Часть V Эндшпиль

Возвращение домой, на Кольский полуостров

8 ноября 1962 г.

Капитан 2 ранга Н. Шумков

ПЛ «Б-130»

Атлантика


«Б-130», сопровождаемая в неспокойном море эсминцем «Кепплер», продолжала в надводном положении движение на северо-восток; два из трех ее дизелей были выведены из эксплуатации, а третий работал не в полную мощность, что вынуждало идти на электрическом ходу со скоростью всего полтора узла. Это было монотонным занятием, а волнение на море усиливалось. Дизель № 1, единственный, который механику Паршину удалось заставить работать, давал мощность, достаточную только для зарядки батарей.

В любой момент они ожидали встречи со спасательным буксиром «Памир», который в полученной ими радиограмме сообщил, что на скорости десять узлов идет в юго-западном направлении.

Вахтенным офицером в этот отрезок времени был Воронов; сам Шумков продолжал переживать и размышлять по поводу своего отступления с поля боя. К этому времени он уже получил ответ и на свои доклады относительно неисправностей дизелей лодки. Командование подводных сил СФ проинформировало его, что на борт «Памира» погружены коробки приводов для последующей установки на их неисправных дизелях. Шумков вызвал на мостик механика.

— Прибыл по вашему приказанию, товарищ командир, — быстро и невнятно пробормотал Паршин под шум дождя, вновь заливавшего мостик. Чудесное ощущение — стоять под чистой водой, пусть даже если это и немного мешает разговору с командиром. После недель зловонной жары и грязного воздуха было наслаждением просто находиться на свежем воздухе и прочищать легкие.

— Шеф, нам только что сообщили, что на «Памире» идут агрегаты для двух наших дизелей, у которых треснули коробки. Что ты думаешь по этому поводу?

Паршин посмотрел через ограждение мостика на «Кепплер», который был для них загонщиком с дробовиком. Он шел на дальности примерно две тысячи метров справа и позади лодки. Паршин тряхнул головой.

— Командир, мы же докладывали, что ремонт можно сделать только на верфи; мы сами скорее всего не сможем поменять эти коробки. Нам нужен сухой док.

— Почему же не сможем, шеф? — Шумков обычно вникал в инженерные проблемы, но тут вспомнил, что они не обговаривали деталей операции по замене коробок. Все давно знали, что трещины существовали со дня ввода лодки в боевой состав, но тот факт, что они полностью разорвали корпус, казался ему проблемой, которую можно было решить простой заменой.

— Не могу поверить, чтобы инженеры флотилии и Северного флота не врубились в то, что эту операцию нельзя выполнить в море. — Паршин недоверчиво покачал головой.

— Но почему нельзя, шеф? — опять спросил Шумков, чувствуя себя немного глуповато из-за того, что не обсудил этот вопрос раньше.

— Все просто, командир. Снять неисправные коробки мы сможем, потому что они развалились надвое, а чтобы установить новые, нам потребуется вырезать отверстие в прочном корпусе размером минимум два на полтора метра. Сварочное оборудование для выполнения этой работы у меня есть, но в такую погоду на море мы не сможем этого сделать — мы камнем пойдем ко дну. Даже в порту не стоит этого делать, только на киль-блоках в сухом доке!

Шумков онемел. Он не подумал заранее о размерах коробок или о том, что они могут быть слишком большими для спуска вниз через главный люк или люки загрузки торпед. Он старательно разглядывал серые волны и такое же серое небо, едва различая горизонт, где встречались две стихии. Двое мужчин стояли рядом и смотрели вперед, ожидая появления буксира.

Когда они, наконец, увидели буксир, Шумкову стало легче, но ненадолго. Сеанс радиосвязи с «Памиром» вселял надежду на то, что они смогут произвести временный ремонт и вернуться к лодкам бригады, чтобы поддержать их в кажущейся нескончаемой битве с противолодочными силами США, теперь же надежда исчезла.

— Нет другого выхода, шеф, придется «Памиру» брать нас на буксир. — Такое решение было не совсем тем, что они предполагали, и все-таки прийти домой на буксире было для них гораздо лучшим вариантом, чем возвращаться своим ходом на скорости полтора узла и болтаться в море еще полтора месяца. Ранее им приказали встретиться с «Памиром», произвести требуемый ремонт и вернуться на юг для поддержки оставшихся там трех лодок бригады, но теперь об этом не могло быть речи. Сейчас Шумков знал истинную причину, не позволявшую им поменять коробки на неисправных дизелях, и сложившаяся ситуация показалась ему настолько забавной, что он едва не расхохотался, вовремя сдержав себя из-за стоявшего рядом механика.

— Надводный контакт прямо по курсу, — доложил снизу оператор РЛС. Это наверняка был «Памир».

— Понял, контакт. Гидролокатор, шумы отмечаете?

— Пока нет, товарищ командир, прием пассивным гидролокатором затруднен из-за сильной волны, но скоро мы их услышим.

Шумков ждал, вглядываясь усталыми глазами в брызги волн и дождь. Он чувствовал себя подавленным после всего, что произошло за последнее время — постоянная бдительность, близость противника, а теперь для них это кончилось, все! Теперь им предстоял только долгий путь домой. Через десять минут наблюдатель доложил о визуальном контакте прямо по курсу. Начинало темнеть, хотя до вечера было далеко.

— Товарищ командир, воздушный контакт с запада, приближается. Американский «Нептун» идет курсом на нас.

— Понял, — ответил Шумков. Какое это теперь имело значение? Они вышли из игры, никакой пользы от них не было, и они ни для кого не представляли угрозы.

— Товарищ командир, американский эсминец болтает с самолетом в общей противолодочной радиосети, они ждут нашей встречи с буксиром.

— Очень хорошо. — Ну, сейчас мы им покажем кино на открытом воздухе, если они смогут что-нибудь разглядеть в такую погоду, подумал Шумков. Нет смысла оставаться в режиме радиомолчания. — Пусть Чепраков даст мне радио с «Памиром», мне надо переговорить с его капитаном.

— Есть, товарищ командир, — ответил Воронов. Через несколько минут он доложил: — Капитан «Памира» на линии, шестой канал.

— Очень хорошо. — Шумков взял микрофон и установил переключатель, покрытый налетом соли, на шестой канал. Видимость немного улучшилась, и теперь он видел «Памир», который выполнял разворот, намереваясь занять место слева и сзади от них. Ну вот, подумал Шумков, у нас сейчас двое сопровождающих — по одному от нас и от них, плюс еще самолет. Ничего не скажешь — за нами действительно хорошо присматривают.

Шумков стал кричать в микрофон; радиосвязь была плохой, и голос с другого конца был едва различим. Шумков попробовал объяснить капитану буксира суть дела, а потом передал микрофон механику, вернувшемуся в рубку; механик стал обговаривать длину и толщину троса, нужного для буксировки лодки. Шумков всерьез сомневался, сможет ли буксир при такой погоде успешно тянуть лодку на тросе с малым провисом; чтобы волны трос не разорвали, его придется делать очень длинным. Это сулило долгий и утомительный путь домой.

После множества препирательств, ругательств и проклятий механик и капитан буксира договорились ждать улучшения погоды. Маленькая флотилия из трех судов продолжила движение с одинаковыми для всех курсом и скоростью вплоть до следующего дня, когда, после двух неудачных попыток, во время которых трос рвался, они все-таки успешно закрепили трехсотметровый трос, который, похоже, выдерживал нагрузку.

На восхитительной скорости в пять узлов они рванули домой. Когда буксир начинал их тянуть, лодка была в трехстах милях от Восточного побережья США; «Б-130» понадобилось три недели, чтобы добраться до Полярного. Они впервые увидели землю — это был Нордкап — третьего декабря.

Обойдя Нордкап, они воспрянули духом. Наступила полярная ночь, и они опять редко видели солнце, но их высокий настрой поддерживало сознание того, что они прибывают в родной порт. Еще два дня ушло у них на то, чтобы дойти до точки поворота и взять курс на юг, на Кольский полуостров. Капитан «Памира» договорился, что два портовых буксира встретят их в море у бакена, но Шумков воспротивился этому. Им удалось полностью зарядить свои батареи благодаря хитрому временному приспособлению, которое придумал механик, используя работавший не на полную мощность оставшийся дизель и некоторую помощь с «Памира». Шумков хотел освободиться от буксировки после прохождения морского бакена и двигаться дальше на собственном электрическом ходу. Поначалу у Шумкова были споры со штабом флотилии в Полярном, который решил было, что у него вообще не осталось ни одного исправного двигателя, чтобы дать ход, и настаивал на буксировке лодки двумя портовыми буксирами; штаб хотел также, чтобы караван замыкал «Памир», на борту которого были два больших агрегата для последующего ремонта лодки. Когда штаб флотилии опять начал отстаивать свою точку зрения, Шумков просто выключил на радиоприемнике громкость и сказал, что он не принял их последнего сообщении из-за атмосферных помех; он добавил, что они собираются зайти в порт на собственном ходу. Последнее слово оказалось за ним.

Шумков бросил буксировочный трос у бакена и своим ходом вошел в пролив. Была темная ночь, но видимость была значительно лучше, чем два месяца назад, в ночь их убытия. Шумкову было приказано первым делом зайти в бухту Сайда и выгрузить с лодки спецоружие. «Б-130» послушно повиновалась командам Шумкова, который привел ее к тому же пирсу, от которого они ушли 1 октября.

Когда они закончили швартовку, Шумков оглядел пирс и увидел одинокую штабную «Волгу» черного цвета; внутри машины было несколько человек, которых он не разглядел. Он знал, что церемонии встречи не будет, поскольку они, выполняя приказания, полученные через «Памир», запоздали с прибытием. Пелена секретности по-прежнему висела над ними, и Шумков не мог понять, в чем тут дело. Обычно при возвращении советской подводной лодки с патрулирования ее командир докладывал своему непосредственному начальнику; в их случае этим начальником должен был быть командир бригады Агафонов, однако он находился на борту «Б-4» вместе с Кетовым, все еще бог знает где в обширной Атлантике. При обычном возвращении лодки в дневное время ее командир должен сойти на берег и официально доложить «о завершении похода» своему начальнику и получить от него в подарок жареного поросенка — как знак успешного выполнения задачи. Все это обставлялось с большой помпой — с небольшим оркестром, собранным из музыкантов местной базы, — с медными трубами, украшенными вмятинами, и большим барабаном, и выстроенным на борту лодки ее экипажем, от старшего по званию до последнего матроса. Шумков всегда наслаждался своим возвращениям после долгого патрулирования; на этот раз, однако, было совсем не то, что раньше, поскольку их все считали и, видимо, продолжали считать выполняющими тайную операцию. Все, кроме американцев, которые уж точно знали, где они побывали, и, наверное, знают, где они находятся сейчас. Некоторые вещи просто не имеют никакого смысла, подумал Шумков.

Несмотря на позднее время, Шумков старался разглядеть сидящих в автомобиле — вдруг выскочит какой-нибудь старший офицер, и придется ему докладывать. Шумкова немного смутило, что на пирсе больше никого не было, не считая троих матросов, пришедших от начальника порта, домик которого находился рядом с пирсом. Матросы стояли кучкой под легким снегопадом, и, когда брошенные с лодки концы змейками пролетели над стенкой, матросы закрепили их на больших стальных кнехтах плавучего пирса. Шумков приказал вырубить работавший двигатель. После короткой заминки они получили электропитание с берега и выключили вспомогательные генераторы.

Шумков уставился в ночь, размышляя о том, какая у них теперь разрядка — после недель напряженной работы, бессонных дней и ночей — в конце концов, всего лишь вернуться на Родину, где их встречают только полярная ночь и снегопад. Повезло, боевых действий не было и никто не погиб. Единственная их потеря — сломанные в шторм ребра штурмана. Они все сбросили вес — несомненно, их жены будут довольны. Его радовало, что он возвращается с тем же количеством членов экипажа, с которым он вышел в море. Все на борту постарели из-за стычек с противником; они побывали рядышком с настоящей войной и выжили, чтобы уйти от нее. Так или иначе, он чувствовал себя опустошенным и обессиленным.

Шумков увидел, как с переднего пассажирского сиденья «Волги» поднялась темная громадина в морской шинели с золотыми полосками погон, на которых поблескивали по одной звезде контр-адмирала, и в каракулевой шапке-ушанке старших офицеров. Шумков соскользнул по трапу из рубки на палубу и подошел к сходням, устанавливаемым береговой командой со стенки на лодку. Легкий снежок и палуба лодки облегчали работу команды. Когда Шумков приблизился к сходням, подошедший адмирал махнул поднятой рукой, давая ему знак оставаться на борту.

— Я поднимусь к вам, — крикнул адмирал.

Шумкову это показалось очень странным, поскольку адмиралы обычно не поднимаются на борт кораблей или лодок, особенно до того, как командир отрапортует о выполнении задачи. Шумков остановился у сходен и отдал честь контр-адмиралу Леониду Рыбалко, быстро поднявшемуся на лодку.

— Здравия желаю, товарищ адмирал! Командир подводной лодки «Б-130» капитан второго ранга Шумков, докладываю о завершении похода.

Рыбалко также отдал честь, потом сделал шаг вперед и сжал руку Шумкова. Он несколько раз с теплотой пожал руку Шумкова и, казалось, подыскивал слова. Наконец, они нашлись.

— Николай, я рад, что ты благополучно вернулся. Как твои люди?

Впервые за долгую службу Шумкова случилось так, что старший офицер интересовался благополучием его подчиненных; это его сильно взволновало.

— Товарищ адмирал, с ними все в порядке, только немного похудели и устали; чуточку приболели — сыпь и язвы на коже, но ничего такого, что не лечат отдых и свежий воздух.

Рыбалко стиснул его руку и снова тряхнул ее. Кажется, возвращение экипажа действительно его обрадовало.

— Мы, по крайней мере, я, ужасно разочарованы, что все так произошло; этого не должно было случиться, — продолжал адмирал. Он казался страшно усталым и напрягался, подбирая слова.

Шумков подумал, что Рыбалко подразумевает неполадки на его лодке и вынужденное всплытие прямо в пасти у американских поисково-ударных сил, он намеревался продолжить устный доклад, но адмирал задумчиво перебил его:

— Было непростительно посылать вас в эту драку, не информируя постоянно о том, что происходит. Я знаю, что вы, возможно, считаете иначе, но посылать вас действовать вслепую было преступлением. Я докладывал о своем несогласии командующему флотом, который и сам был обеспокоен. От Главного штаба у нас до сих пор у нас нет ни помощи, ни взаимодействия, он молчит с середины октября. — Речь адмирала была чем-то из ряда вон выходящим и напоминала исповедь тяжело раненного человека.

Рыбалко продолжал:

— Я должен довести до вас распоряжение о том, что, в связи с тем, что вы «засветились» перед американцами при выполнении боевой задачи, нарушив тем самым требования по сохранению скрытности действий, вы и ваш экипаж до окончания полного расследования должны оставаться на лодке на казарменном положении.

Шумков уставился на адмирала, который был заметно взволнован, и Шумков заметил, как что-то мешало адмиралу произнести последние слова. Сам Шумков тоже был потрясен услышанным от адмирала, он хоть и ожидал какие-то упреки в свой адрес, но не такие скорые и не такие болезненные, как приказ всему экипажу, включая офицеров, находиться на лодке на казарменном положении.

— Все объясняется тем, — продолжал Рыбалко, — что операция до сих пор держится в секрете, не говоря уже о том, что еще в большем секрете держатся ее результаты. До этого секретность требовалась для защиты операция «Кама», теперь она нужна для защиты флота и правительства от конфуза. Москва до сих пор старается закрыть покровом секретности все, что связано с операцией «Анадырь», и это наблюдается во всех видах вооруженных сил. Повсюду витают слухи. По правде говоря, Николай, я понимаю, что вы должны чувствовать.

— Товарищ адмирал, — сказал Шумков, — пойдемте вниз и выпьем чаю. — Он решил, что им лучше спуститься и не стоять на палубе под мокрым снегом.

— Спасибо, Николай, спасибо за гостеприимство, но мне надо возвращаться в Полярный. Я не должен был находиться здесь, но у меня не укладывалось в голове, что никто не встретит тебя и твоих людей, когда вы вернетесь. Кстати, твоя семья в полном порядке, сегодня утром я позвонил Ирине и сказал, что вы должны прибыть вечером. Она пообещала сдержать свое слово. Она, конечно, переживала, как и мы все. Вы вернулись, несмотря на механические неполадки, и в этом, безусловно, большая заслуга экипажа и тебя лично.

Пока они беседовали, большой дребезжащий грузовик с шумом съехал на пирс и остановился прямо у сходен. Рыбалко направился к сходням и махнул рукой в сторону пирса:

— Мы привезли немного свежих продуктов, чтобы вам было легче отметить благополучное возвращение. Наверное, на борту мало чего осталось из свежих продуктов.

— Ничего не осталось, товарищ адмирал, то, что не было съедено, испортилось от жары. — Шумков пожалел, что признался в нехватке продуктов, он не хотел, чтобы его приняли за жалобщика. — Наша самая большая проблема — свежая вода, товарищ адмирал, но я думаю, что мы получим воду с баржи, которая, наверное, вскоре подойдет.

По сходням прошли двое дневальных, неся в руках по большой коробке, вскоре они вернулись на пирс и взяли два больших закрытых контейнера из кузова грузовика, не имевшего бортов.

— Вот вам пока свежие припасы, — сказал Рыбалко, — остальное подвезут, когда вернутся другие лодки. Пожалуйста, будьте экономны с этими продуктами, мне пришлось самому их доставать. Командиру базы приказано пока вас не снабжать, но я решил, что вам надо немного отвлечься от трудов тяжких.

Рыбалко опять пожал руку капитану и пристально взглянул на него.

— Расследование начнется сразу же, как только командир бригады Агафонов прибудет вместе с Кетовым на «Б-4». У нас есть их доклад о прохождении Нордкапа; если у них все будет в порядке, они рассчитывают быть здесь в течение сорока восьми часов.

— А как остальные? — Шумков особенно беспокоился за своего друга Алексея Дубивко. Он читал несколько телеграмм о его противостоянии с американцами; в другой телеграмме сообщалось, что американский эсминец «Сесил» пытался установить связь с «Б-36», и Дубивко запрашивал, как ему поступить.

— Последнее сообщение от Дубивко мы получили два дня назад, когда он находился к западу от Лофотенских островов, — сказал Рыбалко, — у него вроде бы все в порядке, но точную дату его прибытия мы не знаем. — Он быстро улыбнулся и добавил: — Извини меня за все это, извини.

Рыбалко повернулся, отдал честь вахтенному офицеру, только что организовавшему дежурство на палубе, прошел по сходням и направился к автомобилю. Шумков наблюдал за адмиралом, одиноко шагавшим в темноте — поверить в случившееся и в странные обстоятельства, которые, похоже, возобладали и здесь, и в Москве, было почти на грани возможностей Шумкова. Страдая от нехватки информации, он мог только догадываться, что вся операция оказалась скомпрометированной, став тяжелым и унизительным поражением для страны. Он еще не пришел в себя от встречи с адмиралом, своим командующим эскадры — на улице, среди ночи, присутствовавшим при разговоре с ним в единственном числе, без штаба, — лично прибывшим поприветствовать их и сказать, что они, по сути, будут находиться под домашним арестом на борту собственной лодки.

Поверить в такое было невозможно, тем более после того, как они избежали гибели и увернулись от настоящей войны. Шумков почувствовал себя усталым, очень усталым.

Он повернулся, чтобы пройти вниз, но заметил старпома, Фролова, который стоял у трапа.

— Товарищ командир, пойдемте в офицерскую кают-компанию, мы хотим вам кое-что показать.

Шумков удивился, увидев Фролова, некоторое время пробывшего наверху. Командир лодки и следовавший за ним Фролов спустились вниз, в центральный командный.

— Я слышал, что сказал адмирал, — начал Фролов, — и я, товарищ командир, тоже не могу понять… но мы должны пережить этот день. — Фролов был сдержанным офицером, и Шумков понял, что прошедшие два месяца сделали его еще более сдержанным. В молчании они шли по лодке в офицерскую кают-компанию, которая размещалась на корме.

Фролов ввел командира в небольшое узкое помещение, в котором, окружив маленький стол, собрались все офицеры и мичманы «Б-130». За последние два месяца, при невыносимой жаре и влажности, они едва прикасались к пище, подумал Шумков. Офицерская кают-компания всегда была тесной и полной людей, но сейчас, на холоде севера, она показалась гораздо просторнее, хотя и была забита до отказа. Праздничный стол был заставлен тарелками с закуской — салатами из свежей зелени, сардинами, соленой селедкой и нарезанными дольками говяжьего языка, несколько бутылок холодной водки и шампанское стояли чуть в стороне. Шумков взглянул на Фролова.

— Товарищ командир, я догадываюсь, что вы хотите сказать — экипаж, да? Но они собрались точно за таким же столом. Надо сказать спасибо адмиралу Рыбалко и его жене, — Фролов опередил командира.

Шумков оглядел офицеров, собравшихся в кают-компании. При взгляде на них у смотрящего возникала жалость — с красными глазами, некоторые совсем небриты, у других топорщатся аккуратные бородки, у многих язвы на лине и руках. Большинство переоделись в голубые комбинезоны, под которыми виднелись полосатые морские тельняшки. Температура воздуха снаружи была около нуля, но внутри лодки, в спертом воздухе, было тепло по-прежнему.

— Подождите немного, — сказал Шумков, — через несколько минут я вернусь. — Вместе со старпомом они пошли дальше к корме, в столовую экипажа. Пройдя трапом в шестой отсек и войдя в отсек кормовых ТА, служивший столовой экипажа при стоянках в порту, они услыхали шарканье ног и шум, издаваемый большим скоплением народа в тесном пространстве. Почти весь экипаж сгрудился внутри отсека. В центре помещения на двух импровизированных столах была разложена закуска — точно такая же, которую он только что видел в офицерской кают-компании.

— Командир! — воскликнул кто-то, и все поднялись.

Это было волнующее зрелище. Собравшиеся походили на оборванцев, большинство выглядели усталыми, с покрасневшими глазами, непричесанными, у них были грязные руки. Они исхудали; некоторые смотрелись так, словно они не ели несколько недель. Шумков рассматривал их, стараясь увидеть каждого. Почувствовал, что они ждут, что он им что-то скажет. Шумков еще раз оглядел собравшихся и заметил среди собравшихся офицера по безопасности спецоружия; как обычно, офицер выглядел робким и потерянным.

Шумков прокашлялся и сказал:

— Продолжайте, присаживайтесь.

Все сели или опустились на корточки, поскольку сидячих мест не хватало. Люди возвращались к нормальной жизни, и у всех поблескивали глаза. Важный момент для подчиненных, напряженно размышлял Шумков. Как передать им слова, только что услышанные от адмирала, слова о том, что они фактически находятся под домашним арестом? И сделать это так, чтобы не погасло воодушевление, читаемое на лицах, — всем не терпится узнать, что сказал адмирал и что с ними будет после мучительных месяцев неясности.

— Товарищи, — начал Шумков, — во-первых, разрешите мне сказать, что я горжусь каждым из вас. Как вы уже, наверное, слышали, мы будем жить на лодке на казарменном положении до тех пор, пока не вернутся остальные лодки бригады и мы полностью не отчитаемся за поход. — Он не стал употреблять слово «расследование». — Адмирал просил меня поблагодарить всех и каждого из вас за работу, выполненную в очень тяжелых и опасных условиях. Со своей стороны я сделаю все, что в моих силах, чтобы как можно скорее получить для всех разрешение на отпуск и отдых. Пока есть время, воспользуйтесь моментом и отдыхайте, всем вам нужен отдых. Вахты выставляться не будут, за исключением дежурной инженерной группы и часового внутри лодки; наружные вахты будет нести личный состав базы. На все сто используйте время для отдыха, кстати, вскоре должна подойти баржа со свежей водой, так что воды в душе хватит на всех.

Он повернулся к выходу, но его позвал главстаршина:

— Командир, вот, — и протянул ему маленький стакан водки. Обычно командиры не пьют с экипажем, но для данной операции протокольные условности давно исчезли, поэтому Шумков взял стакан дрожащей рукой. — Товарищ командир, — главстаршина выпрямился, — мы хотим выпить с вами за нашу лодку, за наши семьи и… это, ну… — Главстаршина стеснялся и поэтому нервничал, потому что для подчиненных в подобной ситуации было необычным выступать с такими словами перед командиром. — Мы высоко ценим ваше… это, ну… строгое… руководство. — Потом он оглядел собравшихся, и вся группа разразилась аплодисментами.

— Ура Шумкову! — и все выпили; Шумков осушил свой стакан и поднял руку.

Он посмотрел на своих подчиненных — на всех лицах было воодушевление.

— Лучше, чем было, у нас бы не получилось. Помните — без вас я ничто.

Шумков быстро повернулся и направился в офицерскую кают-компанию. Шел он медленно, потому что при ходьбе сильно болели ноги, и, конечно, ему не хотелось, чтобы офицеры заметили слезы у него на глазах. Шумков устал и мог бы спать всю ночь, не просыпаясь. Он так и сделал потом — спал целых двенадцать часов.

«Б-130» вернулась в бухту Сайда седьмого декабря, а шестнадцатого декабря на «Б-4» прибыли Кетов и командир бригады. Поджидая Савицкого и Дубивко, они находились на лодках на казарменном положении. На следующий день после возвращения Кетова опять подошла баржа со свежей водой и запасом свежих продуктов. Экипажи безуспешно рвались на берег, но теперь хоть еда у них стала нормальной. Следующей закавыкой была организация непрерывной подачи свежей воды с берега, поскольку они уже опорожнили первые две баржи. Целых два дня механики бились над этой проблемой, а кончилось это тем, что подошла третья баржа с водой, и они заполнили все емкости для питьевой воды и впервые за несколько недель помылись в душе, не жалея воды. Оба командира предпочли бы разместить свои экипажи на берегу в казармах или в более удобных каютах, которые, как они знали, были на борту плавбазы ПЛ «Дмитрий Галкин», находившейся в Полярном, всего в пятнадцати километрах от них, однако по какой-то причине им приказали оставаться в изоляции и почти инкогнито до возвращения остальных лодок. За исключением того, что сказал им Рыбалко, Шумков и Кетов и понятия тогда не имели, почему так происходит. С течением времени они узнали, что все делалось в интересах безопасности, так как власти не хотели, чтобы где-нибудь просочилось неофициальное словцо о промашке советского флота в тесных объятиях американских противолодочных сил в Карибском море. Как это часто случалось в те годы в СССР, безопасность стала их главным врагом: они поджаривались и ждали на своих все еще зловонных лодках. Хорошо хоть, что стало гораздо прохладнее, однако въевшийся запах паров дизеля и хлора пропитал их одежду и все на лодке.

На второй день совместного пребывания в бухте для осмотра обоих экипажей прибыла команда офицеров-медиков. Санитарное состояние личного состава привело их в ужас, они выписали какие-то лекарства и дали мазь от язв и сыпи. Обе лодки до сих пор не получили достаточного объема воды, потому что на третьей барже запас воды кончился на второй день; некоторым так и не удалось отскрести грязь в теплой пресной воде. Через два дня они безмерно обрадовались, увидев прибывающую «Б-59» Савицкого. Были ранние утренние часы и темень, хоть глаза выколи, когда они услыхали гудок с буксира, поданный по команде Савицкого, швартовавшегося рядом с «Б-130» в родном гнездышке. Несмотря на такую рань, оба экипажа высыпали на палубы своих лодок, приветствуя возвращение третьей лодки. На следующее утро, когда экипажи собрались и стали делиться своими приключениями, начальник штаба бригады Архипов отправился на берег пробивать разрешение личному составу трех лодок — и четвертой, когда та вернется — на проживание на берегу. Архипов нарвался на тот же приказ из флотилии — все экипажи остаются на лодках до возвращения остатков бригады. У многих матросов из одежды остались только дурацкие шорты защитного цвета и тропические рубашки, выданные им перед выходом в море. Другие предметы одежды отсырели и ужасно пахли, заплесневев на теплом и влажном юге. В конце концов, после нескольких дней уговоров, на пирс с берега пришел грузовик с теплыми куртками и зимними шапками. Теперь, по крайней мере, они были тепло одеты, хотя и продолжали дурно пахнуть.

Вскоре после прибытия Савицкого они узнали, что Дубивко на «Б-36» доложил, что находится у Нордкапа с остатком топлива всего в несколько литров. Они терпеливо поджидали последнюю лодку. Соли на рану добавил запрет экипажам трех лодок общаться друг с другом, поскольку вскоре ожидался разбор похода, и они якобы не должны были затемнять свою память историями, принадлежавшим другим экипажам. Это был самый нелепый приказ из всех, которые они когда-либо получали, однако большинство повиновалось. Что по-настоящему их оскорбило, так это решение штаба флотилии выделить подразделение морской пехоты для их охраны; морпехи оцепили пирс и держали их на лодках буквально как заключенных.

Поначалу Шумков и другие командиры лодок пришли в ярость, но потом, когда начались сильные метели, они остыли, поскольку теперь в буран не требовалось выставлять часовых на палубу и нести вахту на пирсе, потому что эти обязанности исполнялись морскими пехотинцами. В общем, подводники наслаждались передышкой, не выставляя вахту, за исключением дежурной инженерной группы, приглядывающей за тем, чтобы лодка случайно не затонула рядом с пирсом. Все они много спали.

Через пару дней прибыл Дубивко на «Б-36». Какую же историю ему пришлось поведать!

15 декабря 1962 г.

Капитан 2 ранга Алексей Дубивко

ПЛ «Б-36»

Северная часть Норвежского моря


На протяжении всего перехода из района боевого патрулирования на север погода была ужасной — волны высотой с гору и сильный северо-восточный ветер. Когда они находились на поверхности или близ нее, идя под РДП, то несение вахты на штурманской площадке рубки становилось сущим адом, но для командира лодки Дубивко самой серьезной проблемой стало количество оставшегося на лодке топлива.

Он вызвал механика в центральный командный.

— Старшой, как у нас сейчас с топливом? Большой остаток?

— Товарищ командир, мы где-то в пути промашку сделали, — удрученно ответил механик.

— Что вы имеете в виду под словом «промашка»? — Озабоченность Дубивко переросла в тревогу.

— Ну, товарищ командир, мы каким-то образом потеряли две тонны топлива.

— Как это могло случиться? — поразился Дубивко. — Вы неправильно рассчитали или же мы потеряли его во время сильной бортовой качки? — Возможность утери топлива из балластных емкостей существовала при сильной качке и нахождении лодки на поверхности. Дизельное топливо в этих емкостях сдерживалось от вытекания не стенками цистерн, а за счет более тяжелой морской воды, на поверхности которой оно и плавало, защищенное слоем воды от вытекания через открытое дно емкости. Топливо могло уйти при качке, такое, правда, было возможно только при очень сильной качке. Хотя они несколько раз попадали в очень сильную, до пятидесяти градусов качку, это не считалось основательной причиной для потери топлива.

— Командир, мы все еще проводим замеры и пытаемся выяснить, что случилось. Я сам уже трижды проверял, и все-таки двух тонн не хватает.

— И далеко мы уйдем на имеющемся остатке?

— Ну, это зависит от того, сколько времени будет занимать ежедневная зарядка батарей, но не очень далеко от Нордкапа.

Дубивко был ошеломлен последними словами инженера. На протяжении всего маршрута плавание и так было тяжелым, но они старались изо всех сил и не падали духом даже после протечки откидной крышки люка и нескольких случаев потери электропитания, когда вода потоком лилась через дырявый люк и замыкала кормовой распределительный щит. Теперь вот — нехватка топлива, именно то, чего Дубивко больше всего не хотел, потому что это не только бы было действительно опасным для лодки, но и фактически означало бы его профессиональный конец как командира-подводника.

Дубивко поглядел на механика, выглядевшего так плохо, что командир не мог на него разозлиться; вместо этого он почувствовал к нему сострадание. Кажется, тот никогда не отдыхал, но точно в таком же положении были и большинство других членов экипажа.

— Командир, мы еще раз проверим емкости, все пересчитаем, а потом доложим. Есть варианты.

Озадаченный Дубивко недоверчиво взглянул на него:

— О чем ты говоришь? Если у нас нет топлива, то его у нас нет! Вот так! Мы можем сделать аварийный вызов буксира с топливом, но пока он придет, мы погибнем. Можно аварийно связаться с торговым судном «Морфлота», но это будет нарушением инструкции… Что ты еще можешь посоветовать, старшой?

На грязном лице инженера выделялись покрасневшие глаза, пытливо смотревшие на Дубивко. Инженер улыбнулся:

— В кормовой емкости левого борта поверх отсека четыре у нас имеется двадцать тонн масла для смазки, ни грамма этого масла мы не потеряли, это я точно знаю, потому что мы его постоянно проверяем, и каждый раз у нас один и тот же уровень. Это масло нам ни на что не сгодится.

Дубивко все еще выглядел озадаченным:

— Масло для смазки… Мы не можем его использовать в качестве топлива для дизелей, дающих тягу… Или можем?

— Можем, но не для создания тяги; мы смешаем его с остатком дизтоплива и водой и зальем все это в дизель, который будет заряжать батареи, обеспечивающие ход на электроприводе. Масло для смазки может сгорать в цилиндрах, но даст нам только часть нормальной мощности, достаточной только для заряда батарей, на которых мы пойдем домой. Все зависит от погоды, поскольку нам придется идти либо в надводном положении, либо на глубине работы под РДП. Если штормить будет так же сильно, как сейчас, мы не сможем этого сделать.

Однако они это сделали, и «Б-36» пошла домой на двадцати тоннах масла для смазки, смешанного с морской водой и остатком дизтоплива в соотношении три к одному. Создатели дизельных двигателей были действительно мастерами своего дела, они знали, что проектировали. Дубивко рассматривал все происходящее чистейшей авантюрой, но тогда, после всего, что им довелось пережить, он не считал свое положение чересчур плохим. Он доверял своим инженерам. Те закачали смесь, поменяли входной топливопровод, и, к изумлению Дубивко, последний их дизель, почихав, продолжал работать, выдавая, правда, гораздо меньшую мощность.

«Б-36» шла по Баренцеву морю; ее рубка возвышалась над водой, что обеспечивало вентиляцию дизелей без выдвижения устройства РДП. Таким манером они получили хороший воздух внутри прочного корпуса, хотя проблема с температурой уже не стояла так остро. В декабре на участках моря с большими глубинами все еще было мало льда. Только однажды они засомневались и запаниковали, но штурман лодки Жуков сделал замечательное дело и вывел их к намеченному пункту побережья.

Они прошли большую часть первого дня на чудной, но дававшей дизелю жизнь топливной смеси, а потом дизель неожиданно стал снижать обороты и тревожно заглох. Дубивко немедленно отключил электропривод. Поначалу ничего не случилось, потом пропало электропитание и погасли лампы освещения. В инженерных отсеках началась беготня, а Дубивко, послушав разговоры по ГГС, решил дать инженерам свободу рук. Примерно десять минут, десять пугающих минут, лодка покачивалась на легкой волне, а затем с грохотом ожил дизель и опять зажглись лампы освещения. Позже Дубивко спросил механика, как тому удалось запустить дизель на немыслимой смеси масла для смазки и морской воды. Механик стоял перед командиром и протирал руки промасленной ветошью. Был вечер, и в отблеске заката снежинки падали на козырек открытого мостика.

— Товарищ командир, несколько дней назад по совету одного из моих мотористов мы сделали «заначку» и поставили в укромное место десять литров чистого дизтоплива. На той ужасной смеси запустить заглохший дизель было бы невозможно, поэтому мы вручную закачали хорошего топлива, и он сразу запустился. Потом, когда дизель заурчал от удовольствия, мы опять перешли на смесь. Конечно, мы дурачили двигатель, но он принял это нормально. Не хотелось бы опять сталкиваться с этой проблемой. Кстати, дизель заглох из-за того, что при работе на смеси нам приходится четыре раза в час менять топливные фильтры и чистить их от осадка и смолы, забивающих фильтры.

Ты гений, механик, подумал Дубивко.

Если говорить обо всей операции, то эта часть похода была спокойным плаванием, спокойным всю дорогу до бухты Сайда. «Б-36», с исправным оборудованием, за исключением двух отказавших дизелей, закончила последний маневр в канале и красиво подошла к берегу. С огромной радостью они увидели три другие лодки бригады, пришвартованные к родному причалу. Когда они швартовались, их товарищи, толпившиеся на палубах и штурманских площадках лодок, восторженными криками приветствовали их возвращение.

15 декабря 1962 г.

Бухта Сайда


В день прибытия «Б-36» Дубивко командующий эскадры адмирал Рыбалко опять приехал на пирс, на котором под легким снежком выстроились экипажи всех четырех лодок. Немного поодаль от экипажей, у самой кромки пирса, стояли группой командиры лодок капитаны 2 ранга Дубивко, Савицкий, Кетов и Шумков. Они уже успели немного отдохнуть и привести себя в порядок и теперь рвались домой.

— Вот и он, — сказал Шумков, и командиры заняли свои места во главе экипажей. О разговоре, который произошел у него с адмиралом в день прибытия «Б-130», Шумков никому из своих коллег не обмолвился и словом.

Адмирал Рыбалко медленно вышел к строю, остановился и стал всматриваться в шеренги подводников. Он, похоже, разволновался, оглядывая шутовски выглядевший строй. Часть моряков была в соответствующей сезону зимней форме и в ушанках; на других были только синие комбинезоны и пилотки. Несмотря на холод и неприглядный внешний вид, их глаза блестели, и стояли они с высоко поднятой головой. Рыбалко начал речь, и говорил поначалу медленно и выглядел несколько удрученно. Вскоре Шумков заметил, что подавленность адмирала прошла, и искорка оживления вновь заблестела в его глазах; теперь он так же высоко держал голову. Рыбалко обрисовал общую картину произошедших событий, и подводники впервые, если не считать тех обрывков и кусочков новостей, которые они узнавали при прослушивании американских радиостанций, услышали, как развивались события, одно хуже другого, в полном провале с Кубой. С некоторой гордостью Рыбалко сказал, что бригада ненароком запуталась в величайшей противолодочной армаде, когда-либо собиравшейся в Атлантике, и что бы там ни говорили о том, что они оплошали со скрытностью перехода, они тем не менее действовали хорошо и, что самое важное, все возвратились домой, не вызвав еще более серьезной конфронтации с Америкой. Не знаю, чем это все обернется, сказал адмирал, но он гордится ими и будет рекомендовать всех и каждого для скорейшей поездки во флотские дома отдыха на Черном море, где они отдохнут и восстановят силы.

После беседы с экипажами личный состав отправили на лодки, а четверо командиров лодок, командующий эскадры и начальник штаба бригады направились в сторону того самого домика, в котором в полночь, 30 сентября, перед самым выходом в море, состоялись их проводы.

Командиры лодок и еще несколько офицеров миновали заснеженный пирс и вошли в домик, где невысокий дежурный поддерживал огонь в печке, которая топилась углем. В комнате было дымно, но тепло, и все офицеры обрадовались возможности отдохнуть от своих лодок и посидеть в комнате, где можно рассказать друг другу о своих приключениях. Дубивко достал пару бутылок водки; потом все закурили. Через какое-то время хлопнула покрытая снежинками дверь, и с большой коробкой в руках появился офицер-снабженец Кетова.

— Что там, опять ваши паршивые пайки? — Кетов был критичен всегда.

— Никак нет, товарищ командир, мы только что получили посылку из штаба эскадры; это прислала нам в подарок жена адмирала Рыбалко. — Он развернул сверток с деликатесными закусками, и офицеры, не в силах оторваться, молча разглядывали продукты; они несколько месяцев не видели свежей еды — кроме Шумкова, которому уже довелось попробовать нечто подобное по его возвращении. Все знали, что Рыбалко очень старался помочь им и скоро, наверное, уйдет со сцены; несомненно, он будет отстранен от должности за несанкционированную передачу лодкам американского уведомления мореплавателям от 25 октября во время вспомогательного сеанса связи, что явилось нарушением особого распоряжения Главнокомандующего ВМФ адмирала флота Горшкова.

— Рыбалко сегодня не очень здорово выглядел, — мрачно сказал Кетов.

— Да, я тоже это заметил, — ответил Шумков. — Когда мы сюда вернулись, он приезжал к нам всего на несколько минут и сказал, что мы будем находиться на лодках на казарменном положении до особого указания. Флот обращается с нами, как с больными в карантине, а Рыбалко старается смягчить удар.

— Да и мы сами тоже смотрелись не очень после стольких месяцев жары. — Они все согласились, что трудно заново привыкать к холоду.

Неожиданно дверь домика открылась и вошел начальник штаба Архипов. Собравшиеся поднялись, приветствуя его, он поздоровался с каждым за руку, и они опять сели.

— Николай, — начал начальник штаба, — мы слышали про твои поломки, как же тебе удалось вернуться? Все твои люди в добром здравии? — Офицеры начали мужской разговор о пережитом, стало шумно, и они не заметили, как опять открылась дверь и тихо возникла облепленная снегом фигура в черной морской шинели. Вошедший стряхнул снег с шинели и обстучал ноги. Офицеры узнали командира бригады Виталия Агафонова, они замолчали и медленно встали.

Агафонов махнул им рукой — продолжайте, мол. Командиру бригады вытащили лавку и освободили место за столом, а потом несколько часов подряд командиры лодок вместе с командиром бригады и начальником штаба беседовали о своих приключениях и своей судьбе. Агафонов обрисовал общую картину событий, и они впервые в деталях узнали о его попытках получить информацию для четырех лодок, т. е. о том, как он воевал с ГШ ВМФ и проиграл. Он сказал им, повторив слова Рыбалко, что они столкнулись с самой большой противолодочной армадой, когда-либо собиравшейся в Атлантике, кроме того, он получил телеграмму от ГК ВМС США на Атлантике, в которой тот саркастически благодарит советских подводников за услуги в противолодочной войне. Неизвестно, что их ждет в дальнейшем, добавил Агафонов, однако, несмотря ни на что, он будет всех их рекомендовать в отпуск для отдыха и восстановления сил во флотских центрах отдыха на Черном море. Предложив тост за флот, он тихо покинул домик.

Позже они узнали, что Агафонов не стал вмешиваться в ход событий предстоящих недель, когда требовалось обеспечить уважительное отношение к участникам этого похода. Он был хорошим командиром бригады, но его сдерживало отсутствие связи; позднее Агафонов получил звание контр-адмирала и командовал на СФ дивизией новых подводных лодок с ЯЭУ.

Командирам лодок довелось узнать и о напряженной ситуации в Министерстве обороны, об увольнении министра обороны Малиновского и назначении на его должность маршала Гречко. ГК ВМФ Горшков остался на своем посту.

Через несколько дней к подводникам приехал и разговаривал с ними адмирал Егоров, командир базы в бухте Сайда, которому подчинялись плавбаза подводных лодок и все береговые объекты.

Когда Шумков сказал, что после такого долгого и напряженного похода им требуется место для размещения экипажей в каютах, Егоров грустно посмотрел на него и ответил:

— К сожалению, Николай, ваше место рядом с плавбазой уже занято, и я ничего не могу для вас сделать.

Они были поражены. Адмирал Рыбалко всегда заботился о них и был так внимателен, что им и думать было не о чем. Теперь же словно темная туча нависла над ними, и, глядя на Егорова, командирам лодок стало ясно, что от него будет мало пользы. Они вернулись на свои лодки злыми и униженными, приказали своим старпомам ждать новых распоряжений начальства и продолжили подготовку по переезду на берег. Адмирал Рыбалко после встречи с экипажами на пирсе уехал в Североморск и больше не приезжал.

Начальник штаба Архипов начал злиться и, будучи искренним человеком, шутливо предложил:

— Давайте напишем письмо в ГШ ВМФ со словами: «Если нас не обеспечат жильем для наших экипажей на берегу, то мы разворачиваемся на 180 градусов и уходим на Кубу, на ту базу, которая была назначена нам для дислокации». — Командиры лодок не догадывались, что Архипов уже успел отправить едкое послание непосредственно командующему СФ; они никогда не узнали, что в этом письме было написано, но оно принесло результаты.

На следующий день пришел катер командующего СФ «Альбатрос», на котором были сам командующий и несколько офицеров штаба флота. Командующий приказал разместить на берегу экипажи всех четырех лодок и оформить документы на весь личный состав для убытия в отпуск. По его приказу лодки должны были пройти регламентное обслуживание у стоявшей рядом плавбазы подводных лодок.

Через час после своего прибытия командующий флотом, хоть и не желавший никаких торжественных встреч, под грохот фанфар поднялся на борт лодки Кетова. Он встретился с Кетовым, которого он ошибочно принял за Савицкого, и стал задавать ему разные вопросы личного характера. Кетов сказал, что его фамилия не Савицкий, а Кетов и что его лодка — единственная из четырех, которую американцы не смогли вынудить всплыть. На это адмирал сказал:

— Хорошо, тогда в какой следующей должности вы хотели бы служить?

Кетов ответил, что он уже подавал рапорт о своем переводе на атомные подводные лодки. Адмирал Касатонов поинтересовался, какой ответ он получил на свою просьбу. Кетов сказал, что ему предложили должность командира части подводных лодок. Адмирал спросил:

— Не хотите ли быть начальником штаба бригады?

— Нет, товарищ адмирал, — ответил Кетов, — я хочу командовать атомной подводной лодкой. — Через несколько дней после этого разговора ему было приказано прибыть в Полярный для последующего занятия должности командира атомной подводной лодки второго поколения. Из четверых командиров подводных лодок домой, в Полярный, Кетов вернулся первым.

Примерно в то же время всем четверым командирам выдали отпускные документы для совместного с экипажами отдыха на флотском курорте под Ялтой. Было 30-е декабря, они все уехали на юг и первые дни радовались отдыху безмерно.

Прошло несколько дней, затем к Шумкову подошел начальник дома отдыха и сказал, что его вызывают к телефону. Шумков взял трубку и стал разговаривать с офицером Главного штаба ВМФ, который передал ему и остальным трем командирам лодок приказание немедленно прибыть в Москву, в Главный штаб. Сразу же после окончания новогодних праздников Шумков был в Москве, остальные командиры прибыли немного позже. Последующие двадцать шесть дней они провели в ГШ ВМФ, где готовили доклад о своем походе на Кубу для ЦК партии и лично премьер-министра Н.С. Хрущева, Обходились с ними, как с пешками — один день они были героями, на другой день никто не хотел с ними разговаривать. В те дни все они здорово прибаливали.

Во время подготовки доклада на имя Главнокомандующего ВМФ командиров натаскивали на предмет того, что надо говорить, когда надо говорить, когда не надо говорить. Несколько дней они практиковались, а потом встречу с Хрущевым отменили, потому что он был занят, и вместо него они встречались с новым министром обороны маршалом Гречко. Они провели с ним целый день, докладывая ему и членам Военного Совета СССР о том, что произошло. Будучи в Москве, они узнали, что их командующего эскадры контр-адмирала Л.Ф. Рыбалко вынудили уйти в отставку. Он уехал из Полярного в Москву, и четверо командиров никогда больше его не видели.

Командующий американским флотом на Атлантике поблагодарил четверых командиров за услуги, оказанные противолодочным силам США, а дома к ним относились, как к париям. Ни Шумков, ни его подчиненные, ни кто-либо другой из участников похода не были отмечены наградой за свои труды — за исключением больного с приступом аппендицита с лодки Дубивко.

В конце января 1963 г. командиры всех четырех лодок, побывавших в Карибском море в октябре и ноябре минувшего года, получили через Агафонова приглашения на встречу и обед в честь находившейся в СССР с визитом кубинской делегации; их предупредили, что будет присутствовать сам кубинский лидер Фидель Кастро. Предстоящее событие взволновало подводников.

«Б-4» Кетова отправили в Североморск, где она пришвартовалась к плавучему парадному пирсу рядом со зданием штаба, бок о бок с лодкой «Проекта 629» с баллистическими ракетами, которая планировалась к переходу в Мариэль, но так его и не совершила. Две дизельные лодки вместе с лодкой, оснащенной ЯЭУ, стояли рядышком в ожидании того, что кубинский лидер захочет осмотреть одну из них.

И вот наступил большой день. Командиры с нетерпением поглядывали на группу кубинцев и сопровождавших их советских офицеров, вышедших из штаба Северного флота, который располагался на сопке. В составе группы были и адмирал Касатонов, и новый министр обороны Гречко, на доклад которому в Москве они потратили целый день. Командиры были уверены, что настоящую подводную лодку маршал посещает первый раз в жизни. Однако, к их огорчению, когда делегация спустилась на пирс, то прошла мимо двух дизельных лодок и направилась прямиком к только что введенной в боевой состав флота лодке «Проекта 658» с ЯЭУ и вооруженной баллистическими ракетами. Они подавленно наблюдали, как бородатый кубинский лидер, сопровождаемый маршалом Гречко, поднялся на палубу ядерной подлодки и скрылся внутри ее рубки. Шумков глянул на Дубивко и пожал плечами:

— Я полагаю, то, что мы сделали, наверное, не заслуживает большого внимания. — Дубивко промолчал, но он тоже расстроился. Сильно обиженные, они наблюдали со стороны за происходящим, и единственным облегчением для них в тот момент была мысль о том, что рядом с ними нет их экипажей и они не могут почувствовать всей глубины оскорбления. Потом они присутствовали на банкете, но им было мало что сказать, и они просто смотрели, как начальство поднимает тосты за международное социалистическое братство.

Прощание в Ньюпорте

Январь 1963 г.

ЭМ ВМС США «Блэнди»

Ньюпорт, Род-Айленд


После возвращения в Ньюпорт в декабре коммандеру Келли сообщили, что «Блэнди» награжден призом морской лиги Мэрджори Стеретт за превосходные результаты в противолодочных операциях. Келли был доволен, но не удивлен, потому что в 1960 г. корабль уже получал этот приз за великолепную работу по обнаружению и поддержанию контакта с американской атомной ПЛ.

Холодным и туманным январским днем, через неделю после получения в Провиденсе приза, на «Блэнди» началась подготовка к церемонии сдачи командования коммандером Келли, которого назначили на должность старпома на ракетном крейсере ВМС США «Олбани»; в день ухода с эсминца он должен был получить на погоны четвертую полоску кэптена. На борту «Блэнди» к нему давно уже обращались «кэптен», хотя у него было всего три полоски, соответствующие званию коммандера ВМС.

Событие требовало проведение церемонии в два этапа. Нашим новым командиром был назначен коммандер Джордж Гроув, служивший ранее на эсминце в Тихом океане, однако протокол щепетильно настаивал на том, чтобы он не вмешивался в корабельные дела до завершения церемонии сдачи-приема командования, поэтому мы не обращали особого внимания на нового командира вплоть до того дня, когда он сменил Келли.

Мы все вошли в колею портовой жизни. «Блэнди» был пришвартован носом к берегу на стоянке пирса № 1, перед плавбазой эсминцев «Йеллоустоун». Накануне старпом организовал прощальную вечеринку в центральном офицерском клубе Ньюпорта. Поначалу было скучно, потому что большинство офицеров терялось в присутствии нового командира, который был также приглашен, но, побыв с нами для приличия какое-то время, новый командир, коммандер Джордж Гроув, ушел вместе с женой, понимая, что мы просто ждем его ухода, чтобы показать наше истинное отношение к чете Келли. Обычная холостяцкая компания засиделась допоздна, а когда ушли и супруги Келли, мы отправились заливать свое горе в «Спортсмен бар» в Айленд-Парке.

— Мне думается, что Келли надо было назначить командовать эскадрой эсминцев, — простонал Фленеген, — крейсеры для него чересчур официальны.

— Но ведь это ракетный корабль, — ответил Морган, — корабль сегодняшнего дня, а «Блэнди» всего на один шаг ушел от корыт времен Второй мировой войны; мы все однажды окажемся на новых типах.

— Нет, я не представляю Келли на крейсере, он принадлежит к старой школе и может наступить на хвост какому-нибудь штабному офицеру, тот поднимет шум, а Келли не знает, как надо быть дипломатичным, — тут и Вестерман помрачнел.

— Зато он прекрасно знает, как искать подводные лодки, и мы это доказали, Посмотрите послужной список корабля. — Морган, как всегда, занимался агитацией. Вестерман промолчал, а Брэд Шерман начал разговаривать сам с собой, как он частенько делал поздними вечерами.

— Не можете себе представить Келли на мостике крейсера «Олбани», раздающего пинки направо и налево и поучающего вахту на мостике, как надо охотиться за подводными лодками?

— Или стоящим на шканцах, когда играют «прибытие» старшим офицерам. Наверное, у них там даже старомодная «головная доска» сохранилась.

— Что за чертовщина эта «головная доска»? — поинтересовался Вестерман.

— Это хорошо отполированная декоративная доска из дуба, которая вешается над главной палубой у того или другого борта: такие доски имелись на старых линейных кораблях. По бытовавшему тогда обычаю, как только голова офицера, прибывающего на корабль, оказывалась на уровне верхней части доски, боцман начинал играть «прибытие» и заканчивал игру в тот момент, когда нога начальника ступала на главную палубу. — Морган знал все старые традиции. — В чем дело, Дак, разве вас не учили этому в школе противолодочников?

— Только не такой ерунде про старые линкоры. «Головная доска»… да нет, никогда не слыхал.

— Спроси у боцмана Петита, он-то знает, — за Фленегеном всегда оставалось последнее слово.

— Ладно, черт с ней, с доской. Лучше скажите, вы когда-нибудь видели, чтобы старпом так суетился, как перед завтрашним днем? Как будто завтра на борт поднимется британская королева, а не кучка старых толстожопых адмиралов и коммодоров. Кстати, Дак, ты завтра в почетном карауле?

— Да, и уже готов — палаш блестит, форма отглажена, мне осталось только найти человека, который бы за мной приглядел и на которого я смог бы опереться. Я буду скучать по старику.

Фрэнк поглядел на меня и тряхнул головой.

— Дак, не нагоняй сентиментальность.

Однако на следующий день все вышло совершенно по-другому, и я говорю так про твердый, как мы думали, характер Фрэнка Фленегена. Он прослужил на этом эсминце дольше любого из нас и, конечно, лучше всех знал Келли. Мы допили наше пиво и направились к выходу. На эсминец мы вернулись немного подавленными и стали ждать предстоящую церемонию смены командира.

Происходившее на следующее утро было нормальной корабельной церемонией смены командования, но поскольку этим кораблем был эсминец «Блэнди», то, как всегда на нем, случился небольшой перебор.

Экипаж в парадной форме выстроился в шеренгах на главной палубе, место перед каждым дивизионом заняли его офицеры и главные старшины, а впереди всех красовались на одной линии начальники служб. Весь штаб вместе с женами и гостями сидел на складных креслах. Связисты Билла Моргана развесили на леера флажки и парадные корабельные вымпелы, а старпом, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями, даже заказал оркестр Командования объединения крейсерских эсминцев, который теперь демонстрировал свое мастерство на корме, ни для кого не оставив там места. Командир дивизии эсминцев коммодор Эд Картер вместе со своим начальником штаба стоял рядом с коммодором Моррисоном, от объединения крейсерских эсминцев Атлантического флота ожидался приезд контр-адмирала Роберта Спека с его штабными офицерами. Эти офицеры плюс коммодоры с других эскадр эсминцев, 10-й и 12-й, тоже базировавшихся в Нюпорте, оживили корабль золотыми шнурами и парадной формой.

Старпом находился в повышенной степени нервного возбуждения, а мне довелось быть дежурным офицером — в парадной форме, при палаше — и командовать почетным караулом, веером стоявшим на палубе. За караулом стояла шеренга из шестерых матросов-сопровождающих. При прибытия на корабль любого старшего офицера — командира корабля, командира эскадры, или офицера штаба — боцман Петит, в зависимости от ранга прибывающего, выделял ему в сопровождение от двух до шести матросов и играл на дудке «Равнение по левому борту». По этому сигналу все на палубе принимали положение «смирно», а старший офицер с супругой должны были прошествовать от трапа до боцмана с дудкой и пройти затем на нижнюю палубу. В тот день мы узрели больше старших офицеров, чем я когда-либо видел в Ньюпорте.

Дивизион корабельного обслуживания «непробиваемого» Джексона организовал стол — с рулетами, тортом, всегдашним подкрашенным напитком (прозванным «клоповным соком»), печеньем и кофе — под сияющим белизной тентом на полубаке; отведать угощения предполагалось после окончания церемонии. Под тихим нажимом Леса Вестермана палубная команда вымыла палубы и надраила их до блеска. Корабль смотрелся хорошо, даже отлично. Накануне вечером Билл Бангерт нехотя согласился не продувать дымовые трубы (чтобы удалить сажу и попутно сорвать парадные белые тенты, плотно натянутые над шканцами и полубаком) и дождаться середины вахты, которая начиналась после окончания церемонии.

Шла обычная суета, до прибытия начальства оставалось каких-то десять минут, и вдруг, по неизвестной причине, пропало береговое электропитание. Старпом запаниковал, но Билл Бангерт приказал своим инженерам перейти на запасную установку и восстановить питание. В тот момент, когда коммодор Моррисон и адмирал Спек ступили на пирс, лампочки опять зажглись.

— На первом пирсе никогда нельзя надеяться на это проклятое электропитание, поэтому я всегда держу на парах одну установку, чтобы в любой момент перейти на нее, — вставил свое словечко Бангерт. — Никогда нельзя рассчитывать, что эти уроды обеспечат подачу электроэнергии или пара, у них каждый раз что-то пропадает.

Старпом поднялся на шканцы проверить готовность матросов сопровождения. Церемония в тот день прошла в основном так, как и планировалось, правда, когда капеллан Аренбах начал молитву, то что-то случилось со звуком и из динамиков послышался громкий хрип. Старпом грозно глянул на меня; так происходило всякий раз, когда на эсминце барахлило что-нибудь из электронного оборудования, но тут бросился вперед главстаршина дивизиона электроники техник Тайлер и настроил усилитель. Тем временем один из матросов палубной команды вывалился из шеренги и упал за леер; кто-то из стоявших рядом поймал его, предотвратив гораздо большее несчастье, и свел вниз.

Неожиданно для всех командующий объединением крейсерских эсминцев Атлантического флота адмирал Спек наградил Келли медалью Почетного легиона за превосходное командование и выдающиеся результаты в борьбе с подводными лодками во время октябрьской блокады Кубы. В приказе о награждении слова аккуратно танцевали вокруг того факта, что советскую подводную лодку заставили всплыть на поверхность после семнадцати часов изнурительного преследования — официально все это было еще под секретом, хотя Советы об этом знали, да и у нас у всех были личные фотографии лодки, поднявшейся на поверхность.

В общем, мы все поняли, а Келли густо покраснел. Он зачитал приказ о своем переводе на «Олбани» и отошел в сторону; после него новый командир, Джордж Гроув, зачитал приказ о своем назначении командиром «Блэнди». Он повернулся, отдал Келли честь и громко произнес:

— Я сменяю вас, сэр.

Мы все отправились на полубак выпить кофе и отведать приготовленные «непробиваемым» Джексоном торт и печенье. Было как-то странно сознавать, что кэптен Келли находится среди нас со своими четырьмя новенькими полосками, но он теперь нам больше не командир.

Младшие офицеры толком и не поговорили. Мне пришлось уйти раньше на ют, потому что начальники разных рангов стали убывать с корабля, и им подавался сигнал боцманской дудкой. Потом старпом посмотрел на свои часы, и это было сигналом для всех офицеров выстроиться на юте для прощания с убывающим Келли. Он и Грейс вместе с Гроувом поднялись в каюту по левому борту, и мы знали, что через пять-шесть минут они выйдут и медленно пойдут — на «Блэнди» Келли делал это в последний раз — по нижней палубе, к трапу левого борта и к юту.

Согласно обычаю, все офицеры корабля выстроились в две шеренги лицом друг к другу. Почетный караул я уже распустил, но весь экипаж облепил леера на других палубах, Мы разобрались в строю, и я, как дежурный офицер, занял место рядом со старпомом на самой высокой точке выступа.

Я оглядел сдвоенную шеренгу облаченных в синее офицеров, ближе всех ко мне находились начальники служб — Билл Бангерт, Боб Бринер, Джим Бассет, Джим Айлберг, потом стояли старшие лейтенанты из младшего командного состава, самым близким к Бринеру был Фрэнк Фленеген; я переводил глаза от одного к другому и дошел до последнего энсина, им был Дэн Давидсон. Мной овладело странное чувство, но я не мог его охарактеризовать; мне просто захотелось, чтобы время застыло. Мысли вернули меня на мостик, к тем дням и ночам, которые никто не считал, к длинным и нудным вахтам, прерываемым мгновениями сушей неразберихи и ужаса при выходе на позицию, к гидролокационному контакту, пугающему виду боевых «Хеджехогов» на пусковых установках, к штормам — и к коммандеру Эду Келли, бывшему всегда рядом, суровому, улыбающемуся или брюзжащему. Я радовался, что мне не надо было ничего говорить, я боялся, что мой голос не прозвучит так, как нужно.

Память вернула меня в прошлое, к первой неделе обучения в Аннаполисе, когда я с группой из одиннадцати таких же первокурсников сидел в двенадцатиместном вельботе на самой середине реки Северн, стискивая обеими руками большое деревянное весло. Место рулевого было занято отставным петти-офицером, старым, с грубыми чертами лица, прослужившим на флоте тридцать пять с лишним лет; он травил нам байки про старый флот. Петти-офииер сказал нам, что у всех кораблей, как и у людей, есть душа и что мы всегда с особыми чувствами должны вспоминать наш первый корабль, Его слова пришли мне на ум именно в тот момент на «Блэнди».

Старпом посуровел:

— Ну-ка, выше головы, вон они идут! Морган, хватит дергаться!

Мне было видно, как Келли, взявши под руку Грейс, медленно спустился по трапу и пошел к шеренге, стоявшей в отглаженной синей форме. Он остановился, слегка замешкавшись, потом прошел к концу шеренги и начал прощаться. Он не останавливался, чтобы обменяться рукопожатием с каждым офицером; так поступают некоторые командиры, покидая свои корабли, но Келли посчитал это банальным. Он действовал напрямую, старомодным способом, и, медленно проходя мимо каждого офицера, смотрел ему в глаза, в глаза каждому из стоявших в обеих шеренгах, одному зараз. Я был потрясен увиденным, и события прошлого года стали медленно проходить передо мной.

Неожиданно кто-то пнул меня по правой ноге. Это был старпом, стоявший рядом:

— Черт подери, пусть Петит играет. Опоздал! Пусть играет сейчас! — Старина боцман должен был начать играть на дудке, как только Келли стал обходить сдвоенную шеренгу офицеров, но тот миновал уже троих или четверых, а Петит все еще стоял неподвижно на верхушке выступа рядом со мной.

— Петит, играйте! — прошептал я ему, когда кэптен немного приблизился и взглянул боцману в глаза, недоумевая, в чем же дело. Покрасневший, с дудкой во рту, он держал левую руку в положении «приветствие рукой» — единственном положении, в котором на флоте разрешалось отдавать честь левой рукой. Но его дудка молчала, и я видел, что она дрожит.

Старпом стал терять терпение и опять ткнул меня ногой:

— Пусть немедленно начинает играть!

Опять глянув на Петита, я прошептал:

— В чем дело, Петит?

Моргнув и вытянув дудку изо рта на треть дюйма, он пробормотал чуть громче обычного:

— Моя е…я глотка не работает, сэр. — У него дрожали губы, а глаза остекленели. Неожиданно его боцманская дудка разродилась громким свистом, он начал длинную руладу и не прерывал ее до тех пор, пока Келли и Грейс, молча следовавшая позади него, не подошли к верхушке выступа. Келли помедлил, глядя в упор на Фленегена, и нам показалось, что в воздухе повеяло теплым бризом. Келли посмотрел на флагшток, потом, ни к кому конкретно не обращаясь, громко произнес:

— Прошу разрешения покинуть ваш корабль.

— Разрешение выдано, сэр. Удачи вам, сэр, — ответил старпом за меня, поскольку, будучи дежурным офицером, эти слова должен был произнести я, но я не смог их отыскать.

Петит сыграл «Равнение на левый борт».

Кэптен и госпожа Келли пересекли выступ и начали спускаться на пирс. Мы все стояли неподвижно и наблюдали за ними, вместе с нами глаза более чем двухсот членов экипажа «Блэнди» следили за идущим по пирсу Келли. Я заметил, что он принял немного ближе к борту корабля и шел, легко переступая через береговые кабели электропитания и рукав подачи пара. Грейс шла ближе к центру пирса, а Келли был совсем рядом с бортом корабля; дойдя до промежутка в главной палубе, который был примерно посередине борта корабля, он помедлил и вдруг наклонился и рукой коснулся борта — коснулся так, как делает человек, нежно касающийся морды своей любимой лошади.

Эд Келли остановился, оглядел сигнальный мостик со стоящими повсюду по стойке «смирно» моряками, потом главную, нижнюю и верхнюю палубы и выступы мостика. Он повернулся в сторону шканцев и голосом, который не был криком, однако большинство из нас его услыхали, сказал:

— Там немного ржавчина расползается, это нижняя палуба, шпангоут 125, пусть первый лейтенант глянет, — он помолчал и добавил: — Завтра.

Мы наблюдали за ним до тех пор, пока он не взобрался на пассажирское сиденье бело-оранжевого «Эдсела». По какой-то причине на пирсе за рулем машины всегда была Грейс. Потом они уехали.

Я посмотрел на Петита, потом на Фленегена. В глазах Фрэнка стояли слезы, он заметил мой взгляд, и я отвернулся, чтобы встретиться глазами с Петитом.

— Сэр, што-та в глотку папала, мошить, сажа. Проклятые «окурки», так и знал, что они будут свои трубы продувать; не надо было этого делать.

Фрэнк его поддержал:

— Мне тоже сейчас что-то в глаз залетело, боцман.

Мы стояли и смотрели с корабля на пустой пирс; молчание прервал Билл Морган:

— Вы знаете, я вам клянусь, что Келли разговаривал с кораблем, когда шел по пирсу.

Билл Бангерт, бывший исключительно спокойным человеком, проговорил громко и отчетливо:

— Ты что, никогда не слышал, как Келли разговаривает с кораблем? Мне довелось видеть это много раз, когда он считал, что вокруг никого нет.

— Ни один человек не разговаривает с кораблем, — вмешался старпом. — Как бы там ни было, он был настоящим командиром, но он не был чокнутым.

— Сэр, разговаривать с кораблем не значит быть чокнутым, сэр. — Петит вытирал глаза. Мы глядели на него и все понимали.

Загрузка...