтенант! Аглицкая вроде?! На ней три мачты, только бизань мачта совсем невысокая! И пушки имеются, порты только закрыты – плохо видно…

Совсем юный кадет, прищурив глаза, смотрел на едва видневшийся вдалеке корабль. И тут же получил в ответ традиционный иронический «гаф» от своего старшего троюродного брата, что служил на кораблях вот уже больше десяти лет. И разбирался в судах гораздо больше, чем вышедший в первое учебное плавание новик, каких на палубе бота сейчас была добрая дюжина, совсем юных. Про них бывалые матросы говорят – еще не наелись досыта прокисшей солонины из бочек.

– Не шнява, а бриг, кадет! Где ты видишь на судне третью мачту?! Это на грот-мачте косой парус! А именуется грота-гаф-триселем! Да и корабль не аглицкий, а голландский!

В России была огромная масса мелкопоместных дворян, приходящихся друг другу настолько дальними родственниками, что о том многие в обыденной жизни порой подзабывали. Но только не на русском флоте, детище первого императора. Там фамилии играли огромную роль, и люди сходились между собой куда крепче, чем в обыденной жизни. В каких-нибудь усадьбах посреди воронежских степей, откуда до ближайшего Азовского моря чуть ли не добрая тысяча верст.

– Он позавчера с утра из Кронштадта вышел, сам видел, – задумчиво произнес лейтенант Захар Мишуков, почесав большим пальцем плохо выскобленный денщиком подбородок, – а с ним три аглицких торговца, свей и два «немца», из Любека и Данцига. Грузы на них две недели принимали, но вот в море вышли дружно. Ушли вместе, а этот отстал! Странно! Ветер попутный, давно должны миновать траверз Ревеля, а они все тут еще крутятся, в шестидесяти милях.

Странно…

Вообще, за последние четыре дня случилось много необыкновенного, что перевернуло жизнь не только конкретного человека, но и всей страны в целом. Вместо царицы Екатерины Алексеевны, что два года назад возвели на трон гвардейцы, не спрашивая желания на армии, ни флота, ни народа, сейчас на престол взошел четвертый по счету император-мужчина – Иоанн Антонович, третий этого имени.

Про него в корабельных кают-кампаниях говорили порой втихомолку, и все разное. Одни офицеры, что отсидел новый – «старый» император «безымянным узником» в подземелье Шлиссельбургской крепости чуть ли не десять лет, став там почти юродивым.

Другие утверждали, что дело обстоит с точностью наоборот – царица Елизавета Петровна до ужаса боялась свергнутого ею с трона младенца. А уж Екатерина Алексеевна страшно опасалась заговора в пользу того, кто прав на российский престол имеет гораздо больше не только ее самой, но и цесаревича Павла Петровича.

Про наследника вообще тихо поговаривали между собою, что прижит немкой вообще «на стороне», без всякого стыда. Приводился даже список кандидатов, кто «обрюхатил» императрицу, и в нем покойный царь Петр Федорович не значился.

Пятого дня спокойное царствование Екатерины Алексеевны в Кронштадте было прекращено орудийным гулом. С ворвавшейся на рейд галеры «Саламандры» начался сплошной переполох. Новость облетела все корабли и форты в единый миг – из Шлиссельбургской крепости силой оружия Смоленским полком освобожден «безымянный узник» который оказался бывшим императором Иоанном Антоновичем!

И все бы ничего, то дело привычное – переворот, эка невидаль – два года тому назад точно такой же случился. Адмирал Талызин в Кронштадт прибыл – уговорил тогда офицеры и команды примкнуть к царице Екатерине Алексеевне, сулил всяческие блага.

Обманул, как зачастую в России и бывает!

Царя Петра, прибывшего на галере из Ораниенбаума, с фортов отогнали угрозой начать пушечную стрельбу. А вскоре монарх скончался от внезапных «геморроидальных колик» – в такую болезнь, понятное дело, никто не поверил. А грешили все на «высоко взлетевших» братьев Орловых, которые тайком и удушили венценосца.

Матросы на то известие отреагировали своеобразно – теперь гвардейцам хода не было в портовые кабаки, били их там лютым боем страшно. Но и те в ответ охулки на руки не держали – доставалось и морякам частенько, все же изрядный перевес в силах в самой столице на стороне лейб-гвардии, да и все там откормленные, харч намного лучше флотского. Да пороха в войне с пруссаками многие «понюхали», приноровились в рукопашную штыковую атаку на померанских гренадер ходить – так что в таких баталиях матросы чаще бывали крепко биты.

Вражда потихоньку накапливалась и вырвалась наружу – в освобождении молодого императора приняли самое активное участие две галеры с экипажами, что присягнули ему на верность!

Так что агитация моряков «Саламандры» была встречена на палубах в восторгом. Линейные корабли «Ревель» и «Ингерманланд» под командованием капитана полковничьего ранга Петра Полянского, сына недавно умершего адмирала, сразу выступили на стороне законного монарха, к ним присоединился маленький гукор. С развернутыми Андреевскими флагами мятежная эскадра пошла на Выборг, где базировался шхерный флот из полсотни галер и скампвей.

А вот остальные суда к плаванью были совершенно не готовы, потому общее выступление не состоялось. Адмирал Талызин с неимоверным трудом привел команды к повиновению. И даже отправился с малыми судами в Петербург, а от столицы по Неве к Шлиссельбургу. Торопился выслужиться перед императрицей Екатериной Алексеевной – вместе с гвардией взять крепость штурмом и убить императора – в иной участи, предназначенной Иоанну Антоновичу, никто не сомневался.

Вот только война не заладилась у гвардии с самого начала – яхта и бот сразу перешли на сторону царя. Попытка гвардейцев взять их ночью на абордаж закончилась полным провалом – лодки с преображенцами перетопили пушками, а немногих взобравшихся на борт смяли матросы и просто вышвырнули в реку.

Эту историю с утра уже рассказывали на все лады по всему Кронштадту – и тут к морским фортам явился шхерный флот в полном составе, принявший на палубы галер и скампвей шесть батальонов армейской пехоты в качестве десанта.

Вот тут смолки голоса последних приверженцев «немки» – все моментально поняли, что устоять перед объединенной мощью армии и флота, да еще под командованием Миниха, гвардия не сможет. Старого фельдмаршала на кораблях не любили (все же армеут), но уважали – именно он при грозной царице Анне Иоанновне стал инициатором постройки новых линейных кораблей и фрегатов. Ведь прославленный флот Петра Великого при его преемниках и «верховниках» сгнил на плаву, все разворовали. А экипажи забыли, когда получали жалование в последний раз, питаясь червивыми сухарями и соленой рыбой.

При императрицах Елизавете и Екатерине флот не жаловали, тот же бомбардирский корабль «Гром» четвертый год строили, и конца этому занятию не видно. Линейные корабли обветшали, почти все фрегаты износились до полного списывания на дрова – надежды у моряков исчезали с каждым днем. И правильно говорят, что баба на корабле к несчастью, а тут сразу две на шканцах стоят, одна другую подменяя!

Так что воцарение вчера Иоанна Антоновича, и присяге ему Сената, Синода и населения столицы, на флоте встретили с нескрываемым ликованием. Моряки сразу стали связывать с молодым царем надежды, резонно считая, что долг платежом красен. И помощь корабельных команд император оценит по достоинству.

Потому вечером он уже получил приказ из Адмиралтейства – принять связки листков с манифестами от имени нового императора о его вхождении на престол. И отправиться в плавание до Ревеля. а потом через Моонзунд до Риги, где и передать оные воззвания властям.

– Странно, почему тут крутится вооруженный пушками бриг, который уже давно должен выйти в Балтику?!

Лейтенант начал сам себе задавать вопросы, стараясь объяснить ситуацию, которую он не понимал. И предположения возникали в мыслях одно за другим, выстраиваясь столбцом.

На мель сел ночью? Вряд ли – рангоут в полном порядке!

Зачем отправлять сюда за грузами бриг?!

Причем более быстроходный и сильный, чем все русские шнявы, боты и гукора, патрулирующие Финский залив, пусть время от времени?! Да и груза такой корабль возьмет много меньше?!

Мишуков задумался – императрица с цесаревичем исчезла из столицы задолго до полудня. Известие всех ошеломило – беглянку принялись сразу искать. Да и на все корабли поступило указание ловить царицу и ее сына, герцога Голштинского.

Голштиния?! Любек?

Ведь оттуда пришли два корабля сразу – один немецкий, другой голландский, хорошо вооруженный и быстроходный. А голландское ли это судно на самом деле?!

Долго ли флаг сменить!

Мишукова словно молния пронзила, теперь лейтенант был уверен, что подумал правильно…

Глава 5

Кобона

Иоанн Антонович

после полудня 9 июля 1764 года

– Мычит, как буренка не доенная, – недовольно пробормотал Иоанн Антонович, удобнее располагаясь в деревянном кресле, что принесли специально до него в это зловещее помещение, где царил запах боли и страха, весьма кстати осязаемый.

– Прохор, добавив ему три кнута и водичкой потом морду облей. И яйца потом помни хорошенько, чтоб жизнь медом не казалась. Только не повреди ничего – я его долго мучить собираюсь.

Подвешенный на дыбу гвардеец задергался, снова замычал от боли, а его лицо покраснело от напряжения. Странно, но сейчас, глядя на пытаемого по его приказу несостоявшегося убийцу, Иоанн Антонович не испытывал никаких чувств – ни гнева, ни радости от лицезрения чужих мук, ни сострадания. Такое возникло ощущение, что все прежние чувства, что кипели в душе, будто волной смыло, оставив хладнокровие и равнодушие. И еще одно страшное открытие он сделал – под стоны ему думалось хорошо, чем сейчас он и занимался, лениво поглядывая на истязаемого человека, к которому не было ни капли сострадания.

– А, му… Эм… му…

«Старается Прохор – боль старается причинять аккуратно, молодец. А вот «старичок» сидит пришибленный, не в силах понять, почему я приказал бережно пытать, но при этом не задавать вопросов, а в рот кляп засунуть. Потом поймет, старче, чуть попозже, а пока под его горестное мычание думается хорошо.

И так – что мы имеем на данный момент?!

Ответ на этот вопрос ясен и четок, как три копейки – власть! Причем, ни кем уже не оспариваемую, самодержавную, а потому не ограниченную никаким законом, а лишь неписанными традициями. Впрочем, я сам и есть этот закон, и могу, как издавать их, так и отменять, не отдавая никому отчета на земле, а лишь перед Богом!

Авторитарный режим в чистейшем виде, без категорического императива Иммануила Канта, с его принципом разделения властей. До демократического безобразия еще уйма лет, хотя в Новом Свете английские колонии готовы отделяться и объявить о независимости будущих США. А оно нам надо?!

Стоит подумать хорошенько над данной проблемой, как говорили в советское время – посоветоваться с товарищами и посмотреть на ход событий. Может быть, помочь англичанам за плюшки?! Вот только какие они могут дать – непонятно. Да и кинут островитяне – нет к ним доверия, вон Катька куда то делась со своим ублюдком. Найти и придавить обоих, вот тогда наступит благодать полнейшая – никаких тебе претендентов на роль монарха, сплошное благолепие».

Иван Антонович прикрыл глаза, просчитывая последствия, что может принести бегство дражайшей Екатерины Алексеевны. В принципе ничего серьезного не выходило – бывшая немецкая принцесса Ангальт-Цербстская никаких династических прав на российский престол не имела. А как только будет завтра в столице оглашен манифест о порядке престолонаследия его родных братьев, которых он таковыми не считал, то ее номер станет даже не шестым, а последним!

Другое дело бывший цесаревич Павел Петрович – кандидат вполне реальный, если бы не одно но…

«За ним нет гвардии, вообще не будет в России никакой силы, кроме недовольной новым императором в моем лице небольшой части аристократии. Но надо приложить все усилия, чтобы провести реформы в полном объеме, и тогда любые притязания Павла станут бесплодной фикцией. Кроме того, парня можно ославить на всю Европу незаконнорожденным ублюдком, найти его настоящего папашу Салтыкова.

Кузен Фридрих, конечно, будет против, но так это блюдо можно подавать к столу под разными соусами. Так что Павла из Голштинии коленом под тощий зад пнут в два счета, вместе со шлюхой-матерью. Претенденты на голштинский трон есть, вроде в Ревеле один сидит, которому можно силой помочь со временем. А можно золотишка отвесить по весу курвенка, ему и свернут тонкую шейку. И маме что-нибудь удумать, типа свинцовых пилюль, так вообще все сложится, как нельзя лучше.

Замечательно! Но зато…

А ведь это мысль!

Зачем врага убивать как в «лихие 90-е», если его можно использовать к полной нашей выгоде!. А ведь у меня есть не только что предложить для торга, но потом маменьку с сыночком потом капитально кинуть, если взбрыкнут хоть малость. Баба она очень умная, но одно дело смотреть с престола монархом, и совсем иное вдовствующей герцогиней голштинской. Екатерина свет Алексеевна там никаких прав на трон не имеет. Ее голос никто учитывать не будет, и она может быть выброшена из Киля в любую минуту, как кусок обоссанной котами тряпки!»

Иван Антонович соскочил с кресла – мысль его захватила целиком. Еще бы – внешнеполитический курс России выламывался из исторической канвы полностью, появилась прекрасная возможность не допустить усиления Пруссии и объединения Германии во «второй рейх» в будущем. Причем даже в самой отдаленной перспективе.

Более того, если все удастся проделать правильно, то столько гадостей можно будет наделать «добрым соседушкам», то они вовек не отмоются, и дышать начнут через раз.

– Оп-па на, поторопился ты, Иоанн Антонович, с «заказом», лишь бы не кончили сучку с курвенком, они еще мне в раскладе пригодятся, когда карты пасьянса раскидаем на европейском сукне, – Никритин заходил в раздумьях, говоря себе под нос. Горезин с вытаращенными глазами смотрел на него, и гвардеец, хоть и мычал от боли, но смотрел на императора с удивлением, в котором явственно проглядывался и страх.

Лишь здоровяк Прохор молча стоял, улыбаясь и тупо ожидая приказа, поигрывая кнутом.

– Отлично, вот такой подляны от меня ни цезарцы, ни кузен Фридрих не ожидают – а я им через восемь лет всю малину обгажу! Узнают, что такое есть русское западло!

Иван Антонович потер руки и сморщился от боли – задел пострадавший обрубок. Опомнился, окинул взглядом темное помещение и сообразил, что здесь происходит. С веселой улыбкой подошел к висящему на дыбе гвардейцу и заговорил:

– Давай так с тобой мы сделаем, дружок мой резиновый. Ты висишь на дыбе дальше – и эта пьеса будет продолжаться бесконечно долго. Но в нее будут добавлены новые участники. Порфирий Степанович, но что это за безобразие такое происходит, я вас спрашиваю?

– Я тут, ваше императорское величество, – Горезин склонился в поклоне, не в силах понять, что от него требует государь. А потому усердие из него било ключом.

– Рот ты ему заткнул, молодец – под его мычание мне интересные мысли пришли. Так что Прохор постегай эту тварь, чтоб обгадилась и обмочилась – а то сухой стоит… Нет, пока не нужно, не хочу вонь вдыхать. Я ведь, господин гвардеец, в камере восемь лет провел – вонь надоела до ужаса, к стене на цепь приковывали, били порой. А я казни лютые своим обидчикам придумывал, благо времени было много. Обида меня грызла – как смеет всякое дерьмо меня избивать, а я ответить не могу. Вот и настало времечко старые счеты свести! И ты первый мне и ответишь…

От удара в брюшину Лавров захрипел, задергался на дыбе, Иоанн Антонович еще раз врезал ему десницей, потер кулак о мундир. Задумчиво посмотрел на хрипящего убийцу и снова уселся в кресло.

– Порфирий Степанович, как же так – театр у нас есть, подмостки готовы, режиссер в наличии, группа его подобрана. Неладно, что из актеров только главный герой в одиночку на дыбе висит. А потому здесь родителей его не хватает, братьев и сестричек, женушки и деток нет. Так что будь любезен всю труппу собрать уже в Петербурге – я тебе для театра один из бастионов Петропавловской крепости отведу. Камер там на всех хватит, пусть пользуются моим гостеприимством. Жаль только, что недолго это будет, хотелось бы на глазах этого урода, его родственников по одному как куриц разделывать и потрошить каждый день.

Иоанн Антонович с самой радостной улыбкой на лице, постаравшись придать плотоядный вид и легкое безумие в глазах, посмотрел на гвардейца – тот стал смертельно бледным.

– Вот видишь, Порфирий Степанович, есть у него родственники. И хочется мне спросить, а оный убийца о них думал, когда меня зарезать попытался?! Нет?! Тогда он полный болван, причем законченный. А ведь месть блюдо, которое вкушают исключительно холодным. Нельзя тут торопиться, спешка очень вредна!

А потому…

Иоанн Антонович легко поднялся с кресла и подошел к Лаврову, взяв того пальцами за подбородок. Крепко сдавил – узник замычал от боли, с ужасом на него смотря.

– Если не хочешь лютой смерти для своих родичей, то отвечать будешь на все мои вопросы! Весь вывернись на изнанку – этим их спасешь от мучений. А нет так нет – не очень то и хотелось. Но на твоих глазах их всех замучают – и ты все это видеть будешь! Все их хрипы, стоны услышишь, как и проклятия, что ты весь род погубил! Я ведь, тварь, с тобой не шучу – так оно и будет! Прикажу всех растерзать, падлюка, на кусочки малые! Чтоб от боли зашлись, чтоб о смерти умоляли!

Иоанн Антонович еще раз ударил в брюшину, посмотрел в глаза дергающегося на дыбе подвешенного гвардейца. И заговорил ласковым тоном, видя, как от его слов смертельная белизна покрывает лицо убийцы, которого он уже за человека не принимал. Так, труп висит, но пока еще живой и говорить способен.

– Сейчас ты кивнешь мне, если согласен рассказать все без утайки. Или не кивай – тогда я уйду! И тебя ни о чем спрашивать не будут. Даже пытать не станут – более того, казни не будет. Но ты будешь смотреть, как каждый день мучаются твои родные и близкие, как они умирают на твоих глазах. И будешь слышать их проклятия.

И не оправдаешься ничем…

Да и не сможешь – за те пакостные слова, что ты час назад сказал, тебе язык обязательно отрежут. Казню я тебя с другими заговорщиками, это да – такой пример других остановит! Вот только способа пока не придумал – надеюсь, что народ на площади проникнется. Но зато своим родичам жизнь спасешь – в Сибири пусть и холодно, но там выжить можно. Сошлю их просто на вечное поселение, что неповадно было.

Иван Антонович вздохнул, усмехнулся, глядя на помертвевшие от ужаса глаза гвардейца, и скучающим голосом произнес:

– Так что? Кивнешь или мне уходить?!

Глава 6

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

после полудня 9 июля 1764 года

– Интересно вы пишете, ваше величество – многие буквы не употребляете, а речь в записях четкая и понятная! Учиться писать по-нашему государь не станет, видимо, придется вводить новые правила. Впрочем, такое уже было, когда Петр Алексеевич упростил написание букв. А теперь Иоанн Антонович облегчит написание текста, будет новая грамматика. И следует признать – она более доступная к пониманию…

Александр Алексеевич усмехнулся, читая про себя высочайшее повеление. С коронацией молодой царь явно торопился – назначил ее на сентябрь в Москве. И правильно делает – в первый раз ее ему пришлось бы ждать лет шестнадцать, а сейчас, в свете недавних событий лучше поспешить. Такой шаг окончательно закрепит власть не только за ним, но и за всем «брауншвейгским семейством», что уже выдернуто свершившимися событиями из небытия, которое и так длится больше двадцати лет.

– Его величество мстителен, но он в своем праве – за смерть Петра Федоровича кому-то придется ответить, – генерал-прокурор нахмурился. Час назад он отправил приказ на взятие под стражу подозреваемых в цареубийстве. Причем сам Иоанн Антонович собственноручно указал на пятерых – гвардейских офицеров Петра Пассека и Михаила Шванвича, личного кабинет-секретаря императрицы Григория Теплова, князя Федора Барятинского и актера Федора Волкова. Последний фигурант зловещего преступления успел в прошлом году вовремя скончаться. Так что наказанию уже не подлежит, только шельмованию.

Вяземский прекрасно знал, что на события двухлетней давности все закрыли глаза, но это не значит, что забыли. Чего стоил щедрый ливень наград, что обрушился на них от благодарной царицы.

Так Федор Волков получил с братом по именному рескрипту императрицы потомственное дворянство, с выдачей диплома и герба. Неслыханная милость – так вознестись из купеческого сословия!

Молодой князь Федор Барятинский выплатил одним махом все долги. А ведь таковых было немало – свыше шестидесяти тысяч рублей. Более того, один из знакомых Вяземского, встретив князя на улице, стал попрекать его содеянным. На что тот цинично смеясь, дерзко ответил – «мне ничего другого не оставалось сделать – слишком много накопилось долгов, которые надо было отдать».

Григорий Теплов являлся активным заговорщиком и немало способствовал возведению императрицы на престол – составил акт об отречении Петра Федоровича и написал манифест о вхождении на царствование Екатерины Алексеевны. Ближайший друг графа Кирилла Разумовского, гетмана Малой России, глава его канцелярии. И при этом подготовил Сенату доклад о необходимости упразднения поста гетмана, всячески опорочивая своего друга и покровителя.

Вот такая дружба!

А еще Теплов фактический глава Академии наук, ярый враг Михайлы Ломоносова, который не раз умолял императрицу Елизавету, чтобы она его «от Теплова ига избавить не презрила». А поэта и литератора Василия Тредиаковского «ругал, как хотел и грозил шпагою заколоть».

Василий Иванович Суворов передал на него дело из Тайной экспедиции, по жалобам слуг Теплова, которых оный сановник, склонял к мужеложству, живя при этом «содомским грехом» с итальянцем Казановы. По приказу императрицы велено было оставить без рассмотрения, а жалобщиков выдрать кнутом и отправить в Сибирь.

– Попался ты, Григорий Николаевич, – злорадно вспомнил Александр Алексеевич слова Иоанна Антоновича о гении Ломоносова, «столь нужном для процветания России», и о нескрываемом презрении к мужеложцам, которых государь поименовал весьма странным словом, непонятным, но явно хулительным и ругательным. На всякий случай, генерал-прокурор его сразу запомнил и несколько раз повторил про себя.

Про гвардейских офицеров Пассека и Шванвича и говорить не приходится. Как только станет известно, что они убийцы, которым щедро заплатили за злодеяние – все офицеры армии проклянут аспидов и встретят их казнь общим ликованием. Как и других пятерых гвардейцев, что вздумали покусится на жизнь самого Иоанна Антоновича – тех ожидала страшная казнь, милости к таким не будет.

Вяземский уже поручил начать следствие по данным преступлениям, прекрасно понимая их значение. Ведь убийц царя Петра будут судить открыто – а они, спасая своих родственников от неизбежной ссылки в Сибирь, признают все возведенные на них обвинения, причем не облыжные. А так как на суд будут допущены иностранные послы, то все европейские монархи просто отвернутся от Екатерины Алексеевны. Если она все же уже сбежала туда, ища покровительства при их дворах.

Можно будет потребовать выдачи венценосной беглянки, в какой бы стране она не оказалась. Понятно, что прусский король Фридрих откажет в экстрадиции, и тем самым еще раз подпортит свою и без того подмоченную репутацию с фальшивыми серебряными талерами, которые по имени еврея Эфраима, что их чеканил по приказу короля, стали называться по всей Священной Римской империи «эфрамиитами».

Мерзкая история, что и говорить!

– Это надо такое придумать – из 14 полновесных талеров чеканить втрое больше. И при этом ставить на монетах года, что предшествовали долгой войне, которая закончилась в прошлом году, – усмехнулся Вяземский, вспоминая, какая волна фальшивомонетничества сотрясла всю Священную Римскую империю.

Все мелкие князьки нашли простой способ обогащения, а все свалили на евреев. Конечно, последние себя не забывали, чеканя «новые» талеры и гроши, но вина целиком лежит именно на короле. Хотя евреев, как теперь стало ясно, в Россию лучше не пускать, а то еще фальшивые пятаки примутся из меди чеканить.

Генерал-прокурор тут же вспомнил решение царя Иоанна провести денежную реформу, которую сам Александр Алексеевич горячо поддержал. Еще бы – оставить полновесные монеты из золота и серебра для торговли с европейскими государствами. Тогда можно будет в России для внутреннего употребления ввести монеты из «мельхиора» не менее полновесные, рубль весом в восемь золотников, а не семь, как сейчас.

А еще начать изготавливать со всем тщанием ассигнации, что уже распространены по странам, даже Англия их печатает. Такая простая мера освободит для торговых расчетов массу монет из драгоценных металлов, на которые также можно будет обменивать новые рубли, если случится нужда ехать за три-девять земель, купить тамошние товары.

Государь недаром сказал ему примечательную фразу на этот счет – «не важно, что бумажно, важно, что денежно!»

Берг-коллегию он уже поставил в известность о царском указе – и на Урал уже завтра отправится фурьер с указанием начать поиски драгоценного металла, что вдвое тяжелее серебра и очень редкий – платины. Требовалось начеканить из него монет как можно быстрее, правда, сам Вяземский не понял, почему император обмолвился, что монеты эти нужно запретить вывозить из России. А еще позавчера он сам отправил гонца в Иркутск с приказом отправить экспедицию на реку Витим для поисков золота, а теперь пошлет следом и царский указ.

С «нейзильбером» или «мельхиором» вопрос решился довольно быстро – в Берг-коллегии заверили, что этот самый «никкел», если он нужен для «царских забав» (так решил сам государь для сохранения тайны), купят в Богемии задешево, как и наймут там знающих мастеров. Но перечить воле императора не стали, заверили, что снарядят экспедицию на Колу, для поиска в Печенге этого самого «никкеля».

А еще отправят в аглицкий Бристоль комиссию для закупки цинка, и чтоб мастера узнали, как оный металл правильно делается. И если удастся закупить много этого материала, то начнется чеканка новых копеек и денег из названного царем сплава – латуни.

Александр Алексеевич тяжело вздохнул – как генерал-прокурор он был обязан контролировать выполнение всех указов и повелений самодержца, и выискивать всяческие злоупотребления и нерадивость. А потому еще Петр Великий называл поставленного на эту хлопотливую должность сановника Павла Ягужинского – «оком государевым».

Сейчас объем возложенных императором Иоанном Антоновичем поручений резко увеличился, и князь старался изо всех сил их выполнить надлежащим образом, дабы упрочить свои позиции среди сенаторов и министров, и стать вторым лицом в государстве. Так как канцлер Михайло Воронцов до сего времени пребывает за границей, совершенно отстранившись от всех дел. Туда его фактически выставила сама царица. Но в то же время не отрешила от самой высокой должности в империи, так и не найдя на этот пост достойного сановника.

– А здесь что написал его величество, – устало вздохнул Вяземский и стал читать листок бумаги.

Указ был на удивление короткий – поручить графу Бецкому и графу Ивану Шувалову подготовить все необходимые документы для организации университета в Санкт-Петербурге, а также создания Коллегии Просвещения. Впрочем, последняя задумка царя вполне здравая, и пользу принести может немалую. В отличие от бредней французских «просветителей», с которыми вела переписку императрица…

Глава 7

Кобона

Иоанн Антонович

после полудня 9 июля 1764 года

– Знаком я с оным Аббакумом Мироновым со времен службы в Смоленском полку, воевали вместе с пруссаками, – Лавров судорожно вздохнул, говорить с вывернутыми из плеч руками было больно. Гвардеец всхлипнул, Иван Антонович жестко усмехнулся – все же он морально додавил убийцу, поставив его в безвыходное положение.

Надо было, чтобы преображенец поверил в его патологическую жестокость, и этот фокус в очередной раз Ивану Антоновичу удался. Да и играть особо не пришлось – он чувствовал ненависть к Лаврову, причем жгучую, способную сотворить большое зло.

Понятное дело, что не стал бы предавать казням невинных людей, но тут иные правила – за вину одного с попыткой цареубийства, можно взыскать с рода, такое поймут и не осудят. Бывало не раз в русской истории, и совсем недавно – царицы про декларируемый кроткий нрав голубиный мгновенно забывали, если речь шла о злоумышлении на их власть, не говоря уже о своих венценосных особах.

Иван Антонович мысленно задал себе вопрос – смог бы он отдать приказ об убийстве большой семьи. В прошлой жизни даже подобная мысль для него была абсолютно недопустимой. Но сейчас уже не мог дать ответа, похоже, где-то переступил ту тонкую черту, и не испугался этого, а воспринял как должное, как неизбежность.

– Так это мы уже знаем, – усмехнулся Иоанн Антонович и покачал головой. – Лейб-кампанцы мне сразу поведали, что служил ты в Смоленском полку, поручика получил за отличие. Три года тому назад переведен в гвардию за отличие. Узнали они тебя!

Горезин успел рассказать ему многое до начала пытки – умел быстро собрать нужную информацию, в этом ему не откажешь. Гонца даже в полк отправил с вопросником бригадиру Римскому-Корсакову и подполковнику Кудрявых. С категорическим требованием от имени императора подготовить ответы за полчаса, не больше – те подчинились.

– В гвардии служить начал, так пришел один… Из Тайной экспедиции. И сказал, что ведомо ему…

– И что ему стало ведомо?!

Гвардеец побледнел еще больше и замолчал. Иван Антонович, чтобы его взбодрить, легонько хлопнул по щеке. Тот поднял на него глаза – они были мертвыми, в них плескалась мрачная безысходность. С неимоверным трудом подпоручик заговорил:

– На третьем году войны не устоял перед искушением – вместе с Аббакушкой убили мы полкового казначея, деньги зело потребны стали… Взяли мы свыше трех тысяч рублей червонцами и империалами, да почти тысячу рублей серебряной монетой. Семь солдат ночью зарезали, а казначея с капитаном Леонтьевым в палатке закололи…

Иван Антонович чуть не разинул рот от удивления – гвардеец оказался на проверку уголовником! Подлым и мерзким, что пошел на убийство боевых товарищей, чтобы овладеть жалованием однополчан.

– Все на прусских гусар списали, они ведь наши аванпосты постоянно обхаживали… Поверили нам. Серебро мы там закопали, полтора пуда было, место я запомнил, приметное оно очень. Золото, его фунтов двенадцать вышло, между собой поделили…

Гвардеец свесил голову, а Иван Антонович еле удержался от желания измордовать мерзавца. С такой рекламой позорище на всю гвардию выйдет. Но спросил о другом:

– Что хотел человек из Тайной экспедиции?! Кто таков?

– Секунд-майор Черданцев. Сказал, чтоб я ему половину монет отдал. Я ему и отдал все – остальное потратил, долги были большие… А еще майор мне велел, чтоб я с Аббакумом немедленно переговорил, в форштадт съездил, для дела одного тайного…

– Какое дело?!

– Не ведаю. Должен был человека, что с майором был, с капралом свести для разговора тайного. То в мае этом случилось…

– Что за человек? Каков он?

– Видел я его потом на улице, приказал холопу проследить – мыслю, прусский подсыл он, шпион. А может и из иных земель немецких, у них баронов много. По виду кавалерист, из кирасиров – плечи прямыми держит, будто к латам привычны. С ним еще один был, ловкий такой, ходит, как плывет. Вот тот рубака изрядный, что на шпагах, что с саблей. Я тогда испугался – если узнают, что узнал я их, то убьют без раздумий. Даже поединок не станут мне устраивать – просто зарежут ночью, выберут время и нападут. Глаза у них… страшные. Вот я их с Аббакумкой и свел. Капрал после разговора с ними с лица спал…

– О чем они говорили? Ведаешь? Говори!

Иван Антонович видел, что гвардейцу очень не хочется говорить дальше, потому надавил.

– Аббакума стали ставить в караул в крепости только с подпоручиком Мировичем. Велели, что если оный подпоручик «секретный каземат» решит штурмом брать, то охрану о том осведомить, чтоб офицеры смогли успеть узника «Григория» зарезать… Капрал мне сам о том сказал – решили мы бежать в Польшу, там ведь деньги закопаны, но не успели…

Иван Антонович закусил губу и прошелся по комнате. Действительно – все солдаты на караул в шлиссельбургской крепости отбирались произвольно, но всегда с Мировичем выходил только Миронов. Всегда, без исключений. А распоряжение о том майору Кудрявых отдал служитель Тайной экспедиции Михайло Черданцев.

«Можно об любой заклад побиться, что оный майор работает на прусскую разведку – король Фридрих денег на нее не жалел. Даже мадам Помпадур решил завербовать, посулив полмиллиона ливров. Та отказалась, сказав что сумма для нее маленькая. А майор из Тайной канцелярии или экспедиции стоит куда дешевле».

– Порфирий Степанович – майора Михайло Черданцева под арест нужно брать немедленно! Вместе с прусскими подсылами, если таковые еще на нашей земле обретаются!

– Выполню, государь. Нарочного немедленно в Санкт-Петербург отправлю! Вы только приказ генерал-аншефу Суворову отпишите собственноручно, государь, – Горезин вскочил, глаза его зажглись, ноздри затрепетали как у полицейской ищейки.

– Вот, держи, – Иван Антонович написал на листке бумаги пару строк, сложил его пополам и отдал коменданту Дворцовой полиции – тот сразу же вышел из комнаты, тихо притворив толстую дверь.

«Зачем пруссакам меня было нужно убивать?! Зачем?! Не понимаю! Какой смысл желать мне смерти?! Чем я мог перейти дорогу королю Фридриху?! Или он опасался, что Като могут свергнуть с трона и заменить ее мною? Но тогда она или его агент, или дочь, о чем шептались. Но то вряд ли – Бецкой более подходит на роль папаши».

– Зачем ты меня хотел убить?

– Брат при абордаже погиб, хотел отомстить… Вот и выдал всех, кого смог, чтоб в доверие войти. А в конвой меня лейб-кампанцы взяли, а ими командовал капрал мой, душегубец. Вот и шепнул я ему, что если нож тайком не передаст, когда к вашему величеству поведут меня, то сдам его с потрохами, обвиню в убийстве казначея прилюдно. Его ведь смоленцы бы сразу растерзали за то злодейство…

Гвардеец замолчал, потом с трудом поднял глаза и тихо заговорил, уставившись мертвым взглядом:

– И меня с ним тоже… А так сказал прямо – у него время будет бежать в Польшу и до закопанных денег добраться. Если бы ты, государь, меня принимать отказался, то тогда бежал бы один, Аббакушка был жизнью и службой доволен… по глазам его видел, что жаждет меня убить…

– Где Алехан?

– Не знаю, государь… Про него соврал… В палатке у лекаря мы его с Палицыным оставили и в поход пошли…

– Прохор! Позови двух солдат – снимите с дыбы это дерьмо! Лекаря приведите к нему, руки вправьте – он еще немцев опознать должен. Так что кормите и поите, да стерегите прилежно, глаз не спуская днем и ночью – иуды зачастую в петлю сами лезут.

Отдав распоряжение, Иван Антонович вышел из подвала, глотнул свежего воздуха с наслаждением. Дело о попытке цареубийства было раскрыто, но осталось более загадочное – о прусском шпионаже и с «заказом» на его смерть. И вот тут придется изрядно попотеть – матерые агенты стараются следов лишних не оставлять, как и свидетелей…

Глава 8

Санкт-Петербург

Подполковник лейб-гвардии Измайловского полка

Генерал-аншеф и сенатор Василий Суворов

поздний вечер 9 июля 1764 года

– То корабль был иноземный, новоманерный, двухмачтовый, о шестнадцати пушках, господин генерал. А как именуют, я даже не знаю, впервые такой видел – на шняву походит, но без бизань-мачты. Ходко шел, под всеми парусами ветер уверенно держал! Вряд ли в открытом море любой из наших кораблей его догнать смог бы, не отстать бы сразу. Обветшали они изрядно, скорость совсем потеряли.

– Почему ты так считаешь? А галеры не смогли бы ворога в море перехватить и поврежденья ему причинить?

– Больно быстрый, и ветер поймал. Не всякая наша галера бы удержалась за ним, хотя бы час. Бесполезно гнаться, господин генерал! А на штиль никаких примет… Опосля наш бот увидели, отстал он от него сильно – из пушки пальнул, внимание наше привлек, – лейтенант Антипов говорил спокойным голосом, вины за собой не чувствуя. И Василий Иванович его понимал, прекрасно зная состояние Балтийского флота, пришедшего после войны с пруссаками в совершеннейший беспорядок и полнейшее расстройство. Хорошо хоть отвоевать пять лет успели, не развалились кораблики. А то такие сомнения многих одолевали.

– Потом мы на траверзе Везенберга драгун увидели с кавалергардом – мундиры у них примечательные. Понял, что дело государственное, да они еще стреляли, сигналы нам подавая.

Лейтенант остановился, внимательно посмотрел на генерала, и после этой короткой паузы продолжил говорить:

– Подошли к берегу, лодки спустили – а там побоище произошло знатное, трупы везде лежат свежие. Забрали мы тела, в трюм сложили. А как увидел бумагу вашу, приказал гребцам сил не жалеть. Да и ветер переменился – ходко пошли, под парусами то. Как в Неву вошли, то у крепости якорь сбросили – там ледник есть, чтобы убиенных сложить. Кавалергард сказал, что для следствия потребуется, да там и сомлел…

Моряк положил на стол залитые кровью листы – генерал-аншеф сразу узнал в них свою подорожную и розыскную бумагу, нахмурился. Суворов очень не любил, когда убивали его доверенных и многократно проверенных людей, что долгие годы служили вместе с ним по тайному ведомству и выполнили множество секретных поручений. Погибший капитан Ростовцев как раз был из таких офицеров.

– Все правильно сделал, лейтенант. В Адмиралтейство я отпишу о делах твоих. Но пока вели всей команде помалкивать об увиденном. То дело государственное, и в секрете держать его нужно. Идите, да пусть команда отдохнет – возможно, у меня будет поручение.

По лицу лейтенанта он отчетливо прочитал горячее желание немедленно выйти в море и уйти от столицы куда-нибудь подальше, несмотря на подступающую ночь. И впредь не иметь дел, ни с какими государственными тайнами, как можно дольше. Но офицер сдержался, коротко поклонился и негромко произнес:

– Команду и господ офицеров уже настрого предупредил, господин генерал-аншеф. Готов выполнить любое ваше распоряжение, о том в Адмиралтействе давно приказание отдали!

Лейтенант еще раз коротко поклонился и вышел из кабинета фактического главы Тайной Экспедиции. Василий Иванович, проводив своим тяжелым взглядом моряка, надолго задумался.

И было отчего ему кручинится!

Дело, которое он посчитал поначалу хоть и трудным, но исполнимым, стало принимать совсем иные, зловещие очертания. И совершенно непонятно, кто и почему ввязался в царскую свару, и принялся спасать Екатерину Алексеевну, причем организовав ее бегство заблаговременно. Такие выверты генерал-аншеф крайне не любил, ведь Тайную Экспедицию, и его лично, такие афронты выставляли в полных дураках.

– Надеюсь, что князь Никита Лобанов-Ростовский прояснит мне ситуацию, – пробурчал Василий Иванович, поминая уцелевшего в схватке кавалергарда. Младшего брата ротмистра Конной гвардии, князя Александра Ивановича, которого после воцарения Екатерины Алексеевны уволили по «здоровью». А на самом деле за нелояльность и невозможность продолжать службу в «дорогом» полку – совершенно непрактичный отпрыск Ивана Яковлевича промотал отцовское состояние, и впал в бедность. А вот сынишки его Александр, Дмитрий и Яков настолько не походили ликом на отца, что в обществе считали их плодом греховной связи княгини со слугой-калмыком, что был в усадьбе конюхом. Впрочем, от этих князей можно было ожидать чего угодно, а славились они только необыкновенным чадородием своего деда – вот здесь он поразил всех.

Знавал Василий Иванович стольника Якова Ивановича, что от двух жен – княжны Черкасской и княжны Одоевской имел двадцать восемь детей, поровну мальчиков и девочек. А еще неугомонный стольник известен тем, что глуп был, а потому за разграбление царского обоза на Троицкой дороге с убийством двух слуг Петра Алексеевича нещадно выдран кнутом и лишен части вотчин и четырех сотен душ. Вообще-то за такие дела полагалось казнить, но молодой самодержец поддался на уговоры родни «разбойного князя», которые, по сути, откупили его от плахи. Казнили только двух доверенных людишек князя за то воровство – отмахнули топором буйные головы, раз ими думать не умели.

Яков Иванович опомнился и вступил в «потешные», ходил в Азовские походы. А в 1700 году в злосчастном сражении под Нарвой, майор лейб-гвардии Семеновского полка князь Яков Лобанов-Ростовский оказался единственным дезертиром среди отчаянно сражавшихся петровских гвардейцев. За то постыдное бегство был осужден военным судом к шельмованию и казни, но Петр Алексеевич, по какой-то своей милости лишь заключил его в острог, из которого лет через пять выпустил.

Его сына князя Ивана Яковлевича Суворов тоже знал – недалекого ума человек, хоть и представитель старшей княжеской ветви. А вот теперь жаждал увидеть внучатого отпрыска, попавшего в кавалергарды из-за знатности рода – вроде других достоинств неженатый капрал не имел. Но уже Василию Ивановичу сказали, что по своему уму оный телохранитель от деда далеко не ушел, может только более храбр, но то в сомнениях, ибо неясно как он себя в стычке с лейб-кирасирами повел…

– Скакали мы за беглецами сил не жалея, я всячески капитана Ростовцева подгонял – а ну как уйдет беглая царица. В Нарву прискакали после полуночи и сразу в разбойную мызу ворвались, где Екатерина Алексеевна отдыхала и за пару часов до нас отъехала. И я снова сказал капитану, чтобы драгун троицких взял – все же узнал первым, что беглянку полдесятка лейб-кирасир охраняют из немцев, изменники подлые.

Василий Иванович прилагал неимоверные усилия, чтобы не поморщится – князь вдохновенно повествовал о своих мнимых заслугах, будто кто-то поверит, что капитан из Тайной Экспедиции будет слушать какого-то капрала, пусть даже из кавалергардов.

– Гнались мы за ними до Везенберга, где они к морю свернули, вот тут я закричал, что их судно там ждет. Капитан внял моим словам и еще десятку драгун, что разъездом патрульным шли, приказал к нам присоединится. Догнали мы там немцев, но дорога узкая стала, кирасиры ее перегородили и в атаку на нас ринулись. И пошла сеча жестокая…

Кавалергард в изодранном мундире картинно, с окровавленной повязкой на голове, будто сил никаких не осталось, развалился в кресле. Но видимо сообразил, что переигрывает, и продолжил слабым и хрипловатым голосом свое «героическое» повествование.

– Это не люди были, а дьяволы какие. Особенно один, что без кирасы был – полдюжины драгун срубил. Пока я… Я вовремя на помощь Ростовцеву подоспел, стал с кирасиром биться, а капитан врага шпагой с бока заколол. И поскакали мы дальше – а на пути двое злодеев встали, одеты моряками. Вот тут-то я… Мы с капитаном их зарубили, но один в коня моего попал и рухнул я, почти беспамятно…

Василий Иванович незаметно вздохнул – князь врал самозабвенно, но вовремя останавливался, видимо, понимал, что все «победные лавры» присваивать одному себе не стоит.

– Ростовцев царицу догнал и рубанул ее шпагой, а ведь я ему говорил, чтобы палаш взял – рассек бы голову сразу. Шпага что – легка как перышко, не послушал меня опять…. Она в него с пистолета попала. Капитан рухнул с коня, и немка упала. Но встали оба – Иван на нее со шпагой в руке двинулся, а она… Морда вся в крови, пистоль достала и в грудь выстрелила. Потом кинжал вытащила и добила, в грудь несколько раз ударила прежестоко… А там к ней кирасир подъехал…

Кавалергард всхлипнул, и Василий Иванович этот стон прекрасно понял – видимо в этот момент князь представил, что могло бы быть с ним, если кирасир обратил внимание на притворившегося псевдо-мертвеца. А в том, что так и было, генерал уже не сомневался – наслышался за свою жизнь всяческих историй, когда ему лгали куда изощренно.

– Он царицу и увез, в седло к себе взяв. Я бы их остановил, и сразил бы обоих злодеев, но мертвый конь ногу придавил… Узнал я того злодея, не лейб-кирасир он переодетый, а барон Остен-Сакен, гнида курляндская, двести рублей у меня в карты выиграл…

От имени барона Суворов напрягся – хоть и был этот барон курляндцем, но подозревал он в нем прусского агента, подсыла. А потому приставил за ним наблюдать майора Черданцева, только тот куда-то пропал – второй день разыскать нигде не могли.

– А того кирасира я тоже признал, господин генерал. Видел я его при оном бароне раз, только за слугу принимал. А злодей саблей орудовал так, будто фехтмейстером долгую жизнь прожил. Наших драгун словно сорную траву рубил, пока я… Пока я с ним не сцепился, и капитан с моей помощью его не заколол!

– Отдыхайте от своих заслуженных ран, князь!

В голосе Суворова послышался неприкрытый сарказм, и кавалергард на него испуганно взглянул. Генерал взмахом руки отправил его вон за дверь, а сам надолго задумался. И чем больше он размышлял над ситуацией, тем паршивей на душе становилось. Как не крути он это бегство императрицы, но король Фридрих и его посол в Петербурге от всего отопрутся с легкостью – пруссаков за руку не словили.

Ибо недаром говорят на Руси – не пойман, не вор!

Глава 9

Шлиссельбург

Иоанн Антонович

ближе к полудню 10 июля 1764 года

– Государь, Шлиссельбург!

От прикосновения девушки Иван Антонович проснулся – задремал в мягком кресле, вынесенном на шканцы галеры, а монотонный скрип весел, после практически бессонной ночи, навеял, как писали поэты, «сладостный сон Морфея». Взглянув на Марию Васильевну, мысленно поразился – та выглядела радостно и свежо, ни малейшего следа усталости. А ведь она не спала тоже всю ночь, и его постоянно «вдохновляла» своими незамысловатыми, но очень нежными ласками.

И откуда у нее столько энергии и желания?!

Улыбнувшись девушке, Иван Антонович поднялся с кресла, сразу обратив внимание, что гребцы не орудуют веслами, а отдыхают. Скампвея уже стояла у пристани, а на берегу поджидал почетный караул от лейб-гарнизона с полковником Бередниковым.

Важно спустившись по сходне, Иван Антонович принялся изображать из себя «надежу-царя». Первым делом сграбастал в объятия коменданта, а потом облагодетельствовал всех солдат и офицеров, оборонявших крепость, деньгами – от трех рублей солдатам, и до сотни целковых офицерам. И посулил начеканить наградных медалей – вот этому известию служивые обрадовались гораздо больше, чем деньгам.

Фельдмаршал Миних повел себя также вполне «демократично», не зря Лермонтов в «Бородино» привел фразу – «слуга царю, отец солдатам». Старик тут же принялся за дело – решил осмотреть разрушения и «взбодрить» нерадивых мужиков, разбиравших завалы – если это потребуется. А то, что сразу принялись восстанавливать рухнувшую куртину, свидетельствовало исключительно в пользу энергичного коменданта.

Иван Антонович направился к цитадели – она практически не пострадала во время осады. Небольшие ворота были предупредительно открыты, и перейдя по мостику он вошел в небольшой дворик, сопровождаемый лишь тремя лейб-кампанцами. Многочисленная свита за ним не последовала – все уже уяснили, что от «секретного каземата» лучше держаться подальше и не совать свой нос в такие секреты, от которых его можно будет потерять вместе с любопытной головушкой.

На пороге «секретного дома» его встретил юнец, живенько бухнулся на колени, смотрел умильными глазами.

«Прохвост хороший вырос, в меру подлый и очень предусмотрительный. Сейчас ревизию проводить буду, посмотрю, как старался. Вот только как мальца этого зовут, не могу припомнить».

– Как звать?!

– Ванькой, милостивец, государь-батюшка!

– Тогда веди в закрома, посмотреть хочу на своих узников, полюбоваться мордами этими! Все ли они здоровы?

– Прости, государь, номер третий совсем плох, – малец с колен не вставал, склонил голову. – Лекарь на дню по три раза его смотрит, сказал, что к вечеру скончается. И так пять дней с раной в животе мучается, но крепок зело, умирать не желает.

– Тогда веди прямо к нему, – распорядился Иван Антонович, и малец прошмыгнул вперед, предусмотрительно распахивая перед царем противно скрипящие двери – специфика учреждения для предотвращения побегов предназначенная. Никритин шагнул вовнутрь – двери десятка камер, и лишь в трех находятся узники. Первыми двумя номерами числятся Власьев и Чекин, его бывшие персональные охранники, а ныне потенциальные висельники – на смертную казнь оба давно заработали.

Три надзирателя, здоровенные мордастые солдаты вытянулись при его появлении, пуча глаза от напряжения, а морды так вообще покраснели. Иван Антонович милостиво обратился к одному из здоровяков, что сразу рухнул перед ним на колени:

– Как служится тебе, любезный? Харч хороший, в еде недостаток есть? Начальство не обижает?

– Верен тебе до смерти, государь, а кормят хорошо, – в глазах солдата плескалось море обожания и такая собачья преданность, что Ивану Антоновичу стало неловко.

– Смотритель тюремный Иван Иванович начальник строгий, но заботливый, нужды ни в чем нету, – здоровяк бросил немного испуганный взгляд на мальца, что скромно потупил глазки

«А ведь они его если не боятся, то весьма к нему почтительны. Каким же образом он их в такой оборот взял и в позу «кю» поставил? Действительно – прохвост изрядный растет!»

– Где номер третий сидит?!

– Вот здесь, государь…

Солдат дернул засов и раскрыл дверь настежь. В ноздри ударил густой смрад гниющего человеческого тела. Младший Орлов лежал на топчане, окровавленные повязки прикрыты казенным одеялом. Молодой человек хрипло дышал, но явно находился в сознании, так как повернул голову и посмотрел на Ивана Антоновича мутным от боли взглядом, в котором отчетливо читалось страдание.

«Лекарь прав – удивительная живучесть организма у Федора Орлова. Заживо загнил, весь раздулся, воняет жутко, мучения нечеловеческие претерпевает – а держится. Сочувствовать своему убийце не могу, но на один вопрос он мне должен ответить».

– Священника к тебе отправлю, святых таинств перед смертью приобщиться желаешь?

– Да… ваше величество…

– Царица бежала, я вернулся на свой трон! Признаешь меня государем перед Богом?! Перед смертью исповедоваться хочешь? Или вот так помрешь, не помолившись и не очистившись от грехов своих?

– Да… государь… Прости нас…

– Бог простит, – Иван Антонович искренне удивился, он ожидал, что младший из братьев отправит его по извечному русскому адресу, а смерть примет с радостью, как избавление от мучений.

– Тогда слушай меня внимательно. Твой брат Алексей виновен в убийстве царя Петра. Но сам он его не убивал. Императора вначале хотели отравить, но за два дня тот оправился от яда. И тогда Барятинский и Теплов его убили, а Федор Волков, актеришко, загримировал на теле следы умерщвления. Ведь так?

– Он тоже… убивал… Как и Пассек…

– Иван Иваныч, пиши бумагу немедленно! И дай подписать! Граф, вы перо в пальцах удержите?!

– Смогу…

– Вот и хорошо, – Иван Антонович был удовлетворен визитом, а потому решил проявить и милость.

– Твой старший брат Иван сейчас в Голштинию, судя по всему направляется. С ним бывший цесаревич Павел и сын твоего брата Григория от царицы. Убивать их не буду, как и требовать выдачи, если злоумышления на меня оставит. Также и твоего брата Владимира не стану преследовать, ведь он сейчас во Франции?

– Да, ваше величество…

– Про Алехана не знаю, то ли убит, то ли пропал без вести, – Иван Антонович равнодушно пожал плечами. – Но ты можешь продиктовать братьям письмо, проститься с ними – смотритель напишет листы и даст тебе подписать. Письмецо это передадут вскорости мои люди, которые и найдут твоего брата. Еще раз скажу – если злоумышлять на меня не станут – пусть живут спокойно. Ты все понял, граф?

– Да, государь… Напишу им…

– Облегчай душу, граф Федор Григорьевич, не примешь теперь ты участия в Чесменском бою. Иван, бумаги напиши и дай сразу подписать. Потом мне быстро отнесешь. И священника к умирающему позови незамедлительно, пусть исповедь примет и причастит!

Отдав последнее распоряжение, Иван Антонович с нескрываемой радостью покинул «секретную тюрьму». Оказавшись во внутреннем дворе он с радостью стал вдыхать свежий воздух, сдобренный озерной прохладой. И понял, что только теперь полностью отвык от прежней, зловонной атмосферы. А потому мимолетное желание посетить свое прежнее обиталище у него напрочь пропало.

– Воров в тех камерах содержать бережно, колодки надевать, если начнут буйствовать. Тогда еще на цепи посадить можете! Но кормить в три горла, и только добрым харчем. Давайте каждый день им по пиву, но надзор ведите строжайший! И смотрите, чтоб руки на себя не наложили!

Выйдя из ворот, Иван Антонович задышал с нескрываемым облегчением. Теперь он окончательно перевернул лист прежней жизни, прожитой им как узником, и обрел полное спокойствие.

Впереди ждет Санкт-Петербург, и огромное количество дел, которые ему крайне необходимо выполнить как можно скорее. Для лучшей будущей судьбы государства Российского…

Глава 10

Балтийское море

Екатерина Алексеевна

после полудня 10 июля 1764 года

Женщина стояла на палубе, с наслаждением вдыхая солоноватый морской воздух. Неприятно было от двух повязок, прикрывавших губы и пахнувших отвратительной мазью. Но иначе было нельзя – шпага русского офицера повредила обе губы, выбила один передний зуб и раскрошила второй – к великому огорчению бывшей русской императрицы. А ее прекрасный нос превратился в большую презревшую сливу – такую же большую и пронзительно темно-синюю.

Потому сейчас Екатерина Алексеевна пребывала в самом отвратительном настроении. И лишь легкий солоноватый ветерок, освежавший лицо и отгонявший неприятные запахи из-под носа, делал нынешний день не таким плохим. Как вчерашние сутки…

– Я его зарезала…

Она чуть качнула головой, стараясь отогнать видение воткнутого по рукоятку в грудь офицера окровавленного кинжала. Впервые в жизни Екатерина Алексеевна смогла собственноручно убить врага, который сам домогался ее смерти и нанес сильный удар стальной шпагой по лицу. Рубанул без всякой жалости…

– Вам откровенно повезло, ваше величество, – словно из-ниоткуда рядом с ней на шанцах появился барон Остен-Сакен, как всегда элегантный, уверенный в себе и удивительно хладнокровный.

Это был поразительный мужчина, чем то похожий на покойного Григория Орлова. Такой же великолепный воин, способный повести за собой в схватку пять всадников, сразится с двумя десятками русских драгун и выйти победителем из нее. На секунду вспыхнуло острое желание принадлежать именно ему – ведь победителям, как известно, позволено многое, как от императриц, так и от простых служанок.

Такова судьба, и мечты всех женщин!

– Шпага в руке Ростовцева дрогнула, или вы повернулись – так что удар клинком пришелся плашмя. А от сильного удара по носу человек часто теряет сознание. Или на минуту, или на более долгий срок в несколько часов. Вы очнулись практически сразу и убили этого наглеца. Впрочем, я уже был рядом и готовился завершить наши старые счеты.

– Вы знали этого русского?!

– О да, имел несчастье, – Остен-Сакен пожал плечами. – Одна из лучших ищеек генерала Суворова, что руководит Тайной экспедицией Сената. Много наших агентов задержал, а некоторых собственноручно убил. Покойный Георг тоже имел к нему счеты, и жаждал убить этого Ивана. Но сам получил от него смертельный укол!

Прусский офицер, аристократ… и один из шпионов старого Фрица, говорил все также безмятежно, будто не было вчера отчаянной схватки, в которой он потерял в одночасье всех своих людей.

Удивительный человек!

Да и она сама испытывала странную двойственность – еще неделю назад Екатерина Алексеевна без всякого волнения подписала бы приказ арестовать или убить прусского подсыла, но ведь именно барон ее спас от людей Василия Ивановича. А зная тяжелый характер и суровость старшего Суворова, можно было не сомневаться в собственной участи.

Вчера всемогущая царица на престоле, перед которой склоняли спины вельможи, а ныне беспомощная беглянка, затравленная всемогущими врагами! Таковы превратности судьбы!

Только бы встретится с сыном, которого она раньше не любила, и в лучшем случае была равнодушна к нему. Но сейчас Павел ее единственная надежда и опора – ведь он полноправный герцог Голштинский по праву крови, а она, как вдовствующая герцогиня, может быть при нем регентом, до совершеннолетия являться правительницей.

И пусть эта земля не идет ни в какое сравнение с огромной Российской империей, но это достаточно крупное государство Священной Римской империи. Большие города, масса населения, своя армия, пусть и небольшая – однако покойный супруг Петр Федорович имел в рядах голштинской гвардии почти три тысячи человек. А это достаточная сила, чтобы уберечь их двоих от расправы, которую им уготовил Иоанн Антонович, это исчадие, что вырвалось из темницы на свободу.

Так что, как только она доберется до Киля, то постарается приложить все силы и умения, чтобы стать достойной правительницей, и всячески укрепить Голштинию. Возможности для этого есть, и не малые. А главное, будет поддержка от прусского короля Фридриха и часть тех денег, которые она ему передала. Екатерина Алексеевна отчаянно надеялась, что скуповатый «дядюшка Фриц» вернет если не половину, то хотя бы треть, что составит внушительную сумму в восемь миллионов полновесных талеров, а не обесцененных «эфраимок».

Территорию, которую она раньше рассматривала как предмет торга с Данией, не желая, чтобы сын Павел Петрович имел в священной Римской империи владения ей, как русской императрице не подвластные, можно увеличить, причем весьма значительно.

В первую очередь за счет ганзейского города Любек, а также присоединения одноименного епископства – там владыкой был родной дядя супруга, у которого есть все права стать шведским королем. А еще есть другой богатый ганзейский город – Гамбург, что уже недвусмысленно изъявил желание войти в Голштинию, если ему будут оставлены древние права и вольности. А это дает возможность создать флот и всячески вредить датчанам на море. Раньше Ганза могла спокойно сформировать несколько внушительных эскадр, что могли ввести в трепет любое королевство, хоть Шведское, хоть Датское, а также Бранденбург с Польшей.

Плюс неподалеку небольшое княжество Йевер, из города и окрестных земель, где правителем сидит ее бездетный брат. А затем можно посмотреть и на север, где находится вторая значительная часть Голштинского герцогства – Шлезвиг. Северную часть оного вряд ли удастся силой отобрать от датчан, но вот южный Шлезвиг с Фризией возвратить обратно удастся, если действенную помощь окажут пруссаки и шведы.

Отец покойного супруга Екатерины Алексеевны, герцог Фридрих-Карл категорически отказался признавать захват датчанами Шлезвига в 1720 году, совершенный в ходе Северной войны. Ему предлагали огромный выкуп за эти земли, но он гордо отказался от предложенных денег. И вырастил своего сына в ненависти к датским захватчикам, внушил ему жажду реванша. А случай представился скоро – Петр Федорович взошел на престол в 1761 году и организовал союз со вчерашним врагом – прусским королем, который дал свое полное согласие на отвоевание Шлезвига русскими, и об оказании им помощи прусскими войсками.

Екатерина Алексеевна настолько задумалась, что упустила из внимания, как барон Остен-Сакен от нее отошел, тактично не желая отрывать ее от дум. А мысли приняли сугубо практический характер – если нельзя отвоевать Шлезвиг целиком, то оттяпать от датчан южную половину в союзе с пруссаками, и, по возможности втянуть в войну шведов, где уцелели осколки так называемой «голштинской партии».

Прусскому королю Фридриху деваться некуда – он должен будет отработать данные ему деньги, да и союзный ему Шлезвиг-Гольштейн будет являться внушительной силой. Однако «дядюшка Фриц» очень хитер и прибегнет к своим уловкам.

Где же найти еще сильного союзника?

А если привлечь на свою сторону Иоанна Антоновича?!

Мысль поразила ее, ошарашила – от ненависти к «безымянному узнику» у нее машинально скривились израненные губы, и она застонала от боли. Но чем больше Екатерина Алексеевна думала над этой мыслью, тем больше резонов в ней находила. Ведь если старый козел Фриц вернет малую часть денег, то его придется наказать, и очень больно.

Следует посоветовать царю Иоанну Антоновичу забрать обратно присягнувшую ему Восточную Пруссию с Кенигсбергом. А заодно взять Данциг и Мемель – поставив тем самым под свой контроль всю торговлю Речи Посполитой. А за возвращение всего Шлезвига русскими войсками – отдать его северную часть, вместе с островами Российской империи. Царь получит два великолепных форпоста на Северном и Балтийском морях, и отгородит своими владениями Шлезвиг-Гольштейн от датчан.

А ведь она еще откажется от российской короны, как и ее сын, и сама признает заключенный с Пруссией Петербургский мир недействительным. Так что Иоанн Антонович, либо возьмет в ходе войны с пруссаками Восточную Пруссию, или в союзе с королем Фридрихом отвоюет себе весь северный Шлезвиг. А заодно может попросить у пруссаков Мемель – те отдадут город, если иной альтернативой будет война с Россией. Не станет рисковать старый король, разбитый русскими вдребезги под Кунерсдорфом и потерявший там свою армию.

А она, уже не как Екатерина Алексеевна, а как Софья-Фредерика объединит Шлезвиг-Гольштейн в единое целое. И может уже не поглядывать на решения австрийских цезарей. В таком случае, можно решиться при помощи России и на большее. Попросить руку одной из сестер царя Иоанна Антоновича для Павла – разница в возрасте не имеет никакого значения, зато ее сын живо поймет, что это есть самый великолепный способ сменить корону герцога на королевскую…

Глава 11

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

вечер 10 июля 1764 года

– Государь, твоя бабка Анна Иоанновна, просыпаясь, каждое утро говорила про малолетнего герцога голштинского – «жив еще чертушка». И пока будет жив Павел и его мать – ты будешь под постоянной угрозой! Как и вся твоя династия, братья и сестры, твои еще не родившиеся дети! Надо их найти и убить – тем самым угроза будет ликвидирована!

Фельдмаршал Миних говорил горячо, Иван Антонович видел, сто старик действительно его любит и переживает. И предлагает радикально решить вопрос по принципу – «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы». Весьма действенное и позитивное решение в нынешних условиях и в краткосрочной перспективе.

Он и сам так считал до вчерашнего вечера. С удовольствием бы приказал придушить эту венценосную шлюху – ее единственное слабое место заключается в передке. А вот если обуздать злость и попробовать взглянуть на отдаленное время, то могут появиться гораздо более выигрышные для будущего страны варианты.

Иван Антонович прошелся по большому кабинету – его апартаменты в Зимнем дворце впечатляли настолько, что сильно захотелось рвануть туда, где дворцы поскромнее – В Петергоф или Ораниенбаум. Но нужно было оставаться в столице первое время, чтобы восстановить нормальную работу всех государственных учреждений.

Да и народ нужен праздник, пусть дальше радуется. Посмотрел сегодня, что творилось на набережной, какие ликующие толпы горожан собрались – причем отнюдь не пьяных.

– Христофор Антонович, давай с тобою просто поговорим. Я буду излагать свои мысли, а ты побудешь их критиком. Или наоборот – разделишь их вместе со мною и мы будем думать, как сделать еще лучше, – Иван Антонович посмотрел на несколько озадаченного старика. Миних задумался и через минуту негромко произнес:

– Хорошо, государь! Ответствуй, что замыслил, вижу, что долго ты думал, а решения не принял.

– Ты долго живешь, видел уйму правительниц, а уж баб у тебя прорва была, всю их натуру вдоль и поперек изучил. Так вот скажи прямо – Екатерина Алексеевна злость проявляла, в истерике каталась? Глупости своей ход давала хоть раз?! Упрямство в ее натуре?

– Хм, – Миних задумался, начал загибать пальцы, качая головой. Затем, тщательно подбирая слова, стал говорить:

– Ты знаешь, она разительно отличается от всех императриц и правительницы Анны Леопольдовны, твоей матери. Бабских глупостей, а также истерик у нее не наблюдали. Да и явного гнева она не показывала, старалась подумать прежде, потом говорила. Очень расчетлива, прямо как купец, что миллионами ворочает…

Нет, скорее как добрый генерал, что виктории постоянно достигает. К цели она идет всегда, отвлекается мало. Так с мужем своим поступила – тихой сапой, как маршал Вобан, крепость сию обложила со всех сторон, и внезапным штурмом взяла!

– Мыслю я, удрала она на корабле, и плывет сейчас в Голштинию. О том мне генерал Суворов доложил, о конфузе своем. Как Екатерина Алексеевна за день и ночь в Везенберг доскакала, как ее кирасиры наших драгун перебили. Правда и ей шпагой плашмя по лицу досталось изрядно, красоту зело попортили. Беснуется сейчас, поди?

– Нет, государь. Злится она, это верно. С престола свергли, как на дичь за ней охотились, повреждение лица случилось изрядное. А она ведь женщина и мнит себя красавицей. Но не беснуется – зело расчетлива бывшая царица. Раз попала в колесо – будет громко пищать, однако бежать. Опасный противник, государь, не знаю, что и думать о ней. Не похожа она порой на бабу, решения принимает мужские. Удивить может…

– Вот и я так считаю, Христофор Антонович. Ужалить, как гадюка, в любую минуту может. В постель такую к себе лучше не запускать. А если я ее к кузену Фридриху засуну?!

– Не по зубу ядовитому он. Голову открутит и выбросит, – Миних равнодушно пожал плечами.

– А если мы ему перед тем ручонки свяжем? Ладно, то может быть, а также и быть не может. Вопрос сейчас в другом – есть у нее шансы сейчас на трон обратно взойти? Меня, допустим, убить?!

– Никаких на такое шансов нет, государь! Указ о престолонаследии издан, манифесты по всей стране разошлись – тебе повсеместно присягают, с тобой надежды связывают! Армия и флот в тебя верят, ваше величество, а гвардии той, что раньше императрицами играла, нынче нет, и уже никогда не будет. А как только ты гвардейские полки гренадерами армейскими укомплектуешь, тебе верными, то заговора, подобно тому, что два года тому назад случился, уже не свершиться…

Фельдмаршал зло сжал блеклые губы и положил на стол кулаки – многозначительный символ, с намеком знати – игрища закончились, теперь короной играть я не позволю. Но Миних тут же грубоватым голосом, чеканя громко слова, продолжил:

– Но года через два, мыслю, вельможи могут к яду прибегнуть, или к кинжалу – не раньше, им нужно еще к твоим братьям приглядеться, кого на трон из них возводить можно. Катерине сейчас комплот не сложить против тебя, государь. Людишек ее мы хорошенько вычистили, да и не так их много и было – большинство сразу на твою сторону перешло. Так что она и пытаться не будет очередной заговор устраивать, только последних верных конфидентов потеряет понапрасну. А вот обмануть тебя или улестить чем-нибудь она попробует, такая у нее натура.

– А если помощи попросит против меня у Швеции али Пруссии? Или поляков на свою сторону привлечет – их король Станислав ее давний воздыхатель, может приют дать…

– Ты ее за дуру последнюю не держи! Как только о сем у нас станет известно, ни ей, ни сыну, в Россию дороги больше не будет. Времена вашей семибоярщины хорошо запомнили, как и Маринку Мнишек с «вороненком». Да и короли ей помогать не станут ни за какие коврижки. Им с Российской империей ведь конфликт учинять никакого желания нет. Ради бредней сбежавшей царицы не воюют!

Миних остановился, усмехнулся зловеще. Посмотрел на ивана Антоновича тяжелым взглядом и закончил:

– Думаю, в Голштинии она и осядет надолго, да править будет все свое регентство, пока сына до престола не допустят. Видишь ли, Иоанн Антонович – она власти уже вкусила досыта, а от этого блюда ой, как трудно отказаться, ты уж поверь мне старому.

– А ежели мы суд над убийцами Петра проведем показательный, перед всеми послами иностранными. И на процессе докажем, что его задушили по ее приказу – сладко ей станет в Голштинии? И что голштинские гвардейцы потонули по ее тайному приказу дать им непригодные суда? Простят ли ей это? Или изгонят прочь?!

– С изгнанием ей еще повезет, – усмехнулся Миних, – скорее всего, от регентства отрешат в пользу дяди мужа ее, а саму заточат в крепость навечно, в самую темную камеру. А ты хорошо придумал, государь, такая месть для нее гораздо страшнее, чем убийц в Киль послать. Впрочем, она предусмотрительна и успеет к твоему кузену Фридриху сбежать вовремя – тот ей замок для проживания выделить может.

– Вкусивши власти, как ты сказал, и в затворничество? И как ей там будет, – Иван Антонович усмехнулся.

– Что ты удумал, государь? По глазам твоим вижу, что мыслишь о чем то злорадном? Расскажи мне, может, что и присоветую.

– Предложу ей мир! Баба она умнейшая, многие этого не понимают, а я нутром чую, – Никритин пожал плечами – не рассказывать же Миниху про решения этой женщины, ставшие историческими. Которую, как и Петра Алексеевича, не зря именовали «Великой» – деяния ее изменили страну, как и в лучшую, так и в худшую сторону. Величайшие победы и расширение государства Российского соседствовали с установлением деспотии дворянства по отношению к крестьянам. Именно при ней насаждалась самая худшая форма крепостного рабства!

– Думаю, она уже оценила все возможные перспективы трезво, и предаст свой союз с Фридрихом в удобную для нее минуту, если будет выгодно. А это времечко наступит очень скоро – прусский король ни ей, ни нам, деньги за отвоевание Шлезвига у Дании, которое так и не состоялось два года тому назад, никогда не вернет!

– Откуда у него деньги, если «эфраимок» начеканили столько, что до сих пор от порченной монеты не знают, как избавиться, в торговле одни убытки несут и население совсем обнищало. Вся империя их страдает от этого зла, от Вены до Берлина.

– Вот потому эта расчетливая баба и предложит нам соглашение – она откажется за себя и сына от притязаний на престол державы российской, а взамен предложит отвоевать Шлезвиг у Дании и поделить его, тем самым заплатить за помощь. Иного варианта у нее нет – нужен покровитель для герцогства, и самый лучший это мое величество.

Иван Антонович усмехнулся, глядя на удивленного Миниха. Старый фельдмаршал только крякнул от досады, и стал о чем-то напряженно думать, хмуря густые брови.

«Если она так умна, как считают историки, то уже прикинула все варианты. А злость… Да засунула ее куда подальше – в политике нет сантиментов, порой с неприятелем договариваются, кого на дух не переносят. Если я ее не так просчитал, и она все же поддастся эмоциям…

То тем хуже для нее будет. Так, или иначе, но я сделаю все, чтоб создать в германских землях или собственную вотчину, или абсолютно лояльное к России государство, конфликт с которым для любого врага будет означать войну с нашей державой. И если Като не примет мои условия по воле, то приложу все усилия, чтобы ее скомпрометировать как можно грязнее, а в лучшем случае, убить ее с сыном. И постараться возвести в голштинские герцоги одного из дядей Петра Федоровича.

Что выйдет, то выйдет. По крайней мере, занять можно Курляндию – Либава неплохой порт. Хотя если к ней добавить Мемель и Любек, то будет гораздо лучше, не говоря о Кенигсберге с Восточной Пруссией. Но тут надо дождаться «картофельной войны» – пусть цезарцы возвращают себе Силезию, а мы уверенно займем то, что сами по глупости или предательства вернули королю Фридриху.

Но лучше эту войну не ждать, а спровоцировать!

Вот к этому времени надо армию и подготовить хорошо, да на новые пули в полках перейти – сюрприз для фрицев».

– Вижу, что разумен ты государь! Потому поступай, как уже удумал, и пусть будет то, что будет!

Глава 12

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

утро 12 июля 1764 года

– Интересная штука получается, господа. Шестеро немцев, пусть лейб-кирасир нашего полка было из них четверо, а с ними еще двое, кого Василий Иванович считает прусскими офицерами, вступили в схватку с двумя десятками наших драгун, а при оных двое чинов Тайной экспедиции с парой кавалергардов императорского конвоя…

И победили, прах подери!

Да, победили – пусть даже наши вырубили пятерых, да еще убили двух моряков, что поджидали беглую царицу. И непонятно кто эти люди – то ли голландцы, или ганноверцы, либо хрен знает еще кто – непонятно с какой грядки овощи! Потерять убитыми полтора десятка воинских чинов, а оставшиеся все ранены, всех в схватке попятнали!

Молодой император был раздражен, а потому сидящие в зале генералы только морщились, будто получили пощечины, но возражать или оправдываться не смели.

Александр Алексеевич их прекрасно понимал – на такой афронт ничего сейчас не возразишь, приходится смиренно терпеть конфузию – совершенно справедливое воздаяние.

Даже фельдмаршал Миних только смущенно вертел головой и хмурился – ему, как министру Военной Коллегии, отдавшему воинской службе полвека, такой позор был особенно неприятен. Как и выволочка, полученная от монарха его подчиненным.

– А посему, – император хлопнул ладонью по столу, – во всех полках, а также в кадетских ротах, ввести должность фехтмейстера. А также их иметь на линейных кораблях, галерах и скампвеях шхерного флота, и на иных судах флота нашего, коим к абордажным схваткам готовиться надо, а также десант на вражеский берег учинять!

Сих учителей фехтования набирать из людей достойных, этим ремеслом пробавляющихся, и офицеров армии и флота, знающих приемы оружейного боя и имеющих должные умения. В случае необходимости набрать знающих иностранцев за повышенное жалование. При всех дивизиях и эскадрах сформировать специальные комиссии, которые проверят служивых на предмет владения оружием.

Любым – офицер должен сражаться не только шпагой, но и саблей, палашом, штыком или багинетом, даже кинжалом. В конце-концов, руками, кулаками и ногами тоже биться можно!

Молодой император остановился, перевел дыхание – обвел тяжелым взглядом смутившихся генералов и адмиралов. Все старательно отводили от Иоанна Антоновича глаза, понимая, что попали под самое начало высочайшего разноса!

– Господа, ответьте мне как можно, имея две дюжины пистолетных пар, это же почти полсотни стволов, да еще полтора десятка драгунских ружей, сразить пулями только двух врагов?! При этом стрелять в неприятеля почти в упор, с десятка саженей, самое большее! Ладно, в кирасы попали еще раз пять, но сталь пластин ведь не пробили.

Наглядный пример того, что сейчас нашу армию готовят не к войне, где стреляют, а токмо к парадам, на которых шагают! А такой подход не только вреден, он опасен!

Ах да – экономят на порохе и пулях! Да эту пресловутую экономию в задницу засуну чиновникам штатс-контор-коллегии! На пулях и порохе, потребном для обучения всех воинских чинов стрельбе повелеваю впредь в расходах не скупиться!

Потому что хорошо обученный солдат трижды все окупит, когда на войне во врага сразу начнет попадать, а не учиться стрелять и заряжать фузею в бою, платя за этот опыт собственной жизнью. Кровь солдатская не водица, чтоб поля баталий поливать!

Много ли толку в сражении от необученного солдата?! Или лучше считать таковых пушечным мясом?!

А посему умение точно стрелять из фузей и пистолетов считать приоритетным, и учить этому делу самым серьезным образом! Командирам полков устраивать во всех ротах проверки, а у кого солдаты стрелять худо будут – отрешать от должности. Некоторые из здесь присутствующих могут сказать, что пуля – дура, а штык молодец!

Отвечу, что пуля дурой является в неумелых руках, того, кто стрелять из фузеи точно не умеет!

Вяземский заметил пристальный взгляд Иоанна Антоновича, направленный на младшего Суворова, только вчера получившего по высочайшему приказу чин бригадира. Тот не смутился, лишь недоуменно посмотрел на молодого императора, который почти сразу продолжил говорить. В его голосе чувствовалась горечь, перемешанная с гневом.

– Что толку стрелять с полусотни саженей по вражескому строю, если только одна пуля из десяти попадает в неприятеля?! Надо солдат научить стрелять так, чтобы девять пуль из десятка врага разили, или хотя бы, в худшем случае, половина.

Лучших стрелков отбирать в егерские команды, что сформировать при каждом полку отдельной ротой. Егерей в линии баталии никогда не использовать. Действовать им в рассыпном строю, прикрываясь кустами или деревьями, быстро перезаряжать фузеи и стрелять метко во врага, промахов стараясь не допускать. И по зрению туда отбирать – а для того таблицы специальные уже сделаны по приказу фельдмаршала, что внял моим словам и принял к исполнению…

Император остановился, вздохнул, медленно обвел взглядом собравшихся. И остановил свой взор на командире Кронштадтского порта вице-адмирале Нагиеве и сидящего рядом с ним командующего Ревельской эскадрой контр-адмирале Спиридове.

– Хотелось бы у вас спросить, господа адмиралы. Как получилось, что иностранное судно новоманерное, именуемое бригом, спокойно ушло в море, перед вашими очами? А вы его ни перехватить и потопить, даже догнать не смогли. Тут у меня только два ответа имеются – или корабли наши стали ветхими и скорости такой дать не могут, или моряки никудышные совсем стали, память царственного шаутбенахта Петра Михайлова опозорив?! Во второе не поверю, сам видел корабли в бою на озере Ладожском. А потому вот вам завет – быть в море, быть дома!

После этих слов Иоанн Антонович усмехнулся, на лбу собрались морщины, к удивлению, как самого Вяземского, так и других генералов – царь ведь совсем молодой, на десять лет моложе будет самого младшего из сидящих перед ним военных.

– Нужно немедленно заложить на наших верфях два десятка таких бригов, построить елико возможно быстрее. И пусть в плавания ходят не по Финскому заливу, а по всему Балтийскому морю, чтоб Андреевский флаг супостаты видели. И замыслить нужно дальние плавания – в море Средиземное, пока пусть грузы торговые возить будут. И опыта набираются полезного, и местные условия изучают, особенно Архипелаг.

Вяземский замер, сообразив сразу, к чему клонит царь. Если начнется война с Оттоманской Портой, то не только разбойничий Крым под удар русской армии попадет, но и русская эскадра, войдя в Эгейское море, хорошо турецкую торговлю расстроить может. Да и при помощи флота можно поднять на восстание православных греков, высадив на берега Мореи десант. Теперь стало понятным царское желание, чтобы моряки учились и пехотному бою. Это мгновенно осознали и адмиралы – лица их стали напряженными, они, не отрываясь, смотрели на молодого царя.

– А то, что на флот аглицких моряков пригласили, то добре выйдет. У того Самуила Грейга есть чему поучится. Вот и учитесь, пока время есть, и корабли стройте!

Сами не сможем – в Англии закажем!

И надо начать строить новые корабли для боя в линии, фрегаты и бриги. А вот галерный шхерный флот в таком числе пока не нужен – война со Швецией пока не предвидится. Но нужно сформировать три полка морской пехоты с полевой артиллерией, что сгрузившись с кораблей, на суше умело воевать сможет. Да и на всех военных кораблях подразделения этой самой пехоты содержать нужно от плутонга до роты – и матросам будет помощь, и армии, если нужда в сикурсе настанет.

Да, вот еще что – года через два-три набрать самые лучшие экипажи, и отправить их в океан с экспедицией к нашей Камчатке. А заодно пусть присмотрят места дикие, где можно фактории наши торговые организовать. Дело это трудное, но попробовать нужно. Если потребуется, то в Лондон специального посланника отправлю, чтоб соглашение заключил о помощи в таком плавании, чтобы англичане нам препон в них не чинили, а при случае и поддержку оказали. Хотя верить им тут нельзя…

Все собравшиеся за столом с немалым удовлетворением переглянулись – замыслы императора впечатляли. И то были не пустые прожекты, а вполне реальные дела, которые надлежало выполнять без проволочек. То, что будет война с турками и татарами поняли все, а Миних хищно оскалился. Все знали, это было его давней мечтой, разгромить османов и окончательно овладеть Крымом, полностью покончив с тремя веками разбоя татар на южных границах русского государства.

– А теперь, господа, давайте проведем консилию – я вам скажу, о чем думаю, а вы поможете мне в деле государственном, в котором ущерба терпеть нам никак нельзя…

Глава 13

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 11 июля 1764 года

– Государь, дозволь мне начать консилию, – Миних поднялся с кресла и почтительно поклонился, на что Иван Антонович, как и было между ними уговорено, благожелательно наклонил голову.

– Господа генералы и адмиралы, его императорское величество поставил передо мной, как министром Военной коллегии, задачу подготовить нашу армию к войне с Оттоманской Портой, которая может начаться через четыре года, или пять лет, но не позже. Каждому из вас вчера были вручены опросные листы с высочайшими предложениями, на которые было необходимо дать ответы. Вот они!

Миних положил ладонь на небольшую стопочку листков, которые лежали на столе рядом с его десницей. Фельдмаршал взял две верхних бумаги, откашлялся и заговорил своим хрипловатым голосом:

– Касательно дел Адмиралтейств-коллегии, управляющий и член которой, вновь назначенные на эти посты, здесь присутствуют. Решено построить в ближайшие годы на архангельских верфях шесть линейных кораблей по существующим образцам. И такое же число на невских верфях для Балтийского флота возвести предстоит.

Итого ровно двенадцать кораблей второго ранга. Еще подлежат ремонту и новой оснастке семь кораблей второго и третьего ранга. Также построить три 32-х пушечных фрегата на манер нынешних, и один старый отремонтировать. Кроме того, достроить бомбардирский корабль «Гром», и по его образцу еще два. Что касается бригов новоманерных…

Миних остановился, откашлялся в кулак и посмотрел на адмиралов внимательно, как бы им показывая, что его мнение будет решающим, благо один раз он уже воссоздавал флот для России, как на Балтике, так и на Азовском морях тридцать лет тому назад. Потому дело для него насквозь знакомое и привычное, были бы деньги в достаточных суммах – а они могли быть выделены не малые на все планируемое.

– То построить их два десятка, а строительство шняв, яхт и ботов прекратить. Старые сии корабли использовать для учений, или разоруженные продать торговцам. На все из казны будет выделено семьсот тысяч рублей на протяжении четырех лет равными порциями.

Иван Антонович посмотрел на собравшихся членов Военного Совета – лица были растерянные, округлившимися глазами они смотрели на него с немым вопросом – «где же ты, кормилец, такие деньжища раздобудешь, всю Россию прикажешь разорить, милостивец?»

Он посмотрел на генерал-прокурора Вяземского, специально приглашенного на консилию, как присутствующего в Сенате, да и канцлер еще в родные пенаты не вернулся – хотя за ним послали с повелением. Князь правильно понял его взгляд и поднялся с кресла – теперь глаза присутствующих скрестились на нем.

– Господа генералы! Многие из тех преступников, кто недавно злоумышлял на нашего государя-императора и самодержца Иоанна Антоновича, были ранее облагодетельствованы сбежавшей царицей. У них будет конфисковано все имущество, на которое уже положен арест специальным постановлением Сената. Суммы простираются почти на полмиллиона рублей, не считая домов, усадеб, крепостных душ – что даст казне дополнительно еще до двух миллионов рублей.

Генерал-прокурор остановился и внимательно посмотрел на собравшихся – сумма всех порядком обрадовала, хотя Иван Антонович заметил и тень, что легла на лица некоторых товарищей – видимо на себя мысленно примерили участь репрессированных. Но заметно было и просветление с нескрываемой радостью в глазах потом – вовремя оказались в стане победителей, избежав горькой участи побежденных.

– Кроме того, будет учрежден Ассигнационный банк, в котором будет задействовано под обеспечение золотой и серебряной монетой до семи миллионов рублей, большая часть которых пойдет на нужды нашей армии и флота. Ассигнации будут отпечатаны в следующем году и будут ходить в обществе вместе с империалами, имея с ними равную стоимость. Также могу сказать, что через несколько лет мы получим в распоряжение значительное количество золота, может быть несколько сотен пудов. Но о последнем я не имею права говорить, пока не получу разрешение от его императорского величества, здесь присутствующего.

Иоанн Антонович посмотрел на изрядно повеселевшие лица генералов и адмиралов – внушительность ассигнованных сумм их впечатлила и придала значительную толику уверенности в возможности нормально подготовиться к будущей войне с турками. Ведь как все прекрасно знали – Россия ни к одной войне никогда не была готова.

– Флоту предложено принять для вооружения кораблей баталии орудия единого на то калибра в двадцать четыре или тридцать шесть фунтов, только разных пропорций – большой, средней и малой. Последней пока нет, но орудие такое будет отлито и испытано в самое ближайшее время. Пять лет назад оно придумано английским генералом Робертом Мелвиллом, но на корабли английского флота пока не принято. Я думаю, тут нам стоит опередить всех наших возможных противников. И станет для них неожиданностью, причем очень неприятной!

Не успели отзвучать в полной тишине слова фельдмаршала, как три адмирала и командор переглянулись с искренним недоумением. Иван Антонович их прекрасно понимал – пока о знаменитой в будущем карронаде ходили смутные слухи, и ее называли по имени создателя, а не шотландского завода, где их массово начнут отливать через четверть века.

А ведь идея англичанина была проста, созданная им пушка чрезвычайно дешевая в сравнении с большими орудиями того же калибра, но не менее эффективна и убийственна.

Карронада, при том же калибре имела гораздо короче ствол, более тонкие стенки ствола из-за малого порохового заряда, и собственно небольшой вес, что позволяло использовать для нее скользящий лафет. Единственным существенным недостатком являлась дальность стрельбы, не превышавшая тысячи метров, но реально из них стреляли с четырехсот метров. С ружейной дистанции, а еще лучше практически в упор, по своей эффективности карронада значительно превосходила любую пушку одинакового с ней калибра. Так как была гораздо скорострельнее в таком бою, требуя гораздо меньше времени на заряжание после произведенного выстрела.

Цена и эффективность – сплав двух важнейших критериев!

Все это было удачно соединено в карронаде. Иван Антонович вспомнил об этом орудии еще в Шлиссельбургской крепости во время осады, поглядывая на тонкие пушечные стволы бота, и припоминая толстые тушки карронад в артиллерийском музее в прошлой жизни.

Так что пришлось озадачить Миниха – тот был изрядно удивлен, но в который раз ему поверил. Причем настолько, что сам принялся настаивать на принятии для флота именно таких орудий – противоборствующие эскадры часто сходились настолько близко в бою, что говорили о «пистолетной дистанции». Да и ведро картечи, изрыгнутое карронадой по палубе вражеского корабля, могло серьезно облегчить абордаж.

Да и экономия от них получалась более чем изрядная – чуть ли не на треть всей суммы, выделенной на закупку корабельных орудий и единорогов.

Вот только старик наотрез отказался принимать подобные орудия для армии, сказав только, что такие «штуки» полезны лишь в крепостях при отражении штурма. Спорить с профессионалом Иван Антонович даже не пытался – у фельдмаршала огромный практический опыт, куда до него историку с куцыми теоретическими познаниями.

– Оставим дела флотские, господа. Я отдал распоряжение произвести тщательную калибровку всех ружей и мушкетов, находящихся в полках. И приказал сделать это за более короткий срок, чем это возможно! Дабы вы, господа, осознали чем вызвано такое мое требование, то пусть скажет бригадир Суворов, который вчера получил от меня для испытания в своем Суздальском полку новые пули. Вот она, можете посмотреть на нее, но себе не оставлять – пока дело это следует хранить в строжайшей тайне, дабы поруху нашему государству не учинить.

Фельдмаршал высыпал на стол из мешочка кучку продолговатых свинцовых пуль, отличавшихся этим от прежних круглых. Генералы и моряки принялись их рассматривать, вертя в пальцах. Иван Антонович видел, что пуля Нейслера вызвала интерес необычайный, и все дружно посмотрели на бригадира – небольшого росточка, сухощавого, с русым хохолком на голове, мало похожего на своего сурового отца, что смотрел на сына бригадира даже сейчас холодными глазами генерал-аншефа.

– Пулю сам испытывал, и все образцы офицеры доверенные извели стрельбой. Все вдвое получилось – и дистанция, на которой цели поразили, и точнее попадают также. Мыслю – принимать ее немедленно стоит. Вот только формы для отлива в полку держать нужно, а для того особый плутонг в нем учредить в расписании штатном – чтоб пули эти отливали и патроны снаряжали, бумагу клея и порох мерками отсыпая.

Ибо снабдить пулелейкой каждого солдата будет зело трудно! А потому ружья в полку желательно иметь по одному калибру подобранные. С принятием такой пули любые прусские линии, турецкие и татарские скопища стрельбой развеем и штыками добьем неприятеля!

Глава 14

Мемель

Старший член Коллегии иностранных дел

Действительный статский советник

сенатор, кавалер и граф Никита Панин

ближе к полудню 12 июля 1764 года

– Ваше сиятельство, вас с волнением ожидали!

Барон Карл фон Бергхоф, доверенное лицо прусского короля Фридриха учтиво поклонился графу Панину. Никита Иванович не вполне понимал, в чем причина такой спешки. С тайной встречей, назначенной в Мемеле, еще два года тому назад бывшим русским владением. Жители этого города, основанного рыцарями-крестоносцами Тевтонского ордена, вполне добровольно присягнули императрице Елизавете Петровне и были ее вполне лояльными верноподданными.

Однако оспаривать повеление императрицы граф Никита Иванович не мог, а потому двинулся из Риги сразу. Но предварительно коротко переговорив с рижским генерал-губернатором Броуном, чувствуя какой-то подвох. Тот опасения Панина разделял, все же к седьмому прожитому десятку уже летами своими склонялся. Отправил конвоем целый плутонг драгун. И пообещал на прощание – «если там обман удумают, я тебя в беде не оставлю, даже если придется сей городишко разнести».

Словам старого генерала можно было полностью верить – такой он был по жизни. Честный, отважный, неподкупный, только нрав имел «горячий» и характер непреклонный.

Выходец из Ирландии, «Изумрудного острова», он еще в 1730 году переехал в Россию и получил чин капитана лейб-гвардии Измайловского полка. И прославился отпрыск старинного нормандского рода Георг, ставший Юрием Юрьевичем, своими многочисленными ранениями – проливал свою кровь щедро, воюя в рядах русской армии.

В первый раз Броун участвует в польской войне под командованием фельдмаршала Ласси, шотландца на русской службе и своего родственника, на дочери которого был женат. И был тяжело ранен под крепостью Данциг, но сумел выздороветь.

Затем началась война с турками – и он снова проливает свою кровь во славу русского оружия. Ранен был под Азовом в 1736 году во время штурма, но через два года оправился, и принял участие в осаде и штурме Очакова. Затем пылкого ирландца постигло несчастье – попал в турецкий плен, став рабом, кяфиром, над которым издевались почитатели Пророка. Его трижды перепродавали новым хозяевам, при этом всячески измывались. Но Юрий Юрьевич сумел бежать из рабства с помощью французского посланника, и вернуться на свою новую родину в 1740 году.

В награду от царицы Анны Иоанновны получил долгожданный чин генерал-майора.

В 1742 году последовала победная война со шведами, и Броун стал уже генерал-поручиком. Через десять лет уже в составе экспедиционного корпуса князя Репнина принимает участие в войне на стороне австрийцев, став кавалером ордена святого Александра Невского. Затем последовали баталии с пруссаками – в сражении при Цорндорфе, он командовал левым крылом русской армии. Во время атаки кирасир Зейдлица получил в схватке 17 сабельных ранений, часть из них пришлась в голову. С трудом оправился, выжил, перехитрив смерть – но с тех пор носил на голове серебряную бляху, прикрывавшую глубокую рану.

Война для него на этом закончилась и шестидесятилетний генерал-аншеф, получив голубую ленту через плечо, отправлен в отставку, в которой находился четыре года. В 1762 году император Петр Федорович назначил неугомонного ирландца рижским генерал-губернатором, и тот сразу провел ряд важных новшеств, ставших полезными не только для Лифляндской губернии, но возможно, и для всей империи.

Сейчас Юрий Юрьевич, со всей своей горячностью, буквально продавливал через депутатов местного ландтага законодательный прецедент регламентации крестьянских повинностей, ограничивающий барщину тремя днями. И фактически добился своего – теперь нужно было ждать депутатского патента, который последует в самое ближайшее время, которое потребно любой женщине для вынашивания новой жизни.

Панину такое новшество определенно понравилось – ограничение крепостничества Никита Иванович считал великой пользой и для русских крестьян. Только не имел такой неуемной энергии, бьющейся через край, как этот старик, что недавно похоронив свою жену, был готов сочетаться узами брака с внучкой престарелого фельдмаршала Миниха, которая была его моложе больше чем на тридцать лет.

Так что Панин симпатизировал далеко не дряхлому Броуну искренне, только побаивался – тот настолько бывал непреклонен и «горяч». Даже сама императрица Екатерина Алексеевна всегда принимала ирландца в присутствии свидетелей, дабы не вводить искренне уважаемого ее рижского генерал-губернатора в «искушение» с «горячечным припадком», от которого могла пострадать ее репутация.

Так что заверениям заслуженного генерала можно было верить, и Панин с небольшим конвоем отправился в Митаву. Там передал орденской знак святого Андрея Первозванного со звездой и голубой лентой наследнику престола, и, миновав южную границу Курляндии, достаточно быстро направился к Мемелю. На литовской стороне его ожидали пруссаки с фон Бергофом, и вот он в городе, где ему был отведен большой дом.

– Надеюсь, что теперь вы, Карл, скажите, с кем мне предстоит в дальнейшем вести переговоры, выполняя повеление императрицы? К сожалению, меня не встретил русский посланник, отсутствие которого может серьезно сказаться на нашей дальней шей беседе.

Панину определенно не нравился взгляд посланца прусского короля, какой-то лживый и увертливый, совершенно неискренний, хотя фон Бергоф старался выглядеть доброжелательно.

– К сожалению, граф, но бывшая императрица ввела вас в заблуждение. Переговоров с моим королем, интересы которого я сейчас представляю, не будет, к моему великому огорчению.

Никита Иванович моментально обратил внимание на слова «бывшая императрица», и буквально заледенел душою. Такими фразами дипломаты зря не бросаются, здесь они очень осторожны – тут «казус белли» может оказаться, если сведения неверны. А потому сразу напрягся – Екатерина Алексеевна уехала из Риги, в которой еще должна была оставаться неделю и посетить курляндского герцога Бирона в Митаве, в Санкт-Петербург после известия о гибели своего фаворита, князя Григория Орлова.

Панин всеми фибрами души ненавидел все это семейство, что в столице во всеуслышание называли «орлами Екатерины». Но, являясь воспитателем цесаревича Павла Петровича, с возведением на российский престол которого связывал все свои надежды, не мог сочувствовать освобожденному из «секретного каземата» Иоанну Антоновичу.

Наоборот – воцарение бывшего императора ставило крест не только на его планах, но и несло неизбежную опалу. А, возможно, неправедный суд и даже казнь – ведь в Шлиссельбурге остались направленные им в цитадель листы инструкций и письма, которые можно было трактовать как душе угодно. Понравиться Иоанну Антоновичу собственноручные строчки графа Панина не могли по определению.

– Что произошло в нашей столице?

Голос Никиты Ивановича осел, негромкие слова еле вышли с хрипением из осипшего горла.

– Девятого числа этого месяца Санкт-Петербург присягнул бывшему императору Иоанну Антоновичу, который снова стал самодержцем российским. Мы узнали о том вчера, и сами не знаем, как отреагировать на это известие. Но наш король правит благополучно среди верноподданных, и вскоре примет решение, которое отвечает его интересам.

– Я должен немедленно выехать в Ригу, барон…

– А почему вам не уплыть в Голштинию, куда направился ваш воспитанник бывший цесаревич Павел Петрович? В гавани стоит корабль, на котором вы можете туда немедленно отправиться. Ваш долг, как учителя, быть рядом со своим учеником. Там вас будет ждать и царица Екатерина, что является вдовствующей герцогиней…

– Я служил российской императрице, – после долгой паузы отозвался Никита Иванович, скривив пухлые губы, – но отнюдь не наследнику и вдове голштинского герцогства!

– Ваш брат Петр убит под Шлиссельбургом, опала ждет вас, причем, скорее всего, даже плаха! Известно, что на вас выписан розыскной лист, по вашему следу идут люди из Тайной Экспедиции! Вы можете немедленно отправиться к вашей покровительнице, которой преданно служили – в данный момент корабль Екатерины Алексеевны зашел в Мемель, и она ждет вас с наследником престола…

– Возможный в будущем шведский король не может быть моим учеником, – глухо произнес Панин, отчетливо понимая, что теряет последнюю надежду на спасение. Но долг перед державой он всегда ставил превыше всего. – Я всегда честно служил российским императорам с императрицами! И обязан вернуться в Санкт-Петербург и дать полный отчет государю Иоанну Антоновичу в своих деяниях! И предстану перед судом Сената, если монарх сочтет мои действия заслуживающими наказания!

– Наш король представит вам убежище в одном из своих замков, если вы пожелаете! Вам ничего не будет угрожать – прусская честь тому порукой! Вы займете, граф, достойное место при нашем дворе, если не пожелаете отплыть в Голштинию. На корабле вас ожидает Екатерина Алексеевна, ваша законная императрица…

– Императрицей она являлась, но отнюдь не по закону, – отрезал Панин. – А таковой она быть уже не может, раз бежала на корабле от своих верноподданных. Мне поделом, что служил такой особе, но долг повелевает мне немедленно уехать в Россию…

– К сожалению, граф, но этого позволить мы не можем, – Бергхоф позвенел серебряным колокольчиком, а потом еще раз, но очень коротко. И с усмешкой произнес:

– Вы нужны моему королю, так как знаете очень много о наших общих делах. А потому будете нашим «гостем», пусть и помимо вашей воли. Я сделал все что мог, пытаясь уговорить вас не делать опрометчивых шагов. Так что, майор, арестуйте графа немедленно!

Последние слова барона адресовались прусскому офицеру в белом колете, с ним вошли и четыре кирасира. И в этот момент в доме внезапно загрохотали выстрелы…

Глава 15

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

вечер 12 июля 1764 года

– Свихнуться можно в этом долбанном государстве! Сидел в камере спокойно, никому до меня дела не было, а тут навалились гурьбой, со всех сторон, делами заваливают. И все нужно делать срочно, а работы прорва, конь не валялся!

Иван Антонович пребывал в сильном раздражении и скверном состоянии духа, если не сказать больше. Хотелось материться, ругань лезла сама из горла, но приходилось себя сдерживать и сохранять хладнокровие – нет ничего так бросающегося в глаза подчиненных, как истеричный начальник. А потому каждую секунду нужно помнить об этом и соблюдать олимпийское спокойствие, излучая уверенность и невозмутимость.

Никритин уселся на мягкий диван, взял листок бумаги, что продиктовал в крепости Маше – как давно это было, даже воспоминание о бомбардировке стало стираться из памяти. Будто где-то далеко осталась та мимолетная гражданская война, о которой сейчас напоминали только обрубки пальцев, тоскливо ноющие.

Плата за власть!

Иван Антонович пробежал взглядом по пунктам, касавшихся работы Военной Коллегии, которую возглавил фельдмаршал Миних. Мысленно отметил, что сбросил на старика чудовищную прорву работы. Нужно было изменить многое, но главное – бережное отношение к людям. В рекруты шли с диким нежеланием, чтобы контингент не разбежался, куда глаза глядят, новобранцам забривали лоб.

Но потери были просто чудовищные, тут и войны не нужно было – от недоедания, жестокого обращения, худой одежды, и главное – болезней, что косили контингент подобно пулеметам. Самые элементарные гигиенические правила не соблюдались, от плохой воды были вспышки инфекционных заболеваний, от дизентерии до холеры, поносом маялась добрая треть армии. А какие из них вояки будут, если роты чуть ли не в полном составе по кустам со спущенными штанами сидят.

Взяв в руку другую бумагу с реальным положением дел в армии, составленной после дотошного опроса генералитета, Иван Антонович уже загрустил не на шутку. Взгляд вылавливал стройные ряды пунктов – перечень выглядел устрашающим, как строй бранденбургских фузилеров. Там было все – полевые кухни отсутствовали как буржуазия в СССР, казармы представляли пустынный мираж – большинство полков стояло постоем по обывателям, в лучшем случае по солдатским слободам. Жалование небольшое, но его выдачи больше напоминали раздачу милостыни богатой купчихи у церкви толпе нищих, сирых и убогих. Стараясь прокормиться и получить довольствие с фуражом, воинские команды шарились по стране, как татарские баскаки в поисках дани.

Вышвырнутые из армии ветераны, их тут инвалидами называли, собирали подаяние, рассказывая о сражениях и показывая увечья – после такой рекламы службы в вооруженных силах приходилось отлавливать массы дезертиров. И хорошо бы просто сбегали, нет, многие уходили в леса, прихватывая фузеи. Бывших солдат охотно принимали в разбойничьи шайки, численность некоторых банд превышала полностью укомплектованную роту, причем с легкими пушками или фальконетами.

– И угораздило же стать царем в этом бардаке, – в сердцах пробурчал Иван Антонович, прикрывая глаза. Одно утешало – Миних взялся за дело серьезно, сам оговаривал сроки выполнения разных мероприятий, оставляя ему, как императору, только контроль.

И то хлеб, ведь всем известно главное правило чиновничества – лучше контролировать реформы, чем отвечать за их проведение. Так что Иван Антонович без устали перекладывал ответственность на различные правительственные учреждения, и, применяя политику «кнута и пряника», заставлял их работать более интенсивно. И деваться было некуда – империя испытывала острый и хронический голод на управленческие кадры, которые практически не готовили. Единственного, более-менее образованного сословия не хватало – дворянство не могло заполнить все имеющиеся вакансии, тем более манифест императора-недоумка Петра Федоровича о его «вольности» еще больше усугубил ситуацию с кадрами…

– Государь, – совсем еще юный, всего девятнадцати лет от роду секретарь Денис Фонвизин, блестяще образованный и уже послуживший в Коллегии иностранных дел в чине поручика, вопросительно посмотрел на императора. И негромко произнес:

– На аудиенцию прибыли вызванные вами вчера господа Бецкой, Ломоносов и Шувалов.

– Пригласи их в кабинет.

Иван Антонович легко поднялся с дивана, подошел к массивному столу. Теперь нужно было заняться самым главным делом – к нему пришли люди, в чьих руках находилось будущее России.

– Доброго вечера, господа! Прошу простить, что пригласил вас в столь позднее время, но государь зачастую не властен над делами, пока их не удастся завершить. Присаживайтесь!

– Благодарствуем, ваше императорское величество!

Иван Антонович отметил общий, весьма уважительный поклон от трех гостей, в руках которых было будущее российской науки и образования. Отвечал ему старейший из них, незаконнорожденный отпрыск князя Трубецкого Иван Иванович Бецкой – такова была практика давать бастардам усеченные родовые фамилии. Весьма представительный мужчина шестидесяти лет, с красной орденской лентой через плечо, в обсыпанном пудрой парике, в кафтане с золотыми позументами – все же имеющий чины тайного советника и генерал-поручика. Последний был получен от покойного императора, хотя сам Бецкой к армии не имел никакого отношения.

Вторым был легко узнаваемый по всем портретам в учебниках по истории, но сейчас впервые им увиденный, как говорится, вживую, статский советник, профессор и действительный член академии наук Михаил Васильевич Ломоносов, пятидесяти трех лет от роду, чуть моложе Бецкого. Выдающийся ученый, стремившийся «объять необъятное» – практически не было такой научной отрасли, в которой этот выдающийся ум не отметился бы. А ведь он был по происхождению из крестьян, но тяга к знаниям вознесла на Олимп отечественной науки.

Третий тоже был весьма характерной фигурой – самый молодой из гостей, всего 37 лет, фаворит покойной императрицы Елизаветы Петровны, отказавшийся принять от нее графский титул и другие почести, которыми его могли бы осыпать. Иван Иванович Шувалов находился как бы в тени своих двоюродных братьев, генерал-фельдмаршалов. Удовольствовавшись только скромным чином тайного советника и генерал-поручика – но опять же к армии имевший весьма опосредованное отношение.

Сейчас он пребывал в должности главного директора Императорского Сухопутного шляхетского кадетского корпуса. Но также оставался 1-м куратором Московского университета, основанного по инициативе Ломоносова при его самом деятельном участии. Мундир тоже с золотыми позументами – все же еще имел придворный чин камергера, и сидел за столом с орденской лентой через плечо.

– Господа, я буду с вами предельно откровенен. Развитие державы Российской затруднено вследствие острейшей нехватки образованных людей, желающих трудиться для ее возвеличивания. А посему нужно создать систему учебных заведений, в которых могли бы, кроме дворян, учится дети духовенства, мещан и даже тех сословий, которые называются «подлыми», но таковыми не являются по моему мнению!

Иван Антонович заметил мимолетную гримасу на лице Ломоносова при упоминании о «подлости», и нескрываемое удивление в глазах посетителей при последней сказанной им фразе. Все трое даже как то подобрались, смотря на него внимательными глазами.

– Посему, господа, настоятельно требуется открытие Коллегии Просвещения, указ о создании которой я вчера подписал. И вы все трое, как наиболее понимающие в образовании и воспитании подрастающих поколений, назначены ее членами. Простите, господа, что я не спросил вашего согласия, произведя это назначение. Но все опрошенные мною, указали на вас, как на самых достойных, знающих и понимающих людей, переживающих за будущее России. Я вас прошу послужить державе нашей, как надлежит каждому честному россиянину!

Иван Антонович сделал долгую театральную паузу, глядя на растерянные лица приглашенных гостей. Потому тут же заговорил дальше, желая все сделать так, чтобы у них не было ни малейшей причины для отказа. Как сказал один киногерой в исполнении артиста Папанова – «куй железо, не отходя от кассы!»

– Господа, буду с вами искренен. Давайте поговорим предельно честно и откровенно. Я понимаю, что вам будет трудно руководить коллегией, вы не администраторы. А посему для повседневных дел я назначу статс-секретарем коллегии любое указанное вами лицо с требуемым числом помощников для регулярной работы сего присутствия.

Лица всех троих мгновенно прояснились, хмурость и озабоченность исчезла. Иван Антонович подумал – «ежу понятно, что взваливать на себя столь хлопотные обязанности никто из них не пожелал бы добровольно, только из-под палки».

– Я вижу иное – каждый из вас принесет великую пользу России, только занимаясь тем, что близко лежит к сердцу…

Глава 16

Санкт-Петербург

Действительный член академии наук

Статский советник Михаил Ломоносов

вечер 12 июля 1764 года

– Иван Иванович, я самым внимательным образом прочел ваш доклад «Генеральное учреждении о воспитании юношества обоего пола». И могу сказать вам искренне и прямо – вы заложили фундамент для будущего развития России! Именно нравственное воспитание, в сочетании с должным образованием и телесным развитием, позволит нашей державе получить поколения, что в будущем лучше обустроят наше Отечество и раздвинут пределы державы, за которую не только я, но и вы, все истинные патриоты, ответственность несут перед Богом!

Ломоносов пристально посмотрел на молодого императора. Ему довелось встречаться с Петром Федоровичем и тремя царицами, но никто из монархов вот так честно не ставил вопрос. И судя по выражению лиц Шувалова, и особенно Бецкого, они тоже были удивлены преамбулой.

– Я, так же как и вы, считаю, что следует, по примеру европейских стран формировать «третье сословие» из купцов, мещан, ремесленников, посадских людей и прочих работников, дабы они своими умениями и желанием послужить Отечеству нашему, принесли в том великую пользу. А сделать это можно только путем народного просвещения, для чего и создана эта коллегия, которой вы и будете руководить на благо страны. Ваше «генеральное учреждение» я не только одобряю, но просил бы вас покорно, внести в него пункты, которые, я думаю, принесут еще большую пользу.

Бецкой не вскинулся, как ожидал Михайло Васильевич, на такие слова самодержца, а лишь посмотрел на свой доклад, который принялся листать император. Ломоносов тоже перевел взгляд на листки бумаги, и заметил что поверх строчек, написанных красивым писарским почерком, начертана густая вязь слов из корявых букв. Видимо, император занялся редактированием доклада, который, как он знал, прочитала прекрасно образованная государыня Екатерина Алексеевна. И внесла в него свои правки, предварительно согласовав их с Бецким.

Но что можно ожидать от человека, который всю жизнь провел в заключении, в условиях подземелья, в теснине «каменного мешка»?

– Еще одной основой образования и воспитания должен стать труд! Именно через трудовую деятельность юноша получает необходимые навыки, закрепляет их и получает насущную потребность в ежечасном труде, как на общее благо, так и на собственное положение в обществе. Вы это отмечали, любезный Иван Иванович, но может быть следует очертить это положение жирной линией, дабы принимать его за одно из главнейших?!

Ведь труд является главным фактором в создании материальных ценностей, и просто необходим для нравственного, умственного и физического совершенствования человека, его чувства собственного достоинства, свободы и счастья, а также общественного уважения. Именно привычка к труду, как считал Ушинск… я хотел сказать, ежечасному и добросовестному, есть одна из важнейших составляющих развития ученика…

Император остановился, провел пальцем по листам доклада, ориентируясь в своих замечаниях. И продолжил глуховатым голосом, прижимая листки искалеченной рукою, ладонь которой была обмотана белой холстиной – на ней виднелся розовый обвод в середине.

– Еще одно, на мой взгляд, важнейшее обстоятельство. Это личность самого учителя, который призван учить детей и юношество. Степень влияния педагога нельзя подменить программами и уставами, от его личности зависит прямая взаимосвязь между ним и учеником, преподаванием наук и воспитанием. Посему мы должны обратить на это самое пристальное внимание, господа. И открыть специальные заведения, где должны готовить учителей для их главной задачи – нести просвещение народу! Иван Иванович, вы сделали очень важное дело, но всем нам предстоит еще решить великую задачу! И в заключении вы все отметили верно, но я бы закончил более решительными словами – «личность воспитателя все в деле воспитания»!

Ломоносов испытал потрясение – с ними говорил образованный человек, умение строить последовательные и логически выверенные словесные конструкции об этом прямо свидетельствовали. Но где же косноязычие и невежество, которые они все ожидали от человека, волею обстоятельств вознесенного на престол?!

– Первой нашей задачей является разработка системы образования и просвещения народного. Понятно, что столь великая задача не может быть решена лихим кавалерийским наскоком, а лишь долгой и кропотливой работой, направленной на десятилетия. Господа, вот мои предложения, попробуйте их оценить, есть ли в них дельное, а недостатки отметьте особливо, но не ругайте меня за них. Я лишь попытался учесть опыт и знания более знающих людей, чем они есть у несчастного узника, всю жизнь проведшего в заключении тягостном. И лишь книги, что мне давали для чтения, помогали не просто выжить в подземелье при свечном огоньке, но и подумать над тем, какие исправления следует внести для исправления как господствующих у нас нравов и невежества, так и просвещения народа нашего. Эти листки я сам исписал, так что прошу не ругать меня за почерк и плохую грамматику – ведь у меня не было настоящих учителей, в жизни приходилось все самому постигать, своим умом – ведь я провел ее в «секретном каземате».

Ломоносов заметил выступивший румянец на щеках молодого императора, приняв его за скромность. Бросил взгляд на толстые стопки книг на соседнем столе – некоторые были раскрыты, между листами белели закладки. Желание Иоанна Антоновича читать обрадовало ученого – недаром европейские философы ратовали за просвещенных монархов.

«Мыслю я о следующем – любое большее дело следует начинать с малого, как верста начинается с первой пройденной саженью. А посему обучение важно начать с детского возраста, примерно с 10–12 лет отрокам, и открыть для первого раза в каждой из губернии по несколько новых церковно-приходских школ, где постигать будут предметы разные, для жизни требующиеся. Бога и государя почитать, знания о мире впитывать, арифметику и русскую словесность постигать.

То будет школа начальная, на три года рассчитанная, а из этого срока программы и уставы составить нужно. Платы за обучения не требовать, но родители отроков, если достаток имеют, обязательно должны школе той помогать, и при ней попечительский совет составлять.

Также требуется открыть в количестве нужном воспитательные дома на полном казенном содержании – не должно быть брошенных детей, и если оные родственниками не приняты, то государство наше над ними полную опеку возьмет. И на службу потом пристроит.

Открытие всех школ возложить на православную церковь, на содержание средства выделять из губернской казны, а ежели денег не хватит, то от государства. На первых порах занятия вести будут священники, ибо грамотны они и с народом живут, но потом направлять учителей из семинарий. Помещения потребные в городах изыскивать и у владельцев выкупать за казенный счет. Оплату положить добрую, не меньше десяти рублей, и с каждым годом на рубль увеличивать за выслугу, если результаты добрые будут, и теми деньгами за учительский труд поощряя.

Детки, что с похвалой школы сии закончат и потребность к учению испытывать будут, то по их пожеланию зачислять на казенный счет в народные училища разные. Оные следующей, средней ступенью образования станут. И готовить станут лиц третьего сословия для нужд государственных и общественных. То будут учительские семинарии, а также ремесленные и коммерческие училища. За обучение плату взимать только с тех, кто в состоянии ее оплатить. Но опосля службой не обязывать, если нужды не будет в оной.

Нужны фельдшерские школы, где лекарей добрых готовить по примеру армии нашей, но уже системно. А лучших в учебе отправлять на медицинские факультеты университетов. Но после обучения, все лекари должны отслужить требуемый срок.

Гимназии и кадетский корпус для обучения дворян предназначенные, в прежнем качестве оставить, но число их увеличить надобно, дабы потребность в образованных и должным образом воспитанных людях перекрыть. Как и заведения для девиц, подобно институту, что открыт недавно в столице нашей. Но для дворян, за исключением сирот и на службе отмеченных родителей, за собственный кошт обучение.

На этой ступени учить три али четыре года, в зависимости от программ в учебных заведениях принятых. Дабы подстегнуть рвение людское к образованию, каждый, кто аттестат получит, права личного дворянина получит. Но обязан будет отслужить государству нашему двенадцать лет беспрерывно, и там где указано будет, дабы свое обучение ревностной и честной службой оплатить и в должниках не остаться».

Ломоносов был не в силах поверить прочитанному – дворянство давать за одно только обучение?! Так отбоя в учениках не будет, купцы и торговцы, мещане городские чад своих в училища сами приведут. И Михаил Васильевич принялся читать дальше, перевернув второй листок.

«Что касается высших учебных заведений, то к Московскому университету присоединить новый в столице нашей, учредив его из заведения, что ныне при Академии наук обретается. Но также из оного заведения основать Технологический институт, где готовить инженеров и механиков для нужд заводов и мануфактур наших, для строительства всякого, выплавки металлов, рудознатцев добрых и знающих.

И учить там по четыре-пять лет, как за собственный кошт, так и за казенный. В последнем случае, за образование полученное, должны двенадцать лет отработать и там где указано будет. Выпускников университетов, отобрав самых годных и лучших, преподавателями в училища, семинарии и гимназии отправлять. А инженеров и механиков туда, где потребно будет. При необходимости следует в иных крупных городах наших новые университеты создавать и людей к знаниям приохотить по доброй воле, давая классные чины, которые по должностям следуют».

Михаил Васильевич посмотрел на Бецкого и Шувалова, увидев на их лицах выражение бескрайнего удивления. И немой вопрос в глазах, такой же как у него – «и это написал человек, который провел всю свою сознательную жизнь в заключении?!»

Глава 17

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

вечер 12 июля 1764 года

– Могущество российское не токмо Сибирью прирастать может, Михайло Васильевич. Но людьми образованными и должным образом воспитанными, чтоб не только о собственном кармане, но о государстве попечение иметь! Вы сами писали, что Российская земля способна рожать – «собственных Платонов, и быстрых разумов Ньютонов».

Иван Антонович заметил, что его похвала достигла цели – пришлась по сердцу основоположнику многих российских наук. Ломоносов прямо-таки расправил плечи.

«Вот так и нужно – льстить им, хвалить, но не перехваливать. И требовать – люди они честные, а потому все силы приложат, чтоб доверие монарха оправдать. Правда, смотрят на меня немного ошарашенно – не верят, что в тюрьме образование такое получить можно.

Правильно делают, ведь у меня два высших – историко-педагогическое и юридическое. Курсы замполитов погранвойск можно не учитывать, хотя офицерские звездочки получил капитана запаса – в данное время они могут носить чисто прикладной характер. Про специальное звание подполковника милиции лучше не вспоминать. Оно здесь ни с какой стороны не котируется. Ладно – тебе бы все шутить, ваше новоявленное величество, но пора господ статских генералов серьезно озадачить».

– Господа советники, в Коллегии прошу вас заниматься собственными делами, которых и так будет много. Уважаемый Иван Иванович, – Никритин посмотрел на Бецкого, так как Шувалов был полной тезкой незаконнорожденного сына русского князя и шведской баронессы, – займется делами, связанными с делами воспитания. Составление единой программы для начальной церковно-приходской школы, устава и программ для народных училищ. А также подбором учителей для них. И еще держать под своим неотступным вниманием гимназии и будущие учительские семинарии с кадетскими корпусами. А посему…

Иван Антонович остановился, не обращая внимания на вытянувшееся лицо Бецкого, еле сдерживающего от возмущения. Но не дал ему сказать и слова, продолжив перечисление сваливаемых на него задач, исходя из старого принципа – «на кого можно положиться, того и надо нагружать». А потому начал говорить дальше:

– Иван Иванович, прошу вас курировать дальше Институт благородных девиц и всячески открывать новые – вы единственный, кто разбирается в проблемах воспитания и образования девиц. А еще открывать воспитательные дома, куда принимать всех сирот и подкидышей. Эти дети должны получить достойное образование, и тогда благодарное Отечество оценит ваш благородный труд и поставит вам памятник еще при жизни. Понимаю, будет тяжело Иван Иванович, но кому сейчас легко?!

Ошеломив неожиданным заключением Бецкого, Никритин повернулся к Шувалову, который тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что и его сейчас начнут «загружать» по полной программе. Вот только возможности заговорить фавориту царицы Елизаветы Иван Антонович не дал:

– Иван Иванович, вы великолепный организатор и куратор Московского университета. Честь вам и хвала! Потому прошу принять вас под опеку все учебные заведения Первопрестольной, особенно гимназии, дабы набор студентов был постоянным. А обучение непрерывным – от гимназической лавки, так сказать, прямиком на студенческую. А еще организовать в Москве первое в стране Коммерческое училище – занять негоциантов трудом, дать им возможность учить своих детей должным образом, и привлечь к обустройству сего заведения. У вас есть солидный организационный опыт, а потому умение в решении проблем. Кроме вас, никто другой не поставит так серьезно дело образования, открытия новых учебных заведений, которые нам настоятельно необходимы. Очень надеюсь на вас!

Рассыпая комплименты и лесть, Иван Антонович старался не упускать из вида лица собеседников – Бецкой и Шувалов приуныли. Теперь надо было последнего немного приободрить, а на первого дополнительно взвалить еще одну заботу, очень важную.

– Понимаю, что по делам своим вы будете часто жить в Москве, то пост главного директора кадетского корпуса следует передать тайному советнику Бецкому. Дело в том, что мало готовить хороших офицеров для армии, но нужно сделать их людьми всесторонне образованными и воспитанными, с хорошими манерами и культурой. Чтобы кадеты, будущие офицеры, стали настоящим эталоном для всего дворянства! В силу своего огромного жизненного опыта и блестящих воспитательских качеств, уважаемый Иван Иванович справится. А всестороннюю поддержку в деле открытия кадетских корпусов окажет фельдмаршал Миних.

Шувалов немного повеселел, зато Бецкой нахмурился. Зато оба с нескрываемым злорадством посмотрели на Ломоносова, уже догадываясь что ждет талантливого выходца из поморской семьи.

– Иван Иванович Бецкой курирует воспитание, а Ивана Ивановича Шувалова я попросил заняться образованием. Вы, Михайло Васильевич, выдающийся ученый, а потому вам предстоит курировать всю науку, и Академию наук в первую очередь. Прошу вас провести реорганизацию академического университета в Санкт-Петербургский, а также организовать Технологический институт. Да, понимаю, возложенная на вас задача трудна, но я уверен, что вы, господин действительный статский советник, с ней справитесь, как всегда и было в вашей жизни.

От слов молодого императора Ломоносов вначале загрустил, но услышав, что ему только что присвоил четвертый класс в «табеле о рангах», воспрянул духом. И тут же задумался, видимо над проблемой, как ему очищать академические «авгиевы конюшни».

– Господа, у вас будет моя полная поддержка, да и финансировать Коллегию Просвещения будем не по остаточному принципу, а полностью удовлетворять все требуемые запросы. Имя учителя и ученого нужно поставить на небывалую прежде высоту и сделать его престижным в глазах всего российского общества, от дворянства до «третьего сословия».

Программа сия не скорая, сроку на нее отводится тридцать лет. В первые десять лет нужно сделать шестую часть – открыть малое число учебных заведений, организовать их работу, набрать и подготовить педагогический персонал. За вторые десять лет сделать еще треть – и таким образом половина задуманного будет выполнена. Потому другую половину можно обустроить за оставшееся десятилетие. Таковы возможные планы, господа, и всем нам нужно добиться положительного по ним результата.

Иван Антонович устало вздохнул – всячески себе тайно аплодируя. Хорошо иметь дело с сознательными людьми, которые не на словах, а на деле любят свое отечество. А он их нещадно «припахал», так как ничего другого не оставалось, согласно афоризму Кузьмы Пруткова, в котором каждый приносит пользу только на своем месте. А он хоть и учитель, но от педагогики давно отошел, а тут маститые «зубры».

– Господа, я вижу, что у вас есть ко мне вопросы, – осторожно произнес Иван Антонович, решив сразу очертить границы, за которыми сможет «отсидеться» в глухой обороне. Судя по лицам приглашенных, вопросы у них имелись. Причем в большом числе – «придется мне, как пресловутому ужу под вилами вертеться».

– Государь, я трижды перечитал вашу программу, и, прошу простить, обратил внимание, что вы не пишете многие буквы. А также слова, которые не используются, а некоторые и не совсем понятны…

– Уважаемый Михайло Васильевич, как можно использовать букву, которая не произносится? Да и некоторые буквы совсем не нужны – они лишние. Как Приказы в прежней системе государственного управления, когда император Петр Алексеевич их функции передал в новообразованные коллегии. Так и с грамматикой он поступал. Можно вспомнить новое начертание букв взамен сложных прежних, что сделало написание и восприятие текста, особенно отпечатанного, более удобным.

Находясь в «секретном каземате» у меня как-то так вышло, что я стал упрощать текст непроизвольно, для своего удобства. Прошу простить, но такая грамматика впервые появилась еще при царе Петре Алексеевича. Только монарх ее не увидел. Ее составитель случайно попал в Преображенский приказ, к самому князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому, и тот вынес свою резолюцию…

– Какую?

Спросил только Шувалов, а Бецкой с Ломоносовым переглянулись, люди опытные и старшие его по возрасту, они уже догадались об участи неизвестного им «новатора».

– «Выдрать кнутом, чтоб не умничал и советы непрошенные не давал», – грустно произнес Иван Антонович. Пусть приговор страшного князя-кесаря был по иному поводу, но в канву вполне вписывался. К тому же патриархи российской педагогики и науки восприняли «простодушный» ответ императора как легкий намек, и еще раз переглянулись, но уже втроем – Шувалов изрядно помрачнел.

Никритин решил тут же «соскочить» с темы, благо возникла пауза, и можно было уйти от неудобных вопросов. И в тоже время оставить надежду коллегам удовлетворить позднее их любопытство.

– Господа, я очень надеюсь на ваши труды во благо нашей державы. Двери моего кабинета всегда открыты для вас – я буду рад побеседовать со столь великими людьми как вы! Вы надежда России, в ваших руках ее будущее! Вашим делам и стремлениям будет оказана всяческая помощь, я сам готов учится у вас многому. Хотя, к сожалению, времени не хватает…

Намек был принят правильно – проводив поклонившихся ему посетителей взглядом, Иван Антонович нахмурился, возвращаясь к прежним делам. И пробормотал себе под нос:

– Лучший друг любого правителя – хорошо обустроенная тайная полиция! Генерал-аншеф Суворов хорош на своем месте, но мне нужна еще одна «контора», кроме Тайной Экспедиции. Благо директор для нее в чине фельдмаршальском имеется под рукою, находясь в горестной отставке. А потому не станем складывать яйца в одну корзину…

Глава 18

Мемель

Екатерина Алексеевна

утро 13 июля 1764 года

– Вы меня покидаете, барон?!

В голосе Екатерины Алексеевны слышалось бескрайнее удивление. И как относится к тому, что спутник, к которому она была признательна за спасение, так неожиданно с ней расстается.

– У меня, к сожалению, приказ, который я должен немедленно выполнить, – барон Остен-Сакен впервые предстал перед ней в кирасирском колете прусской армии.

Взгляд женщине сильно не понравился – обычно спокойный и насмешливый, он стал мятущимся. Полковник словно хотел ее о чем-то предупредить, но явно не решался это сделать, словно над ним нависла чужая воля. А может быть опасался чужих ушей – на палубе сновали матросы, готовя корабль к скорому отплытию в полдень. Только теперь под голштинским флагом, голландский убрали еще вчера вечером, сдернув как ненужную тряпку. Видимо, так и было – речь у команды была разноязыкой. Тут слышались все немецкие диалекты, звучали шведские и французские слова, а шкипер, ставший капитаном, говорил на английском, причем явно природном, но таком, который не используют в аристократических салонах.

– Может быть, вы хотите прогуляться по берегу, мадам, – барон склонился в поклоне, – тогда позвольте предложить вам опереться на мою руку. Нам с вами нужно встретить карету с вашим сыном.

– Благодарю вас, полковник, – Екатерина прекрасно понимала, что обращение к ней как «ваше величество» сейчас недопустимо – слишком велик риск опасности встречи доносчика, который за тридцать серебряных монет сразу сдаст ее первой ищейке генерала Суворова. Она прекрасно знала энергичную натуру фактического главы Тайной Экспедиции, и не сомневалась в том, что его люди сейчас начали объезжать все места в Курляндии и Литве, где только возможно ее появление.

Страшный враг Василий Иванович!

Екатерина Алексеевна подхватила кирасира под локоть и они чинно спустились по сходне. Куршская коса отгораживала Мемель от Балтийского моря, в порту стояло с десяток кораблей – жизнь била ключом на всех из них. Трудно было представить, что сейчас на берегу стоит русская императрица, которой жители успели исправно присягнуть на верность. И вряд ли обрадовались, когда их отдали обратно под скипетр прусского короля – Фридрих счел их предателями. И поклялся более не посещать Восточную Пруссию с Кенигсбергом и Мемелем.

– Вы от меня что-то скрываете, барон, скажите мне правду, – Екатерина Алексеевна умела придавать своему голосу чарующее выражение, а лицо спрятала под плотную вуаль – так ее не могли опознать знающие люди, да была еще другая, более веская причина.

Сегодня она долго разглядывала себя в зеркало и ужасалась собственному виду – губы разбиты, а зубы требовали замены. Бывшая императрица знала, что лекари научились делать их из фарфора и умело ставить на место потерянных. Но пока не знала, где найти такого умельца. Пыталась вопрошать зеркало, а то молчаливо ответило, показав лицо во всем безобразии. И хотя барон ей нравился, но Екатерина Алексеевна решила, что спешить не стоит. Женщина рассчитывала, что по приезду в Голштинию она вернет себе прежнюю красоту и привлекательность, откроется курляндцу в своих чувствах, и тот обязательно ответит ей взаимностью.

– Вчера по тайному приказу арестовали графа Панина, – глухо произнес кирасир, нарочито смотря в сторону. – Он отказался следовать за вами, мадам, и решил вернуться в Россию. И отдаться на суд молодому императору. Человек долга – мои симпатии на его стороне…

Екатерина Алексеевна замерла, и тут же принялась размышлять. Через минуту ей стало плохо – несомненно, что комендант получил какие-то инструкции от короля. Но это означало, что вся игра в Петербурге затевалась из Сан-Суси, где Фридрих, как паук, плел паутины заговоров. Или «старый Фриц» проявил в очередной раз дьявольскую проницательность. Значит, тот приказ, что она послала Панину в Ригу, был просчитан.

Плохо, очень плохо!

Граф Панин вел переговоры с прусскими министрами по выплате 25 миллионов рублей, а бумаги по ним всегда хранил при себя, запирая в шкатулке на ключ, который он держал в карманчике.

Скверно!

Этот старый козел никогда не отдаст ей деньги. Бумаг ведь нет, Никиту Ивановича обыскали, векселя об уплате изъяли, а свидетели или взяты под арест, или перебиты. Скорее произошло именно второе – Панин не мог явиться сюда без конвоя, а русские драгуны без боя не сдадутся. Но теперь «добрый дядюшка Фридрих» перехитрил самого себя. Иоанн Антонович такого поступка «кузена» не стерпит, а за годы тюремного заключения он научился быть терпеливым и сделался коварным. Так что гибели своих драгун не простит, и подготовит возмездие.

– К вечеру по городу пройдет слух, что графа и его людей перебили голштинцы по вашему приказу, мадам. В отместку за свержение вас с российского престола. Найдутся и свидетели…

Из губ Екатерины сорвался стон – кто бы сомневался, что у короля не будет «очевидцев». Теперь ей с сыном нужно забиться в самый укрепленный замок герцогства, и то не вариант, что люди «царя Ивашки», которым заплатят золотом за ее убийство, не дотянутся до нее. Особенно если оплатят червонцами по ее весу, а за сына и на коня отсыплют золотишка, если тот выедет на нем на прогулку.

Россия несметно богатая страна!

Екатерина Алексеевна искоса посмотрела на барона – лицо того заострилось. И она поняла, что это предупреждение есть, по сути, откровенное признание в любви. Ведь барон нарушил приказ, теперь понятно кому он служит верой и правдой. А тут определенно перешел на ее сторону, предупредив об ужасной подлости. Но как бывшая императрица она прекрасно понимала, что король преследовал собственные корыстные интересы, равнодушно подставляя ее под кинжалы убийц.

Женщина крепче подхватила барона, прижала его локоть к своей груди – давая понять, что согласна ответить на его чувства. А сама продолжала размышлять, стараясь найти выход из ситуации.

– Простите, мадам, мне нужно идти…

Офицер склонился перед ней в почтительном поклоне. Она протянула ему руку для поцелую, и дрогнула, когда почувствовала на коже его сухие, но горячие губы. Однако барон несильно надавил пальцем на запястье – это был верный знак, что он доберется до Голштинии, и у них будет новая встреча, которая пройдет по полной их воле и симпатии.

Право зеркальце – свою привлекательность она не потеряла, нужно только время, чтобы восстановилась прежняя красота. А там она отблагодарит барона в полной мере.

– Я признательна вам, мой верный рыцарь, – негромко произнесла она в ответ, и кирасир кивнул ей, правильно поняв, что получил приглашение на службу. Но коснулся ладонью мундира – король Фридрих вряд ли отпустит его подобру-поздорову, носителей таких секретов могут просто убить, когда в них минует надобность. А защитить его она не сможет, ибо сама нуждается в поддержке и сильном союзнике.

Проводив барона взглядом, она принялась размышлять дальше. Конечно, Фридрих ей кое-что отдаст, но самую малость – полмиллиона, или миллион, но не больше – прижмет деньги. Скуп стал в последнее время король, слишком велики оказались расходы его страны в прошедшей войне, в которой пришлось отбиваться от трех сильных врагов одновременно – русских, австрийцев и французов.

Но если деньги нельзя вернуть обратно, а защиты от «старого Фрица» не будет, то может, следует поискать иного покровителя, о котором помышляла раньше. И чем больше размышляла Екатерина Алексеевна, тем разумней казалось отправить тайное послание Иоанну Антоновичу и поведать ему про козни прусского «кузена». Такое отношение русский император не может не оценить по достоинству – и тогда появляется возможность поиграть в «европейском концерте». А не быть пешкой, которую сбросил с шахматной доски «дядюшка», чтоб его на сковородке жарили в горячих местах мохнатая и хвостатая прислуга.

– А вот и мои сыновья…

Тихо произнесла Екатерина, и пошла к карете, что остановилась на причале. Из нее вышел Иван Орлов, держа за руку Павла, а следом женщина, нянька – вынесла на руках трехлетнего графа Бобринского. Что ж – именно сейчас нужно принимать решение, которое определит не только ее будущее, не только возможную корону для сына, но может также быть для них смертельно опасным…