Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры

Плутониум

– Удивительно, – говорил доктор Мэннерс, – как расширилась наша фармакопея благодаря космическим исследованиям. За последние тридцать лет на различных планетах Солнечной системы были открыты сотни доселе неведомых субстанций, которые теперь используют как наркотики или лекарства. Весьма интересно будет взглянуть, что обнаружит на планетах альфы Центавра экспедиция Аллана Фаркуара, когда и если они туда доберутся и вернутся на Землю. Хотя сомневаюсь, что нас ожидают находки более значимые, чем открытие селенина. Его производят из ископаемого лишайника, который в тысяча девятьсот семьдесят пятом году обнаружили во время первой экспедиции на Луну; он, как вы знаете, помог нам почти полностью искоренить когда-то терзавший человечество рак. Из раствора селенина можно изготовить сыворотку, безотказно действующую на раковые опухоли, и она не только исцеляет уже заболевших, но и предотвращает заболевание.

– Боюсь, я в последнее время не следил за новыми открытиями, – чуть извиняющимся тоном откликнулся Руперт Бэлкот, скульптор, зашедший в гости к Мэннерсу. – Конечно, про селенин известно всем и каждому. Недавно много писали еще о минеральной воде с Ганимеда, действие которой можно сравнить с действием воды из легендарного источника вечной молодости.

– А, вы имеете в виду клитни, как это вещество называют жители Ганимеда. Это прозрачная жидкость изумрудно-зеленого цвета, которую выбрасывают на поверхность гейзеры в кратерах дремлющих вулканов. Ученые полагают, что именно клитни – причина почти сказочного долголетия ганимедцев. А еще ученые полагают, что на людей она, возможно, будет действовать так же.

– Но ведь некоторые инопланетные вещества оказались для нас вовсе не такими уж благотворными? – вспомнил Бэлкот. – Мне рассказывали о марсианском яде, который немало способствовал расцвету смертоносного искусства тайных убийств. А еще этот венерианский наркотик под названием мнофка, который действует на человеческий организм гораздо страшнее, чем любой земной алкалоид.

– Ваша правда, – кивнул доктор с философским видом, – многие из этих химических соединений можно использовать не по назначению и добиться тем самым весьма губительного эффекта. Но точно так же можно использовать и любые земные вещества. Как и всегда, человек может обратить что-то во зло или во благо… Марсианский яд – это, видимо, акпалоли, сок рыжевато-желтого растения, весьма распространенного в оазисах Марса. Он бесцветен и не обладает ни вкусом, ни запахом. Убивает почти мгновенно и не оставляет следов – жертва как будто умирает от инфаркта. Наверняка на тот свет отправилось уже немало бедолаг, которым тайно добавили капельку акпалоли в еду или в лекарство. Но даже акпалоли можно использовать в мизерных дозах, и тогда он превращается в весьма эффективный стимулятор, который помогает при обмороках, и не раз с его помощью чудодейственным образом возвращали способность двигаться паралитикам… Конечно, – продолжал он, – мы очень многого еще не знаем об этих инопланетных веществах. Нередко человек открывал их полезные свойства случайно, а кое о каких мы, несомненно, не ведаем до сих пор. Взять хоть ту же мнофку. Отчасти она похожа на земные наркотики, например на опиум или гашиш, но ее нельзя использовать как болеутоляющее или анестезирующее. Под воздействием мнофки человек ощущает время на немыслимой скорости, у него невероятно обостряются и усиливаются все чувства, как приятные, так и болезненные. Принявший этот наркотик как будто живет и движется с чудовищной, поистине ураганной скоростью, даже если в реальности просто неподвижно лежит на диване. Он погружается в стремительный поток сенсорных ощущений и за несколько минут «проживает» сразу несколько лет. Но физическое воздействие этой иллюзии весьма неприятно: истощение организма и старение тканей – те самые несколько минут и правда старят на несколько лет. Существуют и другие средства, сравнительно малоизученные, чьи свойства, хоть в это и трудно поверить, даже любопытнее свойств мнофки. Вы, вероятно, не слышали о плутониуме?

– Нет, не слышал, – ответил Бэлкот. – Расскажите.

– Я могу даже показать, хотя смотреть там особо не на что – просто мелкий белый порошок.

Мэннерс поднялся с кресла с пневматическими подушками и подошел к большому шкафу из синтетического черного дерева, где стояли пузырьки, пробирки и коробочки разнообразных форм и размеров. Доктор вытащил оттуда и протянул Бэлкоту крошечную квадратную бутылочку, на две трети заполненную каким-то порошком, похожим на крахмал.

– Плутониум, – объяснил он, – как можно догадаться по названию, происходит с ледяного Плутона, этого одинокого космического отшельника, куда пока успела высадиться только одна земная экспедиция: ее возглавляли братья Джон и Августин Корнеллы, стартовали они в девяностом, а домой возвратились лишь в девяносто шестом, когда уже почти все потеряли надежду снова их увидеть. Возможно, вы слыхали, что по пути назад погибла половина экипажа, в том числе и Джон Корнелл, а выжившие добрались до Земли на последнем кислородном баке… В этом пузырьке содержится где-то десятая часть всего плутониума, который сейчас есть на нашей планете. Три года назад Августин Корнелл, мой одноклассник и старинный друг, отдал его мне как раз перед тем, как отправиться к альфе Центавра с экспедицией Аллана Фаркуара. Мне очень повезло заполучить такую редкость. Геологи из экспедиции Корнеллов обнаружили это вещество, когда пытались выяснить, что находится под поверхностью этой мрачной, озаренной светом далеких звезд планеты, и в попытке исследовать ее историю и химический состав пробили слой затвердевших газов. В тех обстоятельствах они мало что могли – времени было в обрез, оборудования не хватало, – но некоторые весьма любопытные открытия им все же удалось совершить, и плутониум среди них отнюдь не последнее. Как и селенин, этот порошок – останки ископаемого растения. Его возраст, несомненно, насчитывает многие миллиарды лет – в те незапамятные времена Плутон еще излучал достаточно тепла и на его темной поверхности могла произрастать какая-то рудиментарная флора. Тогда там, по всей видимости, имелась и атмосфера, хоть экспедиция Корнеллов и не обнаружила никаких следов животной жизни. Помимо углерода, водорода, азота и кислорода в плутониуме в мизерных дозах содержатся и другие, до сих пор не распознанные элементы. Изначально он существовал в кристаллической форме, но под воздействием воздуха на борту ракеты тут же рассыпался мелким порошком. Плутониум прекрасно растворяется в воде и образует устойчивый коллоид, который даже по прошествии длительного времени не дает осадка.

– Вы сказали, это наркотик? – уточнил Бэлкот. – Как же он действует?

– Сейчас расскажу, хотя этот эффект достаточно трудно описать. Свойства плутониума обнаружились по чистой случайности: на обратном пути к Земле один из участников экспедиции, пребывая в полубреду из-за космической лихорадки, по ошибке взял пузырек без этикетки, полагая, что там бромид или калий, и принял небольшую дозу. Горячечные видения стали еще занимательнее, поскольку под действием порошка ему открылись доселе совершенно не известные концепции пространства и времени. С тех пор с плутониумом экспериментировали еще несколько исследователей. Эффект длится недолго – дольше получаса не бывало – и варьируется в зависимости от подопытного. И никаких последующих осложнений – ни ментальных, ни физических, ни неврологических; во всяком случае, обнаружить их пока никому не удалось. Я и сам пару раз принимал плутониум и могу подтвердить. Как именно он воздействует на человека, я не совсем понимаю. Может, просто вызывает некое расстройство, трансформацию чувств, как, например, тот же гашиш; а может, стимулирует какой-то рудиментарный орган, некий пока не задействованный участок в человеческом мозгу. Как бы то ни было, получается вот что: меняется восприятие времени – длительность воспринимаешь как пространство. Подопытный видит прошлое и будущее и себя в нем, и все это представляется в виде некоего места, простирающегося в двух направлениях. Конечно, далеко заглянуть не удастся – видны лишь несколько прошедших и предстоящих часов, – но переживание весьма любопытное, помогает по-новому взглянуть на загадку времени и пространства. Совершенно не похоже мнофку.

– Интересно, – признал Бэлкот. – Однако сам я никогда особенно не экспериментировал с наркотическими веществами; бывало, в годы романтической юности раз или два пробовал индийскую коноплю. Видимо, начитался Готье и Бодлера. Но результат меня разочаровал.

– Полагаю вы ее принимали недолго, и ваш организм не успел впитать достаточно вещества, – предположил Мэннерс. – А потому никаких особенных видений у вас не было – слишком мала доза. С плутонием все иначе: максимальный эффект после самого первого раза. Бэлкот, мне кажется, вам это будет очень интересно, вы же скульптор: вы увидите необыкновенные формы, которые сложно описать в терминах евклидовой геометрии. Я с удовольствием дам вам немножечко порошка прямо сейчас, если вы готовы поэкспериментировать.

– Не слишком ли щедро с вашей стороны? Это ведь такая редкая субстанция?

– Дело вовсе не в щедрости. Вот уже много лет я собираюсь написать книгу об инопланетных алкалоидах, а вы, возможно, предоставите мне бесценные сведения. У вас мозг художника и развитое чувство прекрасного – ваши плутониумные видения наверняка будут удивительными и необычайно четкими. Только потом опишите мне все как можно подробнее.

– Ну хорошо, – согласился Бэлкот. – Все надо когда-нибудь попробовать.

Своим рассказом о необычайном наркотическим веществе Мэннерсу удалось растравить любопытство скульптора и соблазнить его воображение.

Мэннерс принес старинный бокал для виски и налил в него золотисто-красную жидкость почти до краев. Потом вытащил пробку из бутылочки с плутонием, сыпанул щепотку в стакан, и белый порошок тут же растворился без всякого шипения и пузырьков.

– Эта жидкость – вино из марсианских сладких клубней под названием оввра, – объяснил доктор. – Вино совсем не крепкое и вполне безобидное, оно смягчит горький вкус плутониума. Выпейте побыстрее и откиньтесь в кресле.

Бэлкот медлил, разглядывая бокал.

– А вы уверены, что это ненадолго? – спросил он. – Сейчас четверть десятого, а в десять мне нужно будет уйти: у меня назначена встреча в клубе «Бельведер» с одним из моих покровителей – миллиардером Клодом Вишхейвеном: он хочет заказать мне барельеф из псевдонефрита и неояшмы для своего загородного поместья. Ему нужна по-настоящему футуристическая новаторская работа. Сегодня мы должны обговорить все детали: тему и прочее.

– Тогда у вас в распоряжении целых сорок пять минут, – кивнул доктор, – а самое большее через тридцать ваш мозг и все ваши чувства вернутся в норму. Насколько я знаю, дольше эффект никогда не длится. Останется еще четверть часа, чтобы рассказать мне подробно о ваших ощущениях.

Бэлкот одним глотком осушил старинный бокал и откинулся на мягкие подушки пневматического кресла. Он как будто невесомо соскальзывал вниз в бесконечный туман, которым с необъяснимой скоростью заволокло комнату; и сквозь этот туман скульптор кое-как различил, что Мэннерс забрал из его разжавшихся пальцев пустой бокал. Лицо доктора парило где-то в вышине, маленькое и размытое, словно Бэлкот смотрел снизу на вершину горы: доктор двигался и существовал словно в другом мире.

Сам Бэлкот продолжал плавно падать через бесконечный туман, растворяющий все вокруг в изначальном хаотическом мороке. По прошествии того, что нельзя было назвать временем, туман, поначалу однородный и серый, вспыхнул текучим радужным сиянием, которое беспрестанно переливалось разными цветами, каждое мгновение сменявшими друг друга, а иллюзия парящего падения сменилась головокружительным вращением, будто скульптор попал во все ускоряющийся водоворот.

И, угодив в эту сияющую радужную воронку, он испытал непередаваемую трансформацию чувств. Вращающиеся цвета постепенно и неуловимо затвердевали четкими формами, словно Бэлкот наблюдал акт творения из первозданного хаоса, и формы эти заняли свое место на таком же первозданном горизонте. Ощущение полета по спирали сменилось полной неподвижностью. Больше скульптор не чувствовал себя живым организмом: он превратился в абстрактное око, бестелесный центр визуального восприятия, зависший в пустоте, но тем не менее каким-то образом тесно связанный с застывшей перспективой, что разворачивалась перед неописуемой точкой обзора.

Не испытав ни малейшего удивления, Бэлкот обнаружил, что смотрит разом в двух направлениях. И в одну, и в другую сторону на довольно большое расстояние, полностью лишенное обычной перспективы, простирался необычайный пейзаж, который пересекала прямая, сплошная, украшенная фризом или барельефом стена, состоящая из человеческих фигур.

Поначалу Бэлкот не мог различить, что именно там изображено, и видел лишь гладкие, перетекающие друг в друга очертания на фоне повторяющихся пятен, сложных углов и фрагментов других человеческих фигур, которые приближались или удалялись, иногда очень резко, откуда-то снаружи. А потом зрение сфокусировалось, и он все понял.

Этот самый барельеф целиком состоял из повторяющихся фигур его самого: они накладывались друг на друга, будто волны в потоке, и, как поток, барельеф был целостным и единым. Непосредственно перед ним и на некотором расстоянии в обе стороны его собственная фигура сидела в кресле, которое точно так же волнообразно повторялось. Фон составляли фигуры доктора Мэннерса в другом кресле и многочисленные изображения медицинского шкафа и стенных панелей.

Проследив барельеф – за неимением лучшего термина назовем это «по левую руку», – Бэлкот увидел самого себя: вот он пьет жидкость из старинного бокала, а Мэннерс стоит рядом. Чуть подальше – более ранний момент: на заднем фоне Мэннерс подает ему бокал, сыплет в вино плутониум, подходит к шкафу за пузырьком, поднимается с пневматического кресла. Все события, все позы, которые принимали доктор и сам Бэлкот во время разговора, были отражены в обратном порядке, будто перед ним предстал ряд каменных скульптур, убегающий вдаль в этом диком и неизменном пейзаже. Фигуры самого Бэлкота шли непрерывно, а вот Мэннерс время от времени исчезал, будто скрываясь в четвертом измерении. Как позже припомнил скульптор, в такие моменты доктор, видимо, покидал его поле зрения. Восприятие оставалось чисто визуальным: Бэлкот видел, как меняется у фигур – и его собственной, и доктора Мэннерса – положение губ, но не слышал ни единого звука.

Вероятно, самым необыкновенным в этом зрелище было полное отсутствие ракурса и перспективы. Со своего неподвижного наблюдательного пункта Бэлкот как будто разом охватывал взглядом абсолютно всё, но странный пейзаж и пересекающий его барельеф не уменьшались с расстоянием, а оставались четко различимым первым планом даже через много, так сказать, миль.

Дальше влево на стене скульптор увидел, как заходит в номер Мэннерса, а потом стоит в лифте, который едет на девятый этаж стоэтажного отеля, где жил доктор. Затем на фоне появилась улица, где мельтешили, сменяясь, лица и формы: люди, машины, куски зданий, перетасованные между собой, будто на старинной футуристической картине. Какие-то детали были видны четко, какие-то оставались размытыми и непонятными, едва узнаваемыми. Каково бы ни было их положение в пространстве и взаимосвязь, в этом текущем, но неподвижном временном потоке все перемешалось.

Бэлкот проследил весь свой путь через три квартала от отеля Мэннерса до собственной студии; все его действия, независимо от их расположения в трехмерном пространстве, запечатлелись в виде одной прямой временной линии. И вот он уже в мастерской, где его собственные фигуры жутковатым образом терялись на фоне таких же барельефов с другими неподвижными фигурами – настоящими статуями. Бэлкот увидел, как наносит резцом последние штрихи, завершает символическую скульптуру в красных закатных отблесках, падающих через невидимое окно и расцвечивающих бледный мрамор. Постепенно сияние меркло, а лицо каменной женщины, которую он окрестил «Небытием», делалось все грубее и необработаннее. В конце концов барельеф, где фигура Бэлкота терялась среди едва видимых статуй, стал неразличимым и медленно растворился в хаотическом тумане. Бэлкот проследил свою жизнь в виде беспрерывного застывшего потока – все плюс-минус пять часов ближайшего прошлого.

Он обратился вправо и увидел будущее. Сначала свою повторяющуюся фигуру в кресле, когда сам он пребывал под воздействием наркотика, а напротив – такую же неподвижную фигуру стоящего доктора Мэннерса, повторяющийся шкаф и стенную панель. После довольно продолжительного участка он увидел, как встает с кресла. Какое-то время он стоял и, по всей видимости, разговаривал (это было похоже на старинное немое кино), а доктор слушал. Вот он, Бэлкот, пожимает руку Мэннерсу, выходит из квартиры, спускается в лифте, шагает по ярко освещенной улице в клуб «Бельведер», где у него назначена встреча с Клодом Вишхейвеном.

Клуб располагался на другой улице всего в трех кварталах, и путь можно было удачно срезать после первого же квартала по узенькому переулочку между конторским зданием и складом. Именно по нему Бэлкот и собирался пойти, и в видении он увидел на барельефе, как его фигура перемещается по мостовой на фоне пустых дверных проемов и темных высоких стен, закрывающих ночное звездное небо.

Вокруг никого – ни одного прохожего, – лишь беззвучные, сияющие, бесконечно повторяющиеся углы стен с проемами и окнами в свете дуговых ламп, снова и снова, и его фигура. Бэлкот видел, как идет по переулку, и совокупность его образов напоминала застывший поток в глубоком ущелье; но вдруг странное видение неожиданно и необъяснимо закончилось, но не растворилось постепенно в бесформенном тумане, как это случилось с прошлым.

Барельеф на фоне застывшего переулка просто оборвался, ровно и чисто, а дальше – необозримая черная пустота. Последняя волна повторяющихся фигур, смутный дверной проем, мерцающая мостовая – все это словно обрубили мечом, чернота вертикально отсекала стену, и дальше было… ничто.

В полном отстранении от самого себя, в отчужденности от временного потока и пространственных берегов, Бэлкот словно очутился в некоем абстрактном измерении. Это всеобъемлющее ощущение длилось, вероятно, только миг… или целую вечность. Без любопытства, без интереса, не рефлексируя, словно бесстрастное око из четвертого измерения, он смотрел и видел сразу оба неравнозначных отрезка собственного прошлого и будущего.

Когда этот бесконечный период абсолютного восприятия завершился, все обратилось вспять. Бэлкот – всевидящее око, отчужденно зависшее в сверхпространстве, – вдруг почувствовал движение, будто тонкая ниточка гравитации дернула его назад, в подземные владения времени и пространства, откуда он на мгновение воспарил. Скульптор пролетел вправо вдоль барельефа с фигурой самого себя, сидящего в кресле, смутно ощущая какой-то ритмичный стук или пульсацию, в такт которым повторялись его изображения. С чудесной четкостью он вдруг расслышал, что это биение его собственного сердца.

Все ускорилось, окаменевшие фигуры и пространство растворились, закрутившись вихрем многообразных цветов, и этот вихрь втянул его наверх. И Бэлкот пришел в себя: он сидел в пневматическом кресле напротив доктора Мэннерса. После недавних загадочных трансформаций комнату как будто немножечко штормило, а где-то на краю поля зрения крутились радужные паутинки. В остальном же действие наркотика закончилось, но скульптор очень ясно и ярко помнил свой почти неописуемый опыт.

Доктор Мэннерс тут же приступил к расспросам, и Бэлкот описал все свои видения так четко и с такой художественной точностью, как только мог.

– Кое-чего я не понимаю, – сказал в конце концов Мэннерс, озадаченно хмурясь. – Судя по вашим словам, вы наблюдали свое прошлое часов на пять или шесть назад, и оно предстало в виде прямой пространственной линии, вполне непрерывной, а вот будущее закончилось внезапно после трех четвертей часа или даже меньше. Ни разу еще наркотик не срабатывал таким образом: у всех, кто его принимал, будущее и прошлое всегда простирались на более-менее равные расстояния.

– Да это вообще чудо, что я смог заглянуть в будущее, – заметил Бэлкот. – Я еще могу понять, откуда взялось видение прошлого. Оно явно было составлено из моих физических воспоминаний: там были все мои движения, а фоном служило то, что я воспринимал в тот или иной момент зрительными нервами. Но как можно увидеть события, которые еще не случились?

– Да, тут кроется большая загадка, – согласился Мэннерс. – Мне на ум приходит лишь одно-единственное объяснение, хоть как-то укладывающееся в рамки нашего ограниченного мировосприятия. А именно: все события, составляющие временной поток, уже произошли, происходят сейчас и будут происходить вечно. В обычном состоянии мы воспринимаем физическими органами чувств только тот миг, который называем настоящим. Под воздействием плутониума вы расширили этот миг в обоих направлениях и одновременно восприняли то, что обычно человек воспринять не в состоянии. И потому ваше изображение растянулось в пространстве в виде неподвижной череды образов.

Бэлкот, который слушал доктора уже стоя, поспешил раскланяться:

– Мне пора, или я опоздаю на встречу.

– Не буду вас дольше задерживать, – попрощался доктор, но затем после небольшой заминки добавил: – Я все равно не понимаю, почему ваше будущее так внезапно и резко оборвалось. Тот переулок, где это случилось, Фолмен-элли, – кратчайший путь отсюда в клуб «Бельведер». На вашем месте, Бэлкот, я бы пошел другой дорогой, даже если это займет на несколько минут дольше.

– Какое зловещее напутствие, – рассмеялся Бэлкот. – Полагаете, что в Фолмен-элли со мной может что-нибудь эдакое приключиться?

– Надеюсь, что нет… Но точно ничего сказать не могу. – Голос Мэннерса прозвучал на редкость сухо и сурово. – Лучше последуйте моему совету.

Выходя из отеля, Бэлкот почувствовал, как его на миг накрыло тенью – предчувствием, будто мимо неслышно порхнула ночная птица. Что же это значило – эта непроницаемая чернота, в которую неподвижным водопадом низвергался странный барельеф с его будущим? Грозила ли ему опасность в том конкретном месте в тот конкретный момент?

Шагая по улице, скульптор испытывал странное чувство, как будто все повторяется, как будто он раньше вот так вот уже ходил. Подойдя к повороту в Фолмен-элли, он взглянул на часы. Если сейчас свернуть и прибавить шагу, он успеет в «Бельведер» вовремя. А если пройти прямо еще один квартал, немного опоздает. Бэлкот знал, что Клод Вишхейвен отличался почти болезненной пунктуальностью и в том, что касалось его самого, и в отношении других людей. И потому свернул в переулок.

Как и в его видении, вокруг не было ни души. Где-то на середине переулка Бэлкот поравнялся со смутно различимым в полумраке дверным проемом – то был вход в большой склад, и как раз здесь заканчивался барельеф его будущего. Дверной проем и стал последним, что увидел скульптор, поскольку именно в этот момент сзади ему на голову обрушилось что-то тяжелое, Бэлкот потерял сознание, и, как он и предвидел, нахлынула чернота. Ему беззвучно нанес ловкий удар обыкновенный грабитель двадцать первого века. Удар оказался смертельным, и время для Бэлкота закончилось.