Кровь над короной

Глава 1

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 10 августа 1764 года

– Я пощадил вас отнюдь не из человеколюбия, господа, – холодным, нарочито ледяным тоном произнес Иван Антонович, – у меня нет к вам симпатий. Как и антипатий, впрочем. Интересы державы нашей стоят для меня на первейшем месте – надеюсь, что вы осознали, что значит служить пришлому монарху и преследовать свои собственные интересы в ущерб благу всей страны. И сделали соответствующие выводы…

Иван Антонович задумчиво посмотрел на стоявших перед ним бывших генералов – Вадковский и Брюс выглядели сломленными, взгляд пустой и безразличный. А ведь вчера они не лежали на плахе, как Захар Чернышев или Петр Панин, и не ощущали, с каким хрустом в древесину втыкался топор. Рядом с головой, впритирку, что называется.

«Ты стал жестоким, товарищ Никритин, и не заметил, как перешел запретную черту. Превратить публичную казнь в шоу «последний герой», в страшную «русскую рулетку», в которой зрители принимают самое активное участие. В мое время у экранов собралась если не миллиардная, то стомиллионная аудитория, по ютубу крутили бы ролики с утра до утра, прерываясь только на рекламу орудий казни.

Посмотрел? И как?!

Да, взирал на чужую смерть, чувствуя отвращение к самому себе. Но нужно было заставить себя смотреть на кровавое зрелище, чтобы познать простую истину – если можно обойтись без террора, то лучше не прибегать к нему. Но возникни необходимость перейти к репрессиям, то они должны быть всесторонними и действительно устрашающими.

Без этого не обойтись!

Страх необходим там, где нет совести. Что толку призывать казнокрада не воровать, если это преступление не наказывается. А вот ужас смерти, да еще фактической гибели семьи в Сибири, с конфискацией всего имущества вплоть до нательных крестов – такое заставит многих задуматься. Нет, воровать, конечно, будут, такова природа человека – слаб он к искушению. Но красть из казны станут уже намного реже, с осторожностью и опаской, вздрагивая при каждом шорохе».

– Вы еще сможете принести пользу российскому государству, по крайней мере, я надеюсь на это, – Иван Антонович отчетливо слышал свой негромкий голос в мертвящей тишине подземного каземата, где-то рядом, за толстой каменной стеной, плескались волны Невы.

– Выбор за вами, господа! Хотя…

Иван Антонович еще раз посмотрел на генералов – небритые, грязные, в изодранных мундирах, они внешне походили друг на друга как червивые горошины. Однако Чернышев с Паниным были не сломленными, плескалось в их глазах темнота, и это было хорошо. Пусть его ненавидят, зато служить начнут не своим интересам, а державе, не щадя живота своего.

– Ваш брат, Петр Иванович, тайком бежал в Мемель, тому назад уже месяц прошел. Прихватил все бумаги по выплате пруссакам по Петербургскому миру двадцати пяти миллионов рублей, тех самых, что собрал незадачливый император, а выплатила его женушка, сбежавшая в Голштинию. Это они отдали все завоеванное русской армией.

Предательство государственных интересов?!

Несомненно!

Но как назвать человека, который преданно служит изменнику Отечества?! Не состоит ли он в сговоре с врагом, и готов в любую секунду сбежать к нему на службу, лишив свою страну безумно больших денег?! А вы его родной брат, Петр Иванович…

– Если это так, государь, то я его сам убью, собственной рукою, которая не дрогнет, – голос Петра Ивановича прозвучал глухо, но твердо. – Я не изменник Отечества, и готов умереть за него!

«А ведь убьет, это человек чести! Фамилия Паниных сейчас ошельмована, а для него родовая гордость превыше всего. И служить будет не просто честно, истово, не жалея сил. Так что этого гордеца нужно запрячь в общую телегу – пусть везет ее со всеми».

– Хорошо, надеюсь, что вы сдержите слово и будете служить России честно, – сделав долгую паузу, словно раздумывая над словами генерала, ответил Иван Антонович. Затем, словно решившись, глухо произнес, выделяя каждое сказанное слово:

– Отправляйтесь в Псков. Примите под свое командование два егерских полка, которых еще надлежит сформировать. В самые ближайшие недели приказываю вам написать «Устав егерской службы», разработайте его в дотошности и отправьте в Военную Коллегию. А также положение о полковой егерской команде, разработайте штаты. Готовьте своих егерей к новой войне с пруссаками – настанет пора показать недобитому врагу всю мощь нашего оружия! Если станем твердой ногой в Восточной Пруссии, то вся Балтика будет нашей со временем! Воевать надо с врагами России, а не дома смуты устраивать по их наущению, прах подери!

Молодой император выругался, топнул ногою по каменному полу и яростно заговорил, срываясь на крик:

– Неужели вы не поняли, кому служили?! Кому пруссаки помогли бежать из страны – мне или ей?! Она ведь платила вам всем – чинами и деньгами, титулами и крепостными, подарками задабривала. С кем-то в любовь играла, расплачиваясь собственным телом! Неужели вы не осознали, что то была плата за предательство страны?!

Иван Антонович как бы в запальчивости крикнул последние слова, отстраненно наблюдая, как от этих фраз буквально проняло узников Петропавловской крепости. А вот генерал Чернышев прямо заскрежетал зубами – побывал он в свое время в качестве любовника великой княжны. И сделал шаг вперед, гремя кандалами.

– Ваше императорское величество, дозвольте искупить вину честной службой!

«Второй спекся! А ведь будь сейчас Като, придушил бы ее собственными руками. Ведь до Чернышева только сейчас дошло, как его подставили. По полной программе, оставив без графского титула и генеральского чина, без имущества и денег. Да еще предателем ославили, что помогал пруссакам завоеванное не просто вернуть за бесплатно, но и доплатить кругленькую сумму врагу. И кто вы после этого, Захар Григорьевич?!»

– Полдюжины прусских кирасир, что прикрывали бегство бывшей царицы, вырубили два десятка наших драгун, посланных в погоню. Истребили практически подчистую! Это нормально, господа?!

Иван Антонович сознательно передернул факты, для вящего эффекта, и он получился зрелищный – даже равнодушный ко всему Брюс вскинулся, нервно сжимая кулаки.

«Хорошо иметь дело с патриотами, всегда можно с ними договориться, если разумные доводы привести», – Никритин мысленно радовался, держа на лице хмурую маску.

– Хорошо, Захар Григорьевич. Отправляйтесь в Киев, сделайте ревизию слободских казачьих полков. Нам нужны гусары, так что начните формирование регулярной легкой кавалерии. Бывшим казакам оставьте все привилегии, а новый статус гусара нужно подкрепить льготами, и сделать значимей, чем прежний. Все инструкции получите перед дорогой. У вас есть четыре года, не больше – а потом зазвенят сабли. Посмотрим в бою, что вы подготовить к войне успеете.

Иван Антонович посмотрел на Брюса и Вадковского – апатия и уныние в их глазах сменилось яростным пламенем надежды. Оба тоже сделали шаг вперед, позвякивая цепями. Так что тюремное сидение, допросы, беспощадный военный суд и ожидание жестокой казни немалую пользу в «просветлении душ» сделать могут.

– Яков Александрович, вам надлежит уехать в Олонец, а потом в Тулу. Нужно наладить производство новых образцов оружия, орудий и фузей, а вы в этом знающий человек. Займитесь делом, времени и так немного осталось – наша армия никогда к войне готова не была. Так что вам исправлять упущение, надеюсь на вашу энергию и распорядительность. Временно возвращаю вам чин полковника, а вам, господа, бригадирские. Если служба ваша будет отмечена успехами и должными заслугами перед Россией, то все отобранное у вас по суду, будет возвращено – сам ходатайствовать перед Сенатом буду. Смотрите, не подведите – не токмо мне, кого вы презрительно «царем Ивашкой» называли, вы Отечеству служите. Идите!

Генералы понуро вышли из каземата, и вскоре послышалось звяканье – кузнецы сбивали заклепки и снимали кандалы. Иван Антонович посмотрел на генерала Вадковского – тот стоял ошеломленный, потерянный, в глазах отчаянно светилась надежда с немым вопросом – «А как же я? Все службу получили, а меня, государь, забыли!»

– Вам, господин статский советник и бригадир, следует со всем семейством, с чадами и домочадцами, немедленно отправится в Иркутск, но не в ссылку, которую вы заслуживаете! А сделать самое величайшее свершение, которое только можно представить!

Федор Иванович, самый старейший из узников, только заморгал глазами, не понимая, куда клонит молодой император, но всем своим видом показывая, что готов, выполняя приказ монарха, сокрушить на пути все препятствия, сколько бы их не встретилось.

– На Амуре, по левой стороне реки, у притоков Зеи и Буреи, богатые золотыми россыпями места. И на правой стороне тоже драгоценный металл этот имеется в большом количестве.

– Владения сии взять под вашу державную руку, государь?! Оружьем, или медленным проникновеньем, как с Албазином было?

Никаких сомнений в голосе Вадковского не прозвучало, одна лишь деловитость, помноженная на сметливость. Иван Антонович мысленно похвалил себя за удачный выбор будущего наместника.

– Второе, Федор Иванович. Большая война на востоке нам ни к чему. Дать вам смогу лишь батальон из бывших гвардейцев, пушки с пороховым запасом. Можете рассчитывать на местных казаков. Тихой сапой начинайте владения эти осваивать, переселенцев к вам туда отправят. В тех местах десятки тысяч пудов золота может быть…

Глаза Вадковского полыхнули запредельным усердием и пониманием того, что тот губернатор, который начнет драгоценный металл сотнями, и даже тысячами пудов в столицу отправлять, в неизбежном фаворе будет. И вес приобретет больше, чем демидовское семейство.

– Я понял, государь, приложу все усилия!

– Если успеха добьетесь в том краю, что к России присоединен будет, то быть вам там наместником, что вице-канцлеру соответствует. Ибо дела дипломатические тоже решать будете со всеми странами соседними – Китаем – Поднебесной империей, как его называют, а также с японцами и корейцами. Надеюсь на ваш опыт, предусмотрительность и усердие. И знайте – нам очень нужно это золото…

Глава 2

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

полдень 10 августа 1764 года

– Урок весьма поучительный. И это без гнева… Страшно представить, если государь действительно рассердится…

Александр Алексеевич передернул плечами, вспоминая вчерашнюю казнь на Семеновском плацу. Жутковатое вышло зрелище, настолько необычное, что отвыкшие от публичного наказания жители, расходились ошеломленные, славя милосердие молодого царя.

В тот час князь, как генерал-прокурор Сената присутствовал на экзекуции от начала до конца, стоя рядом с императором. Всего должны были казнить ровно тридцать человек, осужденных на смерть, как военным судом, так и особым совещанием сенаторов.

Площадь была полна обывателями, празднично нарядными. Приехали иностранные послы, на экзекуции обязали быть господ сенаторов и членов коллегий, обер-прокуроров и военных в классных чинах. Все с нетерпением ожидали начала казни, и заволновались, когда под барабанный бой вывели осужденных, всех в военных мундирах. Большинство из обреченных молчали, но некоторые пытались что-то кричать, даже кланялись народу. Но их слов было не слышно в гвалте.

Все только смотрели на большой эшафот, где были установлены два больших колеса, но овальных, и под большим наклоном, по поводу которых сразу разгорелись нешуточные страсти. Не очень они подходили для мучительной казни колесованием, о которой знали понаслышке – не привычная сейчас в России казнь, со времен Анны Иоанновны не проводилась. Вместе с русскими гадали и просвещенные европейцы, бились об заклады, и, забегая вперед, все проиграли пари.

Только пара здоровенных дубовых плах, возле которых стояли каты с помощниками, все в красных колпаках с прорезями для глаз, не вызвала пересудов – обезглавливание привычное для многих стран дело, такой экзекуцией никого не удивишь.

На помост поднялись глашатаи и очень громко принялись читать обвинение для первых двух осужденных гвардейцев, подхваченных под руки солдатами и втащенных по лестнице на помост.

Казненным, после громкого зачтения вины, дали поклонится народу, перекреститься, и тут же положили на плахи – огромные дубовые колоды с выемкой для тела и стекания туда крови. И с небольшим интервалом сверкнули большие топоры, и тюкнули по шеям.

Вяземский глаза не закрыл и видел плеснувшуюся из обрубка кровь и на забившихся в агонии обезглавленных. Вопреки традиции, головы казненных не стали показывать народу, а сбросили с эшафота в телегу, куда последовали тела.

Затем быстренько вызвали, словно на помост театра, следующую пару приговоренных – один поднялся сам, а вот другого пришлось волочь солдатам. Несчастный бился в их руках и рыдал, жалостливо кричал, но насильно был уложен на плаху. Глашатаи протяжно прочитали приговор, топоры взметнулись в воздух…

И неожиданно врубились в колоды, не тронув шеи жертв. Тут же глашатаи объявили о царском милосердии – одному ссылка в Сибирь, другому солдатская служба в дальнем гарнизоне.

Толпа взорвалась радостными криками, приветствуя счастливчиков. А вот спуститься с эшафота на собственных ногах они не смогли – на руках унесли солдаты. Было видно, как служивые говорили бывшим гвардейцам что-то утешительное.

Вывели новую пару казненных, прочитали обвинение, дали возможность проститься с народом и уложили на плахи. Сверкнули топоры и снова прошли мимо шей, врубившись в дуб.

Толпа загомонила – помилование!

Затем повели двух других смертников, и Вяземский прикрыл глаза – ему было немного жаль Петра Панина. Вел себя младший из братьев вполне достойно, хотя был смертельно бледный. Взошел на эшафот, поклонился народу, сам улегся на плаху. Глашатай громко прочитал его вины, довольно тяжкие, а генерал-прокурор отвернулся в сторону, и через несколько секунд услышал стук топора. Радостный рев раздался следом, а затем еще стук, и толпа выразила всеобщее разочарование.

Александр Алексеевич обернулся и обомлел – Панину помогли подняться на ноги, он стоял с растерянным видом, вытирая рукавом с лица кровь казненного предшественника. А вот второму уже отрубили голову и сбросили ее вместе с телом в телегу. Глашатай громко прочитал помилование – только не сказал об ином наказании.

И вот тут Вяземский насторожился, искоса поглядывая на совершенно невозмутимое лицо императора. Иоанн Антонович не выказывал ни малейших эмоций, полнейшее равнодушие во всем облике – казалось, что его глаза не видят происходящее.

Дальше казней не случилось – три пары были осчастливлены помилованием, только испытали и пережили весь ужас. Подняться на эшафот, поглядеть на хмурое петербуржское небо, лечь лицом в теплую кровь казненного до тебя человека и услышать стук топора. И ощутить небывалое состояние дарованной жизни. Снова вдохнуть свежий воздух перемазанным чужой кровью ртом, да посмотреть на агонию других людей, ощущая, как обледеневшее сердце снова забилось в груди.

Наверное, поэтому у Захара Чернышева, боевого генерала, прошедшего множество боев с пруссаками, отказали ноги. И ему солдаты помогли спуститься с эшафота. Выглядел старый знакомый, прежний гордец, совсем неважно. Совершенно растерянный, щурящийся на небо, даже румянец не сразу появился на бледном лице.

Зрители стали биться о заклады, ставя уже на удачу – кому повезет, а кому нет. Последних было намного меньше, но каждую казнь несчастливца приветствовали радостными криками. Примерно через час после начала экзекуция окончилась – два десятка счастливчиков были уведены с плаца солдатами под барабанный бой, а восьмерых неудачников отвезли вслед за ними на телегах, с которых капала кровь.

Остались стоять только двое, смертельно бледные, их крепко держали солдаты. И тут глашатаи в два голоса зачитали их вины – на площади все притихли, затаив дыхание.

Это были цареубийцы, один из которых ранил императора в руку. Но на этом перечень вин не закончился – все ахнули, узнав, что злодеи убили полкового казначея, и ограбили солдат и офицеров Смоленского полка, что в этот день сражались с неприятелем. Оные воры лишили увечных солдат последней копейки, и долго с наслаждением жировали на эти кровавые деньги, сладко ели и вкусно пили. А другие в это страшное время погибали за веру, царя и Отечество!

Тут даже самые жалостливые из зрителей потребовали жестокой казни. Гул стоял невообразимый, казалось, что вся площадь забурлила в праведном негодовании, и дай собравшимся возможность, разорвали бы преступников на куски голыми руками.

Злодеев провели через строй солдат Смоленского полка для «шельмования» – все видели смачные плевки служивых в лица бывших сослуживцев. Затем подняли на эшафот и сорвали мундиры, оставив нагие тела для всеобщего обозрения. Зрители радостно загомонили, услышав, что глашатаи громко и нараспев прочитали:

«Лишить оных злодеев мужского естества, дабы подобным ворам понятно было, какое их ждет впредь наказание. А затем выжечь очи, после чего допьяна напоить водкой особой. И пусть все бессовестные интенданты, казнокрады, что казенные деньги тихо крадут, лживыми отписками и увертками всяческими, о сей казни почаще на ночь вспоминают, потому что такую участь они впредь принимать будут».

Собравшиеся ожидали увидеть клещи и прочие инструменты, включая горн с углями – глаза ведь нужно выжигать, а как это сделать без углей?! И чем холостить прикажите – если нет соответствующих орудий?! И как это допьяна до смерти напоить?!

Злодеев привязали к колесам, подняв голову вверх – и сдавив ее дощечками. А затем вынесли бутыль из толстого стекла. Палач надел кожаные рукавицы, взял сосуд, подошел к одной из жертв и вылил дымящуюся жидкость на естество – дикий вопль привел собравшихся в оцепенение. Затем точно такая же экзекуция повторилась с другим преступником – теперь в один голос вопили уже двое.

Таких ужасных криков Вяземский никогда не слышал в жизни!

После обливания глаз дымящийся водой, причем без всякого пламени, нечеловеческими воплями толпа была придавлена. Иностранцы дружно выдвигали идеи, касательно жидкости, которую тут же окрестили «царской водкой». Состав «напитка» вызвал искреннее любопытство, многие злорадно поглядывали на побледневших русских коллег, прекрасно зная, какое казнокрадство царит в их сплоченных рядах.

Впрочем, и сами петербуржские чиновники и служивый канцелярский люд с нескрываемой ехидцей поглядывали на смущенных коллег, которые явно были встревожены не на шутку. И смотрели напряженно за продолжением казни немигающими глазами кролика, которого собрался проглотить голодный удав. Эту толстую змеюку многие видели в зверинце, а после лицезрения кормежки долго отплевывались.

После того как злодеев «напоили» через «воронки», все наблюдали за корчами, пока тела затихли. И расходились с площади с разным настроением – большинство говорливое, обрадованное зрелищем, но немногие с бледными лицами, тихие, молчаливые, на не сгибающихся ногах.

А сегодня с утра генерал-прокурору сообщили, что среди чиновничьего люда прокатилось интересное высказывание – «не воруй, иначе «царской водки» отведаешь!»

– Не дай Боже, – припомнив увиденное зрелище, генерал-прокурор, борец с казнокрадством, машинально перекрестился…

Глава 3

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 14 августа 1764 года

– Я вызвал вас, фельдмаршал, чтобы побеседовать о смысле бытия, – Иван Антонович усмехнулся, понимая, что его слова для собеседника могут сейчас показаться страшными – ибо в них тот мог уловить близкое дыхание неизбежной и неотвратимой смерти.

– И поблагодарить за то радушие, с которым, благодаря вашим инструкциям, познакомился в Шлиссельбургской крепости. В том самом «секретном каземате», куда меня перевели из Холмогор по вашему настоянию. Понимаю, началась война с Пруссией, и вы были обязаны предпринять все меры, чтобы «брауншвейгское семейство», и особенно я, как император, пусть свергнутый с престола, не представлял угрозы. Вот только восемь лет, проведенных в подземелье, мне особенно запомнились – и я знаю, кому ответить сторицей за то время.

«Что, проняло тебя до самой задницы?! Пот потек, вздохнуть и нагадить в штаны боишься?! То-то же, фельдмаршал, что войну никогда не видел и даже батальоном не командовал. Был один у тебя преемник, в страх знаменитых сталинских маршалов вгонял, сам такие же, как у них погоны со звездой носил. Ох, не Лаврентий ты, побелел изрядно – боишься меня. И правильно делаешь, Александр Иванович, прикажу удавить, и статьи под это дело генерал-прокурор подберет. Я ведь не сатрап, чтобы целого фельдмаршала и сенатора жизни лишать без суда и следствия. Ничего, сейчас я тебе такое скажу, что ты локти изгрызешь».

– Запомните, Александр Иванович – ставка на предательство и изменников никогда не оправдывается! И Петр Федорович, и Екатерина Алексеевна, по сути, предательство в той войне совершили, где русская армия победы одерживала. Ты на стороне Петра решил сыграть, а он струсил. Прощения у немки выпросил – а тебя, как шелудивого пса, за загривок взяли и за ворота выбросили. И знаешь, что я тебе скажу – свел бы с тобой старые счеты! Хотя я не злопамятный, но память на зло у меня отличная!

«А вот тебя сейчас проняло основательно. Ладно, усугублять ситуацию не стану, а то пот ручьями пошел, и личико белым стало, как мелованная бумага. Такой человек мне и нужен – жесткий, но послушный пес, что без команды грызть никого не станет».

– Дело прошлое, не стану я тебя казнить, но и в милости держать не буду. Понимаю, почему ты меня не приказал в тюрьме удавить, о том, памятуя, не стану месть вершить. Хочешь, живи, граф, и делай что хочешь. Но видно, что не старый ты, а почто от службы отлыниваешь? Вину, ведь, передо мной искупить надобно, али не желаешь императору, которому уже раз присягал, снова послужить верой и правдой?!

Иван Антонович пристально посмотрел на фельдмаршала Александра Ивановича Шувалова, что при царице Елизавете Петровне возглавлял долгие годы Тайную розыскных дел канцелярию. Еще не старый, 53-х лет всего, в паричке и расшитом золотыми позументами мужчина держался хорошо, глаза не бегали от ужаса, но страх чувствовал несомненно. Такого следовало вернуть на службу – одна тайная полиция хорошо, но жандармерия явная к ней в помощь еще лучше.

Но вначале следовало фельдмаршала хорошо напугать, и своего он добился – старшему Шувалову заметно поплохело пять дней тому назад, когда его обязали присутствовать на первой публичной казни. Такой намек многие сановники восприняли совершенно правильно и адекватно – молодой император не прежние правители, весь в бабку грозную царицу Анну Иоанновну, и кровь пролить не побоится.

– Государь, я готов вам преданно служить там, где вы решите! Готов в том поклясться перед Богом, а моя семья станет в том залогом!

«Смотришь прямо в глаза, взгляд не отводишь в сторону. Руки не подрагивают – понимаешь, что попала собака в колесо, пищи, но беги! Ладно, посчитаем, что проверку на вшивость прошел».

– Я вас не осуждаю за честную службу царице Елизавете Петровне. За интересы державы Российской радели, а одно это искупает часть ваших прегрешений, допущенных против меня лично. Так что служите мне честно – ибо я свои интересы, от Российской державы отличительные, не имею. А потому трудов предстоит много – и вы, граф, в них примите самое живое участие. Готовы, фельдмаршал, меня выслушать внимательно?

– Да, ваше императорское величество! Я весь во внимании!

– Тогда присаживайся в кресло и слушай – разговор у нас долгий будет. События странные происходят, Александр Иванович. Царица при помощи пруссаков бежит из Петербурга, это раз. А далее еще интереснее – граф Панин выезжает из Риги тайно и оказывается в Мемеле. А там на него нападают голштинцы, якобы по приказу беглой императрицы, что вдовствующей голштинской герцогиней стала. Это два. Чую, что мутит мой «кузен» Фридрих, на Екатерину «стрелки переводит». Вот она – убийца есть подлая, ее и режьте. Не верю я в такое! Не верю категорически! Он нас за придурков держать смеет!

– Странное дело, государь. Его расследовать нужно спешно нужно, прусский король к интригам склонен, шпионов своих везде держит в числе большом. Великую княжну Екатерину я в сговоре с королем давно подозревал, и о том, как они фельдмаршала Апраксина через Бестужева улещали. Да вот только допросить не успел толком…

– Знаю, помер болезный. Но пронырлив был, и армию нашу отвел, и дочь свою к твоему брату в постель подложил! А она к Гришке Орлову кинулась, а потом скакать начала, попрыгунья-стрекоза, – усмехнулся Иван Антонович – нравы аристократии в восемнадцатом веке были еще те – за месяц на него столько информации вылили, что впору голову пеплом посыпать. Любой «желтый журнал» в прошлой жизни от эксклюзива тиражи свои многократно увеличил.

– Ладно, это дела не касается, обликом орале дам не наша забота. А вот с Мемелем разбираться придется крепко. К рижскому губернатору Броуну драгун израненный явился, сказал, что Панин якобы изменил, с бумагами важными на сторону прусского короля перешел. Разговор якобы подслушал между кирасирами. Может, и не врет, но сомнения меня одолевают – напавшие могли сознательно его в живых оставить, и при нем беседу, якобы неосторожную, повести. Чтоб нас в заблуждение и обман ввести. Я губернатора придержал, а то горячий ирландец, как мне сказали, собрался на Мемель в больших силах нападать, чуть ли не дивизией.

От Тайной экспедиции людишки туда давно посланы, Василий Иванович Суворов рвет и мечет, его промашка. А потому, чтобы впредь подобного не было, нельзя государству нашему с одним глазом жить, подобно циклопу, у которого Одиссей погостил.

Службу твою дальнейшую я вижу в Собственной его императорского величества канцелярии, где ты, граф, примешь Третье отделение, которое создавать нужно с нуля.

Иван Антонович усмехнулся, вспомнив, как неделю тому назад учредил эту структуру. Которую временно возглавил бывший при императоре Петре Федоровиче секретарем, тайный советник и сенатор Дмитрий Волков, тот самый, что манифест «о вольности дворянской» состряпал. Екатерина Алексеевна его вице-губернатором в Оренбург отправила, но в июне отозвала, чтобы тот принял под начало Мануфактур-коллегию.

– А какие дела в оной ты на меня возложишь, государь?

– Те же, что были в упраздненной Тайной канцелярии, только название благозвучное подобрал. Но о том знать никому не нужно. Людей сам подберешь, они у тебя с прежней службы остались – отзовешь через Волкова. А его самого под присмотром держи – и о замыслах сообщай. Возьми под полный контроль! Но твоя главная задача – держать меня в курсе всех тайных дел, что происходят в державе нашей, так и за границей. Справишься, тебе не впервой, опыта много накопил.

Иван Антонович задумался, положив искалеченную руку на столешницу. Создать еще одну спецслужбу он решил заблаговременно, нельзя черпать информацию только с одного источника, чтобы не стать игрушкой в чужих руках, завися от Суворова.

И насчет заграницы обманул – теперь там при послах будут находиться офицеры от фельдмаршала Миниха, что начнут заниматься шпионажем под видом обычных секретарей. Причем не разово, а систематически – при Военной коллегии вскоре будет образован Главный штаб, с разведывательным отделом, а при всех инспекциях еще будут созданы отделения. Лиха беда начало – может быть, еще ГРУ удастся лет через десять в этом времени в жизнь воплотить. И это не считая самих послов и посланников, что давно шпионажем политическим занимаются, и доклады в столицу постоянно пишут – такая у них работа.

Шувалову деваться некуда – его многие сейчас ненавидят!

Да и рад будет фельдмаршал на службу вернуться, и снова увидеть, как те, кто над ним насмехались, опять трепетать начнут, а кое-кто и откровенно пресмыкаться. Такова человеческая природа – ее не переделаешь в одночасье. Бецкому лет тридцать потребуется, чтобы поколение новых дворян вырастить, для которых понятие чести станет не пустым звуком, как и верное служение отечеству.

– Но в свое отделение только самых проверенных людей отбирай, штат у тебя там будет всего в сотню человек. Вот и распредели среди них обязанности по уму. Агентура и шпионы в список сей не входят – они у тебя должны быть везде, глазами и ушами – причем не столько твоими, сколько моими. Понимаю, что маловато, так штаты у нас не резиновые, растянуть их трудно. Хотя… А пожалуй это мысль…

Иван Антонович задумался, входить в конфликт с Минихом не хотелось бы, но зато перспективы отчетливые вырисовывались. Он снова постучал пальцами по столу, принимая решение. Затем пододвинул к Шувалову несколько листков бумаги, сцепленных самой настоящей скрепкой, которые уже научились делать в дворцовой мастерской.

– Здесь я написал все, что выполнить необходимо. Во дворце под твое отделение три комнаты отдаю, плюс два дома в городе. Деньги выделю немалые, но вот о делах Третьего отделения даже в Тайной экспедиции знать не должны, – Иван Антонович нахмурился – знать то конечно, не должны, но любая спецслужба неизбежно полезет.

«Ничего, взаимный контроль дело хорошее, тем более Дворцовая служба Горезина смотреть за Суворовым и Шуваловым будет, комнаты ведь в Зимнем выделены. А они мелкотравчатого чиновника всерьез вряд ли воспримут. И зря – Порфирий Степанович весь изведется, но своих людишек в их окружение натыкает, хоть лакеями, хоть горничными. Убираться ведь в помещениях надобно, а кто их сейчас всерьез как агентов еще одной тайной полиции примет?! Так потихоньку – полегоньку, и пойдет ко мне информация, и перестану слепым себя ощущать!»

Глава 4

Киль

Вдовствующая герцогиня Голштинии

Софья-Фредерика

полдень 28 сентября 1764 года

– Матушка Екатерина Алексеевна, а у нас гость дорогой!

Старший из братьев Орловых, Иван Григорьевич заглянул в кабинет бывшей российской императрицы с сияющим лицом. И тут же за его спиной появился младший брат Владимир, поддерживая под локоть незнакомого ей старика, с седыми волосами и бородой, заметно приволакивающего ногу, с изуродованным лицом.

Но вглядевшись в этого человека, женщина ахнула, всплеснув руками чисто по-бабьи. Вскочила с кресла, подбежала к мужчине и порывисто его обняла, припав к груди.

– Алексей Григорьевич, дорогой мой! Я думала, вы давно погибли! Но как вы спаслись?!

– А я не спасся, матушка, – глухо позвучал шамкающий голос, во рту прежнего красавца гвардейца не было зубов, только гнилые корешки торчали. – Я там под Шлиссельбургом и умер. А воскрес только для того, чтобы отомстить Ивашке за своих братьев…

Глаза Алехана полыхнули такой лютой, нестерпимой и еле сдерживаемой ненавистью и злобой, что Екатерина отпрянула от бывшего когда-то красавцем графа, ее пробрал страх. Но только на одну секунду, женщина снова взяла себя в руки, крепко обняла страдальца и пылко расцеловала, прижимаясь как можно теснее.

– Садитесь в это креслице, вам тут будет удобно, дорогой Алексей Григорьевич, – захлопотала бывшая царица, усаживая среднего из братьев Орловых в кресло и подкладывая вышитые ее собственными ручками подушки. За этими заботами и приятными для любого мужчины стараниями Екатерина Алексеевна спрятала постигшее ее мгновенно жуткое разочарование – впервые здоровяк Алехан не отреагировал на нее чисто по-мужски, как бывало раньше, его тело осталось безвольным.

Она еле сдержала горестный всхлип, отвернувшись на несколько секунд к столу. Страшно почувствовать, как под пальцами совершенно не отзывается мужчина на простую ласку, как не задрожали его мышцы. А ведь он должен по ней изголодаться?!

Но почему так?!

Он охладел к ней совершенно!

Постоянно ведь жаждал, а его старший брат Григорий только над тем посмеивался. А однажды в спальне, после горячих утех сказал мимоходом, что нет ничего постыдного в том, чтобы услужить своей императрице любыми способами. И она не выдержала – когда фаворит был в отъезде, порог ее опочивальни переступил его брат.

Это была восхитительная ночь!

– Алексей Григорьевич, милый мой, как я вас рада видеть, – голос Екатерины сочился любовью, теплотой и лаской – но только ни один человек не смог бы не то, что увидеть, даже почувствовать, как в ее груди в эти минуты замерзала ледяная глыба.

Алехан стал равнодушен к ней как мужчина, совершенно спокойным – это означало, что у него к ней не осталось даже капельки любви. Она еле сдержала рыдания – видимо увидел ее чуть раздвоенные, как у зайца губы, два выбитых передних зуба. Их замена из фарфора не давала возможности есть на торжественных обедах – они норовили при укусе мяса выпасть изо рта – а такой конфуз был недопустим.

Или граф заметил немного искривленный после злополучного удара шпаги прелестный носик своей возлюбленной?! Мужчины такое увидят сразу, и отшатнуться от женщины, их ведь привлекает идеальная красота – а она ее лишилась, вступив в схватку с офицером из Тайной экспедиции. Да, победа досталась ей, но сейчас отчетливо стало видно, что слишком дорогой ценой – любовник перестал ей восхищаться!

– Вы будете здесь в полной безопасности, дорогой граф. Отдохнете, оправитесь от своих тяжких ран, я вас окружу заботой, – заворковала Екатерина, причем ни капельки не лгала. В Голштинии ее сына Павла, ставшего Паулем-Петером (совершенно непривычное для герцогства имя), приняли как настоящего герцога и правителя.

Приехал любекский князь-епископ Фридрих-Август, его двоюродный дед, приходившийся самой Екатерине дядей. А как иначе – если покойный муж приходился одновременно ей двоюродным братом. Прибыл посланец и от шведского короля Адольфа-Фредерика, старшего брата епископа – в письме обещал всяческую поддержку, как внуку, так и ей самой. Но обольщаться не приходилось – в Стокгольме монархи превратились в игрушку среди закулисной борьбы «партий шляп и колпаков».

Приехал в Киль погостить у племянника ее младший брат герцог Ангальт-Цербстский Фридрих-Август, князь Йеверский или Еверский, со своей двадцатилетней супругой двадцатилетней Фредерикой Августой Софией. Екатерина яростно надеялась, что молодая жена родит брату сына, тогда она сама по «праву прялки» станет княгиней Еверской, а ведь Евер совсем рядом с Голштинией, рукой подать. А потому частенько поглядывала на живот молодой цербстской герцогини, надеясь на чудо – будто животик может округлится прямо на глазах. Однако новобрачная чета не торопила ее обрадовать известием, хотя с их майской свадьбы прошло все лето.

Но союз между Голштинским и Ангальт-Цербстским герцогствами уже был заключен – притязания прусского короля пугали сестру и брата, последний надеялся на союз с курфюрстом Ганновера, королем Англии, что являлся союзником «доброго дядюшки Фрица», при упоминании которого у женщины сразу холодел живот, и от ярости сводило зубы.

Какие миллионы, или даже полмиллиона – венценосный пройдоха выслал разной монеты в мешках на сумму 327 тысяч 649 талеров 15 крейцеров. И еще «великодушно» пообещал выплачивать ей, пока длится ее регентство, ежегодную пенсию в 26 тысяч. И герцогу Паулю-Петеру до его совершеннолетия согласился перечислять каждый год ровно 50 тысяч талеров, прислав заодно орден Черного орла с лентой.

Дарованные неблагодарным королем суммы взбесили вдовствующую герцогиню – такой оплаты своих услуг, сделанных ею как российской императрицей, она никак не ожидала. Вместо признательности беглая царица получила оскорбительную оплеуху.

Словно рассчитались с великосветской шлюхой, тщательно подсчитывая стоимость всех оказанных услуг. Ей даже во сне однажды почудилось, что король Фридрих сидит в мрачном подземелье и перебирает талеры в сундуках. Собственными руками, укладывая серебро в мешки, которые были предназначены для отправки в Голштинию, самую потертую и ходовую монету. Выбирая худшие образцы и бубня под нос – «ей за глаза хватит, я и так немыслимо щедр, крепко переплатил!»

И это при том, что старый скряга захватил графа Никиту Панина со всеми бумагами и расписками, и теперь спокойно отопрется от императора Иоанна Антоновича, если тот потребует пересмотреть итоги Петербургского мира, подписанного между королем и ей, но с подписями уполномоченных на то министров.

«Не видел и не брал этих миллионов. Спрашивайте у бывшей царицы и графа Панина, куда они дели столь огромные деньги. Я тут не при чем – разбирайтесь сами! Но воевать за Шлезвиг готов, как только, так сразу – жду ваших выплат, и начнем!»

Понятное дело, что русские не поверят, но прижать лгуна к стене можно только вооруженной рукой – но воевать с Пруссией один на один Россия сейчас не рискнет. Будет искать союзников для коалиции, а это сделать не так просто, как кажется.

Так что нужно внимательно наблюдать за «европейский политик», и уловить первой изменения в ней. А заодно вооружаться, чем только можно – лишь надежное войско способно уберечь ее с сыном от проблем. Благо гибель голштинской гвардии с генералом Шильдом, как и гибель супруга удалось списать на происки русской аристократии, связав все это одним узлом со своим бегством из заснеженной России.

Вроде поверили!

Сейчас карликовая голштинская армия из восьми полков, наполовину пехотных и кавалерийских, не шла ни в какое сравнение, не только с пруссаками, но и датчанами.

И союз с братом не поможет!

Соседи могли их прихлопнуть, как назойливых мух, двумя шлепками. А все потому, что у нее, из-за скопидомства «старого Фрица», не было денег на наем даже дополнительных пяти тысяч солдат!

Едва хватало на содержание трех владетельных замков (на ремонт которых ушли огромные суммы) и двора, как ее собственного, так и юного герцога. И сейчас Екатерина Алексеевна яростно надеялась, что ее тайное письмо, отправленное в далекую уже Россию, дойдет до венценосного адресата, и будет им внимательно прочитано…

Глава 5

Москва

Иоанн Антонович

полдень 28 сентября 1764 года

«Вот и все – двадцать три года Иоанн Антонович шел на коронацию, а теперь все свершилось», – мысли текли медленно, и так же ступал молодой император, выходя из Успенского Собора Московского Кремля под колокольный перезвон и оглушительные орудийные залпы.

Коронацию стали готовить с первых дней пребывания в столице только что вступившего на престол молодого императора. Отчаянно торопились – в Москву Сенатом была отправлена специальная комиссия, которую в середине августа возглавил прибывший из заграничного вояжа канцлер Михаил Илларионович Воронцов, обычно в жизни инертная особа. Но ставший активным участником, причем ему деятельно принялось помогать огромное число родственников, с превеликой радостью приветствовавших молодого монарха. Да и надежды этот опальный род связывал с императором Иоанном Антоновичем нешуточные.

Еще большую роль в подготовке предстоящего торжества сыграл Московский генерал-губернатор, победитель короля Фридриха под Кунерсдорфом, фельдмаршал Петр Семенович Салтыков. Чрезвычайно энергично принявшийся за подготовку праздничных мероприятий, несмотря на почтенные 66 прожитых лет. А когда Иван Антонович на глазах у всех расцеловал старика и, по примеру царицы Анны, демонстративно назвал его «дорогим дядюшкой», то фельдмаршал прослезился от оказанной ему высокой чести.

Его первенец, 34-х летний генерал-майор Иван Петрович стал преданным сторонником, причем Иван Антонович специально подчеркнул родственную с ним связь, называя «кузеном», чего могли быть удостоены только особы европейских правящих семейств. Ради провокации, Никритин попенял родственнику на «Салтычиху», выразив на встрече омерзение от ее злодейств над крепостными крестьянами.

Искренне удивился реакции Салтыковых, дружно посчитавших убийцу «позором семьи». А молодой генерал вообще предложил взять на себя радикальное решение вопроса, и не доводить дело до суда – ущемления родовой чести всей Фамилии совершенно не хотелось, а так все решилось предельно просто и быстро. Женщину-убийцу тихо удавили в камере, а пострадавшим от нее крепостным дали «вольную».

Иван Антонович одобрил предпринятые келейно меры, а в Сибирь должны были отправиться полторы тысячи новых переселенцев. Да и просьбу монарха ради эксперимента перевести крепостных на трехдневную барщину восприняли спокойно. Даже с интересом, внимательно выслушав пожелание императора, что «со стриженных овец, подыхающих от голода и холода, можно снять только шкуру, да и то облезлую и худую. А кости без мяса есть трудновато, все же хороший пастух животин на выпас добрый гонит, понимает, что нужно дать им жирком обрасти».

Перед ним расстилалась покрытая парчой дорога – коврики подготовили как новые, так и собрали с прежних коронаций. Голову серьезно придавила тяжелая золотая корона, буквально усыпанная бриллиантами – стоимостью в два миллиона рублей. Тут поступили проще – на «распил» пошли все торжественные аксессуары бывшей императрицы Екатерины Алексеевны – корона, скипетр и держава.

Именно их он брал в свои длани в Успенском Соборе, после принятия священных таинств миропомазания и освящения, из рук трех главных иерархов православной церкви. Митрополиты в праздничных ризах ему их поочередно подносили – корону он собственноручно сам возложил на себя, после принял от них увесистые скипетр и державу. Теперь ему предстояло посетить Архангельский и Благовещенский соборы Кремля, приложиться к надгробиям первых государей и царей, затем поклониться мощам святых, поцеловать особо почитаемые иконы.

Ничего не поделаешь – священнодействие ритуалов приходится выполнять и соблюдать императорам, тут самодержавная власть вынуждена принимать и поддерживать вековые традиции, которыми эта самая власть и освящается целыми веками.

Степенно ступая по «царской дороге», тяжелая мантия хоть давила на плечи, но идти не мешала. В конце сентября стояла теплая погода – настоящее «бабье лето». Это радовало – Иван Антонович сильно устал – коронация уже шла три часа. Но молодой император работал мозгом старика, наметанный глаз выхватывал из празднично одетой и ликующей толпы все необходимые детали.

Вдоль парчи, через большие промежутки, заполненные цепью солдат с красными отворотами на сапогах, оберегая путь, стояли в положенных им нарядах, кавалеры и кавалерственные дамы четырех российских орденов. Их набралось более трехсот, причем две трети составляли награжденные новым орденом Святого равноапостольного князя Владимира.

На свою коронацию Иван Антонович произвел большие награждения, как орденами и крестами с медалями, так и деньгами, драгоценностями и усадьбами. Но имелось одно существенное и значительное отличие от прежних торжеств – никто не получил от него крестьян, которые тут же превратились бы в крепостных.

Наоборот, он все сделал совершенно иначе. Глава Канцелярии, Кабинет-министр Дмитрий Волков подготовил манифест, который был вчера озвучен, вызвав безудержный восторг у огромной массы московских жителей. Нет, покуситься на незыблемые права дворянства Иван Антонович не рискнул, оставив все привилегии сословия в неприкосновенности. Но сам манифест полностью локализовал крепостничество, теперь эта страшная «опухоль» не имела возможности для разрастания.

Теперь даже те, кто наследует престол, и захоти повернуть все обратно, не смогут ничего сделать. По объявленному манифесту, все государственные, кабинетные, бывшие монастырские и прочие крестьяне, не могли передаваться государством в крепостную собственность. Да, в интересах державы их могли переселять в иные места или приписывать для работы на заводах, брать в армию рекрутов в потребном числе, обкладывать дополнительными налогами в пользу казны – но сделать крепостными не смог бы даже он сам, если бы захотел.

Не воля, конечно, но что-то очень близкое к ней. Понятно, что заводчики и фабриканты будут просить приписать деревеньки к производству, они ведь привыкли получать от государства в виде помощи баснословно дешевую, практически рабскую силу. Вот только через семь лет они «обломятся от халявы», вынуждены будут прибегать уже к вольнонаемному труду. Так что ограничат свои аппетиты поневоле и начнут перераспределять доходы, оставляя себе уже не львиную долю прибыли, а «урезывая осетра» в пользу фонда заработной платы.

Взращивать олигархию типа «демидовского семейства», Иван Антонович не собирался. Теперь развивающиеся капиталистические отношения получат подпитку от значительной части лично свободного крестьянства, представители которого начнут уходить в города в поисках лучшей доли. А там, в сплаве с ремесленниками начнет формироваться профессиональный пролетариат. И как следствие урбанизации получит мощный толчок вся экономика, совершая постепенный переход от аграрной к индустриальной. Но то дело очень долгого времени, процесс десятилетий…

Взгляд Иоанна Антоновича остановился перед стоящей на особицу от горожан и знати, небольшой на первый взгляд, но достаточно многочисленной нарядной, сплоченной группой. То были послы и посланники иностранных государств со своими миссиями, а также прибывшие на коронацию гости, причем в очень высоких рангах, даже весомых, в глазах всех собравшихся на празднование.

Датская королевская чета – Король Фредерик, милый и добродушный горький пьяница, начавший опустошать царские запасы отличного алкоголя сразу по прибытию в Петербург. И с ним королева Юлиана-Мария, младшая сестра Антона-Ульриха, родного отца Иоанна Антоновича, особа 35 лет со склочным характером. Но ей можно было простить это – она единственная из родственников, кто писала русским императрицам, ходатайствуя за брата и племянников. Даже просила их отправить всех в Данию, гарантируя, что никто не станет претендовать на русский трон.

Прибыла в Москву и огромная по числу Брауншвейгская родня. Герцог Карл, старший на год брат отца, лицемерно улыбающийся и искательно заглядывающий в глаза племяннику, что уселся на российский престол, к величайшему их удивлению. Теперь приходилось демонстрировать горячие чувства, с надеждой урвать от царя «вкусные плюшки». Рядом с ним стояла герцогиня Филиппа-Шарлотта, родная сестра прусского короля Фридриха, чтоб ему долго икалось, «родственничку».

Еще один дядя стоял наособицу – Людвиг-Эрнст, генерал-капитан Нидерландов, опекун малолетнего штатгальтера Вильгельма Оранского. Вот с этим родичем Иван Антонович решил установить самые теплые отношения, дабы не зависеть на морях от одной Англии.

А вот следующие прибывшие в Москву сестры и братья отца стояли в «прусской группе», как он их мысленно окрестил. Первой по рангу шла сама прусская королева Елизавета-Кристина, тепло его обнявшая. Судя по ее лицу, и почерневшим зубам, жилось замужней тетке несладко. Еще одна тетка оказалась, к величайшему удивлению Ивана Антоновича, родной сестре свояченицей, как ни крути. Вдова брата короля Фридриха, Августа Вильгельма, Луиза-Амалия стояла рядом с сыном, двадцатилетним кронпринцем Фридрихом-Вильгельмом, который таким образом приходился ему одновременно двоюродным братом.

«Мама, я худею! Как тут все запутано! Вон там еще дядя притаился – Фердинанд, в чине прусского фельдмаршала, и тетя София-Антония, со своим мужем герцогом Эрнстом-Фридрихом, блин горелый – сразу не выговоришь – Саксен-Кобург и хрен его знает какой еще. Плодовитый у меня дедушка – настрогал детишек уйму – и это добрая половина уже умерла, да еще аббатиса не приехала. Зато владения у них нищие, и от «доброго дядюшки Фрица» зависимые с потрохами, чтоб ему русское серебро боком вышло и зад раздуло, фальшивомонетчику! И не придерешься к паскуде – кто с утра встал, того и тапки!

Еще и цезарские родственнички, от двоюродной тетки императрицы Марии-Терезии – откуда их столько набежало?! Так, четыре штуки – надо будет их приласкать, чтоб пруссаки взъелись. Вон тот мужеложец, брат «дядюшки» принц Генрих, тот самый, что в будущем может стать монархом еще несуществующих США. Блестящий полководец и черный ворон дипломатии – на переговоры приехал, к бабке не ходи. Ну что же – завтра переговорим по поводу мемельского инцидента. Может, еще удастся что-то из них вытрясти вкусненького – от паршивой собаки хоть шерсти клок!»

Глава 6

Киль

Вдовствующая герцогиня Голштинии

Софья-Фредерика

вечер 28 сентября 1764 года

– Как вы себя чувствуете, Алексей Григорьевич?

Екатерина с нескрываемой жалостью посмотрела на скрюченного Алехана, который был с нее ростом, и даже меньше. Куда делся тот могучий красавец, руки которого держали ее в крепких объятиях, даря чувственное наслаждение, когда голова кружилась от счастья.

– Может, вы приляжете на кровать? Вам помочь до нее дойти?! Обопритесь на мою руку!

Бывшая императрица тут же осознала, что этими словами она могла оскорбить прежнего Алехана. Но нынешний вызывал у нее брезгливую жалость. Изуродованное лицо с вытекшим глазом, выбитыми зубами и многочисленными шрамами могло бы вызвать страх, но не сейчас – перед ней был не человек, а лишь его тень. Скрюченные из-за плохо срощенных костей ноги, дрожащие руки и жалостливый голос – она с трудом подавила чувство презрения, мысленно решив – пусть калека живет на ее милостях, но встречаться с ним она уже не будет.

Зачем воскрешать былые отношения с немощным уродцем, утратившим все мужское естество, отшибленное напрочь матросским башмаками?! А ведь поначалу она подумала, что это ее недостатки послужили причиной холодности брата бывшего фаворита. Нет, просто ни на что не способен человек как мужчина, превратившись в дряхлого импотента!

Проиграл Алексей Григорьевич свою последнюю схватку на реке Неве, пойдя на абордаж, но лучше бы погиб там, оставшись в ее памяти настоящим мужчиной, а не этой безвольной, искалеченной куклой, за которой даже служанки будут с нескрываемым презрением и брезгливостью ухаживать, сажая его на ночной горшок.

Неужели у него не хватило мужества просто умереть?! Или бросится грудью на клинок кинжала?! Храбрец, который восхищал ее, обладанием которого она гордилась раньше, превратился не просто в немощного мужчину, но жалкого труса!

Алехан двинулся на нее какой-то дергающейся, но до ужаса знакомой походкой. И тут же раздался его голос, но не хриплый от слабости, а с теми же узнаваемыми нотками, в которых женщина, к своему удивлению и ужасу, признала покойного супруга.

– Проклятые Орловы изуродовали меня, а потом людишки царя Ивашки дело злое довершили, канальи! Воры, изменники! Что так на меня смотришь, женушка?! Почему артикул не выполняешь и в строй по барабану поздно встаешь?! Маршировать!

Екатерина потрясла головой – перед ней было видение убитого по ее приказу мужа. Она попыталась вскрикнуть, но тут фигура начала распрямляться, и за доли секунды превратилась в настоящего Алехана, оскалившегося знакомой хищной улыбкой.

Прошла еще секунда, и женщину сдавили мощные объятия, ее как легкое перышко подняли на руки, донесли и бросили на кровать. Мощные ручищи сорвали с нее вечернее платье, ткань кое-где была порвана – краешком мозга, еще незамутненного, в ней взвыла извечная бережливость. Но протест был тут же задавлен на корню все поглощающим поцелуем. Тело воспылало под крепкими ладонями, Екатерина обмякла, и покорно приняла навалившееся сверху тело победителя.

Такова участь всех женщин, и даже цариц…

– Мне часто говорили, что ты великий плут и хитрец, которому нет равных. Я знала это, видела не раз твои кунштюки, но ты меня провел, поверила, дурочка, в твою мнимую слабость!

Екатерина засмеялась, поглаживая пальчиками широкую грудь Алехана. Как приятно было лежать на его мощном плече, вдыхать мускусный запах любовного пота, чувствовать себя утомленной и побежденной в любовном поединке, и ожидать продолжения оного, как только восстановятся силы жаждущего ее тела мужчины.

– Зато убедился, что кунштюк сработал!

Широкая ладонь прошлась по ее груди, сдавила бедро так, что Екатерина Алексеевна затрепетала от охватившего ее желания. Но бывшая императрица всегда отличалась крепостью воли и здравостью ума, а потому засмеялась и куснула любовника за ухо. Зашептала:

– Для чего ты хочешь этим придурком прикинуться?! Как ты этим фокусом Ивашку проведешь?!

– Много хочешь знать, скоро состаришься!

Алехан отшутился, и неожиданно навалился на нее, раздвинув ее колени. Она только закрыла глаза от любовного томления, увидев знакомое выражение на его лице, и покорно приняла ненасытного любовника, сама терзаясь от чувственного желания…

– Надеюсь, ты больше не будешь ходить немощным старичком по замку, тяжко вздыхая как приведение?

Екатерина откинула длинные черные волосы за спину, чувственно потянулась, как сытая кошка, видя, как Алехан сыто посматривает на нее одним глазом. Женщина прекрасно знала, что сшитый из редкого в Европе муслина ее пеньюар, отороченный белопенными кружевами (хорошо, что ей успели его пошить в Петербурге, и значительную часть вещей вывезли на английском корабле), просвечивается. И поневоле притягивает взгляд изголодавшегося по женской ласке мужчины.

– Как чудно, милый…

Ей было хорошо, что на смену покойного Григория, красивого, но недалекого, пришел его брат, пусть вообще некрасивый, но ловкий, умный, изворотливый и предусмотрительный. Тем более что в постели они были невероятно схожи – даже наслаждение дарили одинаково, иной раз бросая ее тело в такую пучину страсти, что она теряла сознание.

– Нет, Като, пусть меня видят таким немощным уродцем, за которого ты меня и приняла. Если ты попалась на этот кунштюк, то и другие его примут. За «чистую монету» возьмут, не разглядев фальшивку. Надо так проделать, Екатерина Алексеевна, расскажу зачем, но позже. Иди ко мне!

Алехан усмехнулся, протянул свою лапищу и так погладил ее бедро, что женщина мгновенно вспыхнула пучком сухой соломы, к которой поднесли горящий факел…

– У тебя от шпионов Ивашки не продохнуть, так и снуют по Килю, как заведенные. А мне в Россию обратно вернуться нужно – я Ивашке смерть братьев никогда не прощу!

– Хочешь его убить?! Вряд ли тебе такое удастся, вокруг него утроят охрану, как только почувствуют хоть малейшую опасность, – Екатерина размышляла, устроив свою голову на его плече.

– Заговор организовать? Бессмысленно это занятие – прежней гвардии нет, «потешных» разогнали, а вместо дворян набрали отличившихся в войне с пруссаками солдат. А они верны царю – мне ведь сведения из Петербурга приходят с негоциантами, даже газеты читаю. Иоанн сейчас на коронации – милостей многим насыплет, они ему как псы служить верно станут. Аристократия сейчас из кожи вон лезет, чтоб новому императору услужить – вспомни как они мне после смерти Петра в приемную лезли, прощения чуть ли не на коленях просили?!

– Вот я про это и говорю – убивать его бесполезно! После коронации за ним очередью выстроятся братья и сестры, а всех не перебьешь, хотя очень хочется. И вельмож сейчас не привлечь к заговору – она верность свою демонстрировать будут. А посему иное средство для отмщения я измыслил, чтоб разом всех наказать, и царя, и знать, что от верности тебе отреклась. Пусть завоют от горя!

– Что ты удумал, дорогой?

Женщина уперлась на локоть, склонившись над любовником. Соблазнительным для мужчины движением отбросила локоны, округлость груди задорно вытянулась вперед набухшим соском.

Алехан хищно прищурился, намек понял и погладил так, что женщина застонала. Но ей сильно хотелось проведать замыслы любовника, и она, после пылких поцелуев, снова спросила:

– И чем ты в России займешься?

– Подниму крепостных крестьян на бунт, как во времена Стеньки Разина и Кондрашки Булавина. Объявлю, что я «чудом спасшийся» государь Петр Федорович, и дарую своими манифестами всем от царского имени землю и волю! Призову народ к топору!

Екатерина Алексеевна от изумления на минуту даже дар речи потеряла, ошеломленно взирая на лицо спокойного Алехана. После долгой паузы потрясенно прошептала:

– Ты же Смуту такую учинишь, похлеще Лжедмитрия! Страшное дело ты задумал, Алексей Григорьевич…

– Зато всех предателей перебью, а Ивашку на кол посажу. И посмотрю, как корчиться будет. А ты только подтверди, что я твой чудом спасшийся муж, вместо которого похоронили слугу. А я, как на трон взойду, тебя из Голштинии вызову, будем вместе править. Только чур, Павел наследником не будет, ты мне сыновей еще родишь!

– Конечно, рожу, мой милый, – потрясенно произнесла Екатерина, пораженная его замыслами. На память пришла Марина Мнишек, но она тут же отогнала видение. И принялась вслух размышлять:

– Денег нужно будет много, они у французского короля есть. И на войну толкнуть надо соседей, чтоб Ивашка с ними в драке хорошо увяз. И лишь тогда начинать кунштюк…

Глава 7

Москва

Иоанн Антонович

полдень 29 сентября 1764 года

– Венценосный брат мой, король Фридрих, отправил знаки ордена Черного орла юному герцогу Голштинскому, признавая за ним все права на отцовское наследие!

Принц Генрих говорил противным скрипучим голосом. На лице 38-ми летнего мужчины виднелись следы оспы и пороховой копоти – отметки отгремевшей Семилетней войны, закончившейся безрезультатными итогами год назад. Достигнут фактический «статус кво» довоенного мира – и стоило лить потоки крови и терпеть убытки?!

– Вдовствующая герцогиня Голштинская Софья-Фредерика заверила нас, что на престол вашего императорского величества она притязать не будет, и вскоре вам отправит грамоту с изъявлением оного желания. Как видите, мой венценосный и старший кузен, его королевское величество полностью вас поддерживает и в моем лице заверяет ваше императорское величество в своем дружеском расположении.

Принц Генрих остановился, посмотрел на задумавшегося Иоанна Антоновича холодными рыбьими глазами, и также медленно закончил свою короткую речь тем же скрипучим голосом:

– Король Фридрих рад, что пушки перестали стрелять, и все страны живут в мире, который никто не нарушит ради каких-то своих сиюминутных интересов или мелочных обид.

«А бьют то, как умело, подлецы, и синяков не оставляют. Намеки рассыпал щедро – Голштинию мы поддерживаем, Катьку и Павла признаем законными правителями, так что Ванька не пытайся их преступниками сделать – кто-то из сенаторов все дело против них слил. Шпионы, бля, или завербованные агенты – а контрразведки толковой еще нет».

Да, хреново – если Катька отказную грамоту написала, а так, скорей всего, и есть – трогать ее и ублюдка нельзя, акция может дорого обойтись. И Петербургский мир не разорвешь – без коалиции мы войну один на один с пруссаками сейчас не потянем. А на деньги нас кинули – внешнеполитические распоряжения Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны я отменить сейчас не могу, их не признают, и как итог – война! Ох, не хотелось бы! Но как его достать то в выигрышной позиции?»

– Я рад, что никому не нужная война в Европе закончилась, и между нашими странами заключен мир. Вот только у меня один вопрос к вам, кузен – кто два года тому назад заключал с королем Пруссии Фридрихом в Петербурге мир – император Всероссийский Петр Федорович или герцог Голштинский Петер Ульрих?!

– Разумеется, мой венценосный кузен, – в глазах принца Генриха появилось удивление, и он стал терпеливо разъяснять Иоанну Антоновичу, будто недоумку, считая что тот, проведя всю жизнь в тюрьме немного повредился умственными способностями.

– С императором российским. И мир с моей страной подтверждала императрица Екатерина. Просто она по покойному мужу имела титул герцогини Голштинской, которой сейчас и является, как и ее сын Пауль-Петер, переставший быть наследником российского престола, но сохранивший за собой титул герцога.

– Тогда странная коллизия получается, мой кузен. Солидные деньги были переданы королевству Пруссия за возможность отвоевания Голштинией Шлезвига, что ныне является датским владением. Да-да, переданы точно в срок, и в полном объеме, о чем есть документы, заверенные как представителями вашего короля Фридриха, моего венценосного кузена, да хранят его небеса, так и подписанные собственноручно тогда императрицей Екатериной, которая являлась герцогиней Голштинской.

Иван Антонович говорил спокойно, но потому как чуть нервно дернулся младший брат прусского короля, понял, что удар достиг цели. Видимо, пруссаки поняли, что часть бумаг Панин оставил в Петербурге, забрать которые у него не было возможности.

– Мой король сполна выполнил обязательства…

– Согласен, но перед герцогами Голштинскими король Фридрих ничем не обязывался, а лишь перед императорами всероссийскими – коими упомянутые вами герцог Пауль-Петер и герцогиня Софья-Фредерика не являются. А потому я буду просить своего венценосного брата Фридриха выполнить соглашение для российского императора, коим я являюсь, а не для герцогов Голштинских, каковыми они перестали быть.

«О как тебя заколбасило, мой друг. Ты в «лихие девяностые» дела не расследовал, когда «кидалово» похлеще было, чем то, что ты со своим братцем решили со мной проделать.

С Катькой у вас вышло – она вам отступное выплатила, за трон, на который вошла!

Как и за то, что во время заговора вы ее поддержали, обещая, что не дадите Петру убежища и помощи – а немке деваться было некуда – отсюда и отступные 25 миллионов, и освобождение Восточной Пруссии, откуда русские войска вывели».

– Вы хотите завоевать Шлезвиг для себя?!

– Помилуй Бог, зачем мне он нужен? А вот от Голштинии я бы не отказался – ведь раз они бежали туда, и ваше королевство их признало, значит, сделка либо аннулируется, с обоюдным соблюдением интересов сторон, либо та сторона, что получила деньги вперед при заключении сделки, компенсирует вложение другой высокой договаривающейся стороны. А каковой вдовствующая герцогиня Голштинская являться не может, раз она написала отказную грамоту за себя и сына, юного герцога. Следовательно, не способна к заключению договоров.

Иван Антонович улыбнулся, глядя в выпученные глаза принца Генриха, и вкрадчивым голосом продолжил:

– О, я прекрасно понимаю, что внесенные в прусскую казну Российской империей те 25 миллионов талеров…

– Рублей, простите, мой венценосный кузен, в талерах на два миллиона будет меньше!

– О да, вы правы, мой кузен, но только если это только довоенные полновесные талеры, а не те «эфраимки», что чеканились в войну, которая разорила ваше несчастное королевство, которое я так люблю, зная, что оно заслуживает большего!

Чуть не плача, лицемерно произнес Иван Антонович, мысленно ликуя – пруссак проговорился. А ему деваться было некуда – они знали, что императрица никогда не потребует эти деньги назад вернуть, ни при каких обстоятельствах.

«Потому и помогали ей бежать, надеясь на лучший вариант. А самый простой – голштинцы отказываются от русского престола, а ты забудешь об уплаченных деньгах. А я согласен воевать Голштинию, дабы вернуть если не деньги, то территорию. Причем завоевать ее вашими руками. И кто после этого будет король Фридрих?!»

– А что вы понимали под компенсацией, мой венценосный кузен, – тяжело выдохнул младший брат короля, сообразивший, что не следует поднимать скандал на всю Европу, лучше как-то келейно договориться. Ведь за такие деньги русский император имеет полное право всю Голштинию вырезать, которую прусский король Фридрих преждевременно решил взять под свое высокое покровительство.

– О, сущие пустяки. Мемель – где произошел досадный случай – там голштинцы напали и убили моего горячо любимого министра, главу коллегии по иностранным делам – да за такое их города нужно предать огню и мечу! А магистрат Мемеля следует наказать и очень сурово. Вам самим такой предательский город не нужен, что нам еще присягал.

Правда, злые языки мне сообщили, что граф Панин был захвачен прусскими кирасирами и содержится в чудной комнате с голубыми гобеленами. Но я этому не верю, скорее всего, граф тайно ведет переговоры по поводу компенсации за деньги, а вы его там напрасно прячете, поверив хитрецу, что он ищет у вас спасения.

А мне он зело нужен исключительно живым – дело в том, что именно он отдал приказ убить меня в Шлиссельбургской крепости. Очень бы хотелось поговорить с ним на эту тему лично.

«Что глазами хлопаешь, рыбья голова?! Думал, наша посольская разведка клювом щелкает?! Пруссаки тоже деньги любят и за взятку ваши тайны охотно предают! А теперь надо поторопиться и нанести второй удар, пока он не опомнился, а то проиграю».

– И еще ту половину Шведской Померании, что русские войска завоевали у свеев, а император Петр великодушно отдал курфюрсту Бранденбурга, вашему венценосному благородному отцу Фридриху-Вильгельму, что стал первым королем Пруссии, царствие ему Небесное!

– Мемель еще куда ни шло – мой венценосный брат не любит этих предателей, – чуть ли не подскочил в кресле принц Генрих, – но отдать всю нашу часть бывшей шведской Померании соверш…

– Почему всю?! Зачем нам она вся?! И даром не надо, даже если вы будете назойливо предлагать?! Нам нужен кусочек, чтобы закончить то дело, которое начал…

«Вот так и надо – Мемель отжал – они его изначально на кон и ставили. А всю бывшую шведскую Померанию они бы не отдали, отказались наотрез, а я бы Мемеля заодно лишился. А так «осетра урезал» быстро, причем в такой форме, что принц ошалел. Теперь надо их приманить тайной полишенеля, а потом на бабло развести – халяву все любят! В наперстки они не играли – зато познакомлю».

– Там островок то всего, и уголок между Мекленбургом и шведами, кусочек маленький. Причем верну его, может быть, если вы сами откажитесь от большой компенсации. Я лучше ее целиком себе возьму….

– О какой компенсации вы мне сейчас говорите, мой венценосный кузен? Неужели это намного больше острова Узедом и побережья до герцогства Мекленбург?

– Намного! Могу подсказать, как с моей помощью вдесятеро больше получить, причем довольно скоро…

Глава 8

Москва

Принц Фридрих-Генрих-Людвиг Прусский

полдень 29 сентября 1764 года

Сидящий напротив него в удобном кресле русский император весьма бегло говорил пусть на дурном немецком языке, диалект которого принц определить не мог, но весьма живом, эмоциональном. Да и сам молодой монарх был не суровым, холодным и скрытным, как он, нет – приветливость и ласка сквозили во всех его словах, жестах и поступках.

Младший брат прусского короля тихо радовался про себя, что сумел ввести в заблуждение царя огромной державы. Видимо от того, что тот долгие годы провел в тюремном заключении и не получил должного образования. А так как не жил при дворе, то не смог научится ведению искусной политической интриги.

Однако приватный разговор пошел не так, как рассчитывал принц, вернее, совсем не так. Этот молодой человек оказался иногда умным и ловким, а в разговоре порой вел себя как его старший брат – старался все выведать под любым предлогом, перескакивал на посторонние темы, когда хотел увильнуть от неудобных вопросов. И плел какую-то паутину из недосказанного, недомолвок, замалчиваний, уверток. Наивный юноша!

Да и насчет его образования возникло много вопросов – кроме немецкого, император весьма прилично говорил и на французском языке, на котором любил постоянно разговаривать сам принц. И пусть тот был столь же странным, но достаточно понятным при разговоре.

Знания собеседника о истории и географии Генриха немного ошарашили – царь великолепно ориентировался не только в мире, но и реальной «политик». И еще одно – в какие-то моменты, принц видел, как иногда резко меняются глаза царя – из молодых они превращаются в старые. Как у его старшего брата Фридриха – насквозь лживые, с прожженным цинизмом опытного интригана. Это происходило в те минуты, когда царь начинал рассыпать бесконечные философские сентенции. Или пытался мурлыкать собственные песенки, довольно неплохие и необычные вирши, на французском языке – строчки «если б не было тебя» принцу очень понравились, и он решил после беседы попросить императора спеть ее.

– Король выведет войска и администрацию до начала нового года, и вы можете принять Мемель под собственную руку, ваше императорское величество. Этот злополучный город вернется под вашу руку!

Отдавать Мемель не хотелось от слова совсем, но старший брат король предупреждал его, что если русский царь начнет требовать деньги данные императрицей обратно, то уступить город. Все же больше двадцати миллионов талеров доброго русского серебра позволили начать перечеканку прусской монеты, «испорченной» за годы войны настолько, что цены выросли в три-четыре раза, а королевство переживало нелегкие времена. Русские деньги оказались спасением, и вместе с возвращением Восточной Пруссии настоящим «вторым чудом Бранденбургского дома».

Жаль, конечно, но оно того стоило – доходы от Мемеля не перекрывали и сотой части от этой суммы, так что выгода налицо. Да вся завоеванная царем Ливония была выкуплена царем Петром за два миллиона талеров, а тут за намного меньший по размерам Мемель, раз так в сорок, русские отдали в десять раз большую сумму.

В Петербурге совершенно не умеют считать деньги!

А вот вся восточная часть захваченной у шведов Померании совсем иное дело – о ней речь не могла идти совершенно!

Это не предмет для торга!

Но русский царь, заикнувшись, теперь повел себя как улитка, спрятавшись в раковину. Понятно, для чего он просил небольшой кусочек от западной части прусской Померании – все же бесхитростный юноша, не умеет прятать свои эмоции.

Ему зачем-то нужна оставшаяся за шведами Померания со Штральзундом. И, весьма вероятно, часть Финляндии от Выборга – продолжать желает юноша войну со Швецией?!

Весьма вероятно, но зачем?!

Эти земли не дают Швеции никаких доходов, Стокгольм несет расходы одни – принц Генрих это знал точно, так как одна из его сестер была замужем за шведским королем. Впрочем, зятю это не помешало предпринять неудачную войну за утраченный старинный ганзейский город Штеттин, вот только вернуть его он не смог.

– Но я вернусь к сделанному вашим императорским величеством предложению – что за компенсацию вы хотели предложить за часть шведской Померании, что наше королевство получило из рук русского царя по итогам Великой Северной войны?

– Мне не нужна вся эта часть, вполне хватило бы городка Анкалм на побережье с округой и острова Узедом! У меня две родные сестры, я их должен обеспечить приданным. Найти братьям достойные партии! Сумма, что досталась вашему королевству от императрицы огромная, могли бы выделить моим сестрам из нее приданное?!

Принц немного ошалел от наглого предложения – такой детской наивности и прямоты от молодого царя он никак не ожидал. Да, действительно – Мемель с округой и вся захваченная у шведов Померанию стоила раза в два дешевле, но так кто мешал русским правильно вести дела?!

Хотя…

Мысль лихорадочно заработала – найти достойные партии сестрам царя искать не придется. С ним в Москве племянник, наследник престола кронпринц Фридрих-Вильгельм, чем не самая достойная кандидатура?! Да во всей Европе достойней не найти, хоть из края в край объехать.

Но тогда получается, что отданная царю Померания отойдет Прусскому дому обратно. Уже в качестве приданного царевны?!

Он скуп изрядно, а это с одной стороны даже хорошо. Но тогда будет выгодно отдать всю завоеванную у шведов Померанию, Анкалм с Узедомом, и Штеттин с другим островом, что закрывают устье Одера. Это будет выглядеть щедро и можно оформить как продажу. Которая вернется уже приданным за русскими царевнами.

Выгодно? Несомненно!

– Однако вы говорили о достойной компенсации, что вы могли бы выделить своему кузену, королю Фридриху, за уступку земель Шведской Померании, что находится под его владычеством?!

– Да мне не нужна вся бывшая шведская Померания, кузен? Зачем? Это будет дорого! Хотя, как приданное, ведь вполне достойно царевен, как вы смотрите, кузен?

– О, да, мой венценосный кузен. Штеттин того стоит, как и Анкалм. И, думаю, король Фридрих, мой старший брат, устроит вашим сестрам самые выгодные партии, которые можно было бы найти! Бранденбургский дом славится своими женихами, которые с радостью предложат вашим царственным сестрам свою руку и сердцу.

Принц Генрих прикинул, что младшую сестру царя возьмет в жены кронпринц – Штеттин вернется обратно, вполне пристойная сделка. Да, это будет брак между двоюродным братом и сестрой, но кого это волнует, когда речь идет о государственных интересах.

Однако…

Тогда лучше маленький кусочек с Анкалмом всучить самому царю, а потом вытянуть его обратно за помощь в захвате всей оставшейся за шведами Померании. А Мемель пусть царь отдаст в качестве приданного за старшей сестрой Елизаветой.

Выгодно? Несомненно!

Принц Генрих незаметно вздохнул – такие переговоры должен вести его старший брат, он сможет обмануть наивного русского мальчишку, что всю жизнь провел в темнице. И устроить переговоры нужно как можно быстрее, пока он не нахватался знаний от советников и не приобрел жизненного опыта. Тогда нужно немедленно договориться о такой встрече с императором, под самым благовидным предлогом.

– Ваше императорское величество, а если передачу Мемеля оформить как покупку, и вы в Рождество встретитесь с моим братом-королем в городке, и проведете там переговоры касательно других вопросов, о которых у нас зашла с вами речь?

Иоанн Антонович задумался, прижимая искалеченную руку к груди. Генрих ему мысленно посочувствовал – получить такую рану в первом же бою для монарха дорогого стоит.

– Хорошо, в конце декабря я буду в Мемеле – посмотрю на свой город, надеюсь, он мне понравиться. И буду рад встретить в нем своего самого важного гостя, моего кузена короля Фридриха.

– Конечно, ваше величество, – серьезно произнес Генрих – хотя ему хотелось засмеяться. Повел себя как мальчишка, радуясь, что урвал себе первый городок, хотя за те суммы, можно было взять всю Восточную Пруссию со всей шведской Померанией, и настоящей и бывшей. Да, в Петербурге совершенно не умеют считать деньги.

Но это все можно решить – король Фридрих на переговорах облапошит мальчишку. Даст владения, а потом вытянет у него обратно. Но хотелось бы большего, потому что вернется свое, а нужны приращения. Но царь вертится как змея, уклоняется от вопросов и делает вид, что совершенно не понимает намеков. Так о какой же он заикнулся компенсации, если начинает так наивно хитрить и изворачиваться?!

– Ваше императорское величество. Я думаю, мой король рассмотрит вопрос о приданном для ваших сестер. И даже наделит их им, если будут одобрены выбранные им кандидатуры мужей. О, поверьте, у вашего венценосного кузена Фридриха большой опыт и отменный вкус – он с удовольствием решит возникшие проблемы, – принц не любил сыпать славословиями и устал от них. А потому решился задать вопрос прямо, ему порядком надоели увертки мальчишки, который по непонятному желанию судьбы во второй раз влез на русский престол.

– О какой компенсации, очень достойной вы говорили для моего брата, короля Фридриха?

– О нет, компенсация очень значимая, но я бы хотел видеть ее под вашим скипетром, пусть и вассалом прусского короля. Эти земли достойны вас как фюрста. Но приложу все от меня зависящее, чтобы вы стали курфюрстом и смогли бы иметь вес в Вене.

Иоанн Антонович зарделся, потом нерешительно раскрыл сафьянную папку и медленно вытащил лист бумаги, аккуратно развернул его. И пододвинул к принцу.

Генрих всмотрелся и обомлел – он узнал чертеж Прусского королевства, на котором не было Мемеля и всей захваченной у шведов Померании – они были уже землями Российской империи. Но вся польская Померания была отмечена как владение Бранденбургского дома – раз в десять больше по территории, уступленной русским. И собственноручная надпись императора – великое герцогство Западно-Прусское…

Глава 9

Москва

Иоанн Антонович

вечер 29 сентября 1764 года

– Венценосный брат мой, Фредерик, не верю я этим пруссакам, они хотят поглотить не только соседей, но с удовольствием бы вгрызлись в ваши владения. Вспомните прежнего русского императора Петра Федоровича – он так и остался голштинским герцогом Карлом Петером Ульрихом, мечтающим отобрать у вас Шлезвиг. И ведь у него почти получилось, напал бы на вас при поддержке Пруссии. Вас спасло чудо, мой кузен, Провидение было на стороне Дании!

А Швеция вообще коварна – она бредит былым величием. Она нацелилась на вашу Норвегию, мечтает отобрать Борнхольм, который от нее совсем рядом – рукой подать. Шведская королева сестра прусского короля Фридриха, того самого, что обещал Голштинии двинуть войска на Шлезвиг. И будьте уверены, что он это сделает как можно скорее, чтобы помочь вдовствующей герцогине Голштинской…

Иван Антонович вел себя как наивный ребенок, пытающийся выглядеть взрослым. Хороший тактический прием, что сработал днем с младшим братом короля Фридриха, который счел его за полного недоумка, играющего в куклы и писающего в штанишки.

Теперь, примененные против датского короля, эти же уловки оказались не менее действенными. Вот уже полтора часа постоянного надавливания на «больные мозоли» датского королевства привели к тому, что Фредерик протрезвел, испуганными глазами смотрел на разошедшегося русского императора. Да и родная тетка притихла, понимая, что дело нечисто, но думая, что молодой император, в силу недостатка образования и манер, просто выбалтывает то, о чем ему говорили министры.

– Вы думаете, эта старая лиса Фридрих зря крутится вокруг этой сучки Софьи-Фредерики, что недавно Екатериной Алексеевной называлась? А вот и не так – там денежный интерес замешан, корыстный насквозь и для вашего королевства гибельный. «Старый Фриц» от нее двадцать три миллиона талеров получил нашим серебром, а денежки это не просто большие, огромные – я вам бумаги покажу, это тайна великая, тетушка!

Королева Юлиана-Мария посерела личиком, ручки заметно задрожали. А ее муж Фредерик схватился за сердце, с испугом смотря на Ивана Антоновича, как на расшалившееся великовозрастное дитя, которое играет заряженным пистолетом.

Какие тут шутки – огромная сумма давила всей своей массой. Им моментально стало понятно, почему Пруссия быстро стабилизировала свое финансовое положение, сбросив никуда негодные «эфраимки» по прокатанному пути – в разоренную Польшу. Которая, хотя и не принимала участия в войне, но по ее территории гуляли противоборствующие стороны, как хотели, при том не оплачивая ущерб.

Со слабыми в европейской «политике» не принято считаться! Они платят за все!

– А такие деньжищи отрабатывать нужно. И бумажка там имелась – отвоевать Шлезвиг не как достояние Российской империи, а как голштинское наследие. Хи, хи… И не покойный Петр соглашение заключал, а именно императрица Катька! Вот как оно вышло… Ой!

Иван Антонович сделал вид, что осекся, типа осознав, что сболтнул лишнее, и смотрел за реакцией «родственников» и «союзников». А им информация явно не понравилась – супруги переглядывались с озабоченным видом, не понимая пока, куда клонит русский император, который явно выпил лишнего и с непривычки разболтался.

Иван Антонович еще раз налил себе из графина вина и выпил залпом, демонстрируя опьянение – хотя был относительно трезвым – но роль нужно было играть до конца. И тайком, искоса, бросил взгляд на отца – тот разделял игру сына, понимая ее необходимость.

Принц Антон-Ульрих молчал, соблюдая договоренность с сыном, молча гладя любимую сестру по руке. И подслеповато смотрел – от проживания на севере его здоровье сильно пошатнулось. Так что в самом скором времени он отъедет в любимый Брауншвейг на отдых, потом в Италию, где нужно будет провести тайные переговоры с испанцами, в которых примет участие канцлер Михайло Воронцов.

Речь пойдет о женитьбе на инфанте Марии-Хосефе-Кармеле, младшая сестра которой Мария-Луиза герцогиня Тосканская помолвлена со вторым сыном императрицы Марии-Терезии Леопольдом. Цезарцы, конечно, те еще сукины сыны, но так до «картофельной войны» времени достаточно, чтобы «доброму дядюшке Фридриху» капитально нагадить. Так что хотя этот брак будет не прямым, а опосредованным, но выгода в нем тоже капитальная, с одним волшебным словом Сакраменто…

«Так, они уже созрели, пора приступать ко второй части увертюры под названием «крышевание коммерческих точек». Вначале надо клиента хорошо напугать, а потом ему предложить «защиту». Оказывается, большая политика имеет сходство с банальным криминалитетом. Стыдно, конечно, но интересы державы блюсти нужно. Сейчас и «папенька» в игру включится. Не интриган он, добрый и душевный человек, и действительно полагает, что я хочу по-родственному помочь его сестре».

– Я думаю, Фредерик, вам не стоит отдавать Софью-Магдалену замуж за шведского кронпринца. Она не сможет примирить ваши страны, слишком много у вас противоречий. Жаль, вы погубите свою дочь, напрасно принеся ее в бессмысленную жертву.

– Да, жаль, – Иван Антонович пьяно икнул и тут же сделал вид, что сильно смутился.

– Девочка могла бы стать отличной партией для моего младшего брата Петра. А Швеция… Мы с ней воевали не раз, справимся, если будем воевать с ней один на один. Но если на ее стороне вмешается Пруссия, и вторгнется в Шлезвиг, а он это обязательно сделает, то мы просто не успеем вам помочь, брат мой Фредерик…

Наступила тягостная пауза, но запланированная, и Никритин ее тут же нарушил, как бы размышляя вслух:

– Нужно ведь перевозить войска, а шведы сильны на море. Вот если бы мы имели владения, близкие к вашему королевству, или на его территории – обменять можно, не проблема. То пруссаков бы зажали с двух сторон. У меня старые счеты с Голштинией, со времен Петера-Ульриха, которого императрица Елизавета пригрела. Нужно взрезать этот нарыв, хорошенько вычистить и прижечь каленым железом. Я по их милости в подземелье долгие годы провел. И пока жив, как говорила бабка Анна Иоанновна, «голштинский чертушка», не успокоюсь…

Иван Антонович мрачно посмотрел на датского короля, словно отрезвел при упоминании прусского короля, и налился демонстративной злой угрюмостью. А сам лихорадочно размышлял:

«Дойдет до него мой намек или нет?! Я ведь ему такие гарантии «крыши» предложил, каких никто и никогда ему не даст. Думай же быстрее! Мозги не пропил еще? Ты же своего сына Кристиана хроническим алкоголиком сделал, и шизофреником при этом».

– Я думаю, расторгнуть помолвку возможно – шведская королева резко выступает против этого брака, – негромко произнес Фредерик. И после долгой паузы заговорил, внимательно смотря на Ивана Антоновича, видимо заподозрив неладное:

– Софья-Магдалина стала бы хорошей супругой вашему брату, мой венценосный кузен. А дружественный военный союз между Данией и Россией, благодаря которому мы одолели шведов, проверен временем. Думаю, стоит после его заключения отметить его свадьбой. В приданное за дочерью я могу дать остров Борнхольм, если с вашей стороны будет тоже сделан соответствующий вклад в наше общее дело.

– Его одного недостаточно, – сухо произнес Иван Антонович. – Русские войска должны быть рядом. Чтобы не дать любому агрессору вторгнуться в Шлезвиг. Мы объявим, что отныне эта территория, в своей северной и южной части, является исключительной собственностью и владением датского королевства на вечные времена. Как и Норвегия…

Короля Фредерика чуть ли не скривило – Иван Антонович мысленно ухмыльнулся – «Ничего не поделать, брат, гарантии дорогого стоят. Весь Шлезвиг, и вся Норвегия! А сейчас тебе поплохеет совсем от моего предложения, которое подкупает своей новизной!»

– Как только война начнется – вы получите от нас Голштинию целиком – это герцогство раздражает меня своим существованием. Но хотелось бы получить за него достойную компенсацию!

– Чтобы вам хотелось получить взамен, кузен? Герцогство Ольденбург вас устроит? Или у вас иные планы?

– Вполне, но есть еще моменты. Вы признаете Грумант, или как называете Шпицберген, достоянием России, передаете один фьорд в Норвегии – нашим кораблям на переходе из Архангельска требуется укрытая собственная стоянка. Им может стать Нарвик. Такая же стоянка требуется и в Исландии. И последнее – беспошлинный проход через Зунд, или для русских кораблей пошлина станет символической – в один рубль. Поверьте – торговля с нами с лихвой окупит ваши потери. Ведь, русские корабли почти не выходят в Северное море.

– Я думаю, такое вполне приемлемо.

– Я тоже, мой кузен. Союз между нашими державами позволит установить полный контроль над Балтикой, и сокрушить любого противника, кто-бы не вошел в эти воды. Или выступит против нас на суше. Обо всем прочим договорятся наши министры – я дал указание канцлеру…

Глава 10

Санкт-Петербург

Директор академии наук

Действительный статский советник

профессор и кавалер Михаил Ломоносов

вечер 23 октября 1764 года

– Михайло Васильевич, вот предлагаю вам заведующего механическими мастерскими при Технологическом институте, где вы ректором являетесь, – Иоанн Антонович указал рукою на молодого еще мастерового с небольшой бородкой, что впился глазами в академика, и самым внимательным образом его разглядывал, ничуть не смущаясь. Зато восхищение прямо полыхало в его глазах, да с таким огоньком любопытства, что Ломоносов сам смутился. Однако за эти месяцы ученый отметил удивительную способность молодого императора разыскивать нужных для науки людей, и с нескрываемым интересом посмотрел на механика.

– Иван Петрович Кулибин из Нижнего Новгорода, прошу любить и жаловать. Золотые руки имеет, вот только на механические игрушки не след их прикладывать, а токмо к таким делам, что пользу немалую для государства нашего имеют. А таких накопилось изрядно, и кроме вас, господа, решать им некому. Пусть даже на первый взгляд, они покажутся вам простыми. Но в этой простоте удивительная полезность для государства нашего будет. Пойдемте, я покажу вам, Михайло Васильевич, какую игрушку мне Иван Петрович сделал, прямо именины сердца.

Иоанн Антонович пошел в соседнюю комнату – лакей открыл перед ним дверь. Ученый пошел следом, немного недоумевая, зачем ему нужно смотреть на какую-то игрушку, ведь дел и так много. Но с другой стороны, Михаила Васильевича стало не на шутку разбирать любопытство. Ведь молодой император ничего просто так не делал. И порой ставил его в тупик, показывая знания, каких не могло быть!

– Прошу, академик, оценить сие творение – железную дорогу! И какую пользу для России оно принести может?! Мы назвали его конкой!

На большом столе была проложена кольцом необычная дорога, на которой стояло несколько прицепленных друг за другом миниатюрных карет, похожих на дилижансы. Которые он в молодости видел в Европе – привезены из Англии, где пользовались популярностью. Вот только с площадкой на крыше, и очень вытянутых – раза в три длинней и значительно шире обычных почтовых карет.

Приглядевшись, он увидел маленькие лавки и такие же фигурки людей – а потому смог сопоставить приблизительные размеры. А еще прицеплены были две повозки, длинные и широкие, но с низкими бортами – походили на платформы для перевозки грузов.

– Хм.

Ломоносов отметил, что колеса стоят на рельсах, что уложены на деревянные шпалы, такие же миниатюрные. А их металлические диски с внутренней стороны снабжены ребордами – выступающими гребнями, что не позволяло колесам сойти с рельса.

– Оригинально… Необычно!

Только и смог сказать академик, подвигав каретой по рельсам – та легко заскользила.

– Ваше величество, а ведь это решение многих проблем. Конка! Какое хорошее и важное новшество!

Михаил Васильевич необычайно воодушевился – как ему в голову не пришло раньше столь полезное изобретение. Все гениальное просто! И покосившись на молодого императора, что всю жизнь провел в тюрьме, по сути оторванным от знаний, младенцем в науке. Но ведь известно, что глаголет их устами и отвечает на все вопросы, перед которыми порой бессильны даже именитые профессора!

– Наше бездорожье перестанет играть свою негативную роль, если везде проложить такие дороги. Запрячь пару здоровенных битюгов в каждую повозку, прикупить их в германских землях, да и самим начать разводить пора. И они шагом, ведь таким коням свойственна сила, а не резвость, смогут долгое время тянуть повозку с тяжелым грузом. Думаю, пудов двести спокойно примет, даже все триста возьмет, никак не меньше, не считая веса самой повозки. Хм.

– А если от Петербурга в Москву этот путь проложить? Лучше он будет обычной поездки в почтовой карете?

– Ваше величество, вы легко сами знаете ответ, – усмехнулся Ломоносов, поглаживая ладонью железную дорогу. – Поездка в самом вагончике будет гораздо комфортней, его не будет трясти по такой дороге, внутри просторно и можно установить лежанки. А зимой поставить печь. Так, а это лесенка наверх, на крышу кареты – какая великолепная возможность оглядывать окрестности. Прогулочная палуба, как на корабле. Очень полезная вещица, и как вовремя она появилась!

– Это не кареты, Михайло Васильевич, а вагоны. В них можно запрягать пару коней, а для дальних переходов четверку. Делать насыпь, плотно утрамбовывать, положить сверху шпалы, а на них рельсы. Это нужно сделать заранее – вес вагона может возрасти, но об этом чуть позже. Проложить два пути рядом – движение тогда можно осуществлять в две стороны бесперебойно. Через определенные промежутки поставить станции с конюшнями, для перепряжки уставших лошадей. Тогда, даже весной и осенью, а тем паче зимой, можно перевозить значительные грузы.

Ломоносов еще раз осмотрел железную дорогу и вагончики конки, воплощенная в игрушке идея ему нравилась все больше и больше. Почаще бы царь-батюшка играл – великая была бы для страны польза!

– Вагоны конки могут двигаться днем и ночью, путь между столицами займет четыре дня вместо недели, государь. Да и ощутимо дешевле станет. А перевозка грузов будет намного большей, при той же стоимости. Так-так! Ваше величество, нужно конкой связать все наши пристани на разных реках – тогда можно будет быстро доставлять и перегружать различные товары. А там где нет рек, или они не проходимы для судов порогами и перекатами, то проложить линии конки!

Ломоносов необычайно воодушевился, обошел стол, не заметив, что государь едва успел отскочить в сторону.

– Представляете, ваше величество – такую линию можно протянуть до Иркутска! И до Киева! И до Азова! Тогда, даже зимой, когда реки замерзнут, будет идти оживленная торговля! А еще по ней можно довольствовать нашу армию бесперебойно, и в снег, и в дождь!

Перед внутренним взором академика появились бесчисленные линии конки, которые стали опутывать всю страну. Картина была настолько восхитительной, что академик горячо воскликнул:

– Ваше величество, для начала нужно немедленно проложить в городах линии конки, это решит множество проблем! А еще…

– Не горячитесь, Михайло Васильевич, тут не стоит торопиться. Вначале нужно провести все необходимые опыты. Потом начать выплавку рельс, хотя бы из чугуна на первое время – и отливать их на уральских заводах. Накопить достаточный запас, чтобы хватило проложить путь на десять тысяч верст. Построить в достатке вагонов и платформ, закупить сильные породы лошадей – тяжеловозов, и самим начать их разводить всемерно. Заготовить шпалы, причем придумать пропитку, чтобы они не гнили долгое время. Да, кстати, она нужна и для обработки досок для наших кораблей, тогда будут оные плавать намного дольше. И лучше сделать сию пропитку из нефти, сиречь «земляного масла».

Иоанн Антонович говорил негромко, но очень рассудительно – первоначальный энтузиазм, вспыхнувший у горячего на эмоции академика, погас. Теперь Ломоносов представлял во всей полноте грандиозность поставленной задачи. Император продолжил медленно расхаживать по большой комнате, как бы размышляя вслух.

– Нужны деньги, очень большие – а они будут лет через семь-восемь, когда в казну начнет поступать первое золото из Сибири. Да и никеля, что вы первую партию тайно выплавили, Михайло Васильевич, в достатке из Богемии прибудет. А потому дорогу нужно направить за Урал, именно туда, на сибирские пространства, и стараться переселять как можно больше людей. Развивать огромные просторы всемерно, могуществом прирастая, твердой ногой встать на берегах Тихого океана.

И главное – к уральским горам не подпускать шпионов. Вообще запрещу туда иноземцам нос свой совать!

Иначе многие идеи наши переймут и у себя в странах использовать будут. А так мы за десять лет многое сможем в тайне наработать и заранее подготовить. И главное кадры – в следующем году Технологический институт первых студентов примет. Но добрые механики, инженера, мастера появятся лишь через десять лет в потребном числе – вот тогда и будем столь масштабным проектом заниматься!

– Государь, я начну делать предварительные расчеты, привлеку к ним верных вам и толковых. Дело сие действительно важное и большую пользу державе российской принести сможет.

– Вы правы, Михайло Васильевич. Нужно также к этой зиме подготовить многое – и все начать делать систематически, преследуя четкую и ясную цель. Нужно сверстать пятилетние планы, обязательные для коллегий и губерний – что строить, для чего, какие деньги потребны с работниками, какие доходы государство в будущем получит.

Понимаете – эти планы должны охватывать многие направления, что будет перспективой и для дел будущих. У вас университет и институт под рукою, целая академия наук – именно там нужно готовить будущих управляющих разными государственными делами, над коими они попечение свое возьмут, честное, интерес державный каждодневно блюдя!

– Да, ваше императорское величество, – негромко произнес ученый и тяжело вздохнул:

– Это сколько еще предстоит сделать?! Вроде то решишь, другое, а работы не убывает, а лишь прибавляется!

– А вы думаете, что у меня иначе? Но я свои дела на знающих людей перекладываю, так и вы поступайте – за вами Коллегия целая, много работников, нужно их только правильно подготовить и организовать на выполнение общих дел. И процесс пойдет!

– Да, государь, этим я и занимаюсь. Но тяжело даже мне, и страшусь представить, как трудно бывает и вашему величеству.

– К сожалению моему, власть это не только привилегии, но и тяжелая ответственность. Но не будем о грустном! Сейчас уважаемый Иван Петрович покажет вам действие очередной механической игрушки, которая весьма познавательна и любопытство вызывает немалое. А если подумать – то польза последует просто невероятная…

Глава 11

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

вечер 23 октября 1764 года

– Государь, что это такое? Механическая повозка?!

В голосе Ломоносова слышалось нескрываемое удивление. Ученый внимательно наблюдал, как по рельсам бодро движется конструкция, в которой любой ребенок 1960-х годов узнал паровозик с прицепленными к нему вагончиками. Так что воспроизвести данную игрушку было легко, когда заводную пружину неоднократно разбирал в детстве, тем более умелыми руками Ивана Кулибина.

Талантливый механик уже в конце августа прибыл в столицу, сопровождаемый фурьером с гвардейцами – мало ли что могло произойти в дороге. Иван Антонович с ним поговорил, и определил в дворцовую мастерскую, где тот и занялся нужными поделками, что произвели определенное впечатление на выдающегося ученого.

– Нет, Михайло Васильевич, это движитель. Специальным ключом заводится пружина, которая раскручиваясь, приводит в действие колеса, что начинают крутиться. Это своего рода макет будущего паровоза, который заменит коней в упряжке конки, и задорно поволочет за собою уже не один вагончик, а целую связку сцепленных между собой вагонов, последние можно именовать составом, или поездом.

– Паровоз?! Я слышал о паровых котлах, которые задействуют в той же Англии при откачке воды из шахт. Но приспособить их для движения по дороге?! Как такое возможно?!

– Все очень сложно и очень просто одновременно. Вот это паровоз – позади ящик, это тендер – сюда загружается топливо. Это или сухие дрова, либо горючий уголь, который можно добывать из-под земли, как это делают в той же Англии. Здесь же бак для воды, которая поступает в котел, где под воздействием горения происходит преобразование воды в пар. Пар двигает поршень, и тот совершает полезную работу. А вот далее начинаются проблемы. Поршень возвращается обратно или под силой гравитации, или эффекта вакуума. Давление пара низкое, и этому не препятствует…

Иван Антонович говорил очень осторожно, он и так рассказал больше чем нужно, и ученый мог задать ему весьма неудобный вопрос относительно источника полученных им знаний. Но не рассказывать ведь ему о железнодорожных мастерских, где ему в юности приходилось ремонтировать эти самые паровозы, перед тем как отправиться на строительство ГЭС. Так что приходилось выкручиваться на недосказанности.

– Такую машину сейчас разрабатывает на Алтае наш механик Иван Иванович Ползунов, мы его отозвали, отправив фурьера еще в июле. Так что сейчас он в дороге, велено поторопиться – на пути будут подготовлены смены лошадей. Зело нам здесь нужен. Мы просто сделаем ее чуть совершеннее, перебросив привод для отбора мощности. Михаил Васильевич, поверьте, за этими «огненными машинами» будущее!

Но потребуется лет пять, чтобы сделать нормально действующий образец паровой машины, и еще лет десять, чтобы внедрить его в большое производство. Оно того стоит – наши мануфактуры получат механический, а не водяной движитель, в конках вместо лошадей будут паровозы, способные тащить не один, а два десятка вагонов со скоростью не восемь верст в час, а в два-три раза быстрее. Пройдемте туда, сейчас Иван Петрович покажет вам еще одну крайне полезную вещицу.

Иван Антонович увлек Ломоносова в мыльню, где стояла большая ванна, в которой он каждый вечер лежал в горячей воде. Вот только сейчас на воде стояла новая игрушка – макет парохода с гребными колесами по бортам. Кулибин привел пружинный механизм в действие – колеса с лопастями бодро зашлепали по воде. Суденышко доплыло до противоположного края ванны, но повернутое рукой Кулибина, бодро сменило курс на противоположный – но завод в самом конце пути закончился.

Ломоносов глядел на все это с нескрываемым удивлением в глазах, и в конце представления негромко произнес, предварительно откашлявшись, и не отрывая взгляд от макета:

– Теперь корабли не будут зависеть от силы ветра, и ходить по рекам даже против течения – весла не нужны, их заменят гребные колеса. И это не чудеса, сие есть механика. Но лучше ее спрятать от любопытных глаз соседей наших, а построить в Тобольске, али Тюмени – сибирские реки велики и полноводны, там эти пароходы будут полезны.

– Вы правы, Михайло Васильевич, все нужно делать осторожно и соблюдая тайну с великим сбережением, – Иван Антонович с одобрением крякнул, покосившись на ученого. Тот с задумчивым взирал на суденышко, что снова заведенное механиком, замолотило колесами по воде, и бодренько заспешило к противоположному концу ванны.

«Идею «почтовых ящиков» и закрытых военных городков восприняли и посчитали полезной. Это дорогого стоит – да и Сибирь большая, спрятать в ней многое можно. А уральские заводы надежная экономическая опора – главное их всемерно развивать и не допустить пугачевщины, которая все разрушит и в пепел обратит. Надеюсь, что генерал Бибиков заводчиков приструнить сможет – а то совсем оборзели, рамсы попутали и берега потеряли. Пора их унять!»

Иван Антонович задумался – многое предстояло сделать, но одно практически не изменить в его силах. Да, расползание крепостничества пока локализовали, но эта мера вызвало сильнейшее недовольство дворянства, что как свиньи привыкли жрать на халяву из казенной кормушки, постоянно выпрашивая деревеньки с крестьянскими душами.

А тут такой облом на коронацию!

Причем злобствовать начала как раз знать, и без того не бедная и владеющая тысячами крепостных крестьян. Короткое правление Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны аристократов развратило – они привыкли к регулярным подачкам, выпрашивая их весьма настойчиво и жалуясь на «трудности бытия». Сформировавшаяся у правящего класса привычка к роскоши представляла нешуточную проблему, решить которую принудительно нельзя, но показать пример скромной жизни можно.

К сожалению, вернуть розданных царицей крепостных не удалось – дело могло запахнуть открытым противостоянием императора с дворянством, а потому ему пришлось уступить. Но розданные новым владельцам деревеньки стали не вотчиной, а поместными – и должны были вернуться обратно государству после смерти владельца.

Обоснование простое – они не дарованы, а даны за службу самого владельца, а не его детей, ничем не отмеченных, без всяких заслуг. А потому Иван Антонович быстро внес условия во «временную аренду» – переданные крестьяне являлись не собственностью владельца, а государства, так что ни истязать их, а тем более продать, было невозможно.

А их работа на помещика была ограничена всего тремя днями барщины – и все!

За порядком и соблюдением «государева наказа» следили назначенные управляющие, что отвечали собственной головой, если в случае порчи «государственного имущества» не предпримут мер против владельца – сделают денежный начет со штрафом, и лишат владения временно переданным имуществом. Так что пока аристократы только ворчали, о заговорах речи не шло, но стоило заранее предпринимать превентивные меры.

Таковыми стали спецслужбы, которых имелось уже три – в чьи функции входил надзор за возможными крамольниками. Представителей знати там практически не служило, их просто не брали – или однодворцы, или беспоместные служилые дворяне. Второй категорией становились разночинцы – Иван Антонович продвигал по службе старательных, понимая, что именно ему они будут благодарны.

И конечно охрана – выводы были сделаны самые серьезные из неудавшегося на него покушения. Так что лейб-кампания была увеличена до полного штата, с обычным гвардейским преимуществом в чинах, плюс батальон дворцовых гренадер, сформированный из лучших солдат. И это не считая значительно возросшей дворцовой полиции, на которой он решил не экономить – своя шкура дороже!

В дополнение к лейб-гвардии были причислены казаки – донские, яицкие и украинские. Донцы должны были сформировать Атаманский, а малороссы гусарский полки. От яицких казаков положено было держать при царской особе лейб-сотню. Подтвердив казачьи привилегии, Иван Антонович не сомневался, что получил хороший противовес дворянству – казацкие вольности вызывали у помещиков зубовный скрежет. Заодно у крестьянского протеста не станет заводил – наоборот, можно будет рассчитывать на лояльность как донцов, так и яицких казаков. А ведь выступление последних и привело к масштабному «пугачевскому» бунту.

Проблема была в мятежном Запорожье – но от этой вольницы можно было избавиться нетривиальным способом. А тех, кто ему присягнут на верность – отправить на Кубань, и пусть воюют с ногайцами и горцами до посинения. А ждать недолго осталось…

– Мне хорошо, – Машенька погладила его по груди ладошкой, удобно устроившись на плече. Он поцеловал ее в макушку, погладил по чуть растрепавшимся волосам.

– Спасибо, милая, – негромко произнес Иван Алексеевич, прижимая горячее девичье тело к себе. – С тобой можно отрешится от всех этих проблем, что растут снежным комом.

Хорошо, что он вовремя сегодня вспомнил, что следующей весной Ломоносов простудится и умрет от пневмонии. Так что в декабре Михайло Васильевич вместе со своей семьей, и с Ползуновым, у которого может развиться чахотка, что за год отправит механика в могилу, направятся в Мемель. На его переговоры с «дядюшкой Фрицем», чтоб ему пусто было!

Оттуда будут сопровождать принца Антона-Ульриха в Италию, где за целый год поправят свое здоровье в длительном путешествии, отдохнут от сырой питерской зимы и весны. Дела подождут, или в дороге заниматься будут – отправить яхту из Петербурга не проблема, ради такого дела можно и бриг купить или зафрахтовать.

Заодно Ломоносов должен завербовать несколько ученых, предложив им работу в России, вместе с чином академика и высоким жалованием. Нужно соблазнять знающие кадры всевозможными посулами и не скупиться на дельных людей. России нужен хороший порох, и много, совершенные станки для изготовления штуцерных стволов, химические лаборатории с опытным производством и многое другое, список которого можно продолжать на нескольких листах. Проще написать, что имеется в достатке, и того, по большому счету, тоже не хватает.

– Кадры решают все…

– Что ты сказал милый?

Голос камер-фрейлины был сонный, но она уже привычно отреагировала даже на его шепот. Иван Антонович только обнял ее чуть крепче – Маша сильно переживала за него, панически боясь возможного покушения.

– Спи, малыш, все будет зер гут…

Глава 12

Варшава

Король Польский

Великий князь Литовский

Станислав Август Понятовский

полдень 26 ноября 1764 года

– Теперь я король! Но, Боже, как странно выглядит это название – король «Республики»!

Негромко произнес слова в звенящей тишине роскошно обставленного кабинета сидящий в удобном кресле еще молодой мужчина. Новому польскому королю Станиславу Августу Понятовскому едва исполнилось 32 года, он был красив и статен.

Недаром восемь лет тому назад великая княгиня Екатерина Алексеевна, оправившаяся от родов цесаревича Павла и от высылки Салтыкова, ее давнего любовника и тайного отца первенца, обратила на него свой взор, тоскуя по мужской ласке. Женщина вскоре подарила ему, тогда еще скромному секретарю английского посланника Вильямса, свою пылкую любовь души с изголодавшимся телом – он до сих пор вспоминал те безумные по своей горячности ночи с теплой улыбкой.

– Какой тогда вышел презабавный конфуз!

Понятовский хмыкнул, вспоминая как однажды чуть ли не погиб от разрыва сердца. Утром молодой любовник попался в руки охраны Ораниенбаумского дворца, где великокняжеская чета проживала в некотором отдалении от блестящего Петербурга. Его скрутили голштинские гвардейцы и привели к цесаревичу Петру Федоровичу, который сидел в кабинете, в одном халате, пил вино и курил трубку. Рядом с ним в весьма неопрятном виде находилось любовница Елизавета Воронцова, племянница будущего канцлера – при дворе устойчиво ходил слух, что в постели эта парочка занимаются чем угодно, кроме радости плотской любви.

«Где-то я видел эту рожу», – произнес недовольно великий князь и задал вопрос – «И, какого черта, вы вылезали из окна, если можно выйти из двери? Ты кто такой, и зачем проник во дворец?!»

Станислав молчал, понимая, что честный ответ полностью уличит великую княжну в супружеской неверности. Молодой человек покрылся холодным потом и с ужасом ждал момента, когда усатые гвардейцы потащат его в подвал и там под пытками он заговорит.

Страшно!

Но честь шляхтича была дороже, хотя он видел, как злобно прищурился великий князь, который не выдержал и спросил любовницу, что в расхлябанном виде пила утренний кофе.

«Романовна, ты этого дворянина видела?»

«Ага, он секретарь аглицкого посла», – Воронцова зевнула во весь рот, – «вроде к твоей женушке неровно дышит, наверное, из ее опочивальни вышел – вся шея в засосах».

Великий князь пристально посмотрел на него, и приказал гвардейцам привести Екатерину. Та вскоре пришла в кабинет, накинув на пеньюар халат. И смертельно побледнела, увидев связанного Понятовского.

«Что приуныли, попались в силки голубки», – хмыкнул Петр Федорович в мертвящей тишине. И засмеялся:

«Ладно, не прячьтесь от нас, дело молодое, все понимаю. Давайте, целуйтесь! Мадам, да отведите же его в опочивальню, и делайте то, что собрались. Я прикажу, сударыня, вашего амурного друга пускать впредь без задержек, пыхтите под одеялом».

Пришлось целоваться, причем пылко – Екатерина чуть дрожала в его руках, а великий князь их подбадривал. И вскоре они оказались снова в опочивальне, из которой Станислав утром попытался неудачно выйти. Но такой бешеной страсти он не видывал прежде – тогда ему показалось, что оба сгорели в ее огне.

Но как только великая княгиня оказалась в «интересном положении», а Петр Федорович выразил сомнение в законности сего щекотливого момента, реакция императрицы Елизаветы Петровны последовала мгновенно – посланника Вильямса выслали из страны, самого Станислава выставили, посоветовав никогда не появляться в России. Великая княжна родила девочку, отцом которой, понятное дело, был Понятовский, жаль, что он так никогда не увидел несчастное дитя…

К престолу Станислав подобрался неожиданно – после смерти короля августа, третьего этого имени, из саксонской династии курфюрстов, влиятельный род Чарторыйских, что в Польше называли Фамилией, выдвинул его кандидатуру на сейме.

Момент оказался удачный – шляхта оказалась немногочисленной, причем из поддерживающих русские притязания, так что к великому удивлению, его избрали польским королем и великим князем литовским. Пришлось долгое время ожидать коронации, ожидая, что вмешается русский посол в Варшаве князь Репнин – он найдет способ отстранить молодого аристократа от короны. Тем более, в Петербурге произошел переворот – его давняя возлюбленная, ставшая русской императрицей, сумела бежать из страны в самый последний момент, вместе с сыном, голштинским герцогом по праву наследования, Паулем-Петером, что был русским цесаревичем.

Станислав искренне обрадовался счастливой участи Фике – взошедший на трон Иоанн Антонович, если бы не приказал ее казнить, то навечно заточил в каменной темнице.

И помочь ей он был бы не в силах…

– В плохое время я оказался польским королем, – с тоской в голосе прошептал молодой монарх, глядя на себя в зеркало. Он страшился легендарного заклятия «за грех предка своего Болеслава». Давнее то было время, когда король Болеслав, второй этого имени, запятнавший себя изнасилование юной паненки, в 1072 году должен быть осужден церковными иерархами. Но все промолчали, боясь королевского гнева, лишь краковский епископ Станислав стал обличать сластолюбца. А так как слуги отказались убивать строптивца в сутане, то король в ярости сам зарубил его мечом и получил интердикт от римского папы.

Прошло много лет, все польские короли в искупление греха короновались в Кракове, лишь он первый принял корону в Варшаве. И сразу же прошел злой слух, что он Станислав-Август из рода Понятовских станет и последним польским королем.

– Надо обойти это заклятие, королю Станиславу Лещинскому оно дорого стоило, – пробормотал молодой монарх. И тут ему в голову пришла невероятная мысль, и он осознал, что ему нужно сделать, причем незамедлительно, только найти подходящий повод.

– Я попрошу прощения у Святого Станислава тем, что учредив орден его имени, отведу и от себя, и от всего королевства беду. У нас есть орден Белого Орла, а так станет еще один, как у других монархов в обыкновении. И пусть его лента будет красной, как цвет пролитой крови святого. С белыми полосками по краям – искуплением греха.

Мысль молодому монарху понравилась, он повеселел и задумался над бедами, что сыпались на королевство как из рога изобилия. И все потому, что ни в одной стране, «вольности дворянства» не были доведены до столь крайней степени, что привели королевство на край пропасти.

Решения сейма невозможно было провести в жизнь, ибо всегда находился один шляхтич, что мог подняться со скамьи и громко произнести – «liberum veto» – после которого любое принятое решение отменялось. Этим пользовались враги Польши, то подкупая таких панов, то играя на их честолюбии глупца или изменника – тут с какой стороны посмотреть. И с этой традицией ничего нельзя было поделать!

Имея такие права, паны собирались на конференциях, где устраивали заговоры и могли вполне законно поднять мятеж против короля, который именовали рокошем. Или сколотить конфедерацию, провести там свой сейм и не признать результаты других сеймов. Или навязать свои решения другим, начав междоусобную войну. И это при том, что многие магнаты имели собственные армии, гораздо лучше вооруженные и многочисленные, чем коронное войско. Последнее в Польше составляло всего двадцать тысяч, и еще семь тысяч в Литве – на них тратилась четверть доходов со всех королевских земель, которые с каждым годом уменьшались. Соответственно, становилась меньше и королевская армия – шляхтичи шли служить с большой неохотой, жалуясь на постоянные невыплаты жалования.

Денег тоже не было, а те, что ходили, вызывали ужас. Прусский король наводнил Польшу своими «эфраимками», а серебра в казне, чтобы начеканить добрые злотые не было. Народ обнищал до последней степени, авторитет королевской власти магнатами игнорировался, они совершенно не хотели подчиняться монарху. Соседи – Россия, Австрия и Пруссия – нагло влезали в дела, подкупая панство на сеймах и всячески интригуя.

– Что делать?

Вопрос вырвался непроизвольно.

При поддержке Фамилии Станислав рассчитывал провести кардинальные реформы, что позволят сделать королевство сильнее. Во первых; собрать плохую и «порченную» монету, начеканить собственных злотых, взамен негодных прусских талеров, навести порядок в казначействе.

Во-вторых, заменить большую часть кавалерии, недисциплинированной и необученной, полками регулярной пехоты, что позволяло ему изрядно сэкономить деньги на содержании. А инфантерия уже показала себя в войнах решительной силой. С ней будут считаться соседи, что сейчас ведут себя недопустимо нагло и высокомерно.

И, главное, убрать навсегда знаменитые «не позволям» с решений сейма, что позволяет одному негодяю свести насмарку усилия сотен истинных патриотов страны…

– Ваше величество! Вам депеша!

Голос секретаря разбудил короля, задремавшего в кресле. Сон был красочным – он видел королевство великим, перед ним трепетал даже прусский «старый Фриц» и русский «царь Ивашка». Станислав протер глаза и недовольно бросил:

– От кого?!

– От вдовствующей герцогини Голштинии Софьи-Фредерики! Только что доставил фурьер!

– Давайте сюда, очень кстати!

Станислав повеселел, отметив мысленно, что именно о Фике он сегодня и думал. А эта женщина умна, и может ему посоветовать хорошие решения. И главное – он ей верил, именно бывшая русская императрица и помогла ему взойти на престол…

Глава 13

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 2 декабря 1764 года

– Я доволен вами, бригадир, вы совершили большое дело. Теперь вам предстоит все здесь изложенное внедрять в жизнь. Вначале апробируйте в течение года на своих двух полках под Ладогой, я под ваше командование переведу еще кирасирский и драгунский полки. Весной получите сформированный батальон малороссийских гусар из слободских казаков – им придают сейчас должное регулярство. Смело втягивайте в учения, посмотрите, как их будет лучше использовать в будущих баталиях. Затем систему подготовки распространим по всей армии.

Иван Антонович положил ладонь на увесистую стопку бумаг. Историки не раз отмечали отчетливое отсутствие желания у Александра Васильевича Суворова заниматься канцелярщиной, но тут будущий полководец (если, конечно не убьют в сражениях), явно расстарался. Его доклад молодой император, вместе с фельдмаршалом Минихом, изучали неделю. Внесли свои замечания и поставили вопросы, снова отправили автору. И вот вчера проработали его ответы уже окончательно.

– Проведем большие маневры, после чего примем новые уставы, а также образцы вооружения. Я имею в виду новую продолговатую пулю, с которой вы экспериментировали в полку. Надеюсь, не одного ее экземпляра не досталось шпионам наших потенциальных врагов?

– Не думаю, государь. Пули сии отливали из свинца под наблюдением капитана Михайло Голенищева-Кутузова, он же выдавал их на стрельбы, по окончании которых собирали, плющили и снова отливали. Весьма предусмотрительный молодой офицер – я в рапорте отметил радение в службе. Его отец, генерал-майор служит в Санкт-Петербурге по инженерной части, занимается сооружением каналов.

– Вот и хорошо. Надо сохранить тайну пуль еще на год, за это время успеем перераспределить фузеи по полкам и везде отладить выплавку пуль. По итогам учений примем дополнения в новые уставы и начнем реорганизовывать армию по дивизиям. Последние будем сводить в корпуса из трех родов оружия – инфантерии, кавалерии и артиллерии. У нас есть три года, чтобы подготовиться к войне с неприятелями, и навсегда решить докучливые нам вопросы, что мешают развитию державы.

– Государь, сохранить тайну ваших пуль на год можно, но не больше – они следующим летом после учений попадут в руки иностранцев. Да и у нас найдутся зловредные «доброхоты», что за корысть свою, несомненно, передадут их в руки неприятельские.

– Обязательно сие проделают, Александр Васильевич. Но то не страшно – им тоже время потребуется, чтоб под пулю сию войско реорганизовать и уставы написать. А мы первые дело сие начали и приоритет получили. Так что, сами понимаете, войну на четвертый год начинать надобно, дабы преимущество свое не растерять. Успеть воспользоваться моментом, чтобы внезапностью применения успеха достичь.

– С турками воевать будем, али с поляками?!

Суворов не проявлял любопытства, о предварительных планах бригадир был осведомлен – «ведь каждый солдат свой маневр понимать должен». А лишь деловито уточнял.

– С османами, господин бригадир. Нужно сокрушить Крымское ханство силой оружия, и занять не только все Дикое поле, но крепко встать на Черном море, взяв Очаков. А на флангах выйти к Кубани и Днестру – овладев Хотином и Бендерами для упрочнения позиций.

Татар и ногайцев, если пардона не испросят – за все их набеги и разорения, либо мечу предадим, или путь во владения Порты откроем – чтоб ушли туда и более не возвращались. Оставим тех, кто нам присягнет и служить верно станет. А Дикое поле заселим крестьянами и выходцами из европейских стран – дело то долгое, но через десять-двадцать лет тамошние черноземы зерна много дадут.

Кроме того, железа там много в недрах, а оно нам до крайности нужно – не только оружия, плуги делать нужно, чтоб землю правильно запахивать. «Горючего камня», что углем называют, там в изобилии, хватит на плавление металлов. И на иные дела уголь тоже надобен. Заводы и мануфактуры заведем, не сразу конечно, но мы с тобой стариками станем, но это увидим обязательно. Флот надо заводить на Черном море – тогда султана завсегда за бороду дергать можно.

Иван Антонович усмехнулся, да и сам Суворов, будучи на десять лет старше «реципиента», ухмыльнулся.

– Государь, ты про Хотин обмолвился не случайно. Мыслю, война у нас будет с поляками? Ведь наши войска даже сейчас у них конфедератов всяческих гоняют. Нужно с этой шляхетской язвой покончить, пока у них неустройство великое идет…

– А оно нам надо, Александр Васильевич?! Подумай – если зловонное болото тебя от неприятеля отделяет, с которым тебе воевать не с руки, стоит ли его осушать? Особенно, если ветер миазмы несет болезненные для врагов, травит им воздух?

– Ваше величество, ты задумал…

Суворов осекся, о чем-то принялся размышлять, несколько раз бросив взгляд на молодого императора. И тот решил немного приоткрыть свои планы, и не те поверхностные, о чем многие знали, а потаенные. О которых он никому не говорил. Потому что хорошо усвоил одну аксиому «папаши Мюллера» – что знают двое, знает и свинья.

– Цезарцы и пруссаки давно хотят устроить дележку Польши, момента только удобного ждут. Я им помочь решил – ускорить, так сказать, события, на восемь лет. Для того переговоры в Мемеле с королем Фридрихом поеду – но речь там не только о том будет.

Иная это будет война, Александр Васильевич, совсем иная, не привычная, и события по-другому повернутся – если ошибку совершить вдругорядь, то ее последствия потомки наши расхлебывать будут. Лучше подождать. Шахматисты в таких партиях обязательно должны иметь «отравленную пешку», для жертвы подходящую…

Иван Антонович задумался – он прекрасно понимал, что привычная история пойдет совсем по иному направлению, если он удачно разыграет «польскую карту». Оная в разговоре с Берлином и Веной свою роль должна сыграть, и совсем не ту, на которую ее предназначали опытные европейские политики. И уж тем более не объект пресловутых «разделов», хотя без дележки не обойтись.

Но уже не поровну, а «по-братски»!

– Государь, в полках по три батальона будет, третий для обучения рекрутов предназначенный, – Суворов понял, что не следует касаться столь щекотливых политических моментов.

– Оные от четырех полков отдельную третью бригаду составят из двух полков в пару батальонов каждый. Есть в дивизии полк конницы иррегулярной, артиллерия своя. Егерский батальон нужен для действий в рассыпном строю, местность ведь кусты и деревья с оврагами имеет – оные егеря прекрасно себя в войне с пруссаками проявили. Но зачем отдельный батальон в штат вводить и специально для него самых лучших стрелков отбирать?! Не лучше ли в каждом батальоне второй взвод первой роты такими солдатами укомплектовать, а головной гренадерами?

– Я ждал сего вопроса, бригадир, а потому отвечу – не лучше. Ибо вооружать батальон иным оружием станем. А пока пусть этими фузеями воюют, тактику будущей войны на нем отрабатывать будем.

– Какое оружие, государь, какая тактика?

Суворов загорячился – самозабвенно любил военное дело все же. А тут новый секрет, пока ему не ведомый. Иван Антонович решил раскрыть секрет – бригадир один из немногих, кому он полностью доверял, зная его будущее, которое, правда, может измениться. Потому что любая война состоит из случайностей, и никто не знает, в кого попадет пуля.

– Вот посмотри на эти две таблицы, – Иван Антонович вытащил из шкафа картонки, в которых любой человек из будущего узнал бы обе таблицы из кабинета окулиста. Одна с привычными буквами разного размера, зато вторая из рисунков, пусть отличающихся по масштабу – повозки, гаубица, драгун, мортира и прочий военный антураж.

– Так, – Суворов впился взглядом и моментально сообразил. – Так это для проверки, кто лучше из стрелков видит! Какое полезное новшество ты изобрел, государь! А еще есть?!

Иван Антонович крякнул – будущий генералиссимус вел себя крайне непосредственно. Пробурчал в ответ:

– Сказал бабушке служивый – тетенька, дайте попить водички, а то так есть хочется, что переночевать негде!

– Гхм, государь. Тут вы правы – говорите, как старый гренадер, что из топора кашу сварит!

Теперь разом хмыкнули оба, Иван Антонович вытащил из шкафа укороченную фузею. Серийный экземпляр Тульского оружейного завода, где организовали первый в истории России «закрытый военный городок» с «почтовыми ящиками» – въезд иностранцам и посторонним осенью полностью запретили, стремясь пресечь утечку секретов.

– Посмотри вот эту вещицу, Александр Васильевич. На изготовление образца потребовалось два месяца работ, этот уже двадцатый – медленно делают, по две-три штуки в неделю. Но обещают довести в конце следующего года до сотни в месяц. Больше нельзя – зело дорогие выходят, такие расходы мы вынести сможем года через три, когда из Сибири и Урала серебро с золотом достаточно получим. Тогда до тысячи штук в месяц можно будет изготавливать, а то и все две.

Александр Васильевич принялся изучать штуцер и вскоре отложил его с недовольным лицом. Поднял мрачный взгляд на молодого императора, глухо буркнул:

– Пустая затея, государь. Калибр всего в четыре линии – палец в дуло даже не залез. Забивать пулю молотком муторно, оттого стрелять придется впятеро реже от обычной фузеи. Одно достоинство – пуля по нарезам дальше полетит, и меткость повыше. Но лучше три фузеи с гладким стволом сделать за такие деньги. Ведь с новой пулей они этому укороченному нарезному ружью почти ничем в дальности не уступят…

– Вот здесь ты ошибаешься, бригадир, и очень сильно. Ты полностью прав – если круглой пулей стрелять. Этот штуцер любого врага сокрушить может. Просто для него иная пуля нужна!

Иван Антонович высыпал перед Суворовым несколько непривычных пуль для этого времени – вытянутых, продолговатых, с продольными углублениями в виде колец…

Глава 14

Мемель

Король Пруссии

Фридрих II

полдень 29 декабря 1764 года

Король был еще не стар – всего 52 года исполнилось, и полон жизненных сил. Но сейчас, смотря на сидящего напротив него в удобном кресле молодого русского императора, чувствовал себя стариком, все повидавшим на своем извилистом жизненном пути.

В восемнадцатилетнем возрасте юный Фридрих вступил в конфликт со своим отцом Фридрихом Вильгельмом, первым прусским королем – «воином», как его называли. Родитель хотел видеть отпрыска своим продолжением, таким же суровым воителем, что и он сам. Однако сын больше брал в пример собственного деда, Фридриха, первого этого имени, что ухитрился из курфюршества Бранденбургского и Восточной Пруссии, выкроить для себя королевскую корону.

Это был ярчайший пример, как можно продуманной политикой и хитростью достигнуть поставленной цели. Дело в том, что наследие Тевтонского ордена после прокатившейся Реформации, стало называться герцогством Пруссия, которое не входило в состав Священной Римской империи германской нации, и не подчинялось венскому диктату.

Бранденбург был самым сильным протестантским государством, когда современники курфюрста стали водружать на свои головы короны. Первым английский королем стал правитель Нидерландов статхаудер Вильгельм Оранский, но временно. Теперь его сменил на троне курфюрст Ганноверский Георг, положив начало немецкой династии на английском троне, появившись на свет в этой стране, полной туманов.

Курфюрст Саксонский Август по прозвищу «Сильный» (великий делатель бастардов), стал польским королем, отказавшись от протестантства в пользу католичества. Польская шляхта категорически потребовала от него сменить веру, что ненадежный союзник московского царя Петра в «Северном союзе» проделал с легкостью необычайной.

А вот дедушка самого Фридриха оказался перед выбором – можно было выпросить корону у императора Леопольда, и стать его полным вассалом, что категорически не устраивало Бранденбург. Потому было решено добиваться королевства для Пруссии, благо Австрия ввязалась в войну за испанское наследство и нуждалась в союзнике. А так как император являлся еще в своем длинном титуле и «германским королем», то курфюрст добился, чтобы его считали впредь исключительно монархом «королевства Пруссия», в которое превращалось бывшее герцогство.

За все это отнюдь не сомнительное удовольствие, кроме отправленных на войну с Францией солдат, пришлось выложить шесть миллионов талеров звонкой монетой.

В качестве герба был принят черный прусский, вместо красного орла Бранденбурга, и на этом все изменения закончились – столицей нового королевства так и остался Берлин. Бранденбург продолжал играть главную роль в экономике королевства, с многочисленным зажиточным населением и развитым производством.

Собственно прусские земли были покрыты лесами, озерами и болотами, там не имелось каких-нибудь значимых производств, не выплавлялось металлов, и не шумели водяными колесами суконные мануфактуры. Там не было ничего, кроме разбросанных крестьянских хуторов, захудалых бургов и заброшенных рыцарских замков. Да и населения было очень мало – в одном ганзейском Данциге с окрестностями, проживало народа никак не меньше, а то и побольше, чем во всех восточно-прусских городках вместе взятых, если крестьян не считать.

От деда Фридрих запомнил фразу – «я приобрел для вас титул, сделайтесь достойными его; я положил основание вашему росту и величию – вам предстоит довершить дело».

Хотя сам Фридрих оценивал фигуру дедушки довольно скептически – он тратил на пышность своего двора со всеми его забавами и увеселениями столько же денег, какие уходили на все государственные дела. Потому был вынужден бояться всех соседей – серебра на армию у него не оставалось. Так что, к нему как нельзя лучше подходило высказывание – «великий в малых делах и малый в великих».

Отец Фридрих Вильгельм выводы сделал верные – присоединившись к «Северному Альянсу» в последний момент, он отобрал у Швеции большую часть их померанских владений. За участие в войне против Франции удалось заполучить княжество Невшатель в Швейцарии и часть нидерландского Верхнего Гельдерна. Но главное – Париж признал за Берлином право именоваться королевством навечно, и за ним последовали все игроки большой европейской «политик».

Все последующие годы король-отец занимался любимым делом – урезал различные расходы и наращивал военную мощь. А после смерти оставил нелюбимому сыну первоклассную армию в Европе, отлично обученную и вооруженную. А также нерастраченную на всякие увеселения и пустые придворные праздники королевскую казну, набитую полновесными талерами.

И это две вещи, что сам Фридрих посчитал полезными для будущего королевства – во всем остальном он ненавидел деспотичного и ограниченного отца, деспота и тирана, будучи его полным антиподом. Хотя политика Просвещения полезное дело, как и строительство театров, но армия нужна для приращения территорий, и усиления могущества перед соседями – и король Фридрих сразу отвоевал у Австрии промышленно развитую Силезию и маленькое графство Глац.

Правда, следующая война, растянувшаяся на семь лет, потому и получившее такое название, едва не поставила молодое прусское королевство на край пропасти, неизбежной гибели, оказавшись против трех сильных противников сразу – Австрии, Франции и России. Правда, имелся союзник в лице Лондона, который уклонялся от военной помощи, не отказываясь от субсидий. Фридриху сообщили злое и циничное высказывание, которое в годы войны говорили в лондонском сити – «Англия будет воевать до последнего прусского солдата!»

Русские войска четыре года тому назад заняли Берлин, казаки ограбили его любимый дворец Сан-Суси, использую античные чаши ночными горшками. Императрице Елизавете присягнула Пруссия и Мемель, его армия была разгромлена под Кунерсдорфом, он тогда бежал с поля сражения и пережил страшные дни отчаяния, когда хотелось совершить самоубийство и принять приготовленный лейб-медиком яд.

Повезло невероятно!

Свершилось «Чудо Бранденбургского Дома» – умерла русская императрица Елизавета!

Вступивший вместо нее на престол Петр Федорович оказался недалеким голштинским герцогом. Он вернул все утраты и заключил мир на выгодных для Фридриха условиях. Сменившая его на троне супруга, принцесса Ангальт-Цербстского Дома, подтвердила условия, а в обеспечение нейтралитета за свое вступление на престол, субсидировала сумасшедшую сумму в 25 миллионов рублей, что позволило начеканить хорошей монеты и избавиться от «порченной».

Но прах подери этих русских!

Они свергли Фике с престола, и теперь потребовали или вернуть деньги, или рассчитаться территорией за незахваченный Шлезвиг. Можно было отказаться, но доводить дело до войны не очень хотелось – Австрия была сильно недовольна условиями мира, и могла ввязаться в новое противостояние, которое имело все шансы закончиться для Пруссии весьма плачевно. Так что пришлось договариваться.

Младший брат принц Генрих съездил на коронацию в Москву с самой представительной делегацией, в которой была королева, родная тетка русского императора. И с племянником Фридрихом-Вильгельмом – наследником прусского престола. И вернулся с успехом – русский царь откусил вероломный Мемель, прожевав его с толком.

Не жаль предателей – особенно за такие огромные деньги! Хотя территорию жалко!

Отдать пришлось и захваченную у шведов Померанию. Большая половина земель так и никуда не уйдет – ее обещано возвратить обратно в качестве приданного за младшей сестрой царя, так что даже администрация осталась прусской – объявлять о таком решении не стали, договорились чисто келейно, сохраняя переговоры в тайне.

А вот западный кусочек, прилегающий к шведской Померании, с островом Узедом и городком Алкалм русский император оставил за собой. Выцарапать в разговоре его обратно пока не удалось, несмотря на все старания. Видимо, принц Генрих прав – это плацдарм для нападения на шведов в союзе с Данией – продолжение «Северного Альянса» или «Аккорда», политику которого вел граф Панин, переправленный в Голштинию.

Однако привезенные из Москвы младшим братом сведения требовали немедленной проверки. И теперь королю Фридриху пришлось начинать разговор по-новому, зайдя с другой стороны:

– Вы показывали моему брату карту некую карту, кузен, с польскими землями Померании. Весьма привлекательными владениями, между нами говоря. Но почему вы согласны считать эти земли прусскими? Ведь поляки имеют на этот счет собственное мнение.

– Они могут иметь свое мнение сколько угодно, но кто с этим будет считаться?!

Русский император весьма свободно говорил пусть на дурном немецком языке. И «старый Фриц» мысленно поморщился на такую откровенность – нельзя озвучивать мысли, пусть они и верные, с такой прямотой, свойственной не политику, а скорее военному.

– Да и не передать я вам их хочу, а обменять!

– На что?

Удивлению короля не было предела – с такой прямотой с ним никогда не говорили. Русский монарх долгое время сидел в подземной темнице и еще не научился скрывать свои мысли. Этим нужно воспользоваться – решил про себя Фридрих, но следующие слова царя его буквально ошарашили своей откровенностью, которую любой здравый политик придержал бы для себя и нанес удар в выгодной ситуации.

– Мои генералы настаивают, чтобы я не выводил войска из Польши. Они недовольны итогами войны и требуют вернуть гарнизон Кенигсберга. Особенно яростно выступает фельдмаршал Миних – город и вся северная часть этой провинции перешла к нам и присягнула на верность. Они говорят, что следует начать войну самим, и получить поддержку Австрии. Или дождаться выступления цезарцев, что объявят вашему королевству войну и стать союзниками Вены!

Фридрих сильно удивился такой прямотой, и еще раз искренне порадовался, что русский монарх не прислушивается к мнению своих советников. Или выбалтывает то, о чем следует промолчать.

– А потому, мой брат, прежде чем воевать, давайте попробуем решить этот вопрос к общему удовлетворению. Для России Кенигсберг вопрос престижа, а для вас он может стать отличным обменом на западно-прусские земли, что в руках у поляков. Но треть населения там немцы, хотя можно подсчитать так, что их окажется больше половины. Я думаю, ваши чиновники, кузен, хорошо разбираются в такой арифметике…

Глава 15

Мемель

Иоанн Антонович

полдень 29 декабря 1764 года

– Я думаю, между нашими величествами нужно внести уточнения и поправки в Петербургский мир, который был объявлен два года назад покойным ныне императором Петром Федоровичем, и заключен с подписанием, бежавшей в Голштинию императрицей Екатериной Алексеевной, что сейчас там правит вдовствующей герцогиней.

Сами понимаете, мой кузен, что после таких выкрутасов настоятельно требуется от русской стороны, которую представляет моя особа, его подтверждение и пролонгация. Это требует переживаемый нами исторический момент времени, Россия и Пруссия должны стать по-настоящему дружескими странами на «вечные времена»!

В тишине кабинета негромко произнес Иван Антонович, внимательно смотря на «старого Фрица». Он устал от долгого разговора и бесконечных недомолвок с королем Фридрихом, которого позднее не зря объявят Великим и он это заслужил.

Умный, лицемерный и изворотливый противник!

Если бы не прожитые почти семьдесят лет в прошлой жизни, его бы давно «раздели» и обернули из куля в рогожу, как говорится. Однако Иван Антонович прошел через трудные жизненные перипетии и умел играть словами не хуже прусского короля. А крушение великой страны с «лихими девяностыми» научили демагогии, и с избытком добавили политической фальши и словоблудия, приправленного солидной порцией лицемерия, лживости и расчетливого цинизма.

Все согласно аксиоме – хочешь жить, умей вертеться!

– И как вы это видите, мой кузен?

Король Фридрих чувствовал себя явно не в своей тарелке. Иван Антонович это хорошо чувствовал. И несколько раз пытался посмотреть на положение глазами своего противника.

Ситуация ведь для него крайне щекотливая, как не крути – Восточная Пруссия фактически оголена, войск там нет, а русская армия рядом, в Польше и Курляндии. Итогами мира, заключенного прежней императорской четой, в Петербурге явно недовольны, и новый русский монарх не может не находится под серьезным давлением аристократии, с мнением которой недавний узник обязан считаться. Недовольство русских явно подпитывалось огромной суммой денег, непонятно за что уплаченных соседу, и весьма походивших на контрибуцию.

Разыгрывая ситуацию, Иоанн Антонович несколько раз подглядывал на листок бумаги, где им предварительно были написаны поправки, стараясь, чтобы это выглядело неуклюже – нерадивый ученик втайне от учителя стремится воспользоваться шпаргалкой. Пусть понервничает «брат Фридрих», подумает, в чьих руках император исполняет роль «игрушки», решения которых он сейчас озвучивает.

Выгодное положение, при котором неуступчивость в основных пунктах на переговорах говорит о том, что они не могут быть изменены, но все остальное может быть пересмотрено к взаимной или односторонней выгоде. Никритин сознательно представлял «старому Фрицу» возможность не только полностью, но со значительным прибытком, компенсировать потери за счет третьей стороны, которая, понятное дело, здесь не присутствовала. И тем самым остаться в значительном выигрыше!

– И как это будет выглядеть, мой молодой друг?

Фридрих спросил вроде бы небрежно, но таким вопросом он заставлял противника раскрыть карты, оставляя свой расклад невидимым. Иван Антонович прекрасно знал такие уловки, однако продолжал старательно играть роль недалекого умом молодого человека, плохо вызубрившего данные ему инструкции. А потому посмотрел в «шпаргалку»:

– Деньги можно расписать по соответствующим статьям как за покупку. За Мемель уже нами уплачено, а вами, мой кузен, город передан. Кенигсберг с северо-восточной округой оформим соответственно как продажу. Данные территории, хотя и составляют значительную часть Восточной Пруссии, но главными не являются.

Столицей, как мне сказали, со времен Тевтонского ордена, всегда был Мариенбург. Он же станет центром всех присоединенных прусских территорий, пока принадлежащих Польше – а это более чем тройная компенсация за уступленные вами владения, в которых не только населения мало, но мерилом богатства являются болота, ручки и леса. Да заброшенные рыцарские замки, из которых крестили язычников.

Что касается вашей части шведской Померании, но ее мы даже принимать не станем, оставим только маленький клочок, который я верну, как урегулирую вопрос со… Устрою дела, короче! Так что ваша отнятая у шведов Померания нам не нужна. Зачем, если она уже идет как приданное. А также будем считать, что два миллиона талеров из остатка якобы нами выплачено уже молодому кронпринцу на обустройство двора…

– Вы хотите еще за наш счет, мой кузен, обустроить свою сестру? Но это уже слишком!

Ивану Антоновичу показалось, что «доброго дядюшку» сейчас хватит апоплексический удар. Лицо Фридриха побагровела – такой жадности и скупости от своего русского коллеги он никак не ожидал. Да такое даже представить было невозможно.

И мысленно возликовал – король в душе пошел на сделку, приняв ее как данность. Видимо прикинул, как за счет Польши поправит все свои дела и останется в выигрыше. Тем более, что ганзейскому Данцигу деваться будет некуда, как только Пруссия возьмет под контроль нижнее течение Вислы. Тогда торговля польского королевства полностью окажется в ее руках, а, соответственно, и сам Данциг, который упадет в подставленную шляпу короля как презревшее яблоко с ветки дерева.

– Хорошо, мой брат, я думаю, молодым будет достаточно шестьсот сорок тысяч рублей…

– Три миллиона талеров, мой кузен, свадьба должна быть достойна прусского и русского дворов!

«Не хрена себе запрос, раньше хватало на торжества шестисот тысяч, навел справки! Теперь нужно отчаянно торговаться, пусть считает меня скупым, но недалеким. Блин, денег и так в казне маловато, а три миллиона совершенно неподъемны!»

– Восемьсот тысяч, кузен, побойся Бога! Хорошо… Еще добавлю сто тысяч… сто двадцать пять, на новую мебель!

– Вы можете уронить свое величие в глазах Европы, брат мой! Что скажут, если узнают, что русский император устроил бедную свадьбу? Сумма в миллион достойна браков курфюрстов, но не королей. В последнем случае, поверьте мне, ее нужно как минимум, удвоить.

– Я согласен с вами, мой венценосный брат. Но война была… расходы большие. Так что полтора миллиона рублей я дам, от своей будущей свадьбы оторву. Только ради вас, кузен, чтобы сделать приятное.

– Талеров, мой друг, рубли в европейских государствах не приняты. Счет исключительно в талерах ведут!

– Хорошо, – после долгой и мучительной паузы выдохнул Иван Антонович, понимая, что сейчас его откровенно «обувают» на деньги, пользуясь моментом. Хотелось сказать ответную колкость – «а вашими «эфраимками» можно приданное уплатить?»

Но промолчал, хорошо понимая, что и так урвал максимум от возможного. Прусский король ему впарил нищие земли, жителей которых невзлюбил за предательство – ведь до конца жизни ни разу не посетил их. А данные территории при любых переговорах, будь жива императрица Елизавета Петровна, остались бы за Россией, причем вся Восточная Пруссия, а не половина бывшего герцогства.

«Да, теперь понимаю, почему он именем невесты не поинтересовался. Да за такие деньги и земли можно на любой уродине своего племянника женить, и даже в постели выполнение супружеского долга новобрачными проконтролировать.

Жаль сестру, но деваться некуда – Россия слишком долго воевала за этот анклав, из которого Балтику можно взять под жесткий контроль. Так, мы своего добились – бедной осталась Польша! Сейчас «старый Фриц» начнет ковать железо, пока оно горячо. Самый увлекательный процесс – делить шкуру неубитого медведя – который и так долго подыхает прямо на глазах. Надо только добить животное, из «милосердия», нужно понимать. Вот так паны и доигрались – одно мое слово, и белая полярная лисица прибежит в их дом. А затягивать этот процесс нельзя, благо повод есть!»

– Поляки сильно притесняют «конфидентов», мой венценосный кузен, – негромко произнес Иван Антонович и посмотрел в окно – стекло было не замершим, мороза не было как такового, в свинцовом море проглядывалась узкая полоска Куршской косы.

– Наша обязанность их защитить и выступить совместно – вы возьмете под свою опеку всех лютеран и немцев, я всех православных и русских. Все остальное оставим Польше – мы ее не будем уничтожать, а лишь сделаем границы более справедливыми в этнографических размерах. А там посмотрим на их дальнейшее поведение?! Надеюсь, ваше королевское величество вполне устроило мое предложение?

– Оно подходит, вы поступаете как кайзер великой страны. Однако было бы не лишним привлечь к разрешению польского вопроса Вену – императрица Мария-Терезия через своих посланников уже несколько раз предлагала найти соответствующее решение, отвечающее интересам всех заинтересованных сторон.

«Кроме поляков, их мнение в расчет не принимается. И решать вопрос надо быстро, пока они не понимают в полной мере, как подставятся в будущем», – Иван Антонович посмотрел на прусского короля, в глазах которого сверкали огоньки, и в знак согласия наклонил голову…

Глава 16

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

полдень 24 января 1765 года

– Господа советники, нам необходимо решить несколько важных вопросов, что должны потом быть переданы на рассмотрение Земского Собора. Нужно выработать «Государственное Уложение», которое рассмотрит специальная Комиссия, чтобы дать ответ – как нам обустроить Российскую державу по справедливости, дабы в будущем не возникало коллизий разного рода, что могут внести смуту в человеческие души.

Иоанн Антонович говорил негромко, но каждое его слово было отчетливо слышно в царящей тишине. Генерал-прокурор Вяземский окинул взглядом собравшихся. Орденские ленты сановников и министров были разбавлены мундирами исправников, чиновников и ученых. Среди них виднелись рясы митрополитов и епископов, кафтаны немногих представителей именитого купечества, членов городских магистратов и выборных крестьянских старост. В обширной зале присутствовало до сотни человек – впервые собранных по воле императора на Государственный Совет.

– Со всех окраин России идут тысячи челобитных, моя канцелярия трудится денно и нощно, но их поток возрастает с каждым днем. Несправедливость царствует в судах наших, интересы сословий противоречат друг другу, оттого и неустройство на нашей земле. Сейчас я вам представлю свои мысли, а потом выйду из зала, дабы не мешать вам их обсудить начистоту. Честно и нелицеприятно говорите, господа! Мою особу будет представлять генерал-прокурор князь Вяземский – он и станет вести заседание. Вам предстоит вынести решение – принять их до созыва Земского Собора как непреложный закон, или на оном обсудить его еще раз при участии большого числа выборных. Но мыслю, что прения тогда будут затянуты, что нашему делу серьезно повредить может. Я долго и серьезно рассматривал положения – менять в них в угоду сословным интересам ничего нельзя! Или принять целиком, или разом все отвергнуть!

Иоанн Антонович остановился, оглядел всех собравшихся – все стояли, склонив головы перед царской волей. Такого еще не бывало – им позволили иметь суждение о необходимости принятия законов!

– Дворянство наше служит государству верой и правдой, но обнищало в большей своей части, служа за одно жалование, коего постоянно не хватает. А на пенсии вообще затруднительно выжить и дать детям достойное образование. Большинство офицеров и чиновников зачастую собственного угла не имеют и снимают себе жилье. Допустимо ли жить так людям, что проливают свою кровь за наше Отечество?!

Крестьянство наше, особенно в крепостной зависимости находящееся, просит оградить его от несправедливостей и притеснений, от дворянства исходящих. Ведь зачастую барщина до шести дней в седьмицу доходит, ибо те, кто вотчины имеют, в долгах находятся и этим стремятся свой ущерб покрыть. Но если бы только это одно было – некоторые помещики зло тяжкое вершат, без суда и следствия, токмо по одному желанию своему зловредному произвол всяческий вершат, законом пренебрегая, жизни и имущества своих крепостных лишают! А жалобщиков в Сибирь ссылают, чтобы другим жалобы свои нести некуда было! По-божески ли такое?!

Тишина в зале сгустилась – о творящихся безобразиях знали все собравшиеся, и впервые они были озвучены, и кем – самим императором. Сам Вяземский поежился – как генерал-прокурор он прекрасно знал о злоупотреблениях, которые значительная часть дворянства уже таковыми не считала. А ведь такое могло привести к бунту, дыхание которого явственно ощущалось, и лишь вера в доброго царя еще сдерживала крепостных от выступления злонамеренного.

– А ведь не только души человеческие смертью губят. Мыслимое дело тому, кто в Христа верует, православными душами торговать, родителей с детьми разлучая. И о сделке с нечистым в газетах объявления дают, где христианская душа по цене певчей птички идет! Более того, уже басурманам принялись христиан продавать алчность свою удовлетворяя – девиц невинных, даже крох малых в гаремы продавать?!

Если бы не священники, что о пастве своей радеют, то о том преступлении и не узнали бы! За такое преступление христопродавцы были судом жестоко наказаны – и так будет впредь!

В зале прокатился небольшой гул, тут же смолкнувший. Присутствующие были шокированы, хотя многие о том ведали или догадывались. В той же Персии и Крымском ханстве девственницы особо ценились, так что через посредников некоторые помещики сбывали «живой товар» с большой выгодой для себя. Вот только нарвались – были судимы, дворянства и чести лишены, жестоко биты кнутом и отправлены в Сибирь. А для острастки другим лиходеям, вотчины с крестьянами были в казну отписаны – и в зале о том многие хорошо ведали.

– Дворянство наше должно над крестьянством попечение отцовское иметь, пригляд родительский, а не над рабами издеваться по прихотям своим. А крестьяне наши, за опеку над ними и с заботою, как дети родителям, лаской и трудом отплачивать за добро. А посему принял я такое решение, господа советники мои…

Император Иоанн Антонович остановился, пристально обвел взглядом собравшихся. И снова заговорил, голос его стал намного тише, все даже затаили дыхание, чтобы лучше самодержца слышать.

– Все дворяне за службу верную и непорочную, воинскую в двенадцать, а гражданскую двадцать лет, поместье от меня получат на следующих условиях, дабы служение свое державе нести могли бы, не испытывая нужды откровенной. А условия таковы…

Хотя генерал-прокурор великолепно знал, о чем будет говорить государь, но тот так повел свою речь, что Александр Алексеевич сам был ею захвачен, с напряжением ожидая каждого слова. Что же говорить о других – все затаили дыхание.

– Само поместье является собственностью владельца, на него отводится пятьдесят десятин. А вот земля с крестьянами дается во временное владение от государства, и может переходить к детям и потомкам, если они в свою очередь отслужат положенные сроки. И будут выполнять следующие обязанности, неся ответственность передо мной лично над опекаемыми крестьянами, которые их крепостными являться не будут.

Требовать работу на себя не более трех дней в неделю, причем, не изматывая таким трудом страдников, кормя их в эти дни, и давая время на еду и часовой дневной отдых. По желанию и договоренности с крестьянским миром, можно и нужно заменять барщину оброком. И все! Распоряжаться крестьянами как то иначе, принуждать их к чему-либо силой и угрозами, а не лаской, запрещаю. Если возникнут разногласия между помещиком и миром-общиной, то решать их исправнику, или по суду, не иначе. Ежели помещик злоупотреблять начнет данными ему правами, то села возвращены будут обратно в казну.

В зале прокатилась легкая волна – представители дворянства переглянулись. Перспектива получить деревеньки с душами, пусть и не с крепостными, привилегированное сословие более чем устраивала. Однако дальнейшие слова императора заставили многих задуматься.

– Помещики несут ответственность за жизни крестьянские и уплату подушной подати в полном объеме. А почему должны радеть в здоровье крестьян и содержать в имении лекаря. А также церковь, при которой организовать приходскую школу для детей. По последним и судить будем – если рачительность проявлять будет, смертность маленькой станет, а все дети грамоте разуметь – то таким помещикам дополнительно сельцо дадим. И более того – тем крестьянам, у кого сыновья и дочери грамотны станут, на гривну в год подушную подать пожизненно снимем. А ежели помещики делать наоборот изволят, крестьяне нужду терпеть станут, школы не будет, то поместную деревеньку на казну обратно отписывать и впредь таким дворянам ничего не давать, кроме жалования.

Пусть на свою нерадивость сами себе пеняют!

Исправникам за этим строго наблюдать, а губернским коллегиям проверку проводить по школам, дабы лживых отчетов и отписок не имелось. И смертность смотреть, чтоб уменьшалась, а населения приплод был изрядный. Нам нужно безлюдные пространства заселять, да мануфактуры новые строить – а для сего рабочие руки зело нужны. А потому тем крестьянам, что с миром рассчитались, препятствий к уходу в города не чинить, но подушную подать за таковых не платить. А рекрутов Военная Коллегия отбирать будет, а не даточных людей брать. Но за оных, опять же, подушную подать и иные налоги не взыскивать.

В зале снова прокатился легкий шум – представители дворянства начали соображать, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но условия, хотя сильно ограничивали власть помещика, все дворянство, особенно служилое и однодворцы, приняло бы без оговорок. Лучше иметь поместье на таких пунктах, чем не иметь оного совсем.

Вяземский прекрасно понимал, что злоупотребления останутся, вот только их число резко уменьшится – кому охота вступать в конфликт с крестьянами за свои незаконные желания, ведь те могут жалобу написать в Собственную Его Величества канцелярию, там для их приема и рассмотрения, с принятием решения, целое отделение отвели.

Так что поневоле начнут осторожничать и действительное попечение над сельскими жителями иметь. И школы заведут, и доброго лекаря найдут – тем более, что за них сами же крестьяне платить станут, а на подушной подати сплошная экономия выйдет – десять копеек в год на человека в большие рубли может сложиться…

Глава 17

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

полдень 24 января 1765 года

– Что касается крепостных крестьян, то окромя дворянства владеть ими никому не позволено будет! А участь оных я передаю на рассмотрение Земского Собора. Пока же приму иное решение…

Иван Антонович остановился, пристально посмотрел на высокое собрание – все стояли, замерев, признаков усталости никто не проявлял. Сейчас особенно – ведь затронута самая главная тема, и если он сейчас посягнет на сложившиеся устои, то его судьба будет печальна. Владельцы крепостных посягательства на основу их богатства не простят ни одному императору, и только страх перед всеобщим восстанием заставит правящий класс пойти на его отмену в 1861 году со скрежетом зубовным.

– У нас есть дворяне, что владеют разоренными вотчинами с десятком душ. Мы приняли решение помочь таким – они могут заложить свое имение в Крестьянском банке, который только создан. И написать на Наше имя в канцелярию прошение о выделении в имеющееся поместье или родовой дом, деревеньки с крестьянами.

Просьба сия будет удовлетворена на общих основаниях, а вотчина выкуплена за счет казны. Полученных за продажу денег будет достаточно, чтобы выплатить долги, но впредь бывшие крепостные крестьяне станут поместными, государственными, и определенной по закону воли лишить их уже никто не сможет.

Владение частными крестьянами ограничено только существующим законом до созыва Земского Собора. Но продажа допустима только семьями, дети от отцов с матерями неотрывны, как и родители от своих деток. С бобылями и одинокими вольно обращаться, как владельцу угодно. Но продавать можно только дворянам, и каждый должен помнить, что мучительства учиненные и даже убийства, будут рассматриваться по закону, ибо никто не имеет права лишать Наше Императорское Величество верноподданных, а также положенной подушной подати.

Мы не настолько богаты людьми, чтобы закрывать глаза на их изничтожение! Особенно когда начинают продавать православных басурманам! Возмездие будет по вине!

Иван Антонович незаметно вздохнул – острый вопрос удалось обойти. Крепостные останутся у знати, крупных земельных собственников. Малопоместные владельцы предпочтут избавиться от обузы и продать своих крестьян государству. Чтобы потом получить их обратно уже как поместных, и тем самым обрести источник средств.

Одна беда – если процесс среди однодворцев примет массовый характер, то проблем станет выше крыши. И все упирается в скверное обстоятельство – в казне мало денег!

Все реформы запланированы потому на длительные сроки – от десяти до тридцати лет. Сейчас можно рассчитываться секуляризированным у церкви богатством, но год-два и оно закончится. Однако к этому времени удастся ввести ассигнации и монеты из мельхиора, которые от серебряных денег мало чем будут отличаться. Но чтобы денежное обращение было устойчивым, то нужно оставить на свободный обмен третью часть монет из драгоценного металла, а не шестую, как будут делать через век.

Оставалось надеяться только на сибирское и уральское золото, да на увеличение добычи серебра и платины. Тогда можно будет спокойно обменивать ассигнации на империалы, и проводить платежи иностранцам. И то не сразу – лет восемь нужно ждать, пока приток драгоценных металлов начнет покрывать расходные счета.

Нужно перетерпеть десять лет, за этот срок появятся подготовленные люди и деньги, и можно активно проводить реформации. Начать строительство заводов и мануфактур, линий конки для торговли и связанности регионов, добычу той же железной руды увеличить, чтобы железные плуги с косами на всех крестьян произвести, в конце концов.

Армия будет нуждаться в перевооружении на новые пушки и штуцера, флоту настоятельно нужны бомбические орудия, над которыми уже начал колдовать граф Брюс.

Деньги, деньги и еще раз деньги – не только для войны, везде нужны именно они!

А когда в казне пусто, то выхода не остается, как начать проводить реформы, нужные для народа, за счет самого народа. А разве в истории России хоть раз было иначе?!

Ведь пришлось от отчаяния вернуться к поместному способу, переложив на дворянство огромные расходы – содержание тех же школ или лекарей, своего рода пенсионное обеспечение.

Да, будут злоупотребления привилегированного сословия, судебные решения в его пользу, но иного варианта, кроме такого «мягкого» крепостничества пока не остается. Государство сейчас дворянское по своей сути, и его реформирование должно идти постепенно, и ставку надо сделать именно на просвещение и образование.

Помочь здесь может только правящий класс, негде брать образованных людей. А крепостническое дворянство эгоистично по своей сути – по отношению к закону о «вольных хлебопашцах» императора Александра I оно себя отчетливо показало.

А чтобы снизить злоупотребления, нужно усилить роль церкви и формируемого «третьего сословия», что через четверть века сокрушит монархию во Франции. А вот в России «пугачевский бунт» привел к обратному эффекту – победившее дворянство, насмерть перепуганное поголовным избиением восставшими, принялось «завинчивать гайки», в результате крепостничество повсеместно распространилось.

Так что надо постепенно с ним бороться – вначале с крайними проявлениями, а затем по западному образцу – пусть частновладельческое крестьянство понемногу само себя выкупает. А государство и церковь выступит в качестве посредника.

«На Земском Соборе пусть собачатся между собой – как-нибудь вопрос и урегулируют. Лучше выступить арбитром, чтобы не огрестись от конфликтующих сторон. Что же – пора бросить плюшки церкви и «третьему сословию», нужна дополнительная опора».

– Церковь наша православная властью духовной должна стать, нравы народные смягчая. А для того авторитет должна иметь. Призываю владык собраться на Поместный Собор и избрать достойного митрополита патриархом, чина которого нет уже более полувека. Монастырям ущемлений не делать, оные вольны заниматься ремеслами и производством – с оных подати не взимать.

В поместных селах иметь приходы, а священники должны выступать посредниками между помещиками и крестьянами. Также на них возложить нужно содержание и ведение всех приходских школ, на что положить церковную десятину.

Которая также пойдет на содержание богадельни при всех монастырях православных, для сирых и убогих, калек никому не нужных. Над тем игуменам попечение особое иметь, чтоб не было праздношатающихся попрошаек. Оных следует исправникам разыскивать и в монастыри доставлять, передавая келарям на содержание. И привлекать их там к труду посильному и для обители полезному. Для чего монастырям передать необходимое число десятин земли, ранее у них бывшей.

И передать оформление сдельных грамот между крестьянами, общинных договоров с помещиками о тягле или оброке. И все записи хранить при церквях, а в случае нужды представлять списки с них в губернскую канцелярию, исправнику или судье.

Строго и заботливо взирать над нравственность паствы своей ежечасно, и ухудшения нравов не допускать всемерно. Для чего сообщать епископу и губернскому начальству, которое попечение имеет, а в особых случаях в Синод и в Нашу канцелярию. Пусть поступки, не красящие достойного христианина, такие как мучительства других православных, без огласки и последствий не остаются.

Иван Антонович бросил взгляд на иерархов церкви – вначале на лицах было написано открытое недовольство, когда они поняли, что крестьян им никто возвращать не собирается. Затем проявился интерес к выборам патриарха, потом внимание к льготам и преференциям – роль посредника всегда хорошо оплачивается и весьма доходна.

Дальше началось интересное – возвращение части земельных угодий и получение бесплатной рабочей силы, церковнослужители встретили с нескрываемым одобрением. Понятно, что эксплуатировать, пусть таких относительных работников, они станут нещадно. Недаром монастырские крестьяне были самыми бесправными среди всех зависимых крепостных. Однако и на такой шаг пришлось решится, хорошо представляя его последствия для тех кто попадет в обители неволей.

Возможность отплатить дворянам за презрение или игнорирование духовенства, вызвало самое благожелательное отношение у всех владык. Возникло ощущение, что именно этого момента они больше всего ожидали. И тут дворянству придется считаться с интересами церкви, которая определенное влияние в восемнадцатом веке имеет, с его патриархальными нравами и истинной верой в Бога..

«Пасторальная картина – овцы целы, волки сыты – а пастуха съели! Нет, будет яростная грызня – каждое сословие будет жестко отстаивать свои интересы. Дворянство подмяло духовенство и крестьян, теперь потихоньку начнется откат. Церковь должна занять свою нишу, а не превращаться в служанку на побегушках у властителей – о каком духовном авторитете тогда может идти речь?

– Купечество наше, заводчики и мануфактурщики имеют полное право нанимать на работу себе охочих людей по согласию. Препятствий в этом им никаких не чинить. Исправникам лишь смотреть, чтоб грамоты урядные имелись, правильно составленные. А ежели кто из заводчиков ремесленные школы создавать будет, и детей туда брать на обучение, сироток там, то ученики обязаны отработать десять лет за обучение.

Если же затеянное производство нужно державе нашей, то льготы получать будут, и крестьян припишем для работ всяческих, но о том в Берг-Мануфактур коллегию отписать надобно.

Иван Антонович тяжело вздохнул, речь далась ему тяжело. Тут лучше бы по бумажке читать, но пришлось соблюдать данный Петров Великим хрестоматийный завет господам сенаторам по такому случаю…

Глава 18

Киль

Вдовствующая герцогиня Голштинии

Софья-Фредерика

утро 30 января 1765 года

– Что случилось, Иван Григорьевич?

– К вашей светлости прибыл посол Российский в Швеции граф Остерман Андрей Иванович.

Старший Орлов выглядел хмуро после декабрьского вечера, когда ему не удалось отговорить Алехана от поездки в Польшу. Он не хотел, чтобы кто-то из их семьи начинал собственную войну против императора Иоанна Антоновича, но отговорить «закусившего удила» среднего брата не смог. Зато Владимир находился под его полным контролем – студент Лейпцигского университета категорически отказался от участия в любых авантюрах, посчитав их не просто бесцельными, но и вредными.

В последнее время Екатерина Алексеевна сама испытывала смутную тревогу – король Фридрих перестал писать ей письма, прусский посланник ее демонстративно сторонился. Это навевало нехорошие предчувствия, становилось пронзительно ясным одно – нужно мириться с императором Иоанном Антоновичем как можно скорее.

Без поддержки прусского короля она с сыном обречена, а помощи от «старого Фрица» не будет. Из газет Фике знала, что в Москве на коронации была представительная делегация Бранденбургского Дома – королева, младший брат принц Генрих и юный наследник престола кронпринц Фридрих-Вильгельм. Прусскую делегацию сопровождали члены Брауншвейгской династии, один из которых являлся опекуном штатгальтера.

Также там были датский король с королевой и члены Совета, в чьих руках находилась реальная власть в Дании. А вот это было предельно опасно – Дания никогда не скрывала, что заинтересована не только в Шлезвиге, но и в присоединении Голштинии.

Екатерина Алексеевна это хорошо знала, когда взошла на престол. В те дни она всячески пыталась лишить своего сына Павла голштинского наследия, абсолютно ей не подконтрольного. Потому она внимательно выслушала настойчивое предложение дипломатов из Копенгагена. Оно было простым – обменять Голштинию на находившийся под властью датской короны Ольденбург. Последний был рядом с Йевером, где правил брат, что делало ситуацию для нее крайне выгодной.

На предложение императрица согласилась сразу. Вот только провести в жизнь можно было только после совершеннолетия Павла – сын должен был четко и ясно отказаться от отцовской короны герцога. В его согласии мать не сомневалась – у Екатерины Алексеевны были действенные рычаги воздействия на нелюбимого сына.

А теперь она благословляла небо, что не успела сбагрить ненавистную Голштинию – лишившись в России трона, она автоматически теряла бы Ольденбург. Тот переходил по восшествии на престол Иоанну Антоновичу. И ей бы пришлось искать убежище только в Пруссии. Йевер становился опасным чрезвычайно – брат армии не имел, и защитить сестру с сыном не смог бы. Ни в каком случае, если из Ольденбурга отправили пару эскадронов кавалерии и схватили бы их на прогулке.

В Голштинии все же имелись укрепленные замки и небольшая армия. Ее безопасность была гарантирована, однако опять – не от датской армии. И откровенно страшили напряженные отношения с сыном – Пауль-Петер попал под сильное влияние воспитателей – князя-епископа и старого Бухгольца, которые ее сильно недолюбливали, считая прямой виновницей гибели мужа, и это еще мягко сказано.

Екатерина Алексеевна отчетливо понимала, что как только Павел достигнет совершеннолетия, ее могут вульгарно выставить за порог. И теперь она молилась, чтобы молодая жена брата не забеременела – тогда дорога в Йевер будет закрыта навсегда. И ей придется искать покровителей Ангальт-Цербстской фамилии, под смешки родственников над бывшей императрицей. От такого унижения у нее сводило зубы…

– Просите графа, Иван Григорьевич, – тихо обратилась она к Орлову, который принял на себя обязанности начальника охраны – ему она всецело доверяла, как единственному русскому который ее не покинул и остался верен до конца. А вот прибывший в Голштинию в начале января граф Панин не соизволил даже появиться у нее, и пакетботом уплыл в Мемель, несмотря на ненастную зимнюю погоду и шторма.

– Доброго утра, граф! Вы с частным визитом, Иван Андреевич, или выполняете поручение его императорского величества?

– Доброго утра вашей светлости! Я действительно прибыл к вам с поручением нашего государя. Не уделите мне немного времени для изложения царственного наказа?

– Сколько угодно, граф, я всецело к вашим услугам! Присаживайтесь в это кресло, Иван Андреевич, вам в нем будет удобно. Не хотите ли горячего вина – погода сегодня хмурая.

– Чуть позже, ваша светлость. Вначале я должен изложить вам устное послание его императорского величества.

– Конечно, граф, я вся во внимании!

Екатерина Алексеевна улыбнулась как можно радушнее, и уселась в кресло, расправив домашнее платье. И внимательно посмотрела на улыбающегося дипломата – граф Остерман был достоин своего отца Андрея Ивановича. Тот был влиятельным сановником еще императора Петра Алексеевича, стал многолетним главой разных Коллегий, получил графский титул, был членом Верховного Тайного Совета, предав других «верховников» в их затее с «кондициями». За что вице-канцлером и первым кабинет-министром при грозной царице Анне Иоанновне.

С воцарением Елизаветы Петровны Остерманы оказались в опале, но Ивану Андреевичу удалось убедить императрицу в лояльности, и после короткого пребывания в Париже, он оказался послом в Стокгольме. И там проявил себя в лучших качествах – умный, предусмотрительный и прекрасно образованный граф славился своей обходительностью и получил большие связи. Даже кронпринц Густав оказывал ему свое внимание, хотя отличался взбалмошностью.

Сама Екатерина Алексеевна к нему относилась с уважением, читая его отчеты о положении дел в королевстве свейском. И потому, несмотря на улыбку на губах, серьезно опасалась сорокалетнего дипломата, такого искушенного в делах человека по пустякам не пришлют.

– Могу я осведомиться о вашем здравии, ваша светлость?

– Конечно, граф, я чувствую себя хорошо. А как здоровье его императорского величество Иоанна Антоновича?

– Государь полон сил и энергии. Месяц тому назад он встретился с прусским королем Фридрихом в Мемеле – они подружились и решили, что кронпринц Фридрих-Вильгельм и младшая сестра Елизавета являются прекрасной парой, они пришлись друг другу по сердцу еще во время коронационных праздников в сентябре. Свадьба назначена на лето – за невестой дают большое приданное, которым прусский король Фридрих доволен. И еще – самой теплой была встреча с датской королевской четой – император Иоанн Антонович пообещал, что будет поддерживать Данию в случае необходимости вооруженной рукой.

Удар был страшной силы – Екатерине пришлось прикусить губу, чтобы не застонать. Она сжала подлокотники кресла, но опомнилась, когда заметила внимательный взгляд графа.

– Да, между королем Пруссии и нашим императором заключен дружественный союз, и внесены дополнительные пункты в Петербургский мирный договор, так, небольшие уточнения. За те деньги, что были выплачены королевству, король Фридрих вернул присягнувшие на верность России Кенигсберг и Мемель с округами.

От слов посла перед глазами Фике поплыли черные круги – женщина отчетливо поняла, что Пруссия вероломно оставила ее на произвол судьбы. Бежать можно только в Вену, но вряд ли удастся это сделать – прусские черные гусары перехватят по дороге. Да и русские уже выслали своих людей из Тайной экспедиции, которые могут быть совсем рядом с ней, и о их присутствии она не подозревает.

– Великая княжна Екатерина Антоновна получила в дар от короля приданное – небольшую часть бывшей шведской Померании, с городком Анкальм и островом Узедом с титулом графини. Король лично проявил заботу о несчастной великой княжне – она ведь глуха с детства, с того рокового дня, когда младенца уронили на пол. Какая злая судьба, теперь обернувшаяся счастьем! Ведь ей будет найден лучший жених, раз его королевское величество всерьез озаботилось судьбой сестры нашего императора Иоанна Антоновича, да хранят его небеса!

Помертвевшая от страха Екатерина только чудом не лишилась сил, ее разум уловил всего одно слово, и это спасло от беспамятства. Трижды повторенное – «нашим императором» – это могло быть неспроста. Такие обмолвки опытные дипломаты специально делают.

– Как я рада за нашего императора, и очень сожалею. Что не смогла совершить для девочек добрых дел… Мое сердце разрывается от стыда, и сейчас прошу прощения у них…

– Наш император добр и милостив, ваша светлость, к заблудшим. И готов принять их под свое покровительство. Вот только от вас и от его высочества царевича Павла почему-то до сих пор нет присяжных грамот, хотя титулов и орденских лент вас не лишили…

Герцогиня собралась мгновенно – улыбка Ивана Андреевича сказала ей о многом. И ее, и Павла император не будет убивать, хотя по всем расчетам ему это было выгодно. Значит, он имеет на них какие-то планы, которые пока ей неизвестные. Но намек сделан откровенно, да какой там намек – открытое и недвусмысленное предложение. Отказ от него равноценен смерти, ни ее, ни сына никто защищать не будет.

– В самое ближайшее время я, как вдовствующая герцогиня голштинская, и мой сын герцог Пауль-Петер присягнем императору Иоанну Антоновичу на верность, и попросим его покровительства над Голштинией. Присяжные грамоты я лично вручу вам в руки.

Произнеся эти слова, Екатерина Алексеевна понимала, что пути назад у них с сыном не будет. Так что придется немедленно поведать об заговоре Алехана – ничего другого не остается…