Курако

ЗНАКОМСТВО С АМЕРИКАНЦАМИ

Однажды жители Мариуполя, южного приморского города, увидели на горизонте большой пароход. Оказавшись на виду города, пароход, шедший под американским флагом, круто повернул и направился к порту. В этом не было ничего особенного: в порт заходили русские и иностранные суда. Они привозили хлопок, апельсины, железные изделия и оставляли солнечные берега с грузом пшеницы, льняного семени и невыделанных кож. Странным лишь казалось, что американский пароход из-за океана привез кирпичи.

Их выгружали вместе с трубами, балками, металлическими плитами. У парохода деловито отдавал распоряжения плотный человек, которого называли «мистер Кеннеди». Из привезенных материалов, спустя несколько дней, стали возводить тут же, невдалеке, рабочие бараки и башнеобразные сооружения. Скоро у моря вырос большой чугуноплавильный завод.

В 1898 году в Мариуполь приехал Михаил Курако. Непоседливого доменщика толкала с места на место жажда новых впечатлений, опыта и знаний. Сюда его привлекло желание познакомиться с техникой, которую, слышал он, насаждают здесь американцы.

Путь его из Криворожья лежал через сердце Донецкого бассейна, уже становившегося «всероссийской кочегаркой». Горами угля были завалены железнодорожные станции; на север, на запад, на юг тянулись длинные составы, груженные углем. Курако воочию увидел сказочное угольное Эльдорадо — источник неиссякаемой энергии и богатств.

Курако узнал Донецкий бассейн в последние, предкризисные годы XIX века, в момент его особенно высокого расцвета. Его рудники давали уже около 10 миллионов тонн угля в год — больше половины добычи угля во всей стране. Металлургические заводы южного района выплавляли около половины всего чугуна. Широкой индустриальной панорамой — бесконечными надшахтными вышками, трубами, домнами, коксовальными печами, эстакадами — был очарован Курако, совершая маршрут свой к побережью Азовского моря. «Вот она, — думал Курако, — новая промышленная Россия! Страна необычайных богатств, закабаленная иностранным капиталом».

Он увидел и то, что, как тень, сопутствовало широкому капиталистическому развитию страны. В открытой, голой степи беспорядочно лепились землянки, убогие жилища из глины и соломы — зародыши будущих Собачеевок и Нахаловок, предместий промышленных городов. Он видел вереницы отходников, шагавших по шпалам, по трактам. Из северных губерний шли они на заработки в богатый угольно-рудный край. Молва далеко разносила: заводским мальчикам платят по тридцать пять копеек, чернорабочие получают по шести гривен, а катали зарабатывают даже по рублю в день. Местной рабочей силы заводам и рудникам не хватало. Тысячами поглощали они выходцев из далеких деревень...

Американский завод...

С первых же дней пребывания в Мариуполе Курако почувствовал, что попал в новую обстановку. Своеобразие ее создавали и уклад производственной жизни, и люди, отличавшиеся необыкновенной деловитостью, и техника, которой Курако до этого нигде не видел.

Он любовно разглядывал домну, выстроенную по американскому образцу. С ее размерами нельзя было сравнить ни гданцевские, ни екатеринославские печи. По наклонному мосту к ее колошнику механически передвигались вагонетки с материалами. Там они опоражнивались без участия человеческих рук. На колошнике не было людей. За них все делал автоматический загрузочный аппарат.

Очередные порции плавильных материалов подвозятся в железных тачках к особым камерам. Камеры, выемки в земле, — у самого подножья наклонных мостов. В камере установлена подвижная каретка, в нее ссыпается шихта. На двух канатах каретка несется с большой скоростью по наклонному мосту на колошник. Там ее ждет опрокидыватель. Он сгружает поступившие материалы в воронку, затем распределительные доски сбрасывают шихту на конусообразный механизм и оттуда в шахту печи. Всеми этими движениями, всеми механизмами на колошнике руководит один человек, находящийся в будке. Он поворачивает рукоятки, регулируя подъемы кареток и краны распределительных досок.

Внимание Курако привлекли американские фурменные устройства. Печь имела двенадцать фурм. Сделанные из бронзы, они отличались простотой и легкостью. Свое восхищение ими Курако выразил мастеру Гофрену, знакомившему его с заводом.

— Заметьте, мистер Курако, — говорил Гофрен по-французски (английский язык Курако изучил позже), — заметьте: на других русских домнах только две или четыре, самое большее, восемь фурм. А у нас двенадцать. И мы не боимся прорыва чугуна. Наша фурма весит полтора пуда. Сменить ее можно в десять минут. Вот преимущество американской конструкции перед французской и немецкой.

Курако утвердительно кивал головой. Еще свежи были воспоминания о домнах в Криворожье и Приднепровье, где часами приходилось выковыривать многопудовую фурму.

Не мог Курако не выразить своего удовлетворения и горном мариупольской домны. Глубокий горн был закован в крепкую броню. И вся печь была забронирована доверху.

— А пушка ваша совсем замечательна, мистер Гофрен.

Курако представилась картина, столь знакомая по Брянскому и Гданцевскому заводам. С десяток человек, взявшись за длинный прут с насаженной на него пробкой из глины, под унылый согласованный крик, совершают ритмические движения, чтобы забить чугунную летку. Тут, на Мариупольском заводе, у горна за людей работала машина. Летку пробивал пневматический молот. Механическое устройство, напоминавшее пушку по внешнему виду и по своему действию, с недоступной человеческим рукам силой вгоняло в отверстие комья глины. Это полностью обеспечивало от прорыва самый слабый пункт печи.

— Техника ваша бесспорно высока, — говорил Курако, — но многого вам еще не хватает. Охлаждение горна несовершенно. Устройте змеевики, пусть по ним циркулирует под напором вода.

— Вот это правильно, мистер Курако! Хорошая идея.

Иностранный мастер с удивлением смотрел на молодого Человека, только что прибывшего на завод, минуту назад выражавшего наивное восхищение и поразившего его неожиданно свежей мыслью. Конструкцию змеевиков-охладителей, идея которых промелькнула в разговоре с американским мастером, Курако осуществил впоследствии и ввел впервые в России в 1911 году.

Продолжая беседу с Гофреном, он неодобрительно отозвался по поводу того, что не механизирована подача материалов к подъемникам печи. Как и на других заводах России, катали и тут двигали тяжелые, многопудовые тележки. Не было машин и на уборке застывшего металла, — там применялся труд чугунщиков.

— В Америке все механизировано. Это заслуга нашего Джулиана Кеннеди, великого конструктора. А в России— слишком дешевые рабочие руки, уважаемый мистер Курако.

Курако улыбнулся. Американский мастер так ясно дал ему понять взаимосвязь техники с капиталистической экономикой. Механизмы должны делать рубли и доллары. Это основной закон, перед которым отступает на задний план все остальное, и прежде всего — проблема облегчения труда рабочего.

Курако ничего не ответил Гофрену. В этом пункте у них были коренные расхождения во взглядах.

Дальнейшие беседы, которые неоднократно вели русский и американский мастера, помогли их сближению. Оба холостые, одних почти лет, они жили в квартирах, расположенных рядом. С помощью Гофрена, Курако стал изучать английский язык и знакомиться с американской литературой по доменному делу.

Огромный размах производства металла сделал американскую металлургическую технику по тому времени самой передовой в мире. Это сказалось прежде всего на объеме доменных печей. Ни одна страна в то время не имела столь больших печей, как американские. В возрастании величины домен имеется некая граница, за которой дальнейший прогресс в этом направлении невозможен при ручном труде. Кроме того, в Америке, при стремительных темпах ее промышленного развития, ощущался недостаток рабочей силы. «Недостаток рабочих рук был одним из главнейших двигателей американской доменной техники, — говорит академик Бардин. — Американцы вынуждены строить свое производство так, чтобы применять возможно меньше рабочих».

ГОФРЕН и КУРАКО. Мариуполь, 1900 г.

Понятно, почему американские доменные печи оборудованы мощными механизмами, заменяющими труд каталей, горновых, чугунщиков и других категорий рабочих..

Быстрый рост производства, его огромные размеры, потребность в механизации — все это обусловило расцвет конструкторской мысли. Америка выдвинула замечательных конструкторов доменщиков. Решая задачи, поставленные перед ними промышленностью, они создали в 80 — 90-х годах тип доменной печи, дававшей производительность, неведомую Европе.

Высокая производительность домны обеспечивается не только ее размерами, но прежде всего ровным, бесперебойным ходом. Американские конструкторы заново пересмотрели устройство и отдельные части печи, начиная от горна и даже от фундамента, вплоть до колошника. Почти всюду они дали новые технические решения, проникнув несравненно глубже, нежели их европейские собратья, в тайны поведения доменной печи. Их конструкции, в частности устройство горна, самой опасной, наиболее подверженной прорывом зоны доменной печи, отличались особой прочностью, надежностью в процессе работы.

Мариупольская домна, несмотря на многие свои несовершенства, давала представление о том, чего достигли уже американские металлурги и в каком направлении движется их техническая мысль.

Как и многие другие промышленные предприятия в России, Мариупольский завод возник в разгар промышленного подъема 90-х годов. Чтобы дать выход бакинcкой нефти к Черному морю, решено было проложить трубопровод до Батума. Акционерное общество, получившее этот заказ, выстроило для его выполнения целый завод. Точнее говоря, завод был закуплен в Америке, перевезен через океан, выгружен в Мариупольском порту и лишь собран у нас. В Америке было приготовлено решительно все, вплоть до последней заклепки.

Вместе с оборудованием из-за океана прибыли инженеры и мастера. Группу американских доменщиков возглавлял Вальтер Кеннеди, брат американского конструктора и строителя доменных печей Джулиана Кеннеди. Вальтер Кеннеди остался начальником доменного цеха нового завода.

Прочное убеждение в могуществе американской техники и преимуществах американских методов сложилось у Курако после первой же встречи с Вальтером Кеннеди. Эта встреча произошла при особенных обстоятельствах, которые могли кончиться весьма трагически.

Прекрасная, технически оснащенная американская домна «закозлилась» — событие совершенно невероятное.

Только недавно печь задули. Четко работал обслуживающий домну персонал. Исправно шли по подъемнику каретки, сгружая в колошниковое отверстие точно вымеренные количества руды, флюса и кокса. Но неожиданно начался «холодный ход». Фурмы стало заливать чугуном и шлаком, задерживалось дутье. «Холодный ход» неизбежно вел к катастрофе.

Американцев подвела синяя руда. Ее привезли на завод из Калачевского рудника, одного из богатейших в Криворожье. Не зная свойств этой прекрасной, но трудновосстановимой руды, американские доменщики сгрузили в домну слишком обильное количество ее. Плотная малопористая синяя руда затрудняла доступ в нее газов, отнимающих кислород. Для усиленного омывания ее газами требовалось больше тепла, большая загрузка домны коксом. Этого обстоятельства американцы не учли.

Нужно было принимать экстренные меры к спасению домны. Кеннеди, начальник доменного цеха, отсутствовал. Пока посланные за ним рыскали где-то по городу, Гофрен беспомощно метался подле домны. Напрасно Курако уговаривал его рискнуть на единственно возможный эксперимент — облегчить быстро шихту. Но без распоряжения начальника печи никто не мог этого сделать, даже американский мастер. Таков закон, установленный на заводе.

Постепенно, одна за другой, закупорились все двенадцать фурм. Из шлаковой летки перестала вытекать затвердевшая масса.

— Классический «козел», мистер Гофрен, — замечательная печь погибла, — сокрушался Курако.

— Посмотрим, что скажет мистер Кеннеди, — ответил мастер.

Неужели еще можно надеяться? Курако хорошо помнил последний случай с «закозлением» брянской домны, эпизоды отчаянной борьбы, закончившейся полным поражением.

Наконец, приехал Вальтер Кеннеди, низкого роста плотный мужчина, тщательно выбритый и одетый даже несколько щеголевато. Он быстро расспросил Гофрена обо всем случившемся, и затем произошло то, чего Курако никогда раньше не видел. «Козел», безнадежно застывшую массу, стали расплавлять, как лед, огнем, с помощью нефтяной форсунки. Предварительно сняли одну из фурм. В образовавшееся отверстие рабочий направил две сложенные вместе трубки. Это и была американская доменная форсунка — несложное приспособление, сыгравшее, однако, значительную роль в дальнейшей деятельности Курако. По одной трубке пускался, под сильным давлением, горячий воздух, по другой — струя нефти. Воздух распылял эту струю и зажигал ее. Форсунка, производя страшный шум, дрожала в руках рабочего. Синеватый язык пламени прожигал затвердевшую массу около фурмы, образуя все более увеличивавшуюся пустоту.

Несколько дней у домны орудовали форсункой. Когда было выжжено достаточно большое пространство в печи, его заполнили коксом и поставили на свое место фурму. Через эту единственную фурму впустили дутье. Постепенно стали открываться и другие забитые фурмы. Печь была спасена. Курако получил хороший предметный урок, сломавший прочно сложившееся представление о неизлечимости «козла». В руках у Курако форсунка скоро стала делать чудеса.

Чем ближе он узнавал Вальтера Кеннеди, тем большим уважением к нему проникался. Это был особый тип технического руководителя американского склада. Прекрасный организатор, вникающий во все мелочи дела, он умел учить собственным примером.

Являясь в цех, он обходил рабочие участки, внимательно присматривался; не зная русского языка, объяснял знаками, что нужно сделать. Если рабочий все же не понимал, Кеннеди быстро сбрасывал пиджак, закатывал рукава и сам показывал, как надо работать. Подобные уроки давали замечательные результаты.

Воспоминания старых русских доменщиков проникнуты большой теплотой к этому человеку, немало содействовавшему развитию металлургии в России. «Кеннеди был большой специалист, — рассказывает Н. Л. Емельянов. — Сначала он выстроил печи, потом стал начальником цеха. Не разговаривая по-русски, он все-таки многому нас выучил. Если хмурился — значит где-то заминка. Пушка, например, расхлябалась, что-то неплотно в ней было завинчено. Он берет гаечный ключ, открывает цилиндр, развинчивает все гайки, смотрит, какие еще служат, какие сработались. Когда поймешь эту пантомиму, становится ясным, что он ищет. Подойдешь к нему и скажешь: «Понимаю, мистер!» Он отдает ключ, а сам наблюдает — то ли делаешь, что нужно. Кеннеди и за молот брался, и за лом, сам фурмы менял, знал водопроводное дело. Вспыльчивости в нем не было. Если уж очень рассердится, только покраснеет, а кричать не станет. Измажется весь, а через час, глядишь, опять в чистом костюме ходит».

Такую же характеристику дает Кеннеди молочный брат Курако Максименко, работавший с ним в Мариуполе: «Кеннеди построил все конструкции, механизмы и приборы. И, хотя был выдающийся конструктор, умел балдою бить, как простой рабочий и даже лучше. Я помню: водопроводчик соединял фурму с водонапорной трубой, и не ладилось у него. Кеннеди смотрел, потом взял у него трубу, молот, ударил несколько раз. Не выходит. Тогда он согнул трубу, приладил, снова ударил — и готово. По доменному делу он все мог сделать своими руками. Такой был и Курако, изучавший в ту пору американские конструкции. С Кеннеди он должно быть сошелся характером. Они часто беседовали — Курако изучил английский язык. Однажды было у нас на печи горячее дело. Когда мы с ним справились, Кеннеди пригласил Курако и меня к себе домой. Бывал Курако у него часто, а я — первый раз. Как пошел у них разговор — конца не видно. Кеннеди разные чертежи показывал, объяснял. Когда уехал в Америку, он оставил свои чертежи в подарок Курако. Уже в то время Курако мечтал построить печь своей конструкции и даже делал собственные чертежи. Он любил поговорить о будущих временах. Создать самые большие в мире печи — вот о чем думал Курако».

— Воздуха!.. Дутья!.. Печь зависает!..

Машинист ни с места.

— Дайте больше оборотов, говорю я вам.

Машинист спокойно закуривает папиросу.

Тогда Курако подходит к регулятору и сам увеличивает пар.

Машинист бросается на Курако с кулаками. В помещении воздуходувки завязывается борьба между русским и американцем. Курако сбивает машиниста с ног и начинает орудовать рычагами воздуходувной машины.

Печь пошла нормально. Избитого машиниста отправили в больницу. На следующий день у директора завода Лауда состоялось судилище.

Курако рассказал. Одна из печей пошла туго. Уже начали образовываться своды, задерживавшие сход шихты. Нужны были срочные меры. Но на Курако, как, впрочем, и на всех вообще русских работников завода, наложено строжайшее табу: не изменять самостоятельно шихту и количество посылаемого в домну дутья. Таков железный закон, действующий на американском заводе. Курако послал за старшим обер-мастером, американцем. Тот не появлялся. Оставался один выход — договориться с машинистом воздуходувки. И, если бы не удалось силой сломить упрямство машиниста, получилась бы серьезная авария.

— Кто подтверждает эти факты? — спросил директор Лауд присутствующих.

Ни один из работников завода не выступил против Курако. Тогда директор обратился к своему секретарю.

— Купите обер-мастеру билет в Нью-Йорк, а на его место поставьте Курако.

Так была завоевана еще одна производственная позиция. Должность старшего мастера — значительный скачок вперед. В те годы русских обер-мастеров на южных заводах было совсем ничтожное количество.

Руководящие технические посты занимали французы, поляки, бельгийцы, американцы, экспортировавшиеся в страну неограниченных возможностей вместе с заводским оборудованием и капиталами. Выдвижение Курако в обер-мастеры американцами, носителями самой передовой техники, свидетельствовало о признании за ним неоспоримых способностей и дарований.

Случай у воздуходувки, сыгравший большую роль в служебном положении Курако, имел своим последствием и другое: он положил начало прочной дружбе с Кеннеди, значение которой Курако мог вполне оценить много лет спустя.

Кеннеди стал часто приглашать молодого русского обер-мастера к себе на квартиру. К тому времени Курако успел уже овладеть английским языком, настолько во всяком случае, чтобы разбираться в американской литературе и понимать Кеннеди. Курако увлекали красочные рассказы о стране, металла, находящейся на другом континенте, об ее промышленном расцвете и технической культуре.

Индустриальные города — средоточие богатств и технической мощи. Гигантские подъемники, выгружающие океанские корабли. Гидроэлектростанции, посылающие по проводам двигательную энергию. Дома-небоскребы, гудронированные дороги, по которым мчатся сотни автомобилей. Можно ли было хоть в какой-либо мере сравнивать эту страну с Россией, с ее безмерными пространствами глухих степей и таежных лесов, с лучинными, сермяжными деревнями, с утопающими в грязи проселками, с редкими железными дорогами, соединяющими сравнительно небольшое число крупных городов?

Америка и Россия. Какой вопиющий контраст был между технической мощью той и другой страны. Курако думал о замечательно механизированном процессе производства металла, начиная от добычи руды из недр земли и кончая выделкой прихотливых изделий новой техники.

На рудниках Верхнего озера, в Америке, руда извлекалась мощными экскаваторами. Черпаки, приводившиеся в действие паровыми машинами, поднимали сразу пятитонные массы руды и сбрасывали их в стоящие тут же на железнодорожных путях вагоны. В две с половиной минуты нагружался вагон емкостью в 25 тонн. Ни в какой стране — ни в промышленной Англии, конкурировавшей с Америкой, ни в Германии, ни в Бельгии — не были в ту пору доведены до такого совершенства добыча и погрузка руды.

Эту руду ждали большегрузные пароходы. Они стояли на парах вдоль деревянных молов — три парохода у каждого мола, вплотную к нему. Одновременно нагружалось девять пароходов по 6 тысяч тонн каждый. Делалось это четко и просто. На мол въезжали вагоны с рудой. Через дверцы — днище вагона — руда высыпалась в закрома, а оттуда на пароходы по ссыпным устройствам, соединенным с люками трюмов. Через несколько часов после начала погрузки караван судов готов был везти руду из портов за тысячу миль, до плавильных заводов.

Для быстрой разгрузки руды на металлургических заводах имелись гидравлические и электрические оборудования. С помощью механических устройств нагружались бадьи, непрерывно курсировавшие по наклонному мосту к колошнику. Бадьями, затворами колошника управлял машинист, сидевший в будке с рычагами. Ни один рабочий не дотрагивался до руды, кокса и флюса. Каждый подъем «калоши» происходил в несколько секунд.

Жидкий чугун не выливался в песок поддоменника, чтобы застывать там в чушки. Чугун отвозился в ковшах к разливочным машинам. Бесконечная цепь, перекинутая через шкивы, с посаженными на нее изложницами непрерывно двигалась по наклонному пути. Разлитый из ковшей в изложницы чугун постепенно остывал по мере движения цепи. Затем изложницы опрокидывались, и чушки падали в огромный бассейн с водой, чтобы оттуда по наклонному транспортеру совершить заключительный рейс к вагонам, отвозившим продукцию к заводам-потребителям.

Если чугун шел на передел, ковши доставляли жидкий металл к микстерам — большим металлическим сосудам, выложенным внутри огнеупорным кирпичом. Микстеры вмещали до 200 тонн — несколько выпусков чугуна! Из микстеров чугун посредством механических устройств попадал к мартеновским печам или бессемеровским конверторам.

И на прокатных станах за человека все делали механизмы. Прокатчикам не приходилось стоять, обливаясь потом, у станов, чтобы следить за обжимами. Машинист занимал свое место в будке и спокойно управлял механизмами.

Слушая рассказы Кеннеди, много читая, Курако все больше размышлял о судьбах своей страны, богатой и нищей, величайшей по своим пространствам и такой отсталой в техническом отношении, — России дворянско-помещичьей, самодержавно-крепостнической. Должна найтись сила, которая выдвинет его родину в ранг передовых держав и сделает ее способной развиваться без помощи иностранцев. Пускай Кеннеди сколько угодно восторгается деловой суетой американских банков, совершающих сделки на миллионы долларов. Пусть нет еще в России заводов с домнами-гигантами, дающими в сутки по 100 и больше тысяч пудов чугуна. Они будут созданы. Развитая техника, культура, народное просвещение — вот что нужно России. Миллионы людей — население великого государства — влачат жалкое, рабское существование. Но когда-нибудь прозреет народ и пойдет против своих угнетателей. Народ добудет себе права и по-иному построит жизнь на своей богатой земле.

— У нас будет не хуже, чем в Америке, — убежденно говорил Курако. — Наша страна расцветет.

— Когда? — слышалась скрытая ирония в голосе Кеннеди. — Сто лет России нужно для этого. Целый век и то не хватит.

— А наши новые заводы, мистер Кеннеди? Донбасс и Урал? Если как следует использовать недра, построить много железных дорог и пароходов, применить энергию рек, поставить плотины...

— Не мечтайте, друг мой, — прерывал Кеннеди жестом, не оставляющим сомнений. — Смотрите трезво на вещи. Урал спит. Ничтожные допотопные доменки еще живут там на древесном топливе и долго будут так жить. Шесть или восемь южных заводов на такую огромную страну, как ваша, — капля в море. Поднять пустынную страну до уровня американской техники? У вас не хватит ни средств, ни сил.

— Вы забываете, что Америке понадобилось не сто лет, а гораздо меньше!

— О, у нас предприимчивые, энергичные люди! У нас демократический строй. А ваш темный народ, ваши голодные мужики в вечном страхе перед помещиком и урядником. Если бы, Курако, побольше таких, как вы...

— Таких, как я?..

Курако много думал над этими словами, по-видимому, не случайно брошенными американским специалистом. Таких, как я... Да, он выбился на дорогу. Этому помогло некоторое образование и закалка, полученные в детстве. У него имеются способности, дарования. Он чувствует в себе неиссякаемый запас сил. А его друзья? А тысячи выходцев из крестьянской бедноты? Сколько талантов кроется среди них? Если бы отшлифовать их ум и народную смекалку, дать им книги, вооружить знаниями...

...Курако совершенствуется. Он изучил чертежи доменных печей. Этому содействовал в значительной мере Кеннеди, охотно дававший своему многообещающему мастеру советы и делившийся с ним знаниями. Курако становился ярым «американистом» в доменной технике.

В американских конструкциях, которые в Мариуполе были представлены далеко еще не в совершенном виде, Курако увидел могучее средство властвовать над печью. Он нашел в них то, к чему стремился с момента, когда страсть доменщика овладела им.

Из разговоров с Кеннеди и Гофреном, а также из прочитанной американской литературы Курако знал, что на том континенте, на передовых заводах, машины уже заменяют изнуряющий труд каталей, опасную работу горовых и чугунщиков, Механизмы, сохраняющие здоровье и жизнь человека! А ведь сколько смертей, сколько увечий у домны пришлось увидеть Курако за годы пребывания на заводах? Доменные печи сжигали близких и дорогих ему людей.

На металлургических заводах каждый год выбывали из строя тысячи рабочих. Вот, например, официальные данные о несчастных случаях на горных заводах России за три года:

в 1890 году убито 55 человек, ранено 3 031 человек

в 1893 » » 74 » » 9149 »

в 1895 » » 93 » » 9 582 »

На каждую сотню рабочих приходилось пострадавших от ожогов, увечий четыре человека. Таковы данные казенных «Отчетов», выпускавшихся ежегодно. Статистика в прошлом веке была весьма несовершенна. Тысячи несчастных случаев вовсе не регистрировались — либо они ускользали от внимания, либо их сознательно старались скрыть.

Того, что своими глазами увидел Курако, было достаточно, чтобы сделать его горячим приверженцем американских доменных конструкций. Но в Мариуполе американцы не применяли многих механизмов, как нерентабельных в условиях исключительной дешевизны рабочей силы в России. Печь в два, в три, в четыре раз мощнее мариупольской, которая одна могла бы выдавать больше чугуна, чем самый крупный южный завод, уже тогда возникла в сознании Курако, как близкая цель.

Курако не только мечтал о такой печи, самой мощной в мире, не только учился у американцев, технически перевооружал себя, но и обдумывал устройства собственной системы, вычерчивал первоначальные эскизы своей будущей домны, ожидая времени, когда все задуманное можно будет осуществить на деле.

Так в лице Курако вызревал замечательный русский конструктор и строитель доменных печей. В истории русской металлургии он должен был занять почетное место не только как непревзойденный доменщик, отлично работавший на печах самых разнообразных конструкций. Он был прежде всего новатором, внедрявшим в непрестанной борьбе с косностью — в науке и в практике — американскую систему в металлургии. Эта система, доведенная до наиболее совершенных форм, восторжествовала в стране Курако только три десятка лет спустя, после Великой Октябрьской социалистической революции, создала школу доменщиков-куракинцев, которые выстроили и повели домны-гиганты, плавящие сейчас металл в разных концах Советского Союза. Куракинцы. Он их вышколил в неустанных боях с прорывами, с авариями.

Как и во всех городах, где работал Курако, в Мариуполе сколачивается «куракинокое братство». Это люди, умеющие быть отличными работниками у домны и хорошими, преданными товарищами вне завода. Курако всегда был требовательным к себе и другим, временами был резок? не прощал расхлябанности, невнимательности на производстве. Но, став начальником, он не отошел от среды своих друзей рабочих, по-прежнему жил их интересами. Человек, прошедший суровую школу жизни, испытавший все виды изнурительного труда у домны — от каталя до горнового, свидетель многих несчастий у доменных печей, Курако привлекал симпатии всех сознательных рабочих завода.

Каждую субботу собиралось «куракинское братство». Выпивали и беседовали. Больше всего ораторствовал сам Курако. Его любили слушать. Он развивал довольно еще смутные мысли о лучших временах, когда у крестьян будет земля, а у рабочих хорошие квартиры, одежда и книги. Идеи классовой борьбы еще не затронули сознания Курако, не проникли в среду его друзей. Основным несчастьем печальной российской действительности Курако считал иностранную экономическую кабалу.

— Погодите, друзья, — говорил Курако, — прогоним иностранцев, по-иному все будет.

Расходились под утро. Вдалеке покачивались парусники вышедших с вечера в море рыбаков. Спал город, отгороженный от всего мира ставнями одноэтажных домишек. Оцепенелую тишину нарушали крики петухов и гул, доносившийся с чугуноплавильного завода. Бодрым, освеженным возвращался Курако к домнам, к воздуходувкам, к скипам руды, к шлакодробилкам, к равномерному течению заводской жизни.

Однажды пришла к Курако и слава. Он стал самым популярным доменщиком на юге России. Как это произошло?

Вальтер Кеннеди и Гофрен покинули Мариуполь, уехав на родину, за океан. Курако уже прочно стоял на ногах. Он в совершенстве овладел американскими печами. Составлять шихту он научился так же хорошо, как и распознавать тайну шлака. Никто, кроме него, не мог расправляться с «козлами», на долгие месяцы выводившими из строя самую совершенную доменную печь. Последнее достижение, собственно, и положило начало его славе.

Рядом с Мариупольским заводом находился завод «Русский провиданс». Там заправляли бельгийцы. Четыре небольших домны, примитивные по своему оборудованию, попеременно выходили из строя из-за плохого технического руководства. На одной из печей случилась серьезная авария, всполошившая всех. Бельгийские мастера пытались что-то сделать, провозились с оцепеневшей печью несколько дней, совершенно измучив рабочих. Убедившись, что их старания напрасны, они решили обратиться за помощью к Курако.

За мариупольским обер-мастером прислали лошадей и повезли его на «Русский провиданс». Курако внимательно, как хороший врач, осмотрел печь. Затем произошел следующий разговор с директором:

— Можете расплавить «козла»?

— Могу.

— Как за это заплатить?

— Сколько найдете нужным.

— Так вот: разгоните печь — дам тысячу рублей.

Директор разговаривал сухо, барабаня пальцами по столу. Так мог обращаться хозяин с приказчиком, банкир со своим клерком. Самолюбие Курако было задето.

— Хорошо, разгоню. Но одно условие. Когда печь пойдет, вы напишете на бланке завода аттестат. Такой-то доменный мастер ликвидировал на «Русском провидансе» «козла».

Директор вскипел. В голосе, в словах Курако ему почудилась издевка. На самом деле, выдать подобный аттестат, да еще русскому мастеру — это позор для бельгийцев.

— Две тысячи без аттестата!

— Нет! — решительно отвечает Курако и уходит.

Однако через несколько дней Курако зовут снова.

— Начинайте! Тысячу рублей и аттестат.

Недолго Курако провозился у печи. Он знал «секрет», за обладание которым бельгийцы заплатили бы гораздо больше. «Козел» был успешно ликвидирован. Выговоренный аттестат лежал в кармане:

«Выдано доменному мастеру Мариупольского завода Михаилу Константиновичу Курако в удостоверение того, что на заводе «Русский провиданс ему поручена была печь с «козлом» и благодаря его умению через три дня пошла нормально...»

Это был триумф Курако. Наступил, наконец, момент, когда он мог насладиться победой над невежественными, но не в меру заносчивыми иностранными мастерами. «В Мариуполе, — вспоминал Емельянов, один из друзей Курако, — он так научился расплавлять «козлы», что, когда уехали американцы, только он один и обладал этим искусством. За ним часто приезжали с других заводов. Как только где-нибудь застыла печь, посылают за Курако. За то, что приводил печь в порядок, платили ему по тысяче и две тысячи рублей. Вообще зарабатывал Курако очень много, но деньги у него не держались. Сколько ни получит — все раздаст. Брали у него в долг — кто двадцать пять рублей, кто пятьдесят. Обратно их Курако не принимал. Не надо, мол, и только. Особенно помогал он при несчастьях. Обгорит, например, человек или случится что в семье. Так все деньги у него и расходились. Кроме того, Курако любил погулять с нашей доменной компанией. Тут уж он за всех платил. Шикарничать он не стремился. Одевался просто, по-рабочему...»

Все заводы Донбасса знали Курако, как непревзойденного победителя «козлов», К нему, как к последней надежде, обращались, когда другие мастера отступали от, казалось бы, погибшей домны.

Курако был окружен вниманием заводских хозяев, завоевал почет и славу. Он не нуждался в деньгах, имел даже больше, чем это вызывалось его потребностями. Он мог помещать излишки в банк и понемногу сколачивать капитал. Так обычно и делали люди его ранга. Но Курако не свойственны были стяжательство, страсть к наживе. Он видел свою основную цель — цель конструктора, изобретателя. Уатт, Фультон, Бессемер... они совершали, каждый по-своему, переворот в технике, и он, Курако, окажет влияние на технический прогресс в своей стране.

Курако вынашивает идею гигантской домны, которая перекроет своей производственной мощью и механическими устройствами все существующие домны мира. Свободные часы он просиживает дома за письменным столом: вычисляет, делает чертежи, наброски печей, планы доменных цехов. Оставленные ему Кеннеди чертежи новых конструкций — пройденный этап. Он должен дать свою конструкцию. В этом сейчас главная его цель, к этому направлены все помыслы.

Экономический подъем в России продолжался. Кривая его быстро шла вверх. -Строились десятки заводов, задувались новые домны. По равнинам, по бескрайным степям огромной страны мчались поезда с углем, с металлом, с машинами, с зерном и лесом.

К самому концу столетия на юге России было уже одиннадцать металлургических заводов, выплавлявших 74 миллиона пудов чугуна. Это составляло около половины всей продукции чугуна, выпускавшегося в стране. За один лишь 1899 год южные заводы увеличили производство на 17 миллионов пудов чугуна, в то время как прирост продукции по всем вместе взятым российским чугуноплавильным заводам равнялся 29 миллионам пудов.

Количество горнопромышленных обществ и компаний росло с каждым месяцем. В 1899 году цифра их дошла уже до 29. Эти общества и компании владели основным капиталом в 80 миллионов рублей. Правительством было разрешено открыть операции в России 25 новым иностранным обществам, в том числе 14 горнопромышленным.

Предприниматели, промышленники, финансисты, люди, находившиеся у кормила власти, жили иллюзиями, что так счастливо начавшийся экономический подъем будет продолжаться нескончаемые годы. Казалось, никакие внешние бури не угрожали капиталистической экономике.

Эти иллюзии не могли не питать и Курако, соприкасавшегося с представителями промышленных и финансовых кругов. И ему казалось, что еще долго будут строиться и расширяться заводы и, может быть, на одном из них ему удастся соорудить по своим чертежам мощную печь. Ход истории вскоре развеял его надежды...

В 1900 году подъем сменился жесточайшим кризисом, перешедшим в длительный затянувшийся на полтора десятилетия промышленный застой.