Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины

А. И. Шкурко Вопросы музеефикации памятников Куликовской битвы

600-летие Куликовской битвы было отмечено открытием ряда экспозиций и выставок. Центральным событием стало создание музея «Куликовская битва» (филиал Тульского областного краеведческого музея) на месте исторического сражения. Юбилейные исторические и художественные выставки открылись в Государственном Историческом музее, Третьяковской галерее, Музее истории и реконструкции Москвы, Музее им. Андрея Рублева, в Тульском областном художественном музее и с. Монастырщина на Куликовом поле, в Рязанском государственном музее-заповеднике[998]. Ряд книжных выставок организовали центральные библиотеки. Впервые был выявлен и представлен для показа почти весь круг исторических, литературных, художественных и архитектурных памятников, связанных с Куликовской битвой.

На Куликовом поле осуществлена большая, комплексная программа работ по реставрации и музеефикации памятников архитектуры, благоустройству самого памятного места. Проведена полная реставрация замечательного храма-памятника, созданного А. В. Щусевым на Красном холме, и церкви с. Монастырщина (автор проектов реставрации О. В. Череватая) рядом с предполагаемыми могилами русских воинов. Благоустроен сам Красный холм, реставрирован памятник Дмитрию Донскому, сооружены смотровая площадка, центральная аллея и система пешеходных дорожек. Завершена первая очередь строительства туристического комплекса между мемориалом и д. Ивановка[999].

Куликово поле стало полноценным объектом музейного значения, способным эффективно служить патриотическому воспитанию и пропаганде исторических знаний. Музей «Куликовская битва» — первый и значительный шаг в создании на Поле стройной системы музеефицированных объектов и экскурсионных маршрутов. Его экспозиция в мемориальном храме-памятнике на Красном холме. При существующем маршруте движения выполняет роль исторического введения к осмотру всего комплекса памятников и памятных мест Куликова поля.

Создание экспозиции музея и выставки в Историческом музее, целиком посвященных Куликовской битве, осуществлено впервые в музейной практике и потребовало ряда конкретных методических решений, которые, на наш взгляд, представляют интерес и для других исторических и краеведческих музеев.

Целевая установка, тематическая структура и узловые вопросы содержания экспозиций определялись авторами в соответствии с современной трактовкой Куликовской битвы и ее исторического значения в обобщающих трудах советских историков[1000]. При формулировании идейного замысла ставились четыре основные задачи:

• рассказать о Куликовской победе как кульминационном переломном моменте в длительной борьбе Руси с монголо-татарскими завоевателями, наступившем в результате общего подъема русских земель и объединения их вокруг Москвы;

• показать высокий моральный и боевой дух русских воинов, воодушевленных всенародным и освободительным характером битвы, полководческое искусство Дмитрия Донского и его воевод, достаточно высокий уровень военного дела на Руси XIV–XV вв.;

• отразить историческое и международное значение Куликовской победы (представляя оценки современников, зарубежные отклики, непосредственные последствия разгрома Мамаевой Орды) в связи с общеисторическим значением для судеб Европы борьбы Руси с ордынской агрессией и образованием единого Русского государства;

• раскрыть место и значение куликовской темы в формировании исторического и патриотического самосознания русского и советского народа, в отечественной культуре[1001].

Конкретное тематико-экспозиционное решение музея «Куликовская битва» было выполнено с учетом архитектурно-пространственной структуры храма-памятника, включающей наряду с традиционными трапезной, четвериком и алтарем две боковые башни небольшой площади (илл. 1). Экспозицию необходимо было соотнести с планировкой и размерами помещений, «вписать» в памятник, максимально сохраняя его архитектурный интерьер. В результате сформировалось следующее экспозиционное решение (авторы О. В. Васильева, Е. Г. Горохова, М. В. Фехнер, А. И. Шкурко).

В северной башне представлена тема «Древнерусское государство накануне и в период монголо-татарского нашествия». В связи с небольшими размерами помещения и вводным характером темы она раскрывается весьма лаконично. Отобраны наиболее типичные и показательные памятники, отражающие высокий уровень древнерусской литературы, архитектуры, прикладного искусства, преимущественно связанные происхождением с Северо-Восточной Русью (илл. 4). Затем показаны Батыево нашествие с его разрушительными последствиями, героическая борьба Руси с иноземными захватчиками, включая защиту западных рубежей от немецких и шведских феодалов.

Экспозиция в южной башне раскрывает тему «Русские земли накануне Куликовской битвы», показывая подъем экономики, политическое объединение северо-восточных земель, освободительное движение, начало активной военной политики Москвы в отношениях с Ордой при князе Дмитрии Ивановиче с «генеральной репетицией> Куликовской битвы — сражением на Воже.

Основной объем храма, естественно, заняли экспонаты, посвященные самой Куликовской битве и ее историческому значению (илл. 2, 5). В алтарной части разместился завершающий раздел экспозиции, который отражает значение Куликовской победы для формирования исторического и патриотического сознания народа.

Построение обеих экспозиций — на Куликовом поле и в Историческом музее — выявило особую важность для данной темы максимального привлечения и комплексного использования всего круга имеющихся источников: письменных, изобразительных, вещественных, материалов подлинных и научно-вспомогательных с целью наиболее полного отражения как самих исторических событий, так и предметно-образной характеристики эпохи. Такой подход был обусловлен и малочисленностью памятников XIV–XV вв., тем более непосредственно связанных с Куликовской битвой и имеющих экспозиционный характер.

Для показа подготовки и хода самой битвы, оценки ее значения необходимо было привлечь летописный материал, и прежде всего литературные памятники Куликовского цикла. Трудность при этом состояла не в отборе памятников, а в способе их экспонирования. Известно, что письменные источники (тем более древние) вообще плохо «читаются» в музейной экспозиции, но они к тому же и не могут экспонироваться по условиям сохранности. Поэтому, с одной стороны, было отдано предпочтение лицевым рукописям и использованию миниатюры как самостоятельного источника, а с другой — проведена большая работа по копированию и муляжированию памятников. Достаточно сказать, что группой художников было выполнено 109 документальных копий миниатюр и около 20 муляжей книг с высокой степенью достоверности в передаче оригинала. В экспозициях представлены летописные своды и сборники, различные списки «Летописной повести», «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище», хронографы и летописцы, произведения житийной литературы. Миниатюры были отобраны преимущественно из Лицевого летописного свода XVI в. и двух списков «Сказания… середины XVII и начала XVIII вв. из собрания ГИМ как наиболее представительных и взаимодополняющих друг друга в передаче эпизодов и деталей сражения, а также характеристике отношения самих миниатюристов к событиям[1002].

Однако как ни информативен (а для миниатюры и аттрактивен) рукописный материал, характеристика и образное представление о военных действиях, тем более таких, как Куликовская битва, невозможны без экспонирования вооружения. При решении этого вопроса трудность состояла не только в малочисленности сохранившихся предметов XIV в., но и в том, что они представляют собой в основном отдельные, частью неполные предметы вооружения, происходящие из археологических раскопок или случайных находок[1003]. В связи с этим были выполнены научная реконструкция и изготовление комплексов вооружения XIV в., типичных для русского и ордынского войск[1004]. В процессе этой работы решались и чисто технологические проблемы — воссоздание конструктивных и технических приемов прошлого, выбор соответствующих современных материалов и способов обработки. Такая работа выполнена в музейной практике впервые. Кроме того, учитывалась также необходимость отразить социальный состав русского войска. Представленные доспехи княжеского дружинника и ратника городского ополчения в сочетании с Новгородским хронографом XVII в., раскрытом на известном упоминании в тексте «Сказания» имен простых москвичей — участников битвы, позволили музейными средствами показать всенародный состав войска Дмитрия Донского.

Рядом и даже в составе реконструированных наборов экспонированы подлинные образцы вооружения XIII–XIV вв. из археологических раскопок, случайных находок и старых коллекций. Насыщение экспозиции этим материалом в темах Батыева нашествия, героической борьбы Руси с иноземными захватчиками, решающих побед на Воже и Куликовом поле, на Угре в 1480 г. необходимо и для эмоционально-образного восприятия всего экспозиционного решения.

Особое значение имеют при этом те немногие реликвии, которые найдены в разные годы на Куликовом поле. И. Афремов, С. Нечаев, Е. Луцкий, В. Н. Ашурков упоминают о многочисленных находках древнего оружия при распашке Куликова поля в XIX — 30-х годах XX в.[1005] К сожалению, количество находок, их местонахождение, а главное, датировка неизвестны. Единственная публикация С. Нечаева показывает, что далеко не все находки относятся ко времени Куликовской битвы. Из 8 воспроизведенных в статье предметов к XIV в. можно отнести только 2 крестика и 1 энколпион (определение М. В. Фехнер)[1006].

В собрании Тульского областного краеведческого музея сохранилось 5 крестов и энколпионов, которые не идентифицируются с опубликованными С. Нечаевым и могут датироваться XIV в.[1007] 3 из них представлены в экспозиции музея «Куликовская битва» (илл. 3). Правда, только один из них отмечен как происходящий с Куликова поля, остальные, по преданию, связываются с коллекцией А. В. Олсуфьева, владевшего землями на Поле[1008].

На Куликовом поле найдены кольчуга, экспонировавшаяся на выставке в ГИМ, и в последние годы — наконечники 2 копий и 1 сулицы (илл. 3, в центре)[1009]. Третий наконечник копья найден у д. Липовка за Красивой Мечей и может только предположительно связываться с районом преследования ордынцев (илл. 3, слева). Все они относятся к XIV в.[1010]

Остальные известные находки относятся или к домонгольскому периоду, или ко времени сражения с отрядами крымских татар Имин-Гирея в 1542 г.[1011] Тем не менее перечисленные выше предметы представляют важный аргумент в пользу традиционной локализации Куликовской битвы и имеют совершенно исключительное музейно-реликвийное значение[1012].

Археологические материалы широко использованы также в экспозициях при показе русской материальной культуры, архитектуры и искусства XII–XIV вв. Это строительные и архитектурные детали, предметы быта и прикладного искусства из раскопок Старой Рязани, Владимира, Изяславля, демонстрирующие высокий уровень домонгольской культуры и разрушительные последствия Батыева нашествия (илл. 4). Основные типы сельскохозяйственных орудий, изделия и орудия ремесленного производства, прежде всего кузнечного и оружейного, остатки оборонительных сооружений из раскопок в городах Северо-Восточной Руси и Новгороде предметно показывают подъем экономики накануне Куликовской битвы. Миниатюры, картографический и литературный материал дополняет здесь основной комплекс экспонатов[1013].

Существенное место в ряде разделов экспозиции занял нумизматический материал. Серебряные гривны русского «выхода» и золотоордынские монеты XIII–XIV вв. из того же серебра в сочетании с драгоценностями из Симферопольского клада ордынского феодала, а также находками изделий русских ремесленников в Орде образуют комплекс предметов, отражающих грабительскую сущность установленного на Руси ига, паразитический характер самого золотоордынского государства.

Возрождение чеканки русской монеты в последней четверти XIV в. представлено в двух аспектах. В комплексе с последующими выпусками великокняжеской и удельной монеты — для показа формирования национальной и общероссийской денежной системы в XV–XVI вв. как одного из проявлений воздействия Куликовской победы на ускорение процесса политической консолидации Руси. Нумизматический материал при этом объединяется в тематический комплекс с памятниками московского и общерусского летописания конца XV–XVI вв., Лицевым летописным сводом, Никоновской летописью, Степенной книгой и; рядом других письменных источников XVI в., в которых с позиций феодальной историографии оценивается борьба Дмитрия с Ордой и победа над Мамаем как один из узловых моментов в создании единого Русского государства[1014].

Второй аспект использования русских монет связан со сложной задачей отражения в экспозиции общерусского характера войска Дмитрия Донского. Перечень земель и городов, направивших рати в объединенное войско, определяется исследователями на основании сопоставления известий ряда письменных источников, что затрудняет выполнение поставленной задачи[1015]. Совокупность городов и земель, естественно, можно и нужно показать на карте, но карта, при всей документальности, маловыразительна[1016]. Как бы дополнением к карте в музее на Куликовом поле явился огромный тканный полог (худ. Р. Тавасиев) с орнаментализированными эмблемами, заимствованными; с 11 выпусков монет русских княжеств и земель последней четверти XIV — 1-й половины XV в., участвовавших б той или иной мере в походе 1380 г.[1017]

Привлекательность монетных эмблем для образно-художественной композиции определяется также разнообразием и характером сюжетов: это преимущественно изображения воинов (пеших и конных), фольклорно-мифологических персонажей. Все эти типизированные изображения близки по времени Куликовской битве. И в этой связи декоративный полог, развивающийся над фигурой Дмитрия и спускающийся к доспехам русских воинов, как бы символизирует стяги русского войска (илл. 2). Хотя древнейший подлинный стяг времени Казанского похода Ивана Грозного считается близким великокняжескому общевойсковому знамени Дмитрия Донского, нет оснований переносить его эмблематику на всю массу стягов отдельных отрядов объединенного войска[1018].

Наконец, комплекс разнотипных предметов (импортные ткани, художественный металл, икона «Балканский Георгий», гравюры зарубежных городов, карта Дженкинсона), отражающий внешнеполитические, в первую очередь торговые, связи Руси XIV–XVI вв., образует предметную и смысловую основу для восприятия оценок международного значения Куликовской победы в сообщениях немецких хронистов, в известных словах автора «Задонщины».

Опыт создания музея «Куликовская битва» интересен в чисто-музееведческом плане также как попытка построения полноценной исторической экспозиции преимущественно на копийном и типовом материале. Ранее это положение получило подтверждение при создании ряда литературных и мемориальных музеев. Существенное значение при этом имеет достаточно узкая тематика, что позволило воспроизвести в экспозиции основной круг источников и решить тему в монографическом плане. Должно быть обеспечено высокое качество копирования и муляжирования, умелое введение типичных для данной эпохи предметов, а также научных реконструкций, приобретающих значение первоисточника. Этим, естественно, не снимается необходимость представить подлинники, пускай немногочисленные, но весьма значимые, занимающие центральное место в структуре экспозиции (в частности, реликвии с Куликова поля).

Важное значение в такой экспозиции приобретают художественные произведения. В сенях музея «Куликовская битва» посетителя встречает композиция из 4 картин ленинградских художников А. Репина, В. Сухова, И. Уралова и Н. Фомина: «Смерть на жатве», «Набег ордынцев», «Русское войско перед битвой», «У стен Кремля»[1019]. В четверике — центре всей экспозиции — возвышается скульптура Дмитрия Донского (скульптор О. Комов), символизирующая непобедимую мощь воина-защитника «всей земли Русской», а висящие за ней большие (2×1,5 м) палехские панно как бы развертывают этот образ в историческом плане: строительство Московского Кремля и сбор всенародного ополчения (художники Н. Богачева и Н. Малинкин) (илл. 2). В завершающем разделе, подчеркивая линию преемственности патриотических и боевых традиций эпохи Куликовской победы, сверкают 2 витража (скульптор М. Тараев), в декоративной композиции сопоставляющие победоносное оружие 1380 и 1945 гг. Художественными произведениями являются и оригинальные тканые карты (худ. Э. Кричевцев), и декоративные войлочные «кибитки» (илл. 4, 5), и, конечно, круглый барельеф «Кремлевский град» скульптора А. Королюка.

В экспозиции музея применены и такие современные технические средства, как голография — для воспроизведения драгоценностей из древнерусских кладов (илл. 4, справа внизу), и электронная техника — для создания рельефной динамической звуко-световой карты Куликовской битвы (илл. 5). Использованы также музыкальные записи.

Естественно, что соединение в своеобразной архитектуре храма Сергия Радонежского столь разнотипных и разнообразных экспонатов, художественных произведений и технических средств требовало хорошо продуманного, единого художественного решения, обеспечивающего не только образно-стилевое единство оформления, и оборудования экспозиции, выразительность «подачи» экспонатов, но и образное раскрытие идейно-тематического содержания экспозиции, передачу духа эпохи. Группе музейных художников и конструкторов под руководством главного художника Ленинградской организации Худфонда РСФСР Я. Н. Грачева удалось в итоге большой творческой работы успешно решить эту сложную задачу. Хотелось бы подчеркнуть высокую культуру оформления экспозиции, бережное и исключительно уважительное отношение к каждому экспонату.

Работа над последним разделом экспозиции показала, что далеко еще не все произведения литературы, искусства, документальные памятники, научные труды и материальные объекты, так или иначе отражающие куликовскую тему в культурной и исторической традиции XVII–XX вв., выявлены, исследованы и использованы в музейной практике. Между тем только вся совокупность откликов на это выдающееся событие может раскрыть подлинное его значение в истории и культуре нашей Родины.

Среди наиболее интересных и ценных экспонатов, выявленных в фондах ГИМ в ходе подготовки к 600-летию Куликовской битвы, отметим прорись иконы 2-й половины XVII в., посвященной основанию Дмитрием Донским Николо-Угрешского монастыря. Это второй случай отражения куликовской темы в иконописи после ярославской иконы «Сергий Радонежский с житием»[1020].

Исключительно ценной находкой оказался огромный настенный акварельный лист, посвященный Мамаеву побоищу. Обнаружение затем в Городецком музее второго аналогичного, но подписанного листа позволило установить дату и авторство обоих произведений народного творчества[1021]. Помещенный в экспозиции, этот лист дает возможность прочитать полный текст «Сказания о Мамаевом побоище» в редакции «Синопсиса», проиллюстрированный по основным эпизодам занимательными рисунками. В целом изображение выполнено в стиле народной картинки XVIII–XIX вв., но сохраняет многие сюжетно-композиционные параллели с более ранними лицевыми рукописями того же памятника.

Среди материалов советского периода нельзя не отметить охранную грамоту Наркомпроса РСФСР от 31 октября 1918 г. (ГИМ, ОПИ, ф. 54, д. 69, л. 425) на храм-памятник на Красном холме. Это еще один факт активной реализации ленинской политики охраны памятников истории и культуры уже в первые годы Советской власти: «Сим удостоверяется, что Храм-памятник на Куликовом поле Епифанского уезда Тульской губ., находящийся в ведении Сергиевской женской общины на Куликовом поле, заключающий в себе собрание ценных художественно-исторических предметов, состоит под охраной Всероссийской Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины Народного комиссариата по просвещению, реквизиции не подлежит, равно как и имеющиеся там предметы не могут быть вывезены без ведома означенной Коллегии».

Для периода Великой Отечественной войны, особенно важного для показа действенной преемственности боевых традиций Куликовской эпохи, выявлен ряд плакатов 1942 г., открыток, листовок, научно-популярных брошюр. Среди них замечательное «Окно ТАСС» № 532 художника П. Соколова-Скаля со стихами Д. Бедного и брошюра «Наши великие предки» на киргизском языке (Фрунзе, 1942)[1022].

Работа над экспозициями на Куликовом поле и в ГИМ, создание художественных выставок в Третьяковской галерее, в Туле иве. Монастырщина выявили огромный комплекс материалов XVIII–XX вв., показывающий, какое значительное место заняла Куликовская тема в научной и художественной литературе, в изобразительном и прикладном искусстве, в музыке и театре. Этот комплекс существенно расширился материалами, отражающими подготовку и празднование 600-летия Куликовской битвы. Это многочисленные научные, популярные и художественные издания, произведения изобразительного и прикладного искусства, кино и телевидения, программы, афиши и приглашения научных конференций, заседаний, выставок и экспозиций, сувенирные и памятные издания и т. д.

Совершенно очевидно, что тема народной памяти о Куликовской битве в XVII–XX вв., значение этой традиции в формировании исторического и патриотического самосознания нашего народа заслуживает самостоятельного и широкого освещения. Она далеко выходит по масштабу за ограниченные рамки, которые удалось отвести ей в музее на Красном холме и на выставке в ГИМ. Представляется, что основной комплекс этих материалов достоин быть собранным и показанным в помещении церкви в с. Монастырщина после закрытия там временной художественной выставки и соответствующей научно-экспозиционной и художественной разработки экспозиции. При этом должна получить отражение и история изучения, меморации самого Куликова поля, охраны, реставрации и музеефикации его памятников.

Такая экспозиция в с. Монастырщина явилась бы заключительным идейным и структурным звеном в показе всей совокупности памятников Куликовской битвы и самого Поля, всех аспектов освещения значения одной из величайших освободительных битв в истории нашей Родины.

Т. В. Дианова, М. М. Черниловская, Э. В. Шульгина Использование памятников письменности из собрания ГИМ в подготовке к 600-летнему юбилею Куликовской битвы

Отдел рукописей Государственного Исторического музея является одним из крупнейших фондохранилищ Советского Союза, наряду с такими, как рукописные отделы Государственной библиотеки им. В. И. Ленина и Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. В фонде отдела рукописей ГИМ хранятся, главным образом, памятники русской и славянской письменности. Особенность фонда заключается в том, что он является неотъемлемой частью музея, и эта музейная специфика наложила отпечаток на использование его материалов в подготовке юбилея.

Юбилейные выставки, экспозиции, научные статьи, кино- и телефильмы отражали не только героические события 1380 г., их хронологический диапазон охватывал более широкий период времени. Материалы отдела рукописей — летописи, хронографы, жития, синодики и другие памятники — позволили достаточно полно показать исторические процессы и события, предшествующие Куликовской битве, начиная с развития русских земель накануне монголо-татарского нашествия и походов 1237–1240 гг.; Куликовскую битву 1380 г., как переломный этап в борьбе за национальное освобождение; окончательную ликвидацию монголо-татарского ига в 1480 г. и образование единого Российского государства; а также значение Куликовской битвы в отечественной истории и культуре.

Можно выделить три основных направления использования фондов отдела рукописей: в научно-экспозиционной работе при создании выставок в ГИМ, музея на Куликовом поле (филиал Тульского областного краеведческого музея), а также в Брянском объединенном историко-революционном музее; в научных исследованиях и в научной пропаганде памятников путем их публикации в различных изданиях; использование рукописей в консультационной работе сотрудников с мастерами прикладного искусства, работниками киностудий и телевидения. Характеризуя первое направление, следует отметить, что отдел рукописей ГИМ является одним из основных участников создания экспозиции нового музея на Куликовом поле и выставки «600-летие Куликовской битвы» в залах Исторического музея. Фонды Отдела рукописей ГИМ насчитывают свыше 28000 единиц хранения, богаты источниками историко-литературного характера. Ряд сохранившихся рукописных памятников, созданных в XIV–XVII вв., содержал интереснейшие сведения о Куликовской битве.

На открывшейся в залах Государственного Исторического музея выставке фонды отдела рукописей были представлены 22 подлинниками и 33 документальными копиями. Рукописные материалы помогли понять и раскрыть, события из истории нашей Родины, предшествующие Куликовской битве. Так, Новгородская I летопись XIII–XIV вв. старшего извода (муляж) извещает о первых набегах татар, «о пленении земли от востока до Евфрата»; миниатюры Жития Ефросиний Суздальской (XVII в.)[1023] повествуют о нашествии Батыя на Русь, о битве на реке Сити, о взятии Суздаля и Владимира (два последних изображения представлены в копиях); Владимирский летописец (XVI в.)[1024] раскрыт на листе с текстом о взятии войском Дюдени Владимира, Суздаля, Мурома в 1293 г. Наиболее подробно источники отдела рукописей раскрывают события самой Куликовской битвы. Литературные памятники Куликовского цикла — «Летописная повесть», «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище» — составили один из интересных разделов выставки в Историческом музее. «Летописная повесть» в краткой и пространной редакциях представлена следующими памятниками: Московский летописный свод 1497 г. (список XVII в.)[1025], Московский летописный свод типа Симеоновской летописи (список XVI в.)[1026], Новгородская IV летопись (список XVI в.)[1027], Тверская летопись (XVII в.)[1028]. Все эти источники рассказывают о событиях самой Куликовской битвы. Такой литературный памятник, как поэтическая «Задонщина», был представлен в экспозиции одним из ее списков — рукописью XVI в.[1029] и муляжом рукописи сборника XVII в. Следует заметить, что из 6 известных списков «Задонщины» в фондах отдела рукописей ГИМ хранится 3.

Самым распространенным памятником, посвященным героическим событиям Куликовской битвы, является «Сказание о Мамаевом побоище». К настоящему времени в науке известно свыше 100 списков «Сказания» в 8 редакциях. В фонде отдела рукописей хранится около 30 списков «Сказания», четыре из них снабжены миниатюрами (всего иллюстрированных списков «Сказания» в мировой науке известно 9). Все лицевые списки ГИМ — XVII в., с миниатюрами, выполненными темперой и акварелью, хорошей сохранности.

В экспозиции музея помещены два лицевых списка «Сказания»[1030] и 13 художественно-документальных копий с миниатюр 3 списков, выполненных высококвалифицированными художниками. Копии миниатюр включают в себя различные сюжеты. Они повествуют о подготовке к битве, о самом сражении, о бегстве татар, о возвращении русского войска в Москву.

В экспозиции были представлены и памятники позднего происхождения, в которых Куликовская битва нашла свое отражение. Среди них следующие подлинники: Хронограф I редакции (XVI в.)[1031], Хронограф II редакции (XVII в.)[1032] — они раскрыты на тексте, повествующем о Куликовской битве; Степенная книга (XVI в.)[1033]; Переписка Курбского и Грозного в списке XVII в.[1034], где в одном из писем Грозный с гордостью говорит о своем предке Дмитрии Донском; сборник воинских повестей (XVII в.)[1035], в состав которого входит «Сказание о Мамаевом побоище»; печатный Синопсис (Киев, 1680 г.), где помещена особая редакция «Сказания». В Казанской истории (список XVII в.)[1036] содержится эпизод о Куликовской битве. В экспозиции заметное место занимает муляж Синодика XIV–XVI вв., одного из наиболее близких по времени Куликовской битве памятника, который содержит перечень князей и бояр, погибших в битвах на реке Воже (1378 г.) и на Куликовом поле (1380 г.).

В здании бывшей церкви Сергия Радонежского начала XX в. при активном участии ГИМ был создан новый музей на Куликовом поле. Для него с рукописных книг Исторического музея было выполнено 20 муляжей и 37 художественно-документальных копий, которые явились частью новой экспозиции. В муляжах и копиях показаны памятники, раскрывающие достаточно полно историю борьбы за освобождение Руси до Куликовской битвы и события самой битвы. Муляжи выполнены с летописей, Степенной книги, житий, Синодика, «Задонщины», списков лицевых «Сказаний».

Сотрудники отдела рукописей ГИМ провели предварительный отбор материалов для представителей Брянского музея, готовившего юбилейную выставку.

Второе направление работы отдела рукописей — использование рукописей в научных исследованиях и публикациях. В этой области много сделано как силами исследователей академических институтов и вузов, так и силами сотрудников отдела. Так, к юбилею был подготовлен к печати сборник статей коллектива сотрудников Института истории СССР, в котором использовались материалы ГИМ[1037].

В предъюбилейный год сотрудники отдела рукописей подготовили несколько факсимильных изданий наиболее интересных списков «Сказания о Мамаевом побоище» и «Задонщины».

В отделе рукописей Государственного Исторического музея хранятся четыре иллюстрированных списка «Сказания о Мамаевом побоище». Все списки датируются XVII в. (Увар. 999 а–4°, Барс. 1798–1°, Увар. 492–4°, Муз. 2596–4°).

Их тексты относятся к Основной редакции, по миниатюрам два списка — к архаической (Увар. 999а, Муз. 1798) и два — к северной редакции (Увар. 492, Муз. 2596).

Из рукописей северной редакции наибольший интерес представляет Уваровский список. В этой рукописи 78 миниатюр, в два раза больше, чем в Музейном списке (35 миниатюр). Миниатюры обеих рукописей выполнены в народной манере, по рисунку миниатюры Уваровского списка ближе к протографу; гамма красок разнообразнее и более насыщенна, с преобладанием яркой киновари, охры; в то время как в миниатюрах Муз. 2596 преобладают грязно-зеленые тона и очерк выполнен небрежно, неряшливо.

Текст Уваровского списка более полный, имеет меньше утрат, чем Муз. 2596. Кроме того, Уваровский список близок к поэтической «Задонщине», в нем помещен плач русских жен о погибших мужьях. Все это обусловило выбор именно Уваровского списка для факсимильного издания. К тому же Уваровский список написан четким, легко читаемым полууставом, а Муз. 2596 — трудно читаемой скорописью. Рукопись была издана в издательстве «Книга» коллективом сотрудников отдела рукописей ГИМ: Т. В. Диановой, Э. В. Шульгиной. М. М. Черниловской[1038].

Издание носит научный характер: кроме факсимильного воспроизведения текста и миниатюр оно имеет вступительную статью историко-литературного характера, подробное палеографическое описание, транскрипцию текста, литературный перевод, именной и географический указатели, краткие аннотации к миниатюрам и библиографический список.

Из двух лицевых рукописей Куликовского цикла, миниатюры которых относятся к архаической редакции, для публикации был выбран список также из Уваровского собрания (№ 999а–4°). Это самостоятельная рукописная книга XVII в., в то время как список из собрания Барсова (№ 1798) является частью сборника литературного содержания конца XVII в. Хотя количество иллюстраций в обеих рукописях почти одинаково, но миниатюры Уваровского списка более ярки по краскам; композиции — многофигурные. Рукопись украшена орнаментом старопечатного стиля. Многие миниатюры заключены в орнаментальные рамки, над которыми высятся оригинальные строения башенного типа. Среди миниатюр, раскрывающих события 1380 г., в Уваровском списке имеется уникальное изображение: «встреча в Коломенском под Москвой войска, возвращающегося с победой из похода». Такого сюжета нет ни в одном списке, принадлежащем ГИМ. Несмотря на утраты отдельных листов, текст понятен и хорошо читается, так как почерк в книге четкий и строки разделены на отдельные слова в большей части рукописи. Все это послужило основанием для выбора именно этого списка для факсимильного издания. Поэтому он и был предложен для факсимильного издания издательству «Советская Россия»[1039].

Издание сопровождается вступительной статьей, палеографическим описанием и описанием миниатюр, подготовленными Т. В. Диановой. Это издание не затрагивает вопросов специального исследования текста и миниатюр. Оно предполагает познакомить широкие круги читателей с героическим прошлым нашей Родины, а также привлечь внимание ученых к изучению миниатюр скромных рукописей, выполненных в народной манере и предназначенных для широкого круга читателей Древней Руси.

Эти две публикации, подготовленные сотрудниками Исторического музея, являются первыми факсимильными воспроизведениями лицевых списков «Сказания о Мамаевом побоище».

В этом же издательстве был подготовлен к печати набор открыток с миниатюрами из того же Уваровского списка «Сказания»[1040].

Каждая открытка снабжена аннотацией. Открытки изданы с целью самой широкой популяризации памятника, рассказывающего о героической борьбе русского народа.

Наряду со «Сказанием» издана и «Задонщина», отличающаяся лиричностью, эмоциональностью, поэтичностью. Текст «Задонщины», помещенный в сборнике XVI в.[1041], — самый полный из всех известных шести списков, и поэтому он всегда интересовал исследователей. На этот раз он привлек внимание не только специалистов, но и известных художников. В издательстве «Художественная литература» факсимильное издание текста сопровождается рисунками И. Глазунова. Предисловие написано акад. Б. А. Рыбаковым, вступительная статья — Л. А. Дмитриевым, а комментарии — сотрудником Института мировой литературы АН СССР — А. С. Деминым.

В издательстве «Современник» факсимильное воспроизведение текста этого же списка проиллюстрировано художником А. Шмариновым[1042]. В издание включены статьи М. Н. Тихомирова и В. Ф. Ржиги, перепечатанные из сборника «Повести о Куликовской битве»[1043]. Послесловие написано заведующим отделом рукописей ГИМ И. В. Левочкиным.

Отдельные миниатюры лицевых списков «Сказания», хранящиеся в ГИМ, использовались в качестве иллюстраций в различных популярных изданиях, посвященных юбилею Куликовской битвы, выпущенных издательствами «Педагогика», «Детская литература», «Молодая гвардия», Приокским книжным издательством.

Государственный Исторический музей по своим материалам подготовил альбом, посвященный Куликовской битве[1044]. Кроме того, был издан буклет[1045] к открытию выставки в музее, где использованы и материалы отдела рукописей.

Третье направление работы отдела в период, предшествующий юбилею, — оказание помощи мастерам декоративно-прикладного искусства, работникам радио, телевидения и кино в широкой пропаганде Куликовской битвы.

В связи с реставрацией памятника — собора на Куликовом поле — в отдел обращались специалисты из Экспериментальной специальной научной реставрационной мастерской Всероссийского общества охраны памятников. С материалами отдела знакомились мастера прикладного искусства и народных промыслов. Самые различные сюжеты из лицевых рукописей «Сказания о Мамаевом побоище» были использованы художниками прославленного Палеха. Назовем лишь отдельные из них: изображение Москвы, сбор войска, войско в походе, засадный полк, сцены битвы.

К юбилею битвы выпущены Художественным фондом РСФСР памятные значки и медали, марки и почтовые конверты.

Среди организаций, призванных пропагандировать и популяризировать героические события 1380 г., следует назвать киностудии, которые использовали материалы отдела рукописей. Это Центральная студия научных фильмов, Центральная студия документальных фильмов, студия «Союзмультфильм», кинообъединение «Экран». Художники, постановщики, сценаристы, операторы пристально изучали миниатюры списков «Сказаний», хранящихся в ГИМ.

Бережно хранимые в отделе рукописей ГИМ историко-литературные памятники дали возможность наглядно представить подвиг русского народа в 1380 году. Всестороннее и активное использование памятников рукописного отдела ГИМ способствует патриотическому воспитанию советских людей.

И. Я. Абрамзон, М. В. Горелик Научная реконструкция комплекса вооружения русского воина XIV в. и его использование в музейных экспозициях

В связи с празднованием 600-летия Куликовской битвы перед Государственным Историческим музеем была поставлена задача создать на Куликовом поле новый музей и подготовить юбилейную выставку в Москве. Центральными экспонатами этих экспозиций должны были стать предметы вооружения русских воинов XIV в. Тщательное изучение фондов ГИМ и других музеев выявило, что коллекции располагают только отдельными образцами оружия XIV в., сохранившийся археологический материал не дает полного представления обо всем комплексе вооружения эпохи Куликовской битвы. Решить поставленную задачу можно было только с помощью научной реконструкции. Подобные работы до настоящего времени в музеях нашей страны не проводились. В музейной практике иногда использовались копии, повторяющие внешний вид отдельных предметов, но впервые было решено изготовить полный комплекс вооружения, имеющий характерные для оружия XIV в. боевые качества. Над разработкой научной реконструкции работала группа в составе научного сотрудника Института востоковедения АН СССР кандидата искусствоведения М. В. Горелика, старшего научного сотрудника ГИМ кандидата исторических наук Ю. В. Шокарева и младшего научного сотрудника ГИМ И. Я. Абрамзона. Непосредственно оружие изготавливал целый ряд мастеров, из которых следует особо отметить В. Д. Черкасова, Л. А. Парусникова и С. В. Непомнящего.

Первой и самой важной задачей были отбор и изучение источников, которые можно разделить на две группы:

1. Археологический материал. В музейных коллекциях хранятся предметы вооружения XIV в.: оружие наступательного боя — мечи, топоры, копья, пики, рогатины, стрелы, шестоперы и кистени. Части оборонительного вооружения — шлемы, кольчуги, фрагменты кольчатых и пластинчатых доспехов, умбоны от щитов; среди них особо следует выделить кольчугу, хранящуюся в ГИМ, которая была найдена на Куликовом поле. Этот археологический материал дает представление лишь об отдельных предметах вооружения, но его нельзя собрать в целый комплекс.

2. Изобразительный материал.

• Иконы XII–XV вв. московской, новгородской, псковской школ. Были изучены иконы с изображением святых, имеющих вооружение. По этим иконам можно составить представление об оборонительном, как правило, пластинчатом доспехе, копьях, мечах, луках в налучах.

• Миниатюры из древнерусских рукописей конца XIV–XVII вв. На них имеются изображения воинов с вооружением, хотя часто — достаточно стилизованные, причем показывается вооружение, характерное для времени написания рукописи.

• Русские печати XI–XIV вв. с изображением князей или святых в воинском вооружении.

В ходе работы над научной реконструкцией использовались труды советских историков-оружиеведов: А. Н. Кирпичникова[1046] и А. Ф. Медведева[1047], где собран большой фактический материал и высказан ряд интересных предположений.

Работа над созданием научной реконструкции комплекса вооружения выдвинула целый ряд проблем.

На Куликовом поле собрались представители всех слоев населения Руси. Естественно, что вооружены они были по-разному. В музейной экспозиции это должно было найти четкое отражение. Именно поэтому было решено изготавливать комплекты двух типов: один — богато украшенный, который мог принадлежать воину-профессионалу, входящему в княжеское окружение, и другой — более простой, принадлежащий городскому и сельскому ратнику.

Было решено отказаться от повторения отдельных известных по археологическим материалам предметов оружия и разработать цельный комплекс вооружения, который мог быть у воинов, участвовавших в Куликовской битве. При этом следовало учитывать специфику музейного показа вещей. Совершенно новое оружие вызывает недоверчивое отношение у посетителей, а сильно проржавленное теряет ряд своих научных и зрелищных качеств. Поэтому изготавливаемое оружие было частично состарено. Такой подход к решению проблемы позволил ввести в реконструкцию подлинный материал, органически сливающийся с вновь выполненным. Так, кольчуга XV в. экспонировалась вместе со шлемом и мечом, изготовленными в результате научной реконструкции.

Некоторые предметы вооружения, такие как щиты, ножны мечей, колчаны и налучи, были украшены орнаментами. За основу взяты орнаменты, характерные для русских вещей периода Куликовской битвы. Для этого широко привлекался археологический материал[1048].

Главная проблема реконструкции заключалась в выборе самого вооружения. Из всего многообразия известных предметов оружия необходимо было отобрать те его виды, которые наиболее соответствовали поставленной задаче: показать вооружение знатного воина-всадника и рядового ратника. Исходя из этого были отобраны следующие образцы оружия.

Для XIV–XV вв. типичными были шлемы куполообразной, слегка вытянутой вверх формы. Они имели кольчатые или пластинчатые бармицы.

Защитное вооружение представлено кольчугами русской работы XV–XVII вв. Были отобраны кольчуги, наиболее близкие по виду к кольчугам XIV в. Пластинчатые доспехи были изготовлены в результате научной реконструкции. В музейных экспозициях практически нет ни одного пластинчатого доспеха XIV в., хотя он широко применялся на Руси. Об этом свидетельствует археологический материал. По данным А. Н. Кирпичникова, известно 840 пластин от 32 гарнитуров, датируемых серединой XIII — началом XVI в.[1049] Изобразительный материал дает возможность не только составить общее представление о пластинчатом доспехе, но и изучить его конструкцию и украшения. Наиболее раннее изображение такого доспеха встречается на печатях Изяслава Ярославича (1054–1078)[1050], где святой Дмитрий Солунский представлен в характерном пластинчатом доспехе. На печатях четко видна защита правого плеча и руки, состоящая из продолговатых пластин, прикрепленных к матерчатой или кожаной основе, и нижняя часть в виде квадратов. Изображения пластинчатого доспеха встречаются на таких известных ионах, как «Никола с житием», «Архангел Михаил с житием», «Георгий с житием»[1051], «Никола Чудотворец», «Святой Георгий», «Борис и Глеб на конях»[1052]. И, наконец, в коллекции ГИМ имеется фрагмент пластинчатого доспеха XIV в., на котором продолговатые пластины прикреплялись к кожаной основе.

Щиты в экспозиции представлены четырьмя видами. Три из них имеют традиционную для этого времени формул — круглую, миндалевидную и треугольную. Четвертый щит имеет продолговатую форму с дугообразным вертикальным выступом по центру. Это так называемая павеза, характерная для западноевропейского вооружения. Наличие определенных торговых и политических связей Русского государства с Западной Европой позволяет предположить проникновение новых типов вооружения на Русь и их использование знатными воинами.

В конце XIV в. меч постепенно вытесняется саблей, как более современным оружием. Но, к сожалению, не известно ни одной точно аннотированной русской сабли XIV в., в то время как мечи хорошо известны. Кроме того, меч для XIV в. был символом борьбы русского народа против иноземного ига и как бы противостоял золотоордынской сабле. Именно поэтому он и занял основное место в реконструируемом комплексе. Был воссоздан меч с рукояткой «в полторы руки».

Копья и топоры хорошей сохранности представлены в фондах ГИМ и поэтому в экспозиции были использованы подлинники.

Форма и размеры боевого русского лука этого времени хорошо известны. По имеющимся данным были изготовлены муляжи.

Предметы вооружения, созданные в ходе научной реконструкции и отобранные из имеющихся в фонде музея, позволили создать четыре комплекта.

Шлем куполообразной формы с удлиненным навершием и наносником. К нижнему венцу прикреплена кольчатая бармица. Шлем украшен бронзовой накладкой.

Пластинчатый доспех изготовлен по принципу кирасы: нагрудная и наспинная части скреплены по бокам ремнями. Руки воина открыты поэтому доспех надевается на кольчугу. Пластинки имеют ширину 5 см, высоту — 7 см, толщину — 0,5 мм. Они прикрепляются к суконной основе. Каждая пластинка выгнута и имеет по 4 отверстия для крепления. Грудь доспеха усилена кованым круглым умбоном, к которому прикреплен крест. Доспех украшен горизонтальными рядами бронзовых заклепок и бархатной оторочкой. На его изготовление пошло около 250 пластин, а вес достиг 3,5 кг[1053].

Щит круглый, металлический, обтянутый холстом и украшенный орнаментом. По краям он усилен двумя рядами бронзовых заклепок.

С внутренней стороны имеет мягкую подушку и два кожаных ремня для руки.

Меч стальной, прямой, двулезвийный с двумя широкими долами и рукоятью «в полторы руки», обтянутой бархатом. Навершие конусовидной формы и слегка изогнутое к клинку перекрестие. Гарда украшена геометрическим орнаментом, сделанным в технике вбивания латунной проволоки в бороздки орнамента. Ножны деревянные, обтянутые замшей и украшенные латунными обоймицами, устьем и наконечником, по которым прочеканен растительный орнамент. Портупея меча бархатная е круглыми латунными бляшками.

Лук деревянный, оклеенный берестой, с кожаной тетивой. Налучь кожаная, украшенная аппликациями. Колчан для стрел имеет деревянный каркас, обтянутый кожей и украшенный аппликациями.

Шлем куполообразной формы. К нижнему венцу прикреплена пластинчатая сплошная бармица, оставляющая открытым только лицо. Навершие и нижний венец украшены бронзовыми накладками.

Пластинчатый доспех изготовлен наподобие куртки с застежками на груди. Он имеет юбку, состоящую из двух частей, соединенных по бокам ремнями. Каждая половина юбки имеет разрез по центру, позволяющий воину сидеть в седле. Пластины квадратные, размером 6×6 см. Для оторочки и украшения доспеха использовались пластины других размеров, по ширине от 4 до 9 см и по высоте от 6 до 12 см. Пластины выгнуты, имеют по четыре отверстия для крепления к мягкой основе. На изготовление доспеха пошло около 350 пластин (вес — 9 кг).

Щит-павеза, деревянный, украшенный растительным орнаментом. Внутренняя сторона щита усилена металлическими полосами и имеет кожаную подушку с ремнем для руки.

Меч стальной, прямой, двулезвийный с одним широким и глубоким долом. Рукоять обтянута сыромятной кожей с круглым плоским навершием и прямым перекрестием, украшенными резным геометрическим орнаментом. Ножны деревянные, обтянутые кожей и обвитые кожаным ремешком. Портупея из сыромятной кожи с металлическими прорезаными бляшками.

Копье со стальным четырехгранным кованым навершием западноевропейской работы конца XIV в.

Лук в налучи и колчан — такие же, как в 1-м комплекте.

Шлем куполообразной формы с небольшим навершием. К нижнему венцу прикреплена кольчатая бармица с продетыми кожаными ремешками, служащими для завязки. Венец усилен двумя рядами стальных заклепок.

Кольчуга с короткими рукавами русской работы конца XVI в.

Щит деревянный миндалевидной формы, обтянут холстом. Расписан растительным орнаментом в русском стиле XIV в. С внутренней стороны усилен металлическими полосами и имеет кожаную подушку с двумя ремнями для продевания руки.

Топор с граненым обухом на круглом прямом топорище, по центру обмотанным кожаным ремешком.

Копье стальное листовидной формы с одним ребром. Древко круглое с кожаной обмоткой по центру.

Шлем, подобный первому, но имеет стальные науши, прикрепленные к бармице.

Кольчуга, копье и меч подобны вышеописанным.

Щит деревянный, треугольной формы, обтянутый холстом и украшенный изображением воина с булавой, сидящего на льве.

В заключение необходимо отметить, что уже первый небольшой опыт экспонирования подобных научных реконструкций дал положительный результат. Комплекты вооружения русских воинов XIV в., восстановленные в ходе научной реконструкции, привлекли особенное внимание как специалистов, так и посетителей. Они способны значительно обогатить наши экспозиции и послужить основой для научно-методической подготовки музейных работников и студентов. Принципиально возможно и нужно реконструировать не только древнее вооружение, но и одежду, а также воссоздавать целые производственные комплексы. Разработка и создание таких реконструкций представляет одну из важных задач музейных работников.

М. В. Горелик Монголо-татарское оборонительное вооружение второй половины XIV — начала XV в.

Монголо-татарское оборонительное вооружение, пожалуй, одна из самых спорных и неизученных областей истории оружия. Многие исследователи и популяризаторы до сих пор считают, что если оно и существовало, то, во-первых, было заимствованным, и, во-вторых, в крайне незначительном количестве. Это мнение о монголо-татарском доспехе XIII — начала XIV в. совершенно опровергается целым рядом исследований, появившихся в течение последних пятидесяти лет[1054], в которых приведены письменные и изобразительные источники, поздние этнографические аналогии, свидетельствующие о богатстве и разнообразии собственного оборонительного вооружения у монголо-татар в XIII — начале XIV в. Монголо-татарский доспех в целом восходит к древней традиции оборонительного вооружения Центральной и Восточной Азии, имея вместе с тем ряд отличий. Производство именно монголо-татарского доспеха было в широких масштабах налажено чингизидами в захваченных областях с высоким уровнем ремесленного производства, например, в Иране, как о том свидетельствует Рашид-ад Дин[1055].

Однако указанные выше исследования за редким исключением практически совершенно не учитываются в работах по военной и политической истории борьбы Руси с ордынским игом. Правильному освещению проблемы мешает подчас и тенденциозность подхода.

Вторая половина XIV в. — новая ступень в истории монголо-татарских государств, образовавшихся в результате распада империи чингизидов. В целом ряде регионов (Китай, Иран, Малая Азия и др.) власть вообще уходит из рук чингизидов, и не только фактически, но и юридически. Однако это не значит, что культурные традиции (а военное дело является их частью) предыдущего, более чем столетнего, периода, были забыты. Напротив, культура, выработанная в системе монголо-татарских государств, объединившей и впитавшей достижения огромного числа разных народов — эта «имперская» культура на новом этапе определила развитие локальных культур, хотя и самостоятельных, но развивавшихся на базе и зачастую в рамках единой традиции.

Материалы, используемые в данной работе, происходят из разных частей бывшей империи чингизидов. К сожалению, не для всех регионов эти данные достаточно полны, но в данном предварительном обобщении, где разные категории источников дополняют друг друга, мы попробуем выделить основные общие элементы защитного вооружения, а также, по возможности, их локальные особенности. Представляется правомерным распространить на определенную территорию, где пока не обнаружено соответствующих материалов, сходные данные о видах вооружения, происходящие из даже весьма отдаленных друг от друга регионов, примыкавших к этой территории.

Использованные источники можно отнести к нескольким видам:

1. археологические — находки подлинных предметов в Центральной Азии, Южной Сибири и в Прикубанье;

2. письменные — персидские тексты начала XV в., текст «Задонщины», восходящей к этому же времени;

3. изобразительные — персидские миниатюры из Фарса, Ирака и особенно Азербайджана — из Тебриза;

4. музейные — из старых хранилищ оружия.

Все они прекрасно соответствуют друг другу, совпадая подчас до самых мелких деталей. В качестве аналогий, помогающих лучше уяснить как вопрос о самом монголо-татарском доспехе второй половины XIV — начала XV в., так и вопрос о его роли в развитии защитного вооружения Евразии, нами привлечены материалы из стран, так или иначе соприкасавшихся с монголо-татарами — от Китая до Руси и Западной Европы.

Панцири. Историки побед Тимура Низам ад-Дин Шами в «Зафарнаме» 1401–1404 гг. и Шараф ад-Дин Иезди в «Зафар-наме» 1424/25 г. описывают войска Тохтамыша и специально отмечают отряды конников, одетых в латы, причем в количестве 15 и 30 кошунов[1056] (подразделений, насчитывающих менее 10 тыс. человек, поскольку отряд в 10 тыс. человек назывался туменом, и более отряда в 1000 человек, называвшегося минганом). В «Задонщине» упомянуты «боданы бесерменские»[1057], т. е. кольчуги из плоских, рубленных из стального листа, колец. Надо сказать, что кольчуга не была частью исконного монголо-татарского доспеха и не находила сколько-нибудь широкого применения в Центральной Азии, видимо, до XIV–XV вв. Но она была основным видом панциря в западных областях будущей империи чингизидов до прихода завоевателей. Находки кольчуг довольно многочисленны на территории Золотой Орды, особенно много их в Прикубанье, в погребениях XIV в. Сама по себе в качестве самостоятельной части доспеха кольчуга редко встречается на миниатюрах (табл. I, 1, 2), но очень часто изображается в качестве второго, неосновного панциря, поддеваемого под панцирь другого типа. Несомненно, завоеватели, познакомившись с кольчугой, оценили ее высокие защитные свойства, удобство и включили ее в свой арсенал, тем более что в Иране, Причерноморье, Средней Азии, на Кавказе и Руси существовали давние традиции изготовления этого доспеха. Судя по миниатюрам, кольчуги были и длинными распашными, и короткими нераспашными. Подол и рукава нередко отделывались рядами латунных или золоченых колец. Подол коротких кольчуг мог выплетаться фестончатым, причем традиция эта сохранилась в Иране и Индостане до XIX в. Большая длина кольчуг на миниатюрах подтверждается археологическим материалом: кольчуга из погребения ХIII–XIV вв. близ Цозаровки достигает в длину 115 см при росте погребенного около 158 см[1058].

Наиболее высокими защитными свойствами, а также легкостью и удобством обладал панцирь, в котором в кольчужное плетение включались металлические, стальные пластинки. Разновидности его, называемые «бахтерец», «бехтерец» (от перс, «бехтер») и «юшман» (от перс, «джавшан») ценились крайне высоко и были широко распространены на мусульманском Востоке и в России в XVI–XVII вв. Зарубежные оружиеведы фиксируют его появление в мамлюкско-черкесском государстве в XV в.[1059] А. Ф. Медведев и А. Н. Кирпичников намекают на более раннее (чем XIII–XIV вв.) появление этого панциря на Руси, основываясь только на том, что на некоторых пластинах из Новгорода этого времени имеются отверстия вдоль всех сторон[1060]. Но не говоря о том, что отдельные пластины с отверстиями по периметру, единичные из которых были прямоугольной формы, нашивались, скорее всего, просто на мягкую основу, подавляющее же большинство их, сложной формы, явно относится к набору фигурной пластинчатой оторочки рукавной проймы и целиком пришивалось к кожаным или матерчатым фестонам. Наиболее раннее изображение кольчужно-пластинчатого панциря можно встретить на тебризской миниатюре 1370–1380 гг.[1061] и на багдадской миниатюре конца XIV в. (табл. I, 3; табл. VII, 4, 5). Огромный интерес для нашей темы представляют остатки доспеха, найденные Н. Веселовским в 1903 г. в кургане у станицы Усть-Лабинская Кубанской области[1062] (табл. I, 4). От него сохранились проржавевшие обломки пластин, а иногда и целые блоки из нескольких обломков или целых пластин прямоугольной формы размером 7×4 см, соединенных кольцами кольчуги (последние сохранились и в отверстиях, и на поверхности в виде отдельных обломков). По стремени, найденному в этом погребении, имеющему восточноевропейские аналоги в XII–XIII вв., а центральноазиатские. — в XIII–XV вв.[1063], доспех можно датировать не позднее второй половины XIV — начала XV в. Таким образом, Усть-Лабинская находка представляет самый старый образец из известных кольчато-пластинчатых панцирей. Совершенно не обязательно, чтобы он был изготовлен на месте, в При-кубанье, на территории Золотой Орды, — возможно, он был привезен с Ближнего Востока. Показательно, однако, что именно в Золотой Орде фиксируется одно из самых ранних бытований новинки поистине мирового значения, которой впоследствии суждено было изменить весь облик доспеха центральной и восточной частей Евразии.

Несомненно, популярным оставался ламеллярный панцирь, выполненный из узких металлических или кожаных пластинок, связанных между собой ремешками (табл. II, 2). Применялся также ламинарный панцирь из полос железа или твердой толстой кожи (табл. II, 3). Оба типа набора часто комбинировались в одном панцире (табл. I, 1). Все панцири из твердых материалов, из деталей, связанных непосредственно между собой, назывались у монголов «хуяг» (не исключено, что это название носила у монголов и кольчуга). В «Сокровенном сказании» ламеллярный и ламинарный панцири названы «худесуту хуяг» — пронизанный, прошитый (ремнями) панцирь[1064]. Подробнейшее описание хуяга, полностью совпадающее с изображениями на тебризских и ширазских миниатюрах первой половины XIV в.[1065], оставил Плано Карпини[1066]. Однако неправомерно механически переносить описание Плано Карпини, сделанное в середине XIII в., на монголо-татарский доспех конца XIV в., как это делает А. Н. Кирпичников[1067]. Несомненно, что общие приципы структуры и покроя сохранились, но произошли изменения, и весьма немаловажные. Так, панцирь, скроенный в форме халата, со сплошным осевым разрезом спереди и от крестца до подола сзади, видимо, к концу XIV в. практически прекращает свое бытование в западной части земель, находившихся под властью чингизидов. Изменениям подвергается и панцирь, представляющий собой наборную кирасу с привешенными наплечниками и защитой таза и бедер. Наряду со старыми, широкими ламинарными и ламеллярными наплечниками начинает распространяться новая, более совершенная форма защиты плеч и предплечья (ее мы рассмотрим ниже). Кроме ламинарных и ламеллярных широких и длинных, либо изредка маленьких набедренников со второй половины XIV в. нижняя часть корпуса получает дополнительную защиту в виде состоящего из сплошных или набранных из пластинок полос маленького прямоугольника, прикреплявшегося спереди к середине подола кирасы, и большой трапеции, прикреплявшейся к подолу кирасы сзади. (Не стоит думать, что здесь мы встречаемся с чем-то принципиально новым для монголо-татарского вооружения. Подобное прикрытие издавна бытовало в Центральной и Восточной Азии, и особенно характерно было для уйгурского домонгольского доспеха[1068].) В монголо-татарских государствах именно уйгуры составляли большинство среди чиновничества, а также среди придворных, поэтов, художников и т. п. При полном господстве монголов уйгурские традиции, видимо, бытовали подспудно, тогда как после ослабления и падения власти чингизидов уйгурские элементы «имперской» культуры получили яркое проявление и развитие, в частности в вооружении[1069].

Особенно были распространены у монголо-татарских воинов панцири из мягких материалов — войлока, кожи, ткани, из многих слоев материала, простеганных и проложенных металлом. По-монгольски они назывались «хатангу дегель»[1070] — крепкий, твердый (как сталь) халат, кафтан[1071]. Халатообразный или кирасообразный покрой «хатангу дегеля» практически не отличался от покроя «хуяга». Отличие состояло в том, что в силу технических причин кираса «хуяга» оставляла открытыми плечи и держалась на лямках, тогда как мягкая кираса «хатангу дегеля» полностью защищала плечи (табл. II, 4). Оплечья «хатангу дегеля» имели вид прямоугольных или фигурно вырезанных листовидных лопастей. Если до середины XIV в. простой мягкий «хатангу дегель», судя по миниатюрам, носился самостоятельно[1072] (хотя уже в «Сокровенном сказании» середины XIII в. описывается, как Чжамуха одевает «хатангу дегель» под «худесуту хуяг»[1073]), то со второй половины XIV в. он, как правило, поддевается под «хуяг» (табл. II, 1, 2, 3). Судя по миниатюрам, «хатангу дегель», надеваемые под твердый панцирь, во второй половине XIV — начале XV в. покрывались красной тканью, не имели рукавов, подол их едва доходил до колен, редко — ниже колен. Спереди под горлом и сзади под затылком к нему прикреплялись металлические круглые диски, и еще по диску с каждого бока подмышками. Лишь в одном случае на тебризской миниатюре 70–80-х годов XIV в.[1074] зафиксирован «хатангу дегель» с оплечьями в виде фигурного листа, выстроченный мелким геометрическим узором, с длинными набедренниками, окаймленными широкой узорной полосой. С начала XV в. на тебризских миниатюрах появляются изображения мягких «хатангу дегель» с широкими и короткими стегаными рукавами (табл. VI, 4) и кафтаны на толстой подкладке с высокими стоячими стегаными воротниками[1075]. Их появление на миниатюрах связано, скорее всего, с традиционным костюмом тюрок-огузов, образовавших в конце XIV в. в Северо-Западном Иране государства Кара-Койунлу и Ак-Койунлу. Интересно, однако, что такие же боевые кафтаны известны по описаниям, прекрасным гравюрам в книге Герберштейна 1526 г.[1076] как один из основных видов доспеха русской конницы с начала XVI в. Нет оснований сомневаться в том, что на землях крымчаков и ногайцев, расположенных между Азербайджаном и Русью, в XV в. бытовал аналогичный доспех, воспринятый ими у огузов и переданный московитам. Важным представляется и то, что этот панцирь в русском языке назывался «тегиляй» — от монгольского «дегель», что свидетельствует о прочном бытовании монгольского термина и определяемого им предмета на большой территории на протяжении очень значительного промежутка времени. Панцирь «хатангу дегель» применялся самостоятельно во второй половине XIV — начале XV в. Одна из переходных его разновидностей имела настоящие рукава, узкие и длинные, простеганные поперек (табл. VI, 2). Этот панцирь имел, помимо обычной пары металлических дисков в середине верхней части груди и спины, усиления в виде выпуклых металлических наплечников. Подобно поддоспешному «хатангу дегель», этот доспех покрывался тканью красного цвета.

Судя по миниатюрам и археологическим находкам, а также ряду письменных источников, очень популярным в монголо-татарских войсках был «хатангу дегель», усиленный подбоем из металлических пластин. Уже Фридрих Гогенштауфен, император Священной Римской империи, в своем послании к английскому королю от 1241 г. упоминает монгольские доспехи в виде панциря из кожи быков, ослов и лошадей, с внутренней стороны которых укреплены железные пластинки[1077]. Изображения такого панциря встречаются и в тебризской, и ширазской миниатюре начала XIV в., и в японском свитке-картине «Сказание о монгольском нашествии» конца XIII в.[1078] Но особенно много изображений усиленного «хатангу дегеля» во второй половине XIV–XV в. (табл. II, 4, 5). По покрою и внешнему виду он практически не отличается от неусиленного варианта. Особенность заключается лишь в нескольких деталях: прямоугольные или вырезанные листовидные оплечья-лопасти, как у «хуяга», металлические заклепки от пластин и цвет покрывающей ткани. Почти всегда усиленный «хатангу дегель» покрывался тканью сиреневого, фиалкового, фиолетового или голубого цвета. Может быть, этот цвет должен был имитировать, особенно на далеком расстоянии, железо. Металлические заклепки, часто бронзовые или золоченые, создавали декоративный эффект, который усиливался и немногими металлическими накладками на поверхности панциря (на миниатюрах это обычно пара дисков) на груди и спине.

Весьма интересным объектом исследования являются пластины подбоя. На огромной территории от Тихого океана до Балтийского и Черного морей найдено множество комплексов пластинчатых наборов (табл. III). Их составляли железные пластины прямоугольной или квадратной формы, некоторые со скошенными углами, довольно крупные, 6-10×4-6 см, слегка изогнутые по вертикальной или горизонтальной оси, имеющие систему отверстий, в некоторых из которых сохранились заклепки. Пластины пришивались или приклепывались к мягкой основе; нередко оба способа прикрепления совмещались. Уяснению вопроса о датировке и определении типа панциря, к которому принадлежали пластины, и особенно о его происхождении, помогли недавние находки в Туве и в Минусинской котловине. Прежде всего это относится к комплексу из Абазы, недалеко от Абакана (табл. III, 1). Вопреки мнению Ю. С. Худякова, датирующего комплекс XII–XIII вв.[1079], мы относим его к XIII–XIV в., соглашаясь с Я. И. Сунчугашевым[1080], поскольку в составе комплекса имеется литой чугунный котел, характерный именно для этого периода (никак не раньше)[1081].

Видимо, к этому же периоду можно отнести и пластины из случайных находок, хранящиеся в Минусинском музее и в Государственном Эрмитаже[1082] (табл. III, 2, 3). Особую ценность для нашего исследования имеет находка двух практически полных наборов панцирных пластин в горном тайнике в Бий-Хемском районе Тувы[1083] (табл. IV). Ряд деталей одного из них (табл. IV, 2 г, е, ж) находит точные аналогии в Тебризской миниатюре 70–80-х годов XIV в. (табл. II, 4, 6). Таким образом, почти на всей бывшей территории империи чингизидов мог существовать практически одинаковый тип панциря, причем нам известны и внешний его вид, и детали, и крой, и конструкция. Уточнению ряда деталей способствуют и панцири рассматриваемого типа, хранящиеся в Государственном Эрмитаже[1084], особенно один из них, имеющий отдельно надеваемые оплечья (табл. V, 1). Его по ряду признаков можно отнести к Золотой Орде конца XIV — начала XV в., и он требует особо тщательного исследования специалиста по культуре Золотой Орды. Все эти материалы позволяют сделать достаточно вероятную реконструкцию двух разновидностей усиленного «хатангу дегель» (табл. V, 2, 3).

Существенным для данной темы является вопрос о терминологии. Некоторое недоумение исследователей может вызвать то, что термином «усиленный хатангу дегель» мы обозначаем панцирь, который и в источниках, и специальной литературе называется «куяк». Однако история развития и самого панциря, и термина свидетельствует о том, что оба термина приложимы к одному явлению. Как видно из табл. III, принцип конструкции «хатангу дегель», равно как и особенности бронирующих пластин, нашел широкое распространение на Руси[1085] (табл. III, 7–9), в Прибалтике[1086] и Западной Европе[1087] (табл. III, 10, 11). Разница состояла в том, что в русских панцирях пластины в силу давней, еще византийской, традиции могли нашиваться поверх основы, а западноевропейские панцири имели другой покрой. Важно то, что изображения и находки определенного типа панцирей и их деталей в Европе встречаются только со второй половины XIII в., т. е. после монголо-татарских завоеваний в Восточной Европе (этому может противоречить изображение панциря с рядами точек между горизонтальными полосами, могущими обозначать заклепки на его изнанке, на вратах Суздальского собора начала XIII в.[1088]; но на западноевропейских изображениях XI–XIII вв. мы видим подобную же разделку поверхности панциря, причем изображена заведомо кольчуга[1089]). Панцирь, в котором металлические пластины пришивались к изнанке основы или зашивались и заклёпывались между слоями мягкого материала, известен в IX–XIII вв. от Центральной Азии до Испании, причем распространение его шло с востока на запад[1090], но тогда он у был редок, а в Европу, видимо, вообще не попадал. Но с XIV в. он распространен уже повсеместно, что, видимо, следует связывать с его бурным развитием в монголо-татарских государствах. В связи с этим показательно, что панцирь этого типа у маньчжур и китайцев (табл. III, 6), бытовавший до начала XX в., носил у них название «татарского»[1091].

Одновременно с этим процессом происходит вытеснение ламеллярного доспеха, который к XVI в. сохраняется только в Монголии, Тибете и Китае, а металлический ламинарный доспех уже в XV в. получает новый способ соединения полос металла — путем наклепывания их на ремни. Таким образом, резко сужаются зоны бытования типов панцирей, называвшихся по-монгольски «хуяг», по-тюркски — «куяк». Но на территориях, где ламеллярный и ламинарный панцири вышли из употребления, именно усиленный «хатангу дегель» оставался единственным типом панциря из металлических пластин, унаследованным от монгольского времени. Распространившиеся здесь в XV–XVI вв. новые типы панцирей — пластинчато-кольчатые — имели и новые, собственные, названия. Поэтому старый термин «куяк» — панцирь из металлических пластин — остался за старым же доспехом, также из металлических пластин, но совсем другой конструкции, нежели монгольский «хуяг». Обратимся к самому термину. А. Н. Кирпичников в 1971 г. писал, что «куяк» — слово тюркское, заимствованное монголами, поскольку впервые упоминается в тюркском тексте XI в., тогда как в монгольском языке оно известно с XIII в.[1092] В 1976 г. он объявляет это слово монгольским, но уже без разъяснений[1093]. В действительности же впервые слово «куяк» зафиксировано в тексте книги «Кутадгу билик» Юсуфа Баласагунского (1069–1070), но только в одной из рукописей этой книги, правда, самой ранней наманганской, конца XII — первой половины XIII в.[1094] Но это и единственный факт для всего огромного количества памятников древнетюркской письменности, где панцирь многократно упоминается под термином «ярык», «ярак», «куба»[1095]. «Хуяг» известен в «Сокровенном сказании» XIII в., но более ранних монгольских литературных текстов просто нет. Главное же, что здесь «хуяг» — единственный термин для твердого панциря, неоднократно повторяемый, имеющий определения и этимологию — он происходит от монгольского глагола «хуягу» — привязать, связать, сплести[1096], с прилагательным «худесуту» — «продернутый ремнями», от «худесу» — «ремень»[1097]. В древнетюркском же языке никаких этимологии для «куяка» нет. Употребление же его среднеазиатским переписчиком тюркского литературного текста в конце XII — первой половине XIII в. (характерно, что слова «куяк» нет в словаре тюркского языка Махмуда Кашгарского, одновременного «Кутадгу билик», зато у него есть «ярык»[1098]) легко объясняется заимствованием из языка монголоязычных киданей-каракитаев, чье государство как раз в это время охватывало значительные территории Средней Азии.

Характерным явлением второй половины XIV в. является развитие системы защиты плеч и предплечий. На смену большим прямоугольным или листовидным по форме, ламмелярным или ламинарным по конструкции оплечьям приходит система, где плечо прикрывает выпуклая кованая пластина, а предплечье — связанная с ней полоса из узких горизонтальных пластинок, набранных на вертикальные ремни. Пластинки изогнуты, так что набор плотно охватывает предплечье (табл. II, 1–3, 6; табл. IV, 2е, ж). Прототипом этой системы было, видимо, оплечье, состоящее из округлой выпуклой пластины для защиты плеча и соединенной с ней подпрямоугольной изогнутой по длинной оси пластины для прикрытия предплечья; эта система зафиксирована на ширазской миниатюре 1330–1340-х годов (табл. VI, 1).

Совершенно такая же система и в это же самое время находит отражение в западноевропейских изобразительных памятниках[1099]. Получают распространение и наплечники в виде металлической выпуклой пластины прямоугольной, подтреугольной или округлой формы. Наиболее ранние из них происходят из погребения кочевника второй половины XIII в. в Чолёсе, Венгрия (табл. VI, 9), причем там они прикреплялись к кольчуге[1100]. Подтреугольные наплечники, прикреплявшиеся к лямкам кирасы, известны в Тебризской миниатюре со второй четверти XIV в. (табл. VI, 2), до начала XV в. (табл. VI, 4). С XV в. они становятся почти непременной деталью мамлюкско-турецкого зерцального доспеха[1101]. Начиная со второй четверти XIV в. наплечники появляются на Руси и в Западной Европе (табл. VI, 5–8).

Воротники, наручи и поножи. Последняя треть XIV в. — заключительный период бытования на Востоке боевых воротников-ожерелий, известных там еще с I тыс. н. э. и особенно популярных у монголо-татарских воинов вплоть до описываемого периода[1102]. Судя по тебризским миниатюрам, ожерелья эти, прикрывавшие плечи, верхнюю часть груди и спины (табл. VII, 1, 2), составлялись из более или менее узких трапециевидных пластин, нашитых на мягкую основу или скрепленных между собой ремешками или кольцами, что отличает их от более ранних монголо-татарских ожерелий, сделанных из куска толстой кожи и расписанных растительным узором. Можно предположить, что такие ожерелья во 2-й половине XIV — начале XV в. бытовали и в Золотой Орде, исходя из того факта, что подобное ожерелье пластинчато-кольчатой структуры было на вооружении русских воинов около XVI в.[1103]

В рассматриваемый период на Ближнем Востоке и в Средней Азии особенно широко распространяются двухчастные налокотники, известные под персидским термином «базубанд» (табл. I, 1; табл. II, 1–3; табл. VI, 3; табл. VII, 3). Защитное приспособление этого типа впервые зафиксировано в Корее в середине I тыс. н. э.[1104], в VII–VIII вв. оно уже известно в Средней и Центральной Азии[1105]. Вряд ли можно утверждать местное происхождение целого «базубанда», найденного на городище близ села Сахновки, разрушенного в 1240 г. в результате монгольского нашествия[1106]. Это скорее всего восточная вещь, занесенная в Южную Русь в результате монгольских нашествий (не случайно она остается уникальной в известном по письменным, археологическим и изобразительным источникам комплексе древнерусского вооружения до XVI в.). Но и на Востоке массовое применение «базубанда» отмечается, как уже говорилось, не ранее последней трети XIV в. Редкой деталью «базубанда» является прикрытие кисти руки, выполненное из мелких железных пластинок, соединенных кольцами и клепкой на ремнях (табл. VII, 3). Такое прикрытие впервые зафиксировано на Востоке в рассматриваемое время. Применялась подобная защита кисти на Ближнем Востоке и в XV–XVI вв.[1107] Представляется вероятным, что схема этой детали была заимствована из Западной Европы, где она применялась уже в середине XIV в.[1108] Однако применение пластинчато-кольчужной структуры и неотъемлемая привязанность к налокотнику — «базубанду», в отличие от принципа самостоятельной перчатки, как то было на Западе, говорит о творческой переработке восточными оружейниками европейского изобретения.

С последней трети XIV в. и особенно в первой трети XV в. в западных областях бывшей империи чингизидов широко распространяются шарнирные наголенники из двух стальных пластин, соединенные зачастую с прикрытием стопы[1109] (табл. VII, 4, 5). В XIV в. к наголенникам прикреплялись наколенники в виде выпуклой стальной пластины, от которой отходила система ремней, державшая всю поножь на ноге и на поясе. С XV в. надобность в подобных наколенниках отпала, так как их заменила круглая выпуклая пластина, прикрепленная к лопастевидным набедренникам, вытеснившим с начала XV в. на Ближнем Востоке все остальные системы защиты бедренной части ноги[1110].

Двухчастные шарнирные наголенники известны в Средней Азии со второй половины I тыс. н. э.[1111], в это же время в Центральной и Восточной Азии распространяются одночастные наголенники, нередко соединенные с круглыми выпуклыми наколенниками (последние — только в Центральной Азии)[1112]. Стопа в Восточной Азии со второй половины I тысячелетия и по XIV в. защищалась набегающими одна на другую узкими выгнутыми пластинками, по одной из длинных сторон которых часто вырезались три и более полукружия; пластинки набирались на мягкой основе или на ремнях[1113]. Хотя ближневосточные, хулагуидские изобразительные источники до второй половины XIV в. не дают изображений поножей, можно полагать, что войска чингизидов занесли их в Европу. Об этом говорят одночастные наголенники с круглыми наколенниками, появившиеся в Западной Европе с XIII в.[1114] И обломки не азиатской ли поножи из узких, вырезанных полукружиями пластинок, найдены в Новгороде в слое первой половины XIII в.[1115]?

И все же массовое применение эти поножи находят именно в рассматриваемую эпоху, опять-таки, возможно, в связи с выходом на передний план уйгурских культурных элементов. Веяние времени сказывается в этих изделиях в том, что полосы, прикрывающие стопу, уже не только набираются на мягкой основе или на ремнях, но и связываются кольцами, образуя пластинчато-кольчатую структуру.

Щиты. Преобладающим типом монголо-татарского щита в рассматриваемое время остается, как и в предыдущую эпоху, щит, сплетенный из прутьев и увенчанный металлическим умбоном (табл. VII, б)[1116]. Круглый, несколько выпуклый, диаметром около 50 см и более, этот щит по-тюркски назывался «калкан», по-монгольски — «халха» (от монгольского глагола «халхасун»- сплетать [из прутьев])[1117]. Прутья обматывались разноцветными шерстяными или шелковыми нитями таким образом, что получался геометризованный узор. Судя по миниатюрам, в первой половине XV в. прутяной щит в Северо-Западном Иране получает, помимо центрального, еще четыре умбона меньших размеров, а также дополнительные накладные украшения — «плащики» в виде фигурных пластинок металла или полудрагоценного камня, инкрустированных золотом и цветными камнями[1118]. Таким образом, на базе монголо-татарского щита к началу XV в. полностью формируется тип щита, который в XVI–XVII вв. был популярен в Иране и преобладал в Турции[1119].

Значительно реже в интересующее нас время встречаются изображения круглых щитов из твердой кожи (табл. VII, 7). Диаметр их несколько меньше, чем у прутяных. Они раскрашивались и расписывались изящным растительным узором и снабжались круглым стальным умбоном с гравировкой или металлической инкрустацией.

Последняя треть XIV в. — завершающий этап бытования на Ближнем Востоке и в степях Юго-Восточной Европы миндалевидных щитов (табл. VII, 8). Заимствованные в XII в. у византийцев, они были восприняты и монголами, но применялись, судя по изображениям, редко[1120]. Как и европейские, восточные миндалевидные щиты изготавливались из тонких досок, оклеенных расписанной кожей или тканью. Не исключено, что к миндалевидному щиту относятся три металлических диска из кочевнического погребения XIV в. у пос. Праздничное в Прикубанье[1121]. (В могиле они лежали слева от покойника, один над другим.) Два из них диаметром 15,8 см, один — 9 см. Один из больших дисков и меньший представляют плоские железные пластины, покрытые тонким серебряным листом. По периметру расположены частые отверстия с вставленными в них согнутыми узенькими полосками латуни, концы которых изнутри отгибались в разные стороны, за счет чего диски держались на основе. Второй из больших дисков — чисто серебряный. На обратной его стороне сохранились остатки деревянной дощечки толщиной 0,5 см и покрывавшей ее кожи — между деревом и серебром. Система прикрепления к основе такая же, как и у остальных дисков. Вслед за Н. Н. Веселовским к щиту (без уточнения его формы) эти пластины относит и Г. А. Федоров-Давыдов[1122]. Однако нет полной уверенности в принадлежности их к миндалевидному или круглому щиту. Велика вероятность того, что они являются украшением длинного трапециевидного колчана, поскольку на вершине вертикали, по которой расположены диски, лежали наконечники стрел. Шлемы. Монголо-татарские шлемы XIV в. поражают богатством и разнообразием форм. Здесь мы не можем подробно останавливаться на каждой из них. Отметим лишь основные их типы и тенденции развития. Подавляющее большинство шлемов имеет сфероконическую форму, издавна характерную для Востока. Многие шлемы склепывались из отдельных элементов: купол — из 2, 4, 6 и более секторов, перекрытых иногда вдоль стыков более узкими полосками стали, подчас фигурными (табл. VII, 1; табл. VIII, 1–5; табл. IX, 1); стягивающий эти сегменты внизу венец, ровный или фигурно вырезанный по верхнему краю (табл. VIII, 2, 10–13; табл. IX, 1, 2); навершие — плоское, коническое или полушаровидное, иногда вырезанное по краям, увенчанное шариком или трубочкой для плюмажа.

Со второй половины XIV в. все шире распространяются шлемы с куполом, выкованным из одного куска, а иногда полностью цельно-кованные (табл. II, 2; табл. VIII, 6, 8–14; табл. IX, 2). Однако процесс этот происходит только на юго-западных территориях бывшей империи; в Сибири же, Центральной Азии и на Дальнем Востоке вплоть до XIX в. господствуют клепаные шлемы. Такой характерный признак монголо-татарских шлемов, как прямоугольная или фигурная пластина, приклепанная надо лбом, встречается и во второй половине XIV в. (табл. VIII, 9) и даже в первой четверти XV в.[1123], но уже значительно реже. Зато все чаще встречаются на миниатюрах изображения наушей, представлявших в рассматриваемую эпоху систему из двух, реже трех стальных дисков, привязанных ремешками к бармице (табл. VII, 7). Бармицы были кольчужными (табл. VIII, 7), ламеллярными (табл. VIII, 9) или ламинарными, реже чешуйчатыми (табл. VIII, 8). Очень часто они прикрывали, кроме затылка, шеи и горла, также нижнюю часть лица. В последней четверти XIV в. встречаются стальные фигурные пластины, усиливающие бармицу и защищающие нижнюю челюсть (табл. VIII, 8) и нижнюю часть шеи — верх спины (табл. II, 2).

Любопытной деталью ирано-монгольских шлемов последней трети XIV в. являются фигурные стальные пластины, прикрепленные спереди к нижнему краю шлема (табл. VIII, 7, 8). Они являются, в сущности, теми же налобными пластинами с вырезами для глаз и наносником, какие встречаются у евразийских шлемов еще в I тыс.[1124] (табл. VIII, 2), но только смещенными вниз. После XIV в. на западе бывшей империи чингизидов такие шлемы не встречаются, зато получают широкое распространение и дальнейшее развитие в Центральной Азии, Маньчжурии, Китае и Корее вплоть до XIX в.[1125]

Остановимся подробнее на группе шлемов, позволяющей проследить развитие одного типа боевого оголовья на протяжении XIV — первой половины XVI в. и явившегося одним из основных типов металлической защиты головы на Ближнем и Среднем Востоке, а также на юге России. Основными признаками ранних шлемов этого типа являются: более или менее низкий купол яйцеообразной формы; очень широкий венец, верхний край которого вырезан фигурными зубцами, напоминающий корону и приклепанный к куполу; дугообразные вырезы над глазами; выкованные из стали и приклепанные «брови»; носовая стрелка в виде плоского стержня, продетая в обоймицу; длинная кольчужная бармица из двух частей, одна из которых защищает затылок, другая — лицо; крепление бармицы к шлему путем петель, вырезанных в нижнем крае венца, сквозь которые и продевался железный прут, захватывающий верхний ряд колец бармицы. Нам известно четыре таких шлема. Два из них хранятся в стамбульском музее Топкапу-сарай[1126] (табл. VIII, 11, табл. IX, 1); третий, числящийся в старых описях Оружейной палаты как «мисюрка калмыцкая XVII в., принадлежавшая боярину и воеводе В. В. Голицыну», хранится в Оружейной палате Московского Кремля[1127] (табл. VIII, 12); четвертый — приписывавшийся, по преданию, полулегендарному осетинскому герою XIV в. Ос-Багатару, хранился в осетинском святилище Реком, до нас не дошел, и его внешний вид известен только благодаря рисунку В. Б. Пфафа[1128] (табл. VIII, 13). Все они практически не исследовались; лишь стамбульские Штокляйн, Робинсон и Николь причисляли к турецким XIII–XIV вв., Гамбер же считает их персидскими или сирийскими XIII в., ничем, впрочем, не обосновывая этого предположения[1129]. Установить достаточно точно происхождение и время бытования этих шлемов можно благодаря частым изображениям их на очень ограниченном круге памятников — тебризских миниатюрах второй четверти — середины XIV в., причем с относительно полным набором признаков — редко (табл. VIII, 10), но такая деталь, как «короноподобный» венец, изображалась весьма подчеркнуто и очень часто[1130]. Самый старый из них, очевидно, один из стамбульских шлемов, поскольку он имеет купол, склепанный из нескольких секторов (табл. IX, 1). Может быть, немногим младше шлем из Оружейной палаты и второй стамбульский шлем (табл. VIII, 11, 12), поскольку куполы их цельнокованные, но старая структура — из нескольких секторов — воспроизведена на их поверхности в качестве декора проковкой ребер или граней. Самый поздний, видимо, шлем Ос-Багатара (табл. VIII, 13), поскольку его купол (во всяком случае на дошедшем изображении) совершенно гладкий.

Следующий этап развития этой группы шлемов виден на двух памятниках — из Краковского музея-дворца Вавеля и Эрмитажа (табл. IX, 2; табл. VIII, 14). Они отличаются от рассмотренных выше совершенно гладким куполом и, главное, оформлением места перехода от венца к куполу. Грубые и редкие фигурные зубцы здесь заменяет линия мелких, изящно и тщательно вырезанных орнаментальных «бутонов тюльпана». Эти шлемы разнятся лишь незначительными деталями. Несмотря на это Г. Р. Робинсон датирует шлем из Вавеля XIII–XIV вв., а шлем из Эрмитажа — XV в.[1131] Если рассматривать эти шлемы сами по себе, установить точную дату действительно трудно. На навершии краковского шлема имеется большая надпись[1132]. Некоторые знаки ее напоминают буквы армянского алфавита, другие — арабскую графику, но в целом надпись совершенно не читается. Вероятно, она была нанесена около XVII в. армянином из Львова, где шлем и могли приобрести князья Красинские, из коллекции которых он происходит. «Старинная восточная» надпись могла быть сделана для придания большей ценности вещи. Подобный характер надписи можно объяснить тем, что львовские армяне были в основном крымского происхождения, говорили по-кипчакски, писали латиницей. Так что продавец нанес знаки, которые он мог видеть в старинных армянских книгах, не понимая и не помня хорошо написания армянских букв.

Едва просматриваемый узор на куполе шлема из Эрмитажа, который определен Э. Ленцем как европейский XV–XVI вв.[1133], действительно напоминает как узоры Италии, так и Турции XV в., но узоры, тканей, а отнюдь не металла, так что скорее всего орнамент был нанесен на шлем значительно позже его изготовления. Точную дату и место изготовления этих шлемов могут дать только сравнение с рассмотренными выше шлемами и аналогии в изобразительном искусстве. Два наших шлема отличаются от четырех предыдущих только совершенством исполнения, отделки и технологии. Точное им соответствие мы находим в тебризской миниатюре 70–80-х годов XIV в.[1134], а обрамление венца узором «бутон тюльпана» появляется в это время, судя опять-таки по тебризским миниатюрам, и распространяется именно в Северо-Западном Иране (табл. VIII, 7, 8).

Наконец, самый поздний этап развития данного типа шлемов представляют три шлема с масками из Оружейной палаты[1135] (табл. IX, 3) и очень большая группа турецких, так называемых «тюрбанных шлемов» второй половины XV — первой половины XVI в. (табл. IX, 4). Шлемам из Оружейной палаты посвятила специальную статью Н. В. Пятышева[1136], где совершенно неверно определила их как индийские, «могольские» XVII в., в чем ее поддержал А. Н. Кирпичников[1137]. Ближе к истине был Г. Р. Робинсон, определив их как иранские XV в., сделанные по татарскому заказу[1138]. На последнюю мысль его навело явное сходство личин кремлевских шлемов с личинами шлемов из курганов кочевников южнорусских степей XII–XIII вв.[1139], что отрицать невозможно. Время создания этих шлемов надежно определяется завершением навершия одного из них — в виде перевернутого конуса с граненым шариком под ним (см., например, табл. IX, 4). Это время — вторая половина XV — первая половина XVI в. Характер орнаментации — специфические растительно-геометрические и цветочные мотивы, равно как и техника ее исполнения — гравировка с золотой наводкой, — сближают кремлевские шлемы с позднемамлюкскими — сирийскими и египетскими, а также с раннеосманскими образцами второй половины XV — начала XVI в.[1140] Вместе с тем аналогичная орнаментация из цветочных мотивов характерна для пейзажного фона тебризских миниатюр второй половины XV в.[1141] Золоченая полоса из «бутонов тюльпана», помещенная на переходе венца в купол, сама форма купола говорят о дальнейшем техническом развитии рассматриваемого типа шлемов, все оголовье которых уже куется из единого куска, а гравированная и золоченая полоса «бутонов тюльпана» не прикрывает стык венца и купола, но служит чистой декорацией, реликтом прежней функции. Сама группа кремлевских шлемов могла появиться как в Западном Иране по заказу жителя или выходца из северо-причерноморских степей, так и в мамлюкском государстве, где правящий класс составляли выходцы из Золотой Орды — южнорусских степей и Северного Предкавказья.

Что касается «тюрбанных шлемов» (табл. IX, 4), то форма прикрытия лба и лица у них — надглазные вырезы, стрелка наносника и длинная кольчужная бармица на лице — явно продолжает (и заканчивает) линию развития данной группы шлемов. Форма же купола со всеми особенностями ее оформления, судя по миниатюрам[1142], появилась в Тебризе около середины XV в., откуда «тюрбанные шлемы» распространились к мамлюкам и османам в результате военных и мирных контактов с государством огузов Ак-Койунлу, столицей которого в это время был Тебриз.

Шлемы рассмотренного выше типа бытовали в XIV–XV вв. не только на территории Ирана, но также и в Золотой Орде, о чем свидетельствуют шлем Ос-Багатара, а также, видимо, «мисюрка Голицына», поскольку последняя фигурирует в описях как «калмыцкая», то есть, видимо, попавшая к своему хозяину с Нижней Волги — Подонья.

Не исключено и собственно золотоордынское производство шлемов в конце XIV в., на что могут намекать выражения «Задонщины»: «шеломы татарские», «шеломы хиновские» у татар, а также «шеломы черкасские» у русских князей[1143]. Последнее выражение может свидетельствовать о широте распространения и высоком качестве шлемов западных областей Золотой Орды, если они ввозились на Русь для высшей знати.

Конский доспех. Значительное распространение в монголо-татарской тяжелой коннице получил конский доспех. Разумеется, снарядить своего коня таким очень дорогостоящим вооружением могли лишь весьма состоятельные и знатные лица. Сохранилось подробное описание монголо-татарского конского доспеха, ламеллярного и ламинарного, стального и кожаного, сделанное Плано Карпини[1144] в середине XIII в. На иранских миниатюрах XIV в. часты изображения этого доспеха (табл. X, 1–4). В самой Монголии конский доспех применялся еще в XVII в.[1145], а тибетские ламеллярные конские панцири, бытовавшие вплоть до начала XX в. и непосредственно продолжавшие раннюю традицию, сохранились до наших дней[1146]. Судя по изображениям (табл. X, 1, 2), конские доспехи западных областей бывшей империи чингизидов во второй половине XIV в. состояли из нагрудника, двух боковин, подхвостника, накрупника, двухчастной шейной брони и наголовья. На некоторых панцирях XIV в. (табл. X, 3, 4) нагрудная часть составляет единое целое с боковинами. Конские панцири были ламеллярными — из стальных (табл. X, 3) или раскрашенных и лакированных кожаных (табл. X, 1) пластинок, стегаными (табл. X, 2), а также ламинарными — из полос стали или расписной кожи[1147]. В конце XIV в. пластинчато-кольчужное бронирование распространилось и на конский доспех (табл. X, 4), почти вытеснив через столетие все другие виды брони. Монголо-татарский конский доспех являлся неотъемлемой частью устойчивой традиции боевого прикрытия коня, усиленно развивавшейся в Центральной и Восточной Азии еще в I тыс. н. э. Применялся конский доспех в раннем средневековье в Средней Азии и на Ближнем Востоке, в Европе же до середины XIII в. — лишь спорадически и, видимо, под влиянием восточных противников крестоносцев. Недавно А. Н. Кирпичников предпринял попытку доказать существование русского конского доспеха с начала XIII в.[1148] Основанием для этого ему послужили конское стальное оголовье из Киевского Исторического музея и летописное сообщение о конском доспехе, применявшемся в войске Даниила Галицкого. Однако в летописи прямо говорится, что защитное вооружение войска Даниила было татарским[1149]. Что же касается оголовья из Киевского Исторического музея (табл. X, 5), то оно имеет прямое отношение к нашей теме. Дело в том, что этот предмет практически депаспортизован. По косвенным данным А. Н. Кирпичников и Е. В. Черненко связали его с раскопанной В. В. Хвойкой в 1898 или 1901 гг. кочевнической могилой с конем в с. Ромашки в Поросье[1150]. Интересно, что в начале своей статьи авторы публикации отметили близость рассматриваемого оголовья ближневосточным образцам XV в., но дальнейший ход рассуждения увел их в сторону. На самом же деле нет никаких оснований полагать, что оголовье из Киева относится к другому региону и эпохе, нежели большая группа стальных оголовий, в точности повторяющих киевский экземпляр (табл. X, 6–11). Дж. Джорджетти, опубликовавший оголовье из Сан-Марино (табл. X, 7), относит его к мамлюкскому государству XV в.[1151] Г. Р. Робинсон, опубликовавший доспехи из музея Штибберта во Флоренции (табл. X, 9, 10), и Дж. К. Стоун, также опубликовавший оголовье этого типа (табл. X, 8) и отнесший их к XV в., считают их турецкими[1152], что не удивительно, так как позднемамлюкское оружие практически не отличают от раннеосманского. Наконец, опубликованное Майером оголовье (табл. X, 11) снимает всякие сомнения: совершенно идентичное по форме киевскому, оно имеет великолепное, таушированное золотом оформление, включающее надпись, содержащую имя Мукбиля ар-Руми, мамлюкского эмира Дамаска первой половины XV в.[1153] Дате, которую дает надпись, нисколько не противоречит орнамент, ее время и место подтверждаются и мамлюкским знаком высокого ранга — изображением чаши на нащечниках и на налобнике. Рассматриваемого типа конские шлемы, как видим, надежно датируемые и локализуемые, являются редкостью в музейных собраниях. Тем большую ценность представляет оголовье из ГИМ (табл. X, 6)[1154], относящееся к этому же типу, украшенное чеканной подтреугольной фигурой наверху, подобной фигуре, таушированной на оголовье коня Мукбиля ар-Руми. Таким образом, боевое оголовье из Киева не имеет никакого отношения ни к «черным клобукам» (кочевникам Поросья), ни тем более к Древней Руси. Скорее всею, оно не связано ни с каким погребением, а является случайной находкой; если же и связывать его с погребением, тем более с совместным захоронением воина и коня, то с некоторой натяжкой можно предположить, что это было захоронение литовца-язычника, поскольку в первой половине XV в. эта территория входила в состав Великого княжества Литовского, местное славянское население было давно христианским, а литовцы лишь в конце XIV в. начали массами христианизироваться. Языческий же обряд захоронения с конем издавна был характерен для литовцев. Все это, конечно, не более как гипотеза. В любом случае оголовье из Киева, сделанное в Сирии или Египте, в данной ситуации можно считать бытовавшим (вместе с комплектом защиты тела коня, поскольку, судя по изображениям, оголовья вне полного доспеха не применялись) в Золотой Орде, откуда он попал в район Киева случайно ли, при набеге, либо как трофей литовского воина или дар.

Как мы видим, защитное вооружение монголо-татарских войск во второй половине XIV — начале XV в. было массовым, разнообразным, технически и функционально совершенным. В основе его лежали формы, выработанные в основном еще в Центральной Азии и совершенствовавшиеся на огромных территориях империи чингизидов. Несомненно, что основная масса оружия производилась в Золотой Орде, для чего имелась широкая производственно-экономическая база. Естественно, что часть оружия циркулировала между различными регионами бывшей империи, какая-то часть вооружения, а именно дорогого, ввозилась из стран Ближнего Востока, а также, видимо, изготовлялась южноевропейскими, в основном итальянскими, мастерами на заказ и на вкус ордынских феодалов.

Вместе с тем сам монголо-татарский доспех, как показало исследование, оказал значительное влияние на развитие защитного вооружения как Азии, так и Европы, послужив основой для разработки многих разновидностей оружия XV–XVII вв.