Курорт

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Хилари стояла в самом спокойном углу аэропорта, какой ей удалось найти, выдавая последние инструкции Бекки, которые она забыла отметить в списке вещей, о которых забывать нельзя. С Бекки все будет нормально. Она управится со спа-салоном и сама. Хотя это все равно было мученье. Еще бы, бросить собственноручно созданный бизнес, процветающий, но вызвавший появление имитаторов по всему городу. У Хилари был первый альтернативный спа-салон в Честере, и у нее был широкий выбор процедур – для Хилари продаваемые ею методы были не просто лечением. Это был стиль жизни. Философия.

Она привлекла солидную клиентуру и маленькую команду способных и осмысленных врачей, однако почти каждая неделя приносила новости о еще одном салоне, предлагающем индийский массаж головы, акупрессуру, александрийскую технику. Никто еще пока не практиковал пилатес, но Хилари с тоской ожидала очередной напасти. Она не могла выбрать худшего времени для отъезда, но откуда ей было знать об этом, когда она бронировала билеты? Это было всего пару месяцев назад, и ей нужен был этот отпуск, она ухватилась за него, потому что ее брак дошел до той точки, когда она уже спала и видела, как бы выставить мужа за дверь. В этом не было никакой логики – она просто устала от Шона.

Она была рада, что ей удалось избежать кризиса. Отключив мобильный телефон и преисполнившись решимости не вспоминать об этом все семь дней, она все-таки подумала, что мало уделяла Шону времени после того несчастного случая. Но, погоняв эту мысль в голове, как полоскание у дантиста, она выплюнула ее с тем же самым убеждением, что и всегда. Чепуха. Она была поддержкой этому человеку. Она была для него всем. Сиделкой, поварихой, уборщицей, гидом, ушами для выслушивания его все более ненормальных планов – Хилари все испытала. Она была всем, кроме любовницы, и они оба к этому постепенно привыкли. Это была не ее вина.

В принципе, она даже не возражала, особенно с течением времени. Поскольку Шон не зарабатывал ничего, она в конце концов доверилась своему чутью, говорившему, что ее хобби – тай-чи, массаж, пилатес, гомеопатия – может стать основой собственного бизнеса. То, чем ее обделяло отсутствие физической любви ее мужа, с лихвой восполнялось волнующим ощущением начала. Для нее начиналась новая жизнь, и точка.

Она увидела Шона, выходившего из супермаркета с покупками, которые из-за трехчасовой задержки рейса составят их обед. На секунду ее вдруг властно потянуло к нему. Что это было? Явно что-то связанное с сексом, потому что она почувствовала ту же истому в бедрах, что и в первый раз. Ей очень захотелось его, но за этим чувством тут же пришло следующее, близкое к состраданию. Была ли это жалость? Словно ее инь и ян сражались друг с другом. С чего бы жалеть мужика, который так выглядит? Разве только из-за огромного слухового аппарата, который он носил, как скрижаль.

Хилари наблюдала, как он шарит взглядом по залу в поисках ее, как всегда не осознавая, какое впечатление он производит на женщин. «Иисус» – так называли его коллеги по работе в соборе. За те пять лет, что они знакомы, его сравнивали с Пэтом Кэшем, Брэдом Питтом и даже с Куртом Кобейном. У него были растрепанные волосы Кобейна, такая же грязно-белесая щетина и такие же пронзительные голубые глаза. Правда, Курт был карликом, а Шон Хьюз имел более шести футов роста и был потрясающим экземпляром для обладания – стройный и изящный, с горделивой осанкой и атлетизмом тех, кого бог наградил гибким и мощным телосложением. Хилари отлично помнила тот первый раз, когда она расстегнула его рубашку. Она аж обомлела от вида его мощной груди, широкой, гладкой загорелой за годы работы на воздухе, словно покрытой потускневшей позолотой. Хилари была ошеломлена тем, что мужчина может быть настолько красивым. Она нежно поцеловала его грудь, а потом положила на нее голову, не в силах поверить, что все это принадлежит ей.

Она называла его Леонидас[1] за его длинные волосы, крепкие мускулы и спокойный характер, но эти братья-каменщики все же были правы. Он был Иисусом. Когда он упал с десятиметровой высоты соборного фронтона, который реставрировал, они все приходили в больницу навестить его, затем визиты иссякли, а спустя шесть месяцев его списали и забыли об Иисусе. Пенсия была грошовой. Он поправился, но после падения у него случилось что-то со зрением, так что на высоте он больше работать не мог. Потребовалось время, чтобы он свыкся с этим, и в течение всего этого ужасного периода он получал от нее только поддержку, понимание и любовь. Она выслушивала его, кивала и утешала. И все же он желал существовать отдельно от нее, чтобы не нуждаться ни в ком.

Оглядываясь назад, Хилари могла сказать, что Шон всегда был старомоден. Когда они начали встречаться, ей нравился его решительный консерватизм. Он был таким рассудительным, а она – такой неловкой. В то время она очень чувствовала разницу в возрасте – сейчас ей было всего лишь двадцать пять, а Шону тридцать шесть. И за это время он не то что помолодел, но будто впал в детство. Он был ребенком. И при этом снобом. Он не одобрял ничего – телевидение, «Макдоналдс», футбол, компьютеры и особенно ее мобильный телефон. Он кривился каждый раз, когда звонили ей и когда она звонила сама. Она была счастлива утром улизнуть из дома.

Она пыталась проявить интерес к его эфемерным планам. Он собирался организовать благотворительный фонд, чтобы заниматься тем, до чего не доходили руки у «Английского Наследия».[2] Потом он хотел стать специальным консультантом на больших реконструкционных проектах. Все эти планы провалились. Он устроился на подгонку камней по размеру в ремонтной мастерской. Именно тогда его поведение стало серьезно беспокоить Хилари. Он мог просто исчезнуть, не сказав ей ни слова, куда именно он уходит. Он пропадал целыми днями и появлялся поздно вечером, молча, не отвечая на ее вопросы. Поначалу она переживала, что у него явные признаки депрессии. Но когда он пресек все ее расспросы, она постепенно отучилась волноваться. Она обнаружила, что ей нравится тратить время на себя. Это было облегчение. Шон уходил гулять по ночам, но ее это не касалось. Она даже не заморачивалась с догадками. Ее ничто не удивило бы, хотя она знала, что он не замышляет ничего дурного.

Когда ей было двадцать, Шон был воплощением ее мечтаний – творческий, чувствительный, спокойный, сильный – и выглядел он божественно. Ей нравилось лежать у него на груди и болтать. Ей хотелось знать о нем все, каждую мелочь, которая превратила его в человека, которого она полюбила. Так что же произошло? Да ничего. Она так привыкла не нуждаться в нем, что ей было наплевать на его личную жизнь. Или на его внутреннюю жизнь, если угодно. Единственное, что ее ранило, так это то, насколько ей теперь было на него наплевать.

Она смотрела, как он пробивается через толпу людей с озабоченными лицами и большими надеждами. Все делается наобум. Люди, лихорадочно стремящиеся в места, о которых они вычитали в каком-нибудь рекламном буклете. Удачный выбор места отпуска столь же случаен, как и выбор партнера – и та же вероятность успеха. Как так получилось, что она вышла замуж за Шона спустя всего шесть месяцев после знакомства? Какое стечение обстоятельств привело ее к этому и заставило поверить, что ей это надо? Ну да, она была влюблена. По уши и безумно влюблена в человека, которого она не знала тогда и не знает сейчас. Хилари помахала рукой, чтобы он ее заметил.

Тот несчастный случай лишил Шона уверенности в себе, хотя единственным признаком перенесенной травмы была откинутая чуть назад голова из-за долгого пребывания в гипсовом «воротнике». Это да еще глаза, в которых застыло отчаянье колли на столе у ветеринара. Она ненавидела это выражение, портившее его красивое лицо. И еще этот слуховой аппарат. Он мог носить микроскопический, совсем незаметный, но он будто хотел ткнуть людей носом в свое состояние. Девчонки в лайкре проводили его взглядами, когда он шел к залу вылета, оценив его задницу, бедра и член. Он был лакомым кусочком, этот Шон. Увидев Хилари, он слегка улыбнулся и направился к ней. Она наблюдала за ним, испытывая смешанные чувства. В конце концов, это был ее мужчина. Возможно, ей надо попытаться понять, что между ними происходит. Она была рада, что они проведут это время вместе. Может быть, у них все получится там, под солнцем, вдали от всего этого. Так или иначе, она надеялась, что отпуск все расставит по местам.

Пастернак был непреклонен.

– А что еще делать в аэропорту целых три часа?

– Да мы нажремся еще до того, как прилетим туда!

– Нас вышвырнут из самолета! Теперь это обычное дело!

– Не будь педиком! Так только педики говорят. Все в бар!

Они потащились за своим толстым лидером.

– Эй, я вам еще не рассказывал! В Испании виагру можно без рецепта покупать. По крайней мере, мне так говорили.

– А тебе-то что с этого, девственник?

– Он всегда может опробовать ее на Дуньке!

– А кто эта Дунька?

– Дунька Кулакова!

Они заржали и толпой ввалились в бар. Шон заметил жену и медленно пошел в ее сторону.

Она заслужила этот отдых, его Хилари. Ему самому не очень-то нравилось отдыхать на курортах со всеми этими бассейнами, барами и соседями-туристами, с которыми надо было непременно здороваться, но так хотела она. Ей пришлось многое пережить за последние годы. Нельзя забывать, что кризис здорово ударил и по ней, буквально вывернул наизнанку. И теперь надо заново собирать ее по кусочкам.

Он никогда ее ничем не душил – деньги, квартплата, секс, – но Шон прекрасно знал, как тонко она все чувствовала и как глубоко была задета. Она ведь по-прежнему была очень молодой, и от этого Шону хотелось плакать еще больше. Он теперь часто плакал, и не из жалости к самому себе, а просто так было правильно. Это было облегчением. Часто, когда он выходил потрошить фонтаны с Зевсами, он мог сесть где-нибудь в тихом уголке и плакать. Он знал, что разочаровывал ее. Он знал, что она отдаляется от него. И ничего не мог с этим поделать. Это просто было – и все.

Он разочаровал и себя. Он был ничем. Он прошел самую сложную школу мастерства. Школу! Смогли бы они так, а? У него ушло одиннадцать лет на то, чтобы стать мастером-каменщиком. Теперь он никто. Ни каменщик, ни мужик.

Он прошел сквозь толпы людей, ожидающих своих рейсов. Своих улетов. Своего бегства от рутины, от тяжелой работы, от депрессии и нормальности. Эти люди ненадолго хотели стать настолько ненормальными, насколько это вообще возможно. Все последние месяцы они только об этом и думали. Нетерпеливое ожидание недели или двух в месте, которое было намного жарче, чем то, где они постоянно жили. Это было другое место, и поездка в это другое место должна была решить все боли их мирского существования. Так о чем они думали, эти маленькие поросятки из Ли, Уиднеса или Нантвича, собравшиеся вместе в нервные, возбужденные стайки? О том, что едва они сядут в самолет до Малаги, как тут же преобразятся? Станут участниками захватывающего приключения? Ему хотелось сказать им, что это им не грозит. Они порозовеют на солнце, попьянствуют – и это все. Солнце не растопит ни их проблем, ни их толстеньких ножек. Он глубоко вздохнул. Он был не лучше! Он был еще хуже. Калека, неспособный видеть свет, неспособный даже веселиться.

Поймав взгляд Хилари, он улыбнулся. Каждый раз, даже после всех этих лет, когда он видел ее маленькую фигурку и ее карие глаза под короткой стрижкой, на ум приходило слово. Дюймовочка. Она терпеть не могла покровительственного оттенка этого имени, но предпочитала его слову фея. От этой мысли Шон улыбнулся. Она прекрасная девочка. Он постарается сделать ее отпуск приятным.

Ему и самому не терпелось попасть туда. Когда он сообразил, что их курорт, Нерха, был совсем рядом с великой историей – Альгамбра, Антекера, и даже сама древняя Малага, – Шон просто воспарил. Правда, пока Хилари не заявила, что не собирается тратить единственную неделю отпуска за черт знает какое время, гуляя вокруг каких-то дурацких развалин. Ей хотелось просто поваляться у бассейна или на пляже с книжкой и вообще ничего не делать. Они сошлись на одной поездке по его маршруту, после чего он может продолжать экскурсии по руинам сколько влезет, но уже без нее.

– Все купил? – улыбнулась она.

– И даже больше.

– Просто сказка! И что же там?

– Низкокалорийные чипсы с сыром и чесноком!

– О нет!

– О да, моя дорогая. И сарспарилла. Настоящая!

– Боже! Давай сюда!

Они уселись на свободное место. Они ладили друг с другом. Все будет хорошо.

Поскольку Шону хотелось побольше пространства, он отметил в регистрационной форме графу об инвалидности и ответил на несколько вопросов по телефону. Теперь у него была целая куча свободного пространства, чтобы вытянуть ноги, отлично расположенное место около выхода и прямо напротив – две дружелюбные стюардессы, которые не просто были готовы, но рвались выполнить все его инвалидные желания. Он почувствовал укол вины от их внимания, и ему стало интересно, что они о нем подумают, когда он рванет к выходу, едва к самолету подадут трап, но эти мысли долго в голове не задерживались. Кроме того, он был идеальным пассажиром по сравнению с ветхим стариканом, который прикатил сразу за ним. Точнее, его прикатили на инвалидном кресле, кашляющего и хрипящего, и свалили на соседнее кресло. Шону и в голову не пришло заговорить с ним или встретиться взглядом. Это было бы чересчур. Они еще даже не взлетели.

Ежась под струями холодного воздуха из кабины, Шон вдруг сообразил, что старый трупак пернул. Всепоглощающий, смертельно вонючий смог окутал его, такой едкий, что воздух аж позеленел. Он невольно принюхался, чтобы удостовериться, действительно ли это было настолько ужасно. В отчаянии он глянул на стюардесс, но те не замечали ни вони, ни пытающегося привлечь их внимание психа. Они пристегивались. Самолет взлетал. Ну да, точно. Самолет взлетает, а воняет какая-нибудь тормозная жидкость – вот откуда запах. Здесь они как раз над эпицентром всего этого, а бортпроводницы уже привыкли и не замечают вони.

Они поднялись над серебристым облаком, и все начало приходить в норму. Вонь исчезла. Старикан явно рассчитывал получить как можно больше заслуженного внимания. Упражняясь в своем праве требовать, жаловаться, ныть и занудствовать, живой мертвяк ткнул свой узловатый палец в кнопку вызова, едва погас сигнал пристегнуть ремни. В какой-то момент он даже попытался залучить Шона в добровольные помощники толчками и натужным кряхтением, но Шон не повелся на этот развод. Он притворился спящим.

Дребезжащий старый таракан вызвал бойкого улыбчивого стюарда и убедил его в том, что ему прямо сейчас необходимы две порции бренди. Педиковатый стюард изобразил всем своим видом покровительственное «вот старый чертяка – ну что с тобой делать!» и отвалил исполнять заказ.

– Чертов пидор! – прохрипел старикан, и Шон еще меньше захотел иметь с ним дело.

Бренди со льдом подействовало благотворно. После минуты чавкающих, сопящих и прихлебывающих звуков снова завоняло. На этот раз по-серьезному, без шуток. Шон почувствовал, как его снова заволокло удушливым облаком вонючего желто-зеленого газа. Он кашлянул и, достав из кармашка кресла журнал, театральным жестом помахал им перед лицом.

– Господи! Что это!

Теперь пришла очередь старика прикинуться пнем и проигнорировать его. Конечно, ему было наплевать, но он не собирался ни в чем сознаваться. Он был мастером-пердуном. Через несколько минут он пустил еще одного шептуна. На этот раз стюардессы, готовящиеся к раздаче подносов, обеспокоенно посмотрели в их сторону.

«Вот дерьмо! – подумал Шон. – Они ведь думают на меня!»

С выражением отвращения на лице он помахивал перед носом ламинированной инструкцией с таким видом, что каждый наблюдавший мог понять, что он этого не делал.

Прррррпх!

Скользкий влажный пердеж предшествовал еще одному выбросу ядовитых газов. Ну все! Шон встал. К этому моменту он вполне созрел, чтобы сказать старому засранцу пару ласковых.

«Не понимаю, почему вы не можете просто сходить в туалет», – именно это ему хотелось сказать, но он промолчал. Он сделал умоляющее лицо стюарду, пожал плечами и вылез из своего кресла. Он отправился искать Хилари и убивать время, смущая ее подробностями о пукающем старикашке.

– Всегда мою сумку выгружают последней! Могу поспорить, что она на пути к Кипру или куда-нибудь еще! Почему это всегда происходит с нами?

– Да еще куча народу ждет свои сумки. Посмотри!

Она оглянулась. Шон был прав. Десятки людей разгуливали вокруг опустевшей карусели, на которой уже с четверть часа крутились бесхозные детская коляска и зонтик.

– Самолет был под завязку. Наверное, они разгружали в два приема.

– Поверь мне, наши сумки точно будут во второй партии!

– Ну и какие альтернативы? Торчать в раскаленном автобусе, который не двинется, пока все не погрузятся на борт? Нет уж. Лучше здесь, дорогуша. Кондиционер в автобусе не будет работать, пока водитель не включит двигатель, понимаешь ты это?

– Не называй меня дорогушей, – прошипела она себе под нос. Не называй меня дорогушей!

Он попытался помассировать ей плечи. Хилари уронила на пол сумку и повернулась к нему.

– Слушай, если ты собираешься строить из себя всезнайку весь отпуск, то давай лучше сразу поедем разными автобусами…

Он улыбнулся, продолжая разминать ей шею.

– Тебе нужно время, чтобы привыкнуть. Попытайся расслабиться.

Она подняла сумку, желая понять, почему ее всегда так бесит его спокойствие.

– По-моему, ты сказал, что мы едем в Марбелью! – Майки негодующе посмотрел на Пастернака.

– Я упомянул Марбелью, Майки, я просто упомянул. Марбелья всего лишь один из курортов, где мы могли бы определиться…

– Определиться по прибытии! Обалдеть! Об этом ты тоже ничего не говорил! Скорее всего, нас засунут в какой-нибудь отстойник за километры от пляжа, ни наркотиков, ни клубов, вообще ни хера там нет! Дерьмо! Почему мы тебя все время слушаем, чучело? Мы могли бы быть сейчас на Ибице!

Том прочистил горло.

– А где вообще эта Нерха?

– Вот именно.

Они закинули сумки в автобус под номером 17.

Но им пришлось разочароваться, когда на борт поднялся их тур-гид. Сидя на заднем сиденье автобуса, ребята пожирали глазами стайку работниц курорта в блестящих мини-юбочках, обменивавшихся сплетнями в тенечке. Девчонки из «Санфлайт» – их туркомпании – выглядели потрясно на взгляд Команды алкашей из Уэйвертона. Возможно, это одна из возможностей расслабиться. Однако, когда Давина взгромоздилась в автобус и дала отмашку, их надежды рухнули. Она была толстая и очкастая. Не то чтобы очки как-то могли обломать кайф сами по себе, но за линзами толщиной с кирпич прятались бегающие смущенные глазки мымры, которую жизнь имеет по полной программе.

Радости с Давины было немного, это точно. Ее лекция по ходу поездки только подтверждала это. Она вещала, как учитель, внушающий уверенность и силу, вот только забыла убедить в этом себя. Ее мантра, которая, как она надеялась, познакомит всех присутствующих с экспресс-курсом по достопримечательностям Коста-дель-Соль, даже не долетала до задних рядов, и усталые пассажиры просто пялились в окна на проплывающий пейзаж.

– Я всем говорю, чтобы к испанскому солнцу относились с уважением. Да? Я очень верю в то, что я называю умеренностью. И я также уверена в том, что самый первый день может испортить вам весь отпуск. И я обращаюсь, как мне нравится это называть, ко всей ораве.

Засмеялся только Пастернак. Он просто покатился со смеху – ему она показалась невероятно забавной.

– Отлично!

Давина продолжала давить.

– Завтра утром я проведу что-то вроде… – она обозначила пальцами кавычки, – «неформального междусобойчика» в баре у бассейна, где я пробегусь по некоторым имеющимся у нас в наличии поездкам и экскурсиям по самым доступным ценам, да? И эта неформальная тусовка – прекрасная возможность познакомиться с остальными отдыхающими.

Шон представил этот ужас и сжал кулаки. Хилари глазела в окно, все еще под впечатлением от мимолетного взгляда одного из ребят, что сидели в хвосте автобуса. Какой красавчик! Она позавидовала той счастливице, которой повезет его окучить во время отдыха.

– Итак, я уверена в том, что в первый день надо расслабиться и отдохнуть, и именно поэтому я устраиваю неформальную встречу у бассейна в одиннадцать часов для всех сонь, которые только и мечтают прилечь. Помните, что это ваш первый день и что здесь ОЧЕНЬ жарко, да? Каждый раз я всем говорю, что в первый день… – она сделала паузу, чтобы добавить значимости тому, что собиралась им выдать, – надо быть поаккуратнее, да? Желаю вам потрясающего отдыха.

Пастернак с энтузиазмом зааплодировал, выдернув Шона, сидевшего через три ряда от него, из его фантазий. Шон потерялся в охряных сьеррах, чье великолепие привело его в возвышенное состояние, и он мысленно вернулся в молодые годы. Прекрасный вид за окном, поля и в особенности горы вызвали у него животную радость, чувство собственной исключительности, которое уже тогда, подумал он, отметило его как человека, призванного работать с естественными, природными материалами. У него поднималось настроение. Вся злость и расстройство оставались позади с каждым новым изгибом дороги и очередным видом гор впереди.

В те первые месяцы, когда с него наконец сняли «воротник», он вернулся к необъятным ландшафтам в попытке снова ощутить эту необузданную, полную надежд детскую свободу. Казалось, что он больше никогда не сможет работать каменщиком – во всяком случае, на прежнем уровне. Пошли слухи, что глаза Шона и его нетвердая рука уже не потянут ту сложную работу по камню, которой он славился. Когда он пришел устраиваться на работу в «Керк касл» вскоре после травмы, то сразу понял по нервной походке и бегающему взгляду управляющего, что тому уже что-то нашептали.

Потом наступил самый паршивый период, когда он работал каменотесом, подгоняя куски камня в пригодные к использованию блоки и плиты. Он это ненавидел. Мясницкая работа. Его заставляли обтесывать узорно вырезанные опоры ворот до состояния безликих каменных блоков.

Они платили ему по четыре фунта в час и продавали заказанные блоки по восемьдесят фунтов за ярд.[3] Он терпел эту каторгу ради редких возможностей реставрировать некоторые произведения искусства, и эту работу он делал с любовью настоящего мастера. Но даже эти редкие случаи не приносили радости. Проект, который занял четыре недели кропотливой работы, подгонки, обточки, резки, гравировки и принес ему всего лишь шестьсот фунтов, был немедленно продан почти за пять тысяч. Он начал ненавидеть и своих клиентов, и своих нанимателей – два качества, которые могут испортить репутацию. Он свалил, когда его непосредственный начальник попросил его срезать основу мраморного бюста, возможно, эпохи императора Августа, для клиента в Сент-Хелене, который хотел зацементировать ее в стену бассейна.

– Вот и все, старина Шон, – бормотал он себе под нос в ожидании автобуса в тот день. – С тебя достаточно.

И он отправился в горы. Всегда до конечной остановки автобуса или электрички – Моул Фаму, Сноудон, Кембрия, Пик Дистрикт, – и всегда в те места, куда можно взобраться и смотреть на все сверху. Это были дни душевного покоя. Было и сожаление, но он находил сладостное умиротворение в своих долгих прогулках. Нездешнее дремлющее великолепие древних гор вновь утешало его и наполняло покоем. Раз в неделю он отправлялся на одну из этих гор. Он сидел на самом верху и смотрел вниз, на маленький мир под ногами, и ему было хорошо.

Позади него кто-то начал хлопать, вытащив его из мечтательного состояния. Один за другим большинство остальных пассажиров присоединились и захлопали в ладоши.

Шон не знал, на кого злится больше – на Хилари, на горбуна, тащившего сумки, или на самого себя за то, что позволил ему это делать.

Последнее, что он ожидал увидеть в таком месте, – это портье. Он возник из ниоткуда после раздачи ключей, схватил три сумки волосатой ручищей и зашвырнул еще один баул через плечо, будто перышко. Он буркнул, чтобы они следовали за ним, и рысью рванул по ступеням и декоративным тропинкам к их вилле; костяшки его пальцев побелели от напряжения. Когда они, жутко вспотев, спустя пару минут добрались до жилища, он снова что-то буркнул и протянул руку за ключом. Хитрым взглядом стрельнув в Шона, когда тот полез в карман за ключами, горбун вытер руку о футболку на толстом животе и впустил их в дом. Но сам и не думал уходить и продолжал стоять. Хилари со смущенным видом подавала какие-то знаки. Шон озадаченно смотрел на низкорослого мужика.

На лице того читалось: «Ты, конечно, здоровяк, но я притащил все твои сумки в одной руке! И твоей бабе понравилось! Она оценила мою силу!»

Хилари прочистила горло.

– Так у тебя есть что-нибудь для него?

Черт! Чаевые! Чувак ожидал оплаты своих трудов, конечно же. Шон еще не обменял дорожные чеки. Все, что у него было в кармане, это монета в сто песет (слишком мало) и банкнота в 5000 песет (а это уже жирновато будет). Он повернулся к портье спиной и порылся в карманах. Вот черт! Ему придется отвалить парню 15 фунтов за то, что он тащил сумки, которые никто не просил его тащить! Черт! Он протянул ему деньги с дурацкой натянутой улыбочкой. Парень даже не поблагодарил. Он подумал, что Шон педик, а Шон закрыл за ним дверь и рухнул на кровать, пытаясь думать о хорошем.

– Двухкомнатные апартаменты для семьи из шести человек, а однокомнатные – из четырех.

– Нет-нет. Слушайте. Я специально заказал двухкомнатные апартаменты. Я физически обозначил это, написал на бумаге и заплатил за это.

– Двухкомнатные апартаменты для шести человек. Вы – одна комната.

Пастернак знал, что повышение голоса и проявление характера уничтожат все шансы на получение заказного жилья. Он старался оставаться любезным.

– Это какая-то административная ошибка. Отправьте факс туроператору, и он подтвердит мой заказ.

– Нет. Вы не тратить больше моего времени.

Портье достал ключи.

– Комната 412. Паспорт.

– Что?

– Четыре паспорта.

– Зачем?

– Нет паспорт – нет ключ.

– Но вам же не нужны все наши паспорта? Единственным ответом было легкое нетерпеливое подергивание правой руки.

– Четыре паспорта – двадцать тысяч песет.

– Что?

– Депозит. Пастернак достал его.

– Как мы сможем поменять наши дорожные чеки без паспортов?

– Обменяйте здесь.

– Ха! Вот уж нет, приятель!

Тщедушный администратор обшарил Пастернака изучающим взглядом блестящих черных глазок и, коснувшись кончиком языка усиков, кивнул.

– Три паспорта. Двадцать тысяч песет.

Пастернаку надоело спорить. Они теряли ценное время, которое можно с тем же успехом потратить на пьянку. Он собрал паспорта, объяснил ситуацию, взял у Майки деньги и подумал про себя: когда же наконец начнется веселье?

– Который час?

– Половина четвертого.

– Черт. Самая жара.

– Духота.

– Что собираешься делать?

– Не знаю. Неплохо было бы просто поваляться у бассейна. Позагорать немного для начала, пока солнце не так жарит. – Она с вызовом посмотрела на него. – Познакомиться с другими отдыхающими.

Шон дернулся. Он хотел перейти в защиту, но Хилари засмеялась.

– Попался!

Он поднял руку, сдаваясь, но на лице его оставалось обеспокоенное выражение.

– Нет, серьезно. Постарайся не особенно глазеть на людей, хорошо? Я тебя знаю. Ты нас завалишь знакомствами. Слишком боишься обидеть людей.

– Я?! А кто из нас выставлял себя идиотом, пытаясь говорить по-французски, по-гречески или по-испански?

– Это просто хорошие манеры. Нельзя считать, что все вокруг говорят по-английски…

Она хохотнула.

– Да-рагуша! Мы в Испании! На курорте! Естественно, они все говорят по-английски!

– Тем не менее…

– Ерунда!

– Просто хорошо продемонстрировать чуть-чуть стремления…

– Ерунда!

– По крайней мере, поначалу!

Она лучезарно улыбнулась ему, наслаждаясь редким ощущением превосходства.

– Полная ерунда, и ты прекрасно это знаешь!

Она пошла в атаку.

– А как насчет всех этих блюд, которые ты не можешь заставить себя съесть? Это как школьные обеды, половина которых остается под салфеткой.

– Ничего подобного.

– Да, да! – Она взвизгнула от восторга. – Помнишь Крит? Баранья голова!

Она захлопала в ладоши. Он разозлился. Это было видно по очень серьезному, терпеливому выражению его лица.

– Слушай, это тот же самый принцип. Тебе, возможно, наплевать на духовность…

– О-о-ох!

– Но мне кажется, что просто… хорошо постараться приспособиться к местным. Мы же в их стране, и мы здесь не для того, чтобы наплевать на них и на их культуру…

– Нет, мы здесь для того, чтобы пополнить их казну!

– Прекрати! Ты же не серьезно…

– Я чертовски серьезна. И я буду говорить по-английски, и если они не будут чертовски хорошо меня понимать, то и денег с меня много не поимеют.

Она прямо кипела дерзостью и рвалась поспорить. На секунду их взгляды скрестились, ее глаза вызывающе блестели. Бретелька ее майки сползла с плеча, чуть открывая находившиеся пониже прекрасные груди, эти маленькие сиськи, которые ему так нравилось гладить и целовать. Ему надо было просто подойти к ней и поцеловать ее, и посмотреть, куда это может их завести. Но он колебался.

Они только что прибыли. Это только начало. Он может все испортить, если начнет сразу. Он снял шорты прямо перед ней и потянулся за плавками, продемонстрировав расслабленный член. Надевая их, он знал, что она смотрит на него.

– Искупнуться не желаешь?

Между ними установилось хрупкое взаимопонимание. Перемирие было объявлено.

Шон заплатил за два лежака и пошел выбрать пару поновее из штабеля в углу внутреннего двора. Пока он выбирал, из ниоткуда материализовались два помощника разных возрастов и размеров и вступили в схватку за право помочь ему перенести лежаки на десять шагов до места, где они бросили полотенца. С заискивающими улыбочками и еще более умильными ужимками они пытались заинтересовать его именно в этом лежаке и именно этом матрасе, выглядевших одинаково неудобными. Новости о щедром на чаевые мужике распространились быстро. Он их разочаровал и потащил все на себе. Ему хотелось самому отработать свое недельное пособие.

– Эй, а ведь наш лох был прав! Неплохое местечко!

Так оно и было. Мраморные полы, просторные комнаты и широкий диван-кровать. Могло быть намного хуже. Пастернак распахнул холодильник.

– Смотри-ка! Бесплатный хавчик!

– Это объедки прошлых жильцов, резиновая ты задница!

– Ни фига! Апельсиновый сок, вода, рулетики…

Он вытащил все из холодильника и вывалил на диван, одновременно запихивая в рот булочку и запивая апельсиновым соком.

– Круто!

Он огляделся, жуя и разговаривая с набитым ртом:

– Все будет ништяк! Мы превратим это место в… Логово Любви!

Майки пригладил свои кудри.

– И кто же из нас, счастливцев, будет спать в атмосфере твоих испарений в том маловероятном случае, если тебе удастся кого-нибудь снять?

– Ну не знаю, ребятки. Наверное, вам придется тянуть жребий.

Мэтт улыбнулся и подмигнул ему. Пастернак ухмыльнулся в ответ.

– Ну все. Пойдемте-ка покажем девочкам, какие мы ЙА-ХХА!

Стуча кулаками в грудь, толстяк Тарзаном ринулся из комнаты. За ним никто не последовал.

Шон крепко зажмурился. Примерно в футе от него в бассейне стоял курортный старожил и трепался с мужиком, чей отпуск явно заканчивался. Как это ни удивительно, оба действительно наслаждались разговором, в один голос уверяя друг друга, что достопримечательности Коста-дель-Соль были и в самом деле абсолютными достопримечательностями Коста-дель-Соль.

– Вообще-то на бой быков сходить надо, верно? Просто чтобы можно было сказать, что ты там побывал.

– Непременно.

– Я имею в виду, просто чтобы иметь свое мнение.

– Да.

Пауза.

– Ты ходил в «Джиб»?

– Фантастика. Ни за что бы не пропустил.

– Эти обезьяны!

– Ага. И «Маркс» тоже!

– Мэнди не очень понравилось.

– «Маркс и Спенсер»?[4]

– Бой быков. Надо было одному пойти. Шон сомневался, был ли кто-либо из этих молодых зануд вообще где-нибудь. Им еще сорока нет, а они уже разговаривают как старые ублюдки. В их гладкой болтовне и уютных животиках были некое равновесие, гармония, которая, он был уверен, позволила бы им стоять здесь и трепаться до скончания веков, и соглашаться друг с другом, пока у них не выпадут все волосы.

– Теперь мы бываем здесь каждый год.

– Мы говорили об этом прошлой ночью. Завтра утром мы улетаем, но обязательно снова купим тур. Определенно.

– В этом все и дело. Находишь место по душе и возвращаешься туда. К чему рисковать?

Старожил, не дав приятелю вставить ни слова, наслаждался своим преимуществом в несколько сезонов, проведенных под этим андалусским небом.

– Как насчет Фрихилианы?

– Иду сегодня.

– А. Надо обязательно. Считай, что не побывал на Косте, если не видел Фрих.

Шон закипал. Парень ведь только что сказал, что пойдет сегодня! Ну что за люди! Уже хреново, когда попадается такая вот парочка мастеров посредственности и начинает переливать из пустого в порожнее, но вдруг они будут ошиваться в бассейне, пока им в задницу рыбки не начнут заплывать? Новичок? Ага, ему-то они и вывалят все свои мнения и советы, хотя их никто и не просит. Если они простоят там еще какое-то время, какой-нибудь бедняга встретится с ними взглядом – и тогда ему хана.

– Давно прилетел?

– Вообще-то только сегодня.

– Правда? Тогда я тебе вот что скажу, дружище. Избегай Севильи любой ценой. Избегай ее, как долбаной чумы. Там ни хрена интересного. Помойка.

Отдаленный энергичный всплеск прозвучал как гром небесный. Хилари! Черт! Она была в бассейне. Если эти двое зануд заговорят с ней, то зацепят и его. Она позовет его познакомиться назло, из чувства противоречия. Он бросил взгляд поверх очков. Пока что она была на безопасном расстоянии у другого края бассейна. Хотя эта ситуация вот-вот могла измениться. В любой момент зануды могли ее заметить и сообразить, что здесь остался еще кто-то, кого они не удостоили чести посвящения в их опыт. Внезапно его оглушили грубые голоса.

– ЭГЕ-ГЕЙ!

– ДАРРЕН, СЫН МОЙ!

Скинхед в бассейне помахал рукой.

– ЭГЕ-ГЕЙ, СЫНОК!

Три мясоеда подбежали к бассейну, тряся сиськами.

– БЕРЕГИСЬ, БРАТУХА, ПРЫГАЮ!

Смазанное пятно клетчатых трусов и лысых голов, и – ПЛЮХ! Его окатило водой с ног до головы. Ну все. Достаточно с него. Шон отправился на прогулку.

Они миновали «Европейский балкон», в руках по мороженому.

– Что-то не видать никаких клубов, Пасти!

– Так у них нет клубов в центре города.

– Чего? Повтори-ка для тупых? У них нет клубов в центре? И где же они тогда, по-твоему? В пригороде?

– Типа того. Они у них на периферии, чтобы люди вроде нас могли шуметь сколько влезет.

Майки это не слишком убедило. Молчавший до этого момента Том подал голос:

– Да ладно клубы – я что-то не наблюдаю тут большой толпы девочек!

– Я вообще никаких девочек тут не наблюдаю!

Пастернак засмеялся и остановился у ирландского бара.

– Эй! Подождите-ка, ребята, постойте! Во-первых, если к концу отпуска вас не будет тошнить от горячих испанок, я сам лично верну вам деньги. И во-вторых. Отьебитесь от меня со своей Ибицей, ладно? Мы не там. Мы здесь. Так давайте выжмем из этого все.

Мэтт кивнул. Майки наклонился поближе.

– И чья же это была идея приехать сюда, а? Точно не моя. Я тебя не понимаю. Со всеми своими бабками ты выбрал дешевое, с размещением по прибытии, специальное предложение, хотя мог бы зажигать вовсю в Сан-Ане! Что с тобой?

Пастернак раскинул руки.

– Я просто не мог упустить выгодный вариант. Извините, парни, но вы сами увидите, как нам будет здесь кайфово.

– Или ты гонишь назад наши бабки, да?

– До этого не дойдет.

– А что, если у нас не будет вариантов, кроме как с парой блондинок из Барнсли?

– Речь шла об испанках. Майки обрадовался.

– Ну, чувак, ты сам это сказал! Нет похотливая сеньорита – нет платить за отпуск!

Они дошли до какого-то тупика.

– Погодите, – сказал Мэтт. Он прошелся по балюстраде. Внизу была высеченная в скале лестница, ведущая к кафе на краю утеса. А в кафе сидели три девчонки.

– Ну вот, друзья. Нам сюда.

Хилари не знала, обижаться ей или радоваться. С другого конца бассейна она попыталась дозваться Шона, чтобы узнать, куда это он направляется. Потом подумала: да и хрен с ним. Поваляюсь на солнышке с полчасика. Вреда не будет.

Она нашла маленькую полоску травы рядом с бассейном, разложила полотенце и легла сама, приготовившись к уносящему от всех забот теплу солнца. А потом услышала их, два женских голоса, один из которых был хриплым то ли от курения, то ли от криков, то ли по обеим причинам.

– Ты видела болт того парнишки? В голосе были похотливые нотки.

– Видела ли я? Да я чуть не споткнулась о него!

– Охренеть! Просто нереально!

– Представь, если такой тебе вставит!

– Уже представила!

Они хихикали и говорили непристойности о человеке, который был ее мужем. Особенно много и ярко они упражнялись на тему размеров его члена.

Слишком поздно было говорить им, чтобы они заткнулись, к тому же это была чистая правда. У Шона был здоровенный хрен, факт, который не могли скрыть его старомодные смешные плавки. Хилари подмывало сказать им, что его пенис был еще и очень красивым. Блестящий и ровный – ничего похожего на те орудия пытки, которыми пугают девочек. В жизни ей довелось увидеть три, один из которых был приделан к ее отцу, а другой – к брату Сэму. Член Шона был совсем не похож на их приборы. Пенис Шона был красивой, большой, блестящей штукой.

По крайней мере, так ей казалось раньше. Когда они только начали встречаться в ее последний год в университете, однажды, подвыпив и обрадовавшись возможности наконец присоединиться к подобным разговорам, она рассказала своим подружкам о его чудесном члене, после чего те, одна за другой, бросались на него на следующую же неделю. Он дружелюбно, но твердо отклонил все их поползновения. Как же она его тогда любила. Какими головокружительными, сумасшедшими были те несколько месяцев. Это было не так уж давно. И вот теперь, здесь, под расслабляющим солнцем, у нее не было ни малейшего представления о том, что она чувствует по отношению к нему или к ним обоим, и ей было наплевать.

Чем дальше он уходил, тем лучше себя чувствовал. Спускающиеся к небольшому озерцу сады цвели мимозой, вульгарными пламенеющими орхидеями, лимонными и персиковыми деревьями, приземистыми миниатюрными юкками, напоминающими ананасы. Он плелся по выложенным кирпичом тропинкам, вдыхая смешанные ароматы цветов, блуждая вперед и назад, и снова вперед. Перед ним разбегались юркие зеленые ящерки, которые, останавливаясь на мгновение, окидывали его мудрым взглядом, а затем исчезали среди камней. Шон ненадолго замер у красных кирпичных бордюров, надеясь разглядеть ящериц как следует. Он чувствовал, как они наблюдают за ним, дожидаясь его ухода. Он двинулся дальше по тропке и уперся в маленькую лагуну.

Уровень воды заметно снизился из-за палящего солнца. Поникшие лилии собрались в тени на юго-западной стороне, и когда Шон наклонился, чтобы опустить руку в воду, то краем глаза уловил какое-то движение. Встав на колени, он увидел, что почти на каждом листе сидело по маленькой лягушке, размером с подушечку его большого пальца. Лягушки не шевелились минуту-две, а потом вдруг прыгали, пытаясь поймать муху или просто перебраться на более удобное место. Впереди небрежно-грациозно плавал карп, выжидающий малейшего ослабления внимания лягушек. Шон привалился спиной к камню, наблюдая за ленивой жизнью маленького прудика. Он чувствовал, как его начинает переполнять полуобморочная эйфория, как в детстве на каникулах. Правда, он ездил не дальше Энглси или Колвин-Бэй. Хотя поездка на машине была утомительной, когда они наконец туда добирались, Шон убегал и бежал до тех пор, пока не падал от усталости. Но даже тогда поднимающийся внутри него экстаз заставлял его бежать дальше и смеяться. Этот отпуск будет отличным. Хорошая тарелка настоящего андалусского гаспачо, потом поджаренная на углях свежевыловленная рыба и прекрасный сон, после которого отдохнувший и полный сил Шон будет готов к экскурсии по маленьким затерянным храмам и высокогорным деревушкам.

Эти три девчонки были из Неймегена, и, к вящей радости Пастернака, у них было прекрасное чувство юмора. Две блондинки – Анке и Криста – были настоящими эмтивишными красотками, высокими и стройными, но не слишком на этом зацикленными. Их развеселило его шутливое представление.

– Леди, Доктор Приколист счастлив с вами познакомиться! Это я, Пастернак. Парень с широкой личностью.

Он им явно понравился, хотя они исподтишка посматривали и на остальную троицу. Ну да ладно. Третья девчонка, брюнетка Милли, была им просто очарована. У нее были круглое лицо, милое и большеглазое, и идеальная глянцевая прическа, из которой не выбивалось ни волоска, даже когда она смеялась. А смеялась она всему, что он говорил, и в ее языке поблескивал металлический шарик. И к тому же у нее была явная склонность к полноте. Прямое попадание в «яблочко»!

Они сидели в баре, выходящем на пляж, и потягивали коктейли ядовитых расцветок со сладострастными названиями.

Пастернак флиртовал с Милли.

– Могу ли я заинтересовать мадам медленным комфортным сексом?

– Только если сэр любит изобильные киски. Они битый час сравнивали свои татуировки и проколотые пупки, давая друг другу возможность поближе осмотреть товар. Поскольку Анке и Криста обшаривали томными взглядами плоский живот Мэтта, Пастернак догадался, что тому повезет раньше остальных. Сволочь! У него даже на ребрах мускулы.

Девчонки достали заранее свернутый конический косяк и раскурили его. Они говорили на почти идеальном калифорнийском английском, как и все североевропейцы. Криста вышучивала парней, с которыми они познакомились накануне, приводя примеры наиболее глупых способов знакомства, когда внезапно Пастернак, выкатив свое брюхо и почесываясь, на мощном ланкаширском диалекте выдал:

– Эта фсе пиво, бля! Фсе из-за гадского пива!

Секунду девчонки сидели молча, а потом просто покатились со смеху. Осмелев, он осмотрел их с головы до ног и на том же диалекте выдал тираду а-ля обдолбанный экстази рэйвер:

– Ну, блин, а? Знаете, что говорят о голландских дифченках, а? Эй! Они просто ррраз-ввв-ротницы, ррраз-в-задницы, а? Нет дыма без огня!

Том отвернулся, чтобы не смотреть в их сторону, а Майки спрятал пылающее лицо в ладонях. Пастернак подмигнул им.

– Ну так что, дифченки, вы трахаетесь или как?

Пока остальные хохотали, Криста бойко ответила:

– Конечно. Нам надо думать о своей репутации.

– Либеральные традиции Голландии в наших руках.

– И ртах.

Он поднял брови.

– Так вы глотаете или сплевываете? Анке уселась на одно его колено, а Криста на другое, Милли начала гладить его волосы, и все трое защебетали голосками Барби:

– Конечно же, дома, в Неймегене, мы глотаем каждый раз, то есть три-четыре раза за ночь.

– Ага, это обычное дело.

– А я пять-шесть раз.

– А я по выходным окучиваю по десять парней каждую ночь…

– Ага. Самое малое. Бывает и двенадцать… Обнаружив, что их моралистские позиции абсолютно не в тему, Том и Майки присоединились к веселью. Мэтт все это время просто сидел и улыбался. Пастернак снова заговорил обычным голосом, наклонившись к ним поближе:

– А вот скажите мне, девчонки, просто так, для порядка – потому что у меня ОГРОМНЫЙ хер и для меня нет никакой разницы, но все же… размер имеет значение?

Девчонки спрыгнули с его коленей и притворились, будто собираются стащить с него шорты. Они пробыли здесь уже неделю, но так и не успели загореть. Скорее, у них был всего лишь намек на загар.

Когда они возвращались к «Балкону», зазывалы из конкурирующих баров и клубов впаривали им флаеры, которые можно было обменять на выпивку или билеты на автобусы на их дискотеки.

Пастернак тут же вынюхал возможность халявы.

– Смотрите-ка! Клуб «Торро» – бесплатный вход до полуночи. Покупаешь один напиток – второй бесплатно, и бесплатная бутылка шампанского каждой компании из четырех человек! Ну а теперь – кто тут хотел толкаться в очереди на Ибице, чтобы заплатить тридцать пять фунтов и попасть в «Привилегию»?

Девчонки как-то сразу поскучнели.

– Знаете что, ребята, не стоит идти в этот клуб.

– Пойдемте в «Циклоп». Намного ближе и намного дешевле.

Пастернак выглядел обиженным.

– Но ведь свободный вход и бесплатный алкоголь. Какие проблемы?

– Надо было сначала спросить.

– Может, ребятам самим на все посмотреть?

– Точно. Пусть набираются опыта. Милли хохотнула.

– А знаете что? Пойдемте туда все вместе. Будет прикольно.

Пастернак почуял подвох.

– Так, подождите. В чем проблема-то?

– Да все нормально, Пасти. Просто это не совсем то, чего ты ожидаешь. Все клубы такого типа обещают халявный вход и выпивку, правильно? Но на самом деле им просто не заставить людей платить деньги. Они типа – как вы это говорите? Ну в общем, это такие места под открытым небом.

– Клево! Типа как «Космос»?

– Ничего подобного.

– Но там же халявная выпивка, черт возьми!

– Бесплатная выпивка? Убийство! Это такой розовый шнапс, да? Жуть! Невозможно пить! Полное убийство! Им только свиней поить…

Пастернак приподнял бровь, чем вызвал еще больше улыбок.

– И шампанское! Боже! Это даже не кава![5]

Пастернак одарил каждую извиняющимся взглядом.

– Девчонки. Кажется, вы чего-то не догоняете. Четыре парня с севера Англии на отдыхе в Испании. Нам нравится это дерьмо!

И снова троица из Неймегена расхохоталась и зааплодировала.

– Ты прав! Давайте сделаем это!

Милли наклонилась к Пастернаку и прошептала на ухо, лизнув мочку своим пирсингованным язычком:

– А знаешь, что значит название клуба «Торро»?

– Нет, мэм.

– Это значит бык.

– Фантастика!

За дни и недели до отпуска Хилари раз сто поклялась себе, что не поведется ни на один из его глупых ритуалов. Она привыкла к этому. Она умела просто притвориться, что ничего не замечает. Это был их шестой совместный отдых на Средиземноморье. Если добавить к этому два уикенда в Париже, неделю в Амстердаме и неделю в Антверпене, то получится, что они побывали в Европе десять раз. И только в двух случаях национальная кухня не произвела впечатления на Шона. Зато когда они вернулись с Крита, она будто жила с оливкой. Шон не ел ничего, кроме оливок. Свежие оливки с хлебом и рекой оливкового масла; оливки в лимонном соусе с чесноком и душистым перцем; оливки, лук и кебаб из баранины. В конце концов ее стали преследовать оливковые ночные кошмары – вони оливок с лимоном и петрушкой оказалось достаточно, чтобы однажды ночью проблеваться. А их возвращение из Дордоньи привело к периоду чесночных соусов. Его пальцы воняли чесноком и луком после каждого свидания с разделочной доской. В Амстердаме даже ее возможность отовариться в дьюти-фри он потратил на покупку голов заплесневелого сыра, который они, естественно, так и не съели.

А рестораны! Во Франции был такой унизительный случай, что он ее мучил до сих пор. Она и сейчас поеживалась, вспоминая этих гнусных мужиков-официантов, которые обращались с ними как с дерьмом. А Шон еще хотел им понравиться, позорясь своим ужасным французским. И он оставил им чаевые! Эти ублюдки игнорировали их и обслуживали из рук вон, и прикалывались между собой над убогой парочкой англичан, ковыряющихся в тарелках с дерьмом, а Шон еще и оставил им на чай] Это произошло в прошлом году. Пять лет назад ей, может, и понравились бы его попытки понять чужую культуру, но не теперь.

Она считала, что с годами это забудется. Уже почти два года у Хилари были свой успешный бизнес и другая жизнь, которая ей нравилась. Теперь Шон ее не так раздражал. Тем не менее от воспоминаний о том ресторане ее до сих пор мутило. Она не будет ничего говорить. Она не собирается все портить в первый же вечер. Но боже мой, как же непросто ей это дается! Ее муж просто чертов идиот!

Она буквально выходила из себя, сидя напротив своего мужа и наблюдая, как он добавляет щепотки твердого сыра, чеснока и сухариков в суп, довольно кивая. Этот фигов гурман подозрительно громко нахваливает остывший вонючий суп, типа он знает разницу, – и кто он есть? Незнакомец. Человек, которого она едва знает. Умелый в ласках и с отличным хером – уж этого-то не отнять, – а в остальном она не уверена. Ей было не с кем его сравнить. И вообще все это было так давно, что она и забыла.

– Так ты не возражаешь, если я посижу в машине, пока ты будешь гулять по городу? – Она заставила себя заговорить, пока антипатия не захлестнула ее полностью.

– Мне кажется, я должен обязательно прогуляться по городу – вдруг я сюда никогда не вернусь?

Бедняга. Так пытается быть очаровательным. Однако она начинала его ненавидеть все больше и больше. Все теплые чувства, которые она испытала к нему в аэропорту и в номере, исчезали с каждой шумно втянутой ложкой супа. Каждый хруст лука вызывал прилив ненависти и заставлял вспомнить еще больше позорных эпизодов. Он даже не умел водить машину. Пока она заполняла бланки в убогом офисе, удостоверяя свою личность, расплачиваясь и ожидая целую вечность, пока ей дадут ключи от раздолбанного «сеата», этот сорняк занимался единственным, что можно было ему доверить, – менял деньги. Без сомнения, он поперся в первый же банк через дорогу, не заморачиваясь насчет курса обмена на дисплее. Он был большим бесполезным идиотом.

– А что бы ты хотела на второе?

– Цыпленок выглядел нормально, – она не могла сдержаться. – Но трудно сказать наверняка.

Он выдал свою привычную ухмылочку.

– В каком смысле?

– В смысле, что наверняка это будет костлявый недоваренный цыпленок, розовый посередине, и, кроме того, мне бы хотелось камбалы.

– Слушай, это не Мексика. Мы находимся в одной из стран Евросоюза. Цыпленок будет что надо, если тебе его хочется.

Это тебе его хочется!

– Я хочу камбалу.

– Отличный выбор. Я тоже.

Усилием воли она заставила себя не кусать губу и выдавила улыбку. Это настроение пройдет. Это не его вина. Она не могла докопаться до первопричины и не собиралась этого делать. Все равно это окажется ничем.

– Ты не мог бы заказать мне попить? Просто минералки. Мне хотелось бы быть свежей для завтрашних занятий с моим ян перед отъездом в город.

И с чего это она оправдывается? Просто минералки. Она собиралась сама заказать воду без льда, но ей не хотелось выслушивать очередную лекцию от него.

– Uno cerveza е uno agua con gas, por favor. Gracias.[6]

– Большое или маленькое пиво, сэр?

– Er, grande. Большое. Благодарю вас.

– Значит, одно большое пиво и одну воду с газом. Хорошо.

Она безрадостно улыбнулась. Если раньше у нее было предчувствие, что этот отпуск изменит их жизнь, то теперь она окончательно в этом убедилась.

– Ну и как гаспачо?

– М-м-м. Просто супер.

– Хорошо.

Она тихо вздохнула и стала смотреть на море за его спиной.

Они были правы. Клуб «Торро» мало чем отличался от огороженной парковки без автомобилей, зато с баром в одном из углов. Хотя ребятам это место понравилось с первого взгляда. Прежде всего, там не было такого соперничества, всех этих шаек, которые подпирают стенки и отпускают комментарии по поводу танцующих, как это было дома. Здесь не было скрытой агрессии, модников-снобов. Большинство из присутствующих сразу же начинали танцевать, даже не зарядившись предварительно алкоголем и не обращая внимания на то, какая музыка играет. Это был раздолбайский, непретенциозный клубешник, где толпа с одинаковым восторгом приветствовала как Джорджа Майкла, так и Пита Хеллера и под любую музыку плясала одинаково плохо.

Пастернак вызвал восторг Анке и Кристы, когда, сняв рубашку и прыгая по танцполу, тряс сиськами и щипал себя за соски. Милли наблюдала за ними из бара. Только Мэтт заметил, как она выскользнула в боковой выход, но тут же подумал, что если бы она уходила с концами, то предупредила бы своих подруг и попрощалась с ними. Может, у нее разболелась голова, или она просто устала и решила не портить отдых остальным.

Когда толпа на танцполе совсем раздухарилась, он потерял своих из виду. Одному танцевать было невесело. Нет, конечно, можно было, но вместе веселее. Рядом с ним оказалась невысокая девчонка с вытатуированной на плече розой. Она глянула на него и улыбнулась. Мэтт ответил улыбкой. Теперь ему было видно неистово целующихся Тома и Майки с Анке и Кристой в центре всего веселья. И Пастернак был там! Он что-то втолковывал диджею, довольно кивая и наклонившись поближе, чтобы его поняли. Он заказывал диджею свой фирменный танец. Диджей качал головой и пожимал плечами. Мэтт посмеялся про себя. Пастернак, яростно жестикулируя, сделал еще одну попытку, и наконец до диджея дошло. Он притянул Пастернака за рубашку и сказал ему что-то на ухо. Пастернак просиял и показал ему оба больших пальца.

Спустя пять минут счастливый Пастернак вел весь клуб гусеницей за собой, радостно скача из стороны в сторону под «Лас Пальмас возвращается». Не было человека счастливее великого вожака Пастернака, этого монстра вечеринок.

Идущий в конце «паровозика» Мэтт почувствовал, как его яйца сильно сжала девушка с татуировкой. Он подумал – а почему бы и нет? У других же получалось.

Шон слышал какие-то звуки вокруг, но от пива, жары и долгого подъема по ступеням он совсем обмяк. Хотя теперь он чувствовал себя так, будто в одно ухо ему воткнули канализационную трубу, а из другого вытащили. Звуки льющейся воды были такими оглушительными, что он было подумал, не взорвался ли водопровод. Он сел и прислушался, пытаясь определить источник звука. Это наверху. Кто-то спустил воду, и она прошла по сливу прямо через стену комнаты Шона. Ублюдки! У них что, вообще нет никакой совести?

Явно нет. Спустя мгновение душераздирающий скрежет прополз по потолку. Хуже, чем гвоздем по грифельной доске. Он заткнул уши, отказываясь верить в происходящее. Наверху вытаскивали стол и стулья на веранду, кажется, собираясь продолжить веселье. Может, они просто не знают, что под ними, на первом этаже, тоже кто-то живет? А может, им просто насрать.

Он пару раз кашлянул, чтобы они знали, что разбудили человека. Вообще-то ему следовало бы просто подняться наверх и сказать им, чтобы вели себя потише, – но именно так и начинаются драки. А если эти ребята действительно набрались, то с ними вообще не имело смысла спорить. Нет, ну какие эгоистичные ублюдки! Он бы никогда так не поступил с соседями. Никогда.

И какая жара! Боже! Теперь он полностью проснулся, протрезвев и ощутив жар ночи. Воздуха не было, была только плотная, душная, темная жара Хилари, панически боявшаяся насекомых, попросила его закрыть окна, побрызгавшись предварительно репеллентом. Теперь он мог плюнуть на это и открыть все шлюзы, но это было бессмысленно. Дышать все равно было нечем.

Он слышал каждое слово разговора наверху. Парни были поглощены тем, что Шон понимал как «трепотню». Девчонки поддерживали их глупые ремарки о еде, испанцах, валюте. Они говорили на якобы лондонском диалекте, хотя их выдавала некоторая провинциальность. Брекнелл или что-то около – настоящие гопники и кретины.

– Я вот что хачу знать – пачиму столька этих йобаных писет в адном фунте? А? На хера мне триста сраных писет, бля? Хер прассышь, кароче.

Девчонки захихикали. Включился другой тупой голос:

– Точно! Ани, бля, далжны замутить новую валюту специально для нас. На хер фсе эти франки и писеты и прочийу фигню! Адна фигня равна аднаму фунту, и фсе дела нах! Как два пальца!

Девчонки снова засмеялись, хотя на этот раз с меньшим энтузиазмом. Наверное, они уже устали ждать, когда кто-нибудь из мужиков начнет наконец к ним приставать. Им не терпелось приступить к своим курортным романам. Шону стало обидно, что у них будет секс, а у него нет. Даже самые примитивные существа имеют право на секс.

Голый и мокрый от пота, Шон прошел к двери в надежде на хотя бы маленький ветерок. Он подумал о спящей Хилари. Сегодня днем две девчонки в бассейне всеми силами старались привлечь его внимание. Им было по семнадцать-восемнадцать лет, не больше, однако на их ляжках уже был целлюлит, а животы отвисли от плохого питания, алкоголя или после родов. Он сравнил их фигуры с мальчишеской фигуркой Хилари, без малейших признаков старения, и снова почувствовал желание. Может, ему удастся завести ее во сне. Он вернулся в комнату и лег рядом с ней. Провел кончиком языка по ее спине. Она слегка поежилась и придвинулась к нему, но он не мог продолжать. Это неправильно. К тому же репеллент на ее коже был на вкус как пестицид. Он снова встал, небольшой сквознячок от двери давал незначительное облегчение. Он попил немного воды, чтобы смыть вкус репеллента. Походил по комнате, проклиная ублюдков наверху и думая о том, как бы их достать в отместку. Потому что он собирался это сделать. Они были грубыми, наглыми, шумными и эгоистичными, и у них были идиотские имена. Шон твердо решил им отплатить той же монетой.

Совсем один в своем номере, разгоряченный, голый, разбитый, но не в состоянии уснуть из-за вихря мыслей, Пастернак лежал в своей постели, и соль от его слез смешивалась с солью его пота.

Хилари то засыпала, то просыпалась. Шум наверху снова разбудил ее, и она слышала, как ходит по комнате Шон. Она ощутила приятный холодок, когда он открыл дверь, прежде чем душный покров опустился снова. Он вернулся в постель и придвинулся к ней, мучительно сладко задев локтем ее сосок. Она почувствовала, как его язык лизнул ее спину, и постаралась расслабиться, чтобы якобы не участвовать во всем этом. Она представляла его член, совсем рядом, встающим в полную силу. Она напряглась, почувствовав, как внутри нее становится мокро, ожидая, что он войдет в нее глубоко-глубоко, как всегда, и принесет ей облегчение. Она была готова, но Шон отвернулся. Вылез и прошел к холодильнику, а потом сплюнул что-то в раковину. Хилари лежала с открытыми глазами, уставившись в пустоту. Что же ей делать? Господи, ну что же ей делать?