Квинт Серторий. Политическая биография

ВВЕДЕНИЕ

Эпоха гражданских войн I в. до н. э. в Риме является одной из самых захватывающих в мировой истории — и из-за драматизма происходивших тогда событий, и из-за их влияния на последующую историю, и из-за напрашивающихся параллелей с современностью. Этому периоду посвящена необозримая литература. Исследуются самые различные аспекты — политические, военные, экономические, источниковедческие и т. д. Особое внимание привлекают деятели той эпохи, которая была столь богата выдающимися именами, — достаточно назвать Мария и Суллу, Цезаря и Помпея, Цицерона и Лукулла, Катона и Брута, Антония и Октавиана.

Книга посвящена одному из них — Квинту Серторию, чья судьба была во многом необычна даже для того бурного времени. Выходец из италийского муниципия, доблестный офицер, стяжавший себе славу во многих битвах, в годы гражданской войны 88–82 гг. до н. э. он примкнул к марианцам и какое-то время был одним из их лидеров. Отправленный наместником в Ближнюю Испанию, Серторий был изгнан оттуда сулланцами, которые устроили за ним настоящую охоту, но затем вновь высадился на Пиренейском п-ве, заключил союз с племенами лузитан и начал наступление на римские провинции, чье население постарался привлечь к борьбе против сулланского режима. На захваченной им территории он создал собственное государство. Здесь возник первый в истории Рима эмигрантский сенат, образованный из его соратников. Были проведены реформы провинциального управления. Под ударами сенатских армий держава Сертория, однако, стала разваливаться. В этих условиях повстанцы решились на союз со злейшим врагом Рима — Митридатом Понтийским. Но это уже не могло спасти их. В конце концов мятежный полководец пал от рук заговорщиков из числа своих приближенных, что ускорило победу войск сената.

В судьбе Сертория было много обычного для той эпохи: homo novus, стремившийся сделать картеру, он добивался славы на военном поприще (вполне традиционный для римлян путь), а в ходе начавшейся смуты примкнул к тем, чья победа помогла бы ему возвыситься. Но жестокие условия гражданской войны подтолкнули его к методам борьбы, не имевшим аналогов в прежней истории Рима. К тому же ему пришлось сражаться, и не без успеха, с крупнейшими римскими полководцами — Метеллом Пием и Помпеем Магном. Очевидно, что все это — наряду с драматизмом судьбы — привлекает пристальное внимание ученых к Серторию, чье имя стало одним из символов далеко зашедших в Римской республике перемен. Но, несмотря на обилие работ, посвященных мятежному полководцу, тему еще рано считать закрытой — tempora mutantur, et nos mutamur in illis («времена меняются, и мы меняемся вместе с ними»), и то, что казалось очевидным вчера, совсем по-иному воспринимается сегодня.

Автор выражает глубокую признательность К. Л. Гуленкову, И. Г. Гурину, Г. С. Кнабе, Е. В. Ляпустиной, Е. А. Семеновой, Ю. Б. Циркину, А. В. Щеголеву за помощь в работе над книгой, а также О. Л. Абышко и И. А. Савкину, любезно согласившимся издать ее.

Публицистические сочинения о Сертории и Серторианской войне начали писать, по-видимому, еще до окончания борьбы в Испании[1]. Первые известные нам исторические труды на сию тему принадлежат перу легатов Помпея Марка Теренция Варрона и Гая Сульпиция Гальбы, философа, историка и географа Посейдония, возможно, Луция Корнелия Сисенны. Эти авторы, преимущественно из окружения Помпея, были настроены явно антисерториански (Sall. Hist., 1, 88). Однако их сочинения не дошли до нас, сохранились лишь ссылки на них у других писателей.

Наиболее ранний из дошедших до нас источников о мятежном полководце — сочинения Цицерона[2]. В них неоднократно упоминается Серторий и связанные с ним события. Серторий, по словам Цицерона, был для Рима опаснее, чем Митридат (De imp. Pomp., 10). Оратор называет войну в Испании bellum durissimum («жесточайшая война») (Pro Balbo, 5), maximum formidolosissimumque («величайшая и ужаснейшая») (De imp. Pomp., 62), намекает на союз Сертория с Митридатом (Pro Mur., 32; De imp. Pomp., 9–10; 62). Однако, сообщая столь компрометирующие Сертория факты, Цицерон нигде не критикует его самого, не ставя его в один ряд с людьми вроде Гракхов, Сатурнина или Катилины. Это молчание весьма красноречиво. Возможно, что Цицерон не испытывал ненависти к Серторию, такому же, как и он, homo novus, боровшемуся против олигархии, засильем которой так возмущался оратор. Но и о симпатиях Цицерона к мятежному полководцу говорить не приходится.

Первым сочинением, где представлен положительный взгляд на Сертория, стала «История» Гая Саллюстия Криспа[3]. Ее источниками послужили Варрон, Сисенна, постановления сената, письма должностных лиц, благодаря чему до нас дошел — пусть и в переработанном виде — единственный документ Серторианской войны — письмо Помпея к сенату. Привлекались, видимо, и устные свидетельства — того же Варрона и Л. Корнелия Бальбы, а также кого-то из участников восстания, к которым, несомненно, восходила информация о положении в лагере инсургентов[4].

От нее уцелели лишь фрагменты, но они сообщают немало ценной информации и позволяют судить о позиции автора. Взгляды Саллюстия прослеживаются и в плутарховой биографии Сертория и сочинении Эксуперантия (см. ниже).

Причин для симпатий писателя к мятежному полководцу немало: оба были homines novi, оба происходили из сабинской земли, оба в силу обстоятельств стали врагами нобилитета[5]. К тому же Серторий сражался с Помпеем — объектом насмешек писателя.

Саллюстий ставит своей задачей восстановить репутацию Сертория, о чьих заслугах умолчали предшествующие авторы[6] из-за незнатности полководца и ненависти к нему (Sall. Hist., I, 88). Серторий хорошо показал себя в кельтиберской и Союзнической войнах (loc. cit.), в годы гражданской войны выступает против марианского террора, добиваясь «славы человека доброго и умеренного» (I, 90; Plut. Sert., 5, 4–5), любим провинциалами за безукоризненное управление (1,94; Exup., 8), проявляет себя как талантливый полководец в борьбе с войсками сената (I, 104; II, 29–31). Он явно противопоставляется своим врагам — Сулле, который во зло употребил добытую власть (Cat., 11, 4; 5 1, 33–34), Метеллу, который с кичливой роскошью празднует бутафорский триумф (Hist., II, 70), баловню судьбы Помпею, которого льстецы сравнивают с Александром (III, 88), но в то же время терпящему от Сертория одно поражение за другим. Перед нами предстает, таким образом, доблестный воин, деятельный магистрат, борец против тирании нобилитета, может быть, даже воплощение политического идеала Саллюстия[7].

«История» послужила основой для дальнейшей просерторианской традиции, сохранилось от которой, к сожалению, немного. Но именно к ней восходит Плутархова биография Сертория — «наиболее подробное изложение связанных с Серторием политических событий и самый яркий образ героя, дошедший до нас»[8].

Основным источником Плутарха был, несомненно, Саллюстий. По мнению А. Шультена, «Плутарх вряд ли использовал другие источники… поскольку Саллюстий описал всю жизнь Сертория»[9]. Б. Мауренбрехер, однако, считал, что события ранней карьеры полководца, лишь кратко упомянутые Саллюстием (Hist., I, 88–89), описаны по Ливию, а участие Сертория в гражданской войне — по Страбону[10]. В. Шталь возражал, что они могли быть изложены в других частях I книги «Истории»[11]. Думается, что события Союзнической и гражданской войн могли быть позаимствованы у Саллюстия, описывающего их довольно подробно (I, 19–53)[12], сюжеты же гл. 2–3 — из других авторов[13].

X. Берве усматривает «шов» между двумя различными источниками в гл. 21–22 биографии, где заканчивается связное повествование и начинается рассказ о добродетелях Сертория, примеры которых расположены вне хронологического порядка. К тому же в 24,1 Плутарх говорит о Палатине как символе римской мощи[14], тогда как в эпоху Республики таковым был Капитолий. Во всем этом Берве усматривает влияние некоего источника эпохи Империи[15]. В. Шур указывает, что Плутарх ничего не пишет об операциях 74–73 гг. до н. э., о которых Саллюстий, несомненно, рассказывал (Hist., III, 43–44). Очевидно, последний в данном случае не использовался[16].

Эти соображения, однако, представляются небесспорными. Переход Плутарха к рассказу о добродетелях Сертория мог быть связан с замыслом автора показать героя, сломленного не врагами, а предателями из числа своих, что роднит его с Эвменом (Plut. Sert., 1,6). А после гл. 21 (бои под Сегонтией и Клунией) речь должна была идти как раз об успехах врагов, поэтому об операциях 74–73 гг. до н. э. ничего и не говорится. Что же касается Палатина, то упоминание о нем мог вставить сам Плутарх, своими словами передав фразу из источника. Поэтому вполне вероятно, что в гл. 21–24, а если брать шире, то в 4–27, информатором Плутарха был Саллюстий.

Восприняв от римского писателя положительный взгляд на героя, греческий биограф дает ему свою трактовку. Пара жизнеописаний «Серторий — Эвмен» основана на сходстве их судеб — талантливые люди, заброшенные на чужбину, доблестно сражаются с врагами и гибнут от рук соратников (Sert., 1, 6; Eum., 20, 1)[17].

Плутарха привлекают в Сертории прежде всего его гуманность, миролюбие, умеренность. Он выступает против марианского террора (Sert., 5), мягок в управлении провинцией (6,4), готов бежать на Острова Блаженных, лишь бы избавиться от ужасов гражданской войны (8, 2–9, 1), даже побеждая врагов, он готов пойти на мир и вернуться домой хотя бы как частное лицо (22, 5–6). Жестокость проявляется им лишь в конце жизни, спровоцированная кознями Перперны и его сообщников (25, 3–4). Серторий скромен и воздержан, тогда как его противник Метелл предается роскоши (13, 1–2; 22, 1–2). К тому же Серторий горячо любит мать, отказывается от власти и едва не умирает от горя, узнав о ее смерти (2; 22, б)[18]. Да и сам Серторий горячо любим воинами, как римлянами (15), так и испанцами. Он то притворяется перед варварами любимцем богов, то наставляет их с помощью наглядных примеров (11; 14; 16; 20). Серторий даже в тяжелых условиях не поступается интересами отечества: он не допускает к власти испанцев (22, 4), не уступает Митридату Понтийскому Азию, хотя очень нуждается в его помощи (23–24).

Не сколько отличается от этого образ Сертория, который мы находим в биографии Помпея (17–20)[19]. Плутарх пишет о нем, что это был полководец, «вовсе не похожий на Лепида» (17,1 — Λεπιδω δε ουδεν ομοιος στρατηγος). Речь идет исключительно о его полководческих талантах; подчеркивается, что он сумел поставить Помпея в тяжелое положение, улучшение же ситуации связывается только со смертью Сертория (19, 6; 20, 1–2). При этом, однако, указывается, что к нему «стеклись все дурные соки гражданских войн» (17, 1 — 'επ' εσχατον νοσημα των εμφυλιων πολεμιων). Здесь явно использовался иной источник, чем в жизнеописании Сертория[20] (хотя, возможно, наряду с ним) — Плутарх, как известно, не заботился о согласованности образов одних и тех же людей в различных биографиях[21].

Последним представителем просерторианской традиции был автор «Краткого сочинения о гражданских войнах Мария, Лепида и Сертория», автором которого считается неизвестный писатель IV–V вв. н. э., обозначенный в рукописи как Юлий Эксуперантий. Труд его опирается на «Историю» Саллюстия[22], что и определяет отношение Эксуперантия к Серторию. Он явно сочувствует ему, выделяет из числа других марианских лидеров, отмечает, что полководец сумел привлечь к себе симпатии провинциалов обходительностью и заботой об их благе (Exup, 7–8). Говорить о каких-то особенностях образа Сертория у Эксуперантия в силу конспективности его труда не приходится, но при этом писатель сообщает немало уникальных сведений.

Что же касается антисерторианской традиции, восходящей, как уже отмечалось, к Варрону, Гальбе и Посейдонию, то ее наиболее ранним представителем, дошедшим до нас, является Диодор Сицилийский. В «Исторической библиотеке» сохранился всего лишь один небольшой пассаж, посвященный Серторию (XXXVII, 22а), который, однако, ясно обнаруживает резкую антипатию автора к мятежному полководцу. Речь во фрагменте идет, судя по всему, о последнем периоде восстания 80–71 гг. до н. э. По словам Диодора, изгнанник начал репрессии против недовольных им племен; скопив огромные богатства, не платил тем не менее жалованья армии, пренебрегал друзьями и вообще действовал тиранически (τυραννικως), за что и был убит Перперной и Тарквицием. Столь категоричная и необъективная трактовка событий несет на себе явный отпечаток пристрастности современников, восходя к труду одного из них, видимо, Посейдония[23].

Крайне отрицательно отзывается о Сертории и Веллей Патеркул. Он пишет, будто Сулла захватил Сертория в плен, но затем отпустил его, после чего тот разжег в Испании страшную войну (II, 25, 2). Изгнанник больше хвалит как полководца Метелла, но на деле сильнее боится Помпея (II, 29, 5), а его смерть отнимает у римлян верную победу (II, 30, 1). Версия Веллея резко отличается едва ли не от всех других: факт пленения Сертория Суллой другими источниками не подтверждается; Плутарх рассказывает, что Серторий не довершил разгром Помпея при Сукроне из страха перед Метеллом (Sert., 19, б)[24]; гибель мятежного полководца от рук заговорщиков считается другими авторами одной из важнейших причин разгрома восстания (Plut. Pomp., 20, 2; Арр. ВС, I, 115; Flor., III, 22, 6). Вообще Серторий для Веллея — второстепенный персонаж, служащий фоном для virtus Суллы и Помпея.

Несколько иную позицию занимает Ливий, опиравшийся, как предполагается, на Варрона, Гальбу и других авторов[25]. От соответствующих частей его труда сохранились эпитомы XC–XCVI книг и отрывок XCI книги, рассказывающий о событиях рубежа 77/76 или 76/75 гг. до н. э. (см. Приложение 2).

Традиционно Ливий, поклонник Помпея, считается хулителем Сертория, а всю последующую антисерторианскую традицию называют ливианской. Подтверждения тому есть. В ер. 92 Ливий утверждает, что битва при Сукроне закончилась вничью — каждый из противников опрокинул один из вражеских флангов (см. также: Oros., V, 23, 11), умалчивая, что и второй фланг помпеянской армии был если не разбит, то сильно потрепан Серторием (Plut. Sert., 19,2–6; Pomp., 19,1–3). Подобное умолчание, мало отличающееся от искажения фактов, отразилось и в последующей историографии (см.: Арр. ВС, I, 110; Oros., V, 23, 11). Описывая битву при Сегонтии, Ливий, в отличие от Плутарха (Sert., 21, 3) и Аппиана (loc. cit.), пишет не просто о неудаче, а о бегстве армии Сертория. Эпитоматор Ливия сообщает, что Серторий казнил многих своих соратников по ложному обвинению в измене (ер. 92). Это одна из непременных черт тирана — чрезмерная подозрительность и преследование невиновных. Остается только гадать, какими риторическими рассуждениями сопровождал Ливий свой рассказ о расправе над мнимыми (с его точки зрения) изменниками.

Но есть примеры и иного рода. Единственный риторический пассаж в отрывке XCI книги посвящен не чему иному, как virtus Сертория, которая поначалу вдохновляла его на бой с врагом, а после победы побудила быть милосердным (eadem virtus quae irritantes oppugnaverat victorem placibiliorem fecit). В ep. 96, где сообщается о гибели Сертория, воздается должное его полководческим талантам и отмечаются его победы над военачальниками сената, в числе которых был и любимый Ливием Помпей (magnus dux et adversus duos imperatores vel frequentius victor). По-видимому, в основном тексте содержался некролог Серторию, где речь шла больше о его достоинствах, чем недостатках, меркнущих перед злодеянием Перперны и его сообщников.

Еще более неоднозначно оценивает личность мятежного полководца Флор. Он традиционно причисляется к ливианской традиции, но, видимо, знаком и с трудом Саллюстия. Писатель указывает, что Серторианская война была наследием проскрипций (proscriptionis hereditas — III, 22, 1), тем самым во многом оправдывая Сертория, разжегшего новый очаг смуты. В отношении мятежного полководца восхищение и сочувствие чередуются с осуждением: «человек высшей, но пагубной доблести» (§ 2), «мужественный человек», легко отыскивающий себе подобных (§ 3), но ему мало Испании, он заключает союз со злейшим врагом Рима — Митридатом (§ 4) и несет равную ответственность с полководцами сената за разорение Испании (§ 8). Пожалуй, ни один участник гражданских войн не вызывает у Флора столь противоречивых суждений. При этом следует заметить, что информативность его главы о Сертории равна почти нулю и неоднократно вводила исследователей в заблуждение[26].

Смесь объективности и недоброжелательности являет собой серторианский пассаж Аппиана Александрийского, восходящий, к Ливию[27] и отчасти, видимо, к Саллюстию[28] и мемуарам Суллы[29]. Стремясь дискредитировать Сертория, Аппиан обвиняет его в вероломном захвате Суэссы во время переговоров Сципиона с Суллой и не забывает напомнить об этом позже (ВС, I, 85; 108), изображает как агрессию его высадку в Испании (I, 108), описывает его ссору с воинами, которых он скопом обвинил в измене из-за предательства нескольких человек (I, 112). В конце концов Серторий «по божьему попущению (βλαπτοντος ηδη θεου)»[30] забросил дела и предался роскоши, пьянству и разврату, из-за чего стал терпеть поражения, сделался подозрительным и жестоким, что вынудило Перперну в целях самообороны убить его (I, 113)[31]. Но в то же время Аппиан, описывающий прежде всего войны, признает доблесть Сертория как полководца: он смел[32], энергичен, удачлив, даже терпя поражение, стремится нанести врагу контрудар, если нужно, лично участвует в битве, а потому популярен среди как римлян, так и испанцев, сравнивающих его с Ганнибалом (I, 108; 110; 112). Война не кончилась бы так скоро, указывает Аппиан, если бы Перперна не убил Сертория (1, 115).

Последним представителем антисерторианской традиции является христианский писатель V в. н. э. Орозий Павел, автор «Истории против язычников», которую можно отнести к античной историографии лишь с известной натяжкой.

Орозий чрезвычайно суров по отношению к Серторию. Для него мятежный проконсул — тиран, узурпатор, противостоящий законной власти, даруемой от Бога, и этим объясняется позиция писателя[33]. Он пишет о Сертории: «Поджигатель (incentor) и участник (particeps) гражданской войны, который по окончании этой войны начал затем в Испании другую»[34] (V, 19, 9; ср.: Vell. Pat., II, 25, 2), «муж коварный и дерзостный» (vir dolo atque audacia potens) (V, 23, 2). Взяв штурмом Лаврон, Серторий устраивает там жестокую резню, а уцелевших жителей отправляет в Лузитанию в рабство (§ 7); он похваляется победой над Помпеем, над которым, как выясняется чуть ниже, имел двойной перевес (§ 8–9). В конце концов он гибнет от рук своих (suorum dolis interfectus), чем кладет конец войне, дав тем самым римлянам победу без славы (§ 13).

Источниками Орозия были, по-видимому, различные бревиарии, хотя он и ссылается в своем рассказе на Гальбу (§ 9). Лучшее тому доказательство — его рассказ об убийстве Сертория, из которого следует, что полководца убили не римляне, а испанцы. Объяснить столь грубую ошибку нетрудно — в бревиариях (Флор, Евтропий, Эксуперантий) кратко указывалось, что Серторий убит «своими». Орозий же просто не разобрался, кто имеется в виду, что и привело к ошибке[35]. Но, несмотря на сей казус, информация Орозия довольно добротна и делает его одним из важнейших источников по данной тематике.

В сборниках exempla Фронтина, Валерия Максима, Авла Геллия господствует взгляд на Сертория как на интеллектуального героя. Внимание авторов привлекают изобретательность, смекалка полководца, умеющего обвести врага вокруг пальца и уйти от опасности или убедить простодушных испанцев в своей правоте, поскольку-де он выполняет волю богов. Особенно популярны сюжеты о хилом и могучем конях и о лани полководца, ставшие столь хрестоматийными, сколь и рассказы об Александре и Диогене, Сципионе и иберийской девушке из Нового Карфагена и т. д.[36] Весьма примечателен подход Фронтина. Он, например, сообщает о том, что Серторий убил гонца, чтобы тот не разгласил весть о разгроме армии Гиртулея, которая могла подорвать боевой дух повстанцев (II, 7, 5). Но автора ничуть не беспокоит чудовищность этого поступка (возможно, кстати, вымышленного хулителями Сертория[37]). Задача писателя — показать, как нужно скрывать свои поражения, а в остальном — à la guerre comme à la guerre. Следует также отметить, что упомянутый факт, как и некоторые другие, явно вырван Фронтином из контекста или мог передаваться лишь как одна из версий[38], а то и просто как слух, он же излагает их как нечто бесспорное. Для него важна не реальность события, а его возможность, ибо «Стратегемы» — не история, а советы полководцу. Но в целом Фронтин, как и Валерий Максим, — весьма ценный источник, важный не только своей уникальной информацией, но и тем, что он является любопытным образцом позднейшего восприятия личности и деяний Сертория.

Информация письменных источников о Сертории весьма ограниченна, особенно если сравнивать с Суллой, Цезарем или Помпеем. Незначительную помощь исследователям оказывают данные археологии, нумизматики и эпиграфики, хотя данными археологии Серторианская война обеспечена лучше, чем любые другие события I в. до н. э.[39] В частности, в ходе раскопок к северо-западу от Касереса был обнаружен зимний лагерь Цецилия Метелла (Castra Caecilia)[40], близ горы Гран Аталайя — зимний и летний лагеря, который занимали, вероятно, войска Титурия, одного из легатов Помпея[41], в Альмазане — еще один лагерь, приблизительно относимый к этому периоду, но неясно, каким из полководцев построенный[42]. Эти находки, как и данные топонимики, несколько уточняют топографию боевых действий, но в целом являются скорее источником по истории римской армии той эпохи, чем собственно Серторианской войны. Если говорить о надписях, то нам приходится довольствоваться только поздними эпиграфическими памятниками, где упоминаются Сертории и Перперны — по-видимому, потомки лиц, получивших гражданство из рук обоих полководцев[43]. Это позволяет составить некоторое представление о гражданской политике руководителей движения и уточнить, в каких районах повстанцы пользовались наибольшей поддержкой. Но нужно иметь в виду, что в силу немногочисленности эпиграфических находок подобные выводы носят в значительной степени гипотетический характер.

То же в немалой мере и относится и к данным нумизматики. Монет времен Серторианской войны обнаружено немало, но при этом ни на одной из них нет имени самого Сертория. Большинство отчеканенных им монет — иберийские, что определенным образом характеризует его отношения с испанцами. Что же касается кладов, датируемых 70-ми гг. до н. э., то обстоятельства, при которых они были зарыты, до сих пор окончательно не выяснены, а потому делать какие-либо бесспорные выводы на основании факта сокрытия денег довольно трудно.

Опираясь на все эти данные, мы можем представить себе биографию Сертория в целом, но ее подробности высвечиваются как бы пунктиром. О многом приходится лишь догадываться. И все же даже эти скромные сведения позволяют корректировать старые выводы и делать новые, что мы и надеемся показать в дальнейшем изложении.

Первым серьезным исследованием по данной тематике стала биография Сертория в IV томе «Истории Рима в эпоху перехода от республиканского устройства к монархическому» В. Друмана[44]. Его изложение опирается на большое число источников, не только письменных, но и нумизматических. Правда, оно несвободно от ошибок хронологического и географического характера, сомнительны и многие выводы ученого, но некоторые наблюдения не утратили значения и по сей день. Друман весьма сдержанно оценивает Сертория. Он не питает иллюзий относительно его моральных качеств, как то делали вслед за Плутархом историки конца XIX — начала XX в. Ученый сравнивает его с Марием, ибо Серторий, как и Марий, по его мнению, «был только солдатом», а не политиком. Это сравнение, однако, не нашло признания в науке.

Совершенно по-иному интерпретировал личность и деятельность Сертория Т. Моммзен, давший ему самые восторженные характеристики: «во всех отношениях прекрасный человек», «единственный дельный человек среди революционных бездарностей», «один из крупнейших, если не самый крупный» и т. д.[45] Он отмечал выдающиеся таланты Сертория как полководца, указывая также, что тот был выдающимся политиком и дипломатом: он единственный выступил против марианского террора, сумел привлечь на свою сторону испанские племена, много сделал для романизации Испании. «Вряд ли кто-либо из… римских государственных деятелей был равен Серторию столь всесторонними дарованиями». В то же время Моммзен указывал, что в условиях Испании Серторий был обречен на поражение, каковое его и постигло[46]. Заключительная оценка Моммзена выдержана в духе панегирика: «Один из крупнейших, если не самых крупных людей, выдвинутых до той поры Римом, человек, который при более благоприятных обстоятельствах стал бы преобразователем своего отечества», один из величайших «демократических предшественников» Цезаря[47].

Точка зрения Моммзена, изложенная им с большой художественной силой, оказала заметное влияние на историографию, где сложился своего рода «миф» о Сертории. Взгляд на него как на «рыцаря без страха и упрека»[48] нашел отражение в общих трудах К. В. Нича, К. Ноймана, Б. Низе. Однако она вызвала возражения В. Ине, указывавшего, что «Серторий был первым римлянином, который поднял римскую провинцию на восстание против Рима и заключил с внешним врагом союз против своего отечества». Исследователь считает необоснованными похвалы Моммзена государственным талантам Сертория и не видит в нем несостоявшегося обновителя Рима. По мнению немецкого историка, мятежный полководец не обладал какими-либо политическими убеждениями, поскольку в любой момент готов был сложить оружие и вернуться в Рим в качестве частного лица или бежать на Острова Блаженных. Он, как полагает ученый, был лишь смелым авантюристом, «который только и делал, что бросался из одного рискованного предприятия в другое… Его можно сравнить… с лишенным отечества кондотьером, превратившим войну в свой промысел»[49].

В 1891 г. вышла в свет обширная статья П. Р. Беньковского «Критические исследования по хронологии и истории Серторианской войны»[50]. В ней была подробно рассмотрена практически вся деятельность Сертория. Автор продемонстрировал отличное знание источников, однако большинство его выводов, особенно в области хронологии, представляются ошибочными.

Интересное решение ряда проблем предложил Б. Мауренбрехер, подготовивший двухтомное издание «Истории» Саллюстия. Он, правда, несколько преувеличил ее влияние на последующую традицию о Сертории и ошибочно атрибутировал некоторые фрагменты «Истории», но при этом справедливо, на наш взгляд, указал на использование Саллюстия Аппианом в рассказе о Сертории и обосновал датировку событий отрывка XCI книги Ливия 76–75 гг. (см. Приложение 3).

В 1907 г. была опубликована диссертация В. Шталя «О Серторианской войне»[51]. В ней тщательно проанализирована античная традиция об этом событии, а также ход самой войны. Наиболее интересной является источниковедческая часть работы, где проводится весьма интересное сопоставление различных традиций и выясняются их источники. В своих военно-исторических штудиях Шталь исправляет некоторые ошибки Беньковского, но в целом его реконструкция испанских событий 80–71 гг. до н. э. требует серьезных поправок. Кроме того, Шталь, как и Беньковский, практически не учитывает позиции местного населения, которая, несомненно, влияла на ход боевых действий.

В 1926 г. вышла в свет монография А. Шультена «Серторий»[52]. Крупнейший в мире на тот момент специалист по истории античной Испании, хорошо зная ее археологию, топографию и климат, ученый попытался реконструировать не только биографию полководца, но и детальную картину Серторианской войны. Некоторые наблюдения Шультена не утратили значения до сих пор, но попытки автора установить хронологию с точностью до недели или определить, по какой дороге двигались армии сторон, основаны преимущественно на логике, а не на источниках. Сами источники интерпретируются автором, по мнению многих ученых, также не всегда правильно.

Личность Сертория трактуется Шультеном в моммзеновском духе. Ученый видит в нем великого полководца, сравнимого с Ганнибалом и Наполеоном. Кроме того, «говоря о Сертории-полководце, нельзя забывать о Сертории — государственном деятеле. Его величие, собственно, как раз и состоит, совсем как у Цезаря, в соединении военного и политического гения» (S. 153). Мысль о Сертории как предшественнике великого диктатора, лишь намеченная у Моммзена, рефреном проходит через всю работу (S. 10, 12, 137, 139, 157, 158). В случае победы мятежный проконсул, по мнению Шультена, «хотел занять руководящее положение в государстве, в духе принципата, […] которого Помпеи желал, а Август достиг, в духе самодержавия Цезаря» (S. 157–158). Вряд ли, однако, оправданно ставить в один ряд режимы Цезаря и Августа, ибо они не тождественны по форме, а отчасти и по содержанию.

Много внимания уделяется отношениям Сертория с испанцами, которых Шультен изображает «детьми природы», которых римлянин хотел приручить «римской культурой, словно диких зверей» (S. 43, 80). По мнению ученого, именно Серторий заложил в Испании основы романизации (S. 156). При этом не делается разницы между разными областями Испании, часть которых была уже сильно романизирована. Почти не учитывается позиция местного населения в ходе восстания, просто говорится о его усталости от войны, но и только (S. 131). Сопротивление испанцев после гибели Сертория объясняется их верностью своему вождю (S. 136). Здесь явно преувеличивается роль личности полководца. Недаром книга заканчивается главой о нем как о человеке, причем его душевные качества оцениваются в превосходных степенях.

В монографии Шультена «миф» о Сертории достиг своего логического завершения. Реакцией на это стала статья X. Берве, напечатанная в 1929 г.[53] Автор подверг жесткой критике взгляды Моммзена и Шультена, не находя в деятельности Сертория никакого позитивного начала. По мнению ученого, Серторий совершил акт государственной измены, вступив в союз с пиратами, лузитанами и Митридатом Эвпатором (S. 216). Опираясь на версию Аппиана, Берве считает, что мятежный проконсул уступил царю Понта Азию, совершив тем самым неслыханное преступление (S. 201–204, 207–212). Автор подчеркнул незаконность создания Серторием эмигрантского сената и введения в его состав лиц несенаторского сословия (S. 214–215). По мнению ученого, в случае захвата власти в Риме Серторий не смог бы вывести государство из кризиса, поскольку боролся лишь за удовлетворение собственных амбиций и не имел какого-либо реформаторского плана (S. 222–223). В заключение Берве выносит Серторию суровый приговор: «Его антигосударственный, деструктивный образ действий заслуживает однозначно негативной оценки. […] Для римской истории, и не только для нее, он остается тем, кем объявил его римский сенат […] — hostis populi Romani» (S.227).

Несомненно, подход Берве нельзя признать объективным. Стремясь создать образ «идеального» злодея, историк чрезмерно сосредоточился на таких схоластических вопросах, как совершение Серторием государственной измены и уступка им Азии Митридату. Да и вообще автор не желает замечать, что речь шла о борьбе не на жизнь, а на смерть, в которой юридические вопросы мало кого волновали.

Тем не менее статья Берве имела важное значение, поскольку способствовала преодолению «мифа» о Сертории. Она породила оживленную дискуссию, в ходе которой было высказано немало различных точек зрения. П. Тревес счел рассуждения Берве о совершении Серторием измены модернизаторскими, но в целом весьма сдержанно оценил деятельность мятежного проконсула, считая его лишь «солдатом фортуны»[54]. В. Шур же в целом остался на позициях Моммзена и Шультена, утверждая, что Серторий был «последним великим популяром старого стиля, последним в ряду великих идейных политиков, во главе которого стоят благородные образы младшего Сципиона и обоих Гракхов»[55]. Более интересны суждения В. Эренберга[56]. Он указал, что превращение провинции в политический базис, предпринятое Серторием, было новым явлением в римской истории. В его политической деятельности ученый увидел «подлинное освобождение от партийности». Сражаясь против олигархического режима, Серторий тем не менее не выступал с какими-либо «демократическими» лозунгами, ибо боролся не за возвращение в Рим в качестве главы популяров, а за захват власти (S. 199–200). Тем не менее его борьба с олигархией была оправданной, ибо сенат не желал идти с ним на соглашение (S. 197).

Новым серьезным шагом в изучении проблемы стал очерк Э. Габбы «Истоки Союзнической войны и политическая жизнь Рима после 89 г. до н. э.», в которой важное место уделено серторианской тематике. Итальянский историк обратил внимание на неоднородность населения Испании, значительная часть которого подверглась сильной романизации. Жители романизированного юго-восточного побережья, полагает ученый, заняли враждебную позицию по отношению к Серторию, тогда как на востоке и северо-востоке он получил поддержку. По мнению исследователя, восстание Сертория представляло собой последний отголосок Союзнической войны. Значительную часть поселенцев в Испании, как указывает Э. Габба, составляли италики: недаром в качестве столицы мятежный проконсул выбрал Оску, являвшуюся колонией осков. Немало италийских элементов находилось в окружении полководца, который, по мнению историка, поддерживал связь с экс-инсургентами на Апеннинском п-ве. Союз Сертория с Митридатом Эвпатором, по мысли историка, сложился во многом из-за заинтересованности южноиталийских купцов в развитии торговли с Востоком[57].

Точка зрения итальянского историка вызвала возражения, ибо нет данных об участии в восстании Сертория италийских колонистов, а если оно и имело место, то могло и не быть связано с Союзнической войной[58]. Сомнительно также, что италийцы выступали за союз с Митридатом, ибо слишком сильно пострадали от устроенной им резни в Азии в 88 г. до н. э.[59] Тем не менее некоторые наблюдения Габбы о взаимоотношениях Сертория с местным населением и составе участников восстания весьма интересны и оказали плодотворное влияние на изучение вопроса.

Сдержанную оценку деятельности Сертория в Испании дал Дж. Гаджеро. По его мнению, марианский проконсул стремился сохранить привилегированное положение римлян в созданном им государстве, а потому часто ограничивался лишь обещаниями и декларациями в адрес испанцев, не допуская их при этом к высшим постам. Серторий «был склонен позволить лишь интеграцию в римское провинциальное общество группы туземцев, более многочисленной, чем прежде», а потому не следует преувеличивать масштабы и значение его мероприятий. Нельзя, однако, и недооценивать их, поскольку они имели для испанцев не только «материальное», но и, что не менее важно, психологическое значение[60].

Заметно продвинулись вперед нумизматические исследования, установившие, что Серторий выпускал монеты не римского, а иберийского образца, служившие, очевидно, для внутреннего обмена. Значительная часть иберийских и кельтиберских монет, как выяснилось, были отчеканены именно при Сертории.

Были внесены поправки в картину Серторианской войны. У. Беннет аргументированно передатировал смерть Сертория 73 г. (вместо общепринятого 72 г.)[61]. Ф. О. Спанн убедительно показал, что решающее сражение 75 г. до н. э. произошло не при Сагунте, как считалось, а при Сегонтии[62]. Это серьезно изменило представления о ходе операций 75 г. и о политической обстановке в Испании после битвы при Сукроне. В то же время были выдвинуты весьма сомнительные хронологические теории, сдвигавшие события 76–75 гг. до н. э. на 77–76 гг. (см. Приложение 3).

В 1987 г. вышла в свет монография американского ученого Ф. О. Спанна «Квинт Серторий и наследие Суллы»[63], во многом вобравшая в себя результаты исследований предшествующих лет. По его мнению, вероятными патронами Сертория на раннем этапе его карьеры были Цепион и Дидий, а после осуждения первого и гибели второго он оказался без покровителей. Это привело его в ряды сторонников Цинны. После смерти Цинны Серторий опять оказался в сложном положении и, поссорившись с марианскими лидерами, предпочел отбыть в Испанию, где мог действовать самостоятельно. Когда же к власти пришел Сулла, речь уже шла не о карьере, а о выживании. «Таланты Сертория, — пишет в заключение Ф. О. Спанн, — были растрачены впустую, жизнь прошла зря в бесславной борьбе, которой он не хотел, в которой не имел сил победить и которой не мог избежать» (Р. 152).

Автор возражает против неумеренных похвал Серторию как полководцу и считает его тактическим гением, но посредственным стратегом, которого нельзя сравнивать с Ганнибалом и Цезарем. По мнению Спанна, он был идеальным легатом и не годился на роль главнокомандующего (Р. 140–146).

В то же время автор мало внимания уделяет взаимоотношениям мятежного проконсула с населением Испании, останавливаясь лишь на месте туземцев в структуре повстанческой армии (Р. 81–82, 145). Вопреки мнению Габбы Спанн считает, что число римско-италийских колонистов в Испании было тогда незначительно, а потому об их роли в восстании говорить не приходится (Р. 169–170). Вывод ученого верен, но не потому, что колонистов было мало, а потому, что они не поддержали Сертория (см. ч. 3).

В 1994 г. был опубликован обширный комментарий американского исследователя К. Ф. Конрада к Плутарховой биографии Сертория[64]. Автор тщательно проанализировал текст биографии, уточнив чтение ряда спорных мест. Он предложил интересную реконструкцию ряда событий, прежде всего боевых операций, остановился на эпизодах, не освещаемых в биографии, но при этом оставил без комментария некоторые важные пассажи у самого Плутарха.

Определенное место серторианская тематика занимает и в отечественной историографии. До середины XX в. она освещалась лишь в общих трудах по истории Рима, где мятежный проконсул оценивался положительно, как борец против сулланской диктатуры. К сожалению, недостаточное внимание историков к данному вопросу нередко приводило к небрежности в описании событий и выводах.

Так, С. И. Ковалев утверждал, будто Серторий провозгласил независимость Испании от Рима и предполагал, что он боролся за создание «подлинно демократической, гуманной и просвещенной республики, в которой отсутствовало бы угнетение народов»[65]. Более детально эта тема была освещена в диссертации З. М. Куниной[66]. Автор нередко ограничивается лишь пересказом источников, опираясь в основном на их интерпретацию А. Шультеном, импонирующую ей своей просерторианской направленностью. Как указывает З. М. Кунина, объективно Серторианская война, как и восстание Спартака, расшатывала «рабовладельческий строй», способствовала упадку республиканских порядков, формированию военной диктатуры и переходу к Империи (с. 158–162). Само движение двусмысленно именуется «гражданской войной римской провинции Испании… за свержение римского ига» (с. 160–161). В более поздней статье З. М. Кунина, правда, уже вполне определенно считает Серторианское восстание освободительным движением[67].

Проблемы взаимоотношений Сертория с испанцами и характер восстания рассматривались также в диссертации Г. Е. Кавтария[68]. Автор считает, что мятежный полководец всюду встречал поддержку местного населения, но его интересы сами по себе были чужды ему — испанцы являлись лишь орудием в руках Сертория и не пользовались никакими привилегиями в его государстве (с. 27). Однако чуть ниже Г. Е. Кавтария пишет, что Серторий, не доверяя своим соратникам из числа римлян, опирался именно на испанцев (с. 28, 29). Объяснить это противоречие автор не пытается. В заключение он пишет, что по окончании восстания 80–71 гг. до н. э. «Испания вступила на службу римского государства, культуры и литературы», в чем огромная роль принадлежит Серторию (с. 30).

Таким образом, Г. Е. Кавтария, подчеркнув противоречия в политике Сертория, не смог объяснить их. Эту задачу во многом выполнил в своей диссертации И. Е. Гурин[69].

По его мнению, испанцы играли не столь уж подчиненную роль, одни из них боролись за повышение своего статуса, а другие — против римского господства как такового. Союз с племенами, враждебными власти Рима, раздражал римско-италийских колонистов и романизированных туземцев, которые к концу 75 г. до н. э. отошли от движения. Лицо восстания с этого времени стали определять именно противники римского господства, в зависимости от которых оказались римские эмигранты, за Серторием же сохранились лишь военные полномочия. Из гражданской войны восстание превратилось в антиримское движение. Гибель Сертория и Перперны не означала конца войны, ибо ряд племен продолжал борьбу и после этого.

Интересна статья Ю. Б. Циркина «Движение Сертория»[70]. Автор считает, что римско-италийские колонисты, не желая терять свое привилегированное положение в провинции, не поддержали восстание, ибо Серторий обещал подобные привилегии и верхушке испанского общества. Что же касается участников восстания, то, как подчеркивает Ю. Б. Циркин, личность их вождя была единственным звеном, соединявшим римскую и испанскую группы участников движения, и с его гибелью от рук заговорщиков это и без того зыбкое единство распалось, что ускорило поражение восстания. Значение Серторианской войны, по мнению ученого, состоит в том, что она стала «хотя и не очень значительным, но этапом в романизации Испании», что «также явилось шагом на пути от республики к империи».

Таким образом, серторианская проблематика весьма основательно изучена в историографии. Многие вопросы получили интересное и убедительное разрешение. Однако источники, несмотря на свою скудость, все еще сохраняют простор для новых интерпретаций, что мы и надеемся показать предлагаемой книгой[71].