Крылья

Глава третья

— А что, бабуся, не худо бы вина выпить! — вспомнив бессмертные строки, начал разговор Семен.

— Эт точно! — мгновенно согласилась бабуля, доставая немытый стакан эпохи Никиты Сергеевича и сиреневую луковицу. — Так наливай, милок!

Хватили по стаканчику. Бабуся, прищурившись подслеповатыми глазками, заявила:

— Ну, чего у тебя? Не кобенься, просто так ты не пришел бы старуху проведать! Уж какой месяц, как вернулся, а зашел только сейчас!

Семен достал из пакета плащ:

— Потрогай, бабушка!

Бабка тронула бархат, неожиданно упала со стула и начала мелко-мелко креститься;

— Да ты что, озверел, что ли — такую вешш по улице таскать?!

— А что это? — допытывается Семен.

— Дак откуда же мне знать-то? — удивилась бабка. — Сам приволок, а сам спрашивает!

Посидели, помолчали.

— Ну-к, налей-ка мне еще чуток! — попросила старушка. Выпила.

— Чего это, не знаю, брехать не буду, да и грех брехать-то в таком поштенном возрасте, а только знаю, милок, что энта штука твово отца на хронте от смерти спасала. Ведь он у тебя герой был! Орел, чистый орел! Четыре танка под им сгорели-то! Все, кто в их были — в головешки, а ен-то — живой! Уж где ен эту штуку добыл, доподлинно не знаю, а только Хведоровна, бабка-то твоя, сказывала как-то, что как с-под городу Риги отступали в сорок первом, так в какую-то ихнюю церкву снаряд германский попал, пол-стены вывалилось, а там — шкилет, а на ем — вот энта вешш, и как новая, — ни пыли на ей, ни грязи, ни моли. А твой-то отец грамотный был! Он эту вешш и сохранил… Но мы тут про етто не болтали… Грех, да и власти прознать могли… Они в то время сурьезные были, власти-то… Товарищ Сталин — и-и-и! Не губошлеп, совсем не губошлеп! Так что спрятала Хведоровна этту вешш до луччих времен… А где они, луччие-то времена?! Ну-к, налей остаточек!

— А как узнать-то, что это за вещь? — дождавшись, когда бабка допьет остатки самогона, спросил Семен Орестович.

— Ну, ты герой! — восхитилась бабка. — И не боисси?

— Да как не бояться-то? — искренне удивился Семен. — Боюсь, конечно, ведь сила в ней страшная… Но если все время бояться, так и вся жизнь мимо пробежит…

— Эт точно! — радостно согласилась бабка. — Я, бывало, в молодые-то годы — ух-х! Ведьмой была!.. Да, чистая ведьма!.. Но, впрочем, не во мне дело. А про вешш ты у своего домового поспрашай! Он у вас со старинных времен обжился! В старые годы, еще при царском-то режиме, была тут конюшня поповская, а при ней сторожка. А в гражданскую конюшню Дунька-партизанка спалила! А коней увела, да!.. а в сторожке твой дед жить стал, — дом-то у него отобрали! А потом уж пристроил саманочку… А уж после-после отец твой, уже при Никите-кукурузнике, построился… А домовой-то все один остался… И вешш эту он принял! Ведь ни пожару у вас не было, ни потопу, ни мору какого… А что отец рано ушел — эт, конечно, от вешшы… Она же свою силу-то ему дала, а он-то, хоть и грамотнай, в этих делах темный был… А коли ты темный, то оно так: что взял, то верни! Да! Так что ты не игрался бы с вешшю-то, а то она потом с тебя спросит…

Семен, выкатив глаза, порывался было что-то сказать, да задумался. «Никак бабуся из ума выжила?», — подумал сначала он, но потом… Плащ-то — вот он! И Сила — тоже. Не может быть — а есть! Может, и домовой тоже… есть?

— А как с домовым связаться-то, — спросил он на всякий случай (забористым оказался самогон, аж язык заплетается), — Салихвоновна? Кстати, а почему Салихвоновна? Селифановна, что ли?

— Да нет. У меня родитель-то попом был, поп Ксенофонт Вознесенский. А это уж местные дуры-то — имени христианского не понимают, — Салихвоновна да Салихвоновна! А по поводу — как…

(«Ишь ты, как грамотно бабка заговорила!», — подумал вдруг Семен Орестович. «Видать, где-то все-таки успела поучиться…») — Так вот, — зорко глянула бабка, — я, кады в ведьмах-то была, травничек составила… — ну, там не только о травах, — она вздохнула, с сожалением поглядев на пустую бутылку. — Тока ты имей в виду: такие дела без магарычу не делаются…