Круглый год

Цикл «Круглый год» задуман как хроника происходящего, дающая ежемесячный обзор событий социально-политической жизни. Однако сами события остаются на заднем плане, они, не всегда названы, лишь угадываются читателем. Салтыков стремится передать общественную атмосферу, которая определена этими событиями и, в свою очередь, определяет их. Для очерков характерна значительная степень обобщенности и художественной типизации.

Современники рассматривали новый цикл как своеобразный дневник «за тяжелый 1879 год, но дневник не гнетущих событий, быстро следовавших одно за другим, а дневник тех скрытых, назойливых и мучительных дум, которые каждый мыслящий человек должен был переживать в это время».[126]

1879 год был поистине тяжелым, «страшным годом», по словам самого Салтыкова. После длительного перерыва (с покушения Березовского в 1867 г.) возобновилась серия покушений на Александра II. 2 апреля А. К. Соловьев стрелял в царя. 19 ноября была совершена попытка взорвать царский поезд. Покушения вызвали новую волну реакции, ожесточенных преследований не только революционеров, но и малейших проявлений свободолюбивой, неофициальной мысли. Любая независимая точка зрения казалась властям подозрительной. Произведения демократической литературы, правдиво воспроизводящие жизнь, воспринимались еще в большей степени, чем ранее, как «потрясение основ», как «крамола». В реакционной печати раздавались призывы, топить «умников», студентов, интеллигентов.[127]

Создавая и публикуя свои очерки в обстановке крайней реакции, писатель вынужден был менять их первоначальный замысел.

В известном письме к Е. И. Утину, написанном по поводу его статьи о «Круглом годе» — «Сатира Щедрина», Салтыков раскрывает суть той задачи, которую он перед собой ставил, создавая цикл. Идеалы «семьи, собственности, государственности», утверждал он, исчерпали себя, в «наличности» их уже нет. Но во имя этих призрачных «основ», по словам Салтыкова, попирается «идеал свободного исследования как неотъемлемого права всякого человека». В ряде названных им произведений писатель раскрывал несостоятельность «основ» современного социально-политического устройства. Обличению «принципа государственности» посвящен цикл «Круглый год».

Возражая Утину, который пытался комментировать с либеральных позиций его отношение к «идеалам», истолковать «Круглый год» в духе борьбы за конституционное устройство, сатирик разъясняет идейно-художественные принципы, цели и задачи своей сатиры,[128] которыми он руководствовался и в работе над циклом «Круглый год».

Салтыков защищает право писателя не «выставлять иных идеалов», кроме тех, которые исстари волнуют человечество.[129] Не желая связывать свое творчество с узкоутилитарными задачами различных партий, их практическими целями, писатель в очерке «Первое октября» противопоставил собственную литературную деятельность периода «Губернских очерков» — «тщеты обличения» своему более позднему творчеству, задача которого — исследование и раскрытие фиктивности «основ», «самоновейших принципов современности», широкая социальная сатира. Отвергая защищавшийся им прежде принцип «пользы», он считает, что, «по нынешнему времени, говорить можно именно только без пользы, то есть без всякого расчета на какие-нибудь практические последствия». Целью литературы он считает пробуждение сознательности, содействие «нравственному оздоровлению» человечества, разъяснение «причин» общественного «недуга», возможности их устранения. Такой подход расширял рамки сатиры, позволял давать глубокий анализ устоев современного общества, порождающих определенные типы («Воистину болото родит чертей, а не черти созидают болото»). Считая, что останавливаться на «практических идеалах» «значит добровольно стеснять себя», Салтыков остается верен широким идеалам революционно-демократического наследства.

С такими идейно-художественными установками писатель начинал «Круглый год». Но осуществить свой замысел полностью ему не удалось. Осуждение принципа «государственности» было, пожалуй, с официальной точки зрения особенно крамольным. Цензура всегда крайне придирчиво преследовала малейшие намеки на несовершенство государственно-бюрократической машины. Салтыков же намеревался в своих очерках доказать полную несостоятельность идеи государственности в той ее форме, в которой она была или могла быть реализована в самодержавной России. «В первоначальном намерении беседы эти должны были отражать в себе злобу дня, — сказано в фельетоне «Первое ноября», — и, в то же время, служить примером для воспроизведения некоторых типов, которые казались мне небезынтересными. Я должен, однако ж, сознаться, что ни того, ни другого я не выполнил».

После событий 2 апреля писатель приостанавливает работу над циклом, собираясь выступить как публицист, дать прямой отпор идеологам реакции, с новым остервенением набросившимся на демократическую печать. Невозможность такого выступления заставляет Салтыкова вернуться к «Круглому году», попытаться использовать его для злободневной публицистической борьбы. Попытки подобного рода отражены в вариантах очерка «Первое мая». Они в значительной степени определяют содержание и более поздних фельетонов, осложняя первоначальный замысел. Да и вообще обстановка 1879 года не благоприятствовала анализу и изобличению принципа «государственности», влияния его на духовную жизнь, на идеологию, на человеческие типы.

Несмотря на неблагоприятные условия, все же Салтыкову удалось передать атмосферу дня, порождаемые ею явления.

Созданные писателем сатирические образы — художественно убедительное выражение сущности дворянско-буржуазной государственности. Салтыков открывает новые типы «столпов государственности»: сановника Ивана Михайловича, «провиденциального мальчика», «кандидата в фельдмаршалы» Феденьки Неугодова, ренегата Саши Ненарочного. С современным состоянием «государственности» связывает Салтыков и появление таких рептильных литераторов, как Филофей Иванович Дроздов.

«Знамением времени» является тот факт, что одним из «столпов» «государственности» оказывается ренегат Саша Ненарочный. Ренегатство многих вчерашних революционеров — одна из характерных примет семидесятых годов. Ненарочный как бы предвосхищает путь видного деятеля народничества Л. А. Тихомирова, автора брошюры «Почему я перестал быть революционером?». Возможно, что история Ненарочного — отклик на циркуляр министра народного просвещения Д. А. Толстого (опубликовано в июне 1875 г.) и на записку министра юстиции К. И. Палена, где речь шла о «преступной пропаганде» революционной молодежи среди народа.

«Родословные» Неугодова и Ненарочного, одного — от Неугодовых, издавна где-то «сидевших» и «целовавших крест», а другого Аракчеева, еще более наглядно подчеркивают связь новых «столпов государственности» с «основами» дореформенной России. Все три принципа (семьи, собственности, государства), во имя которых ведется «обуздание», даны в «Круглом годе» в неразрывном единстве. История продажи имений семейства Неугодовых связывает проблемы «государственности» и «собственности». В действительности защитники «основ», «столпы государственности» сами подрывают собственность, за которую они на словах ратуют. Салтыков вводит в «Круглый год» образ Дерунова — персонажа «Благонамеренных речей». Делающий карьеру Феденька Неугодов, сановник, будущий министр, и кулаки, кабатчики Дерунов с Колупаевым, оказываются людьми, действующими хотя и на разных поприщах, но во имя одинаковых своекорыстных целей. Знаменательно и то, что намечается близость между Феденькой, ревнителем принципов «государственности» и «собственности», и героями громких уголовных процессов о присвоении чужой собственности.

Образ «куколки», Nathalie Неугодовой, изображение Демидрона связывают проблемы «государственности» и «семейственности».

По мысли Салтыкова, прежде все же имелись какие-то основы, пусть нелепые, в незыблемость которых верили и те, которые давили, и отчасти те, кого давили; ныне «основы» разложились, превратились в фикцию. Новыми «деятелями», «выскочками», движет лишь одно стремление — стремление к собственному преуспеянию, к карьере, к получению чинов и наград, любой ценой, во имя какой угодно цели, при помощи любых средств.

Салтыков продолжает развивать в «Круглом годе» ряд проблем, намеченных в цикле «В среде умеренности и аккуратности» («Отголоски»). Фельетоны «Круглого года» органически связаны с очерками «Отголосков»: «День прошел — и слава богу», «На досуге», «Тряпичкины-очевидцы», «Дворянские мелодии», «Чужой толк» (вопрос об отношении к фактам «самоотвержения», «о безобидной сатире», об изображении народничества в романе Тургенева «Новь», о соотношении литературы 40-х и 70-х годов, о псевдопатриотизме).

Большое место в «Круглом годе» уделено вопросам литературы. Уже в фельетоне «Первое мая» встречается одно из самых глубоких суждений Салтыкова о литературе («…литература не умрет, не умрет во веки веков!»). Под влиянием исключительных обстоятельств (террористические акты против монарха и вызванные ими репрессии) на первый план выдвигается особый аспект рассуждений и образного повествования: литература (сатира) и власть, государство; литература и общество. Кажется, ни в каком другом произведении Салтыков не говорил так веско, так проникновенно, так серьезно и ответственно о литературе, о ее общественном предназначении, о ее нравственном пафосе и о своем писательском (идейном и художественном) «кредо», как это он сделал в «Круглом годе». В цикле отразились пессимистические раздумья писателя-демократа, усомнившегося в действенности своего слова, вынужденного в сложной ситуации конца 70-х годов давать отпор не только идеологическим противникам, но порой сталкиваться и с непониманием читателей-друзей, литераторов-единомышленников (например, сотрудников «Дела», см. стр. 771). Цикл «Круглый год» характеризуется многообразием типов писателей: сам автор, литератор революционно-демократического лагеря, «дядя» — рассказчик, «бывший» литератор с его «рондо» и «триолетами», «ретирадные» писатели и публицисты, репортер «Красы Демидрона», Дроздов. В цикле имеется и полемический подтекст, направленный против Тургенева и Достоевского.

Салтыков использует в очерках обычный для его сатиры прием, ведя повествование от лица «дяди», литератора умеренных либеральных воззрений, сформировавшегося в 40-е годы. «Дядя», критически относясь к существующему режиму, к реакции, стремится в то же время приспособиться к ним. Образ «дяди» является одновременно и объектом сатиры, и оружием в обличении существующего порядка, представляющегося невыносимым даже умеренному либералу. Этот образ удобен и в цензурном отношении, давая возможность Салтыкову вкладывать в уста «дяди» собственные мысли, рассуждения, а в случае необходимости иметь повод отмежеваться от них. При этом переход от маски «дяди» к голосу самого сатирика почти неуловим.

Родственные отношения «дяди» с Неугодовыми и Ненарочными позволяют придать диалогам, переписке, всему повествованию характер непринужденной интимной беседы, в ходе которой происходит саморазоблачение персонажей цикла.[130] Одной из особенностей цикла «Круглый год» является его подчеркнуто диалогический характер. Атмосфера дня передается через устойчивые понятия-формулы, используемые Салтыковым на протяжении всего цикла («провиденциальные мальчики», «партикулярные люди», «трепет», «подоплека»), повторяющиеся как лейтмотив слова: «Господи! Да неужели это не кошмар!» К подобным понятиям-формулам относится и термин «внутренняя политика», как символ правительственных репрессий.

В «Круглом годе» много литературных героев, заимствованных Салтыковым и из своих и из чужих произведений. «Свои» герои (Дерунов, Тебеньков, Плешивцев и др.) воспроизводятся обычно без какой-либо трансформации их. Повторное обращение к таким образам имеет цель более полно раскрыть определенные общественные типы, порожденные действительностью, ставит эти типы в новые ситуации. Подобное обращение подчеркивает преемственную связь между произведениями Салтыкова, между изображенными в них жизненными явлениями.

«Чужие» литературные герои, как правило, комедийные (Скотинин, Митрофан) сохраняют в цикле «свое лицо». Они демонстрируют живучесть социального зла, отрицательных жизненных явлений и типов. Другие, «чужие» герои, обычно «лишние люди» (Рудин, Лаврецкий), существенно отличаются от их привычного первоначального облика, как бы обобщают эволюцию дворянской интеллигенции от либерализма к благонамеренности. Сближение героев типа Скотинина и типа Рудина еще более подчеркивает эту эволюцию.[131]

«Круглый год» звучит суровым, бескомпромиссным осуждением правительственной реакции, общественного ренегатства, «основ» собственности, семейственности, государственности, в том их понимании, которое присуще Неугодовым и Ненарочным. И если Салтыков не видит реальных практических путей преображения системы социально-политических отношений царской России, он хорошо понимает несостоятельность путей иллюзорных.

Современная критика встретила «Круглый год» относительно доброжелательно, но сути его содержания не раскрыла. Лучшая из посвященных циклу статей — Евг. Утина — «Сатира Щедрина». Автор ее солидаризовался с Салтыковым в оценке положения русского общества периода оголтелой реакции, в рассуждениях о роли и судьбах литературы. Утин отвергал обвинения в пессимизме, отсутствии ясных целей, выдвигаемые противниками Салтыкова: «когда писатель изображает бесправие русского общества и целого народа, когда он рисует в лицах узкий, тупой бюрократизм, отравляющий своим прикосновением все, до чего он дотрагивается <…> за этими отрицательными идеями скрываются весьма ясные и положительные идеи относительно необходимости более правильного общественного строя».[132] Но Утин не понимает отношения Салтыкова к «основам» и истолковывает «Круглый год» как произведение, ратующее за свободу печати, за конституционно-демократическое устройство в рамках существующих «основ».[133]

Подобное истолкование, с более или менее резкой оценкой современного положения, характерно для большинства других сочувственных откликов на «Круглый год». К таким откликам относится неподписанная статья в «Сыне отечества» (1880, № 1), в которой утверждалось, что 1879 год — «один из тяжелейших, один из безотраднейших в русской жизни годов». Автор хвалил Салтыкова за правдивое изображение обстоятельств этого года.

Довольно много писалось о полемике Салтыкова с Тургеневым в связи с фельетоном «Первое марта». Сравнительно доброжелательно отзываясь о «Круглом годе» в целом, рецензенты резко осуждали его автора за намеки на Тургенева (см., например, в газете «Новости» статьи В. Чуйко «Лит. хроника», обзор «Русск. печать», 1879, №№ 74, 85, 112). В последнем обзоре полемика с Тургеневым объясняется, в частности, «впечатлением тургеневского триумфа» и силой «традиционного антагонизма представителей бывшего «Современника» к Ивану Сергеевичу». Знаменательно, что похвалы Салтыкову определены и здесь восприятием его сатиры как либерального обличительства: изображение деятельности «комиссий» в фельетоне «Первое марта» сопоставлено с критикой в газете «Голос» бездеятельности подобных комиссий.

Аналогичное истолкование встречается в неподписанной статье «Среди газет и журналов» (НВ, 1879, № 1249).

Отдельные публицисты пытались истолковать «Круглый год» в духе защиты «основ», политики правительственных реформ, как критику уклонений от правильного понимания принципов семьи, собственности и государства.

Буренин в фельетонах «Литературные очерки» (НВ, 1879, №№ 1259, 1322, 1343; 1880, № 1383 и др.), положительно отзываясь о «Круглом годе», отметил в нем «юмористические тирады», талант, но при этом отверг идейный пафос произведения, то, что он называл «либеральной закваской» (№ 1259). Буренин стремился доказать, что Салтыков «разменял» свой талант, что в его «умилительных жалобах» на невозможность осуществить первоначальный замысел, «может быть, невольно для него самого, звучит сознание той жертвы, какую его крупный талант волей-неволей обязан нести на алтарь мелкой срочной журнальной деятельности» (№ 1383).

О возникновении замысла и начале работы над циклом «Круглый год» точных сведений не имеется. Он печатался в разделе «Совр. обозр.» журнала «Отеч. записки» как ряд очерков, объединенных общей идеей, которые должны были выходить ежемесячно с января по декабрь 1879 года. После появления в январской, февральской и мартовской книжках журнала трех первых очерков — «Первое января», «Первое февраля», «Первое марта» — печатание цикла прекратилось вплоть до августовского номера, в связи с усилением правительственного террора и преследований прогрессивной журналистики.

В течение апреля — июля 1879 года Салтыков работает параллельно над будущими очерками «Круглого года» и незавершенными публицистическими статьями: «Приличествующее объяснение», «Когда страна или общество…», «Говоря по правде, положение русского литератора…», связанными с проблематикой цикла. В 1879 году в августовской книжке печатаются сразу два очерка под общим заглавием «Первое апреля. — Первое мая».

Для того чтобы завершить цикл к концу 1879 года, Салтыков объединил оставшиеся девять частей попарно (за исключением «Первого октября») и в дальнейшем готовил для каждой книжки по два очерка. Цензура помешала публикации июньской и декабрьской частей цикла. В сентябрьской книжке под заголовком «Первое нюня. — Первое июля» опубликован только очерк «Первое июля», в декабрьской — под заголовком «Первое ноября. — Первое декабря» помещена только одна первая часть.

Первые семь очерков («Первое января» — «Первое июля») опубликованы под псевдонимом Nemo, а остальные — за подписью Н. Щедрин.

Окончательный текст цикла установился в первом отдельном издании: Круглый год. Сочинение М. Е. Салтыкова-Щедрина. СПб., тип. А. С. Суворина, 1880. Вып. в свет между 16 и 23 июня 1880.

В этом издании впервые появилось общее заглавие цикла, напечатан очерк «Первое июня», вырезанный цензурой из сентябрьской книжки «Отеч. записок» 1879 года, в качестве декабрьского помещен очерк «Вечерок», вырезанный цензурой из февральской книжки «Отеч. записок» за 1880 год и напечатанный под заглавием «Не весьма давно (Осенние воспоминания)» в апрельской книжке за 1880 год. При подготовке этого издания Салтыков сделал значительное количество изменений, как стилистических, так и по содержанию, восстановил вырезанные цензурой очерки «Первое июня» и «Первое декабря» и устранил из текста все, что имело специфически журнальный, злободневный характер, в частности полемику с Достоевским в «Первом октября» и «Первом ноября».

В помещаемой ниже таблице отражены изменения в заглавиях очерков, произведенные в первом отдельном издании по сравнению с журнальной публикацией. Название очерков

в журнальной публикации Изд. 1880

Первое января. — ОЗ, 1879, № 1 Первое января

Первое февраля. — ОЗ, 1879, № 2 Первое февраля

Первое марта. — ОЗ, 1879, № 3 Первое марта

Первое апреля. — Первое мая (первая часть

объединенного очерка). — ОЗ, 1879, № 8 Первое апреля

Первое апреля. — Первое мая (вторая часть

объединенного очерка). — ОЗ, 1879, № 8 Первое мая

Первое июня. — Первое июля (первая часть

объединенного очерка). — ОЗ, 1879, № 9

(вырезано цензурой) Первое июня

Первое июня. — Первое июля. — ОЗ, 1879, № 9 Первое июля

Первое августа. — Первое сентября (первая часть

объединенного очерка). — ОЗ, 1879, № 10 Первое августа

Первое августа. — Первое сентября (вторая часть

объединенного очерка). — ОЗ, 1879, № 10 Первое сентября

Первое октября, — ОЗ, 1879, № 11 Первое октября

Первое ноября. — Первое декабря. — ОЗ, 1879, № 12 Первое ноября

«Не весьма давно (Осенние воспоминания)». —

ОЗ, 1880, № 4. Первоначально «Вечерок» — ОЗ,

1880, № 2 (вырезано цензурой) Первое декабря(«Вечерок»)

При жизни Салтыкова вышло еще одно издание:

Круглый год. Соч. М. Е. Салтыкова (Щедрина). Изд. 2-е. СПб. (изд. книгопродавца Карбасникова), тип. А. А. Краевского, 1883. Вып. в свет между 1 и 8 июня 1883.

В текст Изд. 1883 автором внесены некоторые изменения, преимущественно стилистического характера. Текст изобилует типографскими погрешностями.

Все сохранившиеся немногочисленные рукописи «Круглого года» находятся в Отделе рукописей ИРЛИ.

В настоящем издании «Круглый год» печатается по тексту Изд. 1883, с исправлением ошибок и опечаток по всем прижизненным изданиям и сохранившимся рукописям.

ПЕРВОЕ ЯНВАРЯ

Рукописи и корректуры не сохранились.

При подготовке очерка для Изд. 1880 в текст внесены некоторые изменения стилистического характера, а также в ряде случаев усилена сатирическая направленность. Приводим два варианта.

Стр. 408, строка 2 сн. Вместо: «потом тайный, потом трещина вдоль черепа… фу, что это, однако ж, какой я вздор говорю! Нет, право» — в ОЗ было: «потом тайный, потом… Нет, право».

Стр. 411, строка 7. Вместо: «Мрачно было, мой друг, в наше время <…> и ничего-то бьющего в глаза!» — было:

Мрачно было, мой друг, в наше время, но однообразно и невозмутимо. Живешь, живешь, бывало, «в объятьях сладкой тишины» — и ничего-то интересного, ничего бьющего в глаза наглостью и хвастливостью.

В фельетоне затрагивается тема современных «деятелей», молодых бюрократов типа Феденьки Неугодова, пришедших на смену «старым драбантам». Этот тип разработан в большинстве фельетонов цикла и связан с рядом больших социальных тем (вырождение и обнищание дворянства, аморальность общества и др.). За подобными новыми «деятелями» Салтыков наблюдал с начала 60-х годов, с момента их появления на арене общественной жизни. Многое роднит таких «деятелей» с администраторами дореформенного типа, прежде всего — презрение к массам, уверенность, что искусство управления заключается в умении «подтягивать». Характерной чертой «провиденциальных мальчиков», с точки зрения Салтыкова, является их полный аморализм, желание не только «грабить», по и «дразнить», убежденность, что «известные жизненные условия… это те самые условия, лучше которых нет и не будет».

Уже по этому первому очерку, подписанному псевдонимом, критика, единодушно его одобрившая, сразу же определила его принадлежность Салтыкову.

Стр. 407. Conseiller de college… — чин довольно высокого (6-го) класса, соответствующий военному чину полковника. Феденька получает этот чин, несмотря на свою молодость.

Стр. 408…много денег в Ницце надо… — О Ницце писал Салтыков 21 декабря 1875 года А. Н. Еракову: «Все отребье, какое есть на свете, собралось сюда». «И везде виллы, в коих сукины дети живут, — сообщал он Некрасову 29 октября того же года. — Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам — ужасно много портят крови».

Стр. 408…статский советник <…> действительный, потом тайный — чины высоких классов табели о рангах (5–3).

…трещина вдоль черепа… — гротескный образ. Такой трещиной наделяются у Салтыкова администраторы, занимающие высшие места на служебной лестнице.

Стр. 409…в благотворительных обществах служишь. — Участие в благотворительных обществах считалось в светском кругу хорошим тоном. Для «молодых людей» типа Феденьки такое участие являлось одновременно средством завязывать знакомство с «дамочками» и делать карьеру.

Юноны — здесь: неприступные, недотроги (образ из римской миф.).

Стр. 410…с одной стороны, конечно <…> но с другой стороны… — часто встречающаяся у Салтыкова пародия на канцелярскую фразеологию, усвоенную и либералами (см. т. 7, стр. 369, т. 10, стр. 181–182).

…сирота, так сказать… государственный! — О «государственных младенцах», об их воспитании см. т. 7, стр. 361–397, т. 10, стр. 172–174. В «Круглом годе» слова «государственный сирота» имеют и новый оттенок. Видимо, Самогитский — незаконный сын какого-то высокопоставленного вельможи, может быть, самого царя.

Стр. 411…даже при Бироне… — то есть в годы наиболее сильного террора и реакции.

Стр. 412…либо в масоны поступил, либо псалмы в стихи перекладывает — то есть начал вести богобоязненную, добродетельную жизнь, по крайней мере внешне. Масоны — члены религиозно-политической организации с мистическими обрядами, провозгласившей своей целью нравственное совершенствование. О стремлении к такому совершенствованию, о набожности и праведной жизни должно свидетельствовать и переложение в стихи псалмов.

Стр. 413…скучно на свете жить. — Видимо, перефразированная концовка гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «Скучно на этом свете, господа!»

Стр. 414…государственный человек — не из остзейских, а из настоящих немцев… — Из остзейских (прибалтийских, населяющих Эстляндию, Лифляндию и Курляндию) немцев в значительной степени формировались ряды высшего чиновничьего аппарата России.

Транспортировать — употреблять в переносном смысле; здесь — отнести притчу к Феденьке (от франц. transporter).

ПЕРВОЕ ФЕВРАЛЯ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В Изд. 1880 выправлены опечатки журнального текста и сделаны изменения стилистического характера, а также следующее исключение из текста:

Стр. 419, строка 7. Вместо: «до того вами напуганы» — было:

до того вами (или, точнее, не вами в действительности, а вашими похвальбами) напуганы.

Фельетон посвящен раскрытию несостоятельности официального толкования понятий «отечества», «патриотизма», неразрывно связанных с принципом «государственности». В фельетоне высказана очень важная для революционных демократов мысль о том, что «патриотизм» «провиденциальных» «мальчиков», опирающийся на «государственность», не имеет ничего общего с настоящей любовью к родине и народу. Такому официальному «патриотизму» Салтыков противопоставляет подлинных патриотов, людей, считающих, «что отечеству надлежит служить, а не жрать его». Служение же родине, в понимании писателя, означает непримиримое отрицание «основ», борьбу за осуществление революционно-демократических идеалов.

Важное место занимает в фельетоне вопрос о «призрачности» мира Неугодовых, о том, что этот «фантастический мир» должен исчезнуть «при первом появлении солнечного луча», также и о том, что «эти призраки не только не бессильны, но самым решительным образом влияют на жизнь».

Очерк не вызвал значительных отзывов критики. «Сын отечества» в статье «Русская литература» дал положительный отзыв, еще раз подтвердив уверенность в авторстве Салтыкова.[134]

Стр. 415…à tout les coeurs <…> est chère… — Цитата из трагедии Вольтера «Танкред», неоднократно используемая Салтыковым (см. т. 7, стр. 62 и прим.).

Стр. 416. Rien n’est sacrrrré pour un sapeurrrrre… — Французская шансонетка, исполнявшаяся в 70-е годы в Петербурге (см. «Каскадный мир. Сборник французских шансонеток…», СПб. 1873, стр. 12).

Стр. 417. Халдоватая — грубая, нагловатая.

Стр. 420…избранных сочинений по части митирогнозии. — Так Салтыков иронически именует грубую уличную брань. Слово образовано по образцу научной терминологии, от греческих корней: мать и познание.

Стр. 420. Опекунский совет. — См. прим. к стр. 11.

Стр. 421…в стенах «заведений», которые охраняют вашу юность… — Салтыков неоднократно описывал привилегированные учебные заведения, формирующие «мальчиков» типа Феденьки (например, в «Господах ташкентцах»). Об использовании при этом автобиографических эпизодов лицейской жизни см. Макашин, стр. 95—170.

…от татар Борелева ресторана… — В модных ресторанах того времени (Бореля и др.) прислуга набиралась преимущественно из татар.

Стр. 422. Взгляните на портреты наиболее прославившихся «сгибателей»… — Ср. с портретом Угрюм-Бурчеева, наделенного внешним «портретным» сходством с Николаем I (см. т. 8, стр. 399).

Стр. 425… «сидел» какой-то Неугодов <…> целовал крест… — Упоминая о древности дворянского рода Неугодовых («сидели» в боярской думе, целовали крест на верность), Салтыков при помощи игры слов сближает Неугодовых с «сидельцами» (приказчиками в лавках) и «целовальниками» (кабатчиками).

ПЕРВОЕ МАРТА

Рукописи и корректуры неизвестны.

В Изд. 1880 в текст внесены многочисленные мелкие изменения стилистического характера.

Фельетон вводит в цикл проблему отношений «государственности» и литературы.

Взглядам властей на литературу противопоставлено отношение к ней самого автора. Рассказчик — «дядя», пропев подлинный гимн во славу литературы, выражает в данном случае наиболее задушевные чувства Салтыкова.

Салтыков затрагивает вопрос о литераторах — «действующем» и «бывшем». Слова о «действующем» и «бывшем» литераторах перекликаются и с некрасовским противопоставлением «незлобивого поэта» и писателя, «чей благородный гений стал обличителем толпы, ее страстей и заблуждений» («Блажен незлобивый поэт»). Речь идет об очень важной для революционных демократов вообще и для Салтыкова в частности проблеме подлинного патриотизма, «любви — ненависти», служения родине «враждебным словом отрицанья».

Сравнение «бывших» и современных литераторов сатирически направлено и против реакционной печати, пытавшейся использовать наследие писателей прошлого в борьбе с демократами, «новейшими Катонами» (см., например, MB, 1879, № 249, «Дорожные заметки», где утверждалось, что Карамзин «критиковал, оспаривал любя, а не ненавидя»).

Характеристика «бывшего» литератора содержит намеки и на Тургенева, отражает критическое отношение Салтыкова к роману «Новь», к той ситуации, которая создалась весной 1879 года во время приезда Тургенева в Москву и Петербург. Салтыкову, видимо, казалось, что по возвращении из-за границы Тургенев держал себя нескромно, а общество чествует его больше, как писателя, порвавшего с «заблуждениями» (см. письмо Салтыкова к Михайловскому от 27 июня 1888 года). Итоговую оценку Тургенева как писателя Салтыков дал в некрологе «И. С. Тургенев» (см. т. 9, стр. 457–459 и 610–612).

Стр. 426…воскликнуть: довольно! — Намек на рассказ Тургенева «Довольно», впервые напечатанный в 1865 г.

…лишало бы его утешения рассказывать, каким путем он был приведен к необходимости написать свой первый триолет… — В 1874 году С. А. Венгеров обратился к Тургеневу с просьбой передать ему его ранние юношеские поэтические произведения. Тургенев ответил резким отказом (см.: Тургенев, Письма, т. X, стр. 256). В вышедшей в 1875 году книге Венгерова «Русская литература в ее современных представителях. Критико-биографические этюды. Иван Сергеевич Тургенев» автором были опубликованы выдержки из его переписки с Тургеневым на эту тему. Подробнее см.: М. О. Габель, Щедрин и Тургенев. — «Ученые записки Харьков. гос. пед. ин-та», 1947, т. X.

…триолеты прошлого… — Видимо, имеются в виду последние произведения Тургенева «Сон» и «Рассказ отца Алексея» (1877).

…тузулуком… — рассолом.

Стр. 428. Например, Державин… ода «Бог», «Фелица»… — Имеется в виду факт истолкования поэзии Державина в официально-благонамеренном духе, тенденция противопоставления ее творчеству писателей-демократов (см.: А. В. Западов, Проблема Державина в журналистике 60-х годов. — Сб. «Из истории русской журналистики второй половины XIX века», М. 1964).

Вечор красавицы-девицы… — Неточная цитата из стихотворения Державина «Мельник».

…подобно анекдотическому пошехонцу, способен «в трех соснах заблудиться». — О глупости и бестолковости пошехонцев ходили анекдоты (см., например, В. Даль, Пословицы русского народа, М. 1957, стр. 542: «Тащи корову на баню, травы много»). В примечании к «Пошехонской старине» Салтыков писал, что под Пошехоньем он понимает всякую местность, жители которой «в трех соснах заблудиться способны».

…забыться и заснуть… — Из стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу».

Стр. 429…кончит тем, что займется литературой. — Возможно, намек на конкретные решения следственной комиссии по делу Каракозова, под председательством Муравьева, приписывавшей покушение, «разложение» молодежи и т. п. «вредному направлению» журналистики к литературы.

Стр. 430. Коммеморативный — обед, данный в честь какого-либо памятного события (от франц. commemoratif).

…об этом мы поговорим в следующий раз… — Так часто завершались редакционные статьи либеральных «С.-Пб. ведомостей» (см. т. 10, стр. 416 и прим.).

Стр. 431. Об отыскании «корней и нитей». — Корни и нити — постоянно употребляемое Салтыковым ироническое обозначение «распутываемых» полицией «революционных связей» (см. т. 8, стр. 172–173, 317 и прим.). Возможно, восходит к рассуждениям Каткова о «корнях», «интригах», «зле» в связи с покушением Каракозова (см. т. 10, стр. 70 и прим.).

…судьба заперла меня на целых полгода в Ницце. — В октябре 1875 — апреле 1876 года Салтыков лечился там.

Стр. 432…два государственных младенца… — См. прим. к стр. 410.

…Бюффе-Брольи <…> Бюффе-Дюфора — де-Брольи, Бюффе — премьер-министры антиреспубликанского толка, возглавлявшие один за другим реакционные правительства первых лет президентства Мак-Магона. В феврале 1876 года, под давлением республиканских сил, премьер-министром стал Дюфор (1876, 1877–1879), возглавивший так называемое министерство республиканского центра. Создавая свои вымышленные имена из смешения имен трех реальных премьер-министров, Салтыков тем самым подчеркивает несущественность разницы между французскими правительствами различных оттенков, свое ироническое отношение к ним. Аналогичный смысл имеют насмешки над сменой «Макмагонии» «Гамбеттией» (см. прим. к стр. 441).

…который высоко держит знамя России! — Видимо, намек на упоминание о «знамени» в статье Безобразова «Наши охранители и наши прогрессисты» (см. стр. 696).

Стр. 434. Монтаньяр — якобинец, «красный», сторонник крайних радикальных действий (от франц. montagnard — горец). Ниже Салтыков иронизирует над «радикализмом» прокурора и ему подобных, замечая, что «у нас радикалы своеобразные; у нас радикалами называются преимущественно те, которые особливую пользу приносят по части пресечения и предупреждения».

…литераторов же водворить в уездный город Мезень… — то есть сослать. Мезень — небольшой в то время городок бывшей Архангельской губернии, место административной ссылки.

Варнавин — уездный город бывшей Костромской губернии.

Гулящие русские люди. — См. прим. к стр. 393.

…газеты «Чего изволите?»… — Подразумевается газета типа «Нового времени» Суворина.

Стр. 435…с какою готовностью наша литература усваивает точки зрения, указываемые ей благожелательными лицами. — Ирония над официозными изданиями, над попытками властей «направлять» литературу и журналистику.

Стр. 436. Подчасок — здесь: нижний полицейский чин.

Долгогривые — здесь: неблагонамеренные, «нигилисты», часто являющиеся выходцами из семинаристов, из духовного звания и носившие бороды и длинные волосы (ср. т. 11, стр. 59 и т. 7, стр. 20).

Стр. 437…мер простого искоренения… — то есть обычных цензурных мер.

Стр. 438. Все десять шаров были положены направо… — Положить шар для голосования направо означало утвердить предложение или кандидата, налево — отвергнуть.

Обремизить — поставить в тяжелое положение, заставить проиграть (от карточного термина «ремиз» — недобор нужного числа взяток).

Стр. 439…его превосходительство (должно быть, по классу занимаемой должности)… — По своему чину Феденька еще не имеет права на титул «ваше превосходительство», присваивавшийся действительным статским советникам (чин 4-го класса).

Бертрам (и упоминаемые далее Алиса и Рембо) — персонажи оперы Мейербера «Роберт-Дьявол» (либретто Э. Скриба и Ж- Делавиня).

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ

Сохранилась черновая рукопись первоначальной редакции, анализ которой дает основание предположить, что очерк мыслился как самостоятельный и лишь позднее, непосредственно перед публикацией в августе 1879 года, к нему была присоединена вторая часть — «Первое мая» — и сделано примечание, в котором содержалось более конкретное указание на «четырехмесячный перерыв», а вместо: «довести дело до 1-го декабря включительно» — было: «[наверстать пропущенное] выполнить все предположенное». В верхней части первого листа имеется зачеркнутый текст начала статьи «Приличествующее объяснение» (см. стр. 787).

За последние четырнадцать — пятнадцать лет физиономия нашей литературы значительно изменилась. Значение больших (ежемесячных) журналов видимо упало, а вместо них, в качестве руководителей общественной мысли, во множестве выступили ежедневные газеты. Вместе с этим литературные силы, в которых и без того не было излишка, разбросались и измельчали, а отношения литературы к вопросам, выдвигаемым жизнию, сделались поспешными, тревожными, непоследовательными.

Работая над рукописью, Салтыков исключил из текста ряд деталей, например:

Стр. 440, строка 22. Вместо: «Да… нет… не то! <…> ну хорошо, успокойся» — было:

Да… нет… нет, нет! — оправдывался он. — И Державин был литератором, и Дмитриев… Державин, Дмитриев, Карамзин, le prince Wiasemsky, [но…], ах, если б вы!

Стр. 445, строка 15. Вместо: «Взойдешь невзначай в комнату <…> пополам переломится» — было:

А помнишь, бывало, взойдешь невзначай в комнату, а он вдруг где-нибудь взуглу взовьется в виде приветствия, а потом отвесит поклон, словно пополам переломается? И еще как он лгал, что он покойному Филарету племянником приходится… помню! помню!

Стр. 448, строка 16 сн. После: «хотя бы они самого Ксенофонта в подлиннике прочитали» — было:

Единственное исключение, это когда нехорошенькая может быть полезной. Ну, тогда и с ней будешь поневоле любезен.

Стр. 449, строка 2 сн. Вместо: «вечером у нас <…> слушают и зевают в руку» — было:

вечером у нас [Данковский полное собрание своих сочинений] Бутлерова о медиумизме читать будет. Ну-с, я пришел. Умно, что и говорить, умно! Серьезно, тихо, чинно; господин [Данковский] Бутлеров читает [господин Голумбецкий], мущины в руку зевают.

Стр. 450, строка 9. После: «и не люблю случайных знакомств» — было:

полагаю, что в жизни необходимы и дружба, и любовь, но не вижу надобности разменивать эти чувства как попало и по мелочам. По наружности я человек одичалый, а ты — общительный. У меня очень ограниченный круг знакомств, и я почти не показываюсь в публике; напротив, ты — знаком с целым городом и почти вездесущ. Но ежели разобрать дело хорошенько, то окажется, что общительность не на твоей стороне, а на моей. Ты тип одичалого человека, а не я. Ты, мелькая всюду, нигде не бываешь, зная всех, никого не знаешь. Такой, по крайней мере, мой взгляд. А может быть, я и не прав.

Журнальный текст дополнен рядом деталей, отсутствующих в рукописи.

В Изд. 1880 существенных изменений в тексте не было сделано. Отзывы критики см. стр. 764.

Напечатанный после длительного перерыва, в политической обстановке, последовавшей за покушением 2 апреля, фельетон в какой-то степени связан с проблематикой предыдущего, здесь также развивается тема зависимости литературы от произвола «верхов», ставшая особенно актуальной ввиду репрессивных мер, последовавших за выстрелом А. К. Соловьева.

Раскрывая сущность типа «куколки» (ср. с образом Ольги Сергеевны Персиановой, т. 10, стр. 83–84 и прим.), Салтыков намечает развернутую в следующих фельетонах проблему несостоятельности семейного принципа (отношение Nathalie к сыну, а сына к ней, нарисованная со злой иронией история ее «любви» к Филофею Ивановичу).

Стр. 440. И Державин был литератором, и Дмитриев… — См. прим. к стр. 428.

«Бог» — ода Державина.

Клиши — тюрьма в Париже для несостоятельных должников.

Стр. 441. Да ведь за долги, кажется, уж не сажают? — Указом Александра II сенату от 7 марта 1879 года отменено личное задержание как средство взыскания с несостоятельных должников (см. MB, 1879, №№ 70, 71).

…живем в стране благоустроенной, а не в какой-нибудь Макмагонии, которая не нынче-завтра превратится в Гамбеттию! — С 1873 по январь 1879 г. президентом Франции был маршал Мак-Магон, лелеявший мечты о восстановлении монархии. Гамбетта — лидер республиканцев, находившихся в оппозиции к Мак-Магону. Многие прочили Гамбетту на пост президента республики, но этим планам не суждено было осуществиться. Однако в 1879 году казалось, что «Макмагония» должна смениться «Гамбeттиeй».

Стр. 443…в Систове очутилась… — Систово — городок в Болгарии, на Дунае. В турецкую кампанию (1877–1878) — один из прифронтовых центров, где подвизались разного рода авантюристы, мошенники, женщины легкого поведения.

Стр. 444. Смирительные <…> заведения. — Заключение в Смирительный дом было одной из форм наказания (в частности, за нарушение обязанностей детей в отношении к родителям), среднее между ссылкой и тюрьмой.

Стр. 445…суда милостивого и скорого… — Ирония по поводу указа Александра II о введении судебной реформы (см. т. 10, стр. 185 и прим. к ней).

…сим и оным… — этим и тем; старославянизмы, характерные для казенно-бюрократического стиля.

Телиш — болгарская деревня; во время войны 1877–1878 годов один из центров деятельности различных авантюристов.

…с корпией от дамского кружка… — Во время русско-турецкой войны дамы «из общества» щипали корпию — надерганные из тряпок нитки, которые употреблялись в качестве перевязочного материала, вместо ваты.

Стр. 446…берлинский трактат ее не удовлетворил… — Берлинский трактат — мирный договор, заключенный в июне 1878 года между Россией и Турцией. Реакционные круги находили, что, подписывая его, русское правительство пошло на излишне большие уступки.

…по вопросу о проливах, говорит, настоящего решения не добились — то есть не добились передачи России Босфора и Дарданелл, на чем настаивали «патриоты». В «Дорожных заметках» (MB, 1879, № 242) приводится, например, разговор, который слышит автор во время поездки на пароходе: «Статский выражает сожаление, что не овладели Дарданелльским или хотя Босфорским проливом; военные доказывают, что это невозможно было сделать».

Стр. 447. Архистратиг — военачальник. Православной церковью «чин» архистратига присвоен архангелу Михаилу, возглавлявшему небесные силы в борьбе с дьяволом.

Бельом — красавец-мужчина (от франц. belle homme).

…в Плоештах… — В румынском городе Плоешти во время кампании 1877–1878 годов находилась резиденция штаба главнокомандующего русскими войсками.

…в Египет к хедиву отправился. Одни говорят, в качестве chef de cuisine, другие — министром финансов. — В газетах 1879 года много писалось о правителе Египта (хедиве), об его финансовых затруднениях, долгах Египта европейским государствам. Хедива принудили взять «ответственным» министром Нубар-пашу, ориентировавшегося на правительства Англии и Франции. Нубар-паша назначил министрами англичанина Вильсона и француза де Блиньера. Новые займы еще более ухудшили финансовое положение Египта. В Каире возникли волнения, приведшие к отставке Нубар-паши. Англия и Франция заявили, что волнения подстроены самим хедивом, желающим освободиться от опеки. Они добились от Турции, которой был подчинен Египет, чтобы хедив был низложен (см. МБ, 1879, №№ 44, 58, 153 и др.). Салтыков иронизирует над «заботами» европейских государств о финансах Египта.

Стр. 448. Шато-Лафит — местность на юго-западе Франции (департамент Жиронда), славящаяся производством вин. Невежественный Харченков считает, что Шато-Лафит — имя производителя вин.

примёры появились… — ранние овощи, фрукты (от франц. primeur); здесь — свежий «товар».

…об турецких неистовствах рассказывать будет. — Рассказы о турецких зверствах были чрезвычайно популярны во время русско-турецкой войны. Массовая публикация таких рассказов началась летом 1876 года и явилась подготовкой к объявлению войны (см., например, MB, 1876, №№ 130, 141, 143, 153, 166 и др.).

Стр. 449. «Кувырком». — См. прим. к стр. 55.

…никакая интернационалка не выдумает! — О представлениях обывателей о Международном товариществе рабочих, Первом Интернационале, см. т. 10, стр. 448. Реплика «дяди» имеет иронический характер.[135]

Исполать… — на многие лета (греч.), здесь: хвала тебе.

Стр. 450…к «Наполеоновой вдове»… — к Евгении Монтихо, вдове Наполеона III. Эмигрировав в Англию после смерти мужа, побуждала к действию бонапартистов Франции, стремясь посадить на престол своего сына, принца Наполеона.

Стр. 451…московские кликуши начинают выкликать… — здесь—московские публицисты реакционного лагеря, сотрудники изданий Каткова (см., например, MB, 1879, № 90, «Голос русского», № 97, «С берегов Невы» и др.).

…петербургские трудолюбцы выступают на сцену с иносказаниями и оправданиями… — Подразумеваются сотрудники петербургских умеренно либеральных газет, выступавшие иногда против «крайностей» реакционной печати, против необоснованных обвинений, но в то же время резко осуждавшие революционеров.

…«со времени крестьянской эмансипации отечественное земледелие вступило в знак Рака»… — Мысль о том, что после реформы сельское хозяйство России находится в упадке, встречалась и в демократических изданиях, и в крайне консервативной «Вести». Рак как символ развития послереформенной России был изображен, например, в «Искре» (1863, № 29, стр. 392, карикатура «Конь прогресса»).

Стр. 452…предложить г. Майкову написать, на случай светопреставления, гимн… —А. Майков, после покушения Каракозова, написал стихотворения «4-е апреля 1866 г.» и «Благодарственный гимн о спасении жизни государя императора 4 апреля 1866 г.». Аналогичные стихи Майков сочиняет и после покушения 2 апреля 1879 года. Они были переложены на музыку и 5 апреля исполнялись в присутствии Александра II воспитанницами Павловского института (см. MB, 1879, № 87).

ПЕРВОЕ МАЯ

О своих работах этого времени Салтыков писал Г. З. Елисееву 17 августа 1879 года:

«Пишу с трудом, хотя все-таки пишу (не к Вам, а в «Отеч. зап.»). И для сентябрьской книжки отдал кое-что. Выходит как-то неуклюже, видно, что человеку противно. И ведь как противно-то, если б Вы знали! Тянуть канитель из месяца в месяц — поневоле начнешь подражать самому себе».

Сохранились две черновые рукописи очерка:

1. Неполная черновая рукопись первой редакции в качестве второй части объединенного очерка «Первое апреля. — Первое мая» от слов: «В пяти… комиссиях! пояснил он…» — до слов: «Какие ужасные нравы!» Часть текста (начало) утрачена. Этот вариант очерка создавался первоначально, по-видимому, как самостоятельный и лишь позднее был объединен с очерком «Первое апреля» (см. стр. 758). Рукопись содержит ряд вариантов, не вошедших в журнальный текст. Приводим наиболее существенные из них.

Стр. 454, строка 6 сн. Вместо: «Хочется и им <…> или попробовать отразить» — было:

Хочется сказать что-нибудь усугубляющее, что-нибудь такое, что убило бы сразу всякую литературную конкуренцию и установило бы вожделенное единоторжие. Хочется… и ничего не выходит. Почему? Почему «нигилизм» пришелся ко двору, а [все] прочие упражнения в этом роде сейчас же канули в бездне забвения? А потому, милостивые государи, что слово «нигилизм», во-первых, привлекает сердца своею краткостью, а во-вторых, потому что оно дает людям толпы возможность сваливать в одну кучу все лично-неприятное, не соответствующее личным преданиям, темпераменту, словом, тревожащее. Люди толпы во всякой попытке отнестись критически к действительности видят нечто сомнительное, тревожное, но, по неразвитости своей, не знают, как отразить эту попытку.

Стр. 456, строка 16. Вместо: «и мошенники, и клеветники <…> мир был бы постыл и бесславен» — было:

и мошенники, и клеветники, и изобретатели паскудных слов.

А ежели такие элементы существуют, то, стало быть, литература совсем не тот храм, вид которого заставляет биться невинные и честные сердца, и без которого самый мир был бы постыл и бесславен, но отчасти и клоака. Может статься, это два здания отдельных, не имеющих внутренней связи, но несомненно, что клоака стоит тут же, близко, и что по временам (именно, когда выдается «случай») из нее вырываются такие удушливые запахи, которые заставляют забыть о существовании самого храма. Оттуда польются на литературу все обвинения, все клеветы, все проклятия, там будет доказываться солидарность ее со всеми неурядицами дня, оттуда денно и нощно будут раздаваться клики дикой радости и торжества, там будут формулироваться требования согнуть в бараний рог, покончить, разом покончить… с кем и с чем?

Покончить с Грановским — и на место его поставить г. Цитовича; покончить с Белинским — и на место его поставить [одного] из выкликающих учеников покойного Ивана Яковлевича Корейши; покончить с литературой и на место ее водворить [канцелярское усердие] хождение по делам. Одним словом, посадить Закхееву смоковницу, и под сенью ее уснуть в сладкой уверенности, что никакого плода она не принесет… Какие ужасные нравы!

2. Черновая рукопись второй редакции от слов: «Я провел ужаснейший месяц» — до слов: «и я, признаюсь, не удержал его. Надоело!»

Текст этой рукописи значительно отличается от журнального и печатается полностью в разделе «Из других редакций».

В Изд. 1880 в «Первое мая» внесено наибольшее количество поправок, главным образом стилистического характера, а также сделаны вычерки:

Стр. 469, строка 16. После «из Екатерингофа» — было:

— Есть мало-мало…тут — спросил мой юный друг, щелкнув себя по галстуку.

— Должно полагать, что была накладка…

— Ну, значит, будем всю ночь напролет работать! — рассудил Феденька и начал торопливо прощаться со мной.

Фельетон направлен против осатаневшей после покушения 2 апреля реакции, против публицистов охранительного лагеря, которые в обстановке резко обострившейся общественно-политической борьбы «словно взбесились», призывая к жестокой расправе с революционерами, с демократической печатью, обвиняя последнюю в солидарности «со всеми неурядицами дня», в пропаганде идей, вызвавших выстрел Соловьева.

Салтыков защищает право литературы на критику и сатиру, на правдивое изображение действительности, на отказ «дифирамб писать». Он не мог открыть прямую связь «воплей» реакционных публицистов, их «программы» с проводимой правительством политикой в области идеологии, литературы. Однако в очерке нарисована подлинная картина отношения властей к литературе критического направления.

Писатель провозглашал право литературы на «неприкосновенность», полагая, что даже возможные ее «заблуждения» не оправдывают административного произвола. «Литература имеет право допускать заблуждения, — заявлял он, — потому что она же сама и поправляет их».

Очерк «Первое апреля. — Первое мая» вызвал сочувственные отзывы прессы. Особенно привлекло внимание критики выступление сатирика против «тех беззастенчивых господ, которые в различных комиссиях… воздвигают против литературы обвинения в том, что она занимается «подрыванием основ».[136]

Позже К. Арсеньев в статье «Русская общественная жизнь в сатире Салтыкова» писал: «Сильнее всех подобных картин действуют на нас, однако, те места «Круглого года», в которых слышится активный протест против заподозриваний, науськиваний, против ближайших причин «общей пригнетенности» <…>. Автор «Круглого года» доказывает не право литературы на снисхождение, даже не полную ее невинность, он доказывает, что она вовсе не может быть виновата, что заблуждения ее необходимые ступени к истине, что ей принадлежит будущее».[137] П. Вейнберг («Молва», 1879, № 232, 4 августа) указывал, что «ближайшее родство с щедринскою манерою пробивается, как и во всех прежних фельетонах этого псевдонима, так явственно, что с нашей стороны будет, надеемся, нескромностью считать Щедрина и Nemo за одно лицо».

Стр. 453…не имеет крупных и высокоталантливых выразителей, как в сороковых годах… — Подразумеваются Белинский, Герцен, Грановский и др. люди сороковых годов.

…доктринеры бараньего рога и ежовых рукавиц… — Эзоповские формулы сатиры Салтыкова, характеризующие идеологию реакции и политику административно-полицейских репрессий.

Стр. 454. А литература-то ваша… какова! — В откликах реакционной печати на покушение 2 апреля постоянно повторялись нападки на литературу и журналистику. В статье «Голос русского» (MB, 1879, № 90) писалось: «Возьмем печать. Чем полны наши газеты и журналы?.. посягательствами на семейную жизнь, домашний очаг или издевательством над соблюдением церковных обрядов».

…успех, полученный некогда изобретением «нигилизма»… — Салтыков имеет в виду широкое использование этого слова реакционным лагерем для дискредитации передовых демократических идей.

Стр. 454…римский папа — и тот прельстился этим словом… — Подразумевается энциклика (папское послание всем католикам) римского папы Льва XIII от 28 декабря 1879 года, вся посвященная теме борьбы с революционными идеями. В ней говорилось о «смертельной чуме» учений, распространяемых сектой людей, «которые называются различными и почти варварскими именами социалистов, коммунистов и нигилистов» («Гражданин», 1879, № 2–3, стр. 47). О папской энциклике с одобрением отзывались русские реакционные издания (см., например, MB, 1879, № 7, «Из Рима»).

Этимологи — здесь: изобретатели кличек, имевших целью ошельмовать революционеров и радикально настроенную молодежь («свистуны», «нигилисты» и т. п.).

Угобжать — ублаготворять (цeрковнослав.).

Стр. 456…ничто человеческое ей не чуждо… — ставшие поговоркой слова из комедии Теренция «Самоистязатель».

…вопрос о проливах разрешить <…> и туркину жизнь навсегда прекратить. — См. прим. к стр. 446.

Стр. 457. «Сочинитель и Разбойник» — басня Крылова, направленная против идей французской революции, Вольтера, его единомышленников.

…об Дюма-фисе, о Белло, о Монтепене — то есть о тех французских писателях, которые, несмотря на различие таланта и стиля, являлись поставщиками легковесного, пряного, «щекочущего нервы» чтения для «дамочек» и их поклонников.

О Росс! о род непобедимый — неточная цитата из оды Державина «На взятие Измаила». У Державина: «О Росс! — О род великодушный!»

Стр. 460. Табель о рангах. — О введенной Петром I иерархии чинов см. т. 8, стр. 574.

Стр. 462. Вот идет вотяк, видит забор — поет: забор! забор! — Рассуждение о «вотяцкой мудрости», ограничивающейся лишь констатацией явлений, перекликается с оценкой Салтыковым писателей-«натуралистов» в цикле «За рубежом»: «…Я не идеолог, а реалист; я описываю только то, что в жизни бывает. Вижу забор — говорю: забор; вижу поясницу — говорю: поясница» (т. 14).

Стр. 463…подай то, неведомо что, иди туда, неведомо куда. — Фольклорный сюжет из сказок о «чудесной задаче» (см. «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева», т. 2, М. 1957, стр. 134).

Стр 464…аппетиты Юханцевых, Ландсбергов, Ковальчуковых. — К. Н. Юханцев — отставной коллежский советник, чиновник по особым поручениям министерства финансов, кассир Общества взаимного поземельного кредита, растратил более 2 миллионов руб. Дело против него возбуждено в марте 1878 года. Слушалось оно в январе 1879 года (см. MB, 1879, №№ 20, 22–29). К. X. Ландсберг — отставной гвардейский офицер, убийца (см. прим. к стр. 469). М. С. Ковальчукова — жена харьковского врача А. И. Ковальчукова. Ее любовник, отставной подпоручик Г. А. Безобразов, убил мужа, чтобы завладеть его деньгами и жениться на Ковальчуковой. Дело слушалось в октябре 1878 года (MB, 1878, №№ 271, 277). Реакционная печать пыталась отнести Юханцева к «новым людям», к «молодому поколению», отрицающему нравственность во имя утилитаризма. Салтыков сближает все три преступления, видя в них свидетельство деморализации «верхов» общества, разложения «основ», глубокого падения нравов.

Стр. 464…праздных людей, оставшихся за бортом с упразднением крепостного права… — то есть разорившихся дворян-помещиков.

…при анекдотах о пошехонцах. — См. прим. к стр. 428.

Стр. 465. Литературные золотари. — Этим и подобными эпитетами («ретирадники», граждане «литературно-ретирадных мест») Салтыков награждал сотрудников реакционной прессы.

Стр. 466. Боскеты — рощи (от франц. bosquet).

Стр. 467…даже те, которые когда-то считались мастерами в этом роде, — и те ныне пускают шип по-змеиному. — Подразумеваются поэты «чистого искусства», выступившие с нападками на демократический лагерь, например, А. К. Толстой («Поток-богатырь», «Порой веселой мая») и Фет («Псевдопоэту», «Крысы»).

Стр. 468…с легкой руки Григоровича… — Повести Григоровича «Деревня» (1846) и «Антон Горемыка» (1847), проникнутые сочувствием к крестьянину, правдиво изображавшие народную жизнь, во многом определили обращение русской литературы к крестьянской теме. О знакомстве Салтыкова с Григоровичем, об отношении его к «Деревне» и «Антону Горемыке» см. Макашин, стр. 255, 264.

…лучшие государственные люди нынешнего царствования… — Подразумеваются активные участники правительственной подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г., такие как Я. И. Ростовцев, С. С. Ланской, Н. А. Милютин, А. И. Левшин и др.

ПЕРВОЕ ИЮНЯ

По требованию цензуры очерк был вырезан из «Отеч. записок» (1879, № 9), где должен был быть опубликованным в качестве первой части объединенного очерка «Первое июня. — Первое июля». Вместо вырезанного текста в журнале напечатано:

Мая совсем не было. Не знаю, как это случилось, но только, проснувшись 1 — го июня, я убедился, что припомнить, а стало быть, и писать — не об чем.

В архиве С.-Петербургского цензурного комитета сохранился подробный доклад цензора Лебедева, в котором сообщалось, что очерк Салтыкова «заключает в себе протест против мер строгости, принимаемых правительством для устранения тех ненормальных явлений, которыми отличается у нас последнее время» (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, лл. 332–333—336).

17 сентября председатель цензурного комитета Петров конфиденциально сообщил исполняющему обязанности начальника Главного управления по делам печати Варадинову о необходимости вырезать из «Отеч. записок» помимо отрывка в статье «Finis Монрепо» (см. стр. 732–734) весь очерк «Первое июня». В тот же день постановление было утверждено и сообщено Салтыкову, который сейчас же обратился в цензурный комитет с официальной просьбой о разрешении сделать необходимые исправления. 19 сентября вырезки были сделаны (см. стр. 734).

Сохранились: 1. Черновая рукопись, представляющая собой первую главу объединенного очерка «Первое июня. — Первое июля», от слов: «Так ты думаешь, что нужно подтянуть» — до слов: «побрел вдоль по аллее по направлению к выходу». Копия первопечатного текста в конверте из архива журнала «Русск. старина» с пометой на конверте: «Недозволенные цензурой и вырезанные по ее распоряжению из августовской книжки «Отеч. записок» 1879 г. из фельетона страницы. Списано с печатных вырезанных осьмушек, добытых в цензурном комитете».[138]

Копия «Русск. старины» показывает почти полное совпадение изъятого журнального текста с Изд. 1880, за исключением нескольких незначительных разночтений стилистического характера.

Сравнение черновой рукописи с печатным текстом обнаруживает большое количество разночтений, многие из которых продиктованы соображениями автоцензуры. Приводим наиболее значительные рукописные варианты.

Стр. 476, строка 1 сн. Вместо: «жестоко, по-татарски <…> делать нечего, пусть так» — было:

жестоко, совсем по-татарски, но что же делать? Если по высшим соображениям это необходимо, если из этого должно выйти возрождение, то делать нечего, пускай будет так!

Стр. 478, строка 6 сн. Вместо: «и что еще больше выдает их с головой <…> массы-то эти собираешься подтянуть» — было:

и что, следовательно, это еще больше выдает их с головой. Я знаю, что ты даже охотно сошлешься на Московский Охотный ряд. Ничего я против этого не имею; думай так, как сложились твои убеждения, и ссылайся на все, что найдешь для себя пригодным. Но зачем же ты Охотный-то собрался стеснить?

— Но чем же я могу его стеснить?

— Любезный друг! разве это не видно? Разве не ясно, что голова твоя полна мероприятий не частных, а именно общих, забирающих возможно обширную область? Разве я не читаю на твоем лице: непременно надобно, чтобы они знали, как Кузьку зовут. За что?

— И опять-таки повторяю: ничего мне на мысль не приходило. Ни об каком «Кузьке» я никогда не думаю, но говорю и утверждаю, что решительные меры все-таки необходимо принять.

— Да ведь об этом-то и речь идет, что то, что ты разумеешь под именем решительных мер, совсем не туда.

Стр. 479, строка 2 сн. Вместо: «Я к тебе обращаю мою речь <…> и говоришь: потрудись сам!» — было:

Я к тебе обращаю речь мою, к тебе, человеку, полному жизни, человеку, до краев переполненному проектами об упрочении твоей карьеры при помощи подтягиваний; я обращаюсь к тебе с советом о том, что именно для тебя было бы полезно иметь в виду, а ты все это перевертываешь самым предательским образом и говоришь: потрудись сам!

Стр. 480, строка 10. Вместо: «Я ничего не критикую, а лично тебе говорю: стыдись!» — было:

не критикую, а прямо говорю: твой образ мыслей обнаруживает в тебе положительно вредного человека! Извини.

Стр. 481, строка 21. Вместо: «C’est la fatalité <…> какое может быть преуспеянье!» — было:

— Помилуйте! да я никогда и не думал трогать ни добросердечных, ни «средних» людей — пускай их живут, Христос с ними.

— Пускай живут… Если при таких идеалах, какие ты в себе воспитал, возможно жить! Помилуй, голубчик, какое же может быть преуспевание.

Фельетон направлен против репрессивных мер, предпринятых правительством в связи с покушением 2 апреля, против принципа «государственности», олицетворенного в типах, признающих «подтягивание» универсальным средством управления страной. Именно так и оценила его цензура, потребовавшая изъять этот фельетон из «Отечественных записок» (см. стр. 732).

Стр. 469…весело ли бодрствуют дворники. — После покушения Соловьева, отвечая на поздравления гласных петербургской городской думы, Александр II сказал: «Нужно, чтобы домовладельцы смотрели за своими дворниками и жильцами. Вы обязаны помогать полиции <…> Посмотрите, что у нас делается. Скоро честному человеку нельзя будет показаться на улице» («Правит. вестник», 1879, № 77). В постановлении петербургского генерал-губернатора от 8 апреля указывалось, со ссылкой на высочайшее повеление, на необходимость постоянного дежурства дворников: «У ворот каждого дома в С.-Петербурге должен находиться во всякое время, как ночью, так и днем, дежурный дворник» (MB, 1879, № 90).

…Ландсберг, которого имя в эту минуту занимало все умы… — Дело офицера Ландсберга слушалось в начале июня 1879 года (см. MB, №№ 171, 175), но арестован он был в начале июля. Ландсберг убил своего знакомого Е. Власова и его служанку, чтобы взять свою расписку на 5000 рублей и тем самым избавиться от уплаты долга. Кроме расписки Ландсберг похитил у Власова процентные бумаги на сумму около 14 000 рублей. Приговорен к пятнадцати годам каторжных работ.

Стр. 472. «Афины» — дешевая греческая кухмистерская.

…регуловским геройством… — Имя римского героя Регула, ставшее символом самоотверженности и преданности отчизне, у Салтыкова употребляется в ироническом смысле.

Стр. 474…ежели кто в былое время английскими порядками восторгался… — Намек на Каткова, его англофильство в 50-х годах.

Стр. 475…«а завтра — где ты, человек?»… — См. прим. к стр. 26.

Стр. 476…«от хладных финских скал до пламенной Колхиды»… — Из стихотворения Пушкина «Клеветникам России». У Пушкина: «От финских хладных скал…»

Стр. 480. A Provin Trou-la-la-la… — неоднократно упоминаемый в сатире Салтыкова французский «романс» из каскадного репертуара (см. т. 10, стр. 91 и прим.).

Стр. 482. А ерунда всего опаснее… — На языке реакции «ерунда» — символ революционных идей.

…в стране зулусов, в качестве сестры милосердия при принце Наполеоне. — Летом 1879 года газеты много писали о принце Наполеоне, единственном сыне Наполеона III, претенденте на французский престол, нашедшем убежище в Англии и принявшем участие в английской экспедиции против зулусов в Африке.

ПЕРВОЕ ИЮЛЯ

Сохранилась неполная черновая рукопись первоначальной редакции от слов: «Почти весь июнь я посвятил семейным радостям» — до слов: «Оставалось пустить это дело на волю судеб».

Очерк не вызвал существенных откликов прессы. Положительную характеристику дал «Сын отечества», подчеркнув, что «в образе» «дамочки-куколки» Nathalie автор выставил на вид целый разряд людей с их странным воззрением на литературу».[139] Не всеми критиками правильно была понята сатирическая направленность очерка. Так, рецензент газеты «Дон» назвал образ Nathalie «бессмыслицей, очевидно, претендующей на сатиру».[140]

Стр. 487…однажды распорядился… — то есть велел высечь (ср. с рассказом Тургенева «Бурмистр»: «Насчет Федора… распорядиться»).

Стр. 488.. «Бедная Лиза» — повесть Карамзина.

Стр. 488. «Марьина Роща», «Вадим Новгородский» — повести Жуковского. В «Дворянских мелодиях» Салтыков иронически отзывался о «ворковании школы Карамзина и Жуковского» (см. т. 12).

…да ведь ты картонная! — Ср. с мартовской хроникой «Нашей общественной жизни» за 1863 год (т. 6).

Стр. 490…если при этом Henri-Cinq… — то есть надежды на реставрацию во Франции Бурбонов. Под именем Генриха V роялисты надеялись возвести на престол графа Шамбора.

Не знают, что будет впереди… — Подразумевается неопределенность перспектив борьбы, которая велась во Франции после поражения Парижской коммуны до 1880-х годов между легитимистами (приверженцами Бурбонов), бонапартистами, орлеанистами (сторонниками орлеанского дома, к которому принадлежал Луи-Филипп) и республиканцами.

«Паризьена» — гимн свободе, написанный во время июльской революции 1830 года поэтом Делавинем.

ПЕРВОЕ АВГУСТА

Рукописи и корректуры не сохранились.

В Изд. 1880 вошло с некоторыми незначительными изменениями стилистического характера.

Об отзывах критики см. стр. 775.

В очерке передана атмосфера подавленности и страха, порожденная правительственным террором. Салтыков намечает характерные признаки времени, деморализующего личность, требующего от нее рабской покорности, бессловесного угодничества; упоминаются способы такого «гожения» (посещения трактира Палкина, Демидрона и т. п.), перекликающиеся с описаниями времяпрепровождения героев «Современной идиллии».

Основная тема очерка — отповедь идеологам реакции, обвинявшим автора в «беллетристическом двоедушии», объяснение Салтыковым принципов своего творчества, причин «полезной сдержанности», особенностей «рабьей манеры», эзоповского языка. Исследователи указывают, что аллегорическая манера Салтыкова, определяемая отчасти давлением цензуры, приводила к художественно выразительным приемам создания сатирических образов. Это не означает, что «рабья манера», эзопов язык не ограничивали писателя, не тяготили его. Но это было единственно возможным способом легализации запрещенных идей, позволявшим «показывать некоторые перспективы». В эзоповской манере Салтыкова широко использован и общий «коллективный» язык, аллегорическая символика, созданные писателями демократического лагеря.[141]

Писатель точно определяет свою позицию, позицию революционного демократа, занимаемую им в общественно-литературной борьбе, заявляя, что он не консерватор и не либерал. Он противопоставляет свой метод либеральному обличительству, утверждая, что сатира его направлена не против частностей, а против всего общественного уклада, что его «резкость имеет в виду не личности, а известную совокупность явлений».

Вследствие этого он в фельетоне вступил в полемику с сотрудниками журнала «Дело» Н. Шелгуновым и Н. Ткачевым, с их представлениями о его творчестве. Шелгунов (псевд. Н. Языков) в статье «Горький смех — не легкий смех»[142] обвинил автора «Благонамеренных речей» в отсутствии идеала, «искреннего негодования», «активного протеста», в желании только «смешить ради смеха». Резкость сатиры Салтыкова, писателя, по его словам, «без ясного к строго определенного мировоззрения», Шелгунов объяснял его раздраженностью на весь мир, тем, что он будто бы пишет с ненавистью, и когда создает свои типы, «фигуры», то «лепит и бьет ее (то есть «фигуру». — П. Р.) по щекам, бьет и хохочет, хохочет холодно, злорадно, точно сам радуется своей собственной злости». П. Н. Ткачев (псевд. П. Никитин) в статье «Безобидная сатира»[143] в сущности повторил мнение Шелгунова и в «Круглом годе» нашел только «веселый, бесшабашный смех». Отвечая на эти упреки, Салтыков писал в фельетоне: «Я никого не бью по щекам…»

Стр. 497…в брошюрах одесского профессора Цитовича… — Одесский профессор уголовного права Цитович являлся автором нескольких брошюр, отличавшихся вульгарной демагогией и резкими нападками на революционную молодежь. Он пользовался скандальной известностью. В 1878 году вышла брошюра «Новые приемы общинного землевладения», вызвавшая отповедь Михайловского («Письма к ученым людям», ОЗ, 1878, №№ 6, 7). В том же году Цитович выпустил «Ответ на «Письма к ученым людям», с пасквильными нападками на «детей «нигилистов». В 1879 году он издает «Объяснение по поводу внутреннего обозрения «Вестника Европы» (1878, № 12), где вновь обрушивается на «нигилизм», на роман Чернышевского «Что делать?», на русскую журналистику последних двух десятилетий. В брошюре имелись прямые выпады в адрес Салтыкова, да и вообще нападки Цитовича в первую очередь имели в виду «Отеч. записки». В том же году вышла брошюра Цитовича «Хрестоматия нового слова. Что делали в романе «Что делать?», полная клеветы на роман Чернышевского. В ней, между прочим, «новые люди» сближались с «героями» уголовных процессов. Брошюры Цитовича отвечали «веяниям дня». Они выдержали в короткое время ряд изданий (например, «Ответ на письма…» вышел в восьми изданиях), с ними солидаризовалась реакционная периодика (см., например, MB, 1879, №№ 15, 153, 200).

Стр. 498. Ты, фортуна, украшаешь… — Из стихотворения Сумарокова «Перевод Руссовой оды на фортуну».

Стр. 499…мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь… — Из народной песни «По улице мостовой».

А завтра — где ты, человек? — См. прим. к стр. 26.

Стр. 501. Фьюить! — выражение, постоянно употребляемое Салтыковым как символ правительственного произвола вообще и административной ссылки в частности.

«Ямщик лихой, он встал с полночи». — Из стихотворения Ф. Глинки «Сон русского на чужбине», часть которого стала народной песней.

Стр. 504. Реторика Георгиевского — «Руководство к изучению русской словесности» (см. т. 10, прим. к стр. 117).

…будь я менее сдержан — из этого непременно произойдет для меня молчание. — Подразумевается постоянная угроза цензурных репрессий.

…против наплыва неблагонадежных элементов! — Намек на последнюю фразу статьи Безобразова, имевшую доносительный характер: «не мешает, однако, зорко следить за теми неблагонадежными материалами, которые силятся с разных сторон втесниться в новое государственное здание, зорко следить за неблагонадежными понятиями, распространяемыми в общественной атмосфере» (PB, 1869, № 10, стр. 486).

Стр. 507…я тогда же обратился к…публицисту… — Со статьей «Человек, который смеется» (см. т. 9, стр. 696).

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

Рукописи и корректуры не сохранились.

В Изд. 1880 текст подвергся незначительной стилистической правке.

В очерке раскрывается близость принципов «семейного» и «государственного». Обитательницы публичного дома, «штучки» — наиболее рьяные приверженцы государственного принципа, устраивают триумфальную встречу ренегату, Саше Ненарочному. Демидрон является цитаделью не только благонамеренных «патриотических» чувств, но и официальной нравственности. В. нем находит осуществление «семейный союз». Именно девица Филиппо, одна из примадонн Демидрона, воспитала «похвальные» качества Саши Ненарочного, посеяла в его сердце «семена благонравия», принесшие столь «благие» плоды. Описание триумфа Саши в Демидроне превращается в едкий гротеск, раскрывающий полную несостоятельность «основ».[144]

Объединенный очерк «Первое августа. — Первое сентября» вызвал разноречивые отклики прессы. Подробный его разбор сделал Е. Е. Картавцев в газете «Киевлянин».[145] Он указал, что «в летние и осенние месяцы со стороны московских органов «людей порядка» было сделано несколько заявлений и проведено несколько мыслей, сущность которых заключалась в вопросе: «Действительно ли «Отечественные записки» и их редактор признают и готовы поддерживать принципы, на которых зиждется собственность, семейство и государство». Из самой постановки вопроса видно было, что делавшие его готовы были отвечать отрицательно». Далее автор рецензии отмечает, что Салтыков в своих последних произведениях «с необыкновенной силой поставил и разъяснил сомневавшимся вопрос о взгляде журнала на три «основы» современной жизни — семейство, собственность и государство».

В. Чуйко в «Лит. хронике» газеты «Новости» отметил значение образа Саши Ненарочного, показывающего, «откуда могут явиться подобные господа, у которых самоуверенное невежество и хлыщеватая легкость в разрешении самых сложных общественных вопросов играют такую выдающуюся роль».[146]

Подробный разбор и положительные отзывы были помещены во многих других газетах.[147] Резко отрицательную характеристику Салтыков получил в «Лит. очерках» Буренина как автор «лицемерно-либеральничающих» «Отеч. записок», которые вместе с Елисеевым и Михайловским «желают дать понять <…>, что они люди, во-первых, идейные и, во-вторых, невинные и нимало не опасные для отечества».[148]

Стр. 513…пользовался секретным доверием местного штаб-офицера… — то есть был осведомителем местного жандармского офицера.

…секретно утирать слезы. — По преданию, когда граф Бенкендорф, назначенный управляющим III Отделением, только что учрежденным, обратился к Николаю I с вопросом о своих обязанностях, тот протянул ему носовой платок и сказал: «Вот, отирай слезы вдов и сирых».

Стр. 513…на случай телесного озлобления… — Из «Скрижали» Арсения Грека.

Стр. 514…дидактической сферой… — Здесь: духом поучения, назидания.

Стр. 518. Это случилось тому назад пять лет — то есть в разгар хождения в народ.

Стр. 519. Ждал к пасхе Владимира 3-й, а получил корону на св. Анны… — Согласно «Установлению об орденах» орден Анны занимал самое «демократическое» место. Для повышения значения этой награды было введено изображение императорской короны, помещавшейся над орденом (см.: И. Г. Спасский, Иностранные и русские ордена, Л. 1963, стр. 17).

Стр. 520…на Страстной бульвар… — Там помещалась редакция «Моск. ведомостей».

…подарили «Полный греческо-русский словарь»… — Здесь высмеивается приверженность издателей-редакторов «Моск. ведомостей», Каткова и Леонтьева, к классическому образованию, к древним языкам.

Стр. 526…статистических сведений… — «Статистикой» Салтыков иронически именует сведения, собираемые полицией о «неблагонадежных элементах» (ср. «Современную идиллию»).

ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В Изд. 1880 вошло с некоторыми стилистическими изменениями. Кроме того, был снят следующий «Postscriptum» к очерку, вставленный в журнальный текст в ответ на выпад Достоевского против Салтыкова в третьей главе восьмой книги «Братьев Карамазовых».[149]

P. S. Последние строки были уже написаны, как я прочитал в романе «Братья Карамазовы», соч. писателя Достоевского, следующую тираду, произносимую некоей г-жой Хохлаковой: «Женское развитие и даже политическая роль женщины в самом ближайшем будущем — вот мой идеал. У меня у самой дочь, и с этой стороны меня мало знают. Я написала по этому поводу писателю Щедрину. Этот писатель мне столько указал, столько указал в назначении женщины, что я ему отправила прошлого года анонимное письмо в две строки: «Обнимаю и целую вас, мой писатель, за современную женщину, продолжайте». И подписалась: «мать». Я хотела было подписаться: «современная мать» и колебалась, но остановилась просто на матери: больше красоты нравственной, да и слово «современная» напоминало бы им (?) Современник — воспоминание для них (?) горькое, ввиду нынешней цензуры…» Такого письма я не получал, и вся эта «выдумка», очевидно, сочинена салопницей Хохлаковой для того, чтоб напомнить: был, дескать, журнал «Современник», так вот не он ли устами «писателя» Щедрина продолжает говорить. Ах, эти салопницы! То из старой одежи чего-нибудь на бедность просит, а то вдруг, ни с того ни с сего, съязвит. Съязвит глупо, беззубо, но в то же время ужасно противно, хоть форточки отворяй! Вот хоть бы в данном случае: об чем докучает салопница Хохлакова? — об том, чтоб я продолжал писать о назначении современной женщины. Но я об этом-то именно предмете всего менее и писал, а следовательно, не только не мог «столько» указать г-же Хохлаковой, но просто ничего. Вот если б вы, салопница Хохлакова, поблагодарили меня за изображение людей, «которые мертвыми дланями стучат в мертвые перси» — такой благодарности, быть может, я заслуживал бы. Подобных людей я действительно изображал и надеюсь изображать и в будущем без ваших просьб. Останетесь довольны.

Не удовлетворившись этим ответом, Салтыков продолжил свой спор с Достоевским и в фельетоне «Первое ноября». Скрытая полемика между обоими писателями велась на протяжении десятилетий. Конкретные обстоятельства, побудившие Достоевского в «Братьях Карамазовых» открыто выступить против Салтыкова, остаются невыясненными. При подготовке отдельного издания «Круглого года» Салтыков исключил из текста оба полемических отрывка. Подробнее см.: С. Борщевский, Щедрин и Достоевский, Гослитиздат, 1956, стр. 314–322.

Салтыков затрагивает в фельетоне проблему взаимоотношений писателя с читателем-другом, раскрывая свое понимание задач общественно-литературной деятельности (см. стр. 747).

Письма литературных героев к рассказчику — «дяде» раскрывают ироническое отношение Салтыкова к признанию «основ», провозглашенному в фельетоне «Первое августа».

Стр. 526. Наглотавшись от представителей современного русского критиканства разных эпитетов… — Так, например, в «Дорожных заметках» (MB, 1879, № 249) о Салтыкове говорилось следующее: «Мне случилось прочесть эту переписку <видимо, письма Карамзина, Батюшкова и Вяземского> вслед за какой-то статьей Щедрина. Господи, что за различие! Точно я перескочил в благоуханный сад из псарни, наполненной смрадом, визгом и свистом арапника!»

Стр. 527. Ведь настоящего-то слова <…> все-таки не выговоришь… — Намек на цензурные препятствия.

Стр. 528. Наступил период затишья… — Речь идет, возможно, о 1864–1867 годах, когда Салтыков оставляет литературные занятия и вновь служит в провинции.

Стр. 529. Дар напрасный, дар случайный… — Из стихотворения Пушкина.

Стр. 530. Выморочное имущество — имущество, оставшееся после умершего, не имеющего наследников и не сделавшего завещания; на него никто не может предъявить претензий, и оно поступает в собственность государства.

Стр. 531. Митрофан, Тарас Скотинин <…> Простакова… — персонажи комедии Фонвизина «Недоросль».

Стр. 532. Рудин <…> Лаврецкий — герои романов Тургенева «Рудин» и «Дворянское гнездо».

Стр. 534. Кунавино. — См. прим. к стр. 381.

Стр. 535. А о святой церкви и служителях ее… позабыл? — Письмо «иерея» (священника) как бы включает и религию, церковь, в ряд «основ», «краеугольных камней», обличаемых в цикле.

ПЕРВОЕ НОЯБРЯ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В Изд. 1880 автор устранил всю начальную часть очерка, содержавшую следующее продолжение полемики с Достоевским, начатой еще в октябрьском очерке.

Остановлюсь на минуту на г-же Хохлаковой, которую г. Достоевский так некстати и неуклюже подсунул мне в прошлом месяце. Письма, возвещенного ею, я не получал.

Очевидно, она лгала, говоря, что написала его. Зачем она лгала? Хохлакова — тип не новый. Гоголь, который так много прозрел в русской жизни, прозрел и несметное хохлаковское воинство, олицетворив эту язву в двух незабвенных личностях: даме просто приятной и даме приятной во всех отношениях. Обе эти дамы представляют самое полное воспроизведение того неотвязного пустодушия, которым почти поголовно обуревается общество в известные исторические моменты. В женщинах это пустодушие как-то особенно обостряется, потому что, по самым условиям своего общественного положения, они всегда витают в пространстве, не пристроенные ни к какому делу, и, вследствие этого, легче, нежели мужчины, утрачивают представление о пределах оглашенности и халдовства.

Жизнь этих дам есть сплошное лганье во всех формах и видах, начиная от простого пускания пыли в глаза и кончая несомненным предательством. Сначала лганье составляет как бы принадлежность «умения жить»; к нему прибегают для поддержания светских связей, им прикрывают зависть, тщеславие и желание под внешним блеском схоронить от посторонних глаз всяческое домашнее убожество. Но, мало-помалу, лганье до такой степени входит в жизненный обиход, что самое общение с этой лгущей средою уже представляется какою-то гнилою фантасмагорией. Лгут непрестанно и по привычке, не потому, чтобы это было нужно для достижения каких-нибудь целей, а просто потому, что правда сделалась противной. Народ очень своеобразно и метко заклеймил подобных женщин именем «шлюх». Действительно, ничего другого и сказать об них нельзя.

К числу таких «шлюх» принадлежит г-жа Хохлакова. Г. Достоевский, как один из наиболее чутких последователей Гоголя, не мог не воспользоваться этим типом: до такой степени он жизнен. Нужно, однако ж, сознаться, что в данном случае он разработал его не совсем удачно. С одной стороны, он утрировал его до степени полоумия, с другой — снабдил свойствами совершенно ему чуждыми и даже пристегнул к этому типу какие-то полемические цели. Все это в значительной степени затемнило тип, первоначально начерченный Гоголем с поразительной ясностью.

Я охотно соглашаюсь, что Хохлакова, как и всякая другая «приятная» дама, есть не что иное, как проезжий шлях, который всякий может топтать ногами: и мудрец, и глупец, и человек убежденный, и человек, стучащий мертвыми дланями в пустые перси, и человек добра, и изувер, мечтающий о кострах. Ее можно заставить и фригийский колпак надеть, и облечься в костюм сердобольной — все это она сделает, и притом непременно уладится так, что оба костюма будут ей одинаково к лицу.

Все это я допускаю, но, в то же время, думаю, что независимо от этой шляховой общедоступности, у нее есть и другая собственная ее, интимная подоплека, которую наблюдатель тоже должен принять в соображение, если не желает попасть впросак. По мнению моему, эту интимную подоплеку составляет инстинктивное отвращение к какой бы то ни было работе мысли, отвращение, которое даже больше, чем шляховая общедоступность, дает окраску ее жизни и перед которым представляется тщетным всякое усилие, направленное с целью поднять ее умственный и нравственный уровень.

Хохлакова никак не может сосредоточиться — вот в чем ее горе. А потому все серьезное (а в том числе и серьезная подлость) противно ее природе. В силу своей беспутной подвижности она ко всему прислушивается и присматривается, но ежели это слышанное и виденное хотя сколько-нибудь выходит за пределы самой несомненной низменности, то она положительно ничего не поймет. Поверьте, Гоголь не напрасно заставил свою приятную во всех отношениях даму говорить о фестончиках и только о фестончиках: это единственный разговор, который она может вместить. Конечно, в крайнем случае, и ее можно заставить вытвердить фразу более или менее сложную, но все-таки это будет предприятие очень рискованное, потому что она, наверное, либо слова переставит, либо что-нибудь пропустит, либо от себя нечто присочинит. И в конце концов, никого не убедит, а только сконфузит и выдаст того, кто ее научил.

Поэтому, если писателю нужно, чтоб Хохлакова произносила «страшные слова», то надлежит выбирать таковые исключительно из замоскворецкого лексикона. Например: «жупел», «кимвал», «металл». Такие слова по плечу Хохлаковой, потому что они приобрели право гражданственности в той среде, в которой она вращается. А если б она даже и переврала их, переставила один слог на место другого, то и тут большой беды нет: кому какое дело, так или иначе то или другое глупое слово произнесено? Но писатель поступит несогласно с истиной и совершенно бестактно, если в уста Хохлаковой вложит «страшные слова» иного, незамоскворецкого пошиба. Таковы, например: «прозелит», «преуспеяние», «Современник» и другие. Перед этими словами Хохлакова может только трепетать, но произносить их отчетливо, безошибочно и притом самостоятельно она не в силах. Она наверное перепутает, смешает: «прозелита» с «протодиаконом», «преуспеяние» с «успением», «Современник» с «Временем» или «Эпохой». Да и с какой стати ей придет в голову такое, например, мудреное слово, как «Современник»? Где она могла слышать это слово? а если даже случайно и слышала, то правдоподобно ли, чтоб ее необузданно-легковесная память могла задержать его? Повторяю: ничего подобного даже случиться с г-жою Хохлаковой не могло. Так что, ежели первую половину ее фразы (о письме ко мне) она солгала motti proprio,[150] то вторую половину (о «Современнике») г. Достоевский заставил ее вымолвить совершенно вопреки тому верному художественному чутью, которое составляет отличительное достоинство произведений этого талантливейшего из последователей Гоголя. Нет, не о «Современнике» она хотела дать намек, а о «Времени» или об «Эпохе», этих своего рода «жупеле» и «кимвале», вполне доступных разумению Хохлаковой.

Таким образом, если уж непременно требовалось потревожить прах «Современника» и сопоставить его с моею фамилией, то, мне кажется, г. Достоевский поступил бы несравненно целесообразнее, возложив это поручение на старика Карамазова. Этот развратный и насквозь прогнивший старикашка, действительно, должен быть сердит на меня, и так как он, по природе своей, на всякие предательства способен, то, конечно, мог и в данном случае соорудить что-нибудь воистину язвительное. Я думаю даже, что он не ограничился бы напоминанием о «Современнике», но при сем присовокупил бы, что мои сочинения нужно сжечь рукой палача или что я проповедую презрение к России, а потом, помаленьку да полегоньку, пустил бы, пожалуй, букетами и по части событий, которые, в последнее время, так глубоко взволновали Россию. Конечно, все это клевета, сплетня и самая бесшабашная подлость; сам старец Карамазов очень хорошо это сознает, но так как он клеветник по природе, то никакие сознания не могут его остановить на доблестном пути инсинуации. Г. Достоевский очень тонко подметил в своем герое одно гнусное качество, которое он назвал «сластничеством», но он упустил из вида, что рядом с «сластничеством» в этом протухлом сердце свило гнездо еще и человеконенавистничество. Благодаря этому последнему свойству старый гнуснец никогда так не бывает доволен, как в те минуты, когда он думает, что ему удалось утопить ближнего в ложке воды. Повторяю: если бы г. Достоевский какую угодно выходку, даже самую омерзительную, относительно меня внушил не Хохлаковой, а старику Карамазову, я не только не увидел бы в ней ничего неожиданного или бестактного, но, напротив того, нашел бы ее вполне резонною, злопылательному сердцу свойственною и с обстоятельствами дела согласною…

Но страшною, даже и в карамазовских устах, я все-таки ее не нашел бы.

В этом смысле я могу совершенно искренно заверить карамазовскую семью, что «страшные слова» давным-давно утратили в моих глазах всякий престиж. Я знаю, конечно, что легкомысленное хохлаковское воинство (обоего пола) и доныне не упразднилось, а следовательно, у Карамазовых всегда найдется готовая к их услугам аудитория, которую они могут, по своему усмотрению, повергать в суеверный трепет; но я знаю также, что наряду с хохлаковским легковесным воинством уже существует достаточное количество и таких людей, в которых такие личности, как гнилой старик Карамазов, ничего, кроме отвращения, возбудить не могут. В самом деле, что такое Карамазов? — это не человек, а оборотень; это нечистое животное, которому горькая случайность дала возможность восхитить человеческий образ. Вот истина, которая сделалась понятною уже для очень многих, как равно и то, что у оборотня ничего другого и быть не может на уме, кроме первородного свинства. А коль скоро это достаточно ясно, то весьма естественно, что против карамазовских каверз никакого другого корректива и искать не требуется, кроме того, который указывается в общеизвестной мудрой русской пословице: «Бог не попустит — свинья не съест». Именно так: не съест свинья — только и все.

Помилуйте! если бы бог попускал, чтобы свиньи одолевали людей, где ж была бы справедливость?

Ведь эти прожорливые животные вскорости истребили бы весь человеческий род, и в таком случае ужели они управляли бы вселенною?

Возможно ли представить себе такой ужас: человеческое слово упразднилось, а вместо него повсеместно водворилось свиное хрюканье?

Ведь таким образом мы будем, пожалуй, лишены возможности читать стихотворения Майкова и наслаждаться произведениями г. Достоевского! Да, наконец, и некому будет читать и наслаждаться! Нет, бог не попустит подобной несправедливости.

Я твердо верю этому и не страшусь. Вот уж шестой десяток живу я на свете, а в том числе с лишком тридцать лет действую в литературе. Вижу я, правда, особливо в последнее время, как бродят около меня нечистые животные и обнюхивают меня… Ужасно противно это обнюхивание — с этим я, конечно, не согласиться не могу, но ежели нечистые животные полагаются по штатам самой природы, то делать нечего, приходится примириться с этой необходимостью. Но чтобы они так-таки съели, потому что такова их свиная фантазия… помилуй бог!

Нет, не съедят они, не съедят никого. Бог не попустит этого. Вот почему я нимало не сомневаюсь и в ответ на отвратительные обнюхивания уверенно восклицаю: жив есмь и жива душа моя!

Кроме того, Салтыков изъял два авторских признания, относящихся к обстоятельствам подготовки очерка для публикации в журнале.

Стр. 541, строка 20. В «Отеч. записках» после слов: «ни того, ни другого я не выполнил» — было:

Я даже вынужден был изменять обязательной в работах этого рода аккуратности, то есть не каждый месяц являлся с моими беседами и, следовательно, не мог сообщить содержанию их характер современности. Да и вообще, не имел охоты писать, а писал потому только, что надо было как-нибудь довести до конца раз начатое дело.

Стр. 543, строка 19. После «едва ли мыслимы» — было:

Как бы то ни было, но, прощаясь с читателями до будущего года, вновь повторяю: я выполнял задачу моих ежемесячных бесед очень слабо и далеко не в том объеме, в каком предполагал. И прошу в том великодушно меня простить.

В фельетоне затрагивается проблема соотношения литератур 40-х и 70-х годов, к которой Салтыков возвращался неоднократно. О ней шла речь в статье «Один из деятелей русской мысли» (см. т. 9), в цикле «В среде умеренности и аккуратности» («Дворянские мелодии», см. т. 12). Сама постановка проблемы определялась литературно-журнальной борьбой вокруг наследия «сороковых годов» и связана была у Салтыкова со стремлением преодолеть ограниченность «утилитарной» сатиры.[151]

Не случайно сторонники такой сатиры, с какой бы точки зрения они ни исходили, обвиняли Салтыкова в идеализации «сороковых годов» (см. статьи Ткачева «Безобидная сатира» и «Заметки «о том, о сем», «Лит. меланхолия». — «Дело», 1878, № 1, 1880, № 1; статью Б. Н. «Лит. летопись». — «Русск. курьер», 1880, № 39).

Литература «сороковых годов» вовсе не являлась идеалом Салтыкова, видевшего, по словам Михайловского, и связанность ее по рукам и ногам, и многие внутренние изъяны, и особенно изолированность ее от практической «злобы дня».[152] Салтыков уверен, что общение с жизнью «всегда было и всегда будет целью всех стремлений литературы». Но он предпочитает литературу «сороковых годов», с ее убежденностью, со стремлением «отыскать известные идеалы добра и истины», современной буржуазно-либеральной, реакционной литературе, занимающейся разработкой «пустяков», для которой «общие принципы — недоступны».

Заключительная часть фельетона содержит упоминания о цензурных и политических обстоятельствах, в которых создавался цикл и которые вынудили изменить его первоначальный замысел.

Следует учитывать и то, что отношение «дяди» — рассказчика, воспитанного на идеалах «сороковых годов», и отношение самого Салтыкова к эпохе Грановского далеко не идентичны.

Стр. 535…мы, члены этого кружка… — то есть кружка Петрашевского (ср. с упоминанием о нем в «Противоречиях», «Брусине», «Тихом пристанище», «За рубежом» и др.).

Стр. 536…чаще справлялись с кладбищем сороковых годов… — Ср. с рассуждениями Чернышевского в «Очерках гоголевского периода русской литературы» о критике 40-х годов, о наследии Белинского: «И надобно еще спросить себя, точно ли мертвецы лежат в этих гробах <…> не гораздо ли более жизни в этих покойниках, нежели во многих людях, называющихся живыми?» (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. 3, М. 1947, стр. 9).

Стр. 539. «…сердца горестных замет». — Из «Евгения Онегина» Пушкина (Посвящение).

Стр. 542…голоса звонкие, уверенные… — то есть голоса торжествующей реакции.

ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ («Вечерок»)

«Вечерок» привлек внимание цензурного комитета вместе с четырьмя другими произведениями (рассказ Осиповича-Новодворского «Карьера (Записки молодого человека)», басня А. Л. Боровиковского «Воробей», анонимная статья «Финансовые итоги последних лет» и «Внутр. обозр.» Кривенко). Цензор Лебедев докладывал С.-Петербургскому цензурному комитету (16 февраля):

«В этом очерке автор самыми мрачными красками описывает современное состояние общества, при котором будто бы не могут собраться на дому четыре или пять человек для приятельской беседы из опасения, чтобы их не подслушали <…>. Даже на лакея своего нельзя положиться из боязни, не подослан ли он кем-нибудь <…> молчанию так же точно могут приписать какое-нибудь злое намерение <…> Так что настоящая жизнь похожа скорее на тяжелый кошмар, нежели на жизнь».[153]

О характеристике Салтыковым «ретирадной литературы» в докладе говорилось:

«Так Щедрин называет ту часть литераторов и публицистов, которая отстаивает начала порядка, общественный строй и восстает против современных утопистов <…> Тут же указывается на предстоящий выход двух ежедневных газет, издателями которых будут два ретирадника, разумеется — охранители, намекая этим, без сомнения, на новую газету «Берег» (цензор имеет в виду газету, которая начала выходить 15 марта 1880 г. под редакцией П. Цитовича, с которым Салтыков полемизировал в предыдущих очерках «Круглого года»).

Цензурный комитет принял решение об аресте февральской книжки «Отеч. записок». Салтыков обратился 17 февраля с письмами к начальнику Главного управления по делам печати В. В. Григорьеву, прося «цензурные недоразумения» разрешить «негласным путем»,[154] сообщить в редакцию, «что именно подало повод к недоразумениям». Согласие было получено по распоряжению министра внутренних дел Л. С. Макова, и на следующий день, 18 февраля, Салтыков просил цензурный комитет возвратить представленные туда экземпляры журнала для внесения в них необходимых изменений. Из февральской книжки были изъяты четыре статьи, включая «Вечерок», а «Финансовые итоги последних лет» были напечатаны с значительными цензурными купюрами.

Мартовская книжка журнала вышла со следующим объявлением на обложке:

«По болезни М. Салтыкова, предположенные им лично статьи для февральской и мартовской книжки не могли быть напечатаны».

В связи с некоторым ослаблением политических репрессий Салтыков смог поместить «Вечерок» в апрельской книжке под заглавием «Не весьма давно (Осенние воспоминания)», указывавшим как на время описываемых событий, так и на невозможность своевременной публикации произведения. Об обстоятельствах публикации и угрозе второго предостережения в связи с ней Салтыков сообщает в письме к Елисееву, написанном, очевидно, в конце апреля — начале мая 1880 года, после визита к Н. С. Абазе, назначенному 4 апреля начальником Главного управления по делам печати:

«Сейчас приехал от Абазы, который принял меня достаточно приветливо <…> И еще, между прочим, сказал: а знаете ли, что я спас ваш журнал от второго предостережения? Оказывается, что в Совете дебатировался этот вопрос по поводу моей статьи. На это я сказал, что, во-первых, статья эта напечатана с ведома Григорьева, равно как в майской книжке появится другая статья «Карьера», тоже с ведома Григорьева; во-вторых, что я иначе писать не умею, и стало быть, мне остается одно из двух: или писать как пишу, или совсем перестать».

Журнальный текст очерка носит следы цензурных изъятий: на стр. 552 и 567 выпущенный текст отмечен строками точек (см. стр. 555 и 559). Кроме того, стр. 567–568 вклеена, очевидно, после цензурной вырезки текста. Указанный в докладе Лебедева отрывок о предстоящем выходе газеты Цитовича «Берег» отсутствует.

В ноябре 1880 года типография Краевского ходатайствовала перед цензурой о разрешении выпустить «Не весьма давно» и рассказ Новодворского «Карьера» отдельным изданием. В заключении Лебедева по этому поводу подтверждается, что в апрельской книжке очерк Салтыкова был напечатан «с некоторыми исключениями».[155]

В Изд. 1880 очерк вошел почти без изменений в тексте по сравнению с журнальной публикацией.

В очерке развиваются мотивы, намеченные в «Дворянских мелодиях» (см. т. 12), рисуется картина общества, в котором «засилие гады взяли». Слова: «Господи! Да неужто ж это не кошмар!» — подводят итог всему циклу, в котором затрагивается и вопрос о положении немногих «партикулярных людей», понимающих ужас происходящего, тех, что не «сумели уподобить себя зверям». Салтыков весьма скептически относится к либеральной интеллигентской оппозиции, «вольнодумствующей» вполголоса. Но он понимает, что в сложившихся обстоятельствах и такая оппозиция, при всей слабости ее, становится своего рода протестом.

Писатель воспользовался и относительной возможностью посчитаться с «ретирадной литературой», с таким ее представителем, как Цитович.

В очерке высказаны взгляды Салтыкова на «женский вопрос». Он считает односторонней постановку «женского вопроса» применительно только к «культурной среде» (борьба за высшее образование, за право занимать определенные должности, за участие в общественно-политической жизни страны и т. п.). Подлинное решение «женского вопроса» Салтыков связывает с демократическими изменениями в судьбах всего народа и общества. Ср. с «Письмами о провинции» (т. 7, письмо шестое), с очерками «По части женского вопроса» (т. 11), «Сон в летнюю ночь» (т. 12).

Многие газеты поместили положительные отзывы об очерке «Вечерок».[156]

Признавая совершенство художественной формы сатиры Салтыкова, Буренин в то же время иронически отозвался о «либеральности» писателя и упрекнул его в повторении своих старых тем. Особенное негодование Буренина вызвало высказывание Салтыкова о журналистах «ретирадных мест».[157]

Стр. 543…вопрос о «подоплеке»… — Здесь: о народном духе, о сущности народа.

Стр. 544…кто больше заслужил, Москва или Петербург? — Подразумеваются постоянные нападки на «петербургскую атмосферу» московских реакционных славянофильских публицистов, а также полемика с ними столичных либеральных газет.

…даже фаланстеров не чуждались… — Речь идет об увлечении утопическими социалистическими теориями Фурье в 40-е годы.

Стр. 545. Вещий Баян — певец-прорицатель, упоминаемый в «Слове о полку Игореве».

«шизым орлом ширять под облакы»… — Из «Слова о полку Игореве».

Околоток — подразделение полицейского городского участка.

Стр. 546. А именно в Лиссабоне… — В 1775 году в Лиссабоне произошло сильное землетрясение, во время которого погибло около 60-ти тысяч человек. По рассказам, животные предчувствовали его.

Стр. 547…и завтра, и послезавтра все греческие склонения будут? — Намек на систему классического образования, за которую ратовал Катков; победа сторонников этой системы являлась одним из признаков все усиливавшейся общественной реакции.

Стр. 548…газетные церберы. — Цербер — чудовищный пес, охранявший вход в царство мертвых (ант. миф.). Здесь: реакционные журналисты.

…с подоплекой не шутите <…> это красный фантом! — Намек на настороженное отношение со стороны сторонников официальной идеологии ко всякого рода суждениям о сущности народа, в том числе и славянофильским и благонамеренным.

Стр. 552…подобно ретирадникам, погрязнем в одних игривостях… — Реакционные публицисты рассматривали «женский вопрос» в специфическом плане, набрасывая на него «паскудный покров», сводя его к проповеди разврата, безнравственности. Салтыков, видимо, подразумевает отрицательные высказывания о «женском вопросе» Цитовича, истолковывавшего его как проявление необузданного полового инстинкта (см. «Ответ на «Письма к ученым людям»).

Стр. 557. Шалыган — шалопай, бездельник.

Стр. 558. Подоплеку угадали! Ах, много еще кровожадности в этой подоплеке таится… — Здесь: подоплека — темные отрицательные стороны народного сознания и быта.

…подоплека завопит: ха-ха, измена! — Подразумевается в первую очередь обывательская «чернь» (дворники, извозчики, мясники Охотного ряда и т. п.), которую власти и реакционная печать пытались изобразить истинной представительницей народных воззрений, якобы враждебных всякой «крамоле» (см., например, «Письмо к издателю» и редакционный отклик на него «С берегов Невы», MB, 1878, №№ 108, 110, 1879, № 97).

Стр. 559. «Ее», то есть розничную продажу… — Разрешение или запрещение розничной продажи газет было одним из средств воздействия властей на журналистику.

Стр. 559. Никто не моги делать поучения, а в том числе не моги и гад! — Мысль о том, что прежние времена, когда журналистика вообще не могла касаться общественных вопросов, имеет некоторое преимущество перед современностью, когда эти вопросы имеет возможность затрагивать лишь «гад»: реакционные публисты.

Стр. 559–560. Слава богу, говорит, и у нас публицист нашелся! — Подразумевается Цитович.

Стр. 561…«сквозь невидимые миру слезы»… — Из «Мертвых душ» Гоголя (т. I, гл. 7). У Гоголя: «сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Задеть мою амбицию я не позволю вам… — Из водевиля П. А. Каратыгина «Чиновник по особым поручениям».

«Gaudeamus» — студенческая песня («Будем же веселиться»).

Кант — похвальное песнопение; здесь: студенческая торжественная песня.

«Vivat academia» — начало второй строфы «Gaudeamus’»a.

…Медико-хирургическая… превосходно! — То есть начальство может усмотреть в словах «Gaudeamus»’a намек на Медико-хирургическую академию, место постоянных студенческих волнений. Так, например, «Моск. ведомости» (1879, № 97) упоминали «периодические, в течение целых семнадцати лет возобновлявшиеся волнения в Медико-хирургической академии, с отражением их во всех высших заведениях империи».

ИЗ ДРУГИХ РЕДАКЦИЙ ПЕРВОЕ МАЯ

В настоящем издании печатается по рукописи.

Рукопись представляет собой черновой вариант второй редакции очерка «Первое мая», от которой Салтыков отказался из цензурных соображений, возвратившись к первоначальной редакции (см. стр. 762).

Стр. 614…первую брошюру Цитовича. — Имеется в виду «Ответ на письма к ученым людям» (см. прим. к стр. 497).

Стр. 615…«мокрая квартира на девять месяцев»… — Цитович, обвиняя «нигилистов» в безнравственности, писал, что, по их мнению, «в недалеком будущем человеческий зародыш искусственно будет помещен в корову; что отец — самец матери, а мать — мокрая квартира на девять месяцев…» (П. Цитович, Ответ…, изд. 3-е, испр., Одесса, 1879, стр. 28).

Стр. 617. И дым отечества нам сладок и приятен. — В рукописи первоначально были строки из стих. Державина «На взятие Измаила»: «О Росс! о род непобедимый!//О твердокаменная грудь!» См. прим. к стр. 457.

Удрученный ношей крестной… — Из стихотворения Тютчева «Эти бедные селенья». У Тютчева: «Всю тебя, земля родная». В рукописи первоначально были строки из стих. Державина «На взятие Варшавы»: «В краю полунощном лежит богатырь.//Тень от чела, с посвиста пыль…» У Державина: «Вихрь полуночный, летит богатырь//Тьма от чела с посвиста пыль…»

ПРИЛИЧЕСТВУЮЩЕЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

В настоящем издании печатается по черновой рукописи.

Салтыков начал работать над статьей «Приличествующее объяснение», когда был вынужден прервать цикл «Круглый год» в связи с началом преследования прогрессивной журналистики после покушения на Александра II 2 апреля 1879 года. Статья писалась одновременно с апрельским и майским очерками «Круглого года»: черновая рукопись первой редакции очерка «Первое апреля. — Первое мая» написана на листе, в начале которого помещен зачеркнутый первый абзац «Приличествующего объяснения» (см. стр. 758), а содержание окончательной редакции «Первого мая» частично совпадает с «Приличествующим объяснением».

Текст публикуемого отрывка написан не ранее 5 июля 1879 года, когда в суде слушалось упоминаемое в статье дело Карла Ландсберга.[158]

Стр. 631…отношения Шевырева и Никиты Крылова к Грановскому и другим…. — Имеется в виду травля реакционными профессорами Московского университета Грановского и его соратников.

…словами Нибура… — Салтыков неоднократно цитирует эти слова из труда В.-Г. Нибура «Чтения о древней истории в Боннском университете» (см. т. 9, стр. 34, 167, т. 10, стр. 34 и прим.).

<«КОГДА СТРАНА ИЛИ ОБЩЕСТВО…»>

В настоящем издании печатается по рукописи.

Приводим некоторые рукописные варианты:

Стр. 636, строка 15. Вместо: «Исключения из этого правила бывают <…> становится равносильным выражению «непомнящий родства» — было:

«Баловень фортуны», о котором говорят, что он «выскочил» или «пролез», может появиться только в таком обществе, где существует особое сословие людей, известное под именем непомнящих родства. Только в применении к этой касте можно допустить выражения, которые обыкновенно говорятся о грибах и клопах. И хотя я не говорю, чтобы мы действовали неправильно, прибегая к этим выражениям, но все-таки мне сдается, что ежели бы мы обдумывали свои речи, то иногда посовестились бы.

Стр. 639, строка 10 сн. Вместо: «эта процедура до такой степени неизбежна <…> так как идол очень скоро выдыхается» — было:

И то и другое равно неизбежно, и то и другое равно у всех на знати, но по какой-то странной предусмотрительности судеб первое всегда помнится, второе всегда забывается. Благодаря этому происходит нечто вроде обряда: сперва лесть, потом вероломство. Непомнящий родства всегда небогат содержанием и потому скоро выдыхается.

Содержание отрывка и палеографические данные позволяют отнести его ко времени написания статьи «Приличествующее объяснение» и очерков «Первое апреля. — Первое мая».

Отрывок по своей проблематике примыкает к фельетонам «Круглого года». Как и в этих фельетонах, в нем высказано убеждение, что «среда эта насквозь прогнила, и фундамент, и стены», изображены «баловни фортуны», «непомнящие родства», «столпы «государственности», для которых отечество — «пирог», Салтыков и здесь выражает уверенность, что следует мыслить, не имея даже в виду, «что из этого должен выйти практический результат». Акцентируется вывод, что «баловней фортуны» и льстецов-вероломцев рождает вся общественно-политическая система царской России.

Стр. 634. Уж столько раз твердили миру… — Из басни Крылова «Ворона и Лисица».

Стр. 637…«страна наша велика и обильна»… — неточная цитата из летописного рассказа о призвании варягов на Русь. В летописи: «земля наша…»

Стр. 640. Я говорю о стыде, все о стыде… — Ср., например, со сценой появления Стыда, завершающей «Современную идиллию», с рассказом о пробуждении стыда среди глуповцев в «Истории одного города» (т. 8, стр. 421).

<«ГОВОРЯ ПО ПРАВДЕ, ПОЛОЖЕНИЕ РУССКОГО ЛИТЕРАТОРА…»>

В нестоящем издании печатается по рукописи.

Содержание отрывка и палеографические данные позволяют предположить, что рукопись создавалась в одно время с предыдущим отрывком — «Когда страна или общество…».

Салтыков продолжает намеченное в отрывке «Когда страна или общество…» исследование типа «баловней фортуны», причин, их порождающих, заставляющих льстить «баловням» и одновременно таить в отношении их вероломство. Главной из таких причин, по мнению писателя, является рабство, не только внешнее, но и внутреннее, не уничтоженное с отменой крепостного права.

Описание нынешнего и прежнего положения литератора перекликается с рассуждениями фельетона «Первое марта».

Стр. 642…«в хижину бедную, богом хранимую»… — Из водевиля Некрасова «Материнское благословение».

…что тебе стоит «Клеветникам России» написать? — В стихотворении Пушкина «Клеветникам России», написанном в связи с событиями польского восстания 1830–1831 гг., некоторые передовые современники усматривали отход поэта от его свободолюбивой поэзии. Об этом писал и В. Г. Белинский в 1847 г. в «Письме к Гоголю».

Стр. 643. Цевница — свирель.

…На Западе совершилось столько неключимостей… — Подразумеваются революционные события 1848 года.

…песня о том, как Ванька Таньку полюбил. — Подразумевается популярный романс Даргомыжского.

…в течение целых восьми лет… — то есть с 1848 по 1855 год, в период цензурного террора.

Стр. 644…убежищем «сладких звуков и молитв»… — неточная цитата из стихотворения Пушкина «Поэт и толпа», истолковывавшегося эстетической критикой как апология «чистого искусства». У Пушкина: «для звуков сладких и молитв».

…ни оду на взятие Хотина на струнах разыграть, ни «Бедную Лизу» написать… — Ода Ломоносова и повесть Карамзина приводятся как образец старой благонамеренной литературы, противопоставляемой современному «отрицательному направлению».

Стр. 646…этот человек был в случае… — То есть был в милости у высокопоставленных лиц.