Круглый год с литературой. Квартал четвёртый

9 ОКТЯБРЯ

Михаил Алексеевич Варфоломеев (родился 9 октября 1947 года) описал свою жизнь в автобиографической повести «Круги». Он сменил много профессий: бурильщик, скотник, бетонщик, рабочий сцены, актёр, художественный руководитель театра в своём родном городе Черемхово Иркутской области. Первый рассказ опубликовал в газете в 1965 году.

Он был очень плодовитым драматургом. Написал более 60 пьес. Благодаря первой своей пьесе «Полынь – трава горькая» (1975), признанной на конкурсе лучшей пьесой о Великой Отечественной войне, стал известен. Его пьесы шли и, кажется, идут во многих театрах страны. Их ставили и за рубежом.

Более десятка фильмов сняты по его сценариям. Среди них «Полынь – трава горькая», «Бесы», «Миленький ты мой».

Плодовитый писатель написал около двухсот рассказов, десять повестей, романы «За стеклом» и «Без берегов». Печатался в основном в журнале «Москва», совпадая с православно-патриотической позицией этого журнала.

Был лауреатом премии имени Бунина за лучший рассказ, лауреатом всероссийского конкурса драматургов за пьесу «Поросёнок Кнок».

Мне он представляется подражателем своих именитых земляков Вампилова и Распутина.

Умер рано 26 мая 2001-го на 54-м году жизни.

В 2012 году в Черемхове ему установлен памятник.

Илья Янкелевич Габай (родился 9 октября 1935 года) свою правозащитную деятельность начал с первого же митинга брежневской поры на Пушкинской площади 1965 года. 21 января 1967 года участвовал в демонстрации, протестовавшей против ареста Ю. Галанскова, В. Лашковой, А. Добровольского. Через пять дней был арестован, заключён в Лефортовскую камеру, но через четыре месяца был отпущен «за отсутствием состава преступления». Вот какое было тогда время!

Но оно ужесточалось на глазах.

Габай стал активным правозащитником. Особенно много сделал для реабилитации крымско-татарского народа. Помогал Зампире Асановой, Ролану Кадыеву, Мустафе Джемилеву подготавливать документы, выступал в «Хронике текущих событий», работал над выпуском этого периодического издания самиздата.

В мае 1969 года по обвинению в клевете на советский строй был отправлен на следствие в Ташкент. Там был приговорён к 3 годам заключения. Отбывал наказание в лагере Кемеровской области, где написал поэму «Выбранные места».

В марте 1972 года его перевели в Москву для дачи показаний по делу о «Хронике текущих событий». В мае был освобожден.

Но с арестом П. Якира и В. Красина, давших показания против Габая и выступивших с покаянием по телевидению, над Габаем нависла новая угроза заключения. 20 октября 1972 года Илья Янкелевич выбросился с балкона одиннадцатого этажа. Некролог был опубликован в «Хронике текущих событий».

Его стихи опубликованы в книгах, вышедших в 90-е годы.

Эмигрировавшая на Запад вдова Габая Галина Габай-Фикен издала в Бостоне в 2011 году объёмный сборник «Горстка книг да дружества…», вобравший в себя всё творчество Ильи Габая.

А поэтом Габай был самобытным. Вот его стихотворение «Юдифь», написанное в 1963 году:

Мне понравилась «Повесть о рядовом Смородине, сержанте Власенко и о себе» Бориса Николаевича Никольского, которую опубликовал журнал «Юность» в 1962 году.

О своей биографии он написал сам:

«Я родился 9 октября 1931 года в Ленинграде. Во время войны был эвакуирован в Среднюю Азию, в августе 1944 года вернулся в Ленинград. В 1949 году окончил школу с золотой медалью и поступил в московский Литературный институт имени А.М. Горького. После окончания института в 1954 году был направлен на работу в молодёжную газету в г. Калинин (Тверь). В том же году в декабре был призван в армию, служил в Забайкальском военном округе рядовым солдатом, сержантом.

В конце 1956 года был уволен в запас и вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр», затем в «Авроре», избирался и работал секретарём правления Ленинградской писательской организации. С декабря 1984 года работаю главным редактором журнала «Нева».

Свой первый рассказ опубликовал ещё школьником в газете «Ленинские искры». Однако началом профессиональной литературной работы считаю 1962 год, когда в журнале «Юность» была напечатана моя «Повесть о рядовом Смородине, сержанте Власенко и о себе». В 1963–1964 гг. вышли мои первые книги – «Полоса препятствий» в издательстве «Детская литература» и «Триста дней ожидания» в «Молодой гвардии». С тех пор мною написано и выпущено более 20 книг.

В конце шестидесятых я начал работать над циклом небольших книжек для детей, посвящённых армии, таких, как «Кто охраняет небо», «Как прыгал с парашютом», «Что умеют танкисты», «Как живёт аэродром» и т. д. Впоследствии эти книжки выходили уже под одной обложкой под названиями «Солдатская школа» и «Армейская азбука». Именно эти книги вызвали огромную читательскую почту. Кроме того, для детей мною были написаны «Весёлые солдатские истории», «Приключения рядового Башмакова», «Три пишем, два – в уме» и другие.

Одновременно я работал над книгами, адресованными взрослому читателю. Так, у меня вышли сборники повестей «Баллада о далёком гарнизоне» (Лениздат, 1968 г.), «Рапорт» (Л. СП. 1978 г.), романы «Жду и надеюсь» (Лениздат, 1976 г.), «Белые шары, чёрные шары…» (Лениздат, 1980 г.), «Формула памяти» (Л. СП. 1982 г.), «Воскрешение из мёртвых» (Л. СП. 1990 г.), книга фантастики «Бунт» (Лениздат, 1987 г.) и другие.

В 1989 году я был избран народным депутатом СССР, до конца 1991 года работал в Верховном Совете СССР в качестве заместителя Председателя Комитета по вопросам гласности, принимал самое активное участие в подготовке первого Закона о печати.

Награждён двумя орденами: «Знак почета» и «Дружбы народов».

Я писал в журнале «Детская литература» о какой-то из книг Никольского. За неимением журнала, не помню, в каком году это было, и о каком произведении я писал. Но помню, что отзывался о произведении писателя на армейскую тему.

Впрочем, как понятно из его автобиографии, армейская тема была ведущей в творчестве Никольского.

После перестройки у себя в «Неве» он напечатал несколько интересных эпизодов о своей жизни.

Вот он вспоминает, как наконец-то цензура разрешила «Неве» напечатать солженицынский «Март семнадцатого» и как он, главный редактор, держит в руках сигнальный экземпляр номера с текстом Солженицына:

«Как обычно, я принялся листать номер – почти весь его объём занимал «Март Семнадцатого». И вдруг… У меня похолодели руки. Что такое?! Ещё не веря своим глазам, я снова принялся пролистывать номер. Так… так… «Март Семнадцатого»… «Март Семнадцатого»… И вдруг на очередном развороте публикация Солженицына неожиданно обрывается, и справа я читаю: «Хрен вы его найдёте», Олег Тарутин, фантастический рассказ… Дальше идут несколько страниц рассказа, а затем как ни в чем не бывало вновь продолжается «Март Семнадцатого»…

Трудно передать словами, что я тогда испытывал. Было ясно: подписать номер в таком виде, конечно же, я не могу, и это означает, что отпечатанный тираж пойдёт под нож. Катастрофа!

Причём я ведь точно знал, что, когда мы подписывали номер в печать, когда отправляли в типографию, всё было в порядке. Откуда же взялся Олег Тарутин со своим «Хрен вы его найдёте»?! Главное, говорил я себе, если бы хоть название было какое-то другое, нейтральное, не привлекающее внимания, а то, как нарочно, словно бы в насмешку!

Уже чуть позже, размышляя над случившимся, срочно позвонив в типографию, мы поняли, что произошло: причина заключалась в том, что из двух номеров […] мы составили один, сдвоенный, какие-то материалы, входившие в 11-й и 12-й номера, должны были остаться, какие-то выпасть. Вот тут-то в типографии по невнимательности и была допущена ошибка. Рассказ Олега Тарутина, нами вынужденно исключённый из номера, ошибочно оказался завёрстанным в текст Солженицына.

Так или иначе, но тираж действительно пришлось забраковать.

Надо отдать должное типографии: она постаралась как можно быстрее исправить свою ошибку. И через несколько дней тираж журнала – уже без всяких новых злоключений – отправился к подписчикам.

А я до сих пор бережно храню ставший уникальным, теперь уже, наверно, единственный сигнальный экземпляр, со страниц которого Олег Тарутин, отличный поэт и прозаик, к сожалению, уже ушедший из жизни, с весёлым озорством восклицает: «Хрен вы его найдёте!»

Не знаю, собраны ли такие эпизоды воспоминаний Никольского в «Неве» в отдельную книжку. Если нет, советую обратиться к сетевому «Журнальному залу». Там они сохранились.

Умер Борис Николаевич Никольский 18 декабря 2011 года.

Агнешка Осецкая, родившаяся 9 октября 1937 года (умерла 7 марта 1997-го), польская поэтесса, чьё имя сразу же вызывает в памяти песню Булата Окуджавы «Прощание с Польшей», её (песни) строчки: «Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою / в прощанье и в прощенье, и в смехе, и в слезах…», «Нам время подарило пустые обещанья. / От них у нас, Агнешка, кружится голова».

Она писала и прозу, и пьесы. Но главное в её творчестве – стихи, многие из которых стали песнями. Очень многие: Агнешка Осецкая – автор текстов около 2 тысяч песен.

Её любили в Польше. Для своего поколения она то же, что для нашего – Булат Окуджава, который не зря посвятил ей песню: они дружили.

Вот подстрочник знаменитых её «Строф для гитары»:

А Булат Окуджава не только посвятил ей свою песню. Он перевёл и её. И она в его переводе стала не менее популярной, чем песни самого Окуджавы, написавшего мелодию к ней:

Любопытно, что памятник, который в Варшаве поставили Агнешке Осецкой, напоминает памятник Булату Окуджаве на Арбате. Булат изображён выходящим из дворовой арки. Агнешка – сидящей за столиком рядом с кафе.

Николай Владимирович Станкевич (родился 9 октября 1813 года), основатель так называемого «кружка Станкевича», который поначалу был исключительно студенческим, но потом перерос рамки университета или, лучше сказать, вырос из этих рамок.

Кружок противополагался другому кружку – Герцена и Огарёва, где изучали учение Сен-Симона и французских утопистов-социалистов, следили за жизнью июльской монархии, вспоминали об империи Наполеона. А кружок Станкевича к политике был равнодушен, изучал немецких философов, занимался вопросами эстетики и литературы. Входили в него, кроме самого Станкевича, Белинский, Грановский, И. Аксаков, Катков, Лермонтов, Кольцов, Василий Боткин и ещё несколько менее известных людей. Впоследствии многие из кружковцев станут друг другу оппонентами, друг с другом дискутировать и довольно бурно. Но в тридцатые годы их сплачивал вокруг себя Станкевич своим, как вспоминали кружковцы, обаянием, умом, любовью к искусству, к немецкой и французской литературе, своим эстетическим чутьём на таланты. Станкевич не был руководителем, но был организатором. Кружковцы не были его учениками, но признавали его авторитет, который позволял ему быть центром кружка.

В 1834 году Станкевич уезжает в деревню, где решает держать экзамен на магистра по истории. Однако, прочитав Геродота, Фукидида, перечитав древнегреческие исторические памятники, отказывается от этого. Занятия историей представляются ему односторонними. Он соглашается принять должность почётного смотрителя Острожского уездного училища. На этой должности он хочет осуществить такие радикальные меры, как уничтожение телесного наказания в школах, введение в уездных училищах ланкастерской взаимной системы обучения. Но даёт знать о себе быстро развивающаяся болезнь, и он оставляет эти занятия.

В конце 1835 года он возвращается в Москву, где знакомится и сближается с Бакуниным и мечтает о поездке за границу, в Германию, на родину любимых философов Шеллинга, Фихте, Канта и Гегеля. Знакомство с сестрой Бакунина Любовью Александровной быстро переросло в роман, который принёс Станкевичу сильные душевные потрясения. В 1837 году, уже объявив Бакунину своей невестой, он вдруг усомнился в собственных чувствах и не смог ни отказаться от брака, ни согласиться на него. По всей очевидности, Любовь Александровна потрясена была никак не меньше Станкевича. Когда он в 1839 году находился за границей, пришло известие о её смерти.

В 1837 году он выехал на воды в Карлсбад, где прошёл успешное лечение и набрался сил для поездки в Берлин и житья в нём. Он снял квартиру в том же доме, где в это время жили его друзья Неверов и Грановский. Он с энтузиазмом посещал лекции некоторых видных профессоров Берлинского университета, брал приватные уроки по философии.

Помимо научных занятий Станкевич окунулся в театральную жизнь Берлина, посещает его музеи. Выезжает в Дрезден ради знаменитой художественной галереи, едет на родину Гёте и Шиллера в Веймар.

Однако болезнь вновь брала своё, и врачи посоветовали Станкевичу ехать в Италию.

По пути в Италию он остановился в швейцарском Базеле, где узнал о смерти Л.А. Бакуниной.

В Риме он встретился с Тургеневым и сдружился с ним. Тургенев оставил воспоминание об этом периоде жизни Станкевича, о том, как однажды, читая вслух Пушкина, он закашлялся, поднёс ко рту платок: на нём оказалась кровь. Улыбнувшись, он продолжил чтение.

В мае 1840 болезнь обострилась, но в июне Станкевичу стало лучше, и он отправляется во Флоренцию, а из неё – в Милан, до которого не доехал. Ему стало плохо, и 25 июня он скончался.

По признанию многих, Станкевич в своих сочинениях куда менее интересен, чем в своих лекциях, беседах, письмах. Это правда. Я с трудом нашёл у него стихотворение, которое можно было бы процитировать. Оно названо «На могилу сельской девицы»: