Крушение республики Итль

15. Демократия умрет, но не позволит…

День начался в благодатной столице Итля, как начинались обычно все летние дни. Как и всегда, из-за лесистого массива мыса выглянуло заботливое солнце, море всколыхнуло золотой чешуей, чашечки цветов повернулись к живительным ожогам, рыбачьи боты, пылая оранжевыми квадратами парусов, медленно вползали после ночного лова в гавань, где на набережной их ожидали продавцы рыбы; на рейде скрипели снасти уходящей бригантины, на наутилийских дредноутах, залегших в синеве подстерегающими зверями, играли утреннюю зорю, по плитам мола стрекотали колеса телег, ревели нагруженные фруктами ослики и звонко переругивались между собой их погонщики.

В виллах хлопали ставни, в распахнутых окнах появлялись кокетливые головы в кружевных чепчиках и любопытно смотрели, как по тротуару, пошатываясь и бормоча обрывки веселой песенки, возвращался домой ночной гуляка.

До девяти часов самый внимательный глаз не мог бы обнаружить на улицах ничего нарушающего мирное процветание и покой республики, и только после этого срока в городе началось усиленное движение по направлению к площади Умеренного Равенства, где помещалось здание парламента.

Но и в этом движении не было никаких признаков, которые позволили бы считать его необычным.

При горячей любви населения республики к демократическому строю и громадном интересе к общественным вопросам, наблюдавшемся в самых аполитичных слоях общества, поток людей, текущий к парламенту приветствовать своих избранников или просто поглазеть на них с симпатией и радушием, был вполне нормальным явлением.

Они шли группами, по трое, четверо, вымытые, расфранченные, с цветами в петлицах, с повязанными на шеях яркими шелковыми платками.

Преобладающий элемент толпы составляли безработные контрабандисты, браконьеры, торговцы беспошлинным спиртом, содержатели притонов, карманщики и другие бедные и честные люди, не имеющие определенных занятий. Вследствие этого толпа имела ярко выраженный демократический характер, и в ее пестром цветении сумрачно терялись редкие сюртуки зажиточных граждан.

К десяти часам площадь Умеренного Равенства была заполнена народом, как пароходный трюм арбузами.

Экипажи с трудом пробирались через живое море, приветствовавшее едущих депутатов криками радости. Эти приветствия были сердечны и искренни, как всегда, и в толпе не замечалось никаких признаков волнения или беспокойства.

Хотя парламент собирался экстренно и внезапно, в разгаре летних каникул, его неожиданное открытие не встревожило населения.

Пресса республики, осведомленная о причине внезапного созыва законодательного собрания, желая избежать открытого конфликта и будучи вполне уверена, что недоразумение, возникшее между правительством и командующим экспедиционным корпусом Наутилии, разрешится мирно, предпочла в информации и передовицах ограничиться смутными намеками, что парламенту предстоит обсудить в срочном порядке вносимый министром внутренних дел законопроект, касающийся государственных имуществ Итля.

В этом сообщении самые отъявленные сплетники и шептуны не могли усмотреть ничего угрожающего, и спокойствие столицы не было нарушено, хотя президент Аткин и члены кабинета срочно перевели свои вклады из государственного банка Итля за границу.

Но это осталось тайной для широких кругов и не вызвало биржевой паники.

Депутаты, проходя между живыми шпалерами народа, всходили на крыльцо и исчезали за резной бронзовой дверью.

Здание парламента, построенное некогда для увеселительного заведения, после революции было куплено государством.

Внесенный каким-то сумасбродным депутатом вопрос о безвозмездной национализации здания был отвергнут социал-демократическим большинством, отнесшимся с явным отвращением к такому анархическому грабежу чисто трудового имущества.

Зал заседаний, наскоро переделанный из центрального ресторанного помещения, был расписан по потолку и стенам фресками в помпейском стиле, далеко не священного содержания. Но назначенная правительством комиссия, ведавшая перестройкой, постановила оставить роспись без изменения, ибо, по мнению ученых экспертов, сексуальное раздражение должно было влиять благотворно на повышение политической работоспособности депутатов.

И резвые силены, фавны, кентавры, нимфы и дриады, переплетенные на стенах и плафоне в позах, свидетельствующих об их здоровой жизнерадостности, благосклонно поглядывали на занимавших скамьи депутатов, чувствуя себя непосредственными участниками политической жизни республики.

Хоры заполнились избранной публикой, правительство заняло свои места, направо от председательской трибуны, президент Аткин пылал огненным языком орденской ленты в первом ряду министерских скамей. Председатель палаты, старейший из ее членов, но сохранивший еще достаточно силы, чтобы потрясать колокольчиком в бурные моменты, поднялся по ступенькам на свое кресло под мраморной статуей свободы.

В этот момент в ложе дипломатического корпуса открылась дверь, и лорд Орпингтон, свежевыбритый, сверкая орденами и шитьем мундира, занял место у барьера.

Лицо его было каменно-спокойным, замкнутым и непроницаемым, и легкий холодок прошел по залу после его появления.

Фавны на плафоне, беззаботно расточавшие свой пыл крепкотелым лесным подругам, внезапно съежились, и их горящие краски потускнели и заткались туманом.

Впрочем, возможно, что это была лишь обманчивая игра табачного дыма и солнечного блеска.

Заседание открылось обычным церемониалом, и председатель, после краткой приветственной речи, предоставил слово министру внутренних дел для экстренного доклада от имени правительства.

Министр неторопливо разложил на пюпитре листы бумаги, откашлялся и взглянул в сторону дипломатической ложи.

Казалось, он хотел проникнуть взором под загадочную маску наутилийского полководца, но встретил такую ледяную стену сурового равнодушия, что несколько секунд стоял молча, подергивая внезапно ставший тесным, как петля виселицы, воротник.

И голос его, всегда полный и уверенный, зазвучал глухо, как из подвала, прерываясь нервными спазмами.

Палата в непрерываемом молчании слушала изложение событий, никто не шелохнулся, и, только когда министр, волнуясь и перебирая документы, доложил об ультиматуме сэра Чарльза, головы депутатов повернулись, как по приказу, к ложе, где находился командующий экспедиционным корпусом.

По скамьям запрыгал, с пюпитра на пюпитр, нарастающий ропот.

– Мы приняли все меры, мы перерыли весь преступный мир столицы, мы мобилизовали все силы стражи и розыска, но никаких следов преступников не обнаружили. Мы распространили через агентов правительственное обращение, обещающее полную безнаказанность мошенникам, если они вернут деньги, взывая к их патриотизму, указывая на грозящие стране осложнения. Это не привело ни к чему! И мы доводим об этом до сведения палаты, чтобы совместными усилиями ликвидировать прискорбнейший инцидент в истории нашей родины. Вместе с тем, – закончил министр, дрожа от волнения, правительство единогласно нашло требования генерала Орпингтона невыполнимыми. Признать сделку на промыслы мы не можем, как и не в силах, при состоянии казны, вернуть уплаченные неизвестным мошенникам деньги. Это повлекло бы государственный кризис, финансовый крах, разорение трудовых масс, всеобщее обнищание. Правительство, повинуясь голосу чести и патриотизма, предлагает палате отказать в удовлетворении ультиматума…

Обвал рукоплесканий заглушил слова министра.

Депутаты вскочили с мест с возгласами негодования, руки вытянулись в сторону дипломатической ложи, потрясая кулаками.

Сэр Чарльз продолжал сидеть, не меняя позы, так же опираясь подбородком на эфес палаша и смотря в зал колючими глазами. Но на губах его блуждала легкая зловещая усмешка.

Министр поднял руку, призывая к порядку, и, когда возбуждение улеглось, добавил:

– Но правительство крайне взволновано этими событиями. Уважение и любовь, которые питает нация к нашему высокому гостю и защитнику, заставляют искать мирного выхода из создавшегося положения. Поэтому, отвергая требования ультиматума, правительство находит нужным просить командующего наутилийским экспедиционным корпусом предать забвению грустное недоразумение и, создать паритетную комиссию по изысканию средств покрытия убытков, понесенных им благодаря гнусному преступлению…

Министр покинул трибуну, растеряв по дороге листы доклада, слетевшие трепетными белыми птицами в зал.

Председатель с трудом восстановил тишину.

– Кто желает воспользоваться словом по докладу господина министра? проскрипел он, потрясая колокольчиком.

Несколько депутатов бросились к трибуне. Самый пылкий опередил всех и, вскочив на возвышение, хлопнул кулаком по пюпитру.

– Граждане Итля! – вскричал он. – Есть моменты, когда история требует не слов, а поступков. Есть моменты, когда разговоры преступны. В этих стенах, пропитанных духом гражданственности и высоких образцов патриотизма, мы должны вспомнить героические примеры гражданской доблести. Честь дороже жизни! Римляне имели мужество падать на меч, когда им грозил позор. Предлагаю парламенту в полном составе покончить самоубийством. Это ляжет вечным пятном на совесть жестокого чужеземца и заставит его до конца жизни испытывать страшные угрызения совести при воспоминании об окровавленных трупах людей, бывших гордостью и надеждой своей родины.

Речь энтузиаста произвела потрясающее впечатление.

На хорах раздались истерические вопли. Несколько женщин рухнули на пол в глубоком обмороке среди общего замешательства и ужаса.

Председатель, заливаясь слезами, поднял звонок.

– Дорогие соотечественники, patres patriae![6] Призываю к порядку. Речь депутата Лана обнаружила неслыханный энтузиазм и геройство, но она не по существу вопроса. Прежде чем решить, как нам реагировать на грозящие отечеству беды, нам нужно решить вопрос, присоединяемся ли мы в полной мере к предложению правительства.

В восстановившейся тишине на трибуне появился лидер демократической Оппозиции, уже отстоявший однажды национальное достоинство Итля во время боя в «Преподобной Крысе» при помощи палки от портьеры.

Его львиная грива встала дыбом, глаза налились кровью.

От первого же его жеста графин с пюпитра со звоном и треском слетел на голову стенографистки, которую немедленно вынесли прислужники палаты.

Не заметив этого случая, лидер оппозиции загрохотал неистовым голосом:

– Никаких разговоров, никаких комиссий!.. Страна не может платить своим существованием за то, что несколько мошенников, не присутствующих здесь, надули мошенника, сидящего вон там, в ложе, и прикрывающего свое мошенничество генеральским мундиром и узурпированным правом злоупотреблять именем великой и дружественной нам державы…

Зал дрогнул в смятении и трепете перед доблестью этого человека, бросившего слова правды в лицо сэру Чарльзу, сидевшему так же недвижно и равнодушно.

– Нет! – продолжал греметь оратор, – никаких уступок! Лучше погибнуть, чем уступить. Предлагаю отклонить ультиматум без прений, немедленно довести до сведения его величества короля Наутилии о неслыханном злоупотреблении его доверием со стороны узурпатора, срочно заключить приемлемый мир с правительством Ассора и поднять знамя восстания против иноземного гнета… Сила в праве!.. Войска Наутилии не пожелают обратить штыки против самого демократического в мире правительства… Да здравствует демократия!

В середине этой тирады сэр Чарльз слегка повернул голову в сторону стоявшего за его креслом адъютанта, и губы его шевельнулись.

Адъютант исчез неслышной тенью.

Председатель поставил на голосование вопрос об отклонении требований генерала Орпингтона.

Руки депутатов взметнулись в воздухе, как ветки деревьев, вздернутые внезапным порывом урагана. Ультиматум был отвергнут единогласно.

Один из членов парламента в возбуждении предложил сообщить с балкона результаты голосования народу, собравшемуся на площади, дабы граждане знали, что времена Рима вновь возродились в Итле.

И, как бы отвечая этому предложению, сквозь окно долетел гул тысячной толпы. Зал насторожился.

– Откройте двери, – приказал президент Аткин.

Стеклянная дверь на балкон раскрылась, и смутный гул обратился в рев.

Депутаты прислушались. Из неясного ропота начали выделяться отдельные крики, влетая в зал на невидимых крыльях.

– Постойте! Что они кричат? – встревожился председатель палаты.

Президент Аткин метнулся к балкону, но навстречу ему хлестнул уже явственный крик сотен голосов.

– Да здравствует король Максимилиан! Водки и девочек! Слава королю!

И вместе с криком в кулуарах парламента загремели каменные шаги и зазвенело оружие.

Встревоженные депутаты образовали на скамьях неподвижные группы окаменевших фигур.

Центральная дверь дрогнула от гулкого удара, половинки ее разошлись, и в зал посыпались коренастые и крепкие наутилийские солдаты.

Они быстро продвинулись по проходу к трибуне и отделили ее от зала ровной и бездушной стеной.

Один из депутатов, взглянув наверх, увидал сэра Чарльза. Он стоял у барьера ложи, скрестив руки, и спокойно наслаждался спектаклем.

– Измена! – завопил депутат, но умолк, получив под ребро невежливый удар приклада.

– Что вам нужно? Кто вы и почему вторгаетесь в дом свободы? – спросил дрожащий председатель солдат.

Они молчали.

Новый взрыв голосов ворвался снаружи, и в зале появился принц Максимилиан. Он был в белом кавалерийском мундире, и цвет его лица был так же бел, как сукно мундира. Он шел, пошатываясь, поддерживаемый под руки двумя спутниками, сзади его сопровождал с обнаженной саблей Богдан Адлер.

Посреди молчания принц дошел до опустевшей трибуны, вскарабкался на нее при помощи своих провожатых и обвел зал выкатившимися стеклянными глазами.

Он был смертельно пьян и с трудом удерживался на ногах, цепляясь за пюпитр. Богдан встал за ним и подтолкнул его.

Принц вздрогнул, громко икнул и бросил в тишину зала:

– Р-респубаю низверглику!

Молчание стало еще напряженней, и вдруг рядом с принцем снова появился лидер оппозиции, умудрившийся прорваться сквозь цепь солдат.

Прежде чем окружающие принца успели опомниться, он был столкнут с трибуны и покатился по ступенькам, вытирая их снежной белизной мундира.

Лидер оппозиции разорвал воротник и обнажил волосатую обезьянью грудь.

– Солдаты Наутилии! – вскричал он, – я не верю, что вы враги свободы. Опустите ваши штыки!.. А, вы не хотите? Тогда колите мою грудь… Только через мой труп вы пройдете в сердце республики. Мы, социал-демократы, умеем умирать за свободу, и демократия не позволит…

Подскочивший Богдан одним взмахом сорвал оратора с трибуны. Лидер оппозиции, извернувшись, вцепился зубами ему в ухо, и они покатились под трибуну, откуда солдаты успели извлечь принца Максимилиана и стряхнуть пыль с его девственного мундира.

Один из спутников принца, подождав, пока водворилась сравнительная тишина, провозгласил:

– Как председатель временного кабинета его величества, объявляю, что волей народа на наследственный трон вступил король Максимилиан Первый. Предлагаю депутатам принять присягу на верность короне, в противном случае они будут преданы военно-полевому суду за государственную измену… Его величество дает десять минут на размышление, но депутаты не будут выпущены из зала. Правительство республики, доведшее страну до развала, подлежит задержанию. Объявляю перерыв заседания на десять минут.

И он спокойно занял председательское место.

По истечении десяти минут, во время которых зал парламента походил более всего на сочетание поля битвы с восточным базаром, солдаты восстановили порядок, растаскивая депутатов по местам, и лидер оппозиции, придерживая компресс у глаза, попросил слова.

– Я имею заявление от лица всей палаты. Мы протестуем… Не перебивайте меня! – отмахнулся он от нового председателя, предостерегающе звякнувшего в колокольчик. – Мы протестуем не против изменения конституции, а лишь против насильственного метода этого изменения, который является излишним. Я хочу сказать, что я был совершенно неправильно понят в момент моего предыдущего выступления. Говоря, что «демократия не позволит», – я хотел только сказать, что демократия не позволит, чтобы ее считали неблагодарной. Его величество, оказавший мне столь любезный прием в своей ложе неделю тому назад и вместе со мною храбро отстаивавший нашу национальную честь во время печального недоразумения в заведении Баста, достаточно доказал свое расположение к представителям социал-демократической партии и ее идеям. Мы верим, что принципы народовластия расцветут еще полнее под монаршей рукой, и приветствуем его величество. Да здравствует король!

Депутаты покрыли речь одобрительными возгласами.

Председатель нагнулся к принцу и, пошептавшись с ним, позвонил.

– Его величеству угодно поблагодарить депутатов за проявленную ими государственную мудрость. Прощу встать!

Принц Максимилиан показался на трибуне и, облокотившись, несколько секунд мутно разглядывал стоящих, взмахнул рукой и сказал, трудно ворочая языком:

– Ч-черт возьми! Ка-акие паскудные образины!