Кругосветка

Глава восьмая

Круг восьмой. Ворон

Вот он — Океан. Практически угробил. Нет, мы, вороны, в гробах не нуждаемся, привыкли завершать жизнь вольно, да и вообще эти гробы — ненужная и вредная выдумка. Но настроение у меня истинно внутри-гробовое.

Ужасающий день. Больше всего меня измучило предчувствие. Ведь выворачивало наизнанку, прямо до очина перьев. Ладно бы желудком (иной раз склюешь что-то не то, с каждым иногда случается). Ничего подобного — это было не желудочное, а предчувственное. Мы — вороны — все отчасти вещие. Но, во-первых, не до такой же степени, а во-вторых, я вообще не понимал, что именно произойдет. Похоже, примерно то же чувствовал не-шаман Хха — ему было даже хуже, родичи так и смотрели вопросительно — что будет? Да как тут скажешь что будет, если не понятно что будет, но понятно, что уж точно что-то будет⁈

Эх, нужно было у Укса расспросить насчет этой философской коллизии. Сгинул пилот-философ, и вообще мы обезглавлены. Даже опытному мне как-то не по себе без Профессора. Старшая коки-тэно не только умела виртуозно и на диво образовательно-поучительно врать, но и была истинным центром нашего научного сообщества. Странное сочетание, но не такое уж редкое, как всем кажется. Надеюсь, боги вернут нашего научного руководителя, а то сиди тут как дурак с младшим ученым секретарем. Впрочем, о чем я думаю — я, ворон, никогда не веривший в сказки со счастливым концом.

Все плохо. Мы тонем, эскадра погибла. Пора паниковать. Неистово тянет кружить и каркать над грот-мачтой и капитаном, но взлететь не могу.

Крылья болят невыносимо. В этот роковой день я поднимался в воздух неоднократно. Истинное безумье — противостоять таким неестественным и убийственным шквалам. Порывы швыряли меня на снасти и волны, оглушая и норовя утопить, спасал лишь мой солидный опыт летуна. Порой воздух внезапно переставал быть надежным (зоны разреженного давления, мне Профессор объясняла) и я падал, кружась, как растрепанная метла. Безумие! Но «безумству храбрых поём мы песню», помню-помню. Нужно было попытаться отследить курс других кораблей эскадры — они наша последняя надежда. И кто, как не я, мог спасти ситуацию?

Безнадежно. Никаких следов «Когтя», «Собаки», «Девы», «Козы» и нашего любимого бесценного дирижабля. Полагаю, даже если бы они утонули, должны же остаться какие следы на волнах? Впрочем, в этой «Жопе океана» могло случиться что угодно. (Рабочее название данного природно-шпионского явления грубовато и не совсем научно, зато на редкость точно).

Будь прокляты все шпионы, темпоральные физики и мое легкомыслие! Куда поплыл⁈ Зачем⁈ Ведь не молод уже, оно мне надо было? Совсем в тюремной клетке из ума выжил, старый дурак.

Видимо, это моя последняя мыслительно-лабораторная запись. Прощайте люди и дарки, и вы, белоснежные невинные крылатые островные существа, тоже прощайте навсегда. Мы все здесь, на «Молнии», готовы мужественно встретить свой конец.

Отдельно не могу не упомянуть свое изумление и отчасти преклонение перед выносливостью Светлоледи. Меня тут всего полдня изнутри крутило и мутило, а ее этак изводит все время нашего плаванья. Я понимаю, что морская болезнь, именуемая кинетоз, связана с несовершенством человеческого вестибулярного аппарата (ах, всезнающая Профессор, где ты? Да спасут боги твою морскую душу, пусть хоть кто-то о нас толково напишет героические хроники и доклады), а не с чуткостью прозрения предстоящих событий. Но похоже, тошнота всегда тошнота. Бедная леди, так мучиться, да еще перед смертью пережить потерю птенца. Славная была девчонка эта Дики, никогда не забывала угостить старого ворона рыбьими глазами или еще чем-то вкусненьким.

Что ж, нас ждет очень похожая печальная судьба. Но, пусть весь этот мир накроется сплошным безысходным шмондецом, мы еще поборемся! (А может, я и плавать слегка умею, просто пока не пробовал?)