Крылья

Он на этом погосте не гость,

Не случайный прохожий, на черта похожий,

Не ночной вурдалак, приходящий сквозь мрак

На манер нетопыря, руки словно крыла растопыря.

Он просто живет по соседству,

И погост этот — мир его детства,

Плоть его существа, суть его естества…

Он приходит сюда по утрам,

Когда день освещает тот хлам,

Что скопился по грязным углам

У ограды, в обводной канаве.

Эти хламом его доканали…

Банки, тряпки, изломанный крест,

Вонь от свалки разлилась окрест,

А когда-то стоявший здесь храм

Разобрали на камни канальи,

И мостили камнями дорогу.

Это очень не нравится Богу,

И поэтому ласковый Бог

К этим грязным безбожникам строг,

И давно его нет на погосте.

Под ногами валяются кости,

Череп скалится, словно бульдог…

Бедный Йорик… Он здесь бы не смог…

Меж могилами по вечерам

Рыщут злые худые собаки.

Часть ограды давно разобрали

И на топку тащат по дворам.

Камни в землю вросли по макушку.

Вечерами здесь слышно кукушку.

Это так.

Но не так по утрам…

По утрам через дыры в ограде

На погост входят мрачные дяди

И бредут, себе под ноги глядя,

Словно ищут здесь что-то такое,

Что мешает их сну и покою.

А когда это «что-то» находят,

То, увы, никуда не уходят,

А глава их — старшой — говорит: «Стой!» и «Рой!».

Он стоит, как всегда, в отдаленьи,

Все знакомо ему, все привычно:

Грунт швыряя в остервененьи,

Роют яму они, как обычно.

Псы погостные лают и воют,

А мужчины все роют и роют,

Твердый грунт по-народному кроют,

А потом, покурив и работу обмыв,

Уходят.

Вот тогда его время приходит!

Он к отрытой могиле подходит,

В куче грунта он камень находит,

Вниз швырнув его вдруг, ловит звук: гук! тук! стук!

А затем через грохот рвется ввысь его хохот:

ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!

Так всегда он смеется тому,

Что отрыта она — не ему![1]