Кто-то другой

ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН

Он неожиданно выпрямился и надолго застыл с газетой в руке, ни на что не реагируя. Издалека до него доносился голос Жюльена Грийе, но слов он не понимал. Поль прошелся по кабинету, открыл окно, мутным взором уставился на двор школы напротив. Поднес руку ко рту, чтобы подавить тошноту. Ему срочно нужно было выйти на воздух, куда идти, он не знал.

— Меня не будет несколько минут. Можешь подходить к телефону?

— С тобой все в порядке?

— …

— Ты белый как полотно.

— У меня встреча через час, но я туда не пойду. Придумай что хочешь, предложи любой другой день. Я так обычно не делаю…

— Я разберусь. Позвони, если я тебе понадоблюсь.

Жюльен проводил его до выхода и осторожно прикрыл за ним дверь. Внизу Поль почувствовал себя совершенно выжатым, сел на нижнюю ступеньку лестницы и снова открыл скомканную газету:

Тут наверняка ошибка.

Преступление безупречно.

И совершил его он.

Пропавший Блен вычеркнут из списка живых. Он не был ни плохим, ни хорошим, простым смертным, и Поль не сделал ничего, лишь немного поторопил события. И бог знает, считал ли Вермерен, что выпутался из этой аферы через год после злодеяния. Он радовался своей безнаказанности так, словно сценарий преступления и его несравненное воплощение давали ему право ни о чем не беспокоиться. Год — это даже больше срока давности, он заслуживал того, чтобы его записали в пропавшие без вести, он добился права на существование, права жить своей жизнью, заниматься своим делом, общаться с кем ему вздумается. Он никому не мешал, он скорее даже был полезным членом общества — исправно платил налоги. Иначе говоря, если общество нуждалось в нем, то Поль Вермерен дорого заплатил за свое место и не собирался отдать его просто так.

Нельзя терять голову, надо проанализировать. Слово «пропавший» может означать, что Блена считают мертвым. Немного везения — может, те, кто разместил объявление, просто хотят устроить поминки по своему дорогому другу. Друзья! Одно это слово, напечатанное в газете черным по белому, казалось ему немыслимым. У Блена не было друзей, никого, кто мог бы «выпить по стаканчику в память о нем». Блен наверняка возненавидел бы человека, способного на подобные выражения. Кто же хотел помянуть Блена? Кто заметил его исчезновение? Кто думал о нем и год спустя? «Дайте ему подохнуть! Вам было наплевать на него, когда он еще был рядом с вами!» Блен имел право покончить со всем этим, Блен имел право требовать, чтобы никто никогда не произносил его имени, Вермерен только помог ему в этом.

Эти поминки состоятся завтра, у Поля было время разведать в доме номер 170 по улице де Тюренн, название которой ни о чем ему не говорило. Он вышел из автобуса на площади Республики и зашел в кафе «Гран Тюренн», где представился другом Тьери Блена.

— Дело в том, что я не могу прийти завтра. Вы не подскажете, кто организует встречу?

Владелец кафе привык сдавать зал на втором этаже под всевозможные сборища, Поль получил имя человека, который к нему обратился, — мадам Рейнуар.

— Рейнуар?

Первым порывом было набрать номер Жюльена, чтобы он все разузнал. Потратив на розыски целый день, его компаньон мог добраться до этой дамы, исходя из одной только фамилии. Внезапно Поль передумал, положил трубку, поблагодарил владельца кафе и вышел.

Идя пешком в сторону агентства, Поль представлял себе, как он появится на поминках среди призраков, вспоминающих призрак Блена. Он перебрал все доводы, почему ему не стоит туда соваться, и тысячу ситуаций, в которых он выдаст себя. Самым очевидным был риск оказаться среди людей, которые единственные могут угадать Блена за маской Вермерена. Достаточно незначительной детали, которую Поль не мог предвидеть. Этот «стаканчик» был отравлен.

И только одно… Что в мире может быть притягательнее этой встречи?

Двадцатью четырьмя часами позже желание разыграть живой труп взяло верх.

Он вошел в «Гран Тюренн» в половине седьмого. Из зала на втором этаже доносился приглушенный гул голосов, Поль, не раздумывая, поднялся по ступенькам. Этим вечером он окажется лицом к лицу с дьяволом. Наконец-то ему предоставится возможность, о которой он так мечтал, — услышать все догадки по поводу исчезновения Блена, о том, что было после, отчет о поисках. Вдруг какая-нибудь информация поможет ему избежать ошибок в будущем? К тому же он наконец узнает, кто был друзьями Блена. Познакомится. Измерит их горе. Поговорит с ними, главное — послушает. Меньше чем за час он получит подтверждение, что ему не о чем волноваться. Это было испытание огнем, но единственным способом раз и навсегда избавиться от призрака Блена. В общем, он пришел сюда вбить последний гвоздь в свой собственный гроб.

Он зашел в комнатенку, примыкавшую к залу, где фигура в китайском платье из синего атласа снимала фольгу с тарелок с закусками. Она обернулась к Полю и приветствовала его радостной улыбкой:

— Добрый день.

— ?..

— Вы по объявлению?

— Да.

— Заходите, это здесь. Меня зовут Брижит Рейнуар. — И она протянула ему руку.

«Неужели Мадемуазель?»

Как же он мог забыть, что ее фамилия Рейнуар? Она знала наизусть номер страховки Блена, номера всех его счетов, маленькие тайны его повседневной жизни и все его настроения. А он не сделал ни малейшего усилия, чтобы запомнить ее фамилию. Он всегда называл ее просто Мадемуазель. Брижит предложила ему снять кожаную куртку, но он, все еще слегка ошалевший и неловкий, отказался. Она была тут, напротив него, такая же, как раньше, улыбающаяся при любых обстоятельствах. Блен умел расшифровывать улыбки Брижит, она умела выразить все одними уголками губ. «Я вас не знаю, но спасибо, что пришли, кем бы вы ни были», — обращаясь к незнакомцу, говорила ее улыбка в этот вечер. Ее жесткие длинные волосы неестественно черного цвета ниспадали на плечи в синем атласе.

— Пойдемте со мной. Остальные уже собрались.

Брижит смотрела людям прямо в глаза, ее рукопожатие всегда было решительным, а поцелуи — радостными и искренними, словно ей действительно доставляло удовольствие тереться щеками с другим человеком. В том, как она встретила Вермерена, не было ничего особенного, разве что радость знакомства с еще одним «другом». Поль только что выдержал первый экзамен, даже не успев взять в руки этот пресловутый стаканчик.

— Наверное, там собрались самые близкие люди Тьери Блена, не уверен, что я имею право к ним присоединиться.

— Главное — что вы решили прийти. Могу я узнать, кто вы?

Он заранее приготовил ответ и теперь произнес его громко, будто заученную роль.

— Меня зовут Поль Вермерен, я частный детектив. Тьери вышел на меня два года назад, когда хотел разыскать владельца рисунка известного мастера, которые ему оставили на хранение. Запутанная история, но для него тогда все закончилось хорошо.

— Рисунок?

— Рисунок Боннара.

— Он никогда мне об этом не рассказывал. А я ведь знала все, что находилось в мастерской, наперечет, я занималась его счетами.

— Он обратился ко мне, чтобы сохранить все в секрете. Думаю, сейчас я уже могу сказать, что у него была тайная надежда оставить этот рисунок себе.

— В последний год он совершал много всяких глупостей, чтобы раздобыть денег.

— Я случайно увидел объявление вчера вечером. Я был потрясен, особенно словом «пропавший».

— Мы все тогда были потрясены.

— Он умер?

Она пожала плечами, подняла руки, вздохнула: «Одному богу известно».

— Это вам пришла в голову идея собрать всех?

— Да.

«Мадемуазель… Я и не подумал о вас, когда решил все бросить. Блен вас не заслуживал».

— Пойдемте, я познакомлю вас с теми, кого знаю.

— Я бы хотел сохранить в тайне это дело с рисунком. Представьте меня, пожалуйста, как обычного клиента.

— Хорошо.

В большом зале вполголоса разговаривали человек двадцать, все со стаканами в руках. Играя роль хозяйки, Брижит представила Полю «одного из самых старинных друзей Тьери».

Дидье — все тот же вялый блондин в вечной рубашке из переливчатой ткани, на которой никогда не видно пуговиц.

— Поль Вермерен, клиент Тьери.

Стоило ей только произнести эту фразу, как Дидье потерял всякий интерес ко вновь прибывшему. Больше всего на свете он любил знакомиться с нужными людьми, а простой клиент Блена представлял мало интереса.

— Дидье Лежандр, друг детства Тьери.

Они познакомились перед выпускными экзаменами, какое уж тут детство? Дидье был из тех, кто приукрашивает реальность не для того, чтобы ее опоэтизировать, а чтобы воодушевиться самому. Он охотно рассказывал, как бегает зимой и летом с семи утра в Люксембургском саду — на самом деле это случилось всего два раза в июле часов в десять утра. Он хвастался, что знает Барселону как свои пять пальцев, и забывал, как Надин, раздраженная его медлительностью, выхватывала у него из рук карту, чтобы найти нужное место. Он говорил «двенадцать», когда речь шла о восьми, он говорил «много» вместо «несколько» и во всех ситуациях округлял реальность в большую сторону. Но, учитывая всех присутствующих, только он мог претендовать на звание друга детства Тьери.

— Вы узнали об этой встрече из объявления? — спросил Поль.

— Нет, меня предупредила Надин.

Поль не разглядел ее среди публики, но не мог вслух удивиться этому в присутствии Дидье.

— Я с ней не знаком.

— Она была подругой Тьери. Одна из последних, кто с ним разговаривал.

Они с Бленом давно потеряли друг друга из виду — скудость их дружбы и настойчивое стремление Дидье разговаривать только о себе стали просто невыносимы. Он был из тех, что захватывают мяч с помощью подленькой, никому не заметной подножки.

— За те несколько раз, что мы с ним виделись, мне показалось, что я имею дело с человеком сдержанным, осмотрительным. Не из тех, что исчезают вот так вдруг.

— Это был измученный человек, он был таким еще в детстве. Когда он исчез, многих это шокировало, но для тех, кто знал его по-настоящему, это не стало неожиданностью.

— Вот как?

— Невозможно объяснить в нескольких словах, но мы с ним пережили первые бессонные ночи, затягиваясь первыми сигаретами, рассказывая о первых девушках, но он уже тогда говорил о том, каким он станет, он был уверен, что будет иметь бешеный успех.

Они курили, это верно, но чтоб «рассказывать о первых девушках» — тогда они существовали лишь в их воображении. Что же касается «бешеного успеха» — обычные юношеские глупости, одержимость будущим, желание вытянуть выигрышный билет. Трогательная банальность.

— Мы вместе записались в Школу изящных искусств. Я все еще рисую, это моя профессия, но в современном смысле — я делаю виртуальные картинки. Тьери хотел стать художником, а закончил тем, что открыл багетную мастерскую.

«А ведь когда-то ты меня ободрял. Разглагольствовал о благородстве ремесленника, презирающего сумасшествие современного мира». Сейчас Дидье Лежандр создавал афиши из кружочков и квадратиков всех цветов и с эффектом выпуклости, которого может добиться любой ребенок, нажав несколько кнопок. Не стыдясь, он даже просил Тьери сделать рамы для некоторых. Сегодня Блен стал Вермереном, тем, кем он всегда хотел быть, и никто не мог быть преданней своим мечтам.

— Он чувствовал, что у него украли юность, которая обманула его ожидания.

Поль должен был признать, что в этом есть крупица правды.

— Знаете, а я ведь вернулся в один из наших любимых уголков вдоль железной дороги на Жювизи, недалеко от вокзала Шуази-ле-Руа. Там, в одном конкретном месте, есть такая яма между рельсами, туда можно встать на четвереньках, скрючившись, и ждать поезда. Вы даже не представляете себе жестокость этого момента, это длилось от десяти до пятнадцати секунд, это было бесконечно, мы орали во все горло, чтобы перекричать шум поезда, а заодно и свой страх. Вот такими мы были с Тьери.

Поль знал, что он способен на многое, но так беспардонно воровать воспоминания… Ждать поезда, скрючившись на рельсах, не смог ни один из них, только некий Матиас, который не боялся ничего и даже взорвал петарду в сжатом кулаке.

— Я вернулся туда, думая о нем. Но не решился это повторить.

Яма была засыпана через два года, а место огородили решеткой под напряжением. Блен тоже туда возвращался.

— В последние годы мы виделись гораздо реже. В этом не было необходимости. Я знал, что он тут, а он знал, что я здесь, и этого было достаточно. Он бы тут же примчался, если бы мне понадобилась его помощь, хоть в два часа ночи, и наоборот.

«Упаси меня бог позвать кого-нибудь вроде тебя на помощь в два часа ночи». Блен стал требовательнее к качеству этой дружбы, которая в общем-то дружбой никогда и не была. Чаша переполнилась однажды вечером, когда в бильярдной на авеню Мэн Дидье провел весь вечер, с удовольствием наблюдая за новичками, которые раз за разом промахивались. Слишком поздно Тьери понял, что посредственность других успокаивает Дидье. Ничто не могло сравниться с этим удовольствием.

— Послушайте, вы знакомы с Анной?

Дидье воспользовался предлогом и откланялся, чтобы больше не появиться. Поль оказался в плену у грозной Анны Понсо, еще более элегантной, чем обычно, несмотря на уже явную склонность к полноте. Пепельные волосы, карие глаза и, как всегда, этот тягучий, хорошо поставленный голос. В свое время Надин представила ее Тьери как свою названую сестру, с которой они были созданы друг для друга, тем более что Блен никогда не стремился создать семью. «Ты все-таки пришла, Анна… Мне казалось, что ты не слишком ценила меня. Может быть, я ошибался и принял твою сдержанность за безразличие». У Анны было множество достоинств и единственный недостаток — увлечение психоанализом. Она была из тех, что годами растягиваются на кушетках психоаналитиков, а потом считают, что умеют читать в душах других людей.

— Он так и не оправился от смерти своего отца. Тьери всегда страдал от страха быть брошенным, желания защиты. Он долго искал образ отца, человека, с которым мог бы его проассоциировать.

В Анне его всегда раздражала ее манера говорить о человеке как о ребенке или — и того хуже — воспринимать его как пациента, а себя саму — как энтомолога, увлеченного своими рассуждениями, которые она выдавала как приговор. Когда все ужинали или в выходные за городом, она не могла отрешиться от своих психоаналитических интерпретаций событий дня, от авиакатастрофы до потерявшегося стаканчика горчицы. Она умела представить своих близких как симпатичных существ, преданных своим безжалостным подсознанием. Блен развлекался, подкидывая в разговор якобы ляпсусы, вроде «мыть раму» вместо «рыть маму», провоцируя ее на очередную аналитическую вспышку. Неудержимый речевой поток, следовавший за его невинной выходкой, заслуживал публикации за счет автора. Не Анна ли однажды заявила: «Моя мать католичка, а мой другой отец — протестант»?

— Впрочем, мать Тьери тоже так и не оправилась после смерти своего мужа. Ничего больше не было как прежде.

Интересная гипотеза. Анна никогда не решалась поговорить с Бленом лично. Странно слышать, как кто-то рассказывает тебе о твоей семейной драме, в которую ты сам никогда не верил. Потеря отца была тяжелой, но у него никогда не возникало чувства, что эта смерть подкосила их с матерью.

— Вопрос в том, помогут ли все эти сведения для поисков, — ответил Поль.

— Это обязательно нужно принимать во внимание. Тьери всегда избегал психоанализа, а это, возможно, помогло бы ему пережить кризис.

Анна несколько раз пыталась подтолкнуть его к дивану — неистощимый прозелитизм стал неотъемлемой частью ее образа. «Видишь ли, Анна, я действовал по-другому. Пока еще рано говорить о том, удалось ли мне это, но, во всяком случае, я попытался». Какое бы у нее было выражение лица, если бы Поль вот так с ходу выложил бы ей все — что он поменял лицо, имя, профессию, место жительства, женщину, что он организовал свое исчезновение и что он сейчас находится здесь, перед ней, выслушивая ее разглагольствования типа «Тьери всегда избегал психоанализа». Анна никогда не испытывала угрызений совести, вмешиваясь в жизнь других людей, предсказывая их будущее. Образование ее ограничивалось парой книжек, из которых она вывязывала теории, которых ей хватило бы до конца жизни. Искать в каждом предсказуемое — значит отрицать иррациональное начало, его поэзию, абсурдность, свободу воли. Некоторые сумасбродства ускользают от любой логики, и большая их часть — как, например, выходка Тьери Блена — не занесена в большую книгу патологий.

Между двумя глотками довольно крепкого пунша Поль разглядывал присутствующих. С каждым взглядом, с каждым поворотом головы, с каждым вновь прибывшим он боялся увидеть округлившиеся от ужаса глаза того, кто распознает Блена за его чертами.

Так как все только о нем и говорили, то он скоро начнет им мерещиться повсюду.

Ожидая неизбежного, он блестяще сдал и этот экзамен, но его момент истины еще не настал. Анна бросилась в объятия еще одной подруги Надин, кажется, Мирейо, или какое-то другое странное имя в этом духе, Блен ее едва знал. А он получил возможность медленно и методично посчитать всех, кто взял на себя труд приехать сюда, чтобы почтить его память.

Среди прочих он обратил внимание на молодого багетчика, который работал в его мастерской, в компании мадам Комб и других клиентов «Синей рамы». Поль почти растрогался их приходу. Особенно преуспевающему симпатичному, редкостно вежливому доктору, который так и не заплатил за установку витрины для его конференции по проблемам медицинского обслуживания на рабочем месте. Кроме этой стоявшей особняком маленькой группы, здесь был Роже, который посвятил его когда-то в Лувре в таинства профессии багетчика. Поль задумался о том, как он прослышал об этой встрече, подошел к нему и вежливо, словно невзначай, поздоровался и протянул стакан, чтобы чокнуться. Роже был истинный ремесленник, из тех, кто посвящает жизнь искусству. Он был красноречив, только когда занимался любимым делом, остальное время он слушал, скромно потупившись, как, например, сегодня вечером, стоя перед Полем Вермереном. Кузен Клеман тоже был тут — последний осколок семьи без особых корней. Блен никогда не пробовал бабушкиного варенья, не дрался с двоюродными братьями на каникулах в деревне. На рождественский обед никогда не собиралось больше четырех человек. Клеман, единственный сын брата его матери, до восемнадцати лет жил во Вьетнаме, потом до тридцати пяти лет в Джибути, а после его возвращения они виделись не больше трех раз. Поль обратил внимание на совершенно немотивированное присутствие Жака и Селин, соседей по улице Конвансьон. Тьери пропал, и одно это слово выделяло знавших его из толпы; запашок серы притягивал. Может, Блен свалился в расселину? Или его похитили и заточили приверженцы какой-нибудь секты или укокошили близкие к ним игроки в покер? Может, Блен просто сбежал и живет где-нибудь в другом месте? Горькая ирония — он останется в памяти людей только тем, что бесследно исчез. Стать героем газетной хроники — главная гарантия того, что тебя никогда не забудут.

«Смотри-ка, парикмахер… Парикмахер пришел…»

Поль и не догадывался, что этот парикмахер — самый незлопамятный человек на свете. Однажды он проходил мимо «Синей рамы», и Блен наорал на него за то, что он бросил пачку сигарет. Блен тогда просто впал в ярость — люди, способные на такое, безусловно, низшие существа, не раздумывающие ни о бытии, ни о других, они должны были умереть в младенчестве, а жить остаются по случайной ошибке. Парикмахер молча слушал его и даже извинился, чего Блен, брызжа слюной от бешенства, даже не расслышал. Ярость быстро сменилась неловкостью, и он никогда больше не ходил в его салон. А сегодня парикмахер оказался тут со стаканом пунша в руке. Поль не мог противиться желанию перекинуться с ним парой слов.

— Меня зовут Поль Вермерен, я был одним из клиентов Тьери Блена, но живу я в другом квартале.

— Жан-Пьер Маро, мы были коллегами, я имею в виду, у нас обоих был бизнес в этом квартале.

Он сгреб пригоршню арахиса и разом заглотил орехи.

— Что за бизнес?

— У меня парикмахерский салон.

— Я не ваш клиент, — улыбнулся Поль, проведя рукой по своему гладкому черепу.

Разговор с Полем не слишком занимал Маро, он пытался расслышать истории, которые рассказывала мадам Комб в нескольких шагах от них.

— Вы его стригли? — настаивал Поль.

— Довольно давно — да, но у нас случилась размолвка — так, полная ерунда, глупость, я бросил бумажку на улице, и с тех пор он ни словом со мной не перемолвился.

— Он наверняка раскаивался, знаете, как бывает. Может, он старался больше не ходить мимо вашей парикмахерской, потому что чувствовал себя неловко.

— Он был прав, наорав на меня. Я потом задумался, почему я иногда бросаю что-то на землю. Может быть, потому что меня совершенно не заботят окружающие или мне наплевать на чистоту улиц? Может, мне казалось, что за мной постоянно ходит мусорщик? Или просто потому, что у нас это не запрещено, прекрасный повод, чтобы позволять себя делать это? Я не отнес себя ни к одной из этих категорий, но страх оказаться в любой из них послужил мне прекрасным уроком. После этой бумажки для меня вдруг словно что-то включилось, будто совесть проснулась. И сегодня, когда я вижу человека, который что-то швыряет на улице, мне его жаль. Теперь я полон уважения к обществу. Благодаря Тьери Блену.

Поль Вермерен словно задохнулся от накатившей волны жара, пунш ударил ему в голову. Он бы хотел обменяться парой слов с каждым, послушать, что они говорят о Блене, узнать его получше. Вдруг он узнал голос и обернулся, не веря своим ушам. Голосок из прошлого, незабываемый тембр, который он забыл. Он искал глазами источник. «Та девушка была миниатюрной». Голосок, который так подходил к ее росточку. И ее всегда чуть нахмуренная мордашка — так она изображала обманчивую наивность.

«…Аньес?

Ты здесь, Аньес?»

Ее волосы слегка поседели, но она осталась верна прическе под Луизу Брукс. Вид чертика из табакерки. С шестнадцати лет она хотела иметь детей и заниматься ими, даже заниматься чужими детьми, она мечтала, чтобы дом был полон детей. Блен тогда еще не знал, как их делать. Аньес — чуть старше, чем он, но насколько опытнее! — была его первой наставницей. Ее родители развелись, она жила с матерью, соседкой Бленов. Однажды в выходные Тьери с Аньес на поезде отправились к ее отцу в Рюэль-Мальмэзон. Они хотели изображать киношных любовников — свечи, ажурные чулки, фальшивое шампанское и настоящий ужас — в общем, все непременные условия фиаско. Любовью они занялись только через неделю, без преамбул и декораций, в ее детской, в нескольких метрах от гостиной, где мать Аньес смотрела очередной сериал. У их истории не было времени совершить полный оборот вокруг солнца. И мог ли он представить себе, что двадцать лет спустя этот эпизод для нее по-прежнему важен? Ее сопровождал высокий предупредительный молчаливый мужчина. Она всегда мечтала о гиганте, чтобы дать шанс своим детям быть среднего роста. Слегка скованно они разговаривали для приличия между собой — здесь их никто не знал, и они не знали никого. Вермерен приблизился:

— Здравствуйте, меня зовут Поль Вермерен. Я тут почти никого не знаю. Похоже, вы тоже.

— Меня зовут Аньес, а это мой муж Марко. Я прочла в газете, что Тьери был… ну, в общем… исчез. Я даже не была уверена, что речь идет о том самом Тьери. Это было так давно…

Поль хотел бы удержать на мгновение руку Аньес в своей, только чтобы вернуться в прошлое.

— Мы были соседями в Жювизи. А вы?

«Твой лифчик застегивался спереди. Ты уже тогда знала, что парни совершенно безрукие. А как ты произносила „уупппс…“, когда мои руки лезли в тогда еще запретные дебри».

— Мы так и живем в пригороде. Так лучше для детей.

«Я обожал смотреть, как ты сдуваешь челку со лба, а ты ненавидела, что она все время лезет в глаза. Ты позволяла мне смотреть, как ты моешься, я вытирал тебя, тебя всю целиком можно было завернуть в полотенце».

— И больше мы не виделись.

«Все обрушилось однажды утром, и у нашей драмы было имя — микоз. В наших словах было больше повседневности, чем любви. Мы не любили друг друга, мы обожали».

— Мы живем далеко отсюда, потом еще надо няню отвозить. Скажите, я давно хотела спросить, жена Тьери здесь?

Аньес хотела знать, на кого похожа подруга ее детского увлечения. Поль испытал то же чувство, когда увидел рядом с ней высокого мужчину.

— Она должна прийти, но пока я ее не видел.

— Ну что ж… В общем, спасибо, месье… Извините, забыла ваше имя?

— Вермерен.

Ее муж поставил стаканы, нашел ключи от машины, узнал у Брижит самый короткий путь до южного пригорода. Аньес снова сжала руку Поля, и он почувствовал, как она погладила его по ладони. Она посмотрела ему прямо в глаза, и ему передалось ее смущение.

— Идем, дорогая?

«Прощай, малышка».

Снова появилась Брижит, держа в руках поднос с бутербродиками.

— Хотите, я познакомлю вас кое с кем? — как всегда внимательная, спросила она.

Она даже не догадывалась, что с каждым из присутствующих его связывает пусть короткая, но история.

Натали Коэн, случайная партнерша по теннису. Техника у нее была значительно лучше, чем у Тьери, что в общем компенсировало силу удара. Надин и месье Коэн понаблюдали за ними немного, а потом отправились пить кока-колу, пока Натали гоняла его по корту, как ни одна женщина.

Дантист Мишель Боннеме пришел с Эвелин. Блен никогда ему не платил, а отдаривался рамами, никто не знал, на какой стадии их расчеты, их это забавляло и упрощало писанину. Полю захотелось, совсем как Брижит, поблагодарить их всех, одного за другим, за то что они пришли. Были ли они мозаикой Блена, его человеческими взаимосвязями? Могли бы они все вместе написать историю их дорогого без вести пропавшего? Разошедшаяся мадам Комб, кажется, готова была написать целую главу.

— Я его обожала, но вы себе не представляете, до чего же он бывал наивен! Иногда это выходило за рамки приличий.

Поль подсказал ей напрашивающийся было каламбур, но она не уловила.

— Я вам расскажу одну историю… Ох, сейчас, как подумаю об этом… Вы, может, помните, у меня тогда начался отит — он с тех пор не кончается, — но я придумала себе компенсацию. Теперь-то можно в этом признаться! Я тогда всем рассказывала, что наполовину глуха, и почти все мне верили, это позволяло мне слышать только то, что меня устраивало. Ну вот, представьте себе, однажды захожу в его мастерскую, чтобы забрать раму. Вот это была шутка! Он объявляет мне цену — шестьсот франков, я невозмутимо протягиваю ему двести, громко благодарю и ухожу. Как же я веселилась! Надо было видеть, как он бежал за мной по улице и орал «Шестьсот!» прямо в ухо.

Присутствующие смущенно заулыбались, раздались вежливые смешки. Поль помнил эту историю — накануне он смотрел фильм, где главный герой — багетчик, которому не платит никто, даже старушенция, притворяющаяся глухой и с широкой улыбкой благодарности дающая ему ровно половину того, что должна. Мадам Комб тоже видела этот фильм и почерпнула оттуда вдохновение. Все происходило именно так, как она только что рассказала, за исключением того, что Блен не бежал за ней по улице, но ограничился тем, что — как и герой фильма — дал ей уйти, пробормотав себе под нос: «Ну вы и хитрюга, мадам Комб». Он потерял четыреста франков, но зато целую минуту он ощущал себя героем фильма — цена не слишком высокая. Если бы Блена похоронили, то мадам Комб озаботилась бы сбором денег на венок. «От всех друзей по кварталу».

Одна история потянула за собой другую, довольно быстро Поль почувствовал, что не успевает услышать все.

— Я вот тоже помню, как однажды…

— А вот еще, послушайте…

Не в состоянии уловить их все, он потерял, наверное, три четверти — это было ужасно!

— Вот ведь хитрец…

— Что-то его мучило, это ж было очевидно…

«По одному, черт вас дери! Дайте мне воспользоваться такой возможностью, я имею на это полное право!»

— Ну а я лучше помню его мастерскую, чем его самого, — заявила продавщица из книжной лавки. — К багетчику не заходят так запросто, как, например, к мяснику. Но я иногда заходила туда просто так, поболтаться, выпить чаю, послушать эту странную тишину, нарушаемую лишь рашпилем, почувствовать запах лака. Летом там было прохладнее. Время там текло совсем по-другому, чем везде. И он сам двигался медленно, пока он работал, я сидела молча, и нас это не смущало. Это было словно безмятежные отступления, а когда я выходила оттуда, то сразу окуналась в сутолоку парижских улиц.

— Ему нравилось подбадривать тех, кто чего-то хочет. Ты всегда хотел съездить в Непал, так давай, вперед! Ты хочешь стать независимым, так что же тебе мешает? Ты хочешь сбросить десять килограммов, это зависит только от тебя! Он считал, что нужно только принять решение. И был прав. Стоило только позвонить ему, и ты готов действовать.

Полю хотелось бы всем им верить, но он пытался урезонить себя: эти люди хотят сказать только хорошее о без вести пропавшем, в этом, собственно, и цель встречи. В Блене не было ничего особенного, о любом другом говорили бы примерно то же самое. И тут один голос перекрыл всех:

— В нем странно сочетались чувствительность и некоторое отстранение от происходящего.

Человек был болтлив, и в его баритоне эхом отдавалась его харизма. Невысокий, крепко сбитый, пустой взгляд, лицо, состоящее из одних морщин, — этот неизвестный заинтересовал Поля с самого начала вечера.

— Он был требователен к себе, и это позволяло ему быть требовательным к другим.

Поль видел этого человека впервые в жизни.

— Слово «этика», настолько опошленное сегодня, что все уже и забыли, что оно значит, для него имело смысл. И слово «честь» тоже.

«Может, кто-нибудь наконец спросит его, что он здесь забыл, черт возьми?»

— Теперь, когда его нет с нами, я могу признаться, что однажды он сказал мне: «Знаешь, Рене, я испытываю тоску по Богу. Жизнь была бы гораздо проще, если бы я был религиозен, я бы задавал меньше вопросов».

«И долго он будет так разглагольствовать? Это самозванец! Он никогда в жизни не видел Блена!»

— Однажды, совершенно случайно, я видел, как он предавался размышлениям на Монмартрском кладбище, на могиле Стендаля.

«Сумасшедший! Караул! Убивают! Брижит, выставите его за дверь! Наверное, он каждый день так развлекается, это его хобби, профессия, извращение, что-то в этом роде. Он читает объявления о смерти в газетах и приходит исполнять свой номер! Он приходит не для того, чтобы выпить, а просто станцевать на костях!»

Вошла Надин, все обернулись и притихли, даже самозванец. Надин была одна, она прекрасно выглядела и была одета с некоторым подобием фантазии, чтобы показать, что уж она-то кто угодно, но не вдова. И снова Поль дорого бы дал, чтобы посмотреть, на кого похож новый спутник ее жизни или спутник ее новой жизни. Как и клиентам агентства «Благая весть», ему было интересно посмотреть на своего заместителя. Надин расцеловалась почти со всеми присутствующими, балансируя между серьезностью и улыбкой. В конце концов, это была ее роль. Он хотел испытания, и вот она здесь, во плоти. Ему придется посмотреть в лицо этой женщине, с которой он прожил пять лет, женщине, которая плакала в его объятиях, которая заботилась о нем, когда он болел. Брижит представила ей тех немногих, кого Надин не знала, среди них был и Поль.

— Надин Ларье.

— Поль Вермерен.

Она поздоровалась с ним и подошла к следующему, просто так, по инерции. А он не подозревал, что ее рукопожатие такое искреннее.

«…Надин? Скажи мне, что это неправда… Это же я, Надин!»

— Добрый день, Мишель, добрый день, Эвелин.

«Да, я… Тот человек, что раздевал тебя в безлюдном лесу среди бела дня, только потому что это меня забавляло. И тебя тоже в конечном счете. Ох… Надин?»

— Эй ты, привет.

— Привет, Надин.

«Тот, кто просил тебя надевать боди, которое расстегивалось между ног. Да, это я, да посмотри же на меня наконец!»

— Как дела, Дидье?

«Тот, кто закрывал тебе рот рукой, когда ты кричала слишком громко. Это ни о чем тебе не говорит?»

— Ну что же, выпьем? — спросила она.

И снова все заговорили разом. Поль Вермерен наконец нашел то, за чем пришел — право на существование, на свои собственные воспоминания, не нуждаясь больше в памяти Тьери Блена. Полностью успокоенный, он решил, что пора уходить, но тут Брижит потребовала тишины.

— Я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы пришли сегодня почтить память Тьери.

Кивки, поднятые стаканы. Она помахала рукой, поясняя, что еще не закончила.

— Если быть откровенной, это не единственная причина, почему я пригласила вас сегодня. Как вы, может быть, знаете, поиски Тьери официально прекращены за отсутствием улик. Я часами разговаривала с полицейскими, которые обязаны сделать все возможное. Но закрытие дела меня не устраивает. Я не могу с этим смириться.

Слушатели придерживались противоположной точки зрения. Пунш дал себя знать, задумчивость сменилась всеобщим оживлением, свидетели стали гостями, готовыми продолжать праздник. А Брижит напомнила о трагедии.

Ее трагедии.

— Я решила, что если все, кто его знал, соберутся вместе, мы можем объединить наши показания, собрать информацию, которой нет у полиции. Если мы все вместе постараемся вспомнить последние дни перед его исчезновением, может, мы найдем улики, даже самые незначительные, которые позволят продолжить поиски. Надежда еле теплится, но я должна идти до конца. Я всю жизнь буду упрекать себя за то, что не пыталась ничего сделать.

— …

— ?..

Никто не откликнулся на ее слова, и в зале повисло тягостное, беспокойное молчание. Расстроенному Полю хотелось присесть где-нибудь в сторонке.

Значит, это она.

Брижит.

Она общалась с полицией, ждала результатов следствия, надеялась. Совершенно ясно, что это она заявила об исчезновении Блена. Почему она так поступила? Блен был для нее всего лишь клиентом. Он не мог припомнить ни одной двусмысленности, ни одного взгляда, которыми обмениваются, даже не желая того, словно молчаливый уговор между мужчиной и женщиной. Он не помнил, чтобы когда-нибудь обращал внимание на ее ноги, декольте. Не мечтал о ней. Он не помнил, чтобы когда-нибудь — пусть даже в шутку — пытался ее соблазнить. Для него Брижит была очаровательна, прелестна, внимательна, лучезарна. Много, но ничего более.

Перед уходом все, даже самозванец, нашли что сказать. Анна не признавалась себе, но ей претила мысль о том, что Блен жив. Слишком иррационально, слишком неправдоподобно. Блен не был материалом для газетной хроники, Поль даже обиделся. К счастью, большинство оказались пессимистами, стремящимися похоронить надежды Брижит и подготовить ее к худшему. Она стала женой моряка, которая, несмотря на объявленное кораблекрушение, ждет чуда. Женщина, которая отдала бы что угодно за уверенность. Настолько она была привязана к Блену. Он почти умилился, когда увидел, что Надин подошла ее утешить.

— Он будет жить в нашей памяти.

— Если он умер, мир праху его, — добавил Дидье.

— Если он жив, давайте уважать его выбор, — осмелился предложить Мишель.

Поль скрестил пальцы, чтобы на этом все и закончилось. Когда последние приглашенные ушли, у Брижит был вид вдовы. Поль подхватил свою кожаную куртку со спинки стула, но Брижит уже бежала к нему:

— Останьтесь на минутку, я провожу остальных.

Приказ. Мягкий, нерешительный, но приказ. До последнего рукопожатия, последних благодарностей Поль чувствовал, что его сердце бьется так, что вот-вот выскочит из груди. Он боялся, что маска Вермерена не удержится под взглядом влюбленной женщины.

Поль уже почти поверил в этого Блена. Аньес оставила для него местечко в своей памяти, парикмахер чувствовал, что стал лучше благодаря ему, даже самозванец смог выставить его исключительно духовным человеком. И этот полный достоинств мужчина был настолько слеп, что не разглядел чувств Брижит?

Они оказались вдвоем в неожиданно пустом и гулком зале.

— Я так и думала, что это сборище ни к чему не приведет, — сказала она. — Но я не могла не организовать его.

— Понимаю.

— Вы торопитесь? Выпьем напоследок? Просто так, не помянуть.

Он согласился, загипнотизированный взглядом женщины, которая скрывала свою любовь как романтическая героиня. Она достала бутылку виски и щедро наполнила два стакана. Блен наливал именно так, когда она заканчивала заполнять отчеты и прочие налоговые декларации, — этот ритуал она сохранила.

«Мадемуазель… Как я мог догадаться, какие чувства вы испытываете ко мне? Вы должны были дать мне знать. Кто знает, может, сейчас все было бы по-другому?»

— Как он мог со мной так поступить, после всего, что было между нами. Знаете, ведь я была не просто его бухгалтером…

— ?..

— Вам я могу признаться. У нас была связь.

— !..

— Никто об этом не знал, даже Надин. Мы свято хранили нашу тайну… Мы были великолепны!

— …

— Еще немного виски?

— Может, вам уже хватит?

— Мы занимались любовью в мастерской, он опрокидывал меня на длинный стол, рядом с верстаком, среди стружек и банок с лаком. Незабываемо!

— Брижит…

— В его объятиях я чувствовала себя как… трудно объяснить… как… «Мадемуазель». Женщиной, которая живет ради одного его взгляда, такой я становилась, как только он появлялся… Я хочу снова стать «Мадемуазель»…

— …

— Найдите мне его.

— Извините?

— Я знаю, что он не умер. Это мое внутреннее убеждение. Я чувствую, что он здесь, недалеко, что это какая-то гнусная шутка.

— …

— Я нанимаю вас официально. В конце концов, это ваша работа. Полиция признала преступление, я вас нанимаю его расследовать.

— Вы не думаете, что остальные правы и лучше его забыть?

— Это выше моих сил. Пока у меня не будет доказательств его смерти, я буду его искать. Когда он увидит все, что я для него сделала, он полюбит меня.

— Если он все еще жив, это может длиться годами!

— Если вы отказываетесь, я найму другого, а если он не справится, то следующего.

Такая возможность напугала Поля, он искал последний довод, но не нашел ничего лучше, как:

— Это вам обойдется очень, очень дорого!

— Тем хуже. Согласны или нет?

Он прикрыл глаза и долго искал в себе силы, чтобы не расплакаться прямо тут.