Курская битва. Огненная дуга

ЭПИЛОГ

Февраль, 1945 год.

Молотов без стука вошёл в кабинет вождя. Обычно когда нарком иностранных дел шёл к Сталину, он предварительно звонил ему. И вдруг явился без звонка. Вождя это задело, но упрёка он не бросил, лишь тихо спросил:

— Что тебе, Вячеслав? Я очень занят.

— Фронтовыми делами? — Молотов улыбнулся в усы, сделав вид, что не заметил раздражения на лице Верховного главнокомандующего.

— Наши фронты наступают, идут решительные сражения, и мне есть о чём беспокоиться.

Сталин откинулся на спинку кресла. Он сказал, что командующие войсками 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов маршалы Рокоссовский и Конев только сейчас доложили ему, что успешно громят гитлеровцев: первый — на территории Польши, второй — на территории немецкой Силезии.

— У этих молодцов всегда дело спорится, — похвалил маршалов Молотов. — И тот и другой умеют навязать врагу свою волю, а для победы в сражении это немаловажный фактор.

У Сталина заблестели глаза, он чему-то усмехнулся.

— Разве только у Рокоссовского и Конева дело спорится? — спросил он. — На днях войска 2-го Украинского фронта маршала Малиновского при содействии войск 3-го Украинского фронта маршала Толбухина освободили Будапешт, столицу Венгрии. Знаешь, сколько взято в плен немцев во главе с командующим Будапештской группировкой войск генерал-полковником Вильденбруком? Сто тысяч солдат и офицеров!

— Хороший улов, тут уж возражать не стану. — Молотов вынул из папки документ и вручил его Сталину. — Я принёс тебе, Иосиф, личное послание президента СТПА Рузвельта. Он дал его мне во время проводов в Крыму и просил передать дядюшке Джо, то есть тебе.

Сталин молча взял из рук Молотова бумагу и про себя прочёл её.

«Перед тем как покинуть территорию России, — писал Рузвельт, — хочу выразить Вам свою искреннюю благодарность за Ваше гостеприимство и любезности, оказанные нам всем во время Крымской конференции. Как всегда, я испытал большое удовольствие от совместной работы с Вами снова, и результаты наших переговоров позволяют мне твёрдо надеяться на будущее сотрудничество между Союзом Советских Социалистических Республик, Соединёнными Штатами Америки и Соединённым Королевством в мирное время так же, как и во время войны. Я никогда не был более убеждён, чем сейчас, в необходимости этого сотрудничества и в его величайшей важности для будущего счастья и благополучия человечества. 14 февраля 1945 г.».

— Ишь, господа хорошие, как они нам льстят, — съёрничал Сталин. — А открытие второго фронта так долго тянули. — Он свернул листок и положил его на стол. — А Черчилль что-нибудь прислал?

— На твоё имя, Иосиф, от господина Черчилля благодарности не поступили. А ведь мы удовлетворили его отчаянную просьбу!

— Этот бульдог политической сцены на благодарности скуп, — усмехнулся Сталин.

(6 января 1945 года Черчилль писал Сталину:

«На Западе идут очень тяжёлые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы... Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января... Я считаю дело срочным».

На другой день, 7 января 1945 года, Сталин ответил Черчиллю:

«Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января». Через пять суток после ответного письма Сталина, на рассвете 12 января, наши фронты начали Висло-Одерскую операцию. — А. 3.).

Сталин взял с края стола свою трубку, набил её табаком и закурил.

— Маршал Жуков мне звонил, — вновь заговорил он, выпуская изо рта колечки бурого дыма. — Фашисты яростно сопротивляются. Пора бы, говорит, Гитлеру понять, что его карта бита, что гитлеровцам приходит конец, а он всё ещё призывает своих солдат и офицеров «уничтожать красных без страха». Жуков человек неглупый, а не берёт в расчёт, что, хотя враг и обречён, он бросает в бой последние силы, отчаянно сопротивляется, чтобы избежать сурового возмездия. Поэтому чем ближе наша победа, тем сильнее должны быть наши удары по врагу.

В кабинет вошёл Поскрёбышев.

— Товарищ Сталин, к вам прибыл секретарь ЦК партии и начальник ГлавПу генерал Щербаков.

— Пусть войдёт!

Щербаков, прикрыв за собой дверь кабинета, взглянул в сторону большого стола, за которым сидели Сталин и Молотов. Он поздоровался, хотел было подойти к вождю, но тот уже встал и шагнул ему навстречу.

— Вы принесли приветствие ЦК партии и Совета народных комиссаров СССР маршалу Тимошенко? — спросил Сталин. — Сколько лет Семёну Константиновичу, пятьдесят?

Щербаков заметно смутился, но отдал вождю документ, пояснив, что принёс его на подпись, но если будут какие-то замечания, он готов внести поправки. Сталин прочёл приветствие, заметив, что всё сделано так, как он говорил, и тут же поставил свою подпись.

— Где находится сейчас маршал Тимошенко? Он был у Толбухина на 3-м Украинском фронте. Словом, дайте мне связь с ним!

— Слушаюсь, Иосиф Виссарионович!

Поскрёбышев вышел, а минут через пять зазвонил телефон ВЧ, и Сталин услышал в трубке басовитый голос маршала.

— Семён Константинович, что-то вы засиделись у товарища Толбухина, и теперь я вынужден вам звонить, чтобы поздравить вас с пятидесятилетием, — сказал вождь. — Вы получите приветствие ЦК партии, а я желаю вам всяческого благополучия!

— Благодарю вас, товарищ Сталин, — ответил взволнованный маршал. — Я тронут вашим вниманием, Иосиф Виссарионович! Можете быть уверены, что все мои силы и знания направлены к одному — скорейшему разгрому немецко-фашистских захватчиков!

— Если вам не верить, то кому тогда доверять?! — воскликнул Сталин. — Вы проявили себя, ещё когда были начдивом в 1-й Конной армии Семёна Будённого. Я ведь помню, когда в девятнадцатом году приезжал в армию. Мы тогда приняли в партию Будённого, и я давал ему рекомендацию... Да, Семён Константинович, в ту пору мы с вами были гораздо моложе. — Вождь помолчал с минуту и продолжал: — Когда приедете в Москву, зайдите ко мне. Надо же вам пожать руку по случаю дня вашего рождения, не то ещё обидитесь. Нет?.. Вы правы, на меня грешно обижаться. Кстати, тут у меня в кабинете Вячеслав Молотов, он тоже поздравляет вас с днём рождения!.. До свидания!

Молотов ушёл, а Сталин курил трубку и задумчиво смотрел в окно. Неожиданно ему на память пришли слова генерала армии Черняховского, с которым он вчера рано утром разговаривал по ВЧ: «Мои войска окружили Кёнигсберг, и с каждым днём кольцо сжимается. Враг будет разбит, товарищ Сталин, в этом я не сомневаюсь!»

Сталин подошёл к столу и, сняв трубку с кремлёвского аппарата, набрал номер Генштаба. Ему ответил генерал армии Антонов.

— Я недавно разговаривал с товарищем Черняховским, — сказал Верховный. — Он обещал как можно скорее сокрушить фашистскую цитадель Кёнигсберг. Как вам это нравится?

— У Ивана Даниловича слова не расходятся с делом, товарищ Сталин, — ответил Антонов. — Боевые действия у него идут неплохо. Хочу заметить, что Черняховский самый молодой командующий фронтом.

— А сколько ему? Я что-то запамятовал.

— Тридцать восемь, — весело откликнулся Антонов. — За всю войну Черняховский не проиграл ни одного сражения!

— Молод, но умён и чертовски талантлив, — сказал Верховный и добавил: — Как только Черняховский возьмёт Кёнигсберг, дадим ему маршала...

Но случилось то, чего никто не ожидал. 17 февраля 1945 года войска 3-го Белорусского фронта, атаковав гитлеровцев, захватили города Вормдитт и Мельзак, о чём генерал армии Черняховский тут же донёс в Генеральный штаб. «Теперь ещё один мощный удар, и падёт Кёнигсберг», — довольно подумал Иван Данилович, сидя за ужином в штабе фронта. По центральному радио передавали приказ Верховного главнокомандующего генералу армии Черняховскому и генерал-полковнику Покровскому. Оба генерала прислушались.

— Сегодня, 17 февраля, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 3-го Белорусского фронта, овладевшим городами Вормдитт и Мельзак, 20 артиллерийскими залпами из 224 орудий...

— А что, звучит неплохо, — произнёс Черняховский, ощущая в душе необыкновенный прилив сил и бодрости.

Он стал одеваться.

— Поеду в 5-ю армию генерала Крылова, — сказал он генералу Покровскому. — Меня не жди, я буду там долго работать.

Утром 18 февраля, едва солнце позолотило кроны деревьев, Иван Данилович позавтракал и поехал в армию генерала Горбатова. Подъезжали к Мельзаку, и в это время фашисты обстреляли «Виллис», в котором находился командующий фронтом. Неподалёку разорвался снаряд, осколок пробил заднюю стенку машины и смертельно ранил Черняховского. Адъютант, ехавший с ним, стал делать ему перевязку. Иван Данилович тихо произнёс:

— Ранен смертельно, умираю...

Когда Сталину доложили о гибели на фронте генерала армии Черняховского, он долго молчал: наверное, не сразу поверил в случившееся. Потом веско бросил:

— Государство потеряло одного из талантливейших полководцев...

Полковник Карпов вернулся из штаба армии в десять утра. Выезжал туда, ещё не взошло солнце, и пришлось вставать рано. Теперь он чувствовал себя усталым, но ему было не до отдыха: следовало срочно составить список, в чём нуждается его полк, и отправить в штаб армии. И всё же у Карпова было приподнятое настроение: командарм обещал дать полку «всё, что требуется». Дежурный доложил, что в отсутствие полковника никаких происшествий не произошло.

— Мне никто не звонил? — спросил Карпов, снимая шинель.

— Нет, но приходил усатый майор и спрашивал, когда вы вернётесь. Я сказал, что через час-полтора.

— А что ему надо? — спросил Карпов.

Он достал из кармана расчёску и, глядя на себя в зеркало, усмехнулся: «Седины стало больше, поменьше бы всяких переживаний...»

— Я поинтересовался у майора, — заговорил дежурный, — зачем ему нужен командир полка, и знаете, что он мне ответил? «Очень желаю его повидать...»

— Странно, однако. — Карпов качнул головой.

А усатый майор в это время завтракал в буфете железнодорожного вокзала. Людей тут было полно, и ему пришлось постоять. Война катилась дальше на запад, но где бы он ни ехал, везде была разруха, сожжённые дома и здания, взорванные железнодорожные пути. Военные ремонтировали их для прохода спецпоездов с грузами для фронтов. А время бежало. Майор скосил глаза на часы, допивая горячий чай. «Скоро одиннадцать, нужно торопиться, — подумал он, — не то Карпов снова уедет куда-нибудь». Он вышел из буфета, и сразу в лицо ударил мелкий колючий снег, поднялся ветер. Всё же майор добрался до штаба полка, шагнул в помещение. К нему подошёл дежурный.

— Полковник у себя, — сообщил он. — Доложить о вас?

— Не надо, капитан. Я немного обсохну. Вышел из буфета — сыпал снег, а пока шёл сюда — полил дождь, и я промок.

— Да, погода сейчас как капризная девушка, — усмехнулся дежурный. — Я вчера ездил на военный склад, так «газик» утопал в снежных сугробах. Вернулся в штаб мокрый как курица. Думал, что простыну, но пронесло. — Капитан ушёл к столу, где были телефонные аппараты, и стал кому-то звонить.

Во двор штаба въехал «газик», из него вышел майор — высокий, стройный, с артиллерийскими знаками отличия. Он поздоровался с усатым майором и спросил:

— Вы к командиру полка?

— К нему. А что?

— У меня срочное дело, разрешите раньше пройти?

— Добро, я подожду, — весело произнёс усатый майор. Не успел он перекурить, как майор вышел.

— Я всё решил, благодарю вас. — Он мягко, по-доброму улыбнулся и направился к машине.

«Кажется, мне пора», — решил усатый майор. Он подошёл к двери, тихо постучал и тотчас услышал:

— Входите!

Майор шагнул, прикрыв за собой дверь. Увидев его, Карпов заговорил:

— Дежурный доложил, что ко мне приходил какой-то майор с усами. Не вы ли?

— Я, Игорь Михайлович. Если хотите знать, я специально к вам приехал...

— А что такое?

Карпов пристально смотрел на гостя и пытался его хорошо разглядеть. Но чёрные как смоль усы делали лицо майора каким-то загадочным, а такие же чёрные брови нависали над его быстрыми и слегка грустными глазами. В душе Карпов отметил, что ему знаком этот вкрадчивый голос, раньше он где-то его слышал... Нет, этого майора-усача он не знает.

— Вы не узнаете меня, Игорь Михайлович? — улыбнулся майор, отчего его пышные усы закачались.

Какое-то время Карпов колебался. «Это же Кольцов! — молнией пронеслось в его сознании. — Как так, ведь Кольцов погиб в сорок третьем?.. А выходит, он жив!» Кажется, эти слова Карпов произнёс вслух, потому что майор резко сказал:

— Да, я остался жив, Игорь Михайлович, но тяжело мне пришлось, до сердечной боли.

У Карпова сдавило горло. Он налил в стакан воды из графина, стоявшего на краю стола, и выпил. Потом подошёл к Кольцову, крепко обнял его за крутые плечи и радостно произнёс:

— Жив капитан Кольцов, жив! — Карпов стал целовать его в тугие щёки. — Я так волнуюсь, что и дышать не могу!

Широко улыбнувшись, Кольцов добродушно осадил полковника:

— Только не капитан я, а майор! — И он похлопал ладонью по своим погонам, на которых ярко горело по одной звёздочке.

— Извини, Пётр Сергеевич, по привычке я... — смутился Карпов. — Давно ты им стал?

— В июне сорок четвёртого, — подчеркнул Кольцов, и по его усталому лицу пробежала тень. — Я тогда уже командовал дивизионом батарей противотанковых орудий, а форсировали мы с ходу бурную реку Западный Буг. Что там делалось, Игорь Михайлович, уму непостижимо. Немцы шквальным огнём из миномётов и орудий атаковали плот из брёвен, на который мы поставили наши орудия. Волна крутая, холодная, как лёд, и я боялся, что меня смоет в реку. В сорок втором под Сталинградом во время переправы на другой берег в наше судно попал снаряд, и оно стало тонуть. Бойцы прыгали в Волгу и добирались вплавь. А я и тогда не умел плавать, и меня спас старшина Шпак, мой боевой друг по дорогам войны...

— Даже так? — прервал Кольцова Карпов. — Я об этом не знал.

— Он схватил меня своими сильными руками и потащил к берегу, черпая под себя воду. Признаюсь, я в ту пору перетрусил. А на Западном Буге всё обошлось как нельзя лучше, — продолжал майор. — На середине реки в наш плот угодил снаряд, троих артиллеристов убило. — Кольцов тяжко вздохнул. — Мой дивизион потерял три орудия. С плота мы видели, как на берегу, куда мы высаживались, стояли немецкие танки и стреляли из орудий. Наш плот подошёл раньше других, мы мигом стащили с него орудия, развернули их и открыли по врагу огонь. Мои люди, товарищ полковник, сражались как львы! Мы надёжно прикрыли переправу от немецких танков. В том бою нам удалось уничтожить 13 танков, в том числе два «тигра»... — С минуту Кольцов молчал, потом сообщил: — На другой день к вечеру в числе других офицеров мне было присвоено звание майора. Командарм, человек уже немолодой, воевавший под Сталинградом, вручил мне погоны майора и тепло поздравил с победой над врагом. «Будешь ещё так бить фашистов — получишь звание подполковника», — сказал генерал. Я едва ли не до слёз был рад, что на моих погонах засверкало по одной звёздочке...

На столе заворчал полевой телефон. Карпов снял трубку. Ему звонил начальник штаба полка, чтобы узнать, в какое время состоится совещание.

— А вам разве дежурный не передал? — спросил Карпов.

— Передал, — ответила трубка слегка басовитым голосом, — но я решил проверить, не перенесли ли вы его на позднее время, поскольку уезжали в штаб армии.

— Нет, не перенёс. Вам, а также трём командирам дивизионов надо быть на совещании. Я доложу о своей поездке в штаб армии. Вам надлежит срочно дать в тыл армии заявку на снаряды, бутылки с зажигательной смесью и так далее. Ясно?

— Будет исполнено, товарищ полковник! Игорь Михайлович, можно задать вопрос?

— Говори!

— Правда, что вам дают артиллерийскую дивизию, и вы станете генералом?

— Кто тебе это сказал? — проворчал в трубку Карпов.

— А вот этого я вам не скажу, — хохотнул в трубку начальник штаба.

— Пока не ухожу, но разговор старшего чина со мной был. Говорю тебе как своему боевому другу, а не для новых слухов.

Смущённый этим разговором полковник положил трубку на аппарат. Невольно подумал, понял ли майор, сидевший перед ним, о чём его спрашивал начальник штаба полка... А в голове Кольцова в это время родилась своя дума: «Вот и Карпов скоро получит звание генерала, постараюсь поздравить его. Служим-то мы с ним в войсках 1-го Украинского фронта, да ещё земляки, родом из Горького...» Карпов достал папиросы и закурил. Предложил майору, но тот отказался.

— Я ещё не всё вам поведал, Игорь Михайлович, есть у меня к вам вопросы. — Я вас не задерживаю?

— Ничуть! — Карпов улыбнулся. — Ради такой встречи с человеком с того света я готов слушать до вечера. Ты вот что скажи: как тебя «похоронили»?

Майор добродушно улыбнулся, но тут же его лицо посуровело.

— Всё просто, Игорь Михайлович, — начал он. — В глухом селе машину разбомбил «юнкере», и все, кто был в ней, погибли. Так мне потом говорили сельчане, когда меня подобрали на третий день лесник и его жена Катерина. Взрывной волной меня отбросило в канаву у самого леса. Там я пролежал три дня без сознания. На четвёртый день очнулся. Страшно захотелось пить. Видно, недавно прошёл дождь и в канаве была вода. С трудом подполз к ней и напился. А вот из канавы выкарабкаться никак не мог, совсем обессилел...

— Ты бы отдохнул и снова попытался выбраться, — подсказал Карпов.

— Я так и сделал. — Кольцов облегчённо перевёл дух. — Кому охота умирать в канаве?.. Стал руками грести землю так, что пальцы были все в крови и сильно ныли. А тут ещё рана на груди давала себя знать. Видно, бинт прилип к ней, и едва шелохнусь, как сразу появляется тягучая боль. Впечатление такое, что кто-то методично колет иглой тело...

Карпов не вытерпел, поинтересовался:

— Так ты вылез из канавы?

— Совсем не вылез, только наполовину, — сказал майор с огорчением и досадой. — Кругом тишина, слышно, как в лесу поют птицы. И вдруг вижу, метрах в десяти от леса остановилась крестьянская телега, в которую запряжена лошадь светло-коричневого цвета. Слышу голос старого мужика: «Ты, Катерина, дай лошадке поесть сена, а я мигом притащу сухого хвороста». В ответ до меня донёсся голос Катерины, должно быть, его жены. Я набрал воздуха и крикнул во всё горло: «Умираю, спа-сите-е!» Они услышали. Мужик подбежал к канаве и ошалело глядел на меня. У него была курчавая чёрная борода, как у цыгана, на голове кепка, на плечах серая фуфайка, старая и замасленная. Зато брюки военного покроя — аккуратные, видно, жена отутюжила их...

Кольцов передохнул и посмотрел на Карпова. Казалось, слушая его, тот был спокоен, руки сложил на груди, глаза задумчивые, и лишь лёгкое подрагивание скул выдавали переживания.

Кольцов продолжал:

— И тут я почувствовал острую боль в груди, смотрю на мужика, а его лицо расплывается. Я потерял сознание...

Последние слова Кольцова вызвали в душе Карпова смятение, с его губ сорвалось:

— Здорово тебя, Пётр, война-злодейка покусала, даже не верится, что с тобой, моим лучшим артиллеристом, всё это произошло.

— А я, думаете, верю? — спросил Кольцов, и хитроватая усмешка скользнула по его губам. — Рассказываю вам, как прожил эти дни вдали от своего артполка, а у самого по спине холодок гуляет, словно за гимнастёрку бросили кусочек льда.

— И долго ты лежал без чувств?

— Очнулся глубокой ночью в крестьянской избе, — продолжал Кольцов. — Над столом в абажуре висела лампа, и свет от неё разводил на противоположной стене хмурые тени. В комнате было тепло, и я враз согрелся. Но где же хозяева? Хотел подняться с топчана, но не мог — в груди кольнуло так, что в глазах тьма ночная возникла. Я подал голос: «Есть кто в хате?» Из другой комнаты вышла хозяйка. Она подошла ко мне, и теперь я мог увидеть её добродушное лицо и большие, завораживающие глаза. Она заразительно улыбнулась.

— Мой соколик очнулся! — Катерина села рядом со мной. — Есть хочешь? У меня парное молоко, котлет нажарила, так что накормить тебя могу. А желаешь — сварю картошку.

Я спросил, где её бородатый муж. Она ответила сразу, словно ждала моего вопроса:

— Тихон? Поехал в соседнее село за фельдшерицей, надо же тебя, соколик, спасать.

«Значит, помощь мне окажут!» — пронеслось в моих мыслях.

Потом Катерина принесла мне молоко в коричневом кувшине, положила свою руку мне под голову и стала поить. Она удивилась, когда увидела пустой кувшин, засмеялась.

— Аппетит у тебя, соколик, дай бог, если поживёшь у нас с неделю, разоришь! Больной, а выдул целый литр молока!

— Вы меня привезли сюда? — спросил я хозяйку.

— А другие тут, у леса, не живут, — усмехнулась Катерина. — Ты, наверно, с той санитарной машины, в которую бросил бомбу немецкий самолёт?

— Да, жаль, ребята погибли. А меня взрывная волна в канаву швырнула, да так, что я три дня лежал без сознания.

Уже на рассвете приехал её муж Тихон, вошёл в хату и громко изрёк:

— Катерина, дохтура тебе привёз. Нагрей воды, чтобы наша гостья помыла руки.

Это была женщина лет пятидесяти, весёлая и улыбчивая. Она подсела ко мне на топчан и спросила с лёгкой иронией в голосе:

— Скажи, кто ты и что у тебя болит? Только коротко и без эмоций.

Ответил ей, кто я такой и как оказался в канаве. А болит у меня в груди, в правом лёгком застрял осколок. Она заметила, что это опасно, что надо срочно делать операцию, но там, откуда её привёз Тихон, больницы нет, а до госпиталя ехать на машине часа два-три, но машины у неё нет. Потом дала мне градусник, чтобы измерить температуру. Она оказалась высокой, я почувствовал, что у меня опять начался жар. Фельдшерица сделала мне два укола и перевязала рану.

— Я постараюсь отвезти тебя в госпиталь, попрошу машину у начальника милиции. Ты, пожалуйста, нормально кушай, хорошо бы пить молоко, есть варёные яйца. — Она посмотрела на угрюмо сидевшую хозяйку. — Будешь кормить?

— Неужто командира Красной армии мы не накормим? — ответил за жену Тихон и поскрёб пальцами бороду, словно расчёсывал её.

Уходя, фельдшерица сказала, что поедет со мной: мало ли что может случиться в дороге...

Попал я в госпиталь недели через две. Когда садился в милицейскую машину, мне помогали хозяева — Тихон и Катерина. И тут я чуть не уронил слезу...

— Отчего вдруг, Пётр? — прервал его Карпов. Его тяжёлое лицо заметно потемнело, и Кольцов понял, что ему не по себе.

— Хозяйка, когда прощалась со мной, расцеловала меня... и в голос зарыдала, словно я был её сыном. Сказала:

— Храни тебя Бог, Пётр Сергеевич, бей на фронте немецких супостатов, а я буду за тебя молиться. Если доведётся ещё быть в наших краях, милости просим в гости. Фашисты тут у нас всё порушили, но своё село мы возродим!..

Так вот, Игорь Михайлович, пока всё это происходило, я так разволновался, что ощутил на своём лице горючие слёзы...

— Долго ты лежал в госпитале? — спросил Карпов.

— Почти три месяца. В конце октября сорок третьего года выписался. Я просил главврача направить меня в артиллерию, откуда я к ним прибыл.

— Какой фронт? — поинтересовался главврач.

— Воронежский.

— Такого фронта уже нет, — усмехнулся главврач. — Его переименовали в 1-й Украинский. Кстати, откуда вы призывались в Красную армию?

— Из города Горького, там моя семья... А зачем вам это знать?

— Характер вашего заболевания такой, что вам полагается месячный отпуск, — объяснил главврач. — Поедете домой?

— А куда же ещё? — усмехнулся я.

И выписали мне проездные документы до Горького. Приехал на вокзал, чтобы взять билет, получил его, но... не уехал в Горький.

— Почему? — резко спросил полковник. — На тебя это непохоже. Ты, земляк, из породы сильных духом, а тут вдруг слеза на лице.

— Я и сам удивился, но что было, то было. К тому же Тихон и Катерина люди добрые, кормили меня и поили, хотя отрывали продукты от своих ртов.

— И кто же тебе все карты спутал? — не унимался Карпов.

— А вот послушайте, Игорь Михайлович. — Кольцов лукаво повёл бровью, а в глазах появились чёртики. — Сижу я на лавке у вокзала и жду, когда объявят посадку на мой поезд. День выдался солнечный. Вдруг к вокзалу подъезжает «газик», и из него выходит генерал в форме артиллериста. Постоял с минуту, увидел меня, и не успел я загасить папиросу, как он оказался рядом. Я резво встал и отдал ему честь. А в голове шевельнулась мысль: «На западном пути стоит воинский эшелон с груженными на платформы орудиями. Наверняка генерал связан с этим эшелоном». И тут я дерзко спросил его, с какого фронта он прибыл.

— А тебе зачем, капитан? — спросил генерал с ухмылкой на полном розовощёком лице. Он был широкоплеч, глаза так и сверкали. — Может, ещё спросишь, женат я или нет? Сам-то здесь как очутился?

Я ответил, что выписался из госпиталя, долго лечился, мне сделали две операции. А теперь еду в Горький домой: госпиталь предписал мне месяц отдыха. Потом он спросил, кем я был на фронте.

— Конечно же, артиллеристом, командовал расчётом противотанкового орудия. Воевал под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге, где и был ранен. Да, чуть было не забыл, — спохватился я. — Исполнял должность командира батареи...

— Я вижу, вы вояка с опытом, — улыбнулся генерал.

— Есть немного, — смутился я, хотя не знаю почему.

Я говорил ему обо всем, что делал на фронте. И вдруг генерал сказал то, что вызвало в моей душе бурный восторг, хотя я старался не выдать своего волнения:

— Хочешь, возьму тебя на должность командира дивизиона противотанковых пушек? В моей армии есть два артполка, а вот кадров на все батареи не хватает.

— Я принимаю ваше предложение, товарищ генерал. Но как быть с моим отпуском? В Горьком меня ждёт семья.

— Так ему и сказал? — В голосе полковника звучала странная настороженность, видимо, он не верил Кольцову.

— Если честно, то я слукавил, Игорь Михайлович, — признался майор. — Жена мне давно не пишет, я не знаю, где она и что с ней. Но генералу я об этом не поведал, боялся, что не возьмёт в артполк.

— В отпуск ты сейчас не поедешь, — вполне серьёзно заявил генерал. — И билет тебе надо сдать в железнодорожную кассу. Мне пора идти к начальнику воинского эшелона, утрясти вопросы разгрузки боевой техники и боеприпасов, а ты тем временем сходи на вокзал. Жди меня на этом месте. Понял?

— Понял, — ответил, — но когда же я съезжу в Горький хотя бы на неделю?

— Освоишь свою новую должность, научишь своих артиллеристов метко поражать вражеские танки и тогда съездишь. — Генерал достал из кармана шинели папиросы «Наша марка» и закурил. — Хочешь?

— Не откажусь, — сказал я, и генерал вынул из пачки вместо одной три папиросы.

— Он сдержал своё слово насчёт твоей должности? — поинтересовался Карпов.

— Да. Принял дела командира дивизиона противотанковых орудий и с головой ушёл в работу: то проводил учения своих расчётов, то учил людей поражать цель с первого выстрела. Словом, о поездке в Горький я лишь мечтал... А фронт продвигался с боями всё дальше. Нашу армию вывели из резерва, и нам предстояли жаркие схватки с врагом. Мои подчинённые горели желанием скорее сражаться с фашистами на поле боя, мол, тогда у них будет больше практики. Когда мне в июне сорок четвёртого присвоили звание майора, я попросил командира полка отпустить меня в Горький по семейным обстоятельствам, потом многозначительно добавил:

— Командарм обещал мне отпуск...

— Хорошо, Кольцов, я переговорю с ним. А кого оставишь за себя? У тебя в подчинении не батарея, а целый дивизион!

— Капитана Фёдора Кошкина. Я его знаю давно, ещё когда он был лейтенантом. В минувшем бою его батарея уничтожила пять немецких танков.

— Не возражаю, — кивнул головой в знак согласия командир полка. — Но в день отъезда, разумеется, если генерал даст тебе «добро», зайди ко мне с Кошкиным. Я желаю с ним поговорить...

— На другой день мне уже выдали проездные документы, и вот я у вас, Игорь Михайлович. — Кольцов зевнул. — Извините, товарищ полковник, я ночью почти не спал. Разные думы бродили в голове. На часок вздремнул, и приснился мне сон, будто моя Галя стоит на берегу Волги, улыбается и машет мне рукой. Я бросился к ней, а она куда-то исчезла...

Карпов звонко засмеялся.

— Вещий сон, Пётр Сергеевич!

Кольцов снова заговорил. Карпов слушал его не перебивая. Теперь речь шла о генерале.

— Вот такого командира я готов прикрыть в бою!

Закурили, и Карпов, с минуту попыхтев папиросой, спросил:

— Скажи, Пётр Сергеевич, что тебя особо волнует?

— Семья! — громко произнёс майор. — Моя жена была в положении, родила ли она...

— Родила! — Выстрелом прозвучало это слово.

— Да? — вскинулся майор, и его грустное лицо вдруг осветилось улыбкой, словно на него упал солнечный луч. — Откуда вы знаете?

— Одну минуту, Пётр Сергеевич.

Карпов подошёл к столу и открыл ключом правый ящик, где хранились письма его родных и близких, ветеранов, ушедших в запас по ранению. Тут находилась и та заветная телеграмма... Он извлёк из папки листок и вручил его майору.

— Вот, прочти... Телеграмма пришла в полк, когда тебя увезли в госпиталь. Старшина Шпак собрался ехать к тебе, чтобы отдать эту волнующую весточку, но не успел. Нам сообщили, что санитарную машину разбомбил «юнкере» и все, кто в ней был, погибли. Но оказалось, что ты, Пётр Сергеевич, выжил... А тогда все мы были в шоке: погиб наш лучший артиллерист Пётр Кольцов! Не хотелось в это верить... — Полковник сделал паузу. — Потом о твоей гибели я доложил командарму, а заодно спросил, могу ли я послать в Горький старшину Шпака, чтобы он отвёз жене капитана Кольцова вещи её мужа и помог ей так, если она в чём-то нуждается.

— И Шпак ездил в Горький? — дрогнувшим голосом спросил майор.

— Да, и очень помог твоей семье, — торжественно сообщил Карпов. — Для таких, как старшина Шпак, жизнь полна радостей, он готов собой поступиться, лишь бы помочь другому в его беде... Приехал Шпак в Горький, а у Гали на руках малыш. Она даже ушла с работы, чтобы растить сына, твоего наследника, Пётр Сергеевич. К тому же не было квартиры, её приютила одна женщина, мужа которой выписали из госпиталя без ноги. Естественно, хозяйка решила поселить его в комнате, где жила Галя, а ей предложила освободить эту комнату. Что делать?.. — Карпов передохнул. — Ситуация, прямо сказать, не из лёгких. Но Шпак блестяще вышел из положения...

— Что же он сделал? — насторожился Кольцов. У него под глазом даже забилась тонкая жилка.

— Он предложил Гале переехать в Саратов и поселиться в его доме. Там тогда никто не жил, жена Шпака умерла, а за домом смотрела его сестра Даша.

То, о чём Карпов сообщил майору, так взволновало его, что он долго не мог унять свои чувства.

— Я не знаю, как вас отблагодарить за всё, что вы сделали для меня, Игорь Михайлович, — с лёгкой дрожью в голосе сказал Кольцов.

— Мы же с тобой земляки, Пётр! — добродушно улыбнулся Карпов. — Могу ещё добавить, что время от времени старшина Шпак посылал твоей жене деньги, чтобы поддержать её в тяжкие дни. А когда он решил ехать в Горький, я распорядился, чтобы финансисты выдали причитающееся капитану денежное содержание за три месяца. Шпак получил деньги и передал их Гале. Так что придётся тебе ехать не в Горький, а в Саратов! — Карпов подавил невольную улыбку.

— То, что сделал старшина Шпак для моей семьи, и есть наше войсковое товарищество, где на первом плане любовь к своему командиру, готовность подставить ему своё плечо в тяжёлую минуту, сражаться с врагом до последнего дыхания, а если надо, не щадить своей жизни во имя Родины.

— Да, нелегко нам далась победа на Курской дуге, — промолвил Карпов. — Я бы назвал её огненной дугой. Да и подвигов там наши люди совершили немало... Есть, Пётр, и твоя капля крови в нашей победе.

— Вы же знаете, Игорь Михайлович, я не люблю высокопарных слов, — покраснел Кольцов.

— Но это правда, Пётр Сергеевич. А тот, в ком живёт только правда, никогда не уронит свою честь!

— Истина, товарищ полковник! — Кольцов посмотрел на часы. — Бог мой, ведь мне ещё нужно заскочить на батарею, где раньше служил. Далеко она?

— В километре от штаба полка. А что тебе там надо? — Карпов вскинул брови.

— Я отсюда не уеду, пока не расцелую старшину Шпака! — И Кольцов стал надевать шинель.

— Присядь, майор, — тихо сказал полковник, и в его глазах угасли искорки. — Старшина Шпак погиб в недавнем бою. С десяток танков прорвалось через батарею... Мы похоронили его в братской могиле. А его сын, старший лейтенант Павел Шпак, по-прежнему служит у нас. Он точь-в-точь как его отец. На груди Павла орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Но к концу войны он заслужит новые награды...

Карпов говорил и говорил, глядя куда-то в окно, а когда посмотрел на майора, то не на шутку встревожился: лицо у того стало белым, как простыня.

— Тебе плохо, Пётр Сергеевич? — забеспокоился полковник. — Я сейчас налью воды... — И Карпов бросился к столу.

— Не нужно, Игорь Михайлович, уже всё прошло. — Кольцов помолчал, потом хмуро изрёк: — Я так ждал встречи с Василием Ивановичем, а он погиб... Мы прошли вместе немало фронтовых троп, но он меня ни разу не подвёл. А в сорок втором под Сталинградом, когда нас бомбили «юнкерсы», судно стало тонуть и взрывной волной я был сброшен в Волгу, он вытащил меня из воды.

Карпов встал, медленно прошёлся по комнате.

— Война, Пётр Сергеевич, всех метит, но каждого по-своему, — философски произнёс он. — Кому награды, а кому горячий свинец... — Полковник обернулся, взглянул на майора. — Ты едешь? Моя машина отвезёт тебя на вокзал.

— Позже поеду, Игорь Михайлович, а сейчас мигом слетаю на батарею. Надо же мне повидаться с сыном старшины Павлом Шпаком, пожать ему руку...