Крушение республики Итль

7. Нефть густеет

Восстания не произошло. Капитаны ограничились тем, что излили свое бешенство и злобу в яростных ругательствах, исписали все стены Порто-Бланко непристойными надписями, относившимися к лорду Орпингтону и наутилийскому правительству, и поголовно напились пьяными с отчаяния.

Бригаде экспедиционного корпуса пришлось потрудиться весь день в поте лица, обходя улицы, дома и притоны столицы, чтобы подобрать бесчувственные тела итлийских воинов и доставить их на грузовиках в казармы.

Но сомнамбулическое состояние захваченных чрезвычайно облегчало их подсчет, так как они были уложены рядами на обширном плацу казарм, и два счетчика к закату окончили без труда несложную работу по выяснению численности кадров будущей армии.

Всего оказалось 28733 капитана в разных оберофицерских чинах, девять полковников и один генерал-майор.

Генерал и полковники напились и попали в казармы по недоразумению, так как грозный приказ касался лишь капитанов, а это криминальное звание принадлежало только обер-офицерам.

Поэтому штаб-офицеры были приведены в чувство нашатырным спиртом и с извинениями отпущены по домам.

Остальные переночевали во дворе, под охраной наутилийских патрулей, рано утром были быстро рассчитаны инструкторами на взводы, роты, батальоны, полки и построены для встречи сэра Чарльза, который должен был приехать на смотр к полудню вместе с генералом фон Бренделем.

Едва автомобиль командующего показался в воротах, полковник Маклин сурово скомандовал: «Смирно!» – и доложил вышедшему из машины лорду Орпингтону:

– По произведенному подсчету, сэр, налицо двадцать восемь тысяч семьсот тридцать три капитана, что составляет полный состав двух дивизий. За время формирования армии, сэр, происшествий никаких не случилось.

– Видите, барон, – обратился лорд Орпингтон к фон Бренделю, – я же говорил вам, что вы получите прекрасную армию и без всяких осложнений.

– Я преклоняюсь перед вашим гениальным провидением, милорд, – сказал учтиво итлийский полководец.

– Сейчас я проверю их здравую логику, – ответил сэр Чарльз и прошел на середину фронта.

– Здравствуйте, капитаны! – произнес он мягким, повелительным голосом.

Фронт ответил молчанием.

Лорд Орпингтон сделал удивленный вид и спросил:

– Я поражен вашим молчанием! Почему вы не отвечаете мне, господа, воинским приветствием? Неужели я не достоин его? Какова причина вашего молчания?

И тогда в благоговейной тишине плаца взволнованный голос сказал любовно-почтительно:

– Здесь нет капитанов, сэр, здесь все ребята.

Сэр Чарльз просиял, бросил радостно: «Здорово, ребята!» – и услыхал в ответ оглушительное и бурное: «Здравия желаем, ваше превосходительство».

Он приложил руку к козырьку.

– Я очень рад, что вы оказались настоящими патриотами и здравомыслящими людьми. Мой монарх желает видеть ваше отечество сильным и могущественным. Через две недели я рассчитываю услышать, как вы погоните врага. Молодцы, ребята!

И под вторичный взрыв «рады стараться» лорд Орпингтон попрощался с полками, чтобы отправиться на вокзал, для поездки на нефтяные промыслы, куда давно тянула его неписаная инструкция и настойчивые влечения сердца.

По дороге к вокзалу он сказал фон Бренделю:

– Теперь вы видите, что даже самые прочные исторические традиции можно поставить вверх ногами при достаточной решительности и в то же время такте. С этого дня ваши молодцы будут гордиться званием ребят, как прежде гордились званием капитанов.

– Республика впишет ваше имя золотыми буквами в свою историю, сэр, вставил главнокомандующий давно приготовленную фразу, для которой до сих пор не находил случая.

На промыслах были заблаговременно предупреждены о предстоящем прибытии великого человека Наутилии. Поэтому управление промыслов приняло все меры, чтобы показать товар лицом.

В предшествующие два дня беспрерывно подходившие из столицы товарные поезда выбрасывали из широких пастей вагонов целые сады оранжерейных растений и цветов, платформы опрокидывали горы золотого морского песка, выгружались ковры и яркие расшитые ткани.

Добыча нефти в эти дни была заброшена, и толпы согнанных рабочих украшали промыслы. Дороги между вышками усыпали песком и постлали по ним ковровые дорожки; вокруг вышек, в специально выкопанные канавы, засыпанные свежей землей (земля промыслов, отравленная нефтью, убивала все живое), посадили рассаду, которая яркими узорами образовывала демократические лозунги республики: «Да здравствует разумно понимаемая свобода», «рабочие, не требуйте невозможного», «долой классы, да здравствует умеренное равенство богатых и бедных», «женщина в демократическом обществе должна быть красива», «дети, учитесь почитать бога и президента» и много других.

Даже отводные каналы, по которым стекала нефть от вышек, были обложены белым кирпичом, так как в республике избегали красного цвета, в особенности на производстве, опасаясь вредного влияния его на умы низших классов.

Основания вышек затянули пестрыми материями и коврами.

По окончании работ всех рабочих вместе с семьями отвели в близлежащую горную долину, славившуюся как красивейшее место республики, и объявили им, что управление промыслами, ввиду радостного события, – приезда союзной эскадры, – освобождает их на три дня от работ и устраивает на свой счет празднество на лоне природы, для чего в долину были доставлены достаточные запасы продовольствия и напитков, а также поставлены карусели и привезены бальные оркестры.

После ухода рабочих специальная пожарная команда брандспойтами вымыла снаружи и внутри бараки рабочего городка, которые были затем опрысканы ароматными жидкостями.

В последний момент из столицы приехали музыканты румынского оркестра, игравшие в самом фешенебельном ресторане Порто-Бланко, и женский хор из того же ресторана. Хор должен был спеть кантату гостю от жен рабочих, румынские же музыканты предназначались совсем не для игры.

Это была выдумка президента Аткина, которой он очень гордился. Удивление лорда Орпингтона, что, вопреки его представлению о жителях Итля как о южной расе, подавляющее большинство населения имеет все признаки северных рас, не было забыто президентом. Румынские музыканты за солидное вознаграждение должны были выступить с приветствием лорду Орпингтону от лица коренного населения страны – рабочих промыслов.

Встреча прошла блестяще. Сэр Чарльз прослушал торжественную кантату, текст которой был вручен ему, отпечатанный на пергаменте и перевязанный муаровыми лентами, красивейшей певицей хора.

Делегация рабочих, смуглых, курчавых, явных аборигенов страны, одетая во фраки, с хризантемами в петлицах, произвела на лорда Орпингтона весьма благоприятное впечатление, и он снизошел до того, что даже пожал руку оратору, прочитавшему по записке приветственный спич от рабочих, где сэр Чарльз назывался долгожданным освободителем угнетенной демократии и сравнивался с маркизом Лафайетом, Мирабо и Георгом Вашингтоном.

Лорд Орпингтон высказал главному директору промыслов свое величайшее удовольствие виденным и слышанным, прекрасным и здоровым видом рабочих, их вполне респектабельными костюмами, интеллигентными манерами и еще раз подчеркнул, что нация, имеющая таких красавиц даже в среде промышленного пролетариата, имеет все данные к пышному развитию и процветанию.

Обход рабочих бараков, пропитанных нежнейшими дыханиями благовоний и блестевших чистотой, поверг представителя Гонория XIX даже в какое-то размягченное состояние, и он разрешил себе сказать, что в самой Наутилии, где рабочие живут зажиточнее, чем в какой-либо другой стране, он не видел подобного благоустройства. Он только удивился отсутствию рабочих в жилищах.

– Они, милорд, находятся на пикнике. К сожалению, день вашего приезда совпал с еженедельным праздником в честь свободы. Мы, исходя из мнений медицинских авторитетов, даем нашим рабочим, кроме воскресного отдыха, каждую неделю еще день развлечений на воздухе и сочли ненужным отменять этот праздник, хотя рабочие и выражали пламенное желание видеть вас. Но я полагаю, что вы, сэр, не будете в претензии на то, что мы не пожелали нарушить установленный порядок в интересах работы, – доложил директор промыслов.

– О, конечно, – ответил сэр Чарльз, – но скажите, не думаете ли вы, что такие еженедельные праздники являются уже излишней роскошью, и не действуют ли они вредно на психологию рабочих, приучая их к безделью?

– О нет, сэр! Наблюдения установили, что каждый раз после дня, проведенного на свежем воздухе, рабочий считает свою работу наслаждением.

Лорд Орпингтон записал это замечание в свою записную книжку и направился на осмотр вышек.

При обходе их прекрасно прошедший церемониал дня был нарушен незначительным, но неприятным случаем.

При приближении генерала к одной из вышек из-под материй и ковров, украшавших ее основание, послышались странные звуки, похожие на блеяние овцы.

Лорд Орпингтон остановился в недоумении. Нижний полог ковра приподнялся, и из-под него выползла на четвереньках чумазая, перепачканная в мазуте, лохматая фигура, посмотрела на сэра Чарльза воспаленными глазами и икнула.

– Что это? – спросил представитель Наутилии, отступив назад.

В сопровождавшей его свите произошло замешательство и волнение, но секунду спустя директор ликвидировал его.

– Не беспокойтесь, милорд! Этот человек однажды в пьяном угаре сказал своим товарищам, что он стоит за коммунистический строй. Хотя на следующее утро, отрезвившись, он немедленно раскаялся в своем безумии и, упав на колени, просил прощения за свой гнусный проступок, – его же товарищи, рабочие, извергли его из своей среды, несмотря на то что управление, снисходя к тяжелому семейному положению, и простило этого человека. Изгнанный из круга порядочных граждан, он окончательно опустился и дошел до зверского состояния. Снедаемый упреками совести, он живет, брошенный всеми, здесь, под вышкой, а управление дает пенсию его несчастной семье. Мы нарочно не убрали его, сэр, чтобы вы могли наглядно убедиться, как основная масса рабочих относится к коммунистическим агитаторам.

Лорд Орпингтон был потрясен, так как, несмотря на суровость характера, выработанную во время своих доблестных походов, он был человеком доброй души.

– Я просил бы вас, господин директор, помиловать этого бедняка. На него нельзя смотреть без слез!

– К сожалению, это зависит не от меня. Управление простило его, он несет кару по приговору общественного мнения. Но я полагаю, что рабочие, узнав о вашей доброте, сэр, исполнят ваше желание и снимут с него клеймо презрения.

Лорд Орпингтон вынул из бумажника крупную кредитку и подал лохматому отверженцу. Тот покачал головой, выругался и скрылся под вышку.

Главный директор предложил сэру Чарльзу в заключение осмотра поглядеть на центральный нефтесобирательный бассейн.

Сэр Чарльз двинулся в указанном направлении, главный директор задержался на минуту и, подозвав начальника охраны промыслов, сказал ему бешеным шепотом:

– Штраф, выговор в послужной список и немедленное увольнение! А этого мерзавца сегодня асе ночью через фронт.

И главный директор с добродушной улыбкой присоединился к гостю на берегу бассейна.

Зрелище, представившееся там взору лорда Орпингтона, произвело на него большее впечатление, чем все виденное до сих пор.

В огромном хранилище неподвижно, отливая по поверхности масляной радугой, лежала нефть. Ее черная масса вскипала по временам пузырьками газов, бурлила и шипела.

Лорд Орпингтон в волнении сжал руки, и ему показалось, что на поверхности этого озера нефти плавают тысячи, сотни тысяч радужных акций нефтяной компании. Они переливались веселыми красками, слепили глаза, а под ними густела, прессовалась черная масса, неодолимо тянувшая к себе.

Сэр Чарльз вздрогнул, поспешил отойти от бассейна и, отказавшись от предложенного завтрака под предлогом необходимости выслушать срочные политические доклады, уехал в Порто-Бланко.

Но и в вагоне нефтяной мираж не покидал его. Пышный ковер растительности, простиравшейся по сторонам пути, казался ему нефтяным океаном, подернутым сверху блестящим зеленым налетом эфирных масел, а дым сигары плавал в купе тяжелым облаком черной земной крови.

Он не мог отделаться от этого бредового состояния даже в доме президента Аткина, куда проехал с вокзала на званый обед, и хотя терраса благоухала магнолиями и гиацинтами, а развлекавшая его Лола овевала лорда Орпингтона веяниями «Безумной девственницы», ему чудилось, что и цветы, и прелестная дочь президента пахнут мазутом.

Эта галлюцинация была сильнее его воли. Даже налитое в бокалы драгоценное вино отдавало резким маслянистым привкусом, оно вспыхивало в крови, как нефть в дизеле, оно густело и застывало комками черного золота.

Сэр Чарльз с трудом понимал обращенные к нему фразы приветствий и тосты, отвечал на них невпопад, и присутствовавшие на обеде государственные мужи Итля решили, что генерал подавлен впечатлениями, произведенными на него богатствами недр республики.

И они были совершенно правы в своем заключении, хотя и пришли к нему путем других силлогизмов, чем сэр Чарльз.

После обеда, усевшись в кресло в углу террасы и задумчиво глядя на море, лорд Орпингтон задал президенту Аткину, со всей возможной дипломатичностью, интересовавший его вопрос, – какое общество или частное лицо является владельцем промыслов?

Но президент, несколько возбужденный от излишка тостов, произнесенных за столом, внезапно сказал с беспечной улыбкой:

– Не будем сегодня, милорд, удручать себя скучными материями. У нас есть народная мудрая поговорка: делу час – потехе остальное. Эта прекрасная инстинктивная мудрость нации является руководящим началом не только для отдельных граждан, но и основным принципом нашей демократии. Взгляните лучше, какой великолепный день, какими глубокими тонами играет наше родное море, как дышат роскошные цветы негой и томностью. Ах, милорд, наша природа зовет к любви, и как несчастны народы севера, не имеющие этой роскошной земли, этого животворящего солнца…

И прорвавшийся президент начал высоко поэтический гимн в честь своей родины и ее красот.

Лорд Орпингтон слушал довольно рассеянно, обескураженный неудачей своей попытки приблизиться вплотную к нефтяным делам.

Поведение президента казалось ему хитростью, дипломатической уловкой, и, только взглянув внимательно в возбужденно блестевшие и увлажненные глаза господина Аткина, он понял, что глава республики выпил лишнее и искренне охвачен поэтическим порывом.

В разгаре президентского вдохновения внимание сэра Чарльза было привлечено беззаботным смехом в саду под террасой и веселым собачьим лаем.

Он перегнулся через перила и не без удивления увидел забавную сцену.

На скамейке стояла Лола, похожая на сиреневого вечернего мотылька, и держала в руках коробку шоколадных конфет.

Она с хохотом выбирала конфеты и бросала их молодому человеку в белом фланелевом костюме, который стоял перед ней на четвереньках и с поразительной ловкостью ловил летевшие кусочки шоколада ртом.

Поймав конфету, он заливался радостным лаем, так похожим на настоящий лай фокстерьера, что сэр Орпингтон в первую минуту даже подумал, что в этой сцене участвует и настоящая собачонка.

Он перевел глаза на президента и спросил:

– Господин президент! Вы прекрасно рассказываете о красотах вашего отечества, но не будете ли вы любезны объяснить мне, кого это кормит ваша милая дочь таким оригинальным способом?

Президент Аткин, прерванный на самой вершине экстаза, подошел к перилам и заглянул вниз. Лицо его осветилось доброжелательной улыбкой.

– Ах, это бедняжка Макс! Лола всегда пробует над ним свои шалости.

– А кто этот Макс?

Президент сделал пренебрежительный жест.

– Это бедный молодой человек, жертва политической нетерпимости, принц Максимилиан Лейхтвейс. Он один из немногих оставшихся в живых потомков царствующего дома Ассора, все остальные с потрясающей жестокостью истреблены коммунистическими узурпаторами. Но в нашем демократическом отечестве он нашел убежище и живет спокойно, на небольшую пенсию, ассигнованную ему парламентом.

– По-видимому, очень милый и воспитанный юноша, – заметил вскользь сэр Чарльз.

– Да! Но, к сожалению, у него тут немножко пусто, – президент дотронулся до своего лба, – хотя это и исключает возможность каких бы то ни было реставрационных авантюр с его стороны. Он ухаживает за нашими девушками, очень любит танцы и проводит большую часть времени во второразрядных кабаре. Он в полном и беспрекословном подчинении у Лолы.

В это время принц, поймав конфету, поднял вверх голову, и сэр Чарльз увидел его лицо, одутловатое, с мелкими чертами, с бело-желтыми, как у маленьких детей, волосами. Глаза у него были мутно-синие, с покорным и глуповатым выражением.

– Очень милый юноша, – сказал вторично лорд Орпингтон и поднялся, прощаясь.

Выходя в вестибюль, он сказал своему флаг-лейтенанту:

– Я попрошу вас остаться здесь и переговорить с принцем Лейхтвейсом. Я желаю завтра видеть его на «Беззастенчивом» после наступления темноты. Кроме того, передайте ему вот эти кредитки. Бедный мальчик нуждается. Но… чтоб об этом ни одна душа не знала!