Курако

ПУТЬ К СЛАВЕ

Год 1903-й в жизни Курако был знаменательным. Наконец-то пришло время, когда могла осуществиться его давнишняя мечта. Впервые он выходил на заманчивую арену конструкторской деятельности. Но старик Томас, директор, скрепя сердце принявший тяжелый для него пункт контракта о перестройке одной из печей, под всякими предлогами откладывал эту самую перестройку. Неблагожелательно относились к затее Курако и инженеры. Они, правда, скоро вынуждены были признать организаторские способности нового начальника доменного цеха: за короткий срок Курако привел в идеальный вид доменное хозяйство, запущенное его предшественниками — немцами. Домны, руководимые Курако, перестали давать бракованный чугун, завод получал уже прибыль, а это главное. Но в конструкторские способности Курако инженеры не хотели верить: он представлялся им прекрасным практиком, обуреваемым, однако, честолюбивыми желаниями и непонятными для них устремлениями, которые неизвестно к чему могли привести.

— Не надо экспериментов! — приходилось слушать Курако. — Время не такое. На наш век хватит и того, что есть.

Курако отчаянно спорил, называл их реакционерами в технике, приводил в качестве аргументов опыт американцев, добившихся подлинных чудес на своих заводах благодаря развитой механизации.

«Русский лапоть — самая дешевая механизация».

Эта крылатая фраза, ставшая доктриной многих русских горных деятелей и инженеров, приводила Курако в неистовство. Он наседал на Томаса. Он требовал выполнения скрепленного печатью контракта.

Осуществлению замыслов Курако способствовало некоторое изменение общей экономической конъюнктуры в стране. Казалось, небо очищалось от черных туч тяжелого промышленного кризиса. Наступило временное оживление горной деятельности. Барометр биржи показывал улучшение экономической погоды. В высших правительственных кругах шла подготовка к войне с Японией. В воздухе запахло порохом. Это сулило военные заказы. Металл потребуется для пушек, снарядов, брони военных кораблей. Горнозаводчики уже могли подсчитывать близкие барыши. Значит, домны нужно подготовить к высокой производительности.

Курако пригласили к директору. Старик Томас был в хорошем расположении и встретил его словами, которые прозвучали для Курако, как музыка:

— А что, если нам сломать печь?..

— И построить новую?

Директор утвердительно закивал головой. Этого Курако ждал давно. В тот же день он уселся за свои чертежи, всецело его поглотившие, оторвавшие на время даже от «куракинского братства» и от семьи.

«...В Краматорске наша квартира превратилась в какой-то склад или в часть доменного цеха, — вспоминает жена Курако. — Михаил Константинович притащил железные модели. В его кабинете были навалены кучи угля и руды; все это ногами растаскивалось по всей квартире, везде приходилось наталкиваться на куски железа. Не помогали никакие уборки. Мне все время казалось, что завод вступил в нашу квартиру и нет ни одного уголка, где можно было бы от него спастись. Меня это давило. Я решила уехать с дочерью к своей матери».

Действительно, квартира Курако при заводе стала напоминать не то испытательную мастерскую, не то лабораторию, не то конструкторское бюро. Столы завалены чертежами, циркулями, линейками. Рисунки с изображением профилей доменных печей, леточных пушек разных конструкций и колошниковых устройств облепили все стены. На полу громоздились кучи руды, флюса и кокса. Самым примечательным в этой хаотической обстановке были железные модели. Они представляли в больших и малых масштабах аппарат для механической загрузки печи: загрузочный аппарат Курако считал центром своей изобретательской деятельности.

Без конца он ссыпал в особые лотки этого механизма материалы и следил, как падают и ложатся кусочки руды, известкового камня и кокса. Он изменял высоту падения варьировал угол наклона лотков. Часами сидел у моделей, совершенствуя механизм попеременно открывавшихся перемычек. И снова сыпал камни, следя за их падением. Потом делал записи в тетради и результатами опыта корректировал чертежи. Оригинальный загрузочный аппарат был первым изобретением, детищем конструкторской мысли Курако.

Прототипом своей конструкции Курако взял мариупольскую домну. Это и понятно. Ее строили американцы. А Курако был убежденным «американистом». Он видел преимущества американских печей, с их очень широкими и емкими горнами, с их невысокими заплечниками, с железной арматурой шахт, с их фурменными устройствами и механической загрузкой, системой охлаждения, правда, не вполне еще совершенной. Значительно помогла Курако коллекция чертежей, подаренная ему Кеннеди при отъезде в Америку. Но если в своем проекте домны Курако был проводником американских конструкций, что являлось прогрессом в русской действительности, то в конструкции загрузочного механизма он — подлинный новатор. Он хотел дать нечто свое, оригинальное по технической выдумке и производственному эффекту, оставляющее далеко позади все, что он в этом отношении знал до сих пор.

Все свои конструкторские усилия, свой опыт и изобретательский ум Курако сосредоточил на решении проблемы загрузки домны. Для постройки своих моделей он привлек заводского механика Никиту Еременко, способнейшего мастера-самоучку, много лет спустя ставшего механиком на гиганте социалистической индустрии — металлургическом заводе у горы Магнитной.

Невежественные техники старой России; горнозаводчики, равнодушные к судьбе любой технической идеи, если она не служила непосредственному повышению процентов на капитал; тысячи рабочих, каждую минуту подвергающихся опасности в копях, в рудниках и у домен; тысячи людей, используемых, как «дешевый русский лапоть», заменяющий механизмы. О них, о судьбе своей страны думал Курако, готовя свое изобретение.

Старая Горловка.

Одна из улиц в Новой Горловке.

Правильная засыпка материалов — вот основное в доменном деле. Однако еще приходится доказывать пользу автоматической завалки, устраняющей ручной труд на колошнике. Преимущество механической завалки не только в правильном распределении материалов в печи. Трудом горовых — рабочих на колошнике — никогда нельзя добиться загрузки такого количества материалов, как механизмами. Можно ли, наконец, закрывать глаза на гибель людей у доменной шахты от угара и ожогов? «Механизмы поставить на службу человеку, механизмами победить еще господствующую косность» — эти мысли вдохновляют Курако, конструктора и изобретателя.

Он великолепно овладел доменным искусством. Аналитический ум его проник в тонкости, в детали плавильного процесса. Курако ярко представлял себе научные задачи которые должен разрешить конструируемый им засыпной аппарат.

Материалы должны равномерно ложиться по всему сечению печи, иначе неизбежен боковой ход. Но, достигнув этой равномерности, доменщик сталкивается с новым затруднением. Внизу домны пылает кокс, выше медленно сползает столб материалов: кусков руды, известняка и того же кокса. Ураган газов проносится сквозь этот столб. Встречая сопротивления на своем пути между отдельными кусками, газы совершают зигзагообразное движение. Что произойдет с потоком газов при совершенной равномерности расположения материалов? Они устремляются по самому короткому и легкому пути — вдоль гладких стенок печи. Равномерность, следовательно, может привести к тому, что материалы, находящиеся в центре, опустятся в горн не подготовленными к плавке, «сырыми». Как этого избежать? Как затруднить движение газов вдоль стенок и облегчить им путь в сердцевину столба? Этого можно добиться таким распределением материалов, при котором .крупные куски ложатся в центр, а мелочь остается у стенок. Чем мельче куски, тем труднее и поэтому зигзагообразнее путь, который должны совершить газы.

Перед конструктором, завалочного механизма стоит, таким образом, двойная задача: обеспечить засыпку материалов ровным слоем но при этом так, чтобы крупные куски ложились в центр, а мелкие по краям. Эта задача осложняется еще тем, что необходимо тщательно перемешивать руды с флюсами, располагать плавильные материалы и горючее перемежающимися слоями. Кроме того, герметический затвор в загрузочном устройстве должен преграждать доступ наружу ценному горючему — доменным газам, направляемым по трубам в кауперы, под паровые котлы.

Всю эту важную работу должен выполнить загрузочный аппарат. В конечном счете от загрузочного устройства зависит производительность печи, количество чугуна, выпускаемого через летку.

Таковы были теоретические предпосылки, которые привели Курако к конструкции его загрузочного механизма.

— Кончено, Еременко. Модель готова! Зови инженеров.

На демонстрацию модели загрузочного устройства, кроме инженеров, явился и директор завода.

Курако приступил к опыту. Перед членами комиссии он произвел операцию загрузки, которую совершал уже тысячи раз. Он бросал камни в лотки, манипулировал затворами. Все шло идеально.

— Ну как? Замечательно, не правда ли? — обратился он к комиссии после окончания демонстрации.

Инженеры воздерживались от оценки. Наконец, один из них решил прервать тягостное молчание.

— Аппарат хорош. Выдумка интересная. Только в натуральную величину действовать не будет.

Остальные глубокомысленно согласились с этим заявлением. Курако был взбешен.

— Как же это не будет действовать? А мои точные расчеты? Да вы, милостивые государи, ничего не понимаете.

Инженеры, ни слова не говоря, повернулись к двери.

— Невежды! Тупицы! — кричал Курако, оставшись вдвоем с Еременко. — Я им докажу еще, кто прав — они или я!..

Не внося больше никаких поправок в конструкцию, он распорядился сделать по модели окончательные чертежи.

Печь воздвигалась быстро, хотя Курако приходилось вести споры из-за каждого рубля, потраченного на строительство. Нехватка денег, отпущенных Томасом на новую домну, заставила отказаться от некоторых новшеств, запроектированных Курако. Да и по размерам печь уступала мариупольской, повторяя, правда, все ее конструктивные особенности. Но гордость Курако — загрузочный механизм.

На колошнике установлено несколько желобов (лотков) с большим углом наклона. Вагончики с материалами поднимались механической тягой. Наверху они автоматически опоражнивались, заполняя шихтою приемную чашу. При этом открывался один из лотков, и материалы со значительной -скоростью скатывались по нему в доменную печь. Лотки открывались поочередно, благодаря чему материалы равномерно распределялись по всему сечению домны.

Падая в печь, куски ударялись о стенки и, соответственно своей массе, крупные отлетали к центру, мелкие ложились у стенок. Так Курако добился и нужного распределения кусков плавильных материалов по величине.

Заканчивались последние приготовления к пуску.

Перед задувкой печь наполнили коксом. Оставалось впустить для его воспламенения струю горячего воздуха через фурму. Но тут разыгралась сцена, характеризующая бесстрашие и решительность Курако. Среди собравшихся инженеров и техников возник спор, не получится ли выхлопа при впуске газа в трубы газопровода.

— Хлопка не будет, — безапелляционно заявил Курако.

— Как не будет?

— Раз я сказал, значит не будет.

— Почему вы так уверены?

— Я исследовал газопровод и проверил все соединения.

— Ну, этого недостаточно. Чем вы докажете, что где-либо не досмотрели?

Курако выходил из себя.

— Вот что... Когда будем пускать печь, я встану на предохранительный клапан.

К ужасу окружающих, Курако стал на место. Пустили газ. Случись выхлоп — его разорвало бы в клочья.

Результаты первых плавок оказались отличными. Курако поздравляли с несомненной победой. Загрузочный аппарат работал безукоризненно. Анализы шлака не внушали никаких подозрений. Но спустя три недели Курако обнаружил на своей новой печи признаки бокового хода.

Он видел, как тускнели фурменные глазки и чугун начинал вытекать лениво. Зная по опыту, как прихотливы и случайны причины расстройства печи, Курако несколько дней мучительно бился, исследуя каждую деталь. Все казалось в порядке: шихта составлялась правильно, газовщики внимательно следили за регуляторами, печь получала нужное количество дутья. Оставалось искать причину бокового хода в действии засыпного аппарата.

Часами находясь На колошнике, Курако наблюдал за работой механизма.

— Провалился Курако со своей конструкцией. — Так говорили заводские инженеры. Пришел момент, когда они могли позлорадствовать. Они предсказывали провал кураковской затеи. Предсказания сбывались как раз тогда, когда от печи требовалась особенно высокая производительность. Завод получил заказы на железо — их нужно было выполнить. А хваленая печь понемногу застывала.

Было отчего прийти в отчаяние. Если во всех несчастьях виноват загрузочный механизм — значит изобретатель Курако просто самозванец, недоучка, технический банкрот.

В действующую доменную печь нельзя влезть, нельзя проверить глазом, как падают и ложатся куски шихты. Достаточно наклониться над открытым жерлом хотя бы на одну минуту, чтобы упасть без сознания от отравления угарным газом. Как же обнаружить дефект в загрузке?

В поисках конструктивной ошибки Курако измеряет отдельные части механизма, проверяет, соответствуют ли они чертежам. Обнаружил едва заметную неточность в конструкции лотка. Ошибку исправили. Но проходит двенадцать часов, сутки, а боковой ход продолжается. Печь все больше и больше угасает, наполняя тревогой горновых-куракинцев, заставляя торжествовать инженерный персонал и приводя в бешенство старика Томаса. Представитель немецкой фирмы «Борзиг» может чем угодно поклясться, что русский лжеконструктор Курако его обманул, заставив подписать дурацкий контракт.

Все еще надеясь отыскать причину ненормальности, Курако, рискуя жизнью, наклоняется над раскрытым жерлом печи и заглядывает в ее черную глубину. Затем с вершины домны разносится его радостный крик: «Кольцо! Кольцо!»

Нe было никакой конструктивной ошибки в устройстве загрузочного механизма. Виновником всех бед оказалось железное кольцо. Это кольцо было укреплено на внутренних стенках печи, непосредственно у колошника, в том поясе, где ударяются падающие сверху куски руды, флюса и кокса. Кольцо должно было предохранять кладку от разрушения непрестанными ударами сползавшей шихты. Но когда Курако последний раз заглянул в шахту, он заметил, что в одном месте кольцо покоробилось от жара и слегка выпятилось к центру печи. Маленький дефект грубо нарушил сход и распределение материалов.

Нет, Курако не обанкротился со своим изобретением! Как конструктор он может быть вполне удовлетворен. Но как доменщик-практик, как начальник цеха, которому доверши большое дело, он не имел особенных оснований радоваться. Неисправное кольцо нужно извлечь из домны. Но как это сделать сейчас? Приостановить работу печи? Это позор для Курако. По всему югу России, по воем заводам и рудникам разнесется (весть, что печь, выстроенная Курако, оказалась негодной.

И вот происходит случай, редкий в истории металлургии: Курако проникает в непотушенную домну вместе с Ерёменко и двумя слесарями и удаляет злополучное кольцо.

Даже много лет спустя Еременко не мог без волнения рассказывать об этом необыкновенном эпизоде своей жизни.

Перед тем, как совершить опасную операцию, Курако отдал распоряжение прекратить загрузку печи, переведя ее на тихий ход. Он выждал, пока уровень материалов не опустился на несколько метров. Затем было выключено дутье. Фурмы замазаны глиной. Поверх остановившихся в домне материалов насыпали толстый слой рудной и коксовой пыли, смоченной водой, чтобы затруднить доступ восходящего газа. Мельчайшими струйками газ, необходимый для поддержания Медленного горения, проникал сквозь слой пыли. В этой ядовитой атмосфере угара совершал свой смелый эксперимент Курако с товарищами.

План Курако был очень прост: обрубить крепления, удерживавшие кольцо, и сбросить его вниз, в печь где бы оно затем расплавилось. Но для осуществления такого плана требовались исключительное самообладание и отвага.

В печь спустили деревянные лестницы. Работать решили попарно. В первой паре Курако и Еременко, во второй — слесаря. Каждый из смельчаков был обвязан веревкой, спускавшейся с колошника. В случае угорания можно было вытащить жертву на веревке. Ничем не защищенные, Курако и его товарищи спускались в темную бездну, готовые к тому, что неожиданно прорвавшееся пламя испепелит их на месте. Это был риск естествоиспытателя, ученого, героя, ставящего на карту жизнь для осуществления намеченной цели.

Каждая пара, опускаясь в жерло печи, в течение пяти минут рубила заклепки. На смену ей спускалась новая пара. Мучительно долго тянулась эта адская работа. Для восстановления сил после пятиминутного пребывания в печи приходилось около получаса лежать на свежем воздухе.

Прошли уже сутки, а кольцо оставалось на месте. Между тем, внизу, в печи, все время продолжалось слабое горение. Над выгоравшим пространством нависла шихта, готовая каждую минуту обрушиться. И это произошло.

Кольцо, осевшее с одного бока, держалось на последнем болте. Молотками орудовали двое слесарей. В этот момент грохот, похожий на взрыв, заставил далеко отскочить находившихся у горна рабочих. Из доменной шахты вылетели раскаленные куски кокса вместе с тучами черной пыли. Еременко, стоявшего у жерла печи, отбросило в сторону и ударило о железные стропила. На минуту он потерял сознание и очнулся от новой боли: на нем горела одежда, воспламенившаяся от раскаленного куска кокса. Он успел ее затушить. В клубах черной пыли ничего не было видно. Еременко услышал голос Курако, окликавшего слесарей. В ответ раздались их голоса. К счастью, в момент осадки они уже поднимались по лестнице, и воздушный вихрь выкинул их из печи. Оба отделались испугом и ушибами. Перекликаясь, двигаясь ощупью, все четверо скоро нашли друг друга, и Курако принялся обнимать слесарей.

— Если бы вы там остались, — были первые слова Курако, — и я бы туда бросился.

Предпринятая Курако операция благополучно завершена. Огромной силы вихрь, вырвавшийся при осадке материалов, сорвал едва державшееся кольцо, и оно рухнуло в печь. Домна была спасена.

В воспоминаниях старых доменщиков можно найти любопытные материалы, связанные с приездами разных комиссий для ознакомления с куракинской домной.

«После пасхи, — рассказывает Пимен Михайлович Гарбуз, — приехал «царь» доменных печей — Кольберг. Расселись представители заводов вокруг стола. Заводы дают отчет. Когда дошло до Краматорского, Кольберг заявил:

— Нужно найти нового человека для доменного цеха, а то поставили какого-то горнового без диплома.

Тогда представитель от Краматорского завода достает пробу, анализ, фотографию и говорит:

— А это видели?

Показывает карточку, показывает чугун. Кольберг разозлился:

— Подделка, это мариупольская печь!

— Не верите, давайте комиссию.

Собралась Комиссия и поехала на Краматорский завод.

Является директор Томас:

— Михаил Константинович, комиссия...

— Ничего...

Курако купил газеты, роздал рабочим, велел сесть за стол и читать. Приходит комиссия. Все рабочие сидят, читают, а вагончики наверх идут самокатом, действует его механизация. Тут выскочил Курако и кричит:

— Максименко, давай чугун!

Он нарочно долго не выпускал чугун, чтобы его побольше было. Открыли летку, как хлынет, любо-дорого смотреть. Ни одна печь в России не могла за один раз выпустить столько чугуна.

Кольберг поглядел на печь и говорит:

— Это мариупольский чертеж.

Курако обозлился, весь дрожит. Кричит:

— Это не мариупольский чертеж! Идемте наверх.

На колошнике пришлось убедиться, что печь сделана не по мариупольскому чертежу. Внизу рабочие приготовили стул и, когда комиссия вернулась, посадили Курако и стали качать».

Так рассказывают о Курако старики-рабочие в Донбассе.

Курако достиг славы. Он создал себе авторитетное имя. Его ценили как даровитого доменщика, стоявшего выше десятков и сотен современных ему техников. Он мог бы пойти по проторенной дорожке: окружить себя комфортом, подружиться с заводскими инженерами, выезжать на свадьбы и крестины, под мелодичный звон бокалов вести либеральные беседы о пользе науки и о судьбах европейского парламентаризма.

Но Курако шел своей дорогой.

«Друзьями Михаила Константиновича были почти исключительно рабочие, — вспоминает жена Курако. — Меня возмущало, что он может сидеть и выпивать с ними чуть ли не целую ночь. Мы из-за этого ссорились. Мне хотелось бывать в инженерском кругу, посещать вечера и балы, которые устраивались в Краматорске, приглашать и к себе, но Михаил Константинович говорил, что только со своими рабочими он чувствует себя хорошо.

— Я не люблю, — бросал он, — ходить туда, где ковры лежат.

Однажды я все-таки вытащила его на бал к директору завода Томасу, куда нас пригласили. Сколько мучений было с его одеванием! Крахмальных воротничков он не признавал, и, пока я не заплакала, он не соглашался надеть. Наконец, мы выбрались. И что же он на этом балу натворил! Началось как будто с шутки. Взял бутылку шампанского и незаметно положил в натопленную печку. Получился такой взрыв, что все перепугались. Это было еще ничего. Но вот входит в зал одна дама, жена директора соседнего угольного рудника. Причесана она была несколько фантастично, как-то по-индейски, с перьями в волосах. Михаил Константинович уставился на нее и вдруг захохотал. Это было так ужасно, что я не могла ни минуты больше оставаться и сейчас же уехала. Может быть, Михаил Константинович был и прав, что держал себя так вызывающе с высшим инженерством, но тогда я не могла с этим примириться».

Стена взаимного непонимания и отчужденности отделяла Курако от мира горнозаводских директоров, инженеров, железнодорожных чиновников, вылощенных конторщиков и иных представителей местной аристократии. Для них он был плебеем, хоть и талантливым, но сохранившим все повадки, все черты «черной профессии» каталя и горнового. Для него они были надутыми карьеристами, фанфаронами, рыцарями мелких дел, не умевшими и не желавшими заглядывать в будущее.

Между тем, все больше и больше чувствовалось нарастание событий, которые должны были всколыхнуть застоявшуюся провинциальную жизнь русского общества. Долетали слухи о крестьянских волнениях в отдельных губерниях севера и юга, о поджогах помещичьих усадеб, о вооруженных восстаниях против властей, кончавшихся традиционной поркой и наложением огромных контрибуций на бунтующие округа. Рабочие, давно уже потрясавшие капиталистический мир России экономическими, а затем и политическими стачками проявляли все большую организованность и единство действий. Всеобщая стачка на юге России в 1903 году ярко показала, что из недр народа поднимается новая сила — миллионы бесправных людей, готовых открыто протестовать против социальной неустроенности.

К тому, что происходило в России, о чем молва перекатывалась из городов и деревень к заводам и рудникам, не мог оставаться равнодушным Курако. Как и прежде, накануне воскресных дней собирались куракинцы. Они вели беседы о том, что происходило не столь уже далеко от Краматорска, — о рабочих стачках, о восстаниях крестьян. В тесном кругу друзей Курако мог свободно развивать свои суждения о судьбах его родины, о грядущих радостных временах. Политические взгляды его были довольно туманны. Мысли о счастье народа, размышления о прогрессивной роли техники и о социальной справедливости, мечта, никогда его не покидавшая, создать мощную, безукоризненно работающую домну — все это сочеталось в узел противоречий, который разрубить Курако еще не мог.

Об этом периоде мечтаний Курако мы находим некоторые свидетельства в воспоминаниях его жены.

«Доменное дело было для Михаила Константиновича божеством, и мне иногда казалось, что и революции ему хочется потому, что это пойдет на пользу доменному делу. Я очень мало понимала тогда в революционных событиях, и мне трудно припомнить его слова. Но меня всегда удивляло, как можно так любить доменную печь. Этот вопрос я несколько раз задавала Михаилу Константиновичу. И когда мне показалось, что даже к революции он стремится ради доменных печей, я это ему высказала. Помню, он очень горячо отвечал, что доменные печи нужны всему народу, что все богатство, вся культура государства зависит от того, сколько в нем доменных печей. Он говорил, что надо прогнать капиталистов и строить домны, чтобы народ мог иметь сколько угодно железа. Я видела, что домна ему дорога, как, например, художнику или писателю дорого его творчество. Сам Михаил Константинович так мне это объяснял.

Хотя он выстроил в Краматорске доменную печь по своему проекту и этим прославился среди всех доменщиков, этой печью он не был удовлетворен. Перед другими он, может быть, это скрывал, но мне признался. Он изобрел там загрузочный прибор и говорил, что недоволен своим изобретением, что другой раз сделает гораздо лучше. Но строительства больше не предвиделось. И он иногда страшно ругался, что в России, где такая нужда в железе, нельзя создавать доменных печей. В этом он винил капиталистов.

Он говорил: «Если будет революция, все пойдет по-другому». Так вот во всем революция связывалась у него с доменным делом».

Дальнейший ход истории и коренные перемены в личной жизни Курако отрезвили его от многих иллюзий, заложили иные основы его мировоззрения.

9 января 1905 года — «кровавое воскресенье», расстрел в Петербурге, на Дворцовой площади, многотысячной безоружной толпы, явившейся с петицией к царю, — вызвало всенародный гнев. Курако со своими друзьями тяжело переживал это время. Народ обманут.

Самодержавие показало свой подлинный, звериный лик. Может ли быть место каким-либо иллюзиям? Акт величайшей драмы, разыгравшейся на Дворцовой площади, требует возмездия. Всеобщее восстание против угнетателей — это единственный путь, который должны избрать миллионы париев своей страны, — вот о чем думает Курако. Вот о чем глухо говорят на заводе. Из рук в руки рабочих передается социалистическая прокламация. Прокламация попадает и к Курако. Для него она явилась откровением...

То, что произошло в 1905 году на Краматорском заводе, было отзвуком событий, волновавших всю Россию. В стране, раздираемой социальными противоречиями, началась революция.

В первые месяцы революционной борьбы жизнь на Краматорском заводе внешне мало отличалась от обычной. Гудели домны, прокатывая металл, грузились на железнодорожные платформы балки и рельсы и отправлялись к заказчикам на север. Ничем не выдавал своих опасений по поводу дальнейшего развития событий старик Томас, представитель немецкой фирмы «Борзиг». Инженеры держали себя так, будто ничего особенного не происходило. Но Курако уже с нетерпением ожидал газет, надеясь в каждой напечатанной строчке найти особый смысл. Газеты глухо сообщали о вспыхивавших то там, то тут забастовках. Можно было догадываться, что стачечное движение, носящее не только экономический, но и политический, революционный характер, принимает грандиозные размеры. В конце июня в Краматорске стало известно о восстании в Черноморском флоте. Наконец, в октябре дыхание революции коснулось и Краматорского завода: сюда перестали прибывать поезда. Начавшаяся 7 октября в Москве железнодорожная забастовка через несколько дней охватила Донбасс, затем оцепенели все 40 тысяч километров рельсов — вся железнодорожная сеть России. На заводе скапливались груды металлических изделий. Перестал стучать станционный телеграф: провода были срезаны.

Наступил момент, когда Курако должен был показать на деле свое отношение к революции.

Заводская администрация была поражена неожиданным оборотом дел. На заводе была объявлена стачка, и первым забастовщиком оказался начальник доменного цеха, лучший на юге России доменщик Курако. Он сам снимал рабочих. Он действовал, как член стачечного комитета. «Спаситель домен» отдал приказ остановить печи. Этого требовал революционный долг.

Курако выступает на открытых митингах. Это самый красноречивый, самый пламенный оратор. Он не только оратор, но и начальник боевой дружины. Откуда-то появились винтовки, немного, правда, всего сто штук. Курако распределил их между рабочими. На горе, около завода, он учит их открывать затвор, вкладывать патроны, глядеть через мушку, прицеливаясь в мишень. Курако вспомнил свое ружье, подаренное ему в детстве дедом. Он — меткий стрелок, могущий дать несколько очков любому обученному солдату.

Шли дни. Исчезла заводская администрация. Попрятались и «охранители порядка» — полицейские. Завод в руках рабочих, цех приведен в образцовый порядок. Домны были остановлены и выдуты так, чтобы не произошло «закозления». Об этом позаботился Курако. «Завод наш, — говорил он товарищам. — Скоро снова пустим печи, когда революция выдвинет новую власть». Всюду чистили, убирали, красили, смолили. Хозяйским глазом окидывал Курако территорию, намечая место для постройки новой, грандиозной, оборудованной по последнему слову техники домны.

Кульминационной точкой событий 1905 года в Донбассе явилось горловское восстание. Туда стягивались силы рабочих дружин. Горловка превращалась в цитадель восстания против царизма на юге России. Повод к восстанию представился очень быстро. Рабочие Горловского машиностроительного завода решили предъявить к администрации ряд экономических требований. Послали делегацию. Полиция попыталась арестовать делегатов. Рабочие отбили своих представителей. Но к заводу прибыли драгуны и казаки. Когда после гудка рабочие стали выходить густой толпой из заводских ворот, по ним без предупреждения открыли пальбу.

Толпа метнулась в сторону, оставив семнадцать распростертых на земле трупов. Рабочие захватили завод и близлежащие рудники. По линиям железных дорог революционный комитет отправил телеграмму, сообщая о расстреле безоружных людей и о начавшемся восстании. Горловцы просили поддержать их, выслать отряды вооруженных дружинников.

С раннего утра 17 декабря к Горловке стали стягиваться группы шахтеров и рабочих металлургических заводов. Особенно многочисленны были боевые дружины из Енакиева, Дебальцева, Гришина, с шахт Софиевой и Воровки, расположенных неподалеку от Горловки.

Но казачьи части уже окружали неприступным кольцом мятежную Горловку. Боевые дружины с дальних районов Донбасса не могли пробиться. Завязался ожесточенный бой. Но силы были неравны. Кровь сотен рабочих-революционеров оросила землю. Восстание было подавлено.

Обозначился перелом в ходе революционной борьбы в Донбассе. В это время закончились краснопресненские бои в Москве. Началась нисходящая линия революции 1905 года. Тысячи убитых и изувеченных, тысячи разгромленных семей, жертв изуверских погромов, организованных черными сотнями, — этим закончился пролог к Великой Октябрьской социалистической революции.

«Разгон рабочих». 1905 г. С картины художника Савицкого.

Курако, члену революционного комитета и начальнику боевой дружины Краматорского завода, грозил арест. Накануне занятия Краматорки правительственными войсками он исчез вместе с ближайшими друзьями.

Но раньше он помог скрыться всем участникам боевой дружины и спрятал в потайном месте винтовки. В течение всего дня в контору доменного цеха приходили рабочие с оружием. Прощаясь с ними, Курако целовал каждого и говорил теплые напутственные слова. В два часа ночи Курако запер дверь на замок и занавесил окно. В конторе оставались он и Еременко. Они замуровали винтовки в стене и покрыли ее заранее приготовленным раствором штукатурки. Вымыли пол, привели контору в порядок. К рассвету Курако тепло попрощался со своим другом и ушел незамеченным.

В 1906 году Курако появился на деревенских сходах в Чериковском уезде Могилевской губернии, откуда он бежал впервые на завод шестнадцать лет назад. В белорусских деревнях шли аграрные волнения. Курако призывал к восстанию. Близилась весна, время запашки. Крестьяне захватывали помещичьи земли, жгли дворянские усадьбы. В эти дни Курако был задержан жандармами. Несколько месяцев он отсидел в тюрьме, затем был отправлен по этапу в Вологодскую губернию.

Справка архива Революции и внешней политики за № 1793 гласит:

«По материалам архива Революции проходит Курако, Михаил Константинович, дворянин Могилевской, губернии, Чериковского уезда; в 1911 году ему было 39 лет; в 1911 году служил начальником доменных печей на заводе Новороссийского общества в поселке Юзовка. Из переписки начальника Могилевского губернского жандармского управления от 28 августа 1906 года видно, что Курако Михаил Константинович за произнесение 6 августа 1906 года противоправительственного содержания речей был привлечен к дознанию в качестве обвиняемого в преступлений, предусмотренном 128-й статьей уголовного уложения.

16 сентября 1910 года начальник Донецкого охранного отделения сообщил департаменту полиции, что на заводе Новороссийского общества служит помощником начальника доменного цеха некий Михаил Константинович Курако, ранее служивший на заводе при станции Краматорской, южных железных дорог, где будто бы принимал участие в революционном движений в 1904—1905 годах, за что и был выслан в Вологодскую губернию».

На три года Курако отрывается от друзей и от своих домен.