Кровь над короной

Глава 1

Ораниенбаум

Иоанн Антонович

утро 18 октября 1765 года

– Где Алехан? Вы мне можете сказать, Александр Иванович, куда делся этот отморозок, шпынь ненадобный?!

– Государь, дважды мои люди настигали его, уж больно рожа у злодея приметная. Первый раз в Варшаве, но вмешались ляхи, и убить его не удалось. Второй раз случился в Вильно, по известному адресу, что дала герцогиня голштинская – но с ним оказались четверо других заговорщиков. Началась схватка – и моих офицеров перебили. Нынче он тоже ушел, но уже от людишек Василия Ивановича – Тайная экспедиция троих потеряла в стычке в Могилеве, а драгуны догнать не смогли.

– Это демон какой-то, а не человек!

В полном расстройстве пробормотал Иван Антонович про себя, с тоской взирая на бывшего фельдмаршала, ставшего по его воле имперским советником. Ведь негоже носить высшие воинские звания тем, кто войсками не командовали. Так что в табели о рангах новый чин оказался важным – почти равен канцлеру. И вроде с делом справлялся – практически на пустом месте работу 3-го отделения (пришлось намного раньше создать собственную канцелярию) наладил и кадры набрал.

– Ладно, не сержусь на тебя, Александр Иванович, иди, занимайся делами. И людям своим передай – за Алехана, живого или мертвого, следующий чин дам, тысячу рублей и владимирский крест. Никуда он теперь не денется, наша наместница Екатерина Алексеевна в точности этого урода описала, циклопа одноглазого.

Отпустив графа Шувалова, что прибыл к нему на доклад из столицы, Иван Антонович подошел к окну. За стеклом застыл в ожидании зимы парк, разбитый при Петре Федоровиче, в бытность его великим князем. Поздняя осень, листва пожелтела и стала осыпаться с деревьев, по Финскому заливу ходили свинцовые волны под вечно хмурым небом. Пора перебираться в столицу – зима близко…

Усевшись за стол, принялся разбирать корреспонденцию, обратив первым делом на отчеты из Берг-коллегии. Они радовали – на Урале добыли два первых пуда платины, на золотых россыпях намыли и отправили в Екатеринбург двадцать три пуда драгоценного металла. Причем, добыча могла возрасти – рудознатцы все время находили и отмечали новые месторождения. И туда заводчиками сразу направлялись бригады старателей – в полку желающих разбогатеть всегда прибывало.

Отправленная в прошлом году из Иркутска экспедиция перезимовала в Киренске и в мае направилась на Витим. Золото было найдено на нескольких речках и притоках, как в россыпях, так и рудное. Удалось намыть к августу, когда отправили первый отчет, что лежал сейчас перед императором, восемь пудов драгоценного металла.

Берг-мейстеры обещали добыть еще столько же к отбытию, оставив на зимовку несколько казаков с рудознатцем, снабдив их всяческими припасами. Отписки внушали оптимизм, давали надежду, что добыча золота может быть увеличена до сотни пудов ежегодно, но занятие это требовало больших финансовых, людских и материальных вложений.

На Алтае, еще со старозаветных демидовских времен плавили руды – свинцовую и медную – из последней до трех тысяч пудов меди в слитках доходило. Вот из этой руды при помощи немецких мастеров выплавляли серебро в больших количествах.

Сейчас на Колывано-Вознесенские заводы отправили несколько чешских мастеров, нанятых на русскую службу – все же плавку требовалось проводить намного тщательнее и всячески снижать бесполезную трату серебра при извлечении из руды.

К двум старым заводам, что занимались выплавкой этого драгоценного металла, в прошлом и этом годах были задействованы еще три – поставленные по самым первым указам Екатерины Алексеевны. В цепкости, практичности и предусмотрительности этой женщине не откажешь, умеет заглядывать далеко вперед. Сейчас, ставшая полномочной наместницей в русских владениях Голштинии и Померании, она всячески отыскивала, задабривала и приглашала в Россию знающих специалистов и мастеров, обеспечивала постоянный приток переселенцев, как немцев, так и чехов.

Как итог развернутого производства, получено почти девятьсот пудов серебра. И его добыча будет только возрастать, по крайней мере, в Берг-коллегии рассчитывали полторы тысячи пудов этого драгоценного металла выплавлять ежегодно.

Рентабельность за счет использования почти дармовой рабочей силы, несмотря на то, что прошлогодние расходы в 60 тысяч рублей фактически удвоились, откровенно радовали. Ведь из пуда серебра монет можно начеканить на 560 рублей. То есть более чем на полмиллиона, из них четыреста тысяч чистая прибыль. По большому счету не так и много – даже если удвоить доход, приплюсовав к нему золото и первую платину.

Иван Антонович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Денег катастрофически не хватало – драгоценный металл попросту «вымывался». Выжатые из мужика копейки и алтыны пускались владельцами крепостных душ на предметы роскоши, тратились на глупые забавы, бесконечные праздники с фейерверками. Остановить мотовство аристократов оказалось чрезвычайно трудным делом, занятие это походило на сизифов труд.

– Ваше императорское величество…

– Проходите, Петр Борисович, я всегда вас рад увидеть.

В кабинет вошел младший сын знаменитого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, знаменитого сподвижника Петра Великого. Рожденный от второго брака уже старого отца с Анной Салтыковой, пятидесятилетний аристократ по своей матери приходился дальним родственником Иоанну Антоновичу и вот уже много лет занимал при царских особах высокую придворную должность обер-камергера.

В нем Ивана Антоновича удивляли необыкновенные человеческие качества, очень добрые и гуманные для этого времени. По истории он знал, что в период работы «Уложенной комиссии» в 1767 году предложил всем отпустить на волю крепостных, причем собирался это сделать первым – а у него их было свыше ста сорока тысяч душ.

Познакомившись с ним лично, он был удивлен еще больше – граф действительно оказался без всяческой рисовки. Давно построил для собственных крестьян школы и нанял учителей, перевел всех крепостных с барщины на оброк, создал театр и при нем оркестр, где без всякого принуждения и с охотой играли актеры, оставаясь в рабском положении, но не ощущая себя рабами. А еще покупал картины в портретную галерею и всевозможные музейные раритеты, создав неплохие подборки.

На этом пристрастии и был привлечен Иваном Антоновичем к собиранию коллекций только что созданного Эрмитажа, каковому делу отдался с душою, отправив за свои средства искателей редкостных диковин, особенно из полюбившегося ему янтаря. Правда, сейчас устремления графа оказались направлены на нумизматику, если можно было так сказать…

С государственной службой граф Шереметев связываться не хотел, пребывая на должности обер-камергера императорского Двора, и единственным его сочинением оказались «инструкции к отправлению» сей должности, написанные для будущего преемника.

– Государь, посмотрите – ассигнации начали печатать! В «секретной экспедиции» станки работают денно и нощно!

Петр Борисович прямо светился, протянув картонную папку с завязками. Они вошли в канцелярский обиход гораздо раньше своего времени. Как и скрепки для бумаг, и первые чернильные ручки со стальными перьями – последние были уже массовыми изделиями дворцовой мастерской. И буквально расхватывались чиновниками и ученым людом как горячие пирожки в базарный день, принося Двору изрядную прибыль, что являлось немаловажным делом – расходы были огромными.

– Неплохо вышло, водяные знаки отменные!

Иван Антонович посмотрел весь набор ассигнаций, привычного советского номинала и цвета, от рубля до четвертного билета, только размерами гораздо больше. Водяные знаки представляли набор из двуглавых орлов, разводов и ломающихся полос – подделка купюр будет задачей чрезвычайно сложной для фальшивомонетчиков.

И ничего тут не поделаешь – от желания «срубить деньжат по легкому» не остановит даже лютая казнь. Ведь до сих пор в Европе практиковалось одно наказание – в глотки заливали расплавленный металл «воровских денег». Но то только для мелких проходимцев, а когда этим занимались венценосные особы типа прусского короля Фридриха, с наказанием становилось совсем плохо – не станешь же монарха под уголовную статью подводить и в кандалы заковывать.

Первые ассигнации появились на четыре года раньше введенных Екатериной. И разительно отличались от них как типографским исполнением, так и способами защиты. Последних на «екатеринках» не имелось – первые билеты печатали на использованных при дворе салфетках, которые подделывались без всяких трудностей.

– Порадовали вы меня, Петр Борисович, благодарствую!

– Я сам рад, государь, что к такому интересному делу приобщился!

Иван Антонович сложил купюры и задумался. По расчетам выходило, что к Рождеству удастся ввести в оборот ассигнаций на три миллиона рублей. И к ним добавить мелких монет из мельхиора, от алтына до гривны, еще на полмиллиона.

Чеканка последних шла медленно, хотя из Богемии привезли никеля на десять тысяч пудов, закупив у местных горняков весь «обманчивый металл». Потребуется, как минимум, еще два года, чтобы начеканить полновесных монет на пять миллионов рублей и потихоньку выводить серебро из внутреннего оборота, оставляя его на обмен и на оплату сделок с иностранными государствами и торговцами.

Это сулило огромные преференции, тем более что никель нашли в приполярной Печенге, за обителью. Но на разработку рудника нужно время. С невероятным трудом провели в июне первую плавку богемского никеля на одном из олонецких заводов, который давно хотели закрыть за нерентабельностью. Теперь завод стал собственностью казначейства, главным производителем «руссишзильбера». Еще начали выплавку латуни, цинк удалось закупить в Бристоле, хотя цена на него оказалась «кусачая». Из полученного металла произвели чеканку самых мелких по номиналу, но отнюдь не весу монеток – блестящих как золото – копеек, денег и полушек.

– Дело за малым, – пробормотал Иван Антонович, – нужно приохотить народ к новым деньгам. Зачем нам новый «медный бунт»?!

Глава 2

Гродно

Государственный преступник

Алексей Орлов

полдень 20 октября 1765 года

– Като меня предала, сучка! Я за нее кровь проливал, Григория и Федора лишился, а она меня Тайной экспедиции сдала с потрохами. Какова тварь, немка расчетливая, право слово…

Алехан сграбастал в свою лапищу кружку с мерзостным пойлом, которую еврей-шинкарь выдавал за вино, клянясь при этом всеми ветхозаветными пророками и священной книгой.

Отпил добрый глоток, сморщился от кислятины, и решил потребовать «перевара» – до ужаса крепкого напитка с сивушным запахом. Шинкари в едкую жидкость добавляли табака, частенько и кореньев разных – после такого питья люди замертво падали, а с утра ничего не помнили и несколько дней маялись головной болью.

– Дерьмо…

Принесенная жидом новая кружка содержала отвратное зелье, но пошла лучше «вина», по крайней мере, удалось «занюхать» ее рукавом грязного кафтана. Алехан сморщился, подавляя желание рыгнуть под грязный стол – ляхи так делали повсеместно.

– И что сейчас делать?!

План войны с императором Иоанном с треском провалился. Нет, вначале все было хорошо – он даже попал к королю Станиславу Августу, благо имел послание от Като к своему давнему любовнику. Вот только круль ничем помочь не мог – сам сидел на шатающемся троне, вцепившись за подлокотники. Ясновельможное панство разошлось своим буйством по всей стране не на шутку – власть монарха никто не признавал, кровавая междоусобица стала привычной нормой.

Попытка подбить к выступлению против царя небольшого отряда запорожцев, оказалась негодной – вечно мятежные сечевые казаки выступать против царя Ивашки отказались, а сунуться в их логово на Днепре Алехан счел крайне неразумным делом.

Ничем неоправданный риск!

Остался в Варшаве, ожидая из Голштинии денег – Като вскоре отправила оплаченных векселей на две тысячи талеров. Деньги удалось получить в еврейской конторе, но эти прохвосты удержали в свою пользу каждую девятую монету. Для рискованного предприятия удалось навербовать три десятка шляхтичей и разного отребья, готовых рискнуть головами ради звонких талеров и рублей.

План был прост – добраться до Черниговщины и Северской земли, где в свое время народ поддержал Гришку Отрепьева, который провозгласил себя «чудесно спасшимся» царевичем Дмитрием, сыном царя Ивана Грозного. И объявить свою особу там императором Петром Федоровичем, что тайно бежал из столицы, спасаясь от Орловых, что его избили, но насмерть не добили благодаря случайности или чуду. Тут неважно, что придумать, все равно проверить или опровергнуть его не смогут.

Ситуация в тех землях складывалась превосходная, о том сообщали бежавшие в Польшу староверы. Помещики наложили крепостное ярмо на крестьян, так что организовать бунт мыслилось без помех, если бы не одно «но», вернее два.

В польской столице на снятый в аренду дом напали неизвестные шляхтичи, начался самый настоящий бой. Если бы не вмешались наемники, то дело стало бы худо, а так отбились. Пришлось выехать в Вильно, там должен был помочь один магнат, которому заранее отписала Като. Вот только вместо помощи ожидала засада – потеряв несколько человек Алехан кое-как вырвался, проклиная все на свете.

Тогда неудачу Орлов связал с происками Тайной экспедиции, и решил в очередной раз попросить помощи у Като. Та выслала денег, и отписала, что в Могилеве его будут ждать самые верные люди из поляков и немцев, с которыми он легко перейдет русскую границу и начнет мятеж против императора Иоанна. Вот только в городе его поджидали людишки из Тайной экспедиции и драгуны числом до роты – по польским владениям русская армия разгуливала как хотела, считая себя полновластным хозяином.

В ходе короткой, но яростной стычки отряд Алехана был разбит, ему удалось бежать, нанизав на шпагу пару преследователей. Решил спуститься по Днепру, перейти границу и начать поднимать крестьян на восстание подложным манифестом. А для начала объявил оставшимся при нем четырем шляхтичам, что он есть чудом спасшийся русский царь Петр Федорович, что хочет себе вернуть трон.

Лучше бы этого не делал…

– Чертовы ляхи, – пробурчал Алехан, ощупывая кончиком языка корешки выбитых зубов. Шляхтичи, услышав горестную историю «спасшегося царя» чуть ли не всплакнули. Потом внезапно напали на него, крепко связали, и принялись пытать его, действительно ли он царь. И провели короткое следствие, достав из кармана серебряный рубль с профилем покойного императора. Сравнили и пришли в дикую ярость, осознав, что пошли служить или новому Лжедмитрию, на голову скорбного, либо безумцу. Но в любом случае, ввязались в скверное дело!

Били «самозванца» долго и вдумчиво, обобрав напоследок и бросив в корчме. Только не нашли зашитое в штанине кольцо – удалось продать его и двинуться обратно в Польшу – поднимать восстание в одиночку Алексей Григорьевич счел делом крайне неразумным. Да и какой он «царь» – ни одежды достойной, ни оружия нормального – одна сабля из плохого железа в потрепанных ножнах, ни отряда из верных людишек, да и подложных манифестов не осталось.

– Какая же Катька сука, стерва. Продала меня с потрохами Ивашке, его людишки по пятам за мной идут. И что делать прикажите? Надо валить из Польши, но куда?

Вопрос завис в воздухе. Алехан допил пойло и задумался – денег нет, в кармане пара медяков на кусок хлеба. Добраться до Лейпцига и попросить золота у младшего брата – старший Иван не даст, хотя привез из России золотом и бриллиантами на триста тысяч талеров.

Потребует написать покаянное письмо Ивашке, но это не спасет. Да и Като найдет способ его извести – такой свидетель, как он, для нее опасен, а в Голштинии бывшая императрица власть имеет. Сейчас не в силах – а желающих за талеры ему кинжал в спину ткнуть завсегда найдется с избытком по нынешним временам.

Обратится снова к королю Стаху?!

Позорище выйдет немалое, уже был разок просителем. Орлов лихорадочно прокручивал приходившие в голову варианты, отсеивая их один за другим за непригодностью.

Попробовать снова поднять Смуту, объявить крестьянам, что «добрый царь» дает им «землю и волю»?!

Проходили – ребра до сих пор болят!

Бежать на Дон или Яик к казакам?!

Ивашка им много льгот дал, вместо того чтоб кнутом начать сечь. Так что старшина его выдаст сразу, закуют в железо и отвезут.

С запорожскими казаками снова связаться?

Та же песня, только с плясками – если не забьют, то выдадут. В лучшем случае прогонят, а могут и крымским татарам продать.

Во Францию податься, а оттуда в Новый Свет?

Бежать к хану или султану?!

Дикое предположение – только от безысходности. Жаль, что война закончилась – в наемники бы подался. А так в офицеры не выйти – за красивые глаза патенты не дают, а стоит свое имя раскрыть, так людишки из Тайной экспедиции сразу приедут.

Куда не кинь – везде клин!

– Давай налью кружечку, паря. Вижу, что ты сидишь и грустишь. И я, паря, тоже маюсь…

Орлов поднял глаза – напротив него уселся молодой, его ровесник, чернобородый детинушка, по ухваткам явно из донских казаков – речь у него правильная, без словечек малороссийских.

Кафтан изодранный, в пятнах, рука правая к поясу пальцами прицепилась – к рубке привычный, вот только сабли казачьей нет. Да оно и понятно – ляхи казаков не жалуют, бьют лютым боем одиночек, но связываться с отрядами донцов, что снуют по их землям в поисках староверов или русских беглецов, не желают.

А это казак, видимо, дезертир – многие донцы бежали из Кенигсберга, ставшего русским владением, не в силах нести там службу. А оттуда до Гродно рукой подать.

– Выпьем, паря!

Перед Алеханом появилась большая кружка того самого мерзкого пойла. Казак отхлебнул из своей, и наклонился, желая что то сказать ему – в корчме гвалт стоял неимоверный. Алехан стал пить бурду, и тут казак негромко произнес:

– А ты знаешь, паря, я ведь есть чудом спасшийся государь ампиратор Петр Федорович!

Глава 3

Ораниенбаум

Иоанн Антонович

полдень 20 октября 1765 года

– История резко изменилась, вот только в какую сторону ее занесет от моих выкрутасов? Даже предположить ничего не могу, однако различия уже конкретные, исправить ничего нельзя.

Иван Антонович прошелся по кабинету, постоял у окна – капли дождя барабанили по стеклу. Уныла пора, наводящая тоску. Молодой человек вернулся к столу, уселся в кресло и принялся рассматривать бумаги, предаваясь размышлениям – одно другому не мешало.

«Раздел Польши будет проведен следующим летом сразу и беспощадно. Меня уже не интересует, что будут делать пруссаки и австрийцы – сразу проглотят огромный комок всего Королевства Польского или будут рвать его окровавленными кусками какое-то время.

Я отдал на словах «кузену Фрицу» и «сестре Марии-Терезии» всю этническую Польшу до так называемой в будущем «Линии Керзона». И обещал им клятвенно, что не присоединю к себе части, что в 1939 году, назывались Западной Украиной и Белоруссией.

И вот смех – слово свое сдержу!

Вводить в состав империи совершенно чуждый ей по языку, культуре, истории и религии элемент есть немыслимая дурость. Это же гремучая смесь ляхов, литвинов, евреев, белорусов, малороссов, галичан, великороссов, русинов и жмуди с казаками и литовскими татарами в придачу. А по религии вообще кошмар, там сам черт от тоски взвоет – католики и иудеи, униаты и мусульмане, православные и лютеране, греко-католики и староверы, сектанты и язычники. Причем, ни одна народность, и ни одна религия даже половины не имеет, в лучшем случае треть.

Оно мне надо?!

А потому займем только территории, что в реальной истории по второму разделу заняла Екатерина. И останется там главный элемент из будущих русских, украинцев и белорусов, исключительно православных по составу. А жертвы… Да, но без них не обойтись – если не сбегут, то их истребят поголовно, таковы реалии жестокого времени.

А я буду спокойно взирать на это дело?!

Будешь, потому что иного у тебя не остается! Если корона устойчива, то под ней всегда кровь. Мне соотечественников жалко, которых помещики мордуют – и чтобы избавить их от такой доли, надо пролить чуждую кровь. А иначе… Придется проливать свою!

Так что на этой территории появятся два государства, что предстанут в роли «буферов». Первое будет «старым» – возрожденным в своей «независимости» Великим княжеством Литовским и Русским. Князя им подберу соответствующего. Смесь там будет еще та – жмудины, литвины, евреи и немного ляхов с татарами – почти все католики, а уж во враждебности их к прусской короне я позабочусь. Хороший «буфер» выйдет, почти европейский, и, безусловно, со временем станет лояльным к империи.

Зато второй… Даже представить страшно, что там произойдет. Слово горестнее смерти. Колиивщина!»

Иван Антонович передернул плечами. Эти события должны начаться в 1768 году, но теперь произойдут в 1766 году, в период «раздела» Речи Посполитой, что состоится тоже на шесть лет раньше – уж больно пруссаки нетерпеливы, торопится Фридрих, желает свое урвать.

Повод для нападения с трех сторон убийственный – защита прав «диссидентов» будет совершена не уговорами, а сразу же силой оружия. Королю Станиславу и его панам лучше поднять руки сразу – за них никто не вступится. Англия враждует с французами, так что обе страны связаны по рукам, и никто помешать одному-единственному, но чисто «конкретному» дележу Польши не сможет. И правильно – чего растягивать обед на три персоны и подавать блюда через двадцать лет.

«Колиивщина! Не хотелось бы, но иного выбора нет!

Гайдамаки сорвутся, начнут резню поляков и евреев – это у них в крови. К ним присоединятся запорожцы, возможно и крымские татары. В последнем случае выйдет все как нельзя лучше. Ударим хану в спину и закроем вход в Крым. Ворвемся на полуостров и присоединим его к России, наплевав на возможные риски.

Сами начнем войну, первыми и раньше срока!

Но это плохой вариант – а потому крымским татарам лучше не дергаться. Может калмыков на ногаев отправить?

На Кубань!

Чтоб у крымского хана помощи попросили, а мы «отмажемся». Типа не причем – калмыки сами полезли, без царского дозволения – ух какие они нехорошие. Пусть ногаев пограбят – тогда в Туркестан не уйдут, им понравится. Да и ногаев из Заволжья нано выдавить – зря им Анна Иоанновна там кочевать позволила. За Яик, на Бухарскую сторону!

Тогда все складывается чудесно – на два года войну с турками отстрочим, этого хватит, чтобы флот в порядок привести и новые корабли в строй вступят. И с англичанами дела уладить, волонтеров в команды принять – островитяне умелые моряки. С португальцами и испанцами вопросы решить – союзниками летом станут – браки на то и существуют».

Иван Антонович попытался отвлечься, но мысли снова вернулись – будущая «колиивщина» страшила не на шутку.

«Вся вольница и восставшие крестьяне – запорожцы и гайдамаки – огнем и мечом пройдут по правобережной Украине, а за ними двинутся русские войска, соблюдая условия «раздела». И дойдя до Ровно, остановятся как вкопанные – дальше до Луцка и на Брест будет «Гетманщина», новое «псевдо-государство» гайдамаков и казаков из сечи. Бурлить этот котел будет долго – на первых порах нужно не дать австрийцам его раздавить, но потом самим утихомирить. И создать что-нибудь по европейски приемлемое. Типа «Галицийского королевства» времен князя Даниила Романовича, в котором иметь сильные позиции и влияние.

Всех активных повстанцев выслать в Сибирь на вечное поселение, туда же отправить недовольных «разделом» – места за Уральским хребтом обширные, двести тысяч человек там как песчинки пропадут. Расселить только надо мелкими группками, тщательно перемешивая. И взять в правило – как только националист появится, или кто о Речи Посполитой вспомнит – в Сибирь прямиком, пока ситуация иная не наступит. Но тогда внуки ее решать будут, а скорее правнуки.

Когда немцы основательно полякам мозги отформатируют, вот тогда мы явимся освободителями – и появится новый «буфер». Так что много времени пройдет, столетие, не меньше!»

Иван Антонович отвлекся от мыслей, вспомнив как удачно «отжал» у прусского короля Фридриха большую часть Восточной Пруссии с Кенигсбергом и Мемелем, прихватив маленький кусочек Померании. Сплошная манипуляция, перемешанная намеками, угрозами, наличием русских казаков и войск в Польше. Да еще приправленная обещаниями и посулами, а также военного союза, подкрепленного свадебным пиром. И как здоровенный шмат сала вместо вишенки на торте – вся польская Померания, плюс те земли, где есть «диссиденты», говорящие на немецком языке.

Затем датчане отдали выпрошенный у них в качестве приданного остров Борнхольм. А там давления не выдержала Екатерина Алексеевна – умная женщина сообразила, почему он так милостив к ней, и приняла покровительство России. Протекторат, если говорить откровенно, причем обставленный такими условиями, что вырваться из-под опеки будет невозможно. Зато ее сын Павел теперь встал последним в очередь на императорскую корону, и можно быть уверенными, что она до него не дойдет ни при каком из раскладов, об этом он уже сам позаботился. Зато «резервный» шведский монарх имеется – мало ли случайности могут быть?!

«С немцами все просто – они веками привыкли ощущать себя баварцами, саксонцами, пруссаками и прочими ганноверцами. А посему российское подданство восприняли совершенно спокойно, служить империи будут верно – как остзейские немцы, потомки псов-рыцарей, сменившие шведских королей на русских царей.

Так что наличие русской Германии восприняли спокойно, даже венцы в истерике не забились. А зря – это есть шлюз, в который мы начнем качать из германских земель всех тех, в ком нуждается Россия. И опора, которая никогда не даст возможность Пруссии объединить населенные немцами земли «железом и кровью».

Наоборот – дальнейшее существование Священной Римской империи в наших долгосрочных интересах. Следовательно, нужно сделать Россию привлекательной, а для этого помимо всего есть две вещи – колонизация на восток и университеты. В Кенигсберге уже два века существует такой, и там философ Иммануил Кант.

Враждебно настроенный к нам. Тайная экспедиция надзор установила, и фразу сказанную записали – «русские наши главные враги». Ой, как нехорошо, разубеждать придется. Остзейские бароны уже три раза челобитные отправляли, с просьбой восстановить Дерптский университет, прикрытый Петром Великим. Исправим ошибку – и ректором туда отправим Канта. В академики определим, просторы покажем, пусть проникнется – так потихоньку изменит свое мнение.

Перспективы еще есть?

А как же!

Выкупить у шведов их клочок Померании со Штральзундом, кроме убытков она им ничего не дает. И Ольденбург – но пока не представляю, как выцарапать это герцогство у датчан. Но будем думать на эту тему. А заодно прихватим Катин Йевер – тут есть хорошие возможности договориться.

Почему люди такие злые и недальновидные?!

Миних требовал ее смерти, я все взвесил, и риски, и выгоды, не стал торопить события – и получил Голштинию почти даром. Так что Павла вернут в Петербург, представлю ему тех же учителей, что и братьям. И плевать, что он от Салтыкова – если цинично посмотреть, то все равно он нам родственником приходится. Тем более, мой папаша в Холмогорах со служанками весело развлекался – у меня добавилось аж пять единокровных братьев и сестер. Ублюдки? Не стоит так считать – они все вместе сдружились за эти годы и будут верны. А моя задача дать им всем образование, дворянство и пристроить – родственная кровь не водица!»

Иван Антонович вздохнул, посмотрел на округлившийся животик Марии Васильевны, что прикорнула на диванчике, и уселся в кресло, пододвинув лежащие на столе бумаги…

Глава 4

Гродно

Государственный преступник

Алексей Орлов

после полудня 20 октября 1765 года

– А ты знаешь, паря, я ведь есть чудом спасшийся государь ампиратор Петр Федорович!

Алексей Григорьевич, набравший в рот вонючего пойла, от сказанных казаком слов поперхнулся. И выплюнул все в лицо собутыльника. Видимо, полученные от шляхтичей побои оказали воздействие на его разум и он гневно выкрикнул:

– Азм есть царь! Я невинно убиенный государь-император Петр Федорович! Собственными руками его удавил за шейку! А ты, бродяга похотливый, самозванец!

– От самозванца слышу!

Глаза казака налились кровью. Оба претендента на императорский престол схватили кружки и дружно плеснули из них в лицо оппонента. От попадания жгучей жидкости на едва зажившие рубцы и без того изуродованного лица, Алехан озверел. И рыкнул во всю мощь легких, перекрыв царящий в корчме гвалт:

– Удавлю! Бей поганцев!

Однако направленный в лицо казака удар не достиг цели. Детинушка оказался ушлый, и в кулачных поединках знал толк. Самозванец уклонился от богатырской «распалины», и сам врезал Алехану по уцелевшему глазу. От боли Орлов заорал, а потом впал в безумную ярость, ведь мог лишиться возможности видеть. Он сграбастал казака за бороду, дернув на себя с ужасающей силой, распластав «Петра Федоровича» на столе. И навалился сверху, орудуя кулаками.

– Бей поганцев!

– Пся крев!

– Курва мац!

От сильного удара Алехан свалился на пол, и чудом закатился под стол. А вокруг закипели настоящие страсти – разгульный народец в захудалой корчме, видимо устал страдать похмельем. Так что яростный рык Орлова был услышан и правильно воспринят – поганцев следовало бить, причем нещадно, не жалея сил.

А так как народец тут был лихой, ко многим из которых лучше не поворачиваться спиной, а от всех прятать содержимое карманов, то не любящий законы. Совершенно к ним наплевательски относящийся, без всякого должного почтения. А потому призыв воспринял буквально – бей соседа сразу, иначе он успеет ударить тебя.

И началось!

И завертелось…

Алехан участия в развернувшийся баталии не принимал. Резонно рассудил бывший граф и генерал-майор, что ничем хорошим она для него не закончится. Слишком часто за последний год, его, признанного когда то в гвардии силача, били все кому не лень, спасало только оружие – шпагой Орлов владел мастерски.

Вот только сейчас оружие никто не применял, обходились всем что под руки попадало. По воздуху летали кувшины и блюда, находя неразумные головы – от ударов глиняные черепки разлетались по всему залу, подобно осколкам бомб. В ход пошли тяжелые табуретки и лавки, громкие крики стали прерываться болезными стонами и отчаянными хрипами. Последние Алехану сильно не понравились.

Он воевал с пруссаками, и ему часто доводилось слышать на поле боя, как хрипят умирающие. Особенно, когда пытаются вздохнуть в последний раз уходящей жизни.

– Шолом…

Голос пройдохи-шинкаря визгливо взлетел к прокопченному потолку и замер на высокой ноте – видимо хозяина кто-то прирезал за то отвратительное пойло, что тот выдавал за венгерское. Теперь не сможет дальше привычный гешефт делать – кто-то со старым евреем рассчитался острой сталью, а не серебром монеты.

Обиделся, видно!

Баталия была в самом разгаре, когда Алексей Григорьевич понял, что лучше покинуть поля спонтанной битвы, где каждый бился против всех. Лучше не дожидаться прихода стражи или прибытия русских казаков. И медленно пополз к выходу, стараясь уклониться от ног многочисленных бойцов, вступивших в поединки.

– Ох…

Хотя на Руси действовало правило, что лежащих не бьют, тут эта святая заповедь не работала – он дважды получал пинки башмаками. Но не обращал на боль внимания, охая и постанывая, продвигаясь к светлому проему, что зиял на месте вынесенной двери.

По пути разжился трофеями – подобрал чей-то кошелек, тяжелый по весу, кинжал в ножнах, и, прихваченный непонятно зачем, выбитый зуб. И, добравшись до вожделенного проема, вывалился в осеннюю промозглую погоду под капающий дождь.

– Твою мать!

Припадая на ногу, кособочась от сильной боли, прижимая ладонь к ребрам, бывший премьер майор лейб-гвардии Преображенского полка и любовник русской императрицы Екатерины Алексеевны, что не усидела на престоле, побежал к ближайшему леску.

Проломившись через поросль кустарника, Алехан подбежал к навесу, под которым высилась копна сена, и свалился без сил на пахучую траву. И с удивлением обнаружил, что сабля осталась при нем – радостно вздохнул. В Польше такое оружие считалось признаком шляхетского достоинства, а шпаги были не так сильно в ходу.

– Ты как, государь ампиратор?

За спиной раздался знакомый голос, донельзя ехидный. Но подобревший – видимо ушлый казак не был настроен продолжать битву «двух царей». И взглянув на него, повернувшись и охнув от боли, Алехан понял почему. Тот выглядел скверно – из бороды вырван клок, оба глаза в синих переливах, а на правой руке распухли окровавленные пальцы.

– Твоими молитвами, «самодержец», – хмыкнул Орлов и засмеялся, припомнив, на чем закончился их разговор. Заржал и казак, кривясь от боли, непроизвольно хватаясь за бок.

– Тогда давай знакомится, раз мы оба одним и тем же царем Петром Федоровичем, мать его, побывали. Вроде кровных братьев стали. Из донских казаков поди?

– Ага, станицы Зимовейской, у нас атаман Стенька Разин на свет Божий появился. Слыхал о таком?

– А кто о нем у нас не слышал? Песни давно поют, – хмыкнул Орлов, – тоже «прелестные письма» писал. И «царевича» в обозе возил, и за зипунами в Хвалынское море ходил. Вроде в Волге царевну персидскую еще утопил. Тебя как звать?

– Емельян Пугачев, сын Иванов. Хорунжий полка Власова. Сбежал от службы – высекли и обещали в кандалы забить. На Дон собрался идти, жену увидеть, а то оставили в этой Пруссии. Никак решить не могут цари-короли наши – то отдают, то берут обратно.

– Да, за дезертирство нынче круто наказывают. Общался с солдатами, что с полков сбежали от тяжести служебной. Только зря ты на Дон пошел – там тебя поймают и высекут.

– Знаю, – грустно отозвался казак, – старшина лютует.

– Так ты там царем представься, вот и поднимешь казаков на бунт, – Орлов говорил безмятежно, но внутри напрягся, от ответа хорунжего могли зависеть его дальнейшие планы. Но слова Емельяна Пугачева разочаровали Алексея Григорьевича:

– Сразу убьют и прикопают. Или в кандалы забьют и в столицу отправят. Царя Иоанна почитают – он льготы дал, старшину приласкал, донской полк в лейб-гвардию повелел набирать.

– Да, скверно, – отозвался Орлов, понимая, что все его планы рухнули. Единственными, кто не раз поднимался против царской власти, были именно казаки, воинский народец, к боям привычный. А без них поднимать крепостное крестьянство на бунт бессмысленно – толпы кое-как вооруженных мужиков солдаты рассеют сразу.

– А ты кто?

– Я… Зови меня Алеханом. Был когда-то я генералом и целым графом, и это правда. Да против царя Ивашки пошел, и стал бегуном и хоронякой. Поймают – убьют сразу, сие будет лучшая доля. А если в железа закуют, то отправят в Тайную экспедицию, а там мне смертушка настанет. Так что в плохой час для себя ты со мной встретился. Однако, брат, с чего ты решил, что на царя покойного похож?

– Енерал Панин однажды сказал, а я, дурень, ему и поверил. Обманул, выходит! А ты значит граф и целый енерал? Дела…

– Подаваться нам надо за лучшей жизнью, Емельян. Думаю, к австриякам… Постой…

Орлов задумался, прикусив губу. Казак молчал, поглядывая на него внимательно и поглаживая бороду. Молчание длилось недолго, и Алексей Григорьевич заговорил, повеселевшим голосом:

– Деньги у нас есть, – он подкинул кошелек и развязал тесемки – внутри блеснуло серебро, не медь. Но приглядевшись, тяжело вздохнул – монеты оказались «эфраимками». Погладив саблю, Алехан протянул кинжал казаку, который его схватил.

– Ты с турками готов воевать?

– А как же, – отозвался казак, хищно ощерившись, и поигрывая кинжалом. – С ними завсегда готов биться. Вот только как мы вдвоем с тобой управимся? И куда пойдем?

– Видел я в Петербурге пять лет тому назад митрополита Василия из страны православной. Далеко на юге она находится. Зело османы там над народом, у которого нет правителя, глумятся. Так что шанс стать царем у тебя есть, а я помогу…

– Нет, ты лучше иди сам в цари, у тебя манеры есть и многое ведаешь. А я за тобой пойду, ты меня енералом и графом сделаешь. А то, как то с «царем» неладно у меня не вышло!

Два авантюриста, русский аристократ и донской казак, посмотрели друг на друга, и весело рассмеялись…

Глава 5

Москва

Иоанн Антонович

полдень 7 мая 1766 года

– Оная шляхта, что в Барской конфедерации в комплот сбилась, казни и глумы над населением православным творят. Священников веры нашей в Галиции и Волыни уже найти невозможно – всех перебили и замучили. Пастырей на столбах вешают, а рядом с ними еврея и собаку, и табличку с надписью вешают – «поп, жид и собака – вера одинака».

По большому залу, где проходило заседание Земского Собора, прокатился гул возмущения. Особенное недовольство проявили церковные иерархи, среди которых стояли с посохами в руках новоизбранный Поместным Собором патриарх Димитрий, его идеологический противник митрополит Арсений, противившийся секуляризации, который по настоянию Иоанна Антонович был реабилитирован.

Про дворянство и «черный люд» говорить не приходится – всем своим видом показывали, что готовы прямо сейчас рвать «чертовых ляхов» голыми руками. Но все молчали, прикусив губы от сдерживаемой ярости, страшась перебить молодого императора, за спиной которого стояли члены Фамилии и министры с сенаторами.

– От мучительств и притеснений лютых народ восстал, клирики призвали защитить веру православную от надругательств и бесчинств шляхетских. Там льется кровь братьев наших по вере, истребляют их безжалостно многими сотнями и тысячами!

Литовская конфедерация, что в Вильно собралась еще зимою, своих посланников, что в зале сейчас среди вас стоят, ко мне отправила. С просьбой о защите военной от притеснений ляшских! И о принятии моего высокого покровительства!

Иван Антонович сделал паузу, внимательно оглядывая зал. Он прекрасно понимал, что настал главный день в его жизни, который так тщательно готовил почти два года, почти каждый день, обдумывая шаг за шагом. И пусть сейчас дело на правобережной Украине повернулось совсем наоборот – поляки и евреи обратились в бегство от гайдамацкого пожара, горючего в который добавили запорожские сечевики.

Но виновные именно польские паны – они сами своей крайней нетерпимостью к «диссидентам» на протяжении двух веков погубили собственное государство – так что нечего пенять!

– Горестную весть я вам сейчас сообщу…

Молодой император закрыл ладонью лицо, было видно, что он едва сдерживает рыдания. А когда Иоанн Антонович отнял ее от глаз, то все узрели катящиеся по щекам слезы.

– Час назад гонец из Варшавы прискакал, коней не жалеючи. Третьего дня с утра злодеи застрелили прусского посланника… А в полдень убит был зверски посол наш, князь Никита Васильевич Репнин, и супруга его, урожденная княжна Куракина, и дочки малые… Домочадцев ляхи перебили всех, посольство наше, и офицеров российской армии. Всех умертвили, мучительствам подвергая, девочек несчастных на куски порубив, по мостовой останки разбросали, псам на потеху…

Земской Собор взорвался в единодушном крике возмущения. То был, говоря языком 21-го века, «казус белли», о нынешнем восемнадцатом, что стоял на дворе, и говорить не приходится.

И за меньшую вину поголовную резню устраивали!

Все зарыдали от бессильной ярости вместе с ним, не подозревая, что император Иван Антонович в искреннем раскаянии оплакивает жертв своего коварства. Ни королю Станиславу-Августу, ни Чарторыйским, ни кому-то из польских магнатов, гибель русского посольства и прусского посланника не нужна категорически.

Они бы собственные жизни отдали, чтобы такого злодейства не допустить. Зато среди барских конфедератов удалось легко найти сотню мерзавцев, что охотно польстились на французские деньги и совершили черное дело, упиваясь мнимой безнаказанностью.

Это была самая страшная жертва, которую ему пришлось принести. Но именно она могла предотвратить в будущем гибель тысяч людей – жертв пугачевщины, крестьянских бунтов и восстаний, и растянувшегося еще почти на столетие крепостного права.

Иван Антонович тяжело вздохнул. Но теперь он был полон решимости громко произнести главное, то, что давно вынашивал и тщательно готовил, учитывая малейшие мелочи.

– От мучительств шляхты народ восстал, который паны властолюбивые за рабов держали и всячески терзали. Но как мы пойдем на освобождение от рабства других, если сами душой от скверны не очистимся? Греховное владение крепостными, что Господу нашему Иисусу Христу и вере православной противно, не сложим по собственной воле? И дорогу в Царствие Небесное тем самым себе не откроем?!

Иван Антонович медленно оглядел притихший зал – на глазах у многих выступили слезы. Наступил исторический момент, и за его спиной раздался громкий голос обер-камергера:

– Государь, у меня сто сорок тысяч крепостных душ! С этого часа они все вольны! Заботой своей всех окружу, землею наделю! Клянусь всем сердцем, и в том крест целую!

Император Иоанн Антонович крепко обнял вышедшего вперед графа Петра Борисовича Шереметева, трижды, по русскому обычаю, расцеловав – не подвел его надежды. А ведь он самый крупный землевладелец после императора, а крепостных у него чуть ли не вдвое больше, чем у любой знатной Фамилии, взятой совокупно.

Должен такой пример на остальных подействовать?! Обязательно подействует, не может быть иначе!

И следом послышалось:

– Род Салтыковых всем крепостным вольную дает! Сплотимся под дланью великого государя против схизматиков! Веди войска на Польшу, царь православный!

Старый фельдмаршал Салтыков выступил вперед, и также удостоился объятий. Родственники, крупнейшие землевладельцы и крепостники не подвели, соблюли предварительный уговор во всей красе.

Теперь любой из помещиков, кто скажет в пользу крепостничества, автоматически станет защитником «польских злодеев» и врагом православия. Понятное дело, что сказать такое перед всем Земским Собором сейчас равносильно самоубийству.

Таковых не нашлось!

– Всех крестьян отпускаю на волю! И в том призываю род Воронцовых – не нужны нам крепостные!

– И я дарую вольную!

– Да не будет у меня крепостных боле!

– Всех отпускаю с вольной!

– Да будет так – крепости отныне нет!

За Салтыковым и Шереметевым последовали канцлер Воронцов, генерал-прокурор Вяземский и многие другие, с кем он ранее на эту тему беседы вел. Остальным деваться было некуда – давали согласие перед лицом Собора, тщательно скрывая недовольство.

Иван Антонович таких отмечал, и знал, что спустя час все бывшие крепостники резко повеселеют. Ведь расставались они с рабами не просто так – от поместья их бывшие крепостные крестьяне никуда не денутся, земля то у владельца остается, и ею он наделять будет.

На освобожденной Белоруссии и Украине польских помещиков не останется. От слова совсем!

И земли эти под «поместные» пойдут, ими всех русских дворян наделят щедро. И львиную долю, понятное дело, получат именно крупные землевладельцы в качестве компенсации за утерянное имущество, каковым крепостные души и являлись.

– Так что народ земли русской на Соборе своем скажет – не быть больше крепостничеству?!

– Да, государь!!!

Иоанн Антонович незаметно вздохнул, с нескрываемым облегчением. Это был момент его триумфа. Вот так связав две проблемы в одну, он добился решения, против которого знать, ради своих эгоистических и корыстных интересов, всегда выступала против.

– Да будет так! Раз Собор земли Русской посчитал нужным, а патриарх и клир одобрил это решение, то супротив него я идти не могу! Отныне крепостного состояния в Российской империи не существует! А потому мы вместе произнести должны – да будет так!

– Да будет так, государь!!!

Иоанн Антонович поднял руки – теперь окончательно достиг своей главной цели. Для чего пришлось крепостников потихоньку приучать к мысли о переменах, а сейчас нанести тщательно подготовленный удар. И он тут не причем – так решил Земской Собор, своего рода исторический парламент, но таковым не являющийся. Какие в России политические партии, скажите на милость?! К чему эта европейская бесовщина?!

А так собрались раз в десять лет, рассмотрели ситуацию, одобрили законы и разошлись. Власть императора получила от народа лимит доверия, и этим надо пользоваться. И как раз случай удобный подвернулся, для подкрепления авторитета.

– Делать ли мне спрос с Польши за обиды вековые и унижения люда православного?! Объявлять ли войну убийцам посла русского?! Защитить тех, кто покровительства нашего ищет?!

По залу волной прокатилась громкая разноголосица – собравшиеся выражали свое полное согласие с императором, добавляя от себя разные кардинальные способы решения вековой проблемы – «всех виновных убить» и чисто по товарищу Шарикову – «все добро у католиков отнять и поделить между православными по справедливости!»

Иоанн Антонович поднял руку, призывая всех к молчанию. В зале через секунду наступила звенящая тишина. После долгой паузы он заговорил, роняя слова как тяжелые ядра:

– Обиды, причиненные нам польским королем Станиславом и панством нестерпимы! Нельзя давать католикам права угнетать, а тем паче истреблять люд православный! Призываю всех людей державы Богоспасаемой нашей, сплотиться у трона нашего, и отместку за обиды вековые совершить! Армии нашей приказываю двигаться на защиту народа православного, лишнего часа не теряя! Пусть патриарх нас благословит на подвиг ратный! Помолимся вместе, братья – ибо ждет нас война праведная!

.

Глава 6

Варшава

Польский король

Станислав II Август

полдень 20 ноября 1766 года

– Его императорское величество Иоанн Антонович не допустит захвата коронных земель, населенных поляками, союзных ему прусскими и австрийскими войсками!

Канцлер Михаил Воронцов остановился, тяжело вздохнул. Король впервые видел, что глава русской дипломатии, говорит столь жестко, обычно граф был куда как любезен, и заслуженно имел при всех европейских дворах репутацию миролюбца.

– Прежней Речи Посполитой, угнетающей права «диссидентов» уже не будет, ваше величество. Мы неоднократно обращались к вам с просьбами пресечь злодеяния шляхты – они были проигнорированы. Более того, посла нашего, князя Репнина, что отстаивал права православных, умертвили вместе с семейством! Теперь наступила расплата!

Король Станислав-Август слушал канцлера самой могущественной державы континента очень внимательно. Лишь только подрагивающие пальцы говорили о его волнении, в котором он находился эти жуткие шесть месяцев, прошедшие с момента объявления войны Российской империей. Жуткое бедствие, которое с отчаянием обреченных ждали все поляки, услышав о том, что обезумевшие от ярости конфедераты жестоко расправились не только с русским послом (которого шляхта ненавидела за бесцеремонность), но с его семейством, а также с подданными императора.

Почти сразу на стороне Петербурга выступил Берлин – прусский король Фридрих счел убийство своего посланника законным поводом к войне и его войска сразу вторглись в Поморье. Официальной причиной аннексии стала защита «диссидентов» – немецких лютеран. Безнадежные попытки сопротивления некоторых магнатов, имевших свои «хоругви», пруссаками безжалостно подавлялись.

Немного позже к «дележу» приступила Вена – опять же под предлогом защиты «диссидентов», причем в большинстве своем либо греко-католиков, либо униатов. Захватив Львов с окрестностями, примерно треть Галиции, австрийцы сразу же остановились, соприкоснувшись с наступающими царскими войсками. Территория оказалась по размеру примерно такой же, может чуть больше, чем оттяпал прусский король Фридрих.

Но больше всего захватили русские – все «кресы всходни», почти половину земель рухнувшей в небытие Речи Посполитой. Границу они установили по линии Новогрудка и Ровно, включив огромную территорию в состав своей империи новыми губерниями. Тут православное население составляло подавляющее большинство – спасаясь от гайдамаков и запорожских казаков, поляки и евреи буквально хлынули на запад, за Буг, опасаясь массовой резни. Надо отдать должное русским – восставших они остановили вовремя, хотя казалось, что атаманы зальют всю правобережную Украину кровью несчастных шляхтичей и жидов.

От Великого княжества Литовского и Русского остался жалкий огрызок, все бывшие православные земли на востоке сами попросились под руку русского царя. Причем евреи и поляки, видя, какое побоище происходит на Украине, стали массово покидать земли и переселятся за Неман, надеясь найти спасение на коронных землях.

Однако Российская империя не намеревалась поглощать Жмудь и Черную Русь, как ожидали, наоборот – там провели сейм и объявили о полном и окончательном разрыве унии с Польшей.

На Волыни и в Галиции образовалось новое государство, получившее историческое название «Червонная Русь». И по слухам, на царский венец в новоявленном княжестве, берущего свое начало еще от князя Даниила Галицкого, что принял корону от папы, претендовал один из младших братьев императора Иоанна Антоновича, а другой мог стать новым Великим князем Литовским и Русским.

Вассальное к Польше герцогство Курляндское уже официально сменило покровителя. Старый герцог Бирон всегда отличался предусмотрительностью, и русские со времен царицы Анны чувствовали себя настоящими хозяевами. Так что протекторат императора Иоанна Антоновича в Митаве восприняли с нескрываемой радостью

«Раздел» Польши оказался ужасной реальностью!

И теперь король Станислав отчаянно боролся за сохранение под своим скипетром хотя бы чисто польских по населению земель, на которые пруссаки и австрийцы нагло претендовали. Даже на пресловутых «диссидентов» не ссылались, которых в помине не было. Если не брать в расчет массу евреев, хлынувших из Украины и Литвы. Но кто же иудеям равные с добрыми католиками права даст?

Такого в Европе нигде не было, а раз нет прецедента, то и разговоры никто вести не станет!

– Его императорское величество озабочен тем, что если упразднить Польское королевство, то поляки на свое земле станут «диссидентами» в Пруссии и Австрии, что поделить между собою их территорию смогут. А сие будет несправедливость, которую следует избежать, дабы последствий, подобных тому, что ныне случились с Польшей, не произошло. А потому предлагает собрать конференцию, на которой обсудить вопрос этот и дать гарантии вашему величеству.

Станислав Август вздохнул с нескрываемым облегчением – примерно треть бывшей Речи Посполитой ему удастся удержать под своим скипетром. Причем населенных исключительно поляками, без всяких иноверцев. Это оставляло надежду, что со временем будет возможно провести реформы, ущемить «панские вольности», собрать действительно вменяемый сейм и законодательно упразднить все конфедерации.

– Вместе с тем, его императорское величество Иоанн Антонович, не желает, чтобы права шляхты хоть в чем-то ущемлены будут. Их следует сохранять всецело, а «liberum veto», как основу польской демократии и независимости оставить, и не посягать на эту возможность честно выразить в сейме свое отношение к принимаемым законам.

Король Станислав впал в полную прострацию от слов русского канцлера. Это был удар под дых, сильный и неожиданный. И полное крушение всех его планов!

Отдышавшись, король тут же заметил, что говорил Воронцов о «демократии» заученными словами. Видимо, не совсем запомнил суть слова, а потому наизусть вызубрил. Значит, он сам сильно ошибся в Иоанне Антоновиче – это оказался не молодой человек, воспитанный невеждой в подземном каземате, а вполне образован, раз сам канцлер его текст озвучивает, не совсем понимая сути слов.

– Всех шляхтичей и жидов, что бежали от гнева народного в коронные земли, обратному возвращению и поселению на своих прежних местах не подлежат. Дабы не вносить в умы подданных императора желание свести с ними счеты, за те многолетние мучения и издевательства, что творились над православными людьми.

Канцлер остановился, посмотрел на короля – Станиславу показалось, что в его глазах плясали веселые огоньки, а на губах на мгновение появилась ехидная улыбка.

– А також прежним владельцам ничего возвращено не будет, для покрытия того ущерба что православной братии и люду нанесен был. Но так как многие в том не виноваты, то потери им пусть возвращены будут из королевской казны. И сие будет справедливо!

Станислав только качал головой, терпеливо снося удар за ударом. Что делать с прорвой шляхты и жидов, заполонивших коронные земли, никто не знал. А тут еще выплачивать им из казны ущерб, хотя та давно пуста. И отказаться от сего ультиматума невозможно!

Горе побежденным!

Старинное правило, с которым римляне познакомились от галлов, сработало теперь на поляках. Так что нужно принимать все русские условия, признавать два новых великих княжества как можно скорее, проведя через сейм, иначе последствия для Польши окажутся фатальными в своей предсказуемости.

«Союз трех черных орлов» (гербы России, Пруссии и Австрии) почти насмерть заклевал одного «белого». И Польское королевство может быть сохранено только русскими, и никем более. Немцы его просто растащат, и постепенно начнут онемечивать поляков, как они сделали со славянами Мекленбурга, Померании и Бранденбурга, что пять столетий тому назад Бранным Бором именовался.

– Государь-император добьется согласия от своих братьев, великого князя литовского и великого князя русского, что те помещики, что владели поместьями на землях сих, если присягу верноподданных учинят, вернуться обратно могут, и на русскую службу приняты. А вот владения их возвращены быть не могут, и лишь как службой своей верность покажут, то получат их как поместья. Но без крепостных, ибо рабство на территории империи Российской, упразднено навсегда.

Канцлер остановился, еще раз вздохнул и произнес строгим голосом, в котором зазвенела сталь:

– Убийц посла русского выдать с головою, как и тех конфедератов, что злодейства учиняли. Казним явных злодеев, а вот по остальным давно плачет Сибирь! А теперь прошу ваше величество ответствовать, согласны ли вы на кондиции императора Иоанна Антоновича?

– Согласен! И принимаю!

Станислав еле вытолкнул из горла слова – а что ему оставалось делать, когда только от царя зависит будущее спасение…

.

Глава 7

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 28 ноября 1766 года

– Все что произошло, Василий Иванович, называется «эксцессом исполнителя». Мой кузен Фридрих нанимал двух шляхтичей для нападения на князя Репнина – я правильно понял? И заплатил за имитацию нападения три тысячи ливров?

– Да, государь, Игнаций Кохальский получил пятьсот экю, по шесть ливров каждый. И предполагалось выстрелить, когда покойный Николай Васильевич ехал в открытой коляске. Судя по всему, нашего посла предполагалось лишь ранить. Но второй шляхтич Анджей Вронский связался с конфедератами и те решили напасть на особняк в большом числе. Деньги в сумме десяти тысяч луидоров пошли на наем отряда, оружие у них было.

«Охренеть, как много заплатили. В рублях сорок тысяч выходит. Щедрости немыслимой жест – мой кузен Фридрих удавился бы от скупости. Ах, «дядюшка», решил меня подзадорить, на посла покушение произвести, чтоб я не «соскочил». Зря ты так, сам себя перехитрил!»

– Но кто, Василий Иванович столько луидоров вывалил?! Французы? Слишком заметен след – глупость несусветная – заплатить таким количеством золотых монет! Они, кстати, не фальшивые часом? Может быть, типа наших новых копеек из латуни начеканили?

– Нет, ваше императорское величество. Мои люди проверяли – монеты, что подозрительно, были новенькие, блестели почти все, самое настоящее золото, и пробе соответствуют..

– Час от часу не легче! Кто «заказчик», непонятно?

– Пока не знаю, государь. Но найдем того, кто сие преступление в сердце своем лелеял. Одно ясно – одни конфедераты изначально хотели со всей семьей расправиться, другие пытались протестовать, отчего двух из них сообщники там же и убили.

– Это меня несколько примиряет с поляками, благородные люди оказались даже среди отморозков. Потому не будем короля Стаха с его государством скармливать немцам, я хоть сообразил о том канцлеру Михайле Воронцову заранее указание дать – чуял сердцем, нечисто дело. Уж больно немцы настойчивы были!

Иван Антонович задумался – постучал пальцами по столу. И принялся размышлять вслух, выдав версию:

– Возможно, цезарцы подсуетились – взбесить меня, чтоб поляков разнес вдребезги, а потом Краков с Варшавой прибрать к своим потным ручонкам. Хитры, ничего не скажешь…

– Не знаю, государь. Отрицать, конечно, нельзя, но не пойдут они на такое. Я заметил одно – пруссаки и австрийцы сами ищут след этих денег – почти четыре пуда золота не шутка.

– Да, тут ты прав, Василий Иванович. Кто-то против нас очень грубо сыграл. Османы, французы, англичане?! На кого нам думать – выгода у всех в том видна! Может кто-то из магнатов деньги выложил?!

– Тогда бы одну тысячу уплатили – никто такими суммами швыряться не станет, государь. Они запросы своих голодранцев знают! Нет, не будут они такие бешеные деньги платить. Да и как собрать десять тысяч луидоров новенькой монетой можно?!

– Да ты прав! А что там по прусскому послу?

– Убили барона намеренно, получилось как-то случайно. Убийца поднял пистолет и выстрелил, но тут молодой Кайзерлинг поднялся – пуля в живот и попала. А так бы жив остался. Он чуть боком сидел, в плечо бы пуля попала. А куда убежал тать, неведомо.

«Дернулся некстати посол на свою голову, стрелок у нас умелый был. Миних за ним концы хорошо «зачистил», у него опыт изрядный в таких акциях еще тридцать лет тому назад отработан, пока ты, Василий Иванович в своей Тайной канцелярии крутился.

Я сам о том не знал, пока фельдмаршал не рассказал, как в Военной коллегии дела тайные ставил, как французских и шведских шпионов в Польше ловили, наскоро допрашивали и в лесу трупы прятали, да в болоте тела подсылов вражеских порой топили.

А вот на нашего посла поляк должен был напасть, юноша экзальтированный, с глазами горящими, из славного города Парижа прибывший. С трудом нашли олуха! Риска для Николая Васильевича никакого – пули в стволе не было. Выстрел в воздух, по сути демонстративный. А так громкое дело – покушение на русского посла!

Надо было лже-покушение на день перенести, тогда бы князь поберегся. А так не повезло просто! Не срослось! А оный придурок никому и ничего не разболтает – давно жирных карасей в пруду кормит, и не всплывет на поверхность никогда».

– Ты не ищи этого убийцу – пусть у Фридриха голова болит. Ты все силы брось на отморозков, что князя убили! Их ведь там чуть ли не три десятка было, утырков кровожадных!

– Ровно двадцать семь, государь. Трех офицеры князя убили, а одного ранили – он кровью истек, пока стража прибежала. Еще двоих сами убийцы застрелили, и в это время другие супругу и дочерей князя рубили саблями – лужи крови на мостовой стояли.

– Твари! Найти их надо! Где оставшиеся двадцать козлов, и придурок Кохальский, нанятый моим «дорогим кузеном» Фридрихом на свою хитрожопую немецкую голову?

– Он их к Торну вывел, почти всех – а там кирасиры внезапно нагрянули и сразу в палаши взяли. Вырубили всех подчистую, в куски искромсали, кровь с молодых листьев капала, кишки с веток свисали. Мой человек бауэра местного расспрашивал, тот его к отхожей канаве привел, где всех убийц похоронил он по приказу полковника.…

– Что запнулся, Василий Иванович?

– Да так, ваше величество, подумалось. Обликом полковник этот схож с курляндским бароном, что в Петербурге долго пробыл, да императрице помог бежать из Эстляндии. И граф Никита Панин его хорошо описал, подробно – запомнил по аресту в Мемеле.

– Остен-Сакен? Так его вроде зовут?

Иван Антонович вскинулся – дело становилось все интересней. Понятно, кто по приказу короля Фридриха концы «защищал». Вот только ярость барон проявил нешуточную – так только мстить могут, причем ясно, что за княгиню и ее дочерей.

Но что его с ней связывает?!

– Да, государь. И потому, что барон собственноручно троих на куски распластал, мыслю, что за супругу и дочек мстил. Голову Кохальского с палаша сам в яму кинул и в морду до того плюнул. Там всего восемнадцать тел спрятали, по головам подсчитали.

– Я тоже так подумал. Однако суровый дядька, и справедливый. А потому надобно кирасира этого найти – он, наверное, ведает, как оставшихся троих упырей разыскать, за яйца бы их подвесить! Не может полковник не знать?! Постой! А голова Вронского в яму тоже была скинута? Описание примет ведь совершили?

– Сделали, государь. И рисунок с лица нарисовали, как ты живописца научил. Не было там Вронского, мы его ищем. Живым надо брать злодея, а через него на двух других выйти.

– Серебром по живому весу за каждого уплачу. Денег не пожалею! Кресты дам, чины внеочередные – найди злодеев, Василий Иванович. Я как о девочках вспомню, душа вскипает от ярости. Требуй помощи от поляков, сам отпишу королю сегодня! Если поможет убийц живыми взять, милость окажу, не найдут, крепко рассерчаю – пруссакам и австрийцам с головой выдам! Так и будет, слово мое крепко!

– Все сделаю, государь!

Генерал-аншеф Суворов поднялся с кресла и внимательно посмотрел на императора. Тот в расстроенных чувствах отпустил Василия Ивановича взмахом руки. И еще долго Иван Антонович сидел за столом, угрюмо сопя и постукивая пальцами по дурной привычке.

«Как не крути, но пруссаки и австрийцы с гулькин хрен получили – зело им обидно сейчас. Но воевать с нами не кинутся, теперь вроде родственники, нехорошо получится. А с поляками дальше посмотрим – если на нас бочку катить дальше будут – подарю их на «дележку», как тортик кусками быстро нарежут, и сожрут за милую душу.

Понимают это ляхи?!

Еще как просекли это дело, судя по отчету старого канцлера, надо будет Остермана на его место поставить через годик. Короля Стаха можно ручным сделать – Фридрих ему всю торговлю по Висле огромными пошлинами обложил. А мы добрые для поляков будем, по Неману им разрешим торговать, канал пусть туда роют. Мемельский порт для них откроем – привязывать экономикой плотно надо, чтоб в будущие времена для пшеков воевать с нами накладно было.

И морковка есть, в виде сохраненного великого княжества литовского. Из тамошней шляхты мне все присягнули на верность, вот только православных из них там почти никого, всех католиками сделали. Ничего, мы их потихоньку из ляхов в литвинов превращать будем, мозги надо переформатировать. Из плюсов – мне два уланских полка прибыло – боевитый народ эти ляхи, хотя брату Петру с ними трудновато будет. Ничего – голова у него есть, а изогнутые ноги и кособокость делу не помеха.

Жена у него датчанка, ушлая и умная, имени своему соответствует. И очень рада, что самостоятельное вроде владение получила. Уже династические планы строит, Мемель попыталась выпросить – а хрен вам, девочка. Теперь с курляндским герцогом дуэтом тявкают, руку лижут, мои комнатные собачки. Так и надо – «независимость» их после нашего порога заканчивается, но о том пруссаки с австрийцами пусть не догадываются подольше. Зато от Дании вкусные плюшки пошли – торговля процветает, заказ на пушки и линейные корабли приняли, как на крейсер «Боярин» из будущих времен.

Да уж – история любит либо повторяться, или в новом образе приходить. Братцу Алексею, конечно, трудно сейчас приходится – государство на коленке сшивать. Но этот «буфер» настоятельно нужен против австрийцев и поляков. Причем православный по вере своей – Гонта с Железняком свое дело сделали, «зачистили» территорию. Так что солидная часть Галиции мне досталась, теперь если дернутся, я живо «Галицкое королевство» воссоздам и в тонусе «сестрицу» держать буду. Она от идей панславинизма валерьянку принимать начнет, а мы потихоньку «дровишки» в Моравию и Богемию подбрасывать будем, костерок разжигая.

Люди очень нужны, люди!»

Иван Антонович поднялся с кресла, вышел из кабинета и направился через длинную анфиладу комнат – огромен Зимний дворец…

Глава 8

Митава

Король Пруссии

Фридрих II

полдень 20 декабря 1766 года

– Обманщик и лицедей! И не поймаешь на слове – от всего отопрется и тебя же виноватым сделает! В какое же дерьмо он меня носом осмелился тыкать, я же старше его отца! Наглец!

Король Фридрих злобствовал, и, не сдерживаясь, поносил русского императора отборными немецкими выражениями, благо в представленных курляндским герцогом покоях никого, кроме него не было.

– Он что, имея такие огромные просторы, не мог свою убогую сестру графством наделить?! Да пятью княжествами! Нет, у меня кусочек Померании выпросил, а теперь издеваются на пару, оба хвалят за щедрость «старого Фрица»! Дерьмо!

Несмотря на то, что Фридрих поиграл на своей любимой флейте, он не мог никак успокоиться, вспоминая вчерашний день. Вечером великая княжна Екатерина очень сердечно поблагодарила его за дарованный город Анкалм и остров Узедом. Даже обняла и поцеловала в щеку.

Умница!

Красавица!

За многолетнее заключение Екатерина научилась понимать речь братьев и сестры по губам. И только одно старый умудренный жизнью король не принял в расчет – девушка понимала жестикуляцию губ, говорящих на русском, отнюдь не немецком языке.

Сентиментальный Фридрих прослезился, и, зная, что девочка глухая с детства, как мог, жестами и немногими русскими словами, что с трудом выучил, попытался объяснить, используя помощь ее сестры Елизаветы, ставшей кронпринцессой Прусской, что найдет ей жениха среди лучших представителей многочисленного Бранденбургского дома.

С достойными кандидатурами проблем не было, уже выстроились в очередь ровной шеренгой – от пятидесяти до восемнадцати лет, от заслуженных генералов до совсем молодого фендрика. Стать зятем русского императора жаждали многие, чувствуя, как на счастливца прольется дождь из немыслимых благ, ради которых придется смириться с глухотой будущей супруги. Впрочем, как цинично заметил сам король, отбирая кандидатуру на роль будущего жениха:

«Ради возможности стоять рядом с троном, иметь допуск в императорскую казну, глухоте супруги можно только обрадоваться. Ведь в дополнение могла пойти рябая и кривая на глаз рожа, скрюченные ноги и полное отсутствие знаний об элементарных приличиях!»

– Облом!

Король повторил странное слово, которое сорвалось с губ «кузена», когда его сестра громко заявила, что желает жить со своим мужем только при брате в столице, и надо чтобы жених прекрасно говорил на русском языке и смог бы ее понимать, как она его.

Фридрих скривился – вот этого он не принял в расчет, понадеявшись, что урожденная принцесса Брауншвейгская, как ни крути, не может не знать немецкого языка. Видимо, ее отец принц Антон-Ульрих в ссылке не мог ее учить достойной речи.

Можно, конечно, подождать – среди женихов найдутся те, кто наймет себе русских учителей, но посмотрев на лицемерную улыбку «кузена», Фридрих с болью в сердце осознал – дарованного по собственной глупости ему никогда не вернуть.

И это был тот самый первый русский «облом», с которым ему пришлось познакомиться за вечер. Причем ни один из его советников, даже те, кто провел в России десяток лет, и научились думать на их языке, не смогли объяснить ему значение этого слова. И те русские, с которыми удалось поговорить, пожимали плечами, говоря, что император часто произносит непонятные слова.

Видимо, пребывая в длительном и тягостном одиночном заключении в крепости (Фридриху тоже довелось отсиживать в подземелье по воле сурового отца), Иоанн Антонович, как зачастую свойственно детям, придумал своеобразный язык.

– Кидалово!

Непонятное и страшное слово, которое бросил мимоходом император, когда зашла речь о несправедливом разделе польской территории. Пруссия вернула себе наследие упраздненного Тевтонского ордена. Заполучив княжество-епископство Вармию, король немедленно провел там секуляризацию, оставив духовного владыку ни с чем, буквально без «штанов».

Полностью был возвращен кусок герцогства Померания, а также земли Королевской Пруссии до речки Нотец. И главное – поляки отдали замок Мариенбург – резиденцию великого магистра «Братства святой Марии», который сейчас по его указу стал столицей объединенной Пруссии вместо переданного русским Кенигсберга.

Удалось выбить у поляков обратно Кульм с округой, тоже наследие рыцарей-крестоносцев, эти владения ордена они именовали Хельмским воеводством. Собственно польскими были жалкие остатки их Поморского воеводства, да с превеликим трудом, русский царь сказал странное слово «отжать» при этом, отбить крепость Торн с ганзейским городом, который поляки переименовали в Торунь.

Почему Иоанн Антонович сравнил его законные и справедливые действия с тем способом, как ему объяснили, которым обычно прачки выжимают мокрое белье, чтобы оно быстрее просохло?!

И причем здесь польские земли?!

Сплошное германское наследие, отбитое крестоносцами у язычников-пруссов, которых они крестили огнем и мечом!

И это все – едва набралось девять тысяч квадратных английских миль территории с полумиллионом человек населения, три четверти которого составляли лютеране, говорящие на немецком языке. И права которых ущемлялись именно шляхтой, которая к ним относилась с высокомерным пренебрежением – и сейчас за это жестоко расплачивается!

Австрия тоже получила примерно столько же галицийских земель по реке Сан с выходом острым клином к Львову. Правда, населения приняла в два раза больше, чем Пруссия. До миллиона жителей, в основном униатов и греко-католиков, с небольшой долей католической шляхты, стали новыми подданными императрицы. Мария-Терезия также пожелала получить значительную часть Малой Польши, включая богатейшие соляные шахты в Бохне и Величке, но русские сановники и сам царь категорически выступили против отъема коронных земель, где подавляющее большинство населения составляли именно католики-поляки.

Иоанн Антонович при этом лицемерно им заявил, что раз права «диссидентов» защищены, и они взяты под покровительство, то справедливость достигнута, «братский мир» повсеместно установлен, а потому «нет нужды благородным их соседям превращать в диссидентов поляков на их собственных землях».

– И это он называет справедливым миром и дележом «по-братски»?! Да самые гнусные разбойники и то поступают честнее! Царь в десять раз больше к себе земель подгреб, чем я, и обвиняет меня при этом в несправедливости?! Тогда интересно, что назвать справедливым?!

И зачем мне такой «братский» раздел, если ему досталось больше половины, полякам оставил меньше трети, а нам отдал жалкие крохи, будто монетку нищему кинул?!

Фридриха душила то, что русский царь называл непонятной «жабой», ему было больно оттого, что, не понимая смысла слов «отжать» и «кидалово», он осознал во всей гнусности и коварности их потаенный смысл, полный мерзкого лицедейства.

Нет, упрекнуть императора Иоанна Антоновича было не в чем – он в четкости следовал букве соглашения, взяв под защиту более трех миллионов православных «диссидентов». При этом из его земель бежало до трехсот тысяч поляков и евреев, напуганных слухами о резне и расправе, что учинят над ними повстанцы и казаки.

Но этого царю показалось мало – он создал в Волыни и на большей части галицийских земель, где значительное большинство составляли православные, новоявленное «Великое княжество Галицко-Волынское», из которого собрался «возрождать» (вот странное слово), исчезнувшее еще в начале четырнадцатого века королевство. И монарха подобрал, которого признать пришлось со всем этикетом – младшего брата, которого женил на португальской принцессе Бенедикте, как-то сумев склонить к браку дочери короля Жозе.

Не мог что-ли в достойных немецких Домах найти кандидатуру?! Интересно, что русский царь выпросил в приданное – явно что-то из колоний, каких у Португалии много, но зачем, если у него нет ни кораблей, способных выйти в океан, ни моряков там побывавших?

Столь же непонятен брак самого Иоанна Антоновича, так же неизвестно почему выбравшего в супруги испанку Марию Хосефу Кармелу. Тут, конечно, «сестрица» Мария-Терезия помогла со сватовством – ведь ее младший сын и русский император оказались женаты на сестрах, а это в политических раскладах многое облегчает.

И галицийскую столицу царь явно отдал за этот брак, хотя накануне его канцлер с пеной у рта убеждал, что город Львов основан русским князем Даниилом Галицким и назван так в честь старшего сына. Вот тут и сыграла свою роль эта странная свадьба!

Зато с Великим княжеством Литовским и Русским все понятно – независимость оного состояла в отделении от Польши. И монархом там младший брат Иоанна, супруга которого датская принцесса. Брак этот вызвал скандал – Софья-Магдалена в пять лет была обручена со шведским кронпринцем. И свадьба расстроилась – датчане нашли способ придраться к шведской королеве. Сестра прусского короля невзлюбила перспективу такого брака и слишком вольно о том высказывалась.

Фридрих поморщился – тесный политический и военный союз России с Данией говорил о том, что Иоанн Антонович нацелился на герцогство Мекленбургское, имея по своей матери на то определенное право, подкрепленное не только силой, но и законом, пусть опосредованно.

Мекленбург граничит с принявшей русское покровительство Голштинией, датским герцогством Ольденбургом и Йевером, где правит брат Фике – бывшая русская императрица смешала все карты пасьянса, который он так долго раскладывал…

Глава 9

Черногория

Государственный преступник

Алексей Орлов

после полудня 20 декабря 1766 года

– Три «чудесно спасшихся» императора в одном зачуханном селении – это слишком много! Одного вполне достаточно, и им будем не мы. Ты как думаешь, Емельян Иванович?!

– Степан вполне подойдет, он местную мову хорошо знает, да и у людишек уважение имеет, лечит их. Лицо тебе подправил здорово, а то смотреть страшно было – синее, как у покойника, и все опухшее. Утром как глянешь, так мурашки по коже бегали – чисто упырь!

– Знающий лекарь, что тут скажешь, – пожал плечами Алехан. – И умен – за таким держаться надо, не пропадем!

Прошло больше года, с того дня, как встретились в грязном кабачке под Гродно два самозванца, что объявили себя друг перед другом «императором Петром Федоровичем». Знатное вышло побоище – пришлось до Рождества отлеживаться в дешевом ночлежном доме, благо в прихваченном у неизвестного бойца кошельке «эфраимок» хватало. Переломы и ушибы заживали долго, но проведя на рядом стоящих койках несколько недель, русский аристократ, уже объявленный государственным преступником, и дезертировавший из полка донской казак, таковым тоже являвшийся, приняли дальнейшие планы совместных действий.

В январе перебрались в Лейпциг – там брат Владимир, списавшись с Иваном, что оставался в Голштинии при Като, через месяц передал увесистый кошелек с золотом и приличную сумку доброго серебра. А еще вручил несколько проездных грамот, подписанных герцогиней, но не заполненных. А еще записку, пропитанную знакомым запахом духов…

Прочитав ее, Алехан в сердцах простил любовнице предательство, понимая, что деваться Екатерине Алексеевне было некуда. Тем паче, что Като преподнесла ему патент самого настоящего барона из княжества Йевер, подписанный ее братом. Титульный барон, без наделения землей и замком, но все же увесисто – в Европе такие вещи всегда ценились. Так что Иоанн Антонович, лишивший его дворянства, ничего не добился. Был русский граф Орлов, стал германский барон фон Шиллиг из затерянного на берегу Северного моря княжества.

Донской казак тоже был не забыт – получил дворянскую грамоту от оного князя. Поворчал Емельян Пугачев, да сбрил бороду, понимая, что без этого никак. А без нее он оказался похож на покойного императора не больше, чем фузея на мотыгу. Так что проблема его самозванства отпала сама по себе. Этот кунштюк сработал бы среди темного и невежественного русского крестьянства, но участь самозванца в Европе оказалась бы трагичной – упрятали бы от греха подальше в подземелье одного из германских замков, и там скормили бы голодным крысам.

Так что, выписав сами себе подорожные грамоты, искатели приключений отправились в Вену. Там в середине мая их застигло известие о том, что русские, прусские и австрийские войска вторглись в покинутую ими Речь Посполитую. Судя по тону газет, мероприятие это было давно ожидаемо – Польша давно превратилась в посмешище, доведенная «вольностями дворянства», как говорят в России, «до ручки».

В июне два авантюриста оказались в Венеции – на Емельяна город, где роль улиц исполняли каналы, а вместо повозок проплывали гондолы, произвел неизгладимое впечатление. В столице Республики под знаменем святого Марка они закупили все необходимое, понимая, что в Черногории, придется рассчитывать только на собственные силы. Но эта маленькая страна и была конечной целью их долгого путешествия – единственную на Балканах ее не завоевали османы.

Венецианская республика проживала не лучшие времена, да что там говорить – самые худшие. От былого владычества торговцев этой страны, что могли организовать крестовый поход на Византийскую империю ромеев и вести морскую войну против могущественной Оттоманской Порты, остались лишь горделивые воспоминания.

Но на Адриатике флаг святого Марка развевался еще вполне уверенно – Венеция контролировала Которскую бухту, что отделяла Черную Гору от моря. Установив, таким образом, над черногорцами если не протекторат, то почти полный контроль.

На двух дворян из Голштинии, что говорили на русском языке, не обратили ни малейшего внимания – всем было известно, что там правит бывшая Российская императрица, что сбежала из страны, уступив трон. Но признав власть нового царя, она заслужила тем не только полное прощение, но и покровительство с защитой.

Так что плавание прошло вполне успешно, опасались только албанских пиратов, что сновали на вооруженных лодках близ побережья. Да сторожились самой команды небольшого парусного транспорта – лица матросов не были отмечены печатью добродетели и совестливости, зато носили на себе отпечатки всевозможных грехов.

Высадившись в Которе, Орлов с Пугачевым перебрались в Черногорию – язык у людей вполне понятный, живут также как в России – убого и в скромной нищете. Одно хорошо – нет калик перехожих, как и спокойствия – в любой момент могли нагрянуть отряды башибузуков или шайки арнаутов. Попадать в рабство магометанам русские не желали категорически, а потому держали пистолеты и ружья заряженными, а свои руки рядом с оружием, чтобы успеть выстрелить по врагу. Да потом пустить в ход шпагу и саблю – ими владели мастерски.

Не успев сойти на берег, они тут же в первой же корчме услышали ошеломляющее их известие – якобы в январе в сельце Маини появился незнакомец, который принялся лечить людей вытяжкой из змеиного яда и травами. Причем деньги брал после излечения людей от хворости, а не до того, как поступали все лекари и полагались потом на милость Всевышнего – поможет Господь излечится страдальцу, или тот помрет от медицинской помощи, что было привычно.

Понятное дело – такой подход ошарашил жителей не на шутку! А потому поползли слухи…

Незнакомец вылечил хозяина Вуку Марковича от тяжелой болезни, и тот стал его буквально почитать и относится с родственной привязанностью. А еще лекарь вел со всеми приходившими к нему людьми непривычные и странные беседы – черногорцы должны перестать враждовать друг с другом и объединится против векового врага.

Слухи о том, что Петр III не был убит в Ропшинском дворце, а сумел бежать и скрыться в народной толще, ходили не только в России, но разошлись по всем православным странам. Дело обыденное – любой царь, что правил короткий срок, превращается в «доброго». И тут же складываются легенды – хотел всем сделать хорошую жизнь, но подлые завистники убили, и казну разграбили мгновенно.

В последнее все верили сразу же – не было в истории такого, чтобы убийцы монарха вкладывали собственные деньги в процветание государства, а вот совсем наоборот – сколько угодно примеров!

Так что в народе всегда жаждали, чтобы «добрый царь» вернулся, призвал народ к топору и уселся на трон – и тогда наступит всеобщая лепота. Черногорцы и сербы не были исключением – за столетия османского ига они уповали исключительно на Россию, единственную православную страну, что воевала с магометанами. Так что с быстротой молнии пронесся слух – император Петр Федорович сбежал из России и скрывается на территории одной из православных стран.

А какая страна не покорена турками в отличие от прочих?! Правильный единственный ответ – Черногория!

Так что на нетривиальное поведение незнакомца обратили пристальное внимание. И первым «узнал» в нем императора капитан Марко Танович, находившийся в Петербурге в свите митрополита Василия Петровича десять лет тому назад. Тоже подтвердил архимандрит Феодосий Мркоевич и иеромонах Вукичевич, бывшие вместе с ним в том посольстве.

Слухи о том стали стремительно расширяться, в монастыре Подмаине был найден портрет императора Петра Федоровича. Вердикт всех рассматривающих сию нарисованную парсуну и знавших «незнакомца Степана» являлся однозначным – «кто бы он ни был, его физиономия весьма сходна с физиономией русского императора Петра, третьего этого имени».

И вот тут Черногорию тряхнуло знатно!

Именно в этот момент времени и прибыли два авантюриста, и на них обрушили эти новости. Алехан только крякал, вспоминая как сам задушил «голштинца», но о том заикнуться было смерти подобно. Потому и направился в Маини, где имел долгий разговор со Степаном – тот действительно был похож на убитого императора. Но только походил – разговорная речь, манеры держаться, походка – все было иным. О том честно и прямо заявил лекарю, открыв, кем он является на самом деле.

Странно, но первым делом целитель принялся за его лечение – и через месяц, взглянув в зеркало, Алексей Григорьевич признал себя прежнего. И даже получил два глаза – взамен выбитого, ему вставили из горного хрусталя хорошо выточенное новое «око». И вот тут потрясенный до глубины души бывший русский граф и новый германский барон откровенно рассказал «лже-Петру» о своих замыслах.

Алехан без обиняков предложил самозванцу научить немецкому языку – на французском и итальянском Степан говорил вполне свободно. А заодно привить манеры настоящего императора, научить поведению и походке, любимым высказываниям. И приготовился к долгим рассказам, когда Степан дал свое согласие…

– Завтра, Емельян Иванович, ошарашу самого митрополита, владыку Савву на исповеди! Прости меня, Господи! Но ложь та во благо! Скажу ему, что я, граф Алексей Григорьевич Орлов по тайному приказу императрицы Екатерины Алексеевны не стал убивать ее супруга, императора Петра Федоровича! Изуродовал его слугу, чтоб не признали подмену, переодев в царскую одежду. А государь Петр Федорович дал «матушке» слово, что никогда не вернется в Россию и не станет требовать себе престол. Найдет себе новое православное царство! И вот мы с тобою, во искупление греха тяжкого, вернулись сюда, чтобы верно служить будущему черногорскому царю и помочь людям сбросить османское иго!

Глава 10

Выборг

Иоанн Антонович

утро 20 февраля 1767 года

Тяжелые пушки одна за другой, с интервалом в минуту, стали изрыгать грохот и пламя, подпрыгивая на тяжелых дубовых лафетах корабельного типа. Было хорошо видно, как большие бомбы буквально сокрушают борт ветхого линейного корабля, отслужившего свой срок и ставшего жертвой эксперимента. Пару раз из открытых орудийных портов обреченного на гибель судна вырывались огромные клубы дыма и яркие языки пламени от взорвавшихся внутри бомб. И через час обстрела большой линейный корабль объял уже яркий огонь.

Огромный погребальный костер, вмороженный в лед залива, наводил ужас на собравшихся у береговых пушек военных. Зрелище не для слабонервных, кто реально представлял, что могут натворить такие бомбы.

– Зело впечатляет, – пробормотал Иван Антонович, прищуривая глаза – пламя, отражаясь на белом льду, неприятно слепило глаза. Представление впечатляло – с дистанции в пятьсот метров в корабль попало двадцать три бомбы при четырех промахах. Девяти залпов трех орудийной батареи хватило, чтобы превратить старый линкор, внутри которого матросы сотворили ледяную корку, в пылающую руину.

– На море наступят плохие времена для ваших врагов, государь! Если мы установим на нижние деки новых кораблей эти чудовища, то за нами превосходство! Точная стрельба превратит в развалину любого противника, она станет подавляющей! Неприятельскому кораблю, пусть даже в сто пушек, с нашими судами никак не справиться!

Контр-адмирал Спиридов смотрел на пожарище вытаращенными глазами, в которых плескалось восхищение увиденным зрелищем. Да и на самого Ивана Антоновича, далекого от морских баталий, стрельба из бомбических орудий произвела неизгладимое впечатление.

Одно дело прочитать, как такие пушки русских парусных линкоров сокрушили в Синопском сражении турецкий флот, а другое воочию увидеть и представить, как все происходило в реальности.

– Государь, все просто, – граф Яков Брюс буквально светился от радости. – Увеличив калибр пушки почти до десяти английских дюймов, ввели полые бомбы в два пуда, снаряженные порохом. Именно за счет веса такого снаряда борт корабля проламывается даже с дистанции в двести пятьдесят саженей, хотя наша 36-ти фунтовая пушка, что на линейных судах, его едва пробивает обычным ядром с сотни.

– А своим ядром как бьет, Яков Александрович?

– А никак, Григорий Андреевич, – отмахнулся Брюс, – мы облегчили вес орудия со станком до двухсот пудов. Если отливать более толстый ствол для стрельбы ядром и делать его длиннее, то вес станет в триста с лишним пудов. И как такую пушку на корабле ставить?!

– А далеко ли бомбой стрелять может, чтоб борт проломить? Коротковат ствол ведь?!

Моряк возбужденно говорил и Иван Антонович его прекрасно понимал – любой военный с древности мечтает овладеть то «мечом-кладенцом», то «вундерваффе», все от запросов идет.

– С версту, но промахов много будет. Эта дистанция выгодная, но если в бою ее вдвое сократить, то промахов не будет. Только для воспламенения трубки надо ставить в бомбы короткие. Но сразу скажу – только на нижних деках новых кораблей их установить можно, и не более восьми штук – по четыре на каждый борт.

Брюс, как истинный художник, полюбовался на собственное творение, идею о котором два с половиной года тому назад ему подал Иван Антонович, а затем посмотрел на догорающее дело.

– На нижний и средний дек можно установить еще сорок тридцати шести фунтовых пушек и единорогов – итого по двенадцать орудийных портов на каждый дек. Да еще в корме и носу по два единорога. Получится пятьдесят два орудия, и еще «кара-надо».

Иван Антонович незаметно хмыкнул – изобретенная в Англии карронада, названная так по заводу в Шотландии, в устах потомка древних королей Скоттии, прозвучала совсем по-русски и легко воспринималась на слух. Правильно – «кара» и «надо».

Покарать, то есть!

– А сколько их будет? Не эти ли «огрызки», что на старую шняву нацелены? Пятьдесят саженей всего расстояния, «кара-надо» ничего ей не сделают, Яков Александрович!

– Не судите опрометчиво, Григорий Андреевич! Ваше императорское величество, дозвольте приказ к стрельбе отдать – хочу их в деле показать!

– Приступайте!

Ивана Антоновича самого пробрало любопытство – пять кургузых пушечек на колодах без колес. Тумбочки с батоном колбасы, право слово – не серьезное впечатление производили!

Довольный шотландец взмахнул шляпой и тут же грянул залп. От шнявы полетели в разные стороны щепки – было хорошо видны отметины от попаданий. Несерьезные на первый взгляд стволики выбрасывали очень тяжелые ядра для крупнокалиберных орудий, что только на линейных кораблях устанавливали, и то не на всех флотах мира. Так на французском ВМФ самые тяжелые пушки были всего в тридцать фунтов.

Не прошло и трех минут, как «кара-надо» громко рявкнули снова – скорострельность впечатляла. Ветхая шнява, как агнец, обреченный на заклание, только стонала, принимая в корпус тяжелые ядра. А третьим залпом в ход пошли брандскугели – разработанные Ломоносовым цилиндрические снаряды. Снаряженные внутри жутким варевом – воссозданным на новом уровне знаменитым «греческим огнем».

– Прекрасно, просто замечательно, – контр-адмирал Спиридов, командующий Балтийским флотом, не скрывал радости – шнява весело заполыхала чадящим костром.

– Эти «кара-надо» надо ставить на малые корабли, скампвеи и дубель-шлюпки по восемь штук и более. По весу с пушками большое преимущество – эти в семьдесят пудов, а пушка почти в двести. Есть «кара-надо» и в 24 фунта – те вообще меньше пятидесяти пудов весят, хотя пушка выходит в сто сорок семь пудов.

От сообщения Брюса, сказанного нарочито спокойным тоном, Спиридов изрядно воодушевился. Иван Антонович его прекрасно понимал – единообразный калибр орудий позволял обрушить на врага град тяжелых ядер, выстоять под которым даже линейным кораблям было трудно. И это если не учитывать бомбические пушки, что могли разнести деревянный борт вдребезги, а внутри превратить все в руины, охваченные пожаром – что для парусников равносильно гибели.

На будущую экспедицию в Архипелаг спешно строилась дюжина новых линейных кораблей в три дека – восемьдесят пушек всего. Девять на русских верфях и три на датских. Плюс отремонтированы пять линкоров, построенных перед Семилетней войной, но их предполагалось оставить на Балтике. Мало ли что могут выкинуть шведы – а тут присмотр останется, да и обучать команды на чем то нужно.

Иван Антонович все же настоял на стандарте – других линейных кораблей, меньшего водоизмещения, слабее вооруженных, пусть и более дешевых, в Адмиралтейств-коллегии решили не строить.

Еще были заложены два года тому назад пять фрегатов – на двух деках тридцать шесть пушек и единорога в 24 фунта, да дюжина «кара-надо». Плюс лихорадочно строили сразу два десятка новомодных бригов – имелся расчет на скорый выход кораблей под Андреевским флагом в океанское плавание. Лондон предоставил право нанимать своих моряков на русские суда, чем уже воспользовались, приняв на службу свыше сотни англичан. Именно «просвещенные мореплаватели» должны были поделиться своим опытом дальних переходов через океан.

Единственным исключением сделали четыре линейных корабля, что были построены на воронежских верфях – в 56 орудий, все в 36 фунтов. Бомбические пушки на них установить было нельзя – размеры подгонялись для реки, чтобы вывести их во время паводка из Донского гирла, а вооружать уже в Таганроге. Там в тайне от турок восстанавливали порт с причалами, и подготовили береговые батареи, на которые можно было установить пушки в любой момент, сразу после начала будущей войны.

В Воронеже спешно достраивали дюжину новых бригов, что должны были крейсировать в Черном море, сорвав турецкие перевозки. Два десятка 24-х фунтовых единорогов на каждом из них хороший аргумент для османов, главное его вовремя предъявить.

Кроме того, на Дону и Днепре строили в большом количестве мелкие парусно-весельные суда – скампвеи и дубель-шлюпки. Последние должны были играть роль канонерских лодок, и выполнять кое-какие иные задачи – опыты Ломоносова с электричеством внушали надежду на появление нового вида морского вооружения, чрезвычайно эффективного при ночных атаках вражеских кораблей.

Все эти корабли должны были стать основой Черноморского флота – и совершить после захвата Крыма переход в Ахтиарскую бухту, Севастополь будет построен на историческом месте, причем гораздо раньше. Наличие серьезной эскадры позволяло надеяться, что боевые действия русско-турецкой войны теперь пойдут по иному сценарию.

– Яков Александрович, вы меня сильно порадовали. Я доволен вашими трудами, господин генерал-поручик! Возвращайтесь на свои заводы – нам очень нужны новые орудия! И будьте уверены в моем дальнейшем к вам благорасположении!

Иван Антонович взял из ларца, уже поднесенного адъютантом, шейный Владимирский крест второй степени, и с помощью Спиридова, который завистливо вздохнул, завязал ленты. Обнял ошарашенного шотландца, трижды расцеловав его.

– Траур ваш закончился, генерал. Я подобрал вам будущую супругу – завтра приглашаю вас посетить меня во дворце!

– Вы оказали мне величайшую милость, государь!

Брюс низко поклонился, не притворно, искренне – в глазах сурового шотландца стояли слезы. И тут Иван Антонович, к великому изумлению всех, сам поклонился ему в пояс.

– Вы сделали великое дело для нашего флота, генерал – благодарю вас от лица России! А вы, господин вице-адмирал, – Никритин неожиданно повернулся к Спиридову, ошарашенному внезапным производством в долгожданный им чин, – постарайтесь применить эти пушки в будущих сражениях с наивысшей пользой! И чтоб никто о таких пушках пока не знал! Держи пока все в секрете, офицеров и матросов для сего дела заранее отбери!

– Все исполню, государь! Понимаю, что знать об этом не токмо неприятелю, но и союзникам нашим нельзя!

Глава 11

Черногория

Советник царя Стефана

Алексей Орлов

после полудня 22 февраля 1767 года

– Вы пришли сюда ко мне, чтобы просить меня принять власть над народом, волю которого вы представляете! Скупщина прислала мне о том свою грамоту, вот она!

Стефан поднял над головой развернутый пергаментный лист послания – он выглядел сейчас как настоящий русский император, которого Алехан фактически «сотворил» собственными трудами.

Орлов невольно возгордился собой. За два месяца он добился немалого – теперь непонятно откуда взявшийся самозванец был так похож на покойного императора Петра Федоровича, что даже посвященный человек не отличил бы. Даже в речи четко улавливались привычные, чуть визгливые нотки, одновременно сказанные на двух языках – сербском, с щедро намешанными в нем русскими словами, с добавлением пары немецких фраз – как обычно делал «голштинец».

Достойно выглядел «Малый», представительно – настоящий государь Петр Федорович с узкими чертами лица и тонким, почти женским голосом с визгливыми нотками. Только маленькие усики чернели на бритом лице. Да имя свое чуточку изменил, сообразно случаю – поначалу был «простонародным» Степаном, но сейчас именовавшийся вполне пристойным, «царским» именем Стефана, широко принятым в Угорщине среди знати. Можно припомнить и польского короля Стефана Батория, что в Ливонскую войну осаждал русский Псков.

Но кто он на самом деле, Алехан так и не узнал в точности. Версий происхождения у него было несколько. Какая из них соответствовала истине, Алексей Григорьевич установить не смог, хотя старался, внимательно анализируя все слухи, ходившие между черногорцами. А таковых было изрядное число, и все несли в себе правдоподобность.

Поди тут найди правду!

Но как хитрая лиса, убегая от охотников, постоянно запутывает следы, так Степан их менял периодически, рассказывая о своем прошлом – то он крестьянствовал в Далмации – сплошная ложь, если посмотреть на руки, непривычные к тяжелому труду.

То «дезертир» из австрийской армии, коим он быть не мог – взгляд Алехана на такие вещи был наметанный. И немецких команд толком не знает, и в строю явно не стоял. Хотя с военным делом, несомненно, знаком достаточно хорошо, возможно, приходилось и воевать.

Такое завсегда чувствуется!

То он грек из Янины, то уже турок из Боснии, а то босняк – и, наконец, «чудом воскресший» российский император. С последним вышло лучше всего – Алехан, сам лицедей порядочный по своей природе, добился определенного успеха – самозванец не только походил внешне на Петра III, но и вел себя как убитый им царь.

Речь в точности, только четкая, разумная и связная, манеры, походка, голос – сейчас сам Орлов порой сомневался, что придавил «голштинца». А потому иногда задумчиво смотрел на свои ладони, восстанавливая в памяти события пятилетней давности.

После «исповеди» митрополиту Савве, Алехан заметил, что события быстро «завертелись». В его личности совершенно не сомневались, потому что графы Орловы персонами известными стали не только в России. По меньшей мере, сразу пятеро черногорцев признали его в лицо, приветливо поздоровались и кланялись с достоинством. А он сам хорошо вспомнил двоих из них, рассказав, как с ними встречался в Петербурге. И что говорил после июньского переворота 1762 года, и даже как выпили по кружке вина в одном кабачке, из приличных заведений в столице.

Пасмурная зима пролетела в бесконечном, хлопотливом однообразии – он постоянно рассказывал слушателям, что из всех уголков страны приходили взглянуть на царя, свою горестную историю.

Доводил многих гостей до слез, после большого числа кружек с ракией, как по тайному приказу императрицы Екатерины Алексеевны, сохранил жизнь ее «мужу» (походил на эту роль Стефан замечательно, даже оспины на лице и те одинаковые), как вывез его из России. Затем рассказывал про себя исключительно правду – как воевал против императора Иоанна Антоновича, как бежал из России. При этом каялся и просил прощения у взошедшего на трон молодого монарха.

Вел себя как на подмостках жизненного театра, крайне серьезно. Ведь за бездарное исполнение роли или фальшивость, которую обнаружат, можно легко лишиться жизни!

Встретился также с двумя венецианцами, один из которых был советником дожа, Арманцо Диас, с которым он случайно встречался пару раз в Петербурге. Вспомнили общих знакомых, погоду, что стояла в те дни – по глазам венецианца было видно, что в личности графа Алексея Орлова он не имеет ни малейших сомнений.

А вот второй оказался генеральным проведитором Республики в Которе Антонио Реньером. После беседы с ним, где Алехан крутился, как мог, всячески мистифицируя дипломатов, венецианцы удалились с вытянутыми и побледневшими физиономиями. Орлов прекрасно понимал их беспокойство – одно дело самозванец, которого можно пришибить ненароком и мимоходом. И совсем другое – настоящий государь, за которым явно стоит молодой российский император Иоанн Антонович, растерзавший вместе с Берлином и Веной Речь Посполитую.

Интрига для дожа закрутилась нешуточная!

Что за игры ведут московиты? Почему молодой император не только не убил свергнутого с престола монарха, но и оказывает ему определенное покровительство?!

Любое неправильно принятое решение грозило для Венеции самыми серьезными неприятностями, которые лучше было бы избежать, дабы не подвергать Республику риску!

Ведь если Россия укрепится в Черногории, а Австрия пододвинет войска к Далмации, на которую давно зарилась, то для Республики святого Марка настанут тяжелые дни. Ладно, Петербург далеко, а несколько русских кораблей не представляют ощутимой угрозы – но австрийцы совсем рядом, и могут сами без помощи русских раздавить венецианские войска. И если такой союз между этими державами заключен, то лучше держаться подальше и от Орлова, и от Стефана Малого, и от Черной Горы.

Алексей Григорьевич решительно добавлял «жару», отправив послание в Голштинию и не сомневаясь, что венецианцами оно будет перлюстрировано. В нем он просто описал свою версию событий, зная, что умная женщина моментально поймет игру и отправит свои соображения в Петербург. А там все зависит от Иоанна Антоновича – если ему придется по душе мысль установить над Черногорией полный протекторат, сиречь покровительство, то турки встанут перед скверной перспективой войны на два фронта. А если ввести в Которскую бухту линейные корабли и транспорты с войсками, то можно начать вторжение на север. Поднять на восстание сербов, люто ненавидящих османов, будет легко.

Стефан повел себя великолепно, искренне и полностью включившись в «представление». Он никогда прилюдно не называл себя русским императором Петром Федоровичем, а лишь обиняком, да намеками больше. Но всегда говорил, что никогда не вернется обратно в Россию, блюдя данное коварной супруге клятвенное слово. А еще потребовал от старейшин сказать ему, что случилось с золотыми медалями, которые отправил в Черную гору русский император Петр Великий.

Старейшины ушли донельзя смущенные таким вопросом – да и так понятно без ответа – растащили, такие уж тут правили бал неприхотливые патриархальные нравы.

Это только добавляло пересудов, что ходили по маленькой стране. Теперь в его «царскую сущность» поверили все черногорцы, которых насчитывалось около семидесяти тысяч человек.

Три дня тому назад проведена всеобщая Скупщина. На нее собралось около семи тысяч взрослых мужчин, примерно один из десяти жителей, от мала до велика, обоих полов. Решение было практически единодушным и благословлено митрополитом Саввой – черногорцы просили Стефана принять от них царскую корону.

Эпохальное событие!

Ибо прежде Черногория светских владык никогда не имела, тем более царей, что были только в православной Болгарии, давно покоренной османами. А вот жители Черной Горы свою свободу отстояли, постоянно ведя партизанскую борьбу против турок, пользуясь прекрасными условиями для обороны – леса, крутые склоны и ущелья горной местности подходили для такой войны как нельзя лучше…

– Я не приму от вас короны, и не стану вашим царем!

На глазах ошарашенной таким заявлением представительной делегации Скупщины, Стефан с треском порвал грамоту.

– Пока в стране не прекратятся междоусобные распри, царем вашим не буду! Решение о том примите единодушно, искоренять вражду нужно всем народом. Нет более племен и родов – должен быть единый черногорский народ! Примите самые суровые наказания за разбой, воровство, насилие над женщинами, убийство и угон скота!

Теперь перед ними стоял не самозванец, а настоящий царь, которого прежде не было в этой стране. Алехан в этом был полностью уверен – вопрос только времени. Голос Стефана тверд, его громкие слова разносились в полной тишине, разносимые ветром.

– Исполняйте их в жизнь твердо, неуступчиво, не взирая на личность того, кто совершил преступление. И пусть будет суд из двенадцати самых уважаемых старейшин – и если вы хотите сами навести порядок на Черной Горе, дать всем людям спокойствие и справедливость, то лишь тогда я буду вашим царем! Даю в том свою клятву!

А теперь идите к Скупщине, и передайте собравшимся людям мои слова в точности! И напишите о том новую призывную грамоту и знайте, что я подпишу ее как царь Стефан, малый с малыми, добрый с добрыми, злой со злыми! Идите и приходите обратно – наш народ заслуживает того, чтобы жить в мире и справедливости!

Глава 12

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 29 апреля 1767 года

– Господа советники, вот что мне отписала герцогиня голштинская собственноручно, прося у меня совета. А я хочу спросить его у вас, как у людей умудренным опытом, к коим я привязанность искреннюю имею, и чье мнение завсегда учитываю!

Иван Антонович обвел взглядом членов Государственного Совета – на лицах у многих застыла непередаваемая гримаса величайшего удивления и растерянности.

– Алехан превеликая и ловкая шельма! Надо же, такое дельце проворотив так, что никто о том и не догадался!

Канцлер Михайло Илларионович Воронцов сдержался от крепких выражений в присутствии государя. Иван Антонович заметил, как обеспокоенно переглянулись между собою Василий Суворов и Александр Шувалов. Главы двух спецслужб явно встревожились полученным сообщением, что считавшийся вполне умершим император Петр Федорович неожиданно для всех «воскрес» из небытия, и даже стал первым черногорским царем под именем Стефана.

Тут поневоле голова кругом пойдет!

– Шельма она и есть такая. Плут предерзостный, видать на Екатерину Алексеевну собственные планы имел, – от досады крякнул фельдмаршал Миних, и громко подытожил:

– То-то я в гробу Петра Федоровича не узнал, больно он личиком своим повредился. Даже не признал в первую минуту усопшего, совсем ликом на себя не походил. А тут такое дело затевалось…

Иван Антонович замечал, как недоуменно переглядывались сенаторы и министры, как на все лица наползла печать сомнения – теперь началось массовое самовнушение, как обычно бывает. Почти все они простились с убитым императором на похоронах, хорошо видели его искаженное, с синяками и в ссадинах лицо, совершенно непохожее на обычную физиономию. И теперь внушали сами себе настойчиво, что это был не настоящий Петр Федорович, а действительно «подменыш», как выразился в своем покаянном послании пройдоха Алехан, сам несостоявшийся «самозванец», как было хорошо известно некоторым из собравшихся.

Так что семена сомнений произрастали прямо на глазах, как бамбук во влажном тропическом лесу!

Все хорошо знали хитрейшую натуру Алексея Орлова и были сейчас вполне уверены, что именно такой кунштюк он и мог сотворить. Благо второй соучастник «цареубийства» актеришко Федька Волков что-то подозрительно быстро скончался после «известных событий». А потому невольно закрадывалось отнюдь не смутное подозрение – не приложил ли к этому свою руку бежавший в Черногорию чересчур хитрый и предусмотрительный бывший граф и генерал со шрамом на лице.

Вполне такое может быть!

«Номер прошел – мне их удалось убедить, что Петр Федорович действительно выжил, была инсценировка убийства, только и всего. И сейчас «царь» пребывает в Черногории.

Прокатила мистификация!

Причем можно смело ставить пять против одного, что добрая половина присутствующих до сего дня даже не подозревала о существовании такой страны, а из другой половины две трети, может что-то слышали о ней, только не смогут показать ее на карте.

Умница Като – разложила все по полочкам – какие выгоды может принести принятие под протекторат Черногории. Будто я этого сам не понимаю! Вот только с венецианцами придется бодаться за Катор, но тут у австрийцев свои взгляды на Далмацию, могут взять в долю. Главное, чтобы она хорошо проинструктировала Алехана, чтобы «Петр Федорович» сыграл отведенную ему в пьесе роль с большой достоверностью».

– Господа советники, у меня складывается такое впечатление, что известие это не на ущерб нам, а к политической выгоде и упрочнению положения. Как вы думаете о том, уважаемый Михайло Илларионович? Что нам даст принятие Черногории под наше высокое покровительство, о чем просит в своей грамоте царь Стефан?!

– Я думаю, государь, о том подробно рассказать может граф Иван Андреевич, – постаревший канцлер ловко «соскочил» с темы, посмотрев на внешне безучастного Остермана. Бывший посол в Швеции за успехи в дипломатии стал министром Коллегии иностранных дел и получил весомый пост вице-канцлера.

«Пора Воронцова в отставку направлять – сейчас он делами не занимается и выполняет только представительные функции. Остерман же относительно молод, умен и энергичен – вполне приемлемая кандидатура на этот пост. Что ж – сановники Елизаветы и Петра постарели, пора их на почетную пенсию по одному выпроваживать».

– Ваше императорское величество! Господа советники! Сама Черная Гора сейчас определенных выгод и преимуществ в «политик» явных не дает. И дело в бухте Котор, что в руках венецианцев. Но если ее прибрать к рукам нашим, то выгода получается такая, что оценить ее должным образом я не вправе. Мы сможем от Петербурга, или Риги кораблями перевезти туда хоть целую армию в короткий срок – в течение полугода, а то и пяти месяцев, если летом, и поспешать.

Вице-канцлер говорил деловито, имея под рукой записи – видимо два дня усердно готовился, собирал сведения и готовил расчеты. Такая дотошность Ивану Антоновичу нравилась.

– Это возможно, как показали в прошлом году плавания наших судов к берегам испанским и итальянским с товарами разными. И как только войска наши в Которской бухте высадятся с припасами разными, то появляется возможность… Православные народы, одного с нами корня, страждущие сейчас под игом османским, к Российской державе присоединить на вечные времена, взяв их под покровительство!

Слова Остермана произвели на собравшихся определенное впечатление – все прекрасно знали, как в прошлом году к империи присоединили огромные украинские и белорусские территории с более, чем тремя миллионами православного населения.

Война с османами не пугала как раньше – было желание скрестить с ними мечи, присоединить к России все «дикое поле» с его черноземами, силой оружия ликвидировать разбойничье Крымское ханство, что уже два столетия терзало русские окраины, занимаясь отловом рабов. С такой ситуацией уже не хотелось смиряться, а раз и навсегда, одним крепким ударом покончить с гнездом окаянных «людоловов».

Но с другой стороны экспедиция в Средиземное море, в обход берегов всей Европы страшила. Все прекрасно понимали, что русские моряки неопытны, и там где прошел один корабль или даже отряд, большая эскадра может быть рассеяна штормом, или даже погибнет в бурных водах. Так что требовалось хорошенько подумать, пока вице-канцлер Остерман продолжил убедительно говорить:

– Бока-которцы, хоть и служат Венеции, но с оной соперничают, как и с Дубровником. А последних вообще считают морскими разбойниками, сиречь пиратами. Впрочем, как нам хорошо известно, они сами не гнушаются суда захватывать и грабить оные.

А всего у них флота на три сотни разных кораблей, небольших много, но малые в огромном числе. На некоторых стоят до двадцати пушек, как мне сказали, от трех до двенадцати фунтов каждая ядра метать в неприятеля сможет. Ежели их на свою сторону лаской привлечь, обещая католикам веру их не трогать и обители с церквями не зорить – то под флаг российский перейти могут вполне охотно.

Известие порадовало – советники оживились. Сама бухта годилась как стоянка для русской эскадры, и помощь местные жители могли оказать ей ощутимую. Все внимательно посмотрели на молодого императора, который явно о чем то задумался.

«Так оно и было во второй экспедиции адмирала Сенявина. И тогда император Александр профукал почти присягнувших нам черногорцев. Впрочем, также от чиновничьего невежества списали морейских и островных греков, а ведь был отличный шанс закрепиться на Средиземноморье. Такой промашки делать нельзя!»

– Господа советники! Ваши доводы принимаю! Царя Стефана под покровительство свое принимаю, о его второй сущности лучше нам всем промолчать, благо «отказная грамота» им написана. В Черногорию отправляется князь Юрий Владимирович Долгорукий, он в лицо знает «персону», то есть посмотрит на царя Стефана и, если тот и есть «известное лицо», то от моего имени возьмет его под покровительство Российское.

– Да, государь!

Молодой князь, уже достаточно отличившийся в сражениях с пруссаками, бодро вскочил с кресла, довольный оказанным доверием, что его пригласили на столь важное заседание. Однако мимолетным движением руки Иван Антонович заставил его сесть обратно – заранее было решено, что на Советах все сидят и никто не вскакивает с мест.

– И пребывать вам тогда, бригадир, при оном монархе, моем младшем брате, доколе велено будет. И лаской и приязнью воздействовать на бока-которцев, убеждая принять наше подданство. А с вами отправятся фрегат и два военных брига под командованием капитана первого ранга Грейга. Оному моряку мы поручим отобрать два десятка кораблей, что в случае нашей войны с турками поднимут Андреевские флаги. А для того заранее дам вам, Юрий Владимирович, каперские свидетельства и офицерские патенты для присягнувших нашей особе капитанам. Сделайте это сразу, как только получите известие, что началась война державы нашей с Оттоманской Портой. Но не раньше, о том ведать никто не должен!

– Выполню ваше повеление, государь, в точности!

– Вот и хорошо, князь. С вами отправлю роту лейб-егерей наших и полусотню донских казаков из гвардейского полка. Секретные инструкции будут в ларце, ключ от которого вам отдаст капитан-командор Грейг по прибытию в Котор. С вами отправится опытный дипломат, который и возьмет на себя все переговоры с венецианцами. С ними ведите себя осторожно до поры – пока в Архипелаг с началом войны с османами не будет отправлена из Балтики эскадра вице-адмирала Спиридова. И то будет летом следующего года, не позже июня…

Глава 13

Черногория

Советник царя Стефана

Алексей Орлов

вечер 2 октября 1767 года

– Подлость есть смысл венецианской политики, государь. Но, к сожалению, сделать мы с ними ничего не сможем. Нет у нас сил, чтобы хорошенько намылить им холку и набить рыло.

Алехан сжал свой крепкий и внушительный кулак, не в силах сдержать негодование. Ситуация становилась напряженной до жути. В течение последней недели в Которе высадились венецианские войска численностью до четырех рот – с полтысячи далматинских наемников. Жители приморских явлений смотрели на это с величайшим подозрением – черногорцы чувствовали, что приближается нечто очень нехорошее.

Политика «Светлейшей республики Венеция» по отношению к Черногории была двойственной. С одной стороны отбивавшаяся от турок Черная Гора играла роль своеобразного буфера, защищая владения под флагом святого марка. А с другой, сами венецианцы были не прочь захватить или присоединить мирно свободолюбивых черногорцев.

Однако, появление черногорского царя Стефана произвело на Балканах эффект разорвавшейся бомбы!

В конце августа все десять племен черногорской Брды, то есть восточной части страны, подняли восстание против турок, перебив или вырезав небольшие османские гарнизоны, полностью изгнав жестоких завоевателей со склонов своих гор.

Следом заволновались находившиеся под властью Оттоманской Порты сербы и македонцы – горными тропами в страну стали приходить небольшими группами повстанцы с разоренных турками или арнаутами деревенек. Все они направлялись к монастырю Брчели, где была устроена временная царская резиденция, в которой Стефан и обосновался.

Вот тут они и попадали в руки Алехана, который здраво рассудил, что нужна постоянная армия, а не ополчение. Тяжело вздыхая, Алексей Григорьевич выложил кошелек с золотом, припрятанный на «черный день», взяв на себя содержание отряда из почти сотни повстанцев, и сформировав из них полуроту за летние месяцы. Резонно рассудив, что в гористой местности требуется умение стрелять, а не ходить на неприятеля ровными шеренгами, Орлов стал вспоминать «установления», связанные с егерями.

Заодно взвалил на себя создание разведывательной сети в Которе, протянув «нити» за полгода по всем окрестным землям, уделив особенное внимание Далмации, где жили родственные черногорцам по языку хорваты, но являющиеся католиками. Вот там, и происходили интересные события – среди населения стал устойчиво ходить слух, что пора бы сбросить венецианское владычество и попросится под руку царя Стефана.

Понятно, что дожа такие известия сильно озаботили, и в Котор пришел приказ из Совета Инквизиции генеральному проведитору Реньеру, список из которого вскоре оказался в руках Алехана. Причем, серебра на покупку он не потратил даже с мелкую монету – агенты служили царю верой и правдой. В бумажке была написана примечательная строка:

«Прекратить жизнь иностранца, виновника происходящих в Черногории волнений».

В Котор были отправлены несколько флаконов яда и отравленный шоколад. А потом прибыли и убийцы – нанятый венецианцами лекарь и греческий священник. Им была обещана защита, убежище в городе святого Марка и внушительная сумма в двести дукатов, то есть полновесных червонцев. Однако до царя Стефана убийцы не добрались, они «исчезли» – добротой к подобным мерзавцам Алехан не отличался – собственноручно пытал в горном селении, где немногочисленные жители всегда отличались завидным молчанием и удивительной преданностью царю.

Теперь венецианцы стали готовить военную экспедицию – к середине октября в Которе должен был собраться внушительный отряд из четырех тысяч нанятых фузилеров. Грядущая война беспокоила царя Стефана не на шутку – он даже отписал дожу:

«Вижу, что готовите войска для того, чтобы опустошить три общины (Маини, Побори и Браичи), которые никому не причинили зла. Прошу не губить людей ради меня, и оставить меня в покое».

Положение усугублялось тем, что под рукою постоянно было едва три сотни ополченцев, из приморских деревушек, способных быстро собраться. Вообще-то черногорцы могли поднять для битвы до десяти тысяч мужчин, от стариков до юнцов, горевших желанием сражаться за родную землю и способных держать в руках оружие.

Беда была именно с последним – ружей катастрофически не хватало, одно на трех ополченцев. Да и те были от совсем древних фитильных пищалей времен чуть ли не падения Константинополя, до новеньких королевских мушкетов из оружейной фабрики Версаля – купленных за большие деньги у контрабандистов. Разнообразие пистолей откровенно удручало – Алексею Григорьевичу часто казалось, что за год он не видел здесь двух одинаковых, тут царила удивительная пестрота.

Пушек едва десяток – от одно фунтовых корабельных фальконетов до старинной бомбарды, стрелять из которой Алехан категорически запретил, опасаясь напрасной гибели канониров. Впрочем, знающих артиллеристов, умеющих палить из орудия, оказалось ровно четыре человека, как раз на одну более-менее подходящую пушку и два фальконета.

Беда была с порохом – он контролировался венецианцами, а они запретили его привозить. Контрабандисты доставляли по несколько бочонков «огненного зелья» и свинца, но этого очень мало. К тому же, большинство черногорцев постоянно воевали с отрядами башибузуков, оберегая от этих свирепых карателей свои селения. Так что отразить предательский удар венецианцев они были не в силах.

Четыреста бойцов, включая сотню «царских гвардейцев», да два десятка всадников, над которыми взял попечение хорунжий – в верховой езде Емельян Пугачев мог каждому коннику сто очков вперед дать, а уж в рубке с коня противников ему вообще не было.

С командным составом было совсем худо – на сотню племенных отрядов, численностью от сорока до двухсот ополченцев, приходилось всего два знающих офицера. Отслужили они наемниками при итальянских владыках – один при митрополите осуществлял охрану, а второй возился с пушками. Его Алехан и поставил начальником штаба, рассудив, что на безрыбье и соловей сомом покажется. Впрочем, имелось с десяток воевод, которые командовали сразу несколькими отрядами – повстанцы были они опытные, для набегов и засад годились, но командовать регулярными солдатами ни в коем случае. Хотя армии тоже не было как таковой.

Впрочем, черногорцы собрали Скупщину. И все старейшины, поголовно оставшиеся верными царю Стефану, дали венецианскому дожу весьма примечательный ответ, короткий и емкий:

«Государь наш из царства Московского, которому мы обязаны везде до последней капли крови служить, будучи объединенными одной верой и законом, и язык у нас один. Все мы умрем, но от Московского царства отойти не можем!»

Оставалась надежда на помощь из России – в толстом пакете, доставленном из Голштинии, Като намекала на это. Как и на то, что прибудет молодой князь Юрий Владимирович Долгорукий, которого Алексей Григорьевич прекрасно знал. Умная женщина подробно описала две встречи с ним, на которых присутствовал настоящий Петр Федорович.

Вывод Алехан сделал мгновенно, и каждый день теперь готовил Стефана к встрече царского посланника. И сам в глубине души молился – чтобы Стефан не оплошал на встрече с молодым бригадиром, действительно знавшим императора Петра Федоровича, и на помощь из России. Даже сотне ружей с парой пушек, при которых будет полдюжины знающих офицеров или даже сержантов, он был бы до бесконечности рад.

Но вместо этого прибывшие два посланца оказались моряками – людьми в своем деле знающими, но для войны на суше непригодные (хотя тысяча дукатов оказалась весьма кстати).

Алехан направил их в Котор нанять два небольших судна с пушками и экипажами из православных. Венецианцам появление двух вооруженных каперов с новоявленными черногорскими флагами на мачтах, под командованием знающих дело русских морских офицеров, могло сильно не понравиться…

– Алексей Григорьевич, тут дело такое, – вид у Пугачева был донельзя обрадованный, и в тоже время смущенный. Улыбка наползала на бритые щеки, но глаза рыскали, выдавая скрываемый страх.

– Да в чем дело, Емельян Иванович?

– Корабли вошли в бухту, под русским синим крестом. Гонец только прискакал, на словах сказал. Три больших, с пушками, мыслю военные. А с ними два транспорта, якобы под флагом датским. А с них на берег сошли несколько сотен егерей царских, да еще с полсотни казаков – я по описанию кафтанов понял. Грузов и всякого добра царю Стефану в подарок от русского императора привезли, и посланец при них, в мундире, золотыми позументами расшитом…

Известие обрадовало Алексея Григорьевича – наступил решительный момент. До сего дня определить отношение Иоанна Антоновича к самозванцу было трудно. Митрополит Савва написал письмо послу Обрезкову в Константинополь, с прямым вопросом – самозванец новый царь али нет. Но дипломат ответил столь странно, что понять его было трудно:

«Удивляюсь, что ваше преосвященство впали в равное с вашим народом заблуждение».

Так что на ошеломляющее известие Алехан только задумчиво пробормотал в ответ, потирая уродливый шрам на щеке:

– Все решиться завтра, или послезавтра. Быть нам с тобой генералами, или висеть на первом суку. Деревьев здесь хватает…

Глава 14

Черногория

Посланник императора Иоанна Антоновича

бригадир и кавалер

князь Юрий Долгорукий

после полудня 4 октября 1767 года

– А, князь, снова мы встретились. Только Фике нет – ты тогда своим глазами ей декольте прожег. Хи-хи, я не в обиде, ты не бледней так – видно полюбовничком стать хотел по молодости лет, шайзе. Ты тогда совсем юный был… Что было, то прошло, хватит, генуг. Так что пуговицу я на твоем мундире все же тебе оборву, ту, которую прошлый раз касался. Зер гут! Данке шен, майн либен фюрст!

Перед глазами Юрия Владимировича все поплыло – это был настоящий Петр Федорович, не самозванец, которого он ожидал увидеть. И пуговицу с мундира оборвал как раз ту, которой тогда касался. Князь почувствовал что задыхается, и как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух. Потер глаза, не в силах поверить – император удалялся той же походкой, прижимая ладонью эфес шпаги…

Оплеуха пробудила в нем ощущение жизни, он услышал щебетание птиц и золотистый кружок солнца на лазурном небосводе.

– Напугал ты меня, князь, когда без чувств рухнул, – до боли знакомый голос окончательно привел Юрия Владимировича в чувство. А может он так подействовал вкупе с холодной водой и парой увесистых пощечин, от которых горели щеки.

– Совсем ты устал в дальней дороге, князь, вот и сомлел – воздух здесь действительно чудный, как хрусталь прозрачный. Это не Петербург с его вечной сыростью. А зимой в горах бывает очень холодно, снег везде лежит, перевалы зело заметает – морозы иной раз такие стоят, что из дома выходить не хочется, от очага теплого.

Алехан сидел рядом с ним, как ни в чем не бывало – а ведь государственным преступником его объявили, награда объявлена щедрая. Но ведь не боится нисколько, болтает непринужденно, голос журчит как ручей, и страха в нем нет нисколько.

– А если в бухту спустится, то лепота там – круглый год тепло, деревья чудные растут. Цитроны даже есть, хоть облопайся – а в Петербурге по два гривенника штука. Рыбу здесь все едят, ловят каждый день. И мидии поедают – но по мне дрянь это, как улитки. Виноград тут тоже зело добрый, вино молодое очень коварное. Но я тут ракию полюбил, из сливы перевар крепкий варят – с ног сшибает. Помнишь, как в кабачке перед войной с пруссаками гульнули славно?! И пшруг тоже ничего – окорок свиной, слегка копченый, под нее хорошо закусывать.

– Хорошо ты устроился, Алексей Григорьевич, – князь присел, и тут же ощутил в руках кружку.

– Ты вина лучше выпей, а историю свою я тебе и так изложу, когда меня на дыбу подвесишь. Поди за моей головой сюда прибыл?! Так забирай! А Петра Федоровича не трогайте – он свое царство здесь нашел! Никогда бы не подумал, что «голштинский выродок» нормальным правителем станет! Так что служу ему честно, на плаху готов…

– Да брось ты, какая дыба с плахой, – махнул рукою Долгорукий. – А царю Петру Федоровичу… Ох, не велено его по имени монаршему именовать, а приказано царским величеством! Так что пошли вместе – приказ у меня ларец секретный открыть вместе с тобою, коли «персона», которой ты служишь, настоящей окажется…

– А какая она быть может?! Из навоза сотворенная?! Тогда я сам перед тобой не человек, а швайнехунд, как любит приговаривать Петр Федо… как царь Стефан, я хотел сказать, когда у него настроение доброе и он на своем поганом немецком лаяться изволит, как в прежнее время. Так что фальшивым у меня только глаз, что из горного хрусталя сотворили.

Изумление Алехана было настолько непритворным, что никаких сомнений не осталось – он действительно прикоснулся к тайне, о которой предупреждал его император Иоанн Антонович. Юрий Владимирович посмотрел на изуродованное лицо своего давнего приятеля – глаз действительно походил на обычный, настоящий, данный от рождения. Вот только зрачок был неподвижный, смотрел в одну сторону.

– А чего государь на немецком языке редко говорить стал?

– А потому что в хмуром настроении постоянно пребывает. Нас тут османы постоянно давят со всех сторон, а пороха мало, и ружья такие, что стрелецкими пищалями впору вооружаться. Пушка только одна, еще во времена «короля-солнца» отлита, да пара фальконетов, что у арабских пиратов отобрали. Денег нет, народ нищий, но зато гордый!

– Эти вопросы решаемы, Алексей Григорьевич. Только пусть царь… Стефан перед Скупщиной вашей и в моем присутствии покровительства у императора Иоанна Антоновича попросит, да грамоту о протекторате сем напишут, и целование креста учинять. Тогда и я, и егеря со мной прибывшие, и казаки для охраны царской особы, защищать Черногорию будут как землю русскую. А чтобы басурман в заблуждение ввести, мы вроде на службу царю Стефану поступим на время.

– Это другое дело, Юрий Владимирович. Теперь, мыслю и от османов отобьемся и венецианцам морду набьем!

– Ты погоди кулаками махать, тут «политик» нужен. Я с их наместником на днях говорить буду. А пока пойдем ларец открывать, да инструкции прочитаем. Твое присутствие надобно!

Они отошли от серой стены старинного монастыря, и подошли к домику, возле которого стояли двое егерей в непривычных зеленых куртках и просторных штанах, на ногах ботинки с онучами, а на головах шапки суконные с козырьками. А еще человечек там стоял рядом, с крысиным лицом, до боли знакомым – память у Орлова была хорошая, вон как напрягся.

– Доброго вам здоровья, Алексей Григорьевич!

Согнулся в поклоне, и тут Алехан его признал – чиновник из Тайной экспедиции. Ответно буркнул:

– И тебе не хворать! Не помню как зовут тебя… Но признал!

Они вошли в домик для странников – топчаны да очаг с дровами – топилось по-черному. Вот и вся обстановка – черногорцы жили очень бедно, но это было их гордостью.

– По повелению императора Иоанна Антоновича обязан я вскрыть ларец в присутствии Алексея Григорьевича Орлова! А личность «известной персоны» своим словом подтверждаю!

– То полное право вашего сиятельства, – склонился в поклоне чиновник. – Его сиятельство вижу рядом с вами, а его имп… а его царское величество узрел собственными глазами. И перед волей вашей склоняюсь! Позвольте мне печати снять с ларца?!

– Делай как велено, – отозвался князь, и спокойно смотрел, как «тайник» живо соскреб три печати из сургуча и развязал многочисленные веревочки. Затем низко поклонился и вышел.

– Сейчас посмотрим, что в ларце хранится, – Долгорукий снял с шеи ключик и вскрыл со щелчком замок. Откинул крышку – Алехан стоял рядом, проявляя жгучее любопытство.

– Так, это по твою персону, граф, – титул дался Долгорукому легко. В императорской грамоте указывалось, что за оказанные заслуги державе Российской, Алексею Григорьевичу Орлову возвращается титул и чин генерал-майора с кавалерией ордена святого Александра Невского. А еще назначается он главным воеводой всего черногорского войска и ополчения, которому следует придать должный вид регулярства на манер егерей, что в российской армии службу несут.

Юрий Владимирович посмотрел на Алехана – тот побагровел от оказанной ему чести. И задумался – видимо, решая как мундир себе новый пошить, ибо кафтан не самая подходящая форма.

– На бриге загружено три тысячи обновок егерских. Есть там для офицеров, они на генеральские похожи, только накладки сделать нужно. Завтра подберешь себе мундир подходящий, граф!

Князь пришел к нему на помощь. Затем достал красную ленту с рубиновым крестом и шитую серебром звезду – вручил Орлову. И углубился в изучение других грамот. Потребовалось четверть часа, чтобы разобраться, и он закрыл крышку небольшого ларца.

Посмотрел на Алехана – тот с блаженством на лице сидел на топчане и гладил заново полученные награды. Много ли такому честолюбцу для полного счастья нужно?!

– Там грамоты царю Стефану с орденами – перед Скупщиной вручить надо. И медали золотые для старейшин и воевод три десятка, да серебряных сотня для уважаемых людей. И грамоты на них стопкой – только имя вписать. Митрополиту золотой крест с каменьями, и грамота от патриарха. И еще полдесятка крестов поплоше – для награждения архимандритов. А еще приказано выдать всем старейшинам по пять червонцев, воеводам по пять полуимпериалов, а всем кто на Скупщине голос подает по два рубля серебром – полтинами и полуполтинами – их отныне больше не чеканят, вот сюда и прислали. У нас теперь новые монеты и ассигнации в ходу – ими велено платить все подати обязательно. Казну егеря сюда доставят и охрану в пути обеспечат.

Князь остановился, потер переносицу и тут вспомнил:

– Да, там еще грамота дезертиру твоему – хорунжему Емельяну Пугачеву, что в Пруссии из полка донского сбежал с тобою. Впредь в Россию ему не являться, а супруга его сюда доставлена будет за казенный счет. Жалуется еще гвардейский мундир казачий и чин сотника. Сто рублей и сабля с каменьями на корабле, доставят тоже. Император Иоанн Антонович почему-то долго смеялся, когда ему о сем Пугачеве донесли. И фразу непонятную добавил – теперь пусть у турок голова болит, если он себя вскорости новым султаном объявит…

Глава 15

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 6 октября 1767 года

– Государь, зачем ты признал этого самозванца?!

Словно вырубленное топором лицо фельдмаршала выражало недоумение. Действительно, вот уже как полгода Миних каждый раз допытывался, почему приходилось делать той или иной шаг, но Иван Антонович предпочитал либо отмалчиваться, или отшучиваться. Но сегодня Никритин решил говорить откровенно, не желая и дальше расстраивать министра Военной коллегии – все же шутки с его возрастом недопустимы, и незачем старика, пусть бодрого, терзать лишними сомнениями.

– Какой самозванец, старый друг мой?! Вполне легитимный государь, официально и с должным почетом признанный моим величеством. Его личность, как «чудесно спасшегося императора Петра Федоровича», подтвердили многие министры нашего Кабинета, включая тебя, пусть и не вполне гласно. Было забавно тогда видеть, как вы все натягиваете на лица маски арлекинов, чтобы всем скопом государственных мужей убедить молодого князя Долгорукого, что шельма Алехан действительно спас монарха, которого удавил собственными руками!

Император и фельдмаршал переглянулись и весело рассмеялись, припоминая то заседание, где девять взрослых и маститых актеров «погорелого театра» играли свои роли ради одного наивного молодого зрителя, в беспристрастности которого никто из них не сомневался. Князь отлично подходил для данного ему поручения – он видел настоящего Петра Федоровича пару раз, и перебросился с ним небольшими речами, воспроизвести которые не представляло труда. Так что Алехан оказался умелым режиссером и постановщиком сакрального действа.

– Если потребуется, то даже герцогиня голштинская Софья-Фредерика вновь соединила бы себя с ним узами брака, – напыщенно произнес Иван Антонович, но лицемерно добавил.

– Но, к сожалению, увы нам, она отшатнулось в прежнее лютеранство, ради пользы дела. А потому на возобновление брачных отношений со своим «воскресшим мужем» Екатерина Алексеевна рассчитывать не может. Хотя я уверен, что будь расклад несколько иной, мы увидели воркующую семейную парочку, совершенно не отягощенную моралью и супружеской верностью. Лишь холодный политический расчет, изрядно приправленный цинизмом и лицемерием с ложью.

– Хорошо, что ты не послушал моего совета ее отравить или пристрелить. Я как-то привык решать дела по старинке. Не люблю, когда бывшие враги угрозу представляют!

– А вот это зря, ваше высокопревосходительство, – ханжеским тоном произнес Иван Антонович. – Врага не надо убивать, это порой экономически нецелесообразно, если есть возможность заставить его на тебя честно работать, – тут император хмыкнул:

– Зачем будущих сотрудников убивать?!

Это крайне не выгодно и опрометчиво!

Нужно убивать только тогда, когда в этом острая необходимость. А если последней нет, то убийство ради убийства не более чем живодерство и напрасная растрата ценных человеческих ресурсов.

– У меня иной раз впечатление, что ты, кормилец, какой то механизм бездушный, прости уж, государь. Неприятельских солдат для тебя нет, а лишь живые силы противника, которые нужно перевести в категорию полуживых, неживых и мертвых!

Фельдмаршал усмехнулся и покрутил головою, видимо болела шея. И выругался в сердцах:

– Прах подери, я чуть с ума не сошел, когда от тебя первый раз такой выворот мысли услышал. И сейчас ты загнул насчет человеческих ресурсов – такое услышишь, и всю ночь спать не будешь, а то и заикаться начнешь. Ты как Петр Алексеевич, людей считаешь, подобно деталям государственного механизма, винтикам всяким.

– Поневоле приходится, Христофор Антонович, – голос Ивана Антоновича стал серьезным.

– Я их судьбами распоряжаюсь, на смерть посылаю порой – поневоле абстрагироваться надо, иначе с ума сойду от переживаний. А потому нельзя мне понапрасну кровь человеческую проливать, особенно своих подданных. Для меня главное выгода и благополучие для державы Российской, о том и памятка мной на всю жизнь получена.

Император положил на столешницу искалеченную ладонь. Нахмурился, додумал и негромко заговорил:

– Смотри какая ситуация интересная вырисовывается. Мы прекрасно знаем, что в Черногории самозванец. Вот только для кого он опасен? Для нас? Даже не смешно – разоблачить можем в минуту, предъявить свидетельства, выслать знающих истину людей!

Иван Антонович прошелся по кабинету и остановился рядом с Минихом, что расположился в кресле.

– А теперь поставь себя на место иностранных послов – русский двор хранит угрюмое молчание, когда речь заходит о «чудесном спасении Петра Федоровича», ставшего черногорским царем Стефаном, первым этого имени. Петербург не клеймит его самозванство яростными филиппиками, не требует покарать! Наоборот – посылает помощь. Деньги, солдат, оружие, корабли! Перечень достаточно велик! Ты бы задумался над такими кунштюками судьбы, будь королем Пруссии, турецким визирем или султаном, либо венецианским дожем?!

– Сразу бы, государь, и постарался разобраться, в чем тут интрига! Такие вещи оставлять непонятными нельзя!

– А на это нужно время, очень много времени. Тем более Алехан принял меры и уверяет, что «копия» очень похожа на «оригинал». И любого, кто достаточно хорошо знает «настоящего русского царя», к Стефану и близко не подпустят – это касается в первую очередь австрийцев, голштинцев или пруссаков. Наш «добрый друг» король Фридрих как можно дольше должен пребывать в недоумении.

Иоанн Антонович усмехнулся:

– Для того я посланника такого подобрал из князей, что искренне признает царя Стефана! Не сможет лгать, а уверует в истину нам нужную! Который ради нее ничего не испугается, ибо правды просто не знает. Такие люди и смерть примут с ощущением собственной правоты!

Иван Антонович нахмурился, угрюмо засопел. Затем скрипучим и чуть глуховатым голосом продолжил говорить:

– А младшему своему кузену, черногорскому царю, грамоты отправил с посланником этим, который потом и в Венецию поедет, к самому дожу – говорить с ним нелицеприятно. И постарался, чтобы о том турки и венецианцы поскорее узнали. Будь ты правителем, чтобы начал делать, если бы узнал, что черногорцы с помощью русских вчера или послезавтра Котор хитростью или с боем взяли? Венецианцев разоружили и под присягу черногорскому царю бока-которцев подвели всем скопом!

– Вчера или послезавтра?! Ты почему со мной не посоветовался, чтобы приказ такой отдать?! Это же война…

– Я сам не знаю, когда точно захватит Котор состоящий на русской службе английский командор Самуил Грейг, в экипажах которого уйма англичан, а русский отряд сопровождает фрегат с крестом святого Георгия на флаге. Но должен вот-вот исполнить, или сделал уже это дело, или на днях его совершит!

Иван Антонович присел в свое кресло за столом, посмотрел на задумавшегося фельдмаршала.

– Приказ был дан такой – сразу по прибытию осмотреться на месте. И выработать план с помощью офицеров, что туда по суше задолго до того отправлены были. Ты о том не знал, но дело сие подготовила Адмиралтейств-коллегия. А там спровоцировать драку между англичанами и венецианцами и захватить всю Которскую бухту. Так что – начнешь сразу воевать или задумаешься, будь ты дожем?!

– Пожалуй, вначале отправил бы людей на переговоры. У Венеции вся сила в прошлом осталась. Не думаю, что флот большой под рукою тоже имеется. Да и время опять требуется, чтобы армию собрать, наемников нанять, да корабли для перевозки войск подготовить.

– Вот и мы о том мыслили. Далее интереснее будет. А тебе там скажут, что черногорский царь Стефан, хоть младший брат русского монарха Иоанна Антоновича, но горячо любимый, и при этом сам был императором и самодержцем Всероссийским, добровольно отказавшимся от престола. У тебя возникнет закономерный вопрос – появится сразу! А за какие плюшки он отказался от трона, и насколько ему благодарен за это решение венценосный кузен Иоанн, третий этого имени?!

– Еще бы не появился, – усмехнулся Миних. – Одно дело с черногорцами воевать, другое дело с нами. А если еще и австрийцы в это дело вмешаются, то дожу совсем скверно станет.

– Ты прямо пророк, – зловеще улыбнулся император – фельдмаршалу при виде этой оскаленной улыбки всегда становилось хорошо на душе. Она означала, что государь придумал какую-то особенную пакость для недружелюбных к России правителям. Так что Христофор Антонович внимательно посмотрел на своего молодого друга и сюзерена.

– Ты знаешь, но в Вене с пониманием отнеслись и решили тоже поучаствовать в этой увлекательной игре…

Глава 16

Черногория

Посланник императора Иоанна Антоновича

бригадир и кавалер

князь Юрий Долгорукий

утро 6 октября 1767 года

– Скоро начнут, князь, надо только подождать, чтобы молодое вино хорошо легло на старые дрожжи! Лишь бы крик не испохабили, все верно произнесли, да громче кричали! Нажрались они порядком, и сейчас душа их драки требует! Совсем как наши морячки, в Бога, душу мать их коромысло – на своей шкуре хорошо знаю!

Юрий Владимирович посмотрел на Алехана – граф излучал полную уверенность в деле, прямо просветлел лицом, и ведь не скажешь, что последние двое суток он практически не спал. По крайней мере, сам князь, не сомкнувший за это время глаз (в длительном морском переходе выспался), не видел, чтобы Орлов почивать изволил.

Вчера с утра собралась Скупщина, народное собрание – до семи тысяч черногорцев, от седобородых стариков до повзрослевших юнаков с едва пробившимися усами, что только достигли нужного возраста и получили полное доверие со стороны общины, собрались на большом поле у Подгорицы, резиденции митрополита Саввы.

В полном молчании Юрий Владимирович прочитал им обращение императора Иоанна Антоновича, о принятии под свое покровительство младшего брата царя Стефана, со всем черногорским народом и землей, на котором он проживает. Если князь и опасался поначалу зловредных выкриков, то такого не случилось – на лицах собравшихся выступила откровенная радость. Стоило произнести последние слова, как над полем пронеслась мощная здравница в честь русского царя – «Живе!»

Вот и вся процедура принятия подданства, все очень просто. Да и здешний народ ему нравился все больше и больше с каждым днем – суровый, честный и храбрый. Ему даже не верилось в рассказ Алехана о том, что еще год назад здесь черт знает что творилось.

Сейчас о творившихся безобразиях все жители забыли напрочь – ни убийств с разбоями, ни воровства.

Будто ничего и не было!

Наоборот, ему рассказали историю, что два месяца назад царь Стефан положил на камне пистолет и несколько золотых монет – все черногорцы знали о том, но не один из них не польстился на царское добро, проходили мимо. Князь не поверил, но его туда отвели и показали – вот тут Юрий Владимирович и обомлел.

Даже легенда по горам ходила – пока лежат царские вещи на камне, то Черногорию османы никогда не захватят! И глядя на золотые червонцы с пистолем, можно было что угодно принять на веру!

Преступников, если они появятся, то на Скупщине решили не убивать, а пусть семья их сама забивает насмерть, или веревку накинув, отводит в Скутари или Бар и продает туркам рабом на галеру. Али девает куда, но на черногорскую землю нога его больше не ступит никогда, а имя будет вычеркнуто из памяти народной.

И в такое лютое наказание верилось охотно!

С прибытием в Черногорию, вчера ему дали прочитать отписки о царской деятельности. Сам митрополит отозвался так – «начал между народом черногорским великое благополучие чинить, и такой мир и согласие, что у нас еще никогда не было».

Внимательно Юрий Владимирович прочитал письма русских послов самому митрополиту Савве о царе Стефане, отметив, что на момент отписок они не знали, что царь настоящий, и могли посчитать его самозванцем. Родной дядя, посол в Вене, отозвался так – «черногорцы, примирясь между собою, простили один другому обиды».

Посол Российской империи в Константинополе Алексей Михайлович Обресков, которого князь Долгорукий безмерно уважал, написал митрополиту Савве собственноручно следующие строки, в которых определил свое мнение – «прекратил между славянским народом разных званий издревле бывшие между ними вражды».

Поглядывая на торжество, посланник вздыхал с облегчением – ему не пришлось кривить душой даже в самой малости. Черногорский государь Стефан, то есть Петр Федорович, который действительно оказался сбежавшим императором, о чем он вчера в Петербург и отписал. А сейчас внимательно смотрел за развитием событий.

Таким же громким приветственным криком черногорцы одобрили все предложенные императором Иоанном Антоновичем законы, потом началось награждение. И прошло она довольно быстро, за какой-то час. Вручал деньги и медали воеводам и старейшинам сам царь Стефан, в котором легко узнавался природный монарх (князь старался теперь даже мысленно называть его по новому имени).

Раздачу серебряных медалей возложили на них двоих. Главный воевода граф Орлов, с красной лентой через плечо, выглядел очень грозно. И он сам, в парадной форме с крестом Владимира третьего класса на ленточке, приколотой к мундиру, не раз замечал, как черногорцы внимательно разглядывали, с завистью, русский орден.

Все остальные члены Скупщины получали деньги из кованных сундуков, долго разглядывали монеты с профилем Иоанна Антоновича, и расходились с самым довольным видом.

Но это оказалось только прелюдией к бурно разворачивающимся событиями. Они с графом направились в Котор готовить выступление, на котором настаивал император в своем послании к царю Стефану. И только прибыв в городок, князь понял, что за долгие месяцы его друг Алехан времени зря не терял. Предусмотрительный хитрец уже обзавелся здесь множеством верных людишек, которые приходили к нему в неприметный городской домик чуть ли не каждую четверть часа.

Разного возраста и облика, эти тайные доброхоты русского императора или черногорского царя, тихо говорили с генералом о секретных делах – и так прошел вечер и вся ночь…

– Сейчас начнется, – пробормотал Алехан, и князь увидел, что пара десятков венецианцев отправилась утихомиривать разошедшихся не на шутку английских моряков. Причем, как прибывших на британском корабле, так и состоящих на русской службе.

Возникла яростная перепалка, а потом началась самая банальная драка, какие можно было всегда увидеть в портовых кабачках, в том числе и Петербурге. Отличие только в том, что размах побоища оказался гораздо больше, чем поначалу думал князь, пристально разглядывая развернувшиеся представление в раскрытое окно.

Вскоре к венецианцам прибыло подкрепление, и яростно сопротивляющиеся англичане стали медленно отступать, оставляя лежать на камнях избитые древками алебард тела.

– Нассих биют!

– Кажись, зубы выбили оглоеду…

Задумчиво пробормотал Алехан, с хищной радостью на лице разглядывая драку. Князь только вздохнул, понимая состояние друга – тот любил сходиться на кулачки.

– Наших бьют!!!

Громкий вопль не успел отзвучать на улице, как набежала большая толпа бока-которцев, а с ними несколько десятков вооруженных до зубов русских матросов, настроенных решительно. Причем командовали ими корабельные офицеры с кортиками в руках.

Драка моментально прекратилась, так и не перейдя в побоище. Венецианские солдаты моментально прониклись ситуацией, побросали алебарды и протазаны к ногам победителей. И стали прятаться за спины русских моряков, что жестко пресекали чинимые над пленниками насилия. Хотя многие солдаты получили тумаки от радостно голосящих местных жителей – видимо какие-то старые счеты сводили, непонятные.

– Ваше сиятельство! На кораблях на стеньгах подняли флаги! Командор Грейг занял морской пехотой береговые батареи! Сопротивления солдаты не оказали и были связаны!

– Отлично, – Алехан просиял лицом, потер свои большие ладони друг о друга. И, повернувшись к морскому офицеру, приказал:

– Пусть командор высадит десантные партии, и, если жители не успокоятся, или забузят те, кто Венеции предан, то успокаивать сразу и лаской. А коли за оружие кто хватится, то бить беспощадно. Жалость проявлять только к тем, кто одумается и пардону громко попросит!

– Есть, господин генерал!

Моряк тут же вышел, Алексей Григорьевич повернулся к князю и веселым голосом произнес:

– Пошли, мой друг, к генеральному, мать ее, венецианскому проведитору Реньеру. И возьмем сего Антонио крепко за причинное место. И поспрашиваем сурово сучьего выблядка на тему интересную. Как он до цареубийства мыслью дошел?!

Глава 17

Черногория

Советник царя Стефана

Воевода, генерал-майор и кавалер

граф Алексей Орлов

ближе к полудню 6 октября 1767 года

– Господин превидитор – подготовка цареубийства есть подлость и зло, которое должно быть наказано. А потому мой государь-император спрашивает вас – находится ли он в состоянии войны со «Светлейшей республикой Венецией», если ее дож предпринял усилия дабы убить царя Стефана, брата его императорского величества?!

Князь Долгорукий говорил напористо, превидитор прекрасно его понимал – разговор шел на немецком языке. Выглядел венецианец скверно – на лбу выступили капли пота, лицо бледное.

– Доказательства сего преступления у нас собраны – имеется яд, как во флаконе, так и отравленный им шоколад, чтобы царь Стефан не почувствовал вкуса сего зелья. Кроме того, вот приказ из Совета Инквизиции, что находился в вашем кабинете, спрятанный в ларце. И мне надо знать точно – кто вам дал приказ на убийство его величества царя Стефана, первого этого имени?! Правитель или за его спиной Совет Инквизиции?!

Алехан ухмыльнулся, злобно оскалившись – итальянец стал смертельно бледным. Теперь пот буквально ручьем скатывался по его щекам, капая на кружевной воротник с дряблой кожи.

– Или сие действо есть личная инициатива – своим злонамеренным поступком вы решили причинить российскому императору Иоанну Антоновичу неимоверную боль столь подлым способом убийством его кузена?! Отвечайте мне, не заставляйте нас начать искать истину в пытке!

– Вы коварно захватили город, принадлежащий «Светлейшей республики Венеции», – прохрипел Раньери, вот только голос сорвался и попытка угрожать выглядела совсем неубедительной.

– Да?! Какой захват?! О чем вы говорите! Здесь, в Которе собирались войска, чтобы вторгнуться в Черногорию! А земли эти находятся под высоким покровительством нашего императора и самодержца! Нападение на них есть вторжение в пределы державы Российской! И вы сие злонамеренное действие произвели – венецианские солдаты разорили приморскую общину и убили трех жителей! Дабы воспрепятствовать дальнейшим преступлениям и убийствам верноподданных российской короны, я исполнил повеление его императорского величества и взял мирных обывателей под защиту. В то же время, не желая начинать военные действия против «Светлейшей республики Венеция», так как пока неясно давал ли дож приказ на захват земель под покровительством России находящихся, а также поручал лично вам или кому другому исполнить цареубийство, я приказал не применять оружие.

Посланник произнес столь длинную фразу на одном дыхании, только венецианцу стало еще хуже – он буквально задыхался, судорожно глотая воздух открытым ртом. Алехан откровенно злорадствовал – князь буквально избивал превидитора словами.

Ситуация для последнего складывалась скверно – дож руками и ногами будет отнекиваться от подготовки вторжения и цареубийства, свалив всю вину на собственного подчиненного.

– Император Иоанн Антонович признал царем Черногории своего младшего кузена Стефана, имея на то достаточные основания, не подлежащие оглашению события, связанные с царствующим Домом. О чем сразу было объявлено в Петербурге, а в конце сего лета о том были направлены грамоты во все правящие Дома.

Венеция такую грамоту получить не могла, так как не являлась монархией. Более того, бумаги эти еще не дошли до многих правящих домов – увы, но все фурьеры на этот раз везли их неторопливо. Но так это и не важно – главное, что они уже были отправлены. Потому действия дожа почти все монархи оценили бы как злонамеренные, а уж о публичной их поддержке речи идти не могло – покушение на цареубийство страшная штука, требующая безусловного осуждения!

– Произошло чудовищное недоразумение. Его царское величество Стефан, по ошибке был принят за самозванца, – прохрипел Раньери, глаза его загорелись. Припертый к стенке ужасными доводами, венецианец начал спасать собственную шкуру. Он не мог не понимать, что дож, и Совет Инквизиции, просто сделают из него крайнего, выставив преступником, что действовал по собственному злодейскому умыслу. Ибо альтернативой такому решению могла быть только война!

– Подобного рода ошибки есть злодейство, не совершенное по воле того, кто его задумал. И не оправдывает правителя «Светлейшей республики Венеция». А посему государь наш отправил послание в Вену, и его возмущение разделил император Иосиф, второй этого имени. Такие злодеяния требуют немедленного отмщения, дабы впредь подобных преступлений более не происходило ни по чьей воле.

Удар для венецианца оказался страшный. Дряхлеющая республика, чей правитель еще двести лет назад торжественно обручался с морем, так как венецианский флот превосходил всех на Средиземноморье и не раз громил в баталиях османов, сражаться с австрийцами не могла. И пока с трудом удерживалась под их непрекращающимся давлением – Вена не скрывала своего горячего желания отобрать у Венеции всю Далмацию, или, по крайней мере, ее значительную часть.

– Памятуя об этом, и наш государь в августе повелел отправить сюда отряд из построенных в Дании трех новых линейных кораблей о восьмидесяти пушек каждый, фрегата и двух бригов. А также нескольких транспортов, на которые приняты четыре тысячи солдат – дабы на время в равенство силы с вашей инфантерией привести. Отрядом этим командует английский адмирал, среди команд много его соотечественников и датчан, помощь оказывающим в столь дальнем переходе.

Приведенный довод окончательно добил превидитора, взгляд стал затравленным. Теперь по лицу Раньери было ясно, что он понял – игры пошли для его страны крайне скверные. Если английские торговцы решили добить векового конкурента, то они этого всегда добьются, предпочитая действовать чужими руками – а тут удачно подвизались русские и австрийцы, которые, несомненно, получат помощь.

Начав наступление на Венецию с суши – противопоставить австрийцам нечего, а также с моря, где столь мощные линейные корабли не имели равного противника, союзники добьются успеха. В том, что это будут именно совместные действия, сомневаться не приходилось, благо имелся недавний ужасающий пример «раздела» Речи Посполитой.

И вот теперь наступила очередь Венеции!

– Но турки не допустят появления черногорского царства, – бледный венецианец схватился за «последнюю соломинку» – угроза войны со стороны османов должна была устрашить русских. Ведь не могли они не понимать, что через пару месяцев, которые нужны для собирания армии, турки начнут вторжение в Черногорию со всех сторон.

Однако последний довод на русских генералов не произвел никакого впечатления. Алехан лишь угрожающе придвинулся, сжав кулаки и негромко, но зловеще поинтересовался:

– Следует понимать, что вы вступили в сговор с османами?! Или ваш дож решил выступить против христиан на стороне басурман?! Отвечайте немедленно! Я граф Орлов, генерал-майор и кавалер, по повелению императора Всероссийского Иоанна Антоновича командую армией его брата, черногорского царя Стефана. Следует ли понимать ваши слова, как готовность вступить в союзнические отношения с турками?!

– О нет! Что вы?!

Венецианец замах руками, прекрасно понимая, что приведенные Алеханом доводы убийственны для него лично, а для репутации Венеции принесут одни сплошные неприятности.

– Дабы вы не приказали открыть ворота крепости Бадвы, что к западу от турецкого Антивари или Бара находится, требую от вас отдать приказ коменданту гарнизона данной цитадели. Впустить в нее отряд русских войск, что будет пристально смотреть, чтобы христианскому делу ущерба никакого не случилось по злому умыслу.

– Конечно, я немедленно напишу такой приказ! И отправлю двух офицеров, дабы мое распоряжение быстрее провести. Я просто хотел упредить вас – османы вторгнутся в Черногорию, как только узнают, что вы здесь высадились. Но не раньше, чем получат распоряжение из Константинополя от султана. Турки могут собрать до пятидесяти тысяч войска, включая арнаутов и башибузуков. Для нас это было бы много…

– Для нас не очень! Справимся! А потому господин генеральный проведитор, пишите распоряжение коменданту Бадвы – наши солдаты помогут ему оборонять крепость от турок!

Алехан наклонился над превидитором и тот окончательно сломался, взяв лист бумаги, и вывел пером строчки приказа. Пришлось вызывать двух венецианских офицеров. Выслушав распоряжение Антонио Раньери, получив от него письменный приказ, оба дружно поклонились ему и русским, и вышли из комнаты.

Алехан только сжал губы, радуясь в душе – теперь под контролем окажется не только вся Которская бухта с тремя городками, но и последняя венецианская цитадель на черногорском побережье…

Глава 18

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

полдень 6 октября 1767 года

«Со времен Екатерины нашу внешнюю политику можно смело назвать сиюминутной, поставленной на извлечение выгод немедленно, а потому никчемной и без всяких перспектив в будущем. И примеров сия императрица, которую лизоблюды славословили и назвали «Великой», оставила немало. А ее преемники лишь усугубили ошибки, доведя Россию до полного краха в начале ХХ века. Так оно и бывает, когда здание строится не на прочном фундаменте, а спешно возводится на песке.

А не загнул ли ты, брат?! Не занесло ли тебя?!

Нисколько!

Като имела великолепный момент зажать Европу с юга и севера, вбив два клина – и профукала, прости за мой французский, самый выгодный момент. Нет, она повела себя как полная и законченная дура, преследуя какие угодно, но не интересы России.

Голштинский клин, распирающий Данию и германские земли, из-за ненависти к мужу и неприязни к сыну отдала датчанам, обменяв на Ольденбург. Можно и с последним было замутить, так она его тут же сбыла с рук, как мелкая воровка, причем абсолютно бесплатно, будто украденное жгло ей руки. И это не считая того, что она просто подарила всю Восточную Пруссию с Кенигсбергом и с Мемелем Фридриху, причем и приплатив за это. Какая тут «великая» политика, больше смахивает на заурядную государственную измену, если сказать честно, подведя черту.

Дальше интереснее – «разделы» Польши больше напоминают издевательство над подыхающей лягушкой, которую препарируют три студента-двоечника, наслаждаясь мучениями несчастного земноводного. Как шакалы, право слово, повели монархи – откусывают по кусочку от живого организма, неторопливо жуют, а потом снова кусают. И так почти четверть века – а ведь уже в Колиивщину Като могла раз и навсегда закрыть «польскую» проблему, и к ней не возвращаться.

Теперь про южный клин. Появился там самозванец Степан Малый, которого весь народ за царя признал – так ты, дура, определись – он мешает или выгоду России принести может?!

За любые плюшки от России Степан бы не только руки целовал – весь народ черногорский охотно бы под державу Российскую пошел. Вот тебе и клин в Европу от Балкан забитый, и туркам в жопу не заноза, а всаженный по самую шляпку солидный кованый гвоздь!

А она себя повела как проститутка, из американского фильма, желающая девственницей показаться, как-то подзабыв, что все прекрасно знают ее прошлую «профессию». Та же тактика укусов, на этот раз от Крымского ханства. Дело за пару лет решить можно было – раз на полуостров вошли, так меч без кровавой жатвы не оставляй!

Нет, приказала вложить сталь возмездия в ножны!

И встала на одну ногу как та болотная цапля – ежели опущу, то Европа обидится на меня за вековых работорговцев. Которые два столетия как на работу каждый год на отлов людей в походы ходили. И вместо короткой одной получили две длинных войны, растянувшихся на четверть века и разорившие страну с большими кровавыми потерями.

Но это же пустяки ради «великой матушки» – бабы ведь еще нарожают, как сказал фельдмаршал Шереметев!

Ах да – это же «пугачевщина» войну помешала победой закончить под колокольный звон!

А кто, скажите на милость, бля, крепостнический гнет настолько усилил, что крестьянам иного выхода от отчаяния не осталось, как бунт, бессмысленный и беспощадный поднять! И выводов не сделали из него – еще на девяносто лет самое натуральное рабство растянули, пока в Крымской войне урок жестокий не получили.

Что ты для народа доброго сделала?!

Если подумать крепко головой, а не задом, то твое правление только горе «третьему сословию» принесло. Да, была «Жалованная грамота городам» – и что там хорошего? Макияж, наложенный на больного корью по типу – смотрите, у него нет сыпи, он здоров!

И не одна ты такая – все твои преемники, зная, что крепостничество нужно отменять, отступали от решения данной проблемы. Потому что им жизнь была важна собственная – ибо дворянство, развращенное «блестящим веком Екатерины», от своих немыслимых привилегий было неспособно отказаться, как наркоман от дозы.

Ладно, теперь я вопрос этот решил пока наполовину, через восемь месяцев он будет окончательно отброшен, как ненужная ветошь. Теперь как война начнется, две идеи будут вброшены в народ сразу – православие и панславизм. Первую я уже использовал, чтоб крепостничество обуздать. Теперь можно и за вторую взяться. Спасем «братушек» от беспощадного истребления басурманами, вздрогнем за веру, царя и отечество! Сложим свои головы и косточки за крест над Святой Софией!

Тьфу, бля, слов нет одни маты – нет страшней напасти, чем глупцы дорвавшиеся до власти!

Нет, действительно, просчет ситуации на несколько десятков лет сделать не могли, и моментом пользоваться не умели. Лили потоком русскую кровь, чтобы освободить «братушек» от османского ига. А чем болгары в двух мировых войнах нам отплатили?!

А как черногорцы изящно вскочили в раскрытые дверцы вагончика с вывеской НАТО. А братья-македонцы?

Ах да, еще православные румыны есть с молдаванами – те русским братья навек али только на время, чтоб «иваны» за них кровь пролили, а плюшки все оставили несъеденными?!

Православие и панславизм должны стать лишь инструментом в построении будущей России. Нужным, полезным, но лишь инструментом, с помощью которого цель будет достигнута!»

Иван Антонович отвлекся от мыслей и отпил морса из высокого стеклянного стакана. В голову тут пришла Отечественная война 1812 года, и он в горячности выругался, поминая императора Александра.

– «Благословенный» наш, византиец коварный, как Наполеон сказал. Только все его коварство почему то исключительно во вред России пошло, если хорошо подумать. От ума это али от глупости?! Интриган изрядный, но если рассудить здраво, то из него защитник интересов Российских такой же, как из лисы охранительница кур.

«Вторгся Наполеон в Россию, так используй момент на всю катушку. Запугай крепостников возможностью Жакерии, что корсиканец устроить может, да объяви отмену крепостного права. Так французы бы все в снегах полегли, мужики бы их топорами вырубили на раз-два. Никто не сражается так хорошо, как народ узнавший волю!

Николай, его братец, мог такой же номер провернуть – для англичан с французами в Крыму это стало бы сюрпризом. Спаслись бы те, кто на корабли успели бы забраться. И можно было хороший выплеск на Австрию устроить – русский народ в неистовство от свободы бы впал – а такую разрушительную энергию на соседа, которого ненавидишь, направлять нужно, чтоб там никаких строений не осталось, как от цунами.

Николаша, тот, что первый номер, предпочел специально пневмонию получить и на лавочке помереть. А ведь глупец – за шесть лет до того мог бы Австрийскую империю развалить, но вместо того помог Вене венгерскую революцию наглухо подавить.

На благодарность надеялся?!

Хрен два! И через плечо!

Австрийцы армию придвинули и заставили наши войска из дунайских княжеств побитыми собаками выбираться. И пример этот монархов наших научил? Кому там «маленькая и победоносная война» потребовалась?!

Ладно, не будем вспоминать о нехорошем будущем, когда есть возможность его предотвратить. В 1807 году царь Александр Котор французам отдал, как и все Ионические острова, что флот Ушакова штурмом взял. А ведь мог их за собой оставить, только предпочел польский Белосток. Да уж, мы же договорились, что без матов…

Чем будет неизбежная русско-турецкая война от происходившей отличаться будет? Или похожей станет?

Это совсем иная война!

Главный удар нанесем с юга – воевать будем руками черногорцев, сербов, македонцев, болгар, греков и прочих православных. Пусть свою кровь щедро прольют, тогда нашу веками ценить будут. И никакой самостийности – только протекторат, «братушки», и навеки. Или сами с османами сражайтесь! Как вам такой вариант?

Приятен?!

Прибрать к рукам все полезное и намертво, пока англичане благоволят. Да я нрав спрячу и им зад вымою, если для державы и ее будущего полезно будет. А оно будет!

А потому…

Хи-хи!

Дороговато англичанам моя «бесплатная» помощь встанет. Как в пословице про дурака. Но не про того, кто молился, а про помощь того, от которой одни убытки. Я вам, джентльмены и леди, сэры и сруньи, «подарочки» приготовил, на халяву, плиз. Лучше продолжайте дальше меня держать за придурка, который вам руки лижет, нельзя чтобы вы всполошились раньше срока, пока я всех православных под себя не подгребу и опорных баз по всему миру не раскидаю – вековой опыт надо учитывать.

Через шесть лет начнем «представление» – сатрапами станем, душителями свободы и первых поправок… нет, не будет их, так как конституции в разоренных дотла колониях принимать будет некому. А цену этой «помощи» в Лондоне только через полвека правильно поймут, но поздно будет. Если мои преемники не сглупят, но я им завещание оставлю тайное. Найду слова, которые их проймут до печенок.

Номером вторым панславизм пойдет, с моими гордыми галичанами и литвинами доморощенными. Они отдельным народом станут – а направление мы придадим правильное, на Львов, что у австрийцев сейчас. И вековую цель им поставим – воссоединить Галицию, освободить от немцев Словакию, Моравию и Богемию. И полякам косточек накидать нужно – пусть грызут, пока не подавятся или зубы не сломают. Главное – от будущего непотребства мы «буфером отгородились. Что я про Котор упоминал… Нет, я про катар тогда невольно вспомнил! Вот и ошибался в слове. А ведь только сейчас понял, какую пакость я под все европейские ценности подложу, причем скоро!».

Иван Антонович усмехнулся и, глядя на стену мертвыми глазами, сжал хрупкое стекло так, что оно треснуло. Он стоял молча и думал, не замечая, как из ладони капает на пол алая кровь…

Олха, 2020–2021 год